Отдохните, сударыня! Чемша Юрий

– Осиные гнёзда из бумаги, – со знанием дела сказал Серёга. – Срежет, как бритвой. Два мгновенья – наших нет. Это подключаешь к водопроводу, а это – к электричеству, в розетку. Не перепутай, а то ток по проводам потечёт разбавленный и по телеку только «Давай поженимся» будет идти.

Они посмеялись по поводу разбодяженного тока и наскоро допили последнюю баклажку.

Принеся «Керхер» домой, Виталик правильно его подключил: то, что надо – к водопроводу, а то, что положено – к электричеству. Жену Лену проинструктировал, как включать и выключать. Щёлкать строго-настрого приказал только по взмаху его руки, а если руки будут заняты и будет шумно, то покажет взглядом.

Представив, как летели комья грязи из-под гусениц его военной машины, Виталик предвидел, что сопутствующих эффектов будет немало. Он разделся до трусов и обручального кольца, а ноги вставил в резиновые боты своей тёщи. Потом подумал чуть и снял всё остальное, оставив только боты. Лена отвернулась, как бы целомудренно.

После этого Виталик – можно сказать, во всеоружии – полез в туалет, сунул шланг с форсункой в унитаз и дал Лене команду, почему-то одними глазами: «Давай!»

Эффект превзошёл даже воспоминания армейской службы.

Унитаз заревел непривычным для унитаза реактивным рёвом, задрожали сопутствующие унитазу трубы. Через мгновение Виталик был весь в некоей субстанции, которую сантехники уклончиво называли илом. Лена испугалась и щёлкнула выключателем, но Виталик повернул к ней лицо со светящимися белками глаз и заорал страшным голосом:

– Я кому сказал – давай!

Назад дороги не было, теперь только вперёд! Виталик вошёл в азарт, как тогда на учениях, когда командир их машины (секретной, как читатель помнит) лейтенант Боря Куроедов кричал, целясь в перископ: «Виталя! Сейчас мы им прям в очко и забубеним! Заряжай двенадцатый…» Нет, автор тут не может полностью воспроизвести команду, чтобы читатель не догадался, о какой секретной машине идёт речь, так как это до сих пор военная тайна. И так уже многовато сказал. А Виталик-то подписку давал…

Шланг извивался и рвался из рук, но Виталик настойчиво подавал вперёд по сантиметрам.

Наконец что-то произошло со струёй – она перестала отдавать назад и вся теперь уходила в унитаз. Ушёл куда-то в глубь дома и гул.

– Есть очко! – объявил Виталик, – Кажется, пробили. Ну, ещё чуток…

И тут они с Леной услышали за стеной у соседей неясное, но явно истошное:

– Помоги-и-ите! Спаси-и-и-те! – женщина кричала так, что было слышно сквозь стену и поверх гула труб.

Глава четвёртая

Тяжёлое наследие прошлого

Вот часто говорят, что советское прошлое не отпускает нас, высовываясь то там, то тут. Справедливые слова. Возьмём, например, дом, где происходят описываемые события. Да, строили раньше добротно, без дураков, почти как немцы. И трубы чеканили (автор не совсем представляет, что это такое, но не может не щегольнуть таким ценным термином, услышанным когда-то от старого сантехника). Но, с другой стороны, при постройке именно этого дома труб не хватило. Ну, длись они куда-то. Длись и всё! Вот тут лежали ещё вчера, а сегодня длись. И пришлось бригаде с разрешения прораба, который, между прочим, тоже не догадывался, куда длись, хотя и сам помогал шурину грузить их ночью в «Камаз» – пришлось бригаде самой вмешаться в проект. Приняли такое решение: все выходы труб от унитазов, ванн и раковин пустить в одну вертикальную трубу, теперь общую для всех соседей. Труба уходила в подвал, затем в городскую канализацию и далее – вон из города. Сантехники называют эту вертикальную трубу «стояк».

Тут автор был бы рад пофилософствовать на тему великого и могучего нашего языка, который, однако, проявляет иногда удивительную неспособность или нежелание и лень придумать новое слово. И называет одним и тем же термином – в данном случае «стояком» – совершенно разные вещи из самых разнообразных сторон нашего быта. Но сейчас не до языка – автору, страдающему, как заметил уже читатель, излишним многословием, успеть бы описать все те невероятные события, что вот-вот произойдут в нашем доме. А надвигаются события очень стремительно.

Выход трубы в стояк из Виталикова унитаза совпал с выходом из ванны соседки Валерии Львовны.

И когда струя промыла всё то, что Виталик хотел промыть, она с тем же безумым немецким давлением, которое никак не могли предусмотреть советские строители, ударила внутрь соседской трубы. Далее струя с лёгкостью достала до ванны, вышибла затычку и гейзером вознеслась над розовой пеной, расплющившись о потолок. А уже после, опав назад, попала на разомлевшего человеческого зародыша в возрасте… нет, неприлично о возрасте женщины – в общем, на Валерию Львовну.

Изумление Валерии Львовны было так велико, как если бы у неё в ванной забил фонтан из нефти (она знала из телевизора – фонтаны из нефти такого же цвета и приносят героям богатство). Валерия Львовна успела даже подумать, что обязательно поделится с мужем… Ещё она успела вспомнить, что деньги не пахнут, но вдруг по запаху поняла, что это всё-таки не деньги и, возможно, даже не нефть. Пенистая масса, бурля и вращаясь в воронках, стремительно заполняла ванную комнату. Валерия Львовна, истошно крича, бросилась вон из квартиры, на ходу цепляя на себя махровое полотенце, которое тоже было когда-то розовым, но давно, ещё до струи.

На площадке она столкнулась с Виталиком, который мчался к ней на помощь. Жена Лена успела накинуть на мужа его рыбацкий плащ, который лёг на Виталика, как тога на древнего римлянина. Сейчас не ясно, как на этих древних римлянах вели себя тоги, особенно на бегу, а может, просто плащ сел косо, но на мчащемся Виталике рыбацкая тога развевалась, как флаг; правда, всё, что надо, прикрывала.

– Виталик, помоги! У меня там такое, такое… Опять эти, сверху… Заливают!..

Тут бы Виталику проанализировать дезинформацию. Мы же все твёрдо знаем: послушай женщину и сделай как надо! Но впопыхах разве сразу все правила вспомнишь? Виталик нажал кнопку лифта и ободряюще кивнул Валерии Львовне головой с одновременным закрытием глаз. Автор по опыту общения с женщинами знает, что это успокаивает даже ту, которая только что кинула в Вас тарелку и промахнулась: кивните ей и сомкните веки, мол, всё хорошо, так и было Вами задумано.

Быстро приехал лифт, отворились двери…

Глава пятая

Явление пистолета народу

Приехал лифт, отворились двери, и оттуда вышел Леонтий Викентьевич, муж Валерии Львовны.

Да, Леонтий Викентьевич знал, что возвращается в неурочный час, но чтобы нарваться на такое! В их подъезде снимают какое-то скверное шоу? Его против воли неожиданно вставили в некий скверный анекдот?

Его жена… из одежды только полотенце… с почти обнажённым мужчиной в нелепых ботах… прямо на площадке!..

– Валерия! Это ты?

Валерия Львовна была ошеломлена не меньше мужа. Другой женщине помогла бы врождённая женская изворотливость, но в генетике Валерии Львовны даже этой изворотливости не нашлось. Поэтому она молчала, не зная, что сказать. Губы её задрожали…

– Так пшло, с каким-то африканцем (мы помним, что Виталика было не узнать)… Как ты могла?.. С этим… С этим… – Леонтий Викентьевич даже забыл, что уже не имеет права выговаривать жене, ведь твёрдо решил разводиться и мысленно уже развёлся… Но горе мужское его было так велико, что развод теперь казался немыслимым, слишком лёгким выходом, когда имелись выходы и покруче.

Он сунул руку в портфель и немедленно вытащил оттуда короткий пистолет.

– Погоди, сосед, давай разберёмся, – начал было разговор Виталик, примериваясь, как ловчее выбить из рук Леонтия Викентьевича оружие. Но Леонтий Викентьевич резко, с визгом, переговоры оборвал:

– Всем молчать и не двигаться!

Глава шестая

Труп на площадке

Леонтий Викентьевич повёл пистолетом. Сейчас оружие холодило руку и ободряюще отдавало в голову. Он навёл его на жену. Когда-то он любил эту женщину. По крайней мере, привык к ней… Валерия Львовна воздела ему навстречу руки, как делают женщины, когда взывают… Взывают к… В общем, когда взывают. Она зажмурила глаза и перестала дышать. Полотенце упало под ноги…

«Ты погляди, – удивился Виталик, – а у этой серой мыши есть на что посмотреть!»

Автор тут немного приуныл: налицо намечается будущий адюльтер между соседями, который придётся длинно раскручивать, а это совсем не входит в планы автора. По крайней мере, в планы автора на этот рассказ.

Пистолет в руке Леонтия Викентьевича задрожал. Он перевёл его с жены на Виталика и зачем-то сказал: «Руки вверх!»

– Сдурел ты, однако, мужик, – огрызнулся Виталик, но так как момент для нападения был упущен, то руки поднял. Римско-рыбацкая тога соскользнула с плеча и свернулась у ног, напоминая теперь рыбацкую торбу. Не дождавшись выстрела, Валерия Львовна открыла глаза.

«Надо же! А у нашего бравого соседа и посмотреть не на что!» – подумала она, после чего автор вздохнул спокойно: адюльтер отменяется. Возможно, даже насовсем.

– Может, передумаешь, Викентьич? – как можно миролюбивее произнес Виталик.

– Я вам не панибрат! Убирайтесь в свою Африку! – взвизгнул Леонтий Викентьевич, но вдруг узнал Виталика. Мысли рваной бегущей строчкой, как по экрану, ускоренно пронеслись в голове: «Так она ещё и с соседом! Валерия, как же это пшло! Убить его! А заряжен ли он у меня? Всю обойму в это брюхо! Да разве убьёшь такое пузо? Скорая помощь, капельница, спасут… Суд… Позор…»

Из квартиры Виталика выскочила Лена. Увидев наведённый на мужа пистолет, охнула и бросилась на линию огня, закрыв мужа собой.

У Леонтия Викентьевича искривилось лицо, он застонал, быстро поднёс пистолет к своей голове и выстрелил. Его тело, дёрнувшись два раза, будто всхлипнув, как-то плоско упало, напоследок нелепо взмахнув рукой с портфелем. Из портфеля вывалилась переплетённая диссертация и закрыла лицо покойнику. На обложке было напечатано название: «Доминирование альфа-самца в стаях млекопитающих как аналогия поведенческого режима в российских семьях».

Завизжали женщины. На выстрел распахнулась от незримого удара дверь квартиры напротив, где проживал сосед – сержант полиции Лёха Полыхайло. Выпав из квартиры, он упал на бетон площадки, ловко перекатился и взял всех сразу на мушку.

– Стоять всем! Ни с места! Кто стрелял? Бросить оружие – считаю до трёх! Раз!..

Глава седьмая

Исчезновение трупа

– Он сам, вот из этого, – всхлипнула Лена и ногой показала на пистолет Леонтия Викентьевича. Сама она, шмыгая носом, пыталась вернуть плащ Виталика на правильное место, но ей мешали его руки, всё ещё поднятые. Сержант Лёха закашлялся.

– Из этого? Это его оружие?

Из квартиры Леонтия Викентьевича вытекла струйка воды и устремилась к телу покойного.

– Ты что, не выключила «Керхер»? – грозным шёпотом спросил у жены Виталик.

– Ты ж не махнул рукой! Опустил бы хоть одну… – заикнулась было, тоже шёпотом, Лена. Но увидев, как яростно повёл глазами Виталик, правильно восприняла этот жест как команду и кинулась в квартиру выключать.

Валерия Львовна попыталась преградить струйке воды путь голой ногой, но та легко обтекла её 34-й размер стопы и подтекла под лежачую голову почившего.

Покойник чихнул, поднял голову и сказал:

– Уйдите все, я не хочу жить. Я прошу!..

– Это даже не травмат, это так, пугач, – поднимаясь и отряхиваясь, объяснил сержант Лёха и спрятал свой пистолет за пояс. – Давай, Викентьич, кончай дурака валять, вставай.

Глава восьмая

Жить всё-таки хорошо. И жить надо – это завет классика

Валерия Львовна упала над мужем и, обняв его мокрую голову, мелко целуя, что-то запричитала. Автор считает, что ближе всего ей подошло бы что-нибудь из Чехова:

«…Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрём и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой – и отдохнём…»

Ах, какие слова! Автор никак неможет познать магию их простоты. Давайте ещё полюбуемся:

«…Я верую, дядя, я верую горячо, страстно… (Становится перед ним на колени и кладет голову на его руки; утомлённым голосом.) Мы отдохнём! Мы отдохнём! Мы услышим ангелов, мы увидим всё небо в алмазах…»

Стоп! А вот это, Антон Павлович, нам, увы, сейчас уже не подходит: затёрли мы за столетие Ваши когда-то прекрасные «небо в алмазах»-с. Теперь они ассоциируются с «искрами из глаз». Пшлое пошл сейчас время, да-с. Грубое, пшлое и бездарное-с, простите нас…

– Вот до чего наука доводит человека, – сказал Лёха Виталику. – А был почти мужиком в детстве, только в очках! Я с ним в одном классе учился… У тебя найдётся дома чего-нибудь? А то я переволновался…

Тут Виталик вспомнил, что он переволновался тоже. Они пошли к Лене, на шум уборки. И там были некоторое время, пока унимали волнение старым известным способом и пока не вспомнили о неблагополучных соседях. Тогда они решили пригласить их тоже, в знак примирения сторон и вообще… Но не достучались. Наверняка те тоже переволновались.

Тут автор вспомнил о заветах любимого классика про ружьё, которое непременно должно выстрелить, перечитал написанное и увидел, что да, в тексте встречается некстати вынутый пистолет полицейского Лёхи, который так и не выстрелил. Это серьёзная промашка со стороны автора, который стремится тут же её загладить перед читателем, а вместе с ним и перед Антоном Палычем: пистолет выстрелил! Ночью на дежурстве полицейский сержант Лёха участвовал в задержании опасного преступника, который злобно отстреливался. Пришлось выстрелить и сержанту. Вот только не знает автор – попал, не попал Лёха, но звук, который теперь извиняет автора, был… Между прочим, преступника как-то задержали, и случайно никто из наших даже не пострадал.

А вот среди героев и героинь этого рассказа нашлась одна пострадавшая. Диссертация. Она подмокла… И Леонтий Викентьевич вынужден был её перепечатывать. А главное – заново собирать подписи, выслушивать дурацкие замечания и фальшиво с ними соглашаться. Пришлось даже в угоду критикам исправить название. Теперь оно гласило так: «Доминирование альфа-самки в стае млекопитающих как аналогия поведенческого режима в российских семьях». Самого текста диссертации смена названия не изменила, так как в содержании и до этого доказывалось, что в российской семье доминирование самца фиктивное, будь он хоть альфа, хоть омега.

И когда вдруг после того эпического выстрела кончилось доминирование Леонтия Викентьевича, семья его в один миг стала благополучной и крепкой, и похожей на такие же другие счастливые российские семьи, которые, как мы знаем, все счастливы одинаково. Таких немного, но они есть.

Но сама Валерия Львовна, встречаясь иногда с Виталиком на площадке, почему-то слегка пунцовеет, когда говорит: «Здравствуйте!» и слышит от него ответное, со значением: «Здра-ась-сьте, здра-ась-сьте…»

P.S. На этом бы и закончить нашу историю. Но некоторые назойливые читатели уже спрашивали: не работает ли автор на фирму Karcher, представляя тут, как бы неназойливо, рекламу их замечательных насосов? Автор отвечает: нет, такого предложения от фирмы не поступало. А если и поступит, то автор, скорее всего, будет долго думать, так как сам он, автор, с унитазом борется, вызывая сведущих слесарей и сантехников.

Василий и стихотворный размер

Когда Василий в нашей бригаде сварщиков увеличивает свою дневную производительность на пять бочек сверх нормы, это означает, что он встретил новую любовь.

Развод Василия с последней женой наша бригада встретила с большой торжественностью (угощал Василий). Единственный холостяк, да ещё самый молодой в нашей бригаде, обещал, что отбросит уныние прочь и наполнит свою жизнь радостью и перспективами.

Мы тоже наполнились энтузиазмом: каждое уныние Василия обходится бригаде недовыполнением нормы на три бочки в день и влияет на общий заработок.

После развода выяснилось, что свобода Василию непривычна. Отвык он от неё. Поэтому, чтобы приобрести новые привычки и не сильно забыть старые, ему приходилось влюбляться чуть ли не каждую неделю. Ну, может, не каждую, но волна превышения нормы на пять бочек приходила регулярно с периодичностью в среднем раз в неделю и заливала нас бочками дня три.

Затем наступал плавный отлив. Но сначала такой, что на плане в целом и, соответственно, нашем заработке, это особо не сказывалось. А вот потом волна уныния вовсе отхлынивала и обнажала серый берег с окурками. Окурки оставались от тревожных перекуров Василия, который тяжело переживал каждое расставание, дымил и мучился. Из-за этого он не додавал пару-тройку бочек, и у нас наступало беспокойство за месячную норму. Тогда мы набирались терпения и ждали, когда Василий опять возьмётся за ум либо за прелести новой знакомой.

Потом цикл повторялся, Василий вместо перекуров напевал что-нибудь из попсы, а мы с нетерпением ждали обеда.

Заобеденные рассказы Василия о яркой жизни, полной невиданных чудес, там, на воле, за забором брака, пользовались неизменным успехом у нас, солидных женатиков.

Там, в недоступном волшебном мире, оказывается, продолжали существовать забытые нами дискотеки, скамейки в парках, торопливые объятья в кустах и прочие неизъяснимо приятные тактильные ощущения. Слушая Василия, некоторые солидные, но слабовольные члены бригады готовы были променять часть своей нажитой солидности на несколько минут греховной никчёмности.

Кое-кто по глупости пересказывал дома за ужином новости о Василии своим жёнам, не замечая, что эти рассказы расшатывали забор семейной нравственности, а то и проделывали в нём ломаные дыры. Среди жён – реже, правда – но тоже встречались слабовольные экземпляры, которым после Васильевых рассказов по ночам снились такие сюжеты, что после пробуждения они и сами даже вспоминать стеснялись.

Бригадир стал поговаривать о падении нравственности в бригаде в целом. Но если в вопросах производительности он был непререкаемым авторитетом, то в нюансах нравственности считался весьма устаревшим, замшелым за двадцать лет женатой жизни.

Однажды Василий выдал очередные пять бочек сверх нормы. За обедом мы все приготовились слушать новую душещипательную историю, но Василий молча прожевал свои бутерброды, пошёл на рабочее место, улёгся на бочки и притворился, что захрапел. А может, и по-настоящему захрапел. Так было подряд целую неделю. Пять лишних бочек в смену – и тишина, молчок.

Обеденным сном не разгонялся угрюмый вид Василия. Он, обычно жизнерадостный, осунулся, потемнел лицом и замкнулся, как заговорщик. Как секретный изобретатель, придумавший укол от атомной бомбы и обдумывающий теперь, в какую ягодицу колоть.

Конечно, бригада одобряла эти пять бочек к своей зарплате. Но тревога в разговорах проскальзывала. Все беспокоились, как бы Василий не надорвался, ибо уже не мальчик, как-никак, под тридцать. Что там говорит медицина про бурные ночи?..

А тут ещё на следующей неделе пять лишних бочек резко перешли в недостающие три. Бригада забеспокоилась: не опоздала ли она со своими тревогами? Не надломился ли уже Василий? Холостяцкая свобода могла искривить его представления о здоровье и своих возможностях. А кроме того, ещё и ударить нам по карману.

Варили бочки мы индивидуально, но был в нашем деле общий технологический момент – после обварки одного днища надо было бочку перевернуть и варить второе. А так как сил у одного человека не хватало, то проделывалась эта операция на пару с кем-нибудь, кто ближе.

С Василием кантовал[2] бочки обычно я, так как работал рядом. Бригадир счёл, что это можно назвать духовной близостью. Поэтому он приказал мне поговорить с напарником, предостеречь как-то от бытовых излишеств. Может, медицинский совет какой дать. Сломается парень – нам же хуже будет.

И я уже даже и приготовился. Жена, которую пришлось ввести в курс событий, нашла наш старый эротический справочник с полезными советами молодожёнам. Я заново его проштудировал, ориентируясь на пометки карандашом, которые мы с не в своё время делали совместно. В стране так учили всех конспектировать классиков марксизма-ленинизма, и эти навыки нам с женой здорово пригодились при теоретическом освоении эротики.

Справочник был с картинками. Некоторые казались весьма весёлыми. Жена разрешила подарить справочник Василию. На время.

Но Василий опередил меня.

Однажды, когда переворачивали бочку, как раз в самый натужный момент, Василий вдруг спросил у меня, что такое хорей.

Хорей!

По гороскопу Василий стрелец, то есть, охотник. Вопрос застал меня врасплох, как застаёт тетерева на ток выстрел охотника, так сказать, влёт. Я уронил бочку себе на ногу. Спасло то, что ботинки у нас, сварщиков, окованы металлом.

Так выяснилось, что уже который вечер свидания Василий назначал поэтессе.

Вот, значит, как. Дошло в нашей бригаде уже до поэтесс.

– Это распад, – сказал бригадир, когда узнал об этом в обед.

Постепенно прояснились подробности.

Василий познакомился с поэтессой в очереди к зубному. Страдальческое лицо девушки в квадратненьких очёчках показалось ему загадочным и одухотворённым. Впрочем, в очереди к зубному у каждого такое лицо, так как у всех перед глазами проносится вся их жизнь и количество съеденного сладкого.

Но это лицо было особенно беспомощным. Девушка сидела с закрытыми глазами и что-то шептала. То ли пересчитывала порции мороженого, начиная с младшей группы детского сада, то ли просто молилась.

Василию тут же захотелось рассмотреть поближе данное лицо. Лучше в своей холостяцкой берлоге. Тем более что фамилия у девушки оказалась многообещающей.

– Нинон Блудницкая, поэтесса, – и девушка протянула ему левую руку, ладошкой вниз. А правой она держалась за щёку, где был зуб.

«Надо же, Блудницкая. А выглядит гимназисткой», – удивился Василий и, в который раз в своей жизни, подумал: «Как обманчива внешность у женщин».

Он машинально взял протянутую ему доверчиво руку, не понимая, что с этой рукой делать, когда она торчит вперёд ладонью вниз. Но тут он вспомнил кое-что из кинофильмов и понял, что это такой спецсигнал для дворянских поцелуев.

Дед Василия был, увы, совсем других корней. Поэтому Василий крепко пожал тонкую, с голубыми прожилками, руку простым пролетарским рукопожатием.

В тот же миг между их соединившимися руками проскочила искра энергии, неведомой по природе, но зато огромной силы тока. В этом месте рассказа сварщик Василий счёл нужным оценить мощь искры в понятных товарищам параметрах. Он сказал – примерно в 200 ампер.

У Василия сам собой прошёл зуб, и ему тут же захотелось провести сварочный шов между собой и девушкой.

– Василий, сварщик. Шестой разряд.

– Сварщик – это интересно, – задумчиво сказала девушка, которая тоже получила заряд, но неверно истолковала, что это зуб. – Сварщик, банщик, обманщик… Сварщик-коварщик…

Заряды были явно разной полярности. То есть конечные цели у зарядов изначально отличались.

Но, как известно, разные полярности притягиваются, как ни противятся их конечные намерения.

Начались будни осторожных и бурных ухаживаний. Осторожных со стороны поэтессы, но бурных со стороны холостого сварщика. Василий водил поэтессу в кино и вспоминал забытые из юности трогательные ощущения неловкости, когда его руку деликатно убирали с тёплой коленочки. К Василию вернулась молодость, а с нею и соответствующие молодые чувства.

Оказалось, девушка жила в его же дворе, в подъезде напротив. Это было очень удобно. Василий показывал ей, где его окно, потухшее от беспробудной холостяцкой жизни. Но девушка не понимала намёков и своего окна не показывала.

После кино, у подъезда, она читала Василию сумбурные стихи. Василий догадывался, что свои. Из содержания стихов прямо выходило, что сегодня вечером ему ничего не обломится, разве что лёгкий поцелуй, да и то в щёчку. Взамен ожидаемых более сильных ощущений ему предлагалось «…петь, кружась под луной, хороводясь в метелице звёзд». Василию же хотелось чего-нибудь более внятного. Он мучился, а в попытках хороводиться со звёздами проявил себя бездарем и отъявленным саботажником.

В какой-то из вечеров, проводив поэтессу, Василий пришёл к выводу, что без повышения культурного уровня у него ничего не получится. Придя домой, он нашёл старую детскую книгу с оторванной обложкой, неизвестного автора, и принялся учить: «…У лукоморья дуб зелёный…» Но, в конце концов, заснул, утомлённый вечерними переживаниями, на: «В темнице там царевна тжит…»

Вот тут-то, наутро, Василий и спросил у меня, что такое хорей. До поэтессы он не знал, что у стихов, как у наших бочек, бывает размер. Я, как мог, объяснил, помогая себе линейкой и штангенциркулем.

Дополнительно Василий спросил у меня, можно ли рифмовать «штангенциркуль» и «куркуль». Он задумал написать про каждого из нас, своих товарищей, стихи. Начать с бригадира. Я сказал, что если про бригадира, то можно.

Весь день Василий варил и что-то бубнил себе под нос вместо пения. Мне он сказал, что пригласил поэтессу домой, и она обещала прийти… но потом как-нибудь. На радостях Василий хотел выдать и шестую бочку сверх нормы, но я, помня наставления бригадира, остановил.

Без подробностей о намерениях Василия поэтически увековечить товарищей, я обнародовал новости. Бригада в ожидании вдохнула, а выдохнуть решила после того, как у Василия получится результат.

Результат был на следующий день. Но о нём придётся поподробнее.

Когда поэтесса обещала прийти, то предупредила, что любит читать стихи только в замкнутом пространстве, где хороший звук. Василий заверил её, что звонкое эхо с его стороны обеспечено. Последняя жена Василия оставила ему только матрац, и стены резонировали даже от шороха безопасной бритвы по щетине.

Поэтесса пришла в тот же вечер. Но с подружкой.

– Это моя одноклассница, – представила поэтесса подружку, забыв назвать имя.

– Очень приятно, – сказал ошарашенно Василий. Для него появление подружки означало крах намерений и дополнительное беспокойство. Прежде всего, с точки зрения закуски. Закуски катастрофически не хватало, Василий не подготовился к визиту.

– Василий, – сказал он с озадаченным видом.

– А я знаю. Сварщик-коварщик.

Василий понял, что в этой компании о нём знают всё. Но подружка была такой живой и полненькой, что Василий смирился. Зато теперь его глазу было, где отдохнуть, после любезной Нинон Блудницкой, которая не оправдывала своей фамилии даже в типовых женских размерениях, то есть, не дотягивала до 90-60-90. А вот подружка в кое-каких ключевых размерах заметно выигрывала.

Холодильник на кухне был так пуст, что отдавал эхом и годился для чтения в нём стихов. Бойкая подружка, по гороскопу тоже стрелец, проявила следопытную настойчивость и нашла в холодильнике начатый кочан капусты, а к нему и ещё немного еды.

Попутно одноклассница, как принято у закадычных подруг, выдавала секреты своей крепкой дружбы с поэтессой. Нет, конечно же, она всячески старалась представить подругу в выгодном свете, но получалось, как обычно у женщин.

– Мы с Нинон сейчас отказались от еды. Вообще. Никакой обжираловки.

– Совсем? – обрадовался Василий такому упрощению хлопот по устройству стола. – Может, хоть выпьете?

– Едим, конечно. Но исключительно только с пользой. Главное в продукте – его форма. От неё самая польза. Вот посмотрите, Василий, на Нинон. Видите?

– Да, вижу, – соглашался Василий, не отрывая глаз от присевшей перед духовкой подруги. В духовке Василий держал посуду, что удалось спасти от жены.

– Я придерживаюсь мнения, что ей надо увеличить бюст. Значит, она должна есть капусту.

– Согласен. Я тоже всегда придерживаюсь за бюст! – горячо поддержал подружку Василий.

– Вот, Василий, мы с вами в одинаковых мыслях!

Пока Василий дипломатично вёл диалог, глаза его неотрывно смотрели на выдающийся бюст подружки, который трудно выходил из духовки. Когда она, наконец, выпрямилась, он, по природе своей любознательности и, чтобы корректно отвести взгляд, спросил:

– А если требуется уменьшить?

– То же самое – капуста. Капуста, капуста и капуста. Вот мне сейча нужно уменьшить печень. Попробуйте у меня печень. Чувствуете? Значит, моя еда – баклажаны.

Василий пробовал минут пять, пока насильно не заставил свою руку оторваться от горячей печени, которая давала выдающиеся ощущения, сродни даже бюсту. Он сходил в кладовку и нашёл там для такой восхитительной печени банку баклажанной икры. Заодно и бутылку вина местного разлива из своих холостяцких закромов.

Всё это он поставил на стол. Стол и табуретки подарил ему я из раскладного автомобильного набора.

– Нинон! Нас принимают как порядочных! – воскликнула восторженно одноклассница поэтессы, но, на всякий случай, Василию пояснила: – Шутка.

Василий подумал: а что бы хотел в своём организме увеличить он? Вытащил из морозилки кривую сардельку, попробовал мысленно её выпрямить, прикидывая, не увеличится ли длина, а может, и вес, однако точный мерительный инструмент остался на работе. Кинул сардельку в кастрюлю. Потом посмотрел на бюст подружки и кинул вторую, несколько прямее.

Затем, устыдившись своих суеверных мыслей, вытащил третью. Содержимое кастрюли стало выглядеть логично, как порция на троих.

Вино подвигло всех присутствующих на обещанные стихи. Но поэтесса сказала, что она ещё не собралась. И вообще, из вежливости слово сначала надо дать хозяину.

Василий обрадовался, что догадался вчера подготовиться, и с запинками, подсказками, но дочитал до царевны, что тжит в темнице. Подружка первая догадалась, что пора аплодировать. Указывая на поэтессу, она сказала:

– Нинон, а ведь это ты у нас в темнице. Тжишь себя, тжишься… Ну-ка почитай своё.

Поэтесса зарделась и сказала, что не хотела бы сразу после Александра Сергеевича Пушкина. Подружка налила в рюмки.

– Во-первых, не после Пушкина, а после Василия. А во-вторых, попробуй после местного разлива.

Девушки закусили капустой и баклажанной икрой. Василий капусту не одобрял, и теперь знал, за что: не мужское это. Он предложил каждому по сардельке. Поэтесса отказалась категорически. Видно было, что она сосредоточенно собирается. Подружка некоторое время помялась, потом наколола на вилку самую ровную.

– Пол хочет сменить, – пояснил в этом месте рассказа бригадир. – Это сейчас модно.

Дома он злоупотреблял телевизором. Бригадира подняли на смех, мол, зачем что-то менять с такими-то кочанами…

Между тем подружка, осмотрев сардельку со всех сторон, впилась в неё остренькими зубами, не снимая оболочки. Василий удивился, насколько полезен этот сорт сарделек, что поглощать их приходится с такой скоростью.

Тут, наконец, собралась его Нинон:

– Мне только сейчас это пришло, – объявила она, слегка стесняясь, и прочла, правильно расставляя положенную у поэтов заунывность:

  • На небе полная луна,
  • И светит мне куда попало…
  • Я так устала, так устала,
  • Что мне сегодня не до сна…

– Четырехстопный ямб, – похвалила подружка.

– Хорошее название, – одобрил Василий.

– Это размер, – пояснила поэтесса. – Все стихи имеют свой размер.

– Ти-ти-ти-т, ти-ти-ти-т, – так звучит ямб, – пояснила подружка. Василию понравилось, что поэзия измеряется в ти-тях.

В этом месте своего рассказа Василий попросил меня пояснить, что такое ямб и если возможно, то, сколько это будет в наших понятных миллиметрах. Но другие мужики начали его торопить, опасаясь, что до конца обеда он не успеет дойти до самого интересного.

Выпили ещё. Поэтесса перестала закусывать совсем. Даже капустой. Лицо её побледнело, а глаза закрылись. Губы шептали. На тарелке оставалась её сарделька. Василий, считая именно поэтессу главной гостьей и как бы своей собственностью, мысленно распространял эти права и на поэтессову сардельку. На минуту он задумался, какую долю сардельки отмерить однокласснице, чтобы остаться гостеприимным хозяином. Он переглянулся с подругой. Взгляды их становились всё более понимающими друг друга.

– А я знаю, о чем думает Василий! – объявила подруга. – Он думает, что в мой рот не влезет эта толстая сарделька. Угадала? А вот вам, Василий!

Быстрым движением она наколола на вилку последнюю сардельку и, дразня Василия, теперь уже не торопясь, стала грызть её своими мышиными зубками.

– А по зубам? – спросил бригадир возмущённо. – У меня в семье за такое…

Но публика зашикала на него:

– Тихо, не перебивай! Слушай.

Поэтесса тем временем опять собралась, открыла глаза и продолжила импровизировать:

  • О, луна, ты царишь в небосводе!
  • В небосводе, луна, ты царишь.
  • Скольких в мире с ума ты сводишь,
  • Я сошла бы… а ты висишь…

– Браво, Нинон, это мой любимый размер, анапест!

– Я правильно услышал? Анапест? Или анапестик? – спросил бригадир.

– Откуда я знаю? Афанасьич вон знает, – кивнул на меня Василий.

Бригада загомонила, предлагая свои варианты толкования. Василию понравился самый первый.

– Да, братцы, я тоже так подумал, что это они про пестик.

– Небось, проверил втихаря, на месте ли? – спросил бригадир. Все грубо засмеялись.

– Дураки. У меня всегда всё на месте. Будете дальше слушать?

– О-о-о! – загомонила бригада. Один только бригадир посмотрел на часы.

Как-то незаметно быстро допили бутылку. Василий подумал, не выставить ли вторую, но поэтесса спохватилась, сказала, что дома её ждут.

– Да брось, Нинон, никто тебя не ждет, – опять выдала её подруга.

– Нет-нет, я слышу. Мне надо домой…

– В туалет ей просто надо было, – сказал бригадир, который знал про девушек после двадцати всё: его старшая была уже на выданье.

– Вообще-то торопилась, – подтвердил Василий. Бригада приняла мнение бригадира как рабочую версию.

Василий стал одеваться и даже успел обуть один ботинок, но поэтесса категорически остановила:

– Ни в коем случае, Василий, вот этого не надо. Сегодня у меня счастливый вечер… Мне всё, наконец, стало самой про меня понятно. Мы уходим.

Она посмотрела на подружку требовательно. Та перевела взгляд на Василия и пожала плечом, извиняясь за причуды гения.

– У Нинон обостренное чутьё. Раз она что-то слышит, значит, в этом что-то есть.

Василий смотрел в окно, как они, обнявшись и поминутно останавливаясь, шли через широкий, слабоосвещённый двор в подъезд дома напротив. Ему показалось, что поэтесса рыдала. Василий подумал, что придётся учить поэтессу закусывать.

Девушки зашли в подъезд, а он всё стоял, пока у него не затекла одна нога. Тут Василий заметил, что стоит в одном ботинке. Он переобулся в тапочки. Потом вернулся за стол и доел капусту.

Луна светила ему на подушку и не давала заснуть. Василий пытался вспомнить, где у него при жене была заначка с сигаретами. Может, что там осталось. Но потом вспомнил, где, и вспомнил, что не осталось.

Наконец дрёма стала нагружать ему веки и даже, кажется, успел присниться наш бригадир.

– Брешешь, – не поверил бригадир.

– Только не лысый, а с шевелюрой, – уточнил Василий.

– О, с зарплатой будем! – обрадовались все. – Сон в руку. Давай, Василий, дальше.

– На чём это я остановился. Да, луна…

И в самый сладкий момент засыпания… ну, когда в самый последний момент – раз! и дёргаешься – вдруг раздался звонок в дверь.

«Кого это принесло в такую позднень? Неужели в третью смену будут просить?» – подумал Василий. Такое иногда бывало на заводе. Даже, случалось, присылали дежурный автобус.

Василий как был, в трусах, пошёл открывать дверь, собираясь сказать посыльному всё, что думал про завод, и отдельно упомянуть про бочки.

Но потом он забыл и завод, и бочки, потому что ему понадобилось крепко продрать глаза. Сначала Василий увидел выдающийся бюст, а потом того, кто этот бюст принёс.

Страницы: «« 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

Что такое Церковь? Одна из множества общественных организаций, наряду с другими религиозными организ...
«Эрик Фоглер и преступления белого короля» – первая книга из детективной саги испанской писательницы...
Система Филиппова – это полный набор практических бизнес-методик. Она разработана на основе богатого...
Александр Никонов – журналист, писатель, публицист и популяризатор науки.В своей книге он посвящает ...
Хочу ли я заводить детей? Надо ли мне для этого вступать в брак? Что я думаю о приемных детях и новы...
Учебник подготовлен в соответствии с программой курса по истории отечественного государства и права ...