Убийца шута Хобб Робин

6. Тайное дитя

Жажда использования Силы не уменьшается с опытом или возрастом. Любопытство маскируется под законное желание мудрости и усиливает искушение. Только дисциплина может удержать его в узде. По этой причине лучше всего, чтобы члены круга на протяжении всей жизни держались вместе и присматривали друг за другом, чтобы Сила использовалась по назначению. Также жизненно важно, чтобы подмастерья круга следили за учениками, а мастера – и за подмастерьями, и за учениками. С одиночками следует проявлять наибольшую бдительность. Часто одиночки по натуре склонны к приключениям и заносчивости, и это мешает им успешно присоединиться к кругу. Мастеру Силы следует бдительно наблюдать за каждым одиночкой. Если одиночка сделается скрытным и чрезмерно таинственным относительно своих привычек, может статься, мастерам Силы надо будет собраться и обсудить вопрос о сдерживании его магии, чтобы не позволить ей взять власть над одиночкой, вследствие чего он может причинить ущерб себе или другим.

Но кто будет сторожить сторожа?

Это вопрос, на который мы и должны ответить. Мастер Силы, наделенный большим талантом, может дисциплинировать лишь сам себя. Вот почему это звание никогда не следует делать политическим или даровать за заслуги – жаловать его надо лишь самым ученым, самым могущественным и самым дисциплинированным из тех, кто пользуется Силой. Собравшись, чтобы обсудить злоупотребление Силой, повлекшее чудовищный ущерб, причиненный городку Каури, и то, как низко пал мастер Силы Кларити, нам пришлось столкнуться с последствиями того, что происходит, когда звание мастера дают из политических соображений. Не находясь ни под чьим контролем, мастер Силы Кларити входил в сны, влиял на мысли, карал тех, кого считал «плохими», награждал «хороших» преимуществами в торговле и организовывал браки в этом маленьком обществе – все ради плохо продуманной идеи «создать гармоничный город, где ревность, зависть и чрезмерное честолюбие будут сдерживаться ради общего блага». Но мы видели, чем на самом деле обернулась эта великодушная цель: жители деревни были вынуждены действовать вопреки собственной природе, не могли выражать свои чувства, и в результате самоубийства и убийства унесли жизни более чем половины населения.

Рассматривая масштаб причиненного страдания, мы можем винить лишь себя в том, что мастера Силы оставались в неведении относительно того, что делал Кларити, пока не стало слишком поздно. Чтобы избежать в будущем подобной катастрофы, мы предпримем следующие меры.

Мастера Силы Кларити впредь изолировать от магии в любой форме. Выбор нового мастера Силы произойдет согласно процедуре, в которой королева или король предложат трех кандидатов из мастеров и голосованием выберут достойнейшего. Голосование будет тайным, публичный подсчет шаров, символизирующих голоса, и объявление результатов возлагаются на трех менестрелей, избранных случайным образом и преданных истине.

Собрание мастеров постановляет, что одиночкам больше не разрешается даровать звание мастера Силы. Если бы у Кларити был свой круг, он не смог бы действовать втайне.

Отныне каждый мастер Силы будет по меньшей мере раз в год подвергать себя проверке со стороны других мастеров. Если мастера голосованием примут решение о его негодности, он будет заменен. В крайних случаях злоупотреблений или дурных суждений его магия будет запечатана.

Выжившим в трагедии поселка Каури будут предоставлены возмещение ущерба и уход. Хотя нельзя сообщать им, что Сила была источником безумия, овладевшего поселком в ту ночь, следует возместить все, что только можно, с открытостью и щедростью, не прекращая искупления, пока естественная смерть не настигнет их.

Резолюция мастеров, последовавшая за трагедией в поселке Каури

В тот первый вечер, когда малышка существовала за пределами тела Молли, я был ею очарован. Еще долго, после того как Молли заснула, баюкая ребенка, я сидел у огня, глядя на них. Я выдумал для дочери сотню вариантов будущего, и все они были яркими и многообещающими. Молли сказала мне, что она маленькая; я отверг эту тревогу. Все младенцы маленькие! С ней все будет хорошо, и даже более того. Моя малышка вырастет умной и красивой. Она будет танцевать легко и изящно, как семя чертополоха на ветру, и сидеть в седле как влитая. Молли расскажет ей о пчелах, поведает названия и свойства каждого растения в саду; я научу ее читать и считать. Она будет способной. Я воображал себе, как ее ручки испачкаются в чернилах, когда она станет помогать с переводом или копировать иллюстрации, которые у меня никогда не получались. Я представлял себе, как она кружится в алом платье в бальном зале Оленьего замка. Мое сердце было полно ею, и я хотел, чтобы мир праздновал вместе со мной.

Я сочувственно рассмеялся, подумав о том, как потрясет всех известие о ней. Мы с Неттл помалкивали про заявления Молли о том, что она беременна, решив, что этой печалью ни с кем не следует делиться. И как же глупо мы будем выглядеть теперь, когда пойдут слухи о том, что у меня есть ребенок – маленькая дочь, милая, как маргаритка! Я вообразил себе, сколько людей соберутся, чтобы поприветствовать ее пришествие в мир. Придут ее братья с семьями. И Нед. Ох, если бы я мог послать весточку Шуту и сообщить о том, какая радость пришла в мою жизнь! Подумав об этом, я с тоской улыбнулся, остро сожалея, что это невозможно. А ведь в день именования моей дочери можно было бы устроить пир с музыкой. Пригласить Кетриккен, Дьютифула, и королеву, и принцев, и даже Чейда…

И от этой мысли мое приподнятое настроение начало портиться. Воображаемый ребенок – не то же самое, что дитя, спящее на руках у матери. Что увидят Кетриккен и Чейд, когда посмотрят на мою дочь? Я мог представить себе недоверие Чейда: как такой светловолосый ребенок мог появиться на свет в роду Видящих? А Кетриккен? Предположим, она признает ребенка дочерью Фитца Чивэла Видящего, положившись на мои слова о том, что светлые волосы малышка унаследовала от моей матери-горянки. Но что потом? Что, если Кетриккен решит, будто имеет право на мою дочь? Неужели эту девочку, как Неттл, сочтут тайным хранилищем крови Видящих, наследницей на тот случай, если с главной родовой линией случится какое-нибудь несчастье?

Во мне всколыхнулось беспокойство – холодный прилив, затопивший сердце страхом. Как я мог тосковать об этом ребенке и ни разу не подумать об опасностях, которые будут ее окружать просто потому, что она моя дочь? Чейд захочет проверить, есть ли в ней Сила. Кетриккен ни на миг не усомнится, что трон Видящих имеет право выбрать для нее мужа.

Я встал и беззвучно прошелся по комнате из угла в угол, как волк, охраняющий свое логово. Молли все спала, восстанавливая силы. Малышка в пеленках рядом с ней завозилась и притихла. Я должен был их защитить, дать девочке возможность самой выбирать свой путь. Мой разум переполнили идеи. Побег! Мы соберем вещи завтра же и сбежим; отправимся туда, где сможем поселиться просто как Молли, Том и наша дочь… Нет. Молли ни за что не согласится порвать связь с другими своими детьми, да и я не смогу просто так покинуть любимый дом, какая бы опасность ни была с ним связана.

Так что же мне делать? Я посмотрел на них, таких спящих, таких уязвимых. Буду их оберегать, поклялся я самому себе. Мне вдруг пришло на ум, что светлые волосы и голубые глаза ребенка могут сыграть в нашу пользу. Взглянув на нее, никто и не подумает, что она наша родная дочь. Скажем, что мы приютили найденыша. Я все больше свыкался с этой ложью. Все так просто! Даже Неттл не узнает; я докажу Молли, что угроза ребенку не выдуманная, и она, быть может, согласится на обман. Неттл поверит, что мы удочерили девочку, чтобы успокоить тоску ее матери по младенцу. Никто не будет знать, что она на самом деле Видящая. Одна простая ложь может ее сберечь.

Если только Молли согласится.

Той ночью я сходил в нашу спальню и перенес постель в детскую. Я спал на полу, под дверью, точно волк, стерегущий логово и своего волчонка. Я чувствовал, что так правильно.

Следующий день был заполнен сладостью и трепетом одновременно. К рассвету я осознал всю глупость своих планов: нам ни за что не удастся сделать вид, будто это не мой ребенок. От слуг ничего не скроешь, и Ревел немедленно поймет, что минувшей ночью никто не оставлял у наших дверей подкидыша. Слуги все равно узнали бы, что Молли родила, так что я предупредил их, сказав, что дитя маленькое, а мать устала. Уверен, они сочли меня таким же чокнутым, как ранее Молли, когда я настоял, что отнесу жене еду сам и что ее ни в коем случае не следует беспокоить. Не только правдивость моих слов по поводу ребенка в доме, но и мой мужской авторитет в обществе, состоявшем преимущественно из женщин, были немедленно подвергнуты сомнению. По одной, по две, по три – все женщины Ивового Леса нашли какие-то срочные дела, чтобы попасть в детскую. Первой оказалась повариха Натмег – она настояла, что ей надо поговорить с Молли и узнать, что ее хозяйка хотела бы поесть на обед и ужин в такой важный день. Ее дочь Майлд проникла в комнату вслед за матерью, будто тоненькая тень пышной Натмег. Молли понятия не имела о моих стараниях уберечь ее от беспокойства. Я не мог винить свою жену за некоторое самодовольство, когда она показывала девочку поварихе и ее дочери.

Молли, я думаю, понимала лишь то, что она доказывает их неправоту по поводу своей беременности и того, с каким ехидством они игнорировали ее настойчивые просьбы приготовить детскую. Моя жена выглядела царственной, словно королева, пока они приближались, чтобы посмотреть на маленький сверток, который она держала с такой заботой. Повариха, не растерявшись, улыбнулась «милой крошке». Но Майлд пока была не столь искусна в вежливом лицемерии.

– Она такая маленькая! – воскликнула дочь поварихи. – Как кукла! И бледная, точно молоко! Такие голубые глаза! Она слепая?

– Разумеется, нет, – ответила Молли, с обожанием глядя на свое дитя.

Повариха шлепнула дочь и прошипела:

– Веди себя прилично!

– Моя мать была светловолосая. С голубыми глазами, – заверил я.

– Что ж, тогда понятно, – ответила Натмег с необыкновенным облегчением. Она сделала реверанс перед Молли. – Ну, госпожа, речная рыба или соленая треска? Насколько я знаю, сразу после родов женщине очень полезна рыба.

– Речную рыбу, пожалуйста, – ответила Молли, и, решив этот крайне важный вопрос, повариха быстренько удалилась из комнаты вместе с дочкой.

Едва Натмег успела вернуться к своим обязанностям, как объявились две горничные с вопросом, нужно ли ребенку или матери свежее белье. У каждой в руках было по стопке, и они едва не сбили меня с ног на моем сторожевом посту у двери, настаивая на своем: «Ну, если не сейчас, то скоро, потому что всем известно, как быстро младенец пачкает колыбель».

И опять я оказался свидетелем ошеломительного зрелища: женщины, с трудом оправившись от потрясения, начали восхищаться моей дочерью. Молли как будто ничего не замечала, но все мои инстинкты предупреждали об опасности. Что ж, известно, как обращаются с детенышами, не похожими на других: я видел, как хромых цыплят клюют до смерти, как коровы выпихивают из стада слабых телят, как недокормленному поросенку не дают подобраться к соску. Люди в этом смысле ничуть не лучше животных. Я должен был оставаться начеку.

Даже Ревел появился, неся на подносе невысокие вазы с цветами:

– Зимние троецветки. Такие холодостойкие, что цветут в оранжерее леди Пейшенс почти всю зиму. Там сейчас не так уж тепло. За оранжереей не так хорошо ухаживают, как когда-то. – Он неодобрительно взглянул на меня, и я сделал вид, будто ничего не заметил.

А потом Молли удостоила его чести, которой не выпало никому другому: вложила в его худые и длинные руки маленький сверток, ребенка. Я видел, как Ревел затаил дыхание, взяв нашу дочь. Его рука с длинными пальцами обхватила ее грудь, и обычно угрюмое лицо сделалось глуповатым из-за улыбки, полной слепого обожания. Он посмотрел на Молли, их взгляды встретились, и я едва не приревновал, глядя, как их объединило восхищение малышкой. Управляющий не произнес ни слова, пока держал ее, и отдал обратно, лишь когда горничная постучалась в двери и попросила его с чем-то разобраться. Прежде чем уйти, он аккуратно расставил все вазы с маленькими цветами так, чтобы они гармонично сочетались с ширмами. Это заставило Молли улыбнуться.

В тот первый день жизни моей дочери я почти не занимался делами имения, стараясь как можно больше времени проводить в детской. Я смотрел на Молли и нашего ребенка, и мой трепет постепенно сменялся дивным ощущением. Ребенок был таким миниатюрным существом. Каждый беглый взгляд на нее казался чудом. Крошечные пальчики, завиток бледных волос на затылке, нежные розовые уши: для меня было удивительно, что такое чудесное создание могло просто взять и вырасти тайком в утробе моей супруги. Несомненно, оно было плодом усердного труда какого-нибудь волшебника-художника, а не нашей любви. Когда Молли ушла, чтобы искупаться, я остался у колыбели. Я смотрел, как малышка дышит.

У меня не было желания взять ее на руки. Она казалась мне слишком хрупким созданием, чтобы прикасаться к ней. «Как бабочка», – подумал я. Я боялся, что могу повредить приглушенный свет жизни, дающий ей силы. Поэтому я лишь смотрел, как она спит, как едва заметно поднимается и опускается укрывающее ее одеялко. Ее розовые губы двигались туда-сюда, как будто она во сне сосала грудь. Когда вернулась ее мать, я наблюдал за ними внимательней, чем если бы она и Молли были актрисами и разыгрывали спектакль. Мне еще не доводилось видеть Молли такой – очень спокойной, умелой и сосредоточенной матерью. Это что-то исцелило во мне, заполнило дыру, о существовании которой я и не подозревал. Так вот что такое мать! Мой ребенок в безопасности в ее объятиях, она окружила ее заботой. То, что она до этого семь раз становилась матерью, не делало происходящее менее чудесным для меня. Я, как и следовало ожидать, принялся гадать о той, которая когда-то вот так держала и смотрела на меня. Меня охватили тоска и печаль при мысли о том, жива ли еще эта женщина и знает ли вообще, что стало со мной. Неужели черты моей дочери – отражение ее черт? Но когда я смотрел на спящую девочку, то видел лишь, насколько она неповторима.

Вечером Молли поднялась со мной в нашу спальню. Она легла вместе со спеленатым ребенком в центре кровати, и когда я к ним присоединился, то почувствовал себя так, словно сделался другой половинкой раковины вокруг драгоценной жемчужины. Молли немедленно погрузилась в сон, одна ее рука легко лежала поверх нашего дремлющего младенца. Я лежал совершенно неподвижно на краю кровати, до странности чутко осознавая крошечную жизнь, что покоилась между нами. Медленно подвинул руку, пока не смог распрямить один палец и коснуться руки Молли. Потом закрыл глаза и задремал. Проснулся, когда девочка завозилась и захныкала. Хоть в комнате и не было света, я почувствовал, как Молли придвинула ребенка к себе, чтобы приложить к груди. Я слушал тихое причмокивание девочки и глубокое, медленное дыхание Молли. И задремал.

Мне приснился сон.

Я снова был мальчишкой в Оленьем замке и шел вдоль каменной стены возле садов, где росли травы. Был теплый и солнечный весенний день. Пчелы деловито гудели среди ароматных цветов, усыпавших ветви вишневого дерева, которое склонялось над стеной. Я замедлил шаг, проходя сквозь цепкие объятия ветвей, покрытых розовыми лепестками. Полускрытый ими, я замер при звуке голосов. Дети возбужденно кричали, явно в пылу какой-то состязательной игры. Меня заполнило тоскливое желание к ним присоединиться.

Но даже будучи во власти сна, я знал, что это невозможно. В Оленьем замке я был ни рыба ни мясо: слишком низкое происхождение не позволяло надеяться на дружбу аристократов, а благородная незаконная кровь – играть с детьми слуг. Так что я слушал, пылая от зависти. Миг спустя маленькая, гибкая фигурка ужом проскользнула через калитку сада с травами, почти закрыв ее за собой. Ребенок этот был тощим, одетым в черное, не считая белых рукавов. Из-под тугого черного капюшона выглядывали только кончики его бледных волос. Он легкими прыжками преодолел сад, сигая через грядки, не задевая ни единого листа и приземляясь на каменную тропку с едва слышным шарканьем, прежде чем броситься дальше. Он двигался почти бесшумно, однако я уже слышали крики и топот его преследователей. Когда они вломились в калитку, он как раз спрятался за шпалерой, увитой побегами розы.

Я затаил дыхание, переживая за него. Его укрытие было небезупречным. Весна выдалась ранняя, и он был черной тенью за тонкими ветвями и распускавшимися зелеными листьями розы на шпалере. Губы мои изогнулись в улыбке, когда я подумал о том, кто может победить в этой игре. Другие дети – было их с полдюжины – вбегали в сад. Две девочки и четыре мальчика, все, наверное, старше меня года на три самое большее. Судя по одежде, дети слуг. Двое из мальчиков постарше уже носили синие туники и рейтузы Оленьего замка и, наверное, сейчас должны были бы бежать исполнять мелкие поручения, а не играть.

– Он сюда вошел? – визгливо крикнула одна из девочек.

– А куда ж еще! – прокричал в ответ мальчик, но в его голосе была неуверенная нотка.

Преследователи быстро рассеялись, соревнуясь друг с другом, кто первый увидит жертву. Я стоял очень неподвижно, с колотящимся сердцем и гадал, могут ли они меня увидеть и внезапно включить в свою игру. Даже зная, где спрятался мальчишка, я едва мог разглядеть его силуэт. Его бледные пальцы вцепились в шпалеру. Я видел, как слегка вздымается и опадает его грудь, – должно быть, он уже давно удирал от погони.

– Он выбежал через калитку! Вперед! – решил один из старших мальчиков, и, точно свора собак, спугнувшая лису, дети ринулись вслед за вожаком прочь из сада.

Позади них жертва повернулась и уже начала искать опору для рук на согретой солнцем каменной стене позади шпалеры. Я увидел, как он шагнул к ней, а потом, видно, кто-то посмотрел назад и заметил жертву.

– Он там! – крикнула девочка, и стая бросилась обратно в сад.

Когда одетый в черное мальчик принялся взбираться по высокой стене, точно паук, дети поспешно наклонились. Миг спустя в воздух полетели комья земли и камни. Они попадали по розовым кустам, по шпалере, по стене, и я услышал глухие удары, когда снаряды врезались в худую спину парнишки. Я услышал его хриплый болезненный вскрик, но он удержался на стене и продолжил взбираться.

Игра внезапно перестала быть игрой и превратилась в жестокую охоту. Распластавшись на стене, он был как на ладони, и, пока он взбирался, охотники наклонялись за все новыми камнями и комьями. Я мог бы крикнуть, чтобы они прекратили. Но я знал, что это его не спасет. Я просто сделался бы для них еще одной мишенью.

Один из камней ударил беглеца в затылок так сильно, что его голова резко стукнулась о стену. Я услышал влажный удар по камню и увидел, как мальчишка застыл, наполовину оглушенный, с ослабевшей хваткой. Но он не вскрикнул. Он вздрогнул и стал взбираться дальше, еще проворнее. Его ноги скользили, находили опору, снова скользили, и вот его рука вцепилась в верхнюю часть стены. Как если бы это изменило правила игры, другие дети бросились вперед. Он забрался на стену, замер там, и наши взгляды встретились. А миг спустя он спрыгнул на другую сторону. Кровь, текущая по его подбородку, казалась пронзительно яркой на бледном лице.

– Вокруг, бегите вокруг! – завопила одна из девочек, и, завывая, точно гончие, преследователи хлынули вон из сада.

Я услышал резкий звон калитки, когда они захлопнули ее позади себя, и неудержимый топот их ног по тропинке. Они свирепо смеялись на бегу. Миг спустя раздался вопль и отчаянный крик.

Я проснулся. Дыхание было хриплым и тяжелым, словно после боя. Ночная сорочка промокла от пота и прилипла к груди. Сбитый с толку, я сел и откинул одеяло.

– Фитц! – упрекнула меня Молли, вскинув руку, чтобы прикрыть нашего ребенка. – Ты соображаешь, что делаешь?

Я резко сделался собой, взрослым мужчиной, а не перепуганным мальчишкой. И свернулся в постели рядом с Молли, рядом с нашей крошечной дочкой, которую я мог раздавить, дернувшись во сне.

– Я причинил ей боль? – в ужасе воскликнул я, и в ответ малышка заплакала тоненьким голосом.

Молли потянулась ко мне и схватила за запястье:

– Фитц, все в порядке. Ты разбудил ее, только и всего. Ложись. Это был просто сон.

За годы, прожитые вместе, она свыклась с моими ночными кошмарами. Ей пришлось, как ни горько это было для меня, узнать, что будить меня во время такого сна может быть опасно. Теперь я чувствовал себя пристыженным, точно побитый пес. Неужели она считает меня угрозой для нашего ребенка?

– Думаю, лучше мне спать где-то в другом месте, – предложил я.

Молли не отпустила моего запястья. Она перевернулась на бок, крепче прижала к себе малышку. В ответ девочка тихонько икнула и немедленно прильнула к соску.

– Ты будешь спать здесь, рядом с нами, – объявила Молли. Не успел я ничего ответить, как она тихонько рассмеялась и прибавила: – Она снова проголодалась. – Она отпустила меня, чтобы освободить грудь для ребенка.

Я лежал очень неподвижно, пока она устраивалась поудобнее, а потом слушал тихое удовлетворенное причмокивание крохи, пока она наполняла животик. Они обе так хорошо пахли: малышка источала аромат младенчества, а Молли – женственности. Я вдруг почувствовал себя огромным, грубым самцом, чужаком посреди безопасности и мира домашней жизни.

Я начал отодвигаться от них.

– Мне надо…

– Тебе надо остаться там, где ты есть.

Она снова поймала мое запястье и потянула меня ближе к ним. И не успокоилась до тех пор, пока я не оказался достаточно близко, чтобы она смогла дотянуться и провести рукой по моим волосам. Ее прикосновение было легким, баюкающим, и она отвела с моего лба промокшие от пота пряди. Я закрыл глаза, когда она прикоснулась ко мне, и через несколько секунд моя тревога уплыла прочь.

Сон, канувший было в неизвестность при пробуждении, отчетливо проступил в памяти. Я вынудил себя дышать спокойно и медленно, хоть мою грудь и сдавило. Сон, сказал я себе. Не воспоминание. Я никогда не наблюдал тайком, как другие дети в замке мучили Шута. Никогда.

«Но мог бы, – настаивала моя совесть. – Если бы оказался в таком месте и времени, то мог бы. Как и любой ребенок». Как сделал бы любой в такой час и после такого сна, я просеивал память в поисках связей, пытаясь понять, отчего столь тревожное видение вторглось в мой сон. Их не было.

Если не считать воспоминаний о том, как дети в крепости говорили о бледном шуте короля Шрюда. Шут был там, в моих детских воспоминаниях, с самого первого дня, когда я прибыл в Олений замок. Он появился до меня и, если верить его словам, все это время ждал меня. Но долгие годы при встрече в коридорах Оленьего замка он лишь передразнивал меня да делал грубые жесты. Я избегал его так же усердно, как другие дети. Но успокаивал свою совесть тем, что не относился к нему жестоко: никогда не насмехался над ним и ничем не выказывал отвращения к нему. Нет. Я просто его избегал. Я считал его проворным, дурашливым парнем, акробатом, который развлекает короля своими чудачествами, но умом не блещет. В лучшем случае я его жалел – так я себе сказал. Потому что он был так не похож на других.

В точности как моя дочь будет не похожа на всех своих товарищей по играм.

Не все дети в Оленьем замке были темноглазыми и темноволосыми, со смуглой кожей, но большинство ее ровесников окажутся именно такими. И если она не вырастет достаточно быстро, чтобы сравняться с ними по размерам, если останется крошечной и бледной, что тогда? Какое детство у нее будет?

Словно ледяной ком сгустился у меня в животе, и холод просочился до самого сердца. Я придвинулся еще ближе к Молли и моему ребенку. Они теперь обе спали, но я нет. Бдительный, как сторожевой волк, я легко накрыл обеих рукой. Буду ее защищать, пообещал я себе и Молли. Никто не посмеет над ней насмехаться. Даже если придется сохранить ее в тайне от всего внешнего мира, я буду ее оберегать.

7. Представление

Жили-были добрый человек и его жена. Оба они усердно трудились всю свою жизнь, и мало-помалу судьба подарила им все, о чем они мечтали, кроме одного. Не было у них детей.

Как-то раз, когда жена гуляла по своему саду и плакала, из лавандового куста вышел пекси и спросил: «Женщина, почему ты плачешь?»

«Я плачу оттого, что нет у меня малыша», – сказала она.

«Ох, до чего же ты глупая! – сказал пекси. – Скажи лишь слово, и я поведаю тебе, как сделать так, чтобы малыш оказался у тебя в руках еще до того, как истечет год».

«Так поведай!» – взмолилась женщина.

Пекси улыбнулся: «Ну так вот, нет ничего легче. Сегодня вечером, как только солнце поцелует землю, расстели на земле шелковый платок, да смотри, чтобы лежал он ровно, без единой морщинки. А завтра, что бы ни нашлось под шелком, оно твое».

Женщина так и сделала. Едва солнце коснулось небокрая, расстелила она шелк на ровной земле, без единой морщинки. Но когда в саду потемнело, и женщина ушла в дом, любопытная мышь подобралась к платку, понюхала и пробежала по нему, оставив на краю маленькую складку.

Едва рассвело, женщина поспешила в сад. Она услышала тихие звуки и увидела, что шелк шевелится. И когда подняла она шелковый плат, то нашла прекрасного ребенка с яркими черными глазами. Все в нем было хорошо, только было это дитя размером не больше ее ладони…

Старая баккипская сказка

Через десять дней после того, как наш ребенок появился на свет, я наконец-то решил, что должен покаяться перед Молли. Страшно, но никуда не денешься, и откладывать на потом нет смысла – легче не станет.

Поскольку мы с Неттл не верили в беременность Молли, то не поделились этой новостью ни с кем, кроме близких членов семьи. Неттл сообщила братьям, но лишь в том смысле, что их мать стареет и ее разум начал затуманиваться. У парней было полным-полно своих забот, а в случае Чивэла это означало трех малышей, жену и имение, за которым надо было следить. Все они были так заняты собственными жизнями, женами и детьми, что лишь опечалились ненадолго по поводу возможного старческого безумия своей матери. Они были уверены, что Неттл и Том обо всем позаботятся, да и в любом случае чем мог любой из них помочь, если их мать начала терять разум? У молодежи в ходу вежливо мириться со старческими слабостями своих родителей. И теперь надо было как-то объяснить им ребенка. И не только им, но всему остальному миру.

Я справлялся с этой трудностью, сделав вид, будто ее не существует. Никому за пределами Ивового Леса ничего не сказал. Даже Неттл не сообщил новость.

Но теперь мне предстояло признаться в этом Молли.

Я подготовился к этому делу. Собрал в кухне поднос, куда положил ее любимые маленькие сладкие печенья и поставил блюдце с густой сладкой сметаной и малиновым вареньем. Добавил большой чайник свежезаваренного черного чая. Заверив Тавию, что вполне способен сам отнести поднос, я отправился в детскую Молли. По пути я выстраивал свои доводы, словно готовил оружие для битвы. Во-первых, Молли устала, и я не хочу, чтоб ее беспокоили гости. Во-вторых, девочка такая крошечная и, вероятно, слабая. Молли сама сказала мне, что она может не выжить, и, конечно, лучше оберегать ее от беспокойства. В-третьих, я никогда не хотел, чтобы кто-то возлагал на нашу дочь обязанности, которые потребуют от нее чего-то большего, нежели быть собой… Нет. Этим доводом делиться с Молли не стоило. По крайней мере, сейчас.

Я сумел открыть дверь комнаты, не уронив поднос. Осторожно поместил его на низкий столик, а столик передвинул к креслу Молли, ничего не опрокинув. Она держала малышку на плече и что-то напевала, поглаживая ее спинку. Мягкое платьице дочери спадало на пол, а ее руки затерялись в рукавах.