Вечерний чай Цветкова Любовь

– Ты же обещала! – возмутилась Мия.

– Я тебе ничего не обещала, – спокойно ответила мать. – Я сказала, что купим, если будут деньги.

– Типа, денег нет?! Да? Куда же они делись? За аренду квартиры теперь не надо платить. Значит всё таки деньги остались, если посчитать? – сказала Мия более спокойным, но в то же время таким насмешливым тоном, словно нарочно пыталась разозлить мать. – Идея переезда вроде бы состояла в том, что здесь денег на аренде сэкономим и отцу платить за это дурацкое опекунство будут. Нет? Ради этого вы меня из старой школы выдернули и друзей всех лишили. А теперь опять за своё – денег нет.

– Ты, правда, думаешь, что кроме твоего нового телефона нам и потратить деньги некуда? Никому кроме тебя ничего не надо покупать. Ни мне, ни отцу, ни близнецам. И платить ни за что тоже не надо? – спросила мать, начиная терять терпение. – Если подумать, то зачем тебе ещё один телефон нужен? У тебя и этот почти новый, двух лет не прошло, как его купили. И не из дешёвых, между прочим. Я со своим уже пять хожу. И ничего.

– Это тебе ничего. Потому что ты сама ничего не понимаешь, а меня не слушаешь, когда я тебе объясняю! Я, что, по-твоему, как лохушка в новую школу с этим поленом попрусь? – Мия едва сдерживала слёзы, ей вдруг стало жалко себя. – Да тут камера – полное барахло. Ничего нормально не снимешь, особенно в сумерках. Не видео, а лажа какая-то!

– Послушай, Мия, – со вздохом сказала мать. – Тебе шестнадцать лет. Ты уже должна понимать, что важно, а что просто капризы. Ничего же не изменится, если видео, которые ты в сумерках снимаешь, станут ярче.

– Во-первых, изменится, просмотров больше будет. А во-вторых, это же первое впечатление, это важно. Вот пришла я в класс, и такая, этот отстой вытаскиваю. Ну, что они обо мне подумают? Что, не права я?

Жалость к себе прошла у девушки также быстро, как и появилась, на смену ей пришла злоба. Мать вздохнула, заметив, что слёзы дочери ещё не высохли, а взгляд уже снова стал колючим.

– Вот сама мне скажи, если объективно посмотреть, то логопед для близнецов разве не важнее ещё одного телефона? Нельзя было уже откладывать это, понимаешь? Им же в школу в этом году, – настаивала мать.

– Конечно, нельзя. А то заикание само бы прошло и логопеду твоему гонорар бы облез! – с ухмылкой сказала Мия.

– Ты же понимаешь, что это не так? – строго спросила мать.

Мия, поджав нижнюю губу, нервно крутила вокруг указательного пальца рыжую прядь распущенных волос.

– А ты же понимаешь, что ты обещала мне и обманула? А теперь ещё говоришь, что не обещала! – она резким движением откинула волосы назад и сложила тонкие руки на груди, выставив вперёд угловатые локти, словно хотела ими отгородится от матери.

– Не передёргивай! – возмутилась мать. – Я тебе не обещала.

– А я, между прочим, целый день самую дешёвую цену искала. И нашла. И даже заказ оформила, только оплатить осталось. Я, как дура, подругам всем сказала, что ты мне на начало учебного года клёвый фон подарила. А ты…, – Мия жалобно взглянула на мать и захныкала. – А я теперь трепло получаюсь, ко всем моим неприятностям! У меня и так тут друзей нет, а те что там, они со мной почти не общаются из-за того, что мы сюда переехали и больше не будем видеться. А тут ещё с телефоном облом!

– Ну ладно, Мия, хватит, – мать сдалась. – Я заплачу, заказывай. Но следующий получишь ещё не скоро, пусть хоть какие новинки выходят, с этим будешь ходить, раз он тебе так необходим, что ты мать опять в кредит загнала!

На следующий день Мия, нежно прижимая к груди коробку с только что доставленным на дом смартфоном, направлялась в свою комнату. В старой квартире своей комнаты у неё не было. Там ей пришлось отгородить шкафом себе угол в детской, где настоящими хозяевами были неугомонные близнецы. То, что они заикались, совершенно не мешало им наполнять комнату шумом и разбрасывать в ней всё, что попадало под руку. А здесь, в большом старом доме, у Мии была своя комната, со своей ванной, со своей гардеробной и своей массивной дверью, которой можно было отгородиться от мира и делать всё, что душе угодно. Ради этого, определённо, стоило сменить школу, никакой трагедии в этом не было, но признаться в этом родителям Мия не спешила, продолжала делать вид, что расстроена переездом, не без основания, рассчитывая на дополнительные выгоды. На самом деле, если бы не скука, то Мия была бы вполне довольна произошедшей в её жизни переменой.

– Она лагговаливает ссссама сссс обой! – близнецы, сбегая с лестницы, чуть не сбили Мию с ног. – Она кличит! Вон-вон-вон! Оттавьте меня! Мы думали там много людей!

– Кто кричит? Мадам? – спросила Мия. – Какие люди?

– Мадама кличит, – замотали головами близнецы. – И там ещё бубух- бубух. Ттучат гломко. А мы туда заглянули. Там паутина.

– Да? – заинтересовалась Мия. – И чего там ещё? Мадам видели?

– Там темно, там очень пыльно и так, как будто никто не живёт. Её не увидели. Но она сссама кличит и бубух-бубух.

– Ну, вы хоть зашли туда?

– Мы хотели, а потом дверь, дыдж, и закрылась. Прям по носу ему. И мы упали, – мальчишки захохотали, один из них тёр пальцем нос.

Мать, как обычно, возилась на кухне. Мия повертела перед ней коробкой с телефоном и чмокнула её в щёку.

– Ну и как Мадам? – спросила Мия вместо приветствия.

– Хорошо, насколько это возможно в её положении.

– Ей чего, правда, сто лет?

– Отец, конечно, преувеличивает. Не сто, но точно за восемьдесят. Знаешь, мне она нравится. Очень элегантная, даже утончённая такая. Сейчас таких не встретишь. Приятная в общении. Она очень похожа на одну знакомую моей бабушки. Изящная такая старушка. Мы к ней в дом ходили, когда я маленькая была, бабушка по хозяйству ей помогала. А она сажала меня рядом с собой, и мы с ней оперу слушали. Она объясняла, что и как. Даже интересно было.

– Оперу? Ты серьёзно, – удивилась Мия.

– Почему нет? Я и сейчас оперу люблю.

– Ага, только скрываешь это умело, – улыбнулась Мия.

– А мне и скрывать не надо, тебе же наплевать на то, что я слушаю. Разве нет? – сказала серьёзным тоном мать.

– Ну, не начинай нудить, – отмахнулась Мия, – Близнецы, между прочим, говорят, что на мансарде пыль с паутиной.

– Нет там никакой паутины, хотя, конечно, все очень старое. Мадам убираться не разрешает. Я и так и эдак. Упёрлась, и не разрешает. Но там нормально, в принципе. Может быть сама как-то убирает, а что ей ещё делать? Она хоть и старая, но вполне себе активная. А близнецы – фантазёры.

– Давай сегодня я чай ей отнесу, ладно? По дороге коробку закину к себе, а потом сразу поднимусь, – попросила Мия.

– Да, пожалуйста, – сказала мать, расставляя на подносе белый пузатый чайник английского фарфора и изящную чайную пару к нему. – Не урони только, а то жалко посуду будет. Очень мне она нравится.

Матери было приятно думать, что предложенная Мией помощь – пусть не забота о близких людях, но, хотя бы, благодарность за купленный смартфон, но она ошиблась. Скучающей на каникулах девушке просто захотелось увидеть таинственную Мадам, которая жила в мансарде, никогда не покидая своего убежища, а поэтому доставка чая была единственной возможностью удовлетворить любопытство. Никто из близких Мии не знал имени Мадам (в документах значилась лишь фамилия), даже отец – родственник загадочной старухи, правда, дальний, и узнавший об этом родстве совсем недавно, после того, как неожиданно в их квартире появились двое: нотариус и лечащий психиатр Мадам – доктор Лившиц. Оба были одеты в дорогие серые костюмы. Они выложили из портфелей крокодильей кожи папки с документами, две тускло блестевшие золотом авторучки и приготовились уговаривать отца принять «опекунство» над дальней престарелой родственницей, заранее предупредив, что это «опекунство» будет лишь формальностью – никакого наследства ему не полагается, и никаких решений относительно жизни подопечной принимать не придется. Напротив, все действия придется согласовывать с неким загадочным Фондом. Но долгих уговоров не понадобилось, отец не собирался принимать никаких решений, и согласился сразу, едва услышал об оплате всех хлопот, как связанных с переездом, так и с уходом за старухой и её имуществом.

Нежданные посетители называли хозяйку особняка «Мадам» и добавляли фамилию, состоящую из целой кучи букв, половина которых были шипящими. Выговаривать их было сложно даже отцу и матери, а Мия ленилась не только выговаривать фамилию, но даже хотя бы один раз дослушать её до конца, чтобы запомнить.

Мадам была бы полноправной хозяйкой большой старой усадьбы, где разместилась семья Мии, если бы суд когда-то, очень давно, не признал её недееспособной по причине расстройства личности. Не мешкая родители, принявшие на себя заботы о Мадам, а с ними Мия и братья-близнецы перебрались в большой дом в пригороде из тесной городской квартирки.

Лето – в этом году, как назло, дождливое и унылое – подходило к концу. Ожидая начала занятий в новой школе, Мия тосковала в одиночестве. Друзьями девушки были (теперь уже бывшие) одноклассники. Они, прознав, что в их школе Мия больше не появится, стали потихоньку исключать её из круга общения. Это её угнетало, хотя девушка понимала, что это неизбежно и не обижалась. Заполнить медленно тянувшиеся до начала занятий в новой школе дни было практически нечем, точнее, занятий хватало, но все они казались девушке скучными и утомительными, а рутиной она пренебрегала. Увидеть сумасшедшую столетнюю (судя по описанию отца), но не лишённую утончённого шарма (судя по описанию матери) старуху она посчитала вполне сносным развлечением.