Охота на Джека-потрошителя Манискалко Керри

Глава 1

Предварительный разрез

Лаборатория доктора Джонатана Уодсворта, Хайгейт

30 августа 1888 г.

Я прижала большой и указательный пальцы к холодной как лед плоти и туго натянула ее над грудиной, как учил меня дядя.

Очень важно правильно сделать предварительный разрез.

Я помедлила, рассматривая место прикосновения металла к коже, чтобы обеспечить правильный угол и сделать самый чистый разрез. Я чувствовала, что дядя стоит у меня за спиной и следит за каждым моим движением, но сосредоточила все внимание на лезвии, которое держала в руке.

Без колебаний я провела скальпелем от одного плеча к грудине, стараясь проникнуть как можно глубже. Чуть-чуть приподняла брови, но сразу же заставила себя надеть на лицо бесстрастную маску. Человеческая плоть разошлась намного легче, чем я ожидала. Это было почти то же самое, что резать свиное филе перед тем, как зажарить его; я ожидала, что эта мысль смутит меня несколько сильнее.

Тошнотворный сладковатый запах поднимался от сделанного мной разреза. Этот труп оказался не таким свежим, как другие. Во мне росло подозрение, что не все наши объекты получены легально или добровольно, и я жалела о том, что отмахнулась от предложения дяди надеть дыхательный аппарат.

С моих губ слетали туманные облачка выдохов, но я подавила нарастающую дрожь. Отступила на шаг назад – опилки слегка хрустнули под моими туфлями – и осмотрела свою работу.

Кровь едва выступила из раны. Она была слишком густой и мертвой, она не потекла алой струйкой и казалась слишком неестественной, чтобы пугать. Если бы этот человек умер менее тридцати шести часов назад, она бы полилась на стол, а потом на пол, пропитывая опилки. Я вытерла лезвие о фартук, оставив на нем полоску.

Это был действительно прекрасный разрез.

Я приготовилась к следующему разрезу, но дядя поднял руку и остановил меня. Я прикусила губу, презирая себя за то, что так быстро забыла о следующем шаге, которому он меня учил.

Непрекращающаяся вражда дяди с отцом – они оба утверждали, что не помнят причины ее возникновения, но я-то ее хорошо помнила, – заставляла его сомневаться, продолжать ли мое обучение. Если я продемонстрирую некомпетентность, это мне не поможет, ведь я надеялась прийти на занятия в его школу завтра утром.

– Минутку, Одри Роуз, – произнес он и взял у меня из руки испачканное лезвие.

Резкий запах наполнил воздух, смешавшись со зловонием разлагающихся органов, когда дядя откупорил бутылку с прозрачной жидкостью и смочил ею кусок ткани. В его лаборатории в подвале и среди его инструментов на первом месте стояла стерильность. Мне следовало помнить о необходимости вытереть скальпель.

Больше я не сделаю такой ошибки.

Я оглядела подвал, где вдоль стены лежало еще несколько трупов с бледными конечностями, застывшими, как покрытые снегом ветки деревьев. Мы пробудем здесь всю ночь, если я не потороплюсь, и мой отец, высокопоставленный лорд Эдмунд Уодсворт, вызовет Скотленд-Ярд, если я вскоре не вернусь домой.

Учитывая его положение в обществе, он, вероятно, пошлет на мои поиски целую армию.

Дядя заткнул пробкой бутыль с карболовой кислотой, затем подал мне другой скальпель, похожий на длинный и тонкий обеденный нож. Его лезвие было намного острее, чем у предыдущего. При помощи этого стерилизованного инструмента я повторила такой же разрез на другом плече, потом спустилась вниз, к центру живота покойника, и остановилась выше пупка.

Дядя не предупредил меня о том, как трудно будет разрезать ребра. Я украдкой взглянула на него, но он пожирал глазами труп.

Иногда мрак в его глазах пугал меня больше, чем те покойники, которых мы разделывали.

– Тебе надо разрезать ребра перед тем, как ты доберешься до сердца.

Я понимала, что дяде очень трудно сдержаться и самому не сделать это. Большинство ночей он проводил в обществе трупов, словно в обществе интересных книг; он обожал их вскрывать и раскрывать тайны на страницах их кожи и костей. Пока его одержимость не взяла верх и не прервала наш урок, я быстро вскрыла грудную клетку и обнажила сердце и остальные внутренние органы.

Мерзкий запах ударил мне в лицо, и я невольно отшатнулась назад, едва удержавшись, чтобы не прижать ладонь ко рту. Это был тот шанс, которого ждал дядя. Он шагнул вперед, но прежде, чем он успел меня оттолкнуть в сторону, я сунула руки глубоко в живот трупа и стала шарить среди скользких мембран, пока не нашла то, что искала.

Я собралась с духом и приступила к процессу извлечения печени, затем еще раз взяла из рук дяди скальпель. Еще несколько надрезов, и орган отделился.

Я бросила его в подготовленную кювету для образцов, куда он упал с мокрым шлепком, и удержалась от желания вытереть руки о фартук. Одно дело заставить слуг дяди выстирать фартук с небольшими следами крови, и совсем другое – отстирывать его от той липкой крови и других жидкостей, которые покрывали сейчас мои пальцы.

Мы не могли позволить себе снова лишиться служанок, а дяде совсем не улыбалось новое распространение слухов. Некоторые и так уже считали его безумным.

– Каково твое медицинское заключение, как умер этот человек, племянница?

Печень имела ужасную форму. Несколько шрамов пересекали ее вдоль и поперек, напоминая высохшие речки и притоки. Первой моей догадкой было то, что этот мужчина не чурался выпивки.

– По-видимому, он умер от цирроза, – указала я на шрамы. – Его печень уже некоторое время отказывалась работать, как мне кажется, – я подошла к его голове и приподняла одно веко. – Легкая желтизна вокруг белков глаз также присутствует, что подтверждает мое подозрение, что он уже несколько лет медленно умирал.

Я вернулась обратно к печени и старательно сделала поперечный срез, чтобы позже изучить его под микроскопом, затем прополоскала печень и опустила ее в банку на хранение. Мне надо будет пометить банку биркой и поставить на стену вместе с другими законсервированными органами. Важно было вести подробные записи всех вскрытий.

Дядя кивнул.

– Очень неплохо. Даже очень хорошо. А что насчет…

Дверь в лабораторию с грохотом распахнулась, и в проеме появился мужской силуэт. Невозможно было точно увидеть, на кого он похож, или определить возраст, потому что незнакомец низко надвинул шляпу на лоб, а его пальто буквально касалось земли, но он был очень высоким. Я невольно отступила на шаг, надеясь, что дядя сейчас выхватит оружие, но его, казалось, ничуть не испугал этот темный пришелец.

Совершенно игнорируя мое присутствие, мужчина смотрел только на дядю.

– Все готово, профессор.

Голос его звучал непринужденно и принадлежал молодому человеку. Я приподняла брови, заинтересованная тем, что затевают студент и мой дядя.

– Так быстро? – дядя посмотрел на настенные часы, потом на труп на столе, а затем на меня. Я понятия не имела, кто этот грубиян и что готово, но у меня возникло ощущение, что в такой поздний час речь не может идти ни о чем хорошем. Дядя потер подбородок. Прошла, как мне показалось, целая вечность, после которой он смерил меня оценивающим взглядом. – Ты в состоянии сама зашить этот труп?

Я выпрямилась и вздернула подбородок.

– Конечно.

Это просто абсурдно, как дядя мог усомниться в моей способности справиться с таким легким заданием, особенно после того, как я так успешно шарила во внутренностях покойника совершенно самостоятельно. Из всех моих задач эта была самой легкой.

– Тетя Амелия говорит, что я великолепно владею иглой, – прибавила я. Вот только она не имела в виду сшивание человеческой кожи, когда хвалила мои швейные навыки, я уверена. – Во всяком случае, я все лето тренировалась на туше кабана, и мне без труда удавалось проткнуть иглами его дерму. Тут то же самое.

Темная фигура рассмеялась – смех был вполне приятным. Я сохранила спокойное выражение лица, хоть внутри у меня все кипело. В моем утверждении не было ничего забавного. Шьешь ли ты кожу или ткань, имеет значение мастерство, а не материал.

– Очень хорошо, – дядя натянул черное пальто и взял из ящика рядом со своим письменным столом какой-то предмет; что именно, я не разглядела. – Ты можешь зашить тело. Не забудь запереть подвал, когда уйдешь.

Молодой человек исчез: он поднялся по лестнице, ни разу не оглянувшись, и я была рада, что он ушел. Дядя остановился у двери, его пальцы в шрамах нервно выбили дробь по дверной раме.

– Моя карета отвезет тебя домой, когда закончишь, – сказал он. – Оставь другие образцы на завтрашний вечер.

– Дядя, погоди! – я обежала вокруг лабораторного стола. – Как насчет завтрашней школы? Ты обещал, что скажешь мне сегодня.

Он бросил быстрый взгляд на выпотрошенный труп на столе, потом снова перевел его на мое лицо, полное ожидания. Я видела, как он выстраивает в голове стратегию и придумывает тысячу причин, почему я не должна посещать его занятия по судебной медицине.

Меньше всего его волновало соблюдение приличий.

Отец разорвал бы его на куски, если бы узнал о моей стажировке.

Дядя Джонатан вздохнул.

– Ты должна переодеться в мужское. И если скажешь хоть одно слово, это будет твой первый и последний урок в моем классе. Понятно?

Я энергично закивала.

– Обещаю. Буду молчать, как мертвая.

– Ах, – ответил дядя, надевая шляпу и натягивая ее низко на лоб, – мертвые говорят с теми, кто умеет слушать. А ты будь даже молчаливее, чем они.

Глава 2

Кровная месть

Школа для мальчиков Хэрроу, Лондон

31 августа 1888 г.

По словам дяди, крови было не так много, как можно ожидать при такой глубокой ране на горле.

Я едва успевала записывать за ним, пока он рассказывал о той ужасной картине, которую видел этим утром, и мои записи выглядели такими же беспорядочными, как и мои мысли.

– Скажите мне, мальчики, – произнес дядя Джонатан, вышагивая взад-вперед по низкой сцене в центре галереи, и его выцветшие зеленые глаза на секунду посмотрели прямо в мои глаза, а потом он продолжил, – какое предположение позволяет сделать тот факт, что кровь, найденная под трупом, почти свернулась? Или, еще лучше, если найденной крови едва хватило бы, чтобы наполнить сосуд объемом в полпинты, что это может нам сказать о смерти жертвы?

Мое желание тут же выкрикнуть ответ было всего лишь жалким зверем, стремящимся вырваться на свободу из той клетки, куда я согласилась его поместить. Вместо того чтобы изгнать этого демона, я сидела тихо, плотно сжав губы, низко надвинув шляпу на лоб. Я скрывала свое раздражение, рассматривая выражение лиц моих одноклассников. И вздыхала про себя. Лица большинства из них имели одинаковый цвет артишока, и казалось, их вот-вот стошнит. Как они смогли бы выдержать вскрытие трупа – выше моего понимания.

Я незаметно соскребала с ногтевого ложа на пальцах засохшую кровь, и вспоминала свои ощущения в тот момент, когда держала в ладонях печень, и одновременно гадала, какие новые ощущения мне предстоит испытать во время сегодняшнего вскрытия.

Парень с темно-каштановыми волосами – такими же старательно ухоженными, как и его безупречно отутюженная форма – поднял прямую как стрела руку. Большинство его пальцев покрывали пятна чернил, как будто он тоже был так поглощен своими записями, что не обращал внимания на мелочи. Мой взгляд раньше уже останавливался на нем – меня завораживало то, как методично он все записывает. Он учился с почти маниакальным упорством, и это меня восхищало.

Дядя кивнул головой в его сторону. Парень прочистил горло, встал, уверенно расправил плечи и повернулся лицом к классу, а не к дяде.

Я прищурилась. Он был довольно высокого роста. Может быть, это он приходил вчера ночью?

– Совершенно очевидно, по-моему, – произнес парень почти равнодушным тоном, – что наш убийца или наметил покойницу для незаконных действий и хотел заманить ее куда-нибудь в укромное место, или незаметно подкрался сзади – ведь она явно была пьяна – и напал на нее.

Трудно определить точно, потому что вчера он почти ничего не сказал, но его голос был очень похож на голос вчерашнего дядиного посетителя. Я поймала себя на том, что подалась вперед, как будто приближение к нему могло помочь мне его узнать.

Дядя Джонатан откашлялся, чтобы прервать самоуверенного мальчишку, и сел за свой деревянный письменный стол. Я улыбнулась. Переодевание мальчиком, несомненно, имело свои преимущества. Разговоры о проститутках всегда выводили дядю из себя, но теперь он никого не мог бранить за такие вольные разговоры в моем присутствии.

Он выдвинул ящик стола, достал из него очки, протер пятна на стеклах своим твидовым пиджаком и пристроил их себе на переносицу. Потом наклонился вперед и спросил:

– Почему ты считаешь, Томас, что на нашу жертву напали сзади, когда большинство моих коллег считают, что жертва уже лежала в момент нападения?

Я переводила взгляд с одного на другого, удивленная тем, что дядя обратился к нему по имени. Теперь я была почти уверена, что именно он был тем ночным пришельцем. Этот парень, Томас, нахмурился.

Золотисто-карие глаза были так идеально расположены на угловатом лице, будто его нарисовал сам Леонардо да Винчи. Если бы у меня были такие роскошные ресницы! Квадратный подбородок придавал ему облик человека очень решительного. Даже нос был тонким и царственным, из-за него любое выражение его лица казалось настороженным. Если бы не его возмутительная уверенность в собственном выдающемся уме, его можно было бы счесть весьма привлекательным, подумала я.

– Потому что, как вы сказали, сэр, горло было перерезано слева направо. Учитывая то, что большинство людей – правши, можно сделать вывод, исходя из направленной вниз траектории, которую вы описали, и из статистической вероятности, что наш преступник действительно является правшой, и ему легче всего было нанести такой удар, подойдя к жертве сзади.

Томас схватил сидящего рядом с ним студента и рывком поднял на ноги, иллюстрируя свою точку зрения. Ножки стула заскрипели по плиткам пола, когда парень попытался вырваться, но Томас держал его так же крепко, как удав держит свою добычу.

– Вероятно, он схватил ее левой рукой поперек туловища или грудной клетки и подтащил ближе к себе, вот так, – тут он развернул соученика кругом, – может быть, что-то шепнул ей на ухо, чтобы не дать крикнуть – ведь, как вы сказали, никто ничего не слышал, – и быстро полоснул лезвием по ее горлу. Один раз, пока она стояла, потом два раза, когда она упала на землю, а она даже не успела понять, что происходит.

Показав таким образом почти обезглавливание, Томас отпустил парня и перешагнул через него, вернувшись на прежнее место и к прежнему безразличному выражению лица.

– Если бы вы осмотрели брызги крови на бойне, то, уверен, вы бы обнаружили нечто вроде обратной схемы их расположения, так как скот обычно убивают, подвесив его вниз головой.

– Ха! – дядя захлопал в ладоши так громко, что по залу разнеслось эхо.

Я подпрыгнула при этом его всплеске эмоций и с облегчением увидела, что большинство учеников подскочило на своих стульях одновременно со мной. Невозможно отрицать, что дядя относится к убийству с большой горячностью.

– Тогда почему, могут задать вопрос оппоненты, кровь не забрызгала всю верхнюю часть забора? – задал вопрос дядя, ударив кулаком одной руки о ладонь другой. – Когда ей перерезали сонную артерию, кровь бы ритмично забрызгала все вокруг. Спросите у остальных судмедэкспертов, которые побывали на месте преступления.

Томас кивнул, словно ожидал именно этого вопроса.

– Это очень просто объяснить, не так ли? На ней был шарфик, когда на нее напали, потом он слетел. Или, возможно, убийца сорвал его с нее, чтобы вытереть клинок. Может быть, он страдает от какого-то невроза.

Повисло молчание, тяжелое, как туман в Ист- Энде, когда яркая картина, нарисованная Томасом, ожила в мозгу каждого из нас. Дядя учил меня, как важно не допускать проявления эмоций в делах такого рода, но трудно говорить о женщине так, словно она – животное, которое привели на бойню.

Как бы низко она ни пала по меркам общества.

Я с трудом сглотнула. По-видимому, Томас обладал вызывающим беспокойство умением предсказывать, почему убийца поступал так или иначе, и выключать эмоции, когда ему это было нужно. Дядя ответил через несколько секунд – при этом он ухмылялся, как безумный, а его глаза горели, как две искры в глазницах.

Я не смогла побороть спазм зависти, стиснувший мой желудок. Не могу сказать, расстроило ли меня то, что дядя выглядел таким довольным, но не я стала тому причиной, или я бы хотела сама пообщаться с этим раздражающим меня парнем. Из всех людей, сидящих в этой комнате, его, по крайней мере, не испугала жестокость этого преступления. Страх не поможет свершиться правосудию – кажется, парень это понимает.

Я отбросила в сторону эти мысли и стала слушать урок.

– Блестящие навыки дедукции, Томас. Я тоже считаю, что на нашу жертву напали сзади, когда она стояла. Орудие убийства – нож, имевший, вероятно, в длину дюймов шесть или восемь. – Дядя сделал паузу, показывая классу руками, какой длины был нож.

По моим венам пробежал холодок. Похоже, нож был примерно такой же длины, как тот скальпель, которым я работала вчера ночью.

Дядя прочистил горло.

– Судя по неровному разрезу живота, я бы сказал, что рана нанесена после смерти, на том месте, где обнаружили тело. Я бы также рискнул предположить, что нашему убийце что-то помешало, и он не получил того, что задумал добыть. Но у меня предчувствие, что он может оказаться либо левшой, либо амбидекстром, на основании других улик, которые я пока не обнародовал.

Мальчик, сидящий в первом ряду, поднял дрожащую руку.

– Что вы имеете в виду? Что он задумал добыть?

– Молю бога, чтобы мы об этом не узнали, – мрачным тоном ответил дядя. Он подергал кончик своего седого уса – у него была такая привычка, когда он глубоко задумывался. Я знала, теперь он скажет нечто неприятное. Он опустил руку и подошел к своему столу.

Сама того не сознавая, я вцепилась в края своего стула так крепко, что у меня побелели косточки пальцев. Потом я слегка разжала пальцы, но не до конца.

– Сейчас я изложу вам свои гипотезы, – дядя еще раз обвел взглядом комнату. – Полагаю, что он хотел добыть ее органы. Детективы-инспекторы тем не менее не разделяют моих идей по этому поводу. Могу лишь надеяться, что они правы.

Начались споры по поводу гипотезы дяди насчет охоты за органами, а я начала копировать те рисунки, которые он в спешке набросал на классной доске в начале нашего занятия, чтобы привести в порядок свои мысли. Препарированные свиньи, лягушки, крысы и даже еще более неприятные вещи – например, человеческие кишки и сердца – украсили мои страницы.

Мой блокнот наполнился изображениями таких вещей, которые не должны привлекать молодую леди, но я тем не менее не могла укротить свое любопытство.

На блокнот упала чья-то тень, и я почему-то поняла, что это Томас, еще до того, как он открыл рот.

– Вам следует положить эту тень слева от тела, иначе она выглядит как лужа крови.

Я напряглась, но крепко сжала губы, словно их сшил неумелый гробовщик. У меня под кожей разливался жар, и я проклинала реакцию своего тела на этого надоедливого парня. Томас продолжал критиковать мою работу.

– Поистине, вам следует стереть эти смехотворные пятна, – сказал он. – Свет уличного фонаря падает с этой стороны. Вы все изобразили совершенно неверно.

– Поистине, вам следует заняться своим делом.

Я закрыла глаза, молча ругая себя. Лучше бы мне сидеть тихо и не общаться ни с одним из мальчиков. Один промах может стоить мне места в классе.

Решив, что нельзя показывать свой страх перед бешеным псом, я посмотрела прямо в глаза Томаса. Легкая улыбка играла у него на губах, и сердце мое поскакало рысью, подобно запряженной в карету лошади, бегущей по Трафальгарской площади. Я напомнила себе, что он – самодовольный болван, и решила, что мое учащенное сердцебиение вызвано нервами. Я скорее искупаюсь в формальдегиде, чем позволю такому возмутительному мальчишке сорвать мою учебу у дяди.

Каким бы он ни был красавчиком.

– Хоть я и ценю ваши наблюдения, – сквозь стиснутые зубы сказала я, из предосторожности сильно понизив голос, – но мне бы очень хотелось, чтобы вы не мешали мне заниматься.

Его глаза плясали, будто он узнал какую-то очень забавную тайну, и я поняла, что я – мышь, которую поймал слишком умный кот.

– Ну, хорошо, мистер?.. – то, как он произнес «мистер», не оставило места сомнениям: он хорошо понимал, что я не юноша, но захотел поиграть со мной, бог знает по какой причине. Я немного смягчилась при этой демонстрации милосердия и еще больше понизила голос, чтобы только он мог меня слышать, а мое сердце снова быстро забилось от сознания нашей общей тайны.

– Уодсворт, – прошептала я. – Меня зовут Одри Роуз Уодсворт.

На его лице промелькнуло понимание, он бросил взгляд на дядю, все еще ведущего горячий спор. Он протянул руку, и я нехотя пожала ее, надеясь, что ладони не выдадут мою нервозность.

Может быть, было бы хорошо иметь друга, с которым можно обсудить занятия в классе.

– По-моему, вчера ночью мы встречались, – рискнула сказать я, несколько осмелев. Брови Томаса сдвинулись, и моя только что обретенная уверенность рухнула. – В лаборатории дяди?

По его лицу пробежала тень.

– Простите, но я понятия не имею, о чем вы говорите. Мы с вами беседуем в первый раз.

– Мы не совсем беседовали.

– Приятно было с вами познакомиться, Уодсворт. Уверен, нам будет что обсудить в ближайшем будущем. И даже очень скоро, собственно говоря, так как я сегодня вечером приду попрактиковаться у вашего дяди. Возможно, вы позволите мне иметь удовольствие проверить некоторые из моих новых теорий?

Еще одна алая волна залила мои щеки.

– Какие именно теории?

– Ваш скандальный выбор этих занятий, конечно, – он усмехнулся – Не каждый день встречаешь такую странную девушку.

Теплое дружелюбие, которое я уже начинала чувствовать к нему, замерзло, как пруд в суровую зиму. Особенно из-за того, что он, казалось, совершенно не подозревал, как раздражает других людей, улыбаясь сам себе, словно его ничто на свете не волнует.

– Мне так нравится то удовлетворение, которое я испытываю, решая головоломку и доказывая, что я прав.

Каким-то образом я нашла в себе силы прикусить язык и не ответить ему; вместо этого я натянуто улыбнулась. Тетя Амелия гордилась бы тем, что я усвоила ее уроки этикета.

– Буду с нетерпением ждать возможности выслушать вашу искрометную теорию о моем жизненном выборе, мистер?..

– Джентльмены! – рявкнул дядя. – Прошу вас, я бы хотел, чтобы каждый из вас записал свои гипотезы насчет убийства мисс Мэри Энн Николс и принес их завтра на урок.

Томас в последний раз послал мне свою дьявольскую усмешку и вернулся к своим записям. Когда я закрыла журнал и собрала все свои вещи, то невольно подумала, что он может оказаться не менее досадной тайной, которую мне предстоит разгадать.

Глава 3

Чай и вскрытие

Резиденция Уодсвортов, Белгрейв-сквер

31 августа 1888 г.

– Куда ты убегаешь в такой час?

Отец стоял возле дедушкиных часов в фойе – его тон звучал так же нервно, как бой этих отвратительных старомодных часов, – и проверял свои наручные часы. Всего несколько лет разделяло дядю и отца, и до недавнего времени они могли бы сойти за близнецов. На его квадратном подбородке перекатывались желваки. Сейчас он будет задавать еще более неприятные вопросы. Меня вдруг охватило непреодолимое желание броситься бежать назад по парадной лестнице.

– Я… я обещала дяде Джонатану зайти к нему на чай. – Я увидела, как он резко втянул в себя воздух, и тихо прибавила: – Отказаться от приглашения было бы невежливо.

Не успел он высказать свое мнение на этот счет, как дверь в гостиную распахнулась, и мой брат выплыл из нее, кружась в вальсе, подобный лучу солнца на фоне театрального задника с изображением серого дня. Быстро оценив ситуацию, он бросился в атаку.

– Должен заметить, все выглядят такими исключительно жизнерадостными сегодня, что просто страшно. Нахмурься как следует, добрый человек. А, – улыбнулся он в ответ на сердитый взгляд отца, – вот так уже лучше! У тебя отлично получается, отец.

– Натаниэль, – предостерег его отец, переводя взгляд с него на меня и обратно, – это тебя не касается.

– Нам снова страшно выпустить эту девочку из защитного мыльного пузыря? Упаси бог, она может подхватить оспу и умереть. О, погодите, – Натаниэль склонил голову к плечу. – Так уже было раньше, правда? – Он театрально схватил меня за запястье и нащупал пульс, потом отшатнулся. – Клянусь богом, отец, она очень даже жива!

Бледная рука отца задрожала, и он вытер лоб платком, что не предвещало ничего хорошего. Натаниэлю обычно удавалось развеять беспокойство отца удачной шуткой. Сегодня у него не получилось. Я не могла не заметить дополнительных морщинок вокруг рта отца, из-за которых уголки его губ были почти постоянно опущены. Если бы только он перестал все время тревожиться по какому-нибудь поводу, это сделало бы его красивое лицо лет на десять моложе. Седина в последнее время все сильнее проступала в его светлых пепельных кудрях.

– Я как раз говорила отцу, что иду к экипажу, – сказала я так непринужденно, как только смогла, делая вид, что не чувствую перемены в атмосфере. – У меня встреча с дядей Джонатаном.

Натаниэль захлопал руками в перчатках, лукавая улыбка осветила его лицо. Он не мог противиться своему желанию помочь мне изучать медицину. В основном потому, что мои современные взгляды на то, почему девушки тоже способны приобретать профессию и изучать ремесло, его бесконечно забавляли.

Любовь моего брата к спорам сделала его отличным адвокатом-стажером, но его непостоянство очень скоро привело бы его куда-нибудь еще. В число его прежних прихотей входило несколько месяцев изучения медицины, потом искусства, потом кошмарные усилия овладеть скрипкой – это плохо заканчивалось для всех, кто имел несчастье слышать, как он играет гаммы.

Хотя, как наследник состояния нашей семьи, он не нуждался в приобретении какой-то профессии. Это было просто средством заполнить свободное время и заняться чем-нибудь еще, помимо кутежей с напыщенными дружками.

– А, верно. Помню, дядя что-то говорил насчет чая в начале недели. К сожалению, мне пришлось отказаться от приглашения из-за моих занятий и всего прочего, – поправив перчатки и одернув костюм, Натаниэль отступил на шаг и усмехнулся. – Твое платье исключительно подходит для сегодняшней погоды и особого случая. Тебе семнадцать сегодня, правильно? Ты великолепна, именинница. Разве ты не согласен, отец?

Отец внимательно осмотрел мой наряд. Вероятно, он изобретал какую-нибудь ложь, чтобы не позволить мне поехать в дом дяди, но не мог ничего придумать. Я уже уложила в карету комплект одежды попроще. Если он не сможет доказать, что я еду ради запретной практики по вскрытию покойников с риском подцепить инфекцию, ему не удастся меня остановить.

А сейчас я одета в благопристойный наряд для вечернего чая: платье из «мокрого» шелка, того же бледно-желтого цвета шелковые туфельки, а корсет так туго зашнурован, что напоминает болью о своем присутствии при каждом вдохе.

Внезапно я почувствовала благодарность к перчаткам розового цвета, застегнутым на пуговки до локтей, – этот модный аксессуар прекрасно скрывал вспотевшие ладони.

Отец устало провел рукой по лицу.

– Поскольку сегодня твой день рождения, ты можешь поехать туда на чай, но сразу же возвращайся. Я не хочу, чтобы ты поехала еще куда-то. И я не хочу, чтобы ты занималась чем-то таким… – он помахал рукой, как раненая птица машет крылом, – …чем-то тем, чем занимается твой дядя. Понятно?

Я с облегчением кивнула головой, но отец еще не закончил.

– Если с твоей сестрой что-то случится, – сказал он, пристально глядя на брата, – я буду считать тебя ответственным за это.

Отец еще секунду смотрел в глаза Натаниэля, потом вышел из комнаты, оставив за собой ощущение пронесшегося шторма. Я смотрела, как его широкая спина исчезает в конце коридора, пока он не захлопнул за собой дверь кабинета одним взмахом руки. Я знала, что вскоре он закурит сигару и запрется там до утра, а мысли и воспоминания о маме будут преследовать его, пока он не погрузится в беспокойный сон.

Я перевела взгляд на Натаниэля, который вытащил свой любимый серебряный гребень и провел им по волосам. Ни одна золотистая прядка не должна лежать не на своем месте, иначе может взорваться вселенная.

– Жарковато в кожаных перчатках, ты не находишь?

Натаниэль пожал плечами.

– Я тоже собирался уходить.

Как мне ни хотелось поговорить с братом, мне предстояла серьезная встреча. Дядя имел множество особых привычек, и опоздания не допускались. Пусть даже сегодня день моего рождения.

Когда я в последний раз нарушила это правило, дядя заставил меня целый месяц отмывать пол от окровавленных опилок. Мне не хотелось еще раз заслужить такое наказание; кровь тогда запекалась вокруг моих ногтей, и ужасно трудно было отмывать ее перед ужином. Слава богу, тетя Амелия у нас тогда не гостила, она бы упала в обморок от этого зрелища.

– Хочешь, завтра встретимся и вместе отправимся на ланч? – спросила я. – Я могу попросить Марту приготовить для нас что-нибудь, чтобы взять с собой в Гайд-парк. Мы даже можем прогуляться вокруг Серпантина.

Натаниэль улыбнулся с легкой грустью.

– Может быть, мы сможем устроить запоздалую прогулку в честь твоего дня рождения вокруг пруда на следующей неделе? Мне, конечно, хотелось бы знать, что вы с дядюшкой Кадавром затеваете в том мини-домике ужасов, – в его глазах вспыхнула искорка беспокойства. – Меня тревожит, что ты видишь всю эту кровь. Это не может быть полезным для слабых женских нервов.

– Вот как? Где в медицинском словаре сказано, что женщина не может справиться с подобными вещами? Или душа мужчины состоит из другого материала, которого нет в душе женщины? – пошутила я. – Я и не представляла себе, что мои внутренние органы состоят из ваты и котят, а твои – из стали и деталей парового двигателя.

Его голос смягчился, когда он заговорил о том, что его действительно тревожило.

– Отец с ума сойдет, если обнаружит, чем ты в действительности занимаешься. Боюсь, его представление о реальности сейчас сильно пострадало. Его иллюзии начинают… внушать тревогу.

– Почему это?

– Недавно утром я… я застал его, когда он точил ножи и разговаривал сам с собой, когда думал, что все еще спят, – он потер виски, его улыбка угасла. – Возможно, он думает, что сможет заколоть микробов до того, как они проникнут в наш дом.

Это была действительно тревожная новость. В последний раз, когда на отца нашло такое, он заставлял меня надевать на лицо маску каждый раз, когда я выхожу из дома, чтобы избежать заражения через дыхание. Хоть я и любила считать себя выше таких вещей, как тщеславие, мне очень не понравились взгляды, которыми меня награждали, когда я рисковала выйти из дома. Снова пройти через это было бы мучительно.

Я постаралась изобразить широкую улыбку.

– Ты слишком волнуешься, – я поцеловала его в щеку, а потом пошла к двери, легкомысленным тоном сказав напоследок: – Если не станешь осторожнее, ты в конце концов лишишься всех своих роскошных волос.

Натаниэль в ответ рассмеялся.

– Я это учту. С днем рождения, Одри Роуз. Очень надеюсь, что ты прекрасно проведешь время, что бы ты там ни задумала. Но будь осторожна. Ты же знаешь, дядя бывает немного… сумасшедшим.

Двадцать минут спустя я стояла в подвале, в лаборатории дяди, привыкая к ужасному запаху чужого кошмара.

Мертвая плоть издает тошнотворный, сладковатый запах, и, чтобы привыкнуть к нему, требуется некоторое время. Свежие, неповрежденные трупы источают запах, напоминающий запах тушки цыпленка. Запах тел людей, умерших несколько дней назад, игнорировать несколько сложнее, каким бы опытом общения с ними ты ни обладал.

Мэри Энн убили меньше чем сутки назад, и сильный запах дохлой крысы свидетельствовал о том, что ее смерть была жестокой. Я помолилась про себя за ее неупокоенную душу и истерзанное тело перед тем, как переступить порог помещения.

Газовая лампа под потолком бросала мрачные тени на обои с рисунком под парчу; две знакомые фигуры склонились над трупом, лежащим на столе для вскрытия. Не надо было быть гением, чтобы прийти к выводу, что это труп, который мы обсуждали во время нашего утреннего урока, а второй человек в комнате – это мой возмутительный соученик.

Я по опыту знала, что нельзя мешать дяде во время исследования улик, и была особенно благодарна ему за это правило, когда он снова начал описывать Томасу изувеченную шею жертвы – еще более детально. Эта женщина показалась мне чем-то знакомой, и я невольно стала воображать себе ее жизнь до наступления такого печального конца.

Возможно, были люди, которые ее любили, муж или дети, и в этот момент они оплакивают ее гибель, и им теперь все равно, что ей выпала тяжелая судьба.

У смерти нет таких предрассудков, как положение в обществе или пол, как у живущих людей. Она является одинаково за королями, королевами и проститутками, часто оставляя сожаления живым. Что бы мы могли сделать иначе, если бы знали о столь близком конце? Я прогнала от себя эти мысли. Слишком близко я подошла к той опасной двери чувств, которую уже заперла на замок.

Мне необходимо было отвлечься, и, слава богу, это место идеально подходило именно для этой цели. Полки из красного дерева тянулись вдоль стен всей комнаты, уставленные сотнями стеклянных банок с образцами. Их тщательно занесли в каталог и выставили в алфавитном порядке: дядя поручил мне эту работу прошлой осенью, и я только недавно ее закончила.

Всего я насчитала почти семьсот разных образцов – великолепная коллекция даже для музея, не говоря уже о частном доме.

Я провела пальцем по ближайшему ко мне законсервированному образцу: бирка на нем, подписанная моим мелким почерком, гласила, что это поперечный срез лягушки. Слабый аммиачный запах формалина пропитывал все в этой подземной берлоге, заглушая даже сладковатый запах тления, но он, как ни странно, успокаивал. Я тихо взяла печень, которую вчера сама извлекла, и поставила на полку. Это мое первое собственное добавление к коллекции.

Мое внимание привлекло то, что я приняла за одежду мисс Николс. Пятна крови с трудом можно было различить на темной материи, однако, учитывая особенности нападения, я понимала, что они там есть. Маленькие ботиночки на шнуровке покрыты грязью; грязь испачкала стол, на котором они лежали. Ботинки были сильно поношены, что свидетельствовало о ее бедности.

По моей спине пробежала дрожь, никак не связанная с мрачной процедурой, которая происходила в противоположном конце комнаты. Поддерживать низкую температуру в этой части дома было необходимо, иначе образцы слишком быстро разлагались.

Не стесняющее движений платье из муслина, которое я теперь надела, служило плохой защитой от холодного воздуха, но я предпочитала работать в нем, а не в более нарядном платье с корсетом, хотя руки покрылись гусиной кожей.

Я обвела взглядом противоположную от меня стену, где лежали медицинские журналы и инструменты, которые постороннего человека могли немного испугать. Изогнутое, похожее на серп лезвие ножа для ампутации, пилы для костей, внушительные стеклянные и металлические шприцы были бы вполне уместны в том готическом романе, которым так увлекались в детстве и я, и Натаниэль, – он назывался «Франкенштейн». Их легко можно было принять за дьявольские приспособления, если человек имел склонность к таким предрассудкам… как отец.

Потустороннюю тишину помещения нарушил голос дяди, который перечислял основные факты, такие как рост, пол, цвет волос и глаз, одновременно осматривая тело в поисках других травм, полученных жертвой в момент убийства. Эти факты я уже помнила по записям в моем журнале.

Я смотрела, как Томас делает заметки в медицинской анкете с механической точностью; на его пальцах появилось еще больше чернильных пятен, чем вчера в классе. Делать записи входило в мои обязанности во время подобных процедур. Я терпеливо стояла, вдыхала химический воздух и слушала тихие звуки, издаваемые разрезаемой плотью, пытаясь не обращать внимания на тошноту, поднимающуюся в желудке. Мне всегда требовалось несколько минут, чтобы привести в порядок нервы.

Через несколько мгновений дядя заметил, что я стою в углу, и подал мне знак надеть фартук и присоединиться к ним.

Когда я подошла ближе к трупу, словно закрылась какая-то дверь между моим сердцем и головой, оставив все эмоции по другую сторону. Когда я стояла над трупом, я больше не видела ту женщину, какой мертвая была при жизни. Я видела лишь покинутую оболочку, и мною овладело сильнейшее любопытство.

Эта женщина превратилась из приятной на вид женщины в еще одно безликое тело; этим летом я достаточно часто имела с ними дело. Обрывки ткани прикрывали некоторые части ее тела, чтобы соблюсти пристойность, хотя в ее состоянии не было ничего пристойного.

Ее кожа имела более бледный цвет, чем тончайшая посуда ручной работы, которую мама унаследовала от своей бабушки из Индии, за исключением подбородка, где виднелся темный синяк. Тяжелая жизнь уничтожила ту нежность, которая прежде была свойственна ее облику, по моим представлениям, и смерть не была доброй к ней, когда заключила ее в свои беспощадные объятия.

По крайней мере, глаза у нее были закрыты. Больше ничего мирного в ее облике не было. По словам дяди, у нее не хватало пяти зубов и на языке также имелся разрез: он свидетельствовал о том, что ее, вероятно, ударили или сбили с ног, и она потеряла сознание перед тем, как ей перерезали горло. Это были самые щадящие повреждения.

Мой взгляд переместился на низ живота, в левой части которого зияла огромная рана. Дядя Джонатан на занятии не преувеличил: эта рана была неровной и очень глубокой. Несколько меньших ран тянулись вдоль правой стороны торса, но они были не такими глубокими, насколько я могла судить.

Я видела, почему дядя считал, что преступник пользовался обеими руками. Синяк на челюсти указывал, что кто-то обхватил ее лицо левой рукой, а разрез на левой стороне тела, вероятнее всего, сделал человек, действующий правой рукой. Разве только убийца был не один…

Я покачала головой и снова сосредоточилась на верхней части тела. Раны от ножа на шее говорили о жестоком нападении. Тем не менее мне было на удивление легко смотреть на них в моем новом, эмоционально отстраненном состоянии, и у меня промелькнула мысль: тетя Амелия, возможно, сказала бы, что это еще один удар, нанесенный моему моральному облику.

– Девушки должны думать о нарядах и украшениях, а не о прегрешениях, – говаривала она.

Я мечтала о том времени, когда девушки смогут носить наряды и пользоваться косметикой – или не пользоваться косметикой и наряжаться в джутовые мешки, если им этого хочется, – при этом заниматься выбранной ими профессией, и их выбор не будут считать «прегрешением».

Дядя внезапно отпрянул назад и чихнул. В моей голове тут же возникли мысли о заражении болезнями, передающимися по воздуху. Целую минуту я старалась взять себя в руки. Страхи отца не станут моими страхами и не помешают мне делать то, что необходимо.