Наследство Пенмаров Ховач Сьюзен

– Я слушаю, Марк.

– Тебе незачем знать подробности, – сказал я. – Все уже улажено. Все кончено. Я сделал все необходимое. Тебе вовсе незачем об этом знать. Я не хочу, чтобы ты об этом знал.

– Боюсь, я тебя не понимаю. Как может быть «все кончено», если Кларисса пишет, что ты собираешься в будущем содержать в Пензансе эту женщину?

– Только несколько месяцев, – быстро сказал я, – а когда у нее родится ребенок…

Я остановился. Повисла тягостная, отвратительная тишина. Я повернулся, чтобы посмотреть на отца, увидел выражение его лица, попытался опять сосредоточиться на письме. И тут я все понял.

Кларисса не написала, что Роза беременна. Винсент рассказал ей не все.

– О боже! – Я сел, поставил локти на столик для шахмат, и несколько фигурок из слоновой кости упали на ковер. Казалось, щеки прожгут мне ладони. – О нет! – Крупные горячие слезы выступили у меня на глазах. Я плакал. – Нет, нет…

– Пожалуйста, – сказал отец. – Пожалуйста, Марк.

Я продолжал плакать.

– Думаю, тебе лучше рассказать мне всю историю.

– Нет, – сказал я. – Я не хочу тебе рассказывать. Я не хочу, чтобы ты знал.

– Но я уже знаю. У тебя было приключение с дочерью врача, и теперь у нее будет ребенок.

Я не мог слушать его голос. Я заткнул уши руками, мои слезы полились на шахматные фигурки из слоновой кости и потекли по полированной поверхности доски.

– Я даю тебе шанс оправдаться.

– Я не могу.

Как мог я ему объяснить, что хотел Розу, потому что она напоминала мне Джанну, и что я хотел Джанну, потому что мне было необходимо обладать такой женщиной, а обладать такой женщиной мне было необходимо, потому что… Я сам не знал почему. Я не понимал, почему холостяцкое воздержание было для меня невозможно. Я никогда не понимал, почему так часто хочу женщину, которая совершала бы со мной все обряды любви, даже если никакой любви и нет. Я знал только одно: чем несчастнее я был, тем труднее мне было оставаться без женщины. Моя одержимость Джанной возникла, когда я чувствовал себя подавленным, сбитым с толку и одиноким.

Отец заговорил снова. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы выслушать его и понять.

– Кто эта женщина? – Его голос был по-прежнему спокоен и серьезен, но было понятно, что он расстроен еще сильнее. – Как ты с ней познакомился?

– Случайно, в Сент-Ивсе. Она работала нянькой. У нее нет ни денег, ни родных. – Я достал платок, рука моя дрожала. – Мы встречались каждый день в течение недели.

– Ты хочешь сказать, что она приходила к тебе в гостиницу? Дочь врача? Хорошо воспитанная девушка?

– Нет, я… я снял тент для купания на пляже.

– И там у вас было приключение.

– Да.

– В течение недели.

– Да.

– Ты ввел ее в заблуждение обещанием жениться?

– Нет, я ничего не обещал.

– А теперь… ты обещал на ней жениться?

– Нет.

– Понимаю. Значит, ты пользовался ею несколько дней, погубил ее, потом решил очистить свою совесть с помощью денег, занятых у Жиля Пенмара. Ты сказал Жилю…

– Нет.

– Но ты пошел к нему, – сказал он. – Ты не пришел ко мне.

– Я не мог… я не хотел тебя расстраивать.

– Ты еще больше расстроил меня тем, что обратился к Жилю. Конечно, ты вел себя отвратительно, мне за тебя стыдно, я глубоко шокирован, но человек несовершенен; у каждого есть недостатки, каждый совершает ошибки… Я не отрицаю, что очень сердит на тебя, но постараюсь понять и простить. И труднее всего простить не твое аморальное поведение, хотя и это достаточно скверно, а твое двуличие. Ты обманул меня, лгал мне…

– Только потому, что…

– …Только потому, что у тебя не хватило мужества признаться в таком бесчестном поступке! И все же я не имею права сильно на тебя сердиться; это не только твоя вина, но и моя. Я очень старался быть тебе хорошим отцом – дать приличное воспитание и внушить определенные принципы, – но теперь я вижу, что не сумел. Я делал все, что мог, но этого, видимо, было недостаточно.

– Не говори так. Пожалуйста. – Я встал, все еще держа письмо Клариссы в руке. Лицо мое было мокрым от слез. – Не надо, не надо, не надо.

– Это правда, – сказал он. – Я никогда тебя не понимал. Я никогда не понимал твою мать и никогда не понимал тебя. В тебе нет ничего от меня, совсем ничего. Я все искал и искал хоть какую-нибудь искру, которую мог бы узнать, какое-нибудь сходство… но ничего нет, даже твоя любовь к истории – это наносное, выросшее из твоего желания во всем превзойти Найджела. Ты похож только на свою мать. Ты – Пенмар. Наверное, подсознательно я это понимал с момента твоего рождения.

– Нет! – закричал я. От какого-то ужасного, всепоглощающего чувства я вдруг ослабел настолько, что едва мог стоять. – Нет, нет, нет…

– И ты пошел к Жилю, – сказал он. – Ты пошел к Жилю. Ты не пришел ко мне. Ты пошел к нему.

– Да, я пошел к нему! – Я едва мог говорить. Я потер кулаками глаза, как ребенок, пытающийся удержаться от слез. – Я пошел к нему, потому что твое мнение для меня важно, а мнение Жиля совсем не важно…

– Жиль, – сказал он. – Жиль Пенмар. Беспринципный, бесчестный человек. Они все такие, Пенмары. Злая, аморальная, развратная семья.

– Но я не… не похож на них… – Я попытался схватить его за рукав, но он отвернулся, словно не мог больше на меня смотреть. – Я похож на тебя, – сказал я. – Я знаю это. Я знаю, что похож на тебя. Пожалуйста, поверь. Пожалуйста, скажи, что веришь. Пожалуйста. Пожалуйста, скажи.

– Я пытался в это поверить, – сказал он, – но не получилось.

После этого наступило молчание, потому что говорить нам было больше не о чем. Я отстранился от него, слишком исполненный горя, чтобы выплакаться, и вслепую выбрался из комнаты в холл. Открыв переднюю дверь, я побрел на улицу. Смеркалось, сильный ветер гнал с моря огромную массу черных туч.

Я побежал. Я бежал прочь от дома, через поля, через каменные ограды к пустоши, а когда добежал до вершины холма, вокруг меня завыл ветер. Было темно. Вереск царапал ботинки, цеплялся за брюки, но я все бежал и бежал… дыхание вырывалось всхлипами. И вот неожиданно, зловеще вздымаясь от древней земли и рассекая темноту, передо мной встали каменные стены замка Чун.

Я остановился, пытаясь отдышаться. Отбросив волосы со лба, я стер с лица слезы, которые давно высохли, а затем, поправив галстук, стал спускаться вниз по холму в долину, к освещенным окнам фермы Рослин.

Сверкнула молния. Удар грома заглушил стук моего кулака в заднюю дверь. Молния сверкнула опять, и на одну жуткую секунду, далеко-далеко на горизонте, я увидел моторный цех шахты Динг-Донг, вырисовавшийся на фоне штормового неба.

– Есть кто-нибудь дома? – закричал я.

Дверь на дюйм приоткрылась, и старая карга Гризельда просунула в щель нос, чтобы посмотреть, кто там.

– Чё те надо? – Она смотрела на меня с сильнейшим подозрением. – Чё те надо от нас?

– Впусти меня. – Я бы оттолкнул ее, но дверь была на цепочке. – Где твоя хозяйка?

Откуда-то издалека, из освещенной комнаты, я услышал тихий голос Джанны:

– Кто там, Гризельда?

Старая ведьма повернула голову:

– Это молодой мистер Марк.

Ее слова до сих пор звучат у меня в ушах. Она не сказала: «Мистер Касталлак» или хотя бы «Молодой мистер Касталлак». Просто: «Молодой мистер Марк».

– Ну что ж, впусти его, – сказала Джанна Рослин, и в ее спокойном, ровном голосе прозвучала нотка нетерпения. – В самом деле, Гризельда, разве можно быть такой негостеприимной?

Старая карга, ворча, сняла цепочку и открыла дверь еще на несколько дюймов. Я протиснулся мимо нее в комнату.

Она стояла у стола. Я некоторое время ее не видел, и ее осанка и красота поразили меня, словно в первый раз. Она, как всегда, была в черном, на воротнике приколота брошь, камея из полудрагоценного камня. Я помню, как удивился, увидев в ее руке номер «Времени», издаваемой в Пензансе газеты, которую она, по всей видимости, читала, когда я ее прервал. Странно было видеть, пусть даже местную, газету в руках у владелицы отдаленной фермы.

– Добрый вечер, мистер Касталлак, – произнесла она. – Какой неожиданный сюрприз.

– Добрый вечер, миссис Рослин, – сказал я.

Начинался дождь. Молния вновь рассекла пространство за окном, а секундой позже грянул гром.

– Гризельда, – спросила Джанна, – все окна наверху закрыты? А тебе, Энни… – (бедная полоумная служанка дрожала как осиновый лист), – не надо бояться. Гром не причинит тебе вреда. – Она повернулась ко мне. – Мы только что приготовили чай. Хотите?

– Да… пожалуйста. Если можно.

Она подошла к буфету, достала еще одну чашку и блюдце и поставила их на стол. Черный, как чернила, чай потек из носика чайника.

– Молока?

– Да. Немного.

– Положить сахар?

– Нет, спасибо.

Она поставила мою и свою чашки на поднос и направилась к двери.

– Пройдемте в гостиную.

Я проследовал за ней по коридору в гостиную. Неожиданно я почувствовал, что скованность проходит, а силы и энергия возвращаются ко мне.

– Пожалуйста, садитесь. – Она задвинула шторы. – Вам не холодно? Разжечь огонь?

– Нет, спасибо.

Мы сели друг напротив друга за маленький столик. Гром опять прокатился по долине, в окна ударил дождь.

– Вы выглядите очень усталым, мистер Касталлак, – сказала она. – Вы хорошо себя чувствуете?

– Спасибо, хорошо.

Она пристально на меня посмотрела, словно заподозрила было, что я пьян, но, по всей видимости, все-таки решила, что трезв.

– Позволено мне будет спросить, почему вы пришли ко мне в такой час?

– Да, – ответил я. – Вы можете спросить. Но ответить мне нечего. Я не знаю, зачем пришел. Может быть, потому, что мне некуда пойти.

Она пила чай. Больше вопросов она не задавала. Просто ждала, чтобы я объяснился, но я не мог ничего объяснить, поэтому, лишь бы что-нибудь сказать, спросил:

– Почему вы читаете «Время»?

Наступила пауза. Она казалась удивленной.

– Может быть, – сказала она наконец, – потому что умею читать.

Тогда я понял, почему газета показалась мне странной в ее руках. Несмотря на социально ориентированное законодательство семидесятых годов, большинство женщин ее класса по-прежнему оставались безграмотными.

– Вы ходили в школу? – неловко спросил я.

– Нет.

– И все же вы умеете читать.

– Я научилась.

– Вы, должно быть, были очень одаренной ученицей, если научились читать без учителя.

– У меня был учитель. Но не в школе.

– А… а по другим предметам у вас тоже был учитель?

– Да, мистер Касталлак, – сказала она. – Думаю, что можно сказать и так. Чтение – лишь одна из наук, которыми я овладела в молодости.

– В Сент-Ивсе?

– В Сент-Ивсе.

Я попробовал чай. Он был крепким, как микстура. Я сделал еще глоток.

– Почему вы не любите Сент-Ивс, миссис Рослин?

– Почему? – переспросила она. Глаза ее были чисты, в них отражалось чуть-чуть презрения, чуть-чуть смеха. – Без особой причины. Мне просто надоел запах рыбы.

– Понимаю. – Гром ушел дальше, но дождь по-прежнему постукивал в окна. – И все-таки приятно жить у моря, – сказал я наконец. – Когда-нибудь я буду жить около моря, в Пенмаррике. Вы знаете об этом?

– Я… слышала сплетни.

– Это большое поместье. Мне повезло, что у меня есть такой… Как сказать?.. Такой…

– Такие большие надежды, – сказала она с улыбкой.

– Точно. – Я посмотрел ей прямо в глаза. – Я рад, что вам известны факты; мне бы хотелось, чтобы мое положение было вам ясно.

– О? Зачем?

– Потому что я хотел спросить вас, миссис Рослин, не станете ли вы моей женой?

Она посмотрела на меня. Ее чистые глаза были полны изумления.

– Выйти за вас замуж, мистер Касталлак?

– Выходите за меня замуж, миссис Рослин. Выйдете?

Она сразу подобралась. Я увидел, как она взглянула на чашку чая на столе перед собой, пытаясь, вероятно, вспомнить подходящую фразу из какой-нибудь книги, некогда читанной в Сент-Ивсе.

– Видите ли, мистер Касталлак, – сказала она, тщательно подбирая слова, – я, конечно, целиком осознаю оказанную мне честь…

Я попытался вспомнить, была ли эта фраза позаимствована у Диккенса. Или у Джейн Остин.

– …Но, к моему глубочайшему сожалению, я вынуждена отклонить ваше предложение. Я вам очень благодарна и сожалею, что не могу стать вашей женой. – Она неловко улыбнулась. Глаза ее были настороженными.

Наконец я прервал тишину:

– Может быть, вам нужно время, чтобы обдумать предложение? У вас же его не было.

– Боюсь, что мне не требуется дополнительное время на размышление, мистер Касталлак. Но тем не менее благодарю вас.

– Могу ли я узнать, какова причина вашего отказа?

– В данный момент я не хочу вторично выходить замуж. Слишком мало времени прошло после смерти мужа.

– Тогда можно ли мне повторить свою просьбу, когда…

– Нет, мистер Касталлак. Спасибо.

– Потому что я слишком молод?

Она заколебалась.

– Может быть.

– Тогда, когда я стану старше…

– Нет, мистер Касталлак. Мне очень жаль. Замужество исключается.

Я посмотрел на нее. Руки мои сжались и замерли. В голове не было ни единой мысли, кроме той, что я хочу провести с ней ночь и не могу.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Пожалуйста, простите меня. Это неосуществимо. Простите.

– Это осуществимо, – возразил я, – и это осуществится. – Я встал. – Извините, что отнял у вас время, миссис Рослин. Простите. – Я направился к двери.

Она была удивлена:

– Вы уже уходите?

– Да. Я и так злоупотребил вашим гостеприимством.

– Но ведь дождь еще идет! Останьтесь хотя бы, пока не кончится гроза.

– Нет, мне нужно уходить. Немедленно. Простите меня. – Я вслепую побрел в холл и завозился с задвижкой входной двери.

– До свидания, мистер Касталлак. – Ей по-прежнему было неловко. – Спасибо, что заглянули.

– До свидания, миссис Рослин, – сказал я, не в состоянии на нее смотреть, и вышел в темноту, дождь и ветер.

Дверь закрылась.

Я стоял, часто дыша, бессмысленные слезы снова защипали мне глаза, а при новой вспышке молнии, осветившей долину, на горизонте я опять увидел моторный цех, каменную башню шахты Динг-Донг. Гром, дрожа, укатился к Пензансу и Маразиону. Дождь хлестал меня по щекам, будто маленьким хлыстом. Наконец, спотыкаясь в темноте, я обогнул дом и начал свой тяжкий путь вверх по холму к обдуваемым ветром стенам замка Чун.

Когда я пришел домой, отца не было.

– Он оседлал лошадь, – сказала миссис Мэннак, – и отправился вас искать. Очень волновался. Я сказала ему, что приближается гроза, но он не обратил внимания. «Гроза – это ерунда», – сказал он. Очень волновался.

Меня охватили ужас и раскаяние.

– Куда он поехал?

– Сказал, что на запад от Сент-Джаста. Да не корите себя, мистер Марк. Сейчас он поди уж сидит где-нибудь в трактире.

Отец, вероятно, поехал в Пенмаррик. Он, наверно, подумал, что я вернулся к Жилю. Я надел пальто, шарф, сапоги для верховой езды и выбежал на тропинку, ведущую к дороге на Морву. Дождь сыпал уже не так часто, но ветер был по-прежнему силен и дул мне в лицо, когда я спускался по холму к церкви. Едва свернув к Сент-Джасту, я услышал слабый топот копыт.

– Папа! – Я ринулся вперед, поскальзываясь в грязи, стуча зубами от холода и сырости. – Папа! – закричал я, но ветер срывал слова с моих губ и относил их через пустошь в сторону Чуна. – Папа!

Из-за поворота показалась лошадь. Было так темно, что я не видел лица седока.

– Папа…

– Марк. – Он был уже рядом и слезал с лошади. – Марк, я так за тебя волновался. Так волновался. – Он обнял меня, и я прижался к его груди, как когда-то в Гвике маленьким мальчиком. – Где ты был? – спросил он. – Я искал тебя. Я доехал до Пенмаррика, но дворецкий сказал, что тебя там нет. Где ты был?

– В Чуне.

– В грозу?

– Я укрылся… на ближайшей ферме.

– Очень разумно с твоей стороны. Бедный мальчик, ты дрожишь с головы до ног! Садись на лошадь, поезжай домой как можно быстрее и прими горячую ванну. Я никогда не прощу себе, если ты умрешь от простуды.

– Нет… со мной все будет хорошо. Но нельзя ли нам обоим сесть на лошадь? Не могли бы мы…

– Нет, я слишком высок и тяжел, а лошадь слишком стара и не выдержит нас обоих. Делай, как велено, и немедленно поезжай домой. Обо мне не думай.

Я запротестовал, но он был тверд, поэтому я вскоре сдался и сделал, как он хотел. Добравшись до дома, я велел миссис Мэннак нагреть как можно больше воды и ушел в свою комнату, чтобы содрать с себя мокрую одежду. Как только я, завернутый в одеяло, вошел на кухню, чтобы устроиться у плиты, появился отец.

– Вода греется?

– Да, сэр, – сказала миссис Мэннак.

– Хорошо. Ты все еще дрожишь, Марк?

– Нет, – ответил я. – Нет, я уже согрелся.

– Дай Бог, чтобы ты не подхватил пневмонию.

– Нет, не подхвачу, – сказал я. – Я никогда ничем не болею.

Я был прав. Пневмонию я не подхватил. Но на следующее утро отец сказал, что неважно себя чувствует, а днем я уже ехал в Пензанс за врачом.

Он болел десять дней. Большую часть времени у него была такая высокая температура, что он меня не узнавал, а под конец вообще ничего не говорил, лежа на подушках без сознания. Накануне десятого дня я снова отправил миссис Мэннак за врачом и вернулся к его постели. Через некоторое время я взял его за руку, но он не отреагировал. Он по-прежнему был без сознания, глаза его были закрыты, дыхание было слабым, лицо осунулось от болезни, на нем уже лежала тень смерти. Я все сидел подле него, все старался не чувствовать себя подавленным, испуганным и одиноким, но в конце концов отпустил его руку и отошел к окну. Стоял холодный, блеклый день. Море было такое же серое, как и небо, и зловещая жуть сумерек опускалась на пустошь, разбрасывая странные тени по этому забытому богом пейзажу.

Я попробовал молиться. «Пусть он заговорит, – думал я. – Пусть только скажет…» Слова тоскливо звучали у меня в мозгу: «Я больше ничего не прошу. Пожалуйста… пусть он заговорит».

Словно в ответ на свои мольбы, я услышал слабый шорох простыней и опять повернулся к нему.

Глаза его были открыты. Он посмотрел на меня, узнал.

– Марк.

Хотя всякая надежда, казалось, уже была потеряна, во мне вместе с облегчением вспыхнула надежда: кризис миновал. Он поправляется. Он будет жить.

– Марк.

– Да, – сказал я, запинаясь, – да, я здесь, папа, я здесь. – Спотыкаясь, я подошел к постели, встал на колени, схватил его за руку. – Ты чего-нибудь хочешь? Что тебе принести? Что мне сделать?

Он сказал ровным голосом, но с большим усилием:

– Я не сделал одно дело.

– Да, – сказал я, – но не волнуйся, папа, ты поправишься. Все будет хорошо. Не волнуйся.

Но он словно не слышал меня. Его глаза, такие большие, такие блестящие, такие голубые, смотрели на меня, но не видели. Он повторил:

– Я не сделал одно дело.

– Скажи мне, – попросил я. – Я сделаю. Я сделаю все, что ты хочешь. Скажи мне, что делать.

Его губы зашевелились. Я напряг слух, наклонился так, чтобы его губы были напротив моего уха.

– Да, – повторил я. – Скажи мне. Скажи мне, папа. Что нужно сделать?

Он глубоко вздохнул. Это был его последний вздох, хотя тогда я этого еще не знал. Я весь напрягся, чтобы расслышать его слова, я так хотел их услышать. Он сказал медленно, четким голосом:

– Позаботься о Джанне, Марк. Проследи, чтобы она ни в чем не нуждалась.