Ночной Странник Гжендович Ярослав

Происходящее напоминало неудачную сельскую свадьбу. Несмотря на усилия, часть уже засыпали. Физиология и алкоголь начинали брать верх. Скручивались в клубок под стенами, падали лицом на стол между обгрызанными костями, лужами пива и остатками овощей. Те, кто оставался трезв и в сознании, присаживались поближе к очагу, где тлели балки, шипящие под каплями мелкого дождя. Драккайнен проследил за очередным вероятным информатором, с оторопью констатируя, что повседневность средневековья – это призрачная, всеохватная скука.

Тут нечего делать. Можно сидеть над пивом, рассказывать друг другу истории. Но и только. Кроме этого, был еще страх. Все тревожно глядели во тьму за дверью, стараясь держать под рукой оружие, даже во время сна. Нервно вздрагивали сквозь сон, как дикие звери; порой просыпались и поводили вокруг испуганными глазами, а потом засыпали снова. Скука и страх. Длинные периоды монотонности, прерываемые короткими спазмами ужаса и испуга.

Появился ван Дикен. Что он здесь делал? Куда ушел?

– Стирсман хочет говорить с тобой, – это был толстый старик, который к нему выходил. Странник уже знал, что его зовут Нуле Спящий-на-Льду. Стоял напротив Драккайнена, склонялся над лавкой, грызя кость. Разведчик взял рог, к которому уже успел привыкнуть, и пошел за стариком, стараясь не наступить на кого-нибудь из дремлющих на лавках и под ними, пробираясь между спинами тех, кто еще пытался беседовать.

За этим – лучшим – концом стола, за которым сидел владыка, развлечения были еще хуже, чем в других местах. Мнимая королева сидела ровно, будто палку проглотила, и смотрела стеклянными глазами прямо перед собой. Молодой пренебрежительно жевал маленькие куски мяса, а мальчишка подремывал, вжавшись в мех, покрывающий плечи матери.

Сам Грисма глядел из-под кустистых бровей и то и дело плямкал губами.

– Идет осень, – произнес он внезапно. – Куда пойдет пришелец, у которого никого нет? Ни крова, под которым спрятаться, ни огня, чтобы согреть руки, никакой еды в котелке? Останься с нами. Я дам тебе жену и дом. Их-то у меня больше, чем мужей, которые могли бы разводить там огонь. Дам тебе золота. Стань подле меня, Странствующий Ночью, и подопри слабеющую руку старца. Вместе мы отобьемся от Пробужденных, и тогда туман уйдет.

– Никто не может встать на пути у предназначения, – ответил Драккайнен. – А мое предназначение – путь. Не могу греться у костра или жить под крышей, пока не отыщу четверку чужих со слепыми рыбьими глазами. Такова воля богов.

«Когда разговор пойдет не по-твоему, взывай к высшим силам», – советовали ему.

Безумный Крик пренебрежительно фыркнул.

– Ты сам говорил, что боги твои далеко, под другими звездами. И сомневаюсь, чтобы здесь, в землях наших богов, они могли бы возразить. Теперь, когда боги ведут войну, а мир сошел с ума, никто рассудительный не станет так поступать. Кто знает, чего они могут хотеть? Зачем тебе искать что-то, чего уже нет? Кости тех, кто здесь прошел, могут давно гнить на тропах окрест.

– Это не только дело богов, – таинственно ответил Вуко. – Те чужаки прошли по твоей стране. Мне говорили, что один был здесь. Высокий Песенник с рыбьими глазами.

– Было время, когда по дороге бродили путники. Приходили и уходили. Неизвестно откуда и неведомо куда. Теперь приходят лишь Пробужденные. Ежели не останешься с нами, однажды они перейдут через частокол. Не будет уже двора Безумного Крика. Будут лишь пепелища, кости и вороны. Останься. Останься хотя бы до весны. Научи нас, как убивать детей холодного тумана. Одного ты прирезал.

– Одного, – заметил Драккайнен. – И это отняло у меня час. Будь их больше, я бы наверняка погиб. Забери людей, скарб и уходи отсюда. Найдешь другой холм и поставишь другой двор. Зачем жить в таком месте?

– Здесь земля наших предков, – рявкнул юноша. – Перестань его умолять, отец. Тебе не нужен этот приблуда. У тебя есть сын и есть верные воины. Племя Безумного Крика еще живо.

– Юноша, который ничего не повидал, должен молчать, когда говорят мужи, – процедил Грисма. – Этот чужак нынче принес лапу чудовища. Кто из вас сделал подобное? Может, ты?

– Пес тоже порой приносит руку с места битвы, но только глупец полагал бы, что пес выиграл битву. Покажи мне, как ты убил чудовище, пришелец. Покажи мне – и я поверю, что ты нам нужен.

– Молчи!

– Позволь мне с ним сразиться, Грисма Безумный Крик. Не заставляй меня слушать, как величайший стирсман и воитель, который некогда водил пять кораблей на конец мира, умоляет бродягу о помощи. Не говори с ним так, словно ты – один. Я убью его, и тогда ты поймешь, кто оборонит нашу землю. Или умру, и тогда пусть обороняет он.

– Молчи, глупец! Я хочу получить воина, а не потерять сына.

– Мы не станем сражаться, – успокоил его Драккайнен. – Это было бы лупо.

– Тогда тебе придется отдать мне это, – процедил юноша и поставил на стол металлический резной цилиндр размером с полулитровую консерву. Контейнер с радиолярией.

Драккайнен вздохнул. Один удар кончиком указательного пальца в точку между глазами и одновременно – второй, большим пальцем в сухожилие на запястье, чтобы он выпустил контейнер. Доля мгновения – и можно вернуться к прерванной беседе. Только вот стол широковат.

– И что, отец? Снова попросишь труса о помощи – труса, который боится снять оружие даже под кровом? Которому не хватает кольчуги, как мужу, и приходится обкладываться латами, словно черепахе? Потому что он бросил тебе кусок мяса?

Грисма молчал некоторое время.

– Да будет так. Тебе придется выкупить добычу, пришелец. Грисмальфи Дождевая Птица желает битвы. Потому – бейтесь. Покажи нам, как ты убил чудовище.

– Я не стану никого убивать, – прошипел Драккайнен. – Я уже сказал.

– Ну так не убивай его. Но, если хочешь получить эту вещь назад – бейся с ним. А тогда, быть может, тебе придется принести смерть.

Вуко скрежетал зубами, шагая к своему скарбу, сложенному под стеной. Быстро проверил скирду вещей, но, кажется, больше не пропало ничего. И все же он нарушил правило – не спускать глаз со своего имущества.

В зале поднялась суматоха. Воины радостно покрикивали, раздвигали столы, зажгли больше факелов, внесли еще несколько ламп на треногах.

Вуко снял панцирь и кольчугу как раз к моменту, когда Грисмальфи натянул свою. Оставил на себе только легкий нагрудник и вынул меч из ножен.

Свет был так себе, лампы коптили. Деревянный пол, покрытый тростником, мог оказаться слишком скользким. Драккайнен отстегнул пояс и встал посреди комнаты в высокой стойке с мечом, небрежно удерживаемым в руке. Противник комично сопел, из-под шлема был виден лишь рот с ощеренными, как у пса, зубами и напряженными желваками. Грисмальфи провел клинком по своему щиту, высекая пучок искр, и издал высокий вибрирующий вопль. Лицо его покраснело, а глаза в треугольных отверстиях казались безумными.

– Надеюсь, он слишком молод для апоплексии, – пробормотал Драккайнен на хорватском.

Провернул меч в руке так, чтобы острие спряталось за его предплечьем и коснулось плеча. Из ладони выступала лишь рукоять. Стоял, чуть сгорбившись, на ровных ногах и подняв левую руку на высоту солнечного сплетения. Человек в стойке айкидо совершенно напрасно кажется задумчивым или рассеянным.

Молодой кинулся в атаку совсем иначе, танцуя и подскакивая, словно боксер, меч и щит все время нервно двигались в его руках, как голова кобры. Драккайнен глядел куда-то в середину его фигуры и ждал, расслабив мышцы. Понял уже, что у Грисмальфи неплохие рефлексы. Первый удар пал бы совершенно неожиданно, если бы не подобная презрению гримаса, приподнявшая губу юноши всего на четверть секунды раньше. Это был низкий, хитрый удар в бедро, рассчитанный на то, чтобы перерубить мышцы. Хватило сделать полшага назад, а потом сойти с дуги удара. Юноша восстановил равновесие несколькими танцевальными прыжками и внезапно выстрелил коварным уколом. Драккайнен перекрутил плечи и поворотом сошел с линии атаки, после чего, все еще держа меч вдоль руки, потянулся через подмышку парня к его шее.

Молодой князь рухнул на пол с изрядным шумом, щит с грохотом поехал под стол. Стоящие вблизи отскочили в стороны.

Драккайнен подождал, пока Грисмальфи найдет щит и попадет трясущейся от злости рукой в петли и отыщет шлем, укатившийся через весь зал.

Следующая атака была еще быстрее, состояла из нескольких финтов, один за другим, пока он не дождался укола, направленного по наклоненному щиту и сопровождаемого диким визгом.

На этот раз Грисмальфи перевернул лавку и сдвинул с места стол, щит на миг увяз под мышкой, блокируя ему руку.

– «Каковы бы ни были обстоятельства, сохраняй достоинство. Достоинство – приготовиться к сражению холодно, но умело, не давая вывести себя из равновесия движениями противника. Кажущаяся кротость достоинства скрывает тысячи возможностей. Так сила может противостоять изменениям. А следовательно, достоинство и сила – едины», – процитировал ему Драккайнен, стоя посреди зала.

Еще три атаки спустя молодой князь уже покачивался от усталости, получв ушибы от падений и покалеченный краем собственного щита.

Колол, резал и рубил, но противника никогда не было в месте, которое прошивал меч. Странник был как вращающийся шар, как туман. Однако сам ни на миг не выставил клинок, все время прятал его вдоль правой руки. Ему оказалось достаточно быстрого хвата четырьмя пальцами ладони, которыми он выкрутил парню запястье, бросая его на землю, рывка спиной, шага и поднятия руки. Небрежные, ленивые жесты, будто отгонял муху.

– «Кусок коры смеется над штормом, а ива – над ураганом», – посоветовал Драккайнен, хотя на самом деле ему было не до смеха.

Парень вправду быстр и опасен, а Вуко не обучали вести бескровные дружеские поединки. Каждый миг ему приходилось концентрировать свое внимание, чтобы не поддаться инстинкту, вбитому в мозг и мышцы, приказывавшему перерезать мелькнувшую аорту; перерубить основание черепа, когда открывался затылок противника; прошить одним быстрым уколом горло и мозжечок; распороть брюхо, когда противник пробегал рядом, ведомый собственной инерцией. Каждые пару секунд случалось несколько таких моментов, когда лишь усилие, сдерживающее полубессознательное движение руки, отделяло Грисмальфи от смерти.

Тот и понятия об этом не имел. Думал лишь о собственной ярости и поражении, все сильнее битый, уставший и униженный. Становился все менее ловок и все более опасен.

Особенно для себя.

Хватит, решил Драккайнен и одним движением снес шлем с его головы, после чего клюнул парня за ухо рукоятью меча.

Грисмальфи качнулся, ухватился за край стола и свалился лицом в истоптанный тростник. Чуть дернул одной ногой и стал неподвижен.

Драккайнен отошел в угол во внезапной тишине и спрятал меч в ножны.

– Жив, – произнес, глядя Грисме в глаза. – Утром стоит дать ему воды и перевязать голову.

Потянулся к столу и взял контейнер с радиолярией.

– Это мое, – сказал. – И так оно и останется.

Баня, в которой мне придется спать, – каменная пристройка. Сарайчик три на три, приставленный к одному из домов. Есть в нем сложенный из больших камней очаг, вылепленный из окаменевшей глины пол и деревянный помост. На балках под потолком сушатся какие-то травы, дым лениво уходит в дыры на крыше. Я чувствую облегчение и злость.

Я не справляюсь. Не умею с ними договариваться. Я ничего не узнал, ничего не понимаю, дал спереть у себя радиолярию и позволил устроить драку. Браво, Драккайнен.

Зато мне не нужно лежать вповалку вместе с другими воинами в большом, вонючем зале, среди смердящих немытых тел. В косматом полумраке, где каждый миг кто-то храпит, скрипит зубами, чешется или пускает ветры.

Я сижу на своем седле, пыхая трубочкой, и смотрю на рдяные поленья в очаге.

Не знаю даже, гостеприимство это, привилегия или знак недоверия.

Ночь темна, снаружи по-прежнему сеет дождь. Слышен только кашель стоящих на стене стражников. То, что здесь происходит, – нечто вроде повышенной боевой готовности. Обычно они, полагаю, в зале не спят. Даже у рыцарей Грисмы есть женщины, дети, дома или постой. Однако сейчас – все иначе. Нынче время холодного тумана, что бы это ни значило. Женщины и дети спят в отдельной каморе, тоже с оружием под рукой, вповалку. Воины после пьянки дремлют на столах и на полу зала, охраняя доступ к их спальне. Последняя линия обороны. Прижавшись друг к другу, словно кролики. Даже по нужде они выходят, пригнувшись и со страхом, – прямо за порог. За ворота городища наверняка не вышли бы в ночи ни за какие сокровища.

Я выбиваю трубку о камни очага, потягиваюсь и выхожу наружу, набрасывая капюшон полукожуха. В колеблющемся огне ламп, что стоят под крышей на стене у ворот, капли дождя напоминают капли ртути.

Я прислушиваюсь. Доносится лишь лай собак, шаги часового, отмеряемые стуком древка, шипение масляных фитилей, скрип ремней, лязг металла и шум дождя. Ничего больше.

Стою так минуту-другую, дожидаясь, пока часовой меня приметит. Он боится оторвать глаза от тьмы за частоколом – лишь зыркает через плечо. Я всхожу по скользким деревянным ступеням, стараясь как можно больше шуметь. Слишком они тут нервные.

– Ты тот чужак, что странствует в одиночку? Тот, что убил Пробужденного? – спрашивает воин, кивком указывая на торчащее над воротами копье с насаженной лапой.

– Я. Хотел увидеть холодный туман.

– Ничего не видно. Никогда ничего не видно, пока не становится поздно.

– Ты видел когда-нибудь Пробужденного?

Он крутит головой:

– Не знаю. Что-то я вижу. Движение, туман. Порой просверк глаз. Однажды видел, как человек внезапно загорелся. Но обычно я лишь нахожу трупы. Пойдешь дальше?

– Такая судьба.

– Говорят, ты безумен. Но мне думается, ежели ты уйдешь отсюда, проживешь дольше нашего.

– Почему же вы не уйдете?

– Как уходить со своей земли? Одному легче. А целым кланом? Дома и земли не забрать. Ежели стирсман скажет – пойдем. Не скажет – останемся. От войны богов не сбежишь. Так везде. Надо выносить прочь странных детей и не красть песни у богов. И блюсти обычаи. Всегда так было, так и теперь зло минует. Ты далёко идешь?

– Ищу безумных чужаков с рыбьими глазами. Якобы здесь был один. Мне говорили, что – Песенник.

– Был такой. Давно, но был. Высокий, с черной гривой и бледный словно рыба. С месяц просидел, а однажды ночью исчез. Глаза такие жуткие, что аж ноги слабели. Такой отвратный, а бабы за ним увивались. И, говорят, Грисма хотел его убить, но боялся. Верно говорят, что был это Песенник. Сразу как он исчез – пришел туман, и восемь мужей погибли. Говорят же, что туман идет вослед Песенникам. Чтобы песни отобрать и вернуть богам. Говорят, нет ничего худшего, чем Песенник, потому как хотя песни его и деют, зато злую судьбу притягивают. Со всем прочим человек-то справится. На железо найдется клинок, на яд и болезнь – зелья и заговоры, даже на бабу способ найдется. Только с песнями богов человек ничего не поделает. А того хуже, ежели из-за этого некий бог о тебе прознает. Зачем ты его ищешь?

– Такая судьба, – отвечаю уклончиво. – Он кое-что кое-кому должен. Не здесь его место. Я должен забрать его отсюда. Мой король желает его видеть, – четыре глупых объяснения лучше, чем одно хорошее. И, как видно, хватает, поскольку стражник кивает и замолкает.

Я концентрируюсь и активирую цифрал.

В усиленной подсветке тоже видно не много. Та же вырубка и те же кусты, вьющаяся меж скал река и мрачный лес на горизонте. Он сосредоточился на температуре и тогда увидел холодный туман.

Тот и вправду был холодным – на добрых десять градусов ниже окружающей температуры. Сам эффект тумана возникал из-за конденсации, но вокруг городища удерживалось неспокойное кольцо ледяного воздуха. Еще дальше виднелись вьющиеся полосы, что дотягивались, как щупальца, до леса.

Драккайнен оперся о балюстраду и посмотрел внимательнее. Туман, который виделся ему сине-голубыми испарениями, все время был в движении. То густел, то вновь прореживался, клубился в неясных формах. Казалось, из него то и дело проступают фигуры людей и животных, какие-то совсем неопределенные формы, будто ветви, или шевелящиеся щупальца, или клубки змей. Все это находилось в непрестанном движении, перетекало одно в другое. Где-то туман сгущался в пятна, окруженные глубокой синевой, которые словно высасывали тепло из окружения. Продолжалось такое минуту-другую, после чего облако рассасывалось и казалось, что там стоит уродливая получеловеческая фигура. Он увидел нечто, напоминавшее горбатого человека с карикатурно измененными чертами, выщербленными топорами вместо ладоней и клепаным черепом, поросшим шипами, на которые надеты были человеческие уши. Нос его и подбородок напоминали крученые корни и переплетались, а глаза были совершенно круглыми, рыбьими. Кожа твари выглядела полированной ржавой жестью.

Чем дольше он глядел, тем больше замечал страшилищ – словно в какой головоломке. Казалось, фигуры подходят к стене и глядят, стоя полукругом метрах в двадцати у ворот. И все навязчиво вызывали в памяти фигуры с полотен Босха. Те самые карикатурные черты, тот самый садистский сюрреализм, только без устойчивых форм. Они постоянно росли, менялись, пульсировали. На его глазах крупная жабоголовая тварь внезапно вытянулась, распрямила худые ноги, после чего согнула удлиненное туловище, сложила под ним шипастые конечности и приподняла треугольную голову с лицом Дейрдре, Дейрдре Маллиган из Дерри, с большими, открытыми змеиными глазами и развевающейся гривой – словно клубком раскаленных проволок. Он увидел пару грудей, щелкающих зубами, и вздрогнул.

Как наркотический приход, подумал он. Этот проклятущий туман – галлюциноген.

Тварей он видел только в инфракрасном. Они ничего не делали. Просто стояли и смотрели.

Смотрели на лапу, повешенную на воротах.

Драккайнен потряс головой и взглянул нормально, без разницы температур, при усиленной подсветке.

– Видишь что-то? – спросил стражник.

– Туман, – это была правда.

Он снова видел только туман.

Проснулся он внезапно, погруженный в душную темень бани и душный запах угасшего очага. Проснулся и вслушался. Не сел – просто приоткрыл веки и медленно передвинул руку, чтобы нащупать рукоять меча. В бане не было окон, а свет, падающий сквозь дымоход, был слишком слаб, даже под усилением. Он взглянул в перепаде температур, но и так чувствовал, что комнатушка пуста. Это было нечто снаружи.

Он плавным, бесшумным движением откинул одеяло и соскользнул с помоста, на котором расстелил постель.

Снаружи тихо, успокаивающе шелестел дождь. Слышались неторопливые шаги тяжелых сапог стражника. Стукнуло древко. Мягкий, слабый отзвук растираемых мокрых, замерзших ладоней. Где-то поблизости улавливалось легкое дыхание: через нос, медленное, но ведь любое дыхание – звук. Легкий шелест одежды. Плеск грязи.

Он почувствовал мурашки на руках. Гиперадреналин. Сконцентрировался, придержал приходящее ускорение. Процесс можно задержать, но на это требуется несколько секунд. Последнее, что ему было нужно сейчас, это метаться по бане, словно нетопырь в клетке, сокрушая все вокруг.

«Единственное твое оружие – мозг, – говорил Левиссон. – Не мышцы, не меч, но мозг. Не будет как в фильмах. Тебя частенько подловят или захватят врасплох. Потеряешь оружие или не успеешь его выхватить. Узнаешь вкус паники, поражения, усталости от боя. Помни: гибнут, главным образом, те, кто перестал думать. Кто поддался. Опустил руки. Никогда не переставай планировать. Ни на секунду. Все – оружие. Крик, обморок, призыв о помощи, ложка или кусок тряпки. Любое выживание – торжество импровизации».

Спокойным движением он вытянул меч из ножен и глянул в треугольный вырез одного из дымоходов. Незакрытое пространство под крышей, слишком маленькое, чтобы там уместился человек. Снаружи снова раздался плеск грязи. Кто-то вступил в лужу.

Он огляделся снова. Погасшая лампа. Куча скарба в углу. Помост с расстеленной постелью. Каменный очаг. Все может стать оружием.

В щели двери появилось узкое острие ножа и начало приподнимать оборотную деревянную щеколду. Легонько. Так, чтобы та вышла из крюка, но не вывернулась в другую сторону. А потом хватило бы надавить на дверь. Завесы из кожаных ремней не должны скрипнуть.

Пришелец скользнул внутрь, прикрыв за собой дверь. А потом бесшумно стал красться к помосту, на котором покоилась скорченная фигура, прикрытая одеялом. В бане было совершенно темно, потому пришелец не мог увидеть Драккайна, стоящего над дверью, на косяке, прилегающем к стене. Вуко же видно было достаточно. Сунул клинок меча тупой стороной между зубов и, вытянув руки вперед, прыгнул. Все – в тишине.

Драккайнен ударил ладонями в стропила, кинул тело вниз, приземляясь на пол, после чего одним движением сунул руку под мышку пришельца, хватая его за горло, и, стиснув сонную артерию у самой трахеи, схватил меч. Подбил колени нападавшего, опрокидывая его на себя. Повернутое вниз острие коснулось сонной артерии. Теперь хватило бы одного движения.

Короткого.

Но острие не сдвинулось.

– Сейчас я тебя отпущу, – выдохнул Драккайнен ласково. – Но, если попробуешь крикнуть или я почувствую, что твой живот напрягается, перережу тебе дыхательное горло. Не сумеешь даже пикнуть… моя госпожа.

Отпустил ее.

Королева минутку кашляла и растирала горло, стоя перед ним на коленях и с опущенной головой.

Он поднял нож, который она выпустила. Узкий, не слишком длинный. Шило. Пробьет почти всякую одежду и войдет достаточно глубоко, но не оставит много следов. Оружие тайного убийцы.

Она пыталась что-то сказать, но снова закашлялась. Он зачерпнул кубком в ведре с водой, подал ей.

– Он говорил, что придешь. Говорил, что за ним придут другие. Я сразу тебя узнала. У тебя нет святых глаз, как у него, но ты – такой же. Высокий, со странным лицом. Я знала, что ты – тоже сын богов. Он точно так же сидел и смотрел. Так, словно все знал наперед. Я ждала, когда ты придешь. И ты пришел. Принеся руку моего сына.

Драккайнен остолбенел.

Надлежало задать один из миллиона вопросов, которые пришли ему в голову, но он не знал, какой именно.

Она дернула застежку, и обнимающие ее меха пали на землю. Королева задрала платье и легла на спину на краю помоста, широко разводя ноги. Протянула к нему руки:

– Возьми меня.

– Ты хотела меня убить.

– С той поры, как он ушел, я каждые девять месяцев рождаю дитя, хотя не хожу в тяжести. Я боюсь. Старуха приказывает вынашивать их втайне. В лес. В холодный туман, чтобы они умирали. Но они возвращаются. Идут к своему отцу. Однажды они отомстят мне и заберут с собой. Я принадлежу ему. Не хочу, чтобы все закончилось. Возьми меня, хочу родить больше детей холодного тумана. Однажды старуха меня убьет. Столько лет она притворялась Знающей, и только он показал, чего она стоит на самом деле.

«Что ван Дикен здесь наделал?» – с отчаянием подумал Драккайнен. Превосходно. Ему было интересно, сколько людей в истории, попав в аналогичную ситуацию, смогли воскликнуть перед смертью: «Король, это не то, что ты подумал!»

– Ты должен ему заплатить. Дай мне ребенка взамен того, которого убил.

– У тебя был ребенок с ван Дикеном?

– С кем?

– Песенник с рыбьими глазами. Это он приказал тебе меня убить?

– У меня было с ним множество детей. И множество – еще будет. С ним и с тобой. А назывался он Акен.

Акен. Иеронимус ван Акен, прозываемый Босхом.

И дети холодного тумана. Рождаемые без беременности и уносимые в лес.

Ясно.

Темнота бани скрывала эти отталкивающие мелкие отличия. Узкие крылья носа. Наполненные чернотой коровьи глаза. Волосы, растущие на загривке и в верхней части плеч, словно конская грива. Продолговатые уши. И прочие подробности, благодаря которым она казалась нечеловеком. В темноте же она была просто женщина. У нее были холодные руки и мокрые стопы.

Немного пахла конским потом, немного – мускусом и кислым молоком. Чуждо. Нечеловечески.

Он мог бы ее взять.

И понял, что мог бы ее и убить, приди ему в голову такой каприз.

Мог бы сделать все что угодно. Убить Грисму, править вместо него. Управлять толпой обезумевших, завшивленных, надышавшихся галлюциногенными испарениями дикарей. Или поубивать их всех и отправиться дальше. Не было над ним ни закона, ни религии – ничего. Был он здесь один. Мог делать все или ничего. Обе возможности казались достаточно скучными и ни к чему не приводили. Мир нигилизма.

Он взглянул в ее широко открытые коровьи глаза, раскрытые губы, мелкие зубы.

Королева…

Ему захотелось смеяться.

Это непрофессионально.

– Иди сюда… – простонала она.

Во дворе внезапно раздался какой-то шум. Стук дверей, топот множества ног, крики, что-то с шумом рухнуло, собаки взорвались яростным лаем.

Они отскочили друг от друга. Драккайнен схватил штаны, впрыгнул в сапоги, кое-как охватывая голенища ремнями, воткнул голову в шлем и с одними наручными щитками в зубах взглянул на королеву, что сжалась на помосте, глядя на него влажными глазами, словно перепуганная крыска.

За дверьми загремел яростный растущий рев. Протяжный, от которого по спине бежали мурашки. Точно такой, как издавал княжич во время поединка.

– Безумный Крик… – прошептала она. А потом ее зубы обнажились в сумасшедшей ухмылке. – Идут мои дети! Ты их призвал! Близится холодный туман!

Драккайнен смерил ее тяжелым взглядом, все еще сжимая наручные щитки в зубах, и дернул дверь.

На площади царил полный хаос. Можно было увидеть воинов в шлемах, но без штанов или полностью одетых, но без оружия. Люди бессмысленно метались во все стороны, то и дело сталкиваясь. Зажгли факелы вдоль частокола, и теперь площадь была залита нервным, как при пожаре, светом. Мокрые факелы сыпали искрами и коптили, кто-то споткнулся о бочку и упал, кто-то орал неясные приказания, но его никто не слушал. Над всем этим вставало понурое ворчание рога.

Драккайнен нашел невымощенный кусок площади и воткнул меч в землю, после чего сунул пальцы в отверстия кожаной перчатки, соединенной с наручами.

– Что за бардак… – пробормотал невнятно по-хорватски, затягивая зубами ремешки. Ударил ладонью по доспеху, вынул меч и сунул его под мышку. – Среди ночи… А у меня свиданка в самом разгаре… С королевой, piczku materi…

Кто-то выскочил из-за его спины. Вуко ударил его в грудь раскрытой ладонью, прихватил в горсть кольчугу, притянул к себе:

– Что происходит?! Куда летишь?!

– Пробужденные… – проблеял тот, дыша запахом старого пива. – Пробужденные…

– Все уже и так пробуждены, баранья голова! – рявкнул Драккайнен. Оттолкнул его на стену бани и двинулся к воротам.

Дикий боевой вопль раздался снова, замораживая кровь в жилах. Воины останавливались и стихали на миг-другой.

Княжич стоял под дождем с мечом и щитом в руках. Полуголый, только в меховых сапогах и исподнем. Драккайнен не узнал его в первый момент, потому что Грисмальфи нарисовал себе на лице и груди черные широкие зигзаги. Стоял и издавал загробный рев, от которого звенело в ушах. Ответ был хоровым, словно отзывалась шакалья стая.

Видать, я его изрядно долбанул, подумал Драккайнен с сочувствием.

– Грисмальфи, нет! – пискляво надрывалась какая-то девица, захлебываясь пронзительным плачем.

– Встану в руинах живым последним, – крикнул княжич. – Не отступлю и слез не сроню! Мир пусть рыдает, враги пусть бегут. Умершие встанут со мной пусть. Пусть помнят живые. Бога разбудит пусть песнь о последнем живом! Плачь, Хинд, над неотступившим! Иду я! Тот, кто путь преградит! Не пройдете!

Это какой-то обряд, подумал Драккайнен. Остальные расступились, дав Грисмальфи пройти. Стражники морочились с засовами на малых дверях в центре ворот – деревянных дверок размером с человека, снаружи щетинившихся железными шипами. Они чуть приотворились, Грисмальфи протиснулся в щель и растворился во тьме.

Они столпились над главными воротами, чтобы увидеть, как героический сын владыки станет смывать позор вчерашнего поражения. За ужином над ним смеялись, а теперь в их глазах стояли слезы – когда он жертвует собой в припадке мужества. Будет он там стоять и отгонять наркотические видения, размахивая своим прямым мечом. Будет колоть туман и разгонять испарения.

Герой.

Странник протиснулся сквозь испуганно сбившуюся группку воинов на ступенях и вышел на настил из мокрых брусьев над воротами.

Ничего не было видно. Даже тумана.

Только Грисмальфи, стоящего во тьме, с телом, изукрашенным черными зигзагами, высекающего снопы искр клинком о край щита.

– Там ничего нет, – сказал громко Драккайнен. – Нет чудовищ. Это мороки. Туман ядовит.

Горелый Гнев, стоящий рядом, схватил его за руку и молча указал на лежащий на навесе безголовый труп стражника. Того самого, с которым Драккайнен разговаривал несколько часов назад. Над воротами торчало обломанное копье, лапы чудовища на нем не было.

Вуко открыл рот, но ничего не сказал.

Сперва показалось испуганное стадо оленей. Самец, самка и четыре штуки молодняка. Выскочили из леса и погнали в сторону крепости, игнорируя Грисмальфи, будто он их совершенно не интересовал.

Туман внезапно затопил деревья и залил поляну, словно приливная волна. Захлестнул бегущих зверей и, прежде чем они исчезли, Драккайнен в остолбенении заметил, что мчащийся вперед рогач распадается на идеально квадратные кусочки – как проскочив сквозь сетку лазерных лучей. Встряхнул головой.

– Там ничего нет, – повторил.

А потом вспомнил существо, которое зарубил. Туман или нет, но тварь была реальна и дьявольски опасна. Царапины на коже все еще горели, словно муравьиные укусы.

Сделалось холодно. Вуко взглянул сквозь термический фильтр и увидел, как перед стоящим с обнаженным мечом Грисмальфи густеет столп тумана, как мелькает в нем нечто кривоногое, большое и человекообразное, будто разъяренная горная горилла.

Кто-то вскрикнул. В обычном зрении тварь была сгустком тьмы. Косматым мраком, в котором лишь посверкивали раскаленной краснотой глаза да палисад мощных зубов.

– Там ничего нет, – сказал Драккайнен в третий раз. – Это морок. Смотрите, это пролетит насквозь.

Вырвал из держателя факел и метнул прямо в чудовище. Рыкающий пламенем снаряд перекувыркнулся и отскочил от груди твари, рассыпая искры. Существо чуть присело и издало раскатистый инфразвуковой рык почти на границе слышимости, от которого дрогнул воздух.

Драккайнен выругался, метнул меч за стену и перескочил через барьер, стараясь не напороться на заостренные колья.

Ускорение пало на него, как завеса, превращая полет в сонное парение – словно спуск на парашюте. Он выставил ноги, напряг мышцы, стиснул зубы и подобрал язык. От настила до земли было не больше четырех с половиной метров. Он помнил также, что напротив ворот нет никаких кольев.

Земля плыла ему навстречу. Он самортизировал падение кувырком через плечо и вырвал свой меч из земли.

Поднял оружие сбоку от головы, глядя сквозь ползущие к земле капли дождя: каждая переливалась в свете факелов, словно бриллиант. В заторможенном мире гиперадреналина туман казался плотным, словно занавес. Крик Грисмальфи превратился в китовый стон.

Тварь внезапно материализовалась и двинулась вперед, как косматая гора. Напоминала пещерного медведя, чья мама покуролесила с йети. Сучковатая лапа с кривыми когтями прошла мимо его головы, разгребая загустевший воздух, словно реактивный самолет. Он ушел полуоборотом, кувыркнулся меж ногами чудовища и, встав по другую его сторону, двукратно рубанул там, где должны были оказаться бедра.

Рык боли звучал низко, вибрирующе – задрожали барабанные перепонки. Тварь повернулась, грохнула по-горилльи обоими гигантскими кулаками, взбивая фонтаны грязной воды, но Драккайнена там уже не было. Мокрая рукоять прекрасно лежала в руке, а клинок был остер, словно бритва. Слава заводам «Нордланда», выпускающим лучшие мечи во Вселенной.

Это всего лишь животное, подумалось Вуко. Большое, но животное.

Огромная голова рванулась вперед, челюсти щелкнули, словно капкан. Полетели липкие, тянущиеся нитями капли слюны; дохнуло тяжелым, почти минеральным смрадом. Драккайнен уклонился полуповоротом и рубанул одной рукой обратным хватом сразу за мощными челюстями. По глотке.

Смотрел, как из шеи твари брызгает пульсирующий поток черной крови и распадается круглыми каплями.

И тогда – огреб по корпусу.

Только когда рухнул после длинного, идиотского полета, что в замедленном времени тянулся бесконечно, понял, что у него проблемы. Боль вытекала откуда-то из костей длинной обморочной волной, но не исчезла, а осталась.

Я недооценил эту тварь, мысленно обругал он себя. Расслабился, надутый я дурак.

Попытался встать, но снова упал на мокрую траву. Сменил позу, но в этот миг корявая лапа, черная, словно кожаная перчатка, упала ему на грудь, пригвождая к земле.

Как глупо, подумалось Драккайнену. – Жаль.

«Гибнут те, кто перестает думать», – говорил Левиссон. До меча было слишком далеко. Он протянул руку, не сводя глаз с отвратительной плоской, будто человечье лицо, медвежьей морды. Из перерубленной артерии била пульсирующая струя, но часть жидкости медленно, дрожащими на ночном ветру каплями всасывалась в мех и капала на лицо Странника.

Меч лежал слишком далеко.

Не переставай думать.

Он забросил здоровую ногу на прижимающую его к земле руку и сделал двойной рычаг на локоть.

С тем же успехом можно было пытаться сломать стойку моста.

Черные губы задрались, от них оторвалась капля липкой слюны, а Драккайнен, как зачарованный, глядел на обнажающиеся клыки. Потом продолговатая, местами вылинявшая башка, крупная, словно бадья, начала опускаться прямо ему на голову.

Челюсти захлопнулись.

На скорлупе наруча, которым Драккайнен закрылся. Слой под титаном, притворяющимся железом, был модифицированным семнадцатислойным ламинатом. Основа со структурой меда, наполненная прессованным арахнидом. Интересно, какая у твари сила укуса?

Наруч затрещал. В любой миг лопнет, и тогда рука Вуко брызнет в разные стороны, как перезрелый помидор.

Он потянулся второй рукой и воткнул ее в рану на шее чудовища, после чего что-то нащупал внутри – и рванул.

Тварь внезапно распрямилась и на миг приподняла пригвождающую Странника лапу, издав гремящий рев. Но двигалась она не слишком быстро. Сокрушительный натиск сперва ослаб, лапа поехала вверх, а за это время Драккайнен успел приподнять здоровую ногу, оттолкнуться от тела бестии и проехать спиной по мокрой траве, раздирая кожу о какой-то корень.

Меч лежал в траве.

Они разминулись при атаке. В замедленном темпе ему казалось, что тварь несется, как буйвол, вырывая клочья травы и разбрызгивая грязь. Сам он провел дурацкое, неловкое уклонение, скача на одной ноге, и рубанул горизонтально, через брюхо.

Тварь обрушилась – сонно, медленно, будто взорванный дом, с грохотом, от которого затряслось все вокруг, пала на землю. По ее мышцам и меху пошла волна, вверх полетели брызги мокрой земли и кувыркающиеся веточки.

А потом капли полетели нормально, вернулся шум дождя и крики воинов, стоящих на помосте.

Он толкнул голову твари носком сапога, прекрасно понимая, что это дурость, – но ничего не случилось. Зверь как зверь. Никакой не Пробужденный.

– Ну ты и урод, – проворчал Драккайнен. – На папочку не похож, верно?

Минутку он сидел, тяжело дыша.

Недолго.

Грисмальфи одиноко стоял перед воротами с вынутым мечом, выглядел жалко и беспомощно.

На помосте установилась мертвая тишина. Страшная. Даже собаки замолчали.

Перед парнем выросло высокое худое создание в черном мокром плаще и с головой, что напоминала крысиную морду. Оно держало что-то вроде музыкального инструмента словно массивную флейту.

Очень тяжело бежать, хромая, и с обнаженным мечом. Особенно после нескольких минут ускорения.