Цой. Последний герой современного мифа. Полная версия Калгин Виталий

Детство и юношество

Родился Виктор Цой 21 июня 1962 года в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург) в семье учительницы физкультуры и инженера, в роддоме Московского района (м. «Парк Победы», улица Кузнецовская, д. 25), ныне в этом здании расположена кардиоклиника.

Брак родителей Виктора был смешанным: отец, Роберт Максимович, по происхождению этнический кореец из Казахстана, мать, Валентина Васильевна, – русская, коренная ленинградка.

Новорожденного Витю привезли в дом № 193 по Московскому проспекту, где тогда жили его родители, но детство он провел в «доме со шпилем» (ул. Бассейная, 41/190). Впоследствии Виктор сменит много квартир, почти все они будут находиться недалеко от этого места, в южной части города…

1 сентября 1969 года Витя Цой пошел в первый класс, в школу № 362, где преподавала его мать.

В 1976 году Виктор перешел в школу № 507 (ул. Фрунзе, 22), что было связано со сменой места работы Валентины Васильевны.

В начальных классах Витя учился неплохо, но явную склонность проявлял разве что к рисованию, и в 1974 году (с четвертого класса) родители отдали его в художественную школу № 1 «Казанский собор» (наб. канала Грибоедова, 26), возле Львиного мостика. Там Витя учился у Татьяны Ганжало – супруги Николая Николаевича Ганжало, одного из преподавателей художественного училища им. Серова. По рассказам очевидцев, «…вспоминает она его как маленького и чумазого, с размазанными под носом соплями… И ей удивительно, что впоследствии он стал звездой».

Уже со средней школы Виктор все больше проявлял себя как «гуманитарий»: его интересовали литература и искусство, а точные науки не вызывали отклика в его душе. В 7-м классе появились тройки, и окончание восьмилетки чуть не стало проблемой. К этому времени Виктор уже решил стать художником, и успеваемость по общеобразовательным предметам перестала его волновать.

Как говорил впоследствии сам Виктор:

«До четвертого класса я учился очень хорошо, даже был отличником. Потом стал учиться очень плохо, потому что повзрослел и почувствовал, что все это неинтересно. И в дальнейшей жизни, кроме литературы, ничего не пригодится».

В ту пору в Китае проводилась «культурная революция», организованная председателем ЦК КПК Мао Цзэдуном, и по этому поводу ходили анекдоты, разнообразные реальные и выдуманные истории. Одноклассники Цоя конечно же с ходу записали Виктора в «китайцы» и, как только по телевизору передавали что-то о событиях в Китае, сразу же призывали его к ответу. Не всерьез, конечно, но, по воспоминаниям его мамы, Валентины Васильевны, мальчика это очень обижало.

В одном из своих интервью Виктор говорил:

«В детстве меня дразнили ”японцем“ и я очень обижался. Сейчас мне в голову не придет выяснять, кто по национальности мои друзья. Есть среди них русские, украинцы, евреи, армяне… Но это не мешает нам общаться. Я думаю, вести такой учет просто глупо. Люди не делятся на хороших немцев и плохих французов».

Первая гитара, подаренная Виктору родителями, появилась в пятом или шестом классе. Отец Виктора, Роберт Максимович, показав сыну аккорды, совершенно не мог представить, во что выльется это его новое увлечение. Виктор же, подойдя к делу очень серьезно, быстро освоил инструмент и уже в 8-м классе организовал в школе свою группу.

Роберт Максимович, отец Виктора Цоя:

«Помню, запрется в ванной, чтобы мы не слышали, и играет. У него тогда голос ”ломался“, вот он и стеснялся. Даже нас. И все у матери спрашивал: ”Почему же у меня голос такой высокий, как у девчонки?“»

Виктор Цой:

«Я не избег общей участи мальчишек моего возраста, охваченных желанием овладеть столь престижным в те годы инструментом…»

В мае 1976 года в Этнографическом музее Ленинграда прошла городская выставка «Мы любим Родину свою». На ней тринадцатилетний Виктор Цой представил станковую композицию «Все на БАМ», подготовленную еще в 1975 году под руководством Е. А. Клочковой. Его рисунок занял второе место в конкурсе.

Валентина Васильевна Цой, мама Виктора Цоя:

«Работа была, по-моему, ничего особенного. Но умел Витя точно уловить то, что витало в воздухе. Это у него позже и в музыке проявилось. Чувствовал он как-то по-своему пульс времени. Тогда все только и говорили о БАМе. Витя тоже был романтиком. Нарисовал поезд, едущий на БАМ, ребят с гитарами».

Дмитрий Белов, одноклассник Виктора Цоя:

«В начале седьмого класса, а это был 1976 год, наша классная руководительница, она же завуч школы и учитель географии, привела на какое-то занятие трех новеньких и сказала, что теперь эти мальчики будут учиться с нами. Там было два офицерских сына, я до сих пор с ними дружу, Саша Деменков и Саша Сухарев, и длинненький такой Витя Цой.

Из нашего класса все с ним дружили и общались, каждый знал его очень хорошо, но так получилось, что именно я на многих занятиях сидел с ним за одной партой. И воспоминания мои о нем, конечно, не как о музыканте, тем более великом музыканте в нынешней интерпретации, а как о художнике. Я видел, что новичок что-то рисует постоянно в тетрадке и у него хорошо получается. Я стал спрашивать: ”А почему? А как?“ И выясняется, что он учился в художественной школе. Поэтому он был и, наверное, остался для меня скорее как художник…

Наше послешкольное времяпровождение часто проходило на крыше красивого большого дома напротив парка Победы. Огромная плоская крыша была покрыта рубероидом и толем. Это было что-то типа клуба, тем более тогда не было ни маньяков, ни бомжей и выходы на крышу были открыты. Просто с двенадцатого этажа выход на технический этаж и там дальше на саму крышу. Шикарный вид на город, а если кто-то где-то доставал бинокль, это было вдвойне интересно. Там было здорово и летом, и зимой. Мы скидывались все по какой-то мелочи и покупали пачку сигарет. Старались курить ”Век“. 35 копеек они стоили. Если не было спичек, мы рассаживались рядком втроем или вчетвером. Кто-то первый на улице прикуривал сигарету, докуривал ее, закуривал второй, от него третий, потом четвертый. А там уже и первый опять мог начать хотеть курить. И вот пачка вылетала за два часа, и мы вели какие-то интересные разговоры.

Другим довольно частым развлечением нашим было шляться по городу. Без цели, но не где-то во дворах, пугая прохожих, а по каким-то центральным улицам, отмахать весь Московский проспект и свернуть до Невского, а то и до Старо-Невского проспектов. Это было легко. А если встретится какой-то кинотеатр, то всегда было интересно и в охотку зайти в него. Седьмой класс вспоминать трудно, совсем детский период: снежки, каток… А вот когда мы начали взрослеть – это, наверное, 10-й класс (те, кто в него не попадал, шли в училище или ПТУ, как Цой), – мы начали пробовать жизнь. Стали интересны сигареты, стала интересна выпивка. Мы уже сравнительно повзрослели, и впереди нас ждала большая жизнь, и можно было говорить уже про армию, про профессию и о том, что не просто кому какая девчонка нравится, а кто с какой ходит…

Витя жил, все знают, на углу Московского проспекта и Бассейной улицы (д. 41). Это довольно замечательное здание, потому что на нем единственный в Питере шпиль – попытка Ленинграда в 40–50-х годах угнаться за Москвой. Жил он на втором этаже, в невзрачной коммуналке, там и сейчас под окошками остановка 63-го и 13-го автобусов. У него дома я наблюдал его за рисованием и даже храню несколько его рисунков. Он рисовал мою подружку, а также подарил две красивые акварели-натюрморта плакатного формата с какими-то фирменными импортными бутылками.

Так получалось, что почти все сборища были все-таки в моей квартире. У меня их было две. Папа с мамой жили отдельно и всегда были в командировке. Или там, или там мы проводили время. Водку тогда пили редко, обычно вино или какой-нибудь портвейн. Причем пили из пиалок, которые привозил мой отец. Надо сказать, что Витя в этом плане был более продвинутый. Как-то я ему говорю: да давай вина-то, а он: нет, давай портвейн. Мы чокнулись, выпили… У меня перехватывает дыхание, я тянусь за огурцом или что там могло лежать на столе, за колбасой, он в это время, пользуясь своими длинными руками, перехватывает мою руку, сжимает ее со словами: ”Нет, нет, нет. Вот терпи-терпи“. Глаза у меня выпучены, но через полминуты дыхание восстанавливается, он меня отпускает и говорит: ”Закуси, вот теперь закуси“. И когда у меня уже совсем улыбка на лице, он заканчивает: ”Вот теперь ты понял, как это хорошо“. Нет, мы не были пьяницами, конечно нет. Это обычное пацанячье взросление…

В нем вообще тогда было больше фартовости, ловкости… Он где-то достал ботинки по большому блату, модель тогда называлась ”носороги“, здоровые такие полуботинки, очень, я бы сказал, такие тупорылые. Так они были у него не просто фирменные, они были еще и многоцветные. Какие-то зеленые, красные проплешины, наверное и белые были, на черном фоне. Он натирал их бесцветным кремом и мечтал о цветных кремах. Кто-то ему сказал, что за границей продают отдельно красненький, зелененький, синенький крема именно вот для таких ботинок. Потом даже кто-то из старших ребят из Германии ему привез какой-то один цвет, красный по-моему. Витя выставлял эти ботинки носками к двери в прихожей. Причем на расстоянии шага, чтобы, не дай бог, на них не наступили. Я таких ботинок не видел, наверное, вот уже с тех лет. Тогда это было супермодно…»

Еще в художественной школе, в 1976 году, Виктор Цой сдружился с одноклассником Максимом Пашковым, и именно в это время образовалась группа, которая чуть позже получила название «Палата № 6». Более продвинутый Пашков, носивший настоящие джинсы, вельветовую жилетку и модную «битловскую» прическу, к тому моменту уже умел хорошо играть на гитаре, взял на себя роль вокалиста, а Цою, после приобретения вскладчину в комиссионке бас-гитары, досталась роль бас-гитариста. Барабанщиком же новоиспеченной группы стал Виталий Соколов, которому за неимением ударных пришлось довольствоваться пионерским барабаном и всевозможными железяками.

Максим Пашков, друг юности Виктора Цоя:

«В основном тексты (на английском) и музыку писал я. А Витя очень помогал с аранжировками. У него с детства был просто отличный вкус. Он выдавал интересные пассажи на гитаре. Но первое время очень стеснялся петь».

Алексей Пугачев, художник, приятель Виктора Цоя:

«С Витей мы знакомы с девятого класса. Я жил тогда на Петроградской, а учился рядом с Сенной площадью, в 1-й Петербургской гимназии, вместе с его друзьями. Была такая группа, ”Палата № 6“: мой друг и одноклассник Максим Пашков сочинял для нее музыку и тексты. Тогда еще Витя не писал ни музыки, ни текстов, но много рисовал. Специально ничего не показывал, но когда я приходил к нему домой, он тогда жил у парка Победы на Московском проспекте, то всюду – на стенах, на мольберте, даже на полу, лежали его рисунки. Не заметить их было просто невозможно. Кстати, из тех времен у меня сохранилась одна тетрадка, в которой сочинена и нарисована история вымышленного государства, где все персонажи – наши общие знакомые. Рисовал ее Максим Пашков по большей части. Возможно, есть в ней рисунки и Цоя. Но какие именно, теперь уже не разобрать. Но вот совершенно точно: на этой странице нарисован Виктор в надетом на голову двурогом шлеме. Другую картину мне Витя просто подарил, нравилась она мне очень. А еще одну, на которой дома и улицы изображены, я у него выменял…

Витя сам себе шил рубашки и джинсы. А я вот, например, шить не умел. Максим тоже. Мы что-то кроили из чего-то. У меня были две перчатки. Одна красная, другая черная. Тонкие такие, лайковые. Они женские были, но их растянули в мокром виде, обрезали кончики пальцев. Вите они жутко нравились, и он все их цыганил у меня. А я все думал, что бы такое равноценное получить взамен. У него как раз стояла в работе картина, и я махнул. Она даже недоделанная была, один фрагмент он просто сделал при мне. Вот эту середину, треугольник, он при мне забил. Но все же особенно мне дорога картина, подаренная Виктором. Я не случайно вспомнил о ней, оформляя обложку видеошколы игры на гитаре…»

Планы Цоя, желавшего получить художественное образование, поначалу сбывались: после восьмого класса, в 1977 году, он поступил в художественное училище им. Серова (ул. Пролетарской Диктатуры, 5), в просторечии – Серовку.

Георгий Гурьянов, музыкант группы «КИНО»:

«Серовка – жуткое такое советское режимное заведение. Я старше на год Виктора, поэтому мы не столкнулись там. Свинья говорил, что это ”рассадник пацифизма“, это абсолютная правда…»

«Палата № 6» просуществовала достаточно долго (около пяти лет) и стала для Виктора настоящей музыкальной лабораторией. Пашков, оставшийся доучиваться в художественной школе, приходил на репетиции в Серовку, и на местном комплекте аппаратуры музыканты разучивали пассажи из наиболее популярных композиций Deep Purple и Black Sabbath. Вскоре после того, как «Палата» стала репетировать в Серовке, Виталий Соколов прекратил музицирование, но в училище, по счастливой случайности, нашёлся новый барабанщик, Анатолий Смирнов, – разносторонне одаренный художник и музыкант, который уже тогда поглядывал в сторону профессиональной сцены.

На сайте художников и реставраторов http://m666.ru можно прочитать историю о том, как одного из тогдашних преподавателей, а ныне директора училища Сергея Алексеевича Кирпичева, студенты стали расспрашивать о Цое, и тот совершенно серьезно рассказал, что студент Цой всех доставал проявлениями характера – игнорировал занятия, а когда изредка появлялся в аудитории, то вел себя максимально независимо, как в общении, так и в учебе, хотя, несомненно, обладал талантом.

По воспоминаниям другого преподавателя, «Цой писал хорошие натюрморты, а на втором курсе начал писать кривые рожи, вследствие чего вылетел из училища».

Существует много историй, связанных с этим периодом учебы Цоя. Художественное училище размещалось в то время рядом со Смольным, там, где сейчас консульство Великобритании. На четвертом этаже здания был мужской туалет, в котором юные реставраторы и художники мыли кисточки. Раковины были покрыты таким слоем краски, что вытирать кисти о них было неприятно, и студенты использовали стены.

Со слов очевидцев известно, что был один священный участок стены с надписью: «Тут был Цой». Все учащиеся, от зеленых первокурсников до матерых дипломников, свято верили, что надпись оригинальная и оставлена рукой музыканта.

Раз в году, во время летних каникул, туалет ремонтировали: все «безобразие» на стенах просто покрывали коричневой масляной краской. И каждый год, первого сентября, в туалет приходили студенты с реставрационного отделения и восстанавливали надпись: чистили и слегка подкрашивали. Для выпускников Серовки этот туалет с подписью Виктора Цоя – маленький символ тогдашней, советской эпохи…

Есть еще одна училищная байка, связанная с Цоем. В ту пору преподавателем графики был Владимир Васильевич Фомичев. Он, энергичный и жесткий, но толковый, за какую-то дерзость якобы «дал Цою по шее». Один из сокурсников Виктора вспоминал: «Сам не видел, но, судя по возрасту участников сего происшествия, могу предположить, что было так: Фомичев, молодой, здоровый мужик, дал по шее пятнадцатилетнему сопляку, от чего тот сложился как этюдник. При всем моем уважении к Цою по-другому просто и быть не могло!» Кстати, Жанна Иванова, бывшая одногруппница Цоя, ничего подобного не помнит, что дает основания думать, что рассказанная история смахивает на обычную байку.

Тогда Цоя больше всего интересовала никак не живопись, а музыка и поэзия. Гитара, кстати, по словам Кирпичева, всегда была при Цое, он даже в училище с ней ходил. Да и ношение длинных волос в конце 70-х воспринималось как несомненный вызов советскому обществу. Сергей Алексеевич рассказывал, что «директриса училища Хилькевич выгнала Цоя с формулировкой ”за разгильдяйство“ и никогда об этом не жалела». Об этом же вспоминал и бывший одногруппник Цоя Анатолий Смирнов.

Сегодня невозможно точно установить, почему же Виктор был в действительности отчислен из училища – «за разгильдяйство» или же из-за распространённых тогда гонений на рок-музыку, но факт остается фактом: в 1978 году Виктора отчисляют из училища (официально за неуспеваемость), и он устраивается штамповщиком на завод, параллельно продолжая учебу в вечерней школе.

Виктор Цой:

«Меня выгнали, но во многом была и моя вина, потому что я не могу сказать, что отличался особой успеваемостью, так как в то время я увлекся музыкой. Поскольку это для меня было уже совсем не интересно, то само собой закономерно, что если бы меня и не выгнали, я бы сам ушел».

Игорь Гудков, друг юности Виктора Цоя:

«Познакомились-то мы, когда, естественно, были молодыми. Просто жили в одном районе – Московском. Я туда переехал с Гражданки. Родители получили квартиру новую, и, конечно, у меня был дефицит общения после своей уличной истории на Гражданке, где остались все мои друзья. Через весь город ездить было невозможно, и я быстро нашел себе знакомых здесь. У нас была своя компания вокруг Андрея Панова по кличке Свин (Свинья) – первого панка Советского Союза, с которым мы организовали группу ”Автоматические удовлетворители“. Когда к нам пришел Цой, у нас уже была устоявшаяся компания, но он в ней прижился. Хочу сказать, что тогда общество было совершенно толерантно, хотя слова такого не было – ”толерантность“. Я Цоя всегда воспринимал как абсолютно русского, вообще никогда не воспринимал его как корейца. Это нас не волновало. Наше общество не делилось на евреев, русских. У нас была своя компания, Цою было у нас легко. Наверно, первый раз он почувствовал себя в своей тарелке именно в нашей среде. Была тусовка, мы не были музыкантами. А Цой тогда уже играл в группе ”Палата № 6“ на бас-гитаре, это был 1979 год».

28 июля 1980 года Цой поступил в СПТУ-61 (ул. Стойкости, д. 30, корп. 2) на специальность «резчик по дереву». По мнению преподавателей художественного училища, это была специальность (и вообще заведение), куда попадали одни разгильдяи.

Как бы там ни было, Цой был принят в училище, откуда той же осенью, в сентябре, поехал на сельхозработы в колхоз, где познакомился с гитаристом и певцом Сергеем Тимофеевым (экс-«Берега»), который тоже сочинял симпатичные битловые песни. Вернувшись в Питер, они собрали в стенах училища группу «Ракурс», с которой регулярно играли на дискотеках.

Сергей Тимофеев, друг юности Виктора Цоя:

«”Ракурс“ – это самая первая группа Цоя, до этого он ни в каких группах не играл. Это реставрационное училище, которое заканчивал в том числе и Кирилл Миллер. Цоя в это время выгнали из училища Серова, он поступил сюда на резчика по дереву. Я учился на альфрейно-живописной росписи. Так как я с восьмого класса занимался музыкой, то и пытался собрать группу. В колхозе мы и собрались. Стало ясно, что Цой играет на гитаре, на бас-гитаре – Сафошкин, на барабанах – Толик Кондратюк плюс разные сессионные приходящие музыканты. Репетировали, выступали на конкурсах по ДК. Записей нет, так как тогда немыслимо трудно было записаться. Пели мои и цоевские песни. В то время в колхозе как раз он сочинил ”Алюминиевые огурцы“, ”Любит Вася диско, диско и сосиски“, ”Я бездельник“. Тогда Цой прикалывался к песням типа ”Люблю я макароны“ (перепевка итальянской песни по-русски), ”Черная суббота“ группы ”Мифы“ Геннадия Барихновского… Могу процитировать строчки припева, написанные им для моей песни, которые никто не слышал, – тут проявилась вся его гениальность:

Нужно отметить, что если преподаватели художественного училища в буквальном смысле цедят воспоминания о Викторе сквозь зубы, то преподаватели СПТУ-61 до сих пор с нескрываемым восторгом вспоминают своего ученика, часто приходят к нему на могилу, рассказывают новым поколениям учащихся о таланте Виктора Цоя. В здании СПТУ (сейчас это лицей) сохранилась дипломная работа Виктора – резной дверной наличник с солнцем, там можно увидеть памятную табличку…

Яков Яковлев, однокурсник Виктора Цоя:

«Ездили мы в колхоз картошку убирать. Нас разбивали тогда на бригады-пятерки. Трактор уже взборонил поле и набросал для нас ящиков, чтобы было куда корнеплод складывать. А Витя в это время спал неподалеку – не любил он такую работу. Я ему и говорю: ”Витек, пойдем картошку собирать, вон нас уже ищут“. Он поднял голову, пробурчал что-то и дальше спать завалился. И недаром. В зависимости от количества собранной картошки бригаде присваивали определенные места – чем ближе к первому месту окажешься, тем больше денег заработаешь. Но разница в сумме все равно смешная – те, кому присвоили первое место, получили 12 рублей на всех, а мы, занявшие предпоследнее, – 9. Цой – человек дальновидный, он наверняка догадывался об этом. И вместо того чтобы пахать как лошадь, предпочитал отсыпаться».

Антон Галин, приятель Виктора Цоя:

«Цой только-только начал на своей гитарке бренькать… Он как раз пошел учиться в какую-то путягу, если я не ошибаюсь… Да, из Серовки он отвалил и пошел… Резчиком по дереву. Все хвастался мне… Все время, помню, ходил с ножичком, что-то ковырял, объяснял, что-то резал нам… Что-то говорил там такое… Он тогда все время хохотал, удивлялся – вот, говорит, я там музыку играю, у него там какая-то другая группа была, о, так всем нравится, смешно».

Егор Белкин, музыкант:

«Сейчас у меня играет басист, который играл с Цоем еще до Рыбы. Они вместе учились в ПТУ, потом работали резчиками по дереву в какой-то мастерской. Его зовут Миша Сафошкин. У него сохранились его портреты руки Цоя и фотографии, где они вповалку селедками спят. Цой всегда ночевал где-то вне дома. Жили они далеко, и ему неудобно было добираться…»

К началу 1980 года Смирнов начал пропускать репетиции и концерты, поскольку в поисках приработка постоянно где-то халтурил. В этих случаях его подменял Владимир Дорохин из группы с эксцентричным названием «Электрофрикционные колебания как фактор износа трамвайных рельс». Кстати, именно Дорохин сыграл в двух песнях альбома «Слонолуние», который «Палата № 6» записала дома у Пашкова, в Мучном переулке, используя два бытовых магнитофона.

В июне «Палата № 6» выступила на выпускном школьном вечере с чуть более известным «Пилигримом», в котором играли Дюша Михайлов, Алексей Рыбин, Олег Валинский и Борис Ободовский.

А что касается умения резать по дереву, то однажды Цоя, еще бывшего студентом СПТУ-61, показали в ленинградской программе «Монитор» как талантливого резчика по дереву, и надо сказать, что это умение впоследствии очень пригодилось Виктору. Известна коллекция нэцке, выполненная им с большим изяществом и мастерством, а у Наталии Россовской, бывшей жены лидера группы «Зоопарк» Михаила (Майка) Науменко, хранится пепельница, сделанная Цоем в виде стопы, каждый из пальцев которой представляет собой миниатюрный фаллос.

Наталья Россовская, жена Михаила Науменко:

«Пепельница – у меня. Раньше мы ей пользовались, пока наш приятель (художник из Гжели) не стал выставлять ее в ЦДХ. Мне стало стыдно, я ее отмыла и убрала. Для потомков (хи-хи). Пальцы как пальцы. Мне они ничего такого не напоминают…»

Всеволод Гаккель, музыкант группы «Аквариум»:

«У меня есть только пепельница в виде рта. Одна из многих поделок, которые Цой вырезывал из дерева и неизменно дарил своим друзьям».

Георгий Гурьянов:

«Из Серовки он перешел в другое училище, менее художественное, но более ремесленническое. Он же очень рано женился, ему надо было независимо существовать, деньги зарабатывать. Краснодеревщики – я очень ценю эту профессию: реставрация, дерево, – очень классная вещь».

Андрей Тропилло, звукорежиссер:

«Я любовался Цоем, когда он лепил из пластилина… Действительно, лучше всего у него получалось, конечно, рукоделие. Виктор хорошо лепил, рисовал и резал по дереву. Вся его квартира была завалена разноцветными листами, скульптурками и поделками. Витя сделал на день рождения Майку Науменко чудесную резную деревянную пепельницу в виде большой ступни, на которой вместо пальчиков маленькие залупленные х…и. Я умолял Майка:

– Подари!

– Нет, не могу, мне Цой подарил. Да зачем тебе-то, ты ж не куришь?

А у меня и не возникло бы желания использовать такой артефакт по прямому назначению. Гениальная совершенно была красота…»

Павел Крусанов, музыкант группы «Абзац», приятель Виктора Цоя:

«В училище, овладевая профессией краснодеревщика, Цой получил навыки резьбы по дереву и время от времени одаривал приятелей своими поделками: кому-то досталась пепельница в форме сложенной в горсть ладони, так что тушение окурка в ней выглядело дурно, точно пытка, кому-то – нунчаки с вырезанным на концах палок Ильичом, кому-то – деревянный фаллос, который следовало вместо ручки подвешивать в туалете к цепочке сливного бачка (помните, были такие сливные бачки с цепочками?). Одно время Цой носил дубль этого резного, довольно натурально сработанного красавца в кармане и при встрече со знакомыми и малознакомыми девушками быстро им его протягивал, дескать, это вам. Девушки машинально брали штуковину в руку, но через миг, сообразив, вскрикивали – ай! – и, залившись краской, испуганно, точно в руке у них оказалось парное конское яблоко, бросали деревянную игрушку под ноги. На публике они всегда такие пуританки… Впрочем, сказать, что таков был характерный стиль цоевской шутки, все же нельзя. Такова была одна из граней его стиля».

«Радоваться надо!»

В конце 70-х годов с подачи одного из приятелей Максима Пашкова Виктор Цой знакомится с Андреем Пановым – Свиньей. В то время Панов (уже тогда весьма известная личность в узких кругах) и вся его компания, в которую входило довольно много известных ныне в музыкальной тусовке людей, находились под творческим влиянием Евгения Юфита – «Юфы», будущего кинорежиссера, идеолога советского некрореализма, с которым Свинья познакомился еще в бытность учеником вечерней школы.

Евгений Юфит, кинорежиссер:

«Я познакомился со Свиньей совершенно случайно, на улице, кто-то из моих приятелей его окликнул».

Андрей Панов, лидер группы «Автоматические удовлетворители»:

«Когда мы начали идиотничать, еще не было никаких панков. Один раз позвонил Юфа вечером. Говорит: ”Ты знаешь, на Западе появилась группа каких-то кретинов типа нас. Называется Sex Pistols. Сейчас передали одну вещь по ’Голосу Америки’“». Юфа всегда слушает ”голоса“. Ну, я говорю: ”Как музыка?” – ”Типа Slade, – говорит, – только хуже раз в пять“. Я говорю: ”Ладно. Чего там внимание обращать?” И повесил трубку».

Так что можно смело принять на веру версию о том, что панк в Советский Союз не пришел с Запада, а появился там самостоятельно. Очень хорошее определение дал Алексей Рыбин, написавший в своей книге ”«Кино» с самого начала”, что «зачатие произошло в Англии, а само дитя появилось в мрачных коридорах советской школы…»

Как известно, Юфа собственно рок-музыкой почти не интересовался, его больше увлекали совершенно другие вещи. По словам знакомых с ним людей, он уже тогда проявлял себя талантливым манипулятором, «режиссером», и легко мог убедить человека совершить какой-нибудь «добродетельный» поступок (тем более если это было связано с извлечением денег из кармана манипулируемого).

Евгений Титов, музыкант группы «Автоматические удовлетворители»:

«Юфа умел добиться того, что довольно большие группы людей (совершенно бескорыстно) совершали самые идиотские и бессмысленные действия, иногда наносящие ущерб их здоровью и психике, и при этом эти люди (а также и зрители) были уверены, что то, что они делают, имеет большую культурную и эстетическую ценность.

Вот это и было настоящим искусством (!) – то, что Юфа добивался от людей нужных ему действий и мог управлять этими процессами. А если бы все это не воплощалось в реальность, в действие, а оставалось только в его воображении, это не было бы предметом искусства. Мало ли что просто бродит в голове? Тем более что речь идет об игровом кино, живописи и постановочной фотографии. Свинья очень ценил Юфу, в чем-то они дополняли друг друга. И очень многое в ранних песнях ”АУ“ отсылает к эстетике некрореализма Юфита. И эту эстетику потом переняли очень многие наши и панк-, и рок-, а теперь уже и поп-группы и другие сочинители-исполнители».

Еще до появления в стране пластинки легендарных английских панков Юфа со Свиньей (еще про панков не знавшие, но уже игнорировавшие нормы поведения советских граждан) совместно с другими ребятами решили сходить в кино. Им было по 15–16 лет, денег на билеты не было, и администрация кинотеатра предложила им расчистить снег за проход на сеанс. В процессе чистки снега Юфа с Андреем скинули куртки (было жарко!), затем свитера, и так вскоре разделись совсем догола, к великому ужасу обывателей. Немногим позже даже пришлось убегать от разъяренных столь неожиданным стриптизом любителей кино, пришедших на сеанс…

Как вспоминал сам Панов:

«Тогда мы все находились под влиянием Юфы. Никакие панки здесь вообще ни при чем – никакие Роттоны, никакие Pistols. Все это Юфины телеги. Юфа был и остался главным идеологом, а я типа игрушки для битья. Он такой законспирированный, как Ленин. Всегда появится в последний момент… Вообще это очень заразительный человек. Он может своим психозом заразить кого угодно. Все эти некрореализмы и прочее… А потом стали появляться разные плакаты, показали их по телевизору, и мы сразу завелись. Идиотничаем. То в трусах зимой по улице, то обвешиваемся разными паяльниками-фигальниками, надеваем одежду не по размеру… А как-то показали, что они еще и булавками обвешиваются. Нам понравилось. Мы типа тоже меломаны, давай булавки… Я помню, для полного идиотства кто-то надел галифе, а у меня были такие здоровые клеши – финские, вельветовые. Я взял их и ушил внизу очень красиво. Ходил по улицам, и все смеялись. А через три года смотрю – все в таких ходят, стало модно. На улицах нас сначала никто не трогал. По той причине, что про панков не знали. Ну, идиоты и идиоты. Идиотами и были. И остались, собственно. А когда начались панки-фиганки, тогда начались дурацкие гонения. А за что? И так – кретины, и так – кретины».

Ребята радовались жизни на всю катушку. Ходить по улицам советского города в галифе, обвешанных паяльниками-фигальниками, в то время рискнул бы далеко не каждый… От себя, как автор, добавлю, что в свое время (правда, гораздо позже описываемых событий) тоже ходил по улицам с мертвым мышонком (разумеется, настоящим), приколотым большой английской булавкой к лацкану рубашки…

Поскольку Андрей Панов жил с матерью, Лией Петровной (известной балериной), в девятиэтажке на углу улицы Типанова и проспекта Космонавтов, в большой квартире, где у него была отдельная комната, то компания собиралась, как правило, у него. По многочисленным воспоминаниям, Свинья жил в комнате, где не было ничего, кроме плаката Sex Pistols на стене, дерюжки на полу и колонки от магнитофона с уходящим в стену проводом. Сам магнитофон стоял в комнате у матери, чтобы не попасть ненароком под «горячую руку» Андрея либо его приятелей…

Алексей Рыбин, один из основателей группы «КИНО»:

«Квартира Свина была нашим клубом, репетиционным помещением, студией звукозаписи, фонотекой – в общем, базой. Здесь мы отдыхали, обменивались новостями, пили, играли, пели, даже танцевали (по-нашему, по-битнически). У Свина была кое-какая аппаратура, как бытовая, так и полупрофессиональная, и было на чем послушать пластинки и во что воткнуть гитары. Словом, это был наш Рок-клуб».

Однажды именно сюда один из знакомых Максима Пашкова привел, собственно, самого Максима и Виктора Цоя.

Андрей Панов:

«У меня был сосед, живший этажом выше. Сейчас уже переехал. С детства в одном доме жили. Однажды он сказал, что у него одноклассник или друг учится в Серовке. И у них группа хорошая, три человека – ”Палата № 6“. Тоже как бы въехали в панк-рок и все такое… Все очень здорово, типа, дурака валяют. Я, говорит, к тебе их приведу… Короче, они пришли – Максим Пашков, Цой и барабанщик. Не помню, как его звали. Хороший барабанщик, кстати. Оригинал. Жаль, что не пошел по этой стезе впоследствии. Ну, Максим очень активный человек, больше всех разговаривал. Потом поступил в театральный. А Цой придет и сидит в углу…»

Уже тогда Цой резко отличался от компании первых питерских панков.

Игорь Гудков, знакомый Виктора Цоя по ленинградской тусовке, вспоминал:

«Цой не был пэтэушником, тем, о ком пел Майк в своей песне ”Гопники“…»

Павел Крусанов:

«Цой – наполовину кореец – невольно нарушал стереотип. В повседневной жизни он был неразговорчив – не молчун, но изъяснялся всегда кратко, а иногда и веско, однако же, по большей части, без задней мысли и рассчитанных многоходовок. Даже шутил так: по-спартански, лапидарно, словно вырубал на камне слова и старался, чтобы их оказалось поменьше. Вершиной остроумия для такого человека, видимо, должна была бы стать шутка без слов: шутка-жест, шутка-акция. Свидетельствую: случались у Цоя и такие».

Алексей Рыбин:

«Свин познакомился с ребятами из группы ”Палата № 6“, и они стали активно принимать участие в общем веселье. Песни были замечательно мелодичны, что сильно выделяло их из общего, довольно серого в музыкальном отношении питерского рока. Лидер группы Макс (Максим Пашков) пел профессиональным тенором и здорово играл на гитаре, а ансамбль отличался просто замечательной сыгранностью и аранжировками. А что такое аранжировка, молодые битники тогда вообще понятия не имели, и все это было чрезвычайно интересно и ново. ”Палата“ играла довольно специальную музыку – панк не панк, хард не хард, что-то битловское, что-то от Black Sabbath – в общем, интриговала».

В общем, Максим и сам Виктор быстро влились в тусовку и вскоре стали принимать довольно активное участие в панковских мероприятиях «свинской» компании и всевозможных панк-акциях, о чем свидетельствуют очевидцы и чудом сохранившиеся фотографии.

По воспоминаниям участников компании Свиньи, тусовку очень веселили всевозможные загородные прогулки, распитие портвейна и различные хулиганско-панковские импровизации, эпатажные провокации, рассчитанные на обывателей, например демонстрация голого тела рыбакам и отдыхающим.

Федор Лавров, музыкант группы «Народное ополчение»:

«Они все бухали вместе. Просто я тогда еще в школе учился и не видел Цоя. Когда я познакомился со Свиньей, там уже сменилась тусовка».

Павел Крусанов:

«Каждая наша встреча сопровождалась радостным распитием портвейнов, сухих вин, горьких настоек и в редком случае водки, что было сродни разведке боем на незнакомой территории – мы тщились узнать, какие ландшафты скрыты там, за гранью трезвого сознания, и что за звери их населяют».

Не стоит сильно удивляться таким воспоминаниям. Молодежь (особенно предпочитающая рок-музыку) во все времена стремилась к «расширению сознания» различными способами и средствами. Этого не отнять и у нынешних 15–20-летних молодых людей. Просто реакция человеческого организма может быть разной: юношеское увлечение или зависимость до конца жизни… А всевозможные приключения и происшествия, думаю, составляли не меньшую часть жизни многих читателей этой книги.

Антон Галин:

«Сейчас, по воспоминаниям, может сложиться такое впечатление, что все эти люди – особые. Но ничего особенного, у нас была обычная жизнь. Советская и постсоветская. Ну ходили и хохотали. Никакой политики, кстати. Все были абсолютно аполитичны. Абсолютно никакой антисоветчины. Ну так, иронично относились к Брежневу, но ни об одном из своих знакомых я не могу сказать, что это был такой ярый антисоветчик типа Солженицына. Все просто как-то оттягивались, реально оттопыривали свою жизнь, как хотели. Тогда просто не было ничего. Просто пытались весело проводить время. Никаких развлечений, никаких дискотек, ничего нет. Развлечений никаких. Если сам себе не придумаешь, то никаких и не будет…»

Евгений Юфит:

«Как-то мы с Цоем шли на место сбора компании. Пока шли, Цой нашел дохлую утку и стал тащить ее за лапу, хотел порадовать Свинью. Она была еще не тухлая, но так… запашок уже шел. Когда проходили мимо трамвайного кольца со зданием для диспетчеров, выскочили пять водителей, они сказали нам: ”Все, ребята, идите к нам, вы убили утку, сейчас мы милицию вызовем“. Мы с Цоем с радостью пошли, естественно… Эти начали звонить в милицию, но та отказалась ехать из-за дохлой утки… К тому же в здании, куда нас привели, из-за запаха стало ясно, что утка абсолютно несвежая… И когда нас спросили: ”А где вы ее взяли?” – мы ответили, что ”убили ее дней пять назад и вот все ходим с ней, не знаем, куда ее…”»

Алексей Рыбин:

«Мы подходили к пивным ларькам, покупали пиво и выливали его друг другу на головы, чем повергали в кому очередь мужиков, дрожащих от похмелья, которые стояли сорок минут за кружкой пива, – и вот какие-то уроды, отстояв эту очередь сорок минут, с шутками и прибаутками покупают себе по кружке пива и друг на друга его выливают… Люди просто цепенели. Никто нас не бил за это, потому что они не могли даже пошевелиться, они были парализованы этим зрелищем. Никто не кричал, очередь просто замирала… В милицию же нас не забирали, потому что менты не понимали, что это такое».

Очень часто можно услышать рассказы Рок-клубовских «стариков» о том, как Свинья и Цой покупали шарики в киоске, наполняли их использованными презервативами и окурками, привязывали на нитку и спускали из окна на подоконники к соседям… К примеру, Антон Галин, друг детства Виктора Цоя, рассказывал, как они с Цоем ловили голубей, креативно раскрашивали их красками под попугаев и выпускали обратно на улицу. Доказать правоту или лживость подобных историй сегодня уже попросту невозможно. Да и не нужно, наверное.

Павел Крусанов:

«Ребят этих отличал здоровый цинизм и бестрепетное отношение к жизни, что немудрено – в девятнадцать лет думаешь, что друзья вечны, а счастье может длиться пусть не годами, но все равно долго. Когда Пине (Пиночету) милиционеры в ЛДМе отбили селезенку, Цой на мотив известного по той поре шлягера (”У меня сестренки нет, у меня братишки нет…“) сочинил собственную версию этой песенки, которую в присутствии пострадавшего всякий раз негромко озвучивал:

Характерно то, что это вовсе не казалось нам бестактным: все смеялись, даже бедный Пиня…»

Позднее Максим Пашков вспоминал:

«Надо отдать должное Виктору Цою. Он хотя и участвует в этих мероприятиях (спали и мылись все вповалку, голыми), но на фоне других сохраняет человеческое лицо, чувство юмора и не опускается до пошлости. Цой был гораздо консервативнее всей остальной компании и в наших ”забавах“ никогда не шел до конца. Наверно, это шло от какой-то его внутренней застенчивости… В нем никогда не было разнузданности».

Осенью 1980 года «Палата № 6» распалась, потому что лидер группы и автор песен Максим Пашков утратил интерес к занятиям музыкой, поступил в театральный институт на курс В. В. Петрова и ушел с головой в театральную жизнь. В начале 1981 года группа выступила на сейшене в общежитии СПБГТИ на улице Здоровцева в компании с «Пеплом», где к ним присоединился флейтист Борис Ободовский из только что распавшегося «Пилигрима», но той же весной «Палата № 6» окончательно ушла в прошлое.

Евгений Титов:

«Когда Свинья поступил в театральный институт в 1979 году, отец ему передал каким-то образом в подарок некоторую сумму денег, и эти деньги все были потрачены на музыкальную аппаратуру. Также что-то добавила Лия Петровна. Весь аппарат стоял дома, включая барабанную установку. И начались почти ежедневные домашние репетиции и веселье. Угрозы соседей, приходы участкового, милицейских нарядов – мама отбивала все наезды. И в конце концов договорились, что до 19.00 можно греметь и ”репетировать“ как угодно, но не позже. Это всех устраивало. Тогда же он познакомился с Цоем и Алконом (Максим Пашков), и у Свиньи репетировала ”Палата № 6“ – группа, в которой Цой играл на бас-гитаре. У Цоя тогда еще не было собственных песен. Его тогда выгнали из реставрационного училища, а Свинья бросил театральный и нигде не работал. Они почти каждый день проводили вместе на Космонавтов, у Свиньи дома или где-то еще. Так было года два, пока Цой не переметнулся в компанию Гребенщикова».

Вот что рассказывал сам Андрей Панов:

«А я как раз в это время свалил из театрального, ни черта не делал. Сидел дома, играл на гитаре, группу подыскивал. Сам до этого полгода как за гитару взялся. Аппаратуру купил, меломанство забросил… Поступал в институт, и тут на мои плечи падают полторы тысячи деревянными – от папы. Мой папа свалил из страны законным путем в семьдесят третьем. И по их правилам, если ребенок учится, бухгалтерия оплачивает обучение. Финансирует его образование, значит. Конечно, я сразу купил всякого: барабаны там, три-четыре гитары… Все на это ухнул, короче. Взялся сразу за гитару и настолько заразился, что поехал и поехал. Каждый день с утра до ночи».

Как вспоминал Илья Смирнов, двух месяцев обучения на курсе Игоря Горбачева Андрею хватило, чтобы решить окончательно: «Играть надо в жизни, а не на сцене». Как видно из воспоминаний Свиньи, он, получивший от жившего за рубежом отца приличную сумму денег, покупает неплохой набор аппаратуры, музыкальных инструментов и создает первую в стране панк-группу, куда чуть позже приглашает Цоя играть на бас-гитаре. Цой, обладавший некоторым музыкальным опытом, согласился помогать на репетициях и концертах и первое время добросовестно выполнял функцию бас-гитариста, что очень нравилось Андрею, поскольку из тогдашнего окружения Свиньи играть толком никто не умел.

Андрей Панов:

«Конечно, я у Цоя много спрашивал – типа аккорды не аккорды… Как это сделать, как взять… У Максима с Витей группа была в техническом плане очень сильная. У нас сейчас таких нет. Ни в Рок-клубе, нигде. Потому что люди занимались музыкой, а не то что там – в рок играли».

Многие друзья Свиньи, да и сам Андрей, частенько подтрунивали над Цоем, призывая его к сочинению собственных песен, но Цой как-то умело уходил от темы. Видимо, сказывались комплексы, которые появились из-за влияния Максима Пашкова, считавшего себя бесспорным лидером в «Палате № 6». Но вскоре, после дружных уговоров друзей, Цой все-таки пробует что-то сочинить сам, и у него получается.

Вот что рассказывает об этом Андрей Панов:

«Цой был басистом, ничего не писал тогда. Поскольку Максим относился к нему несколько иронически, что ли, Цой был всегда очень зажатый. Комплексанутый, даже так скажу. Когда же мы остались с ним, два бездельника, я чуть ли не каждый день стал приезжать к нему по утрам. У него любимое занятие было снимать с пленки. Или читать. С ушами все в порядке, снимает, как рентген. Jennifer Rush снял, что удивительно! Там маразматические аккорды, очень сложно… Очевидно, что человек, который жутко много читал и жутко много снимал, должен был и сам начать писать, но у него был комплекс… И вот однажды, когда мы толпой писались у меня, мы на него насели: что тебе, мол, стоит стихи написать, музыку сочинить… Цой все кривлялся, а мы выпили и наседали, наседали… Он вышел в коридор и с натуги чего-то написал, помню, даже была там фраза о металлоконструкциях. Наша была накачка, панковская. Типа – все панки, все против… Мы посмотрели – действительно неплохо написал. В первый раз. А потом прорвало. Очевидно, если человек с малого возраста читает, аранжирует, должно было прорваться».

Олег Котельников, художник, друг Виктора Цоя:

«Андрей Панов, между прочим, именно он повлиял на Цоя в свое время, чтобы тот занялся написанием песен. Вместе играли – Виктор играл на басу и все время молчал. Неожиданно выдал какое-то двустишие, на что Свинья ему резко сказал:

– Ты должен песни писать, стихи. Мы все пишем, а ты сидишь и молчишь все время. Не стесняйся, у тебя получается лучше, чем у нас. Одни эти твои две строчки обо всем говорят – пиши, Витька, пиши!

Свинья, как все знают, был начитанный, образованный, папа у него был известный и крутой балетмейстер, авторитет у него был. И Виктор стал писать, а спустя полгода-год записал первый альбом».

Как было на самом деле, неизвестно, но прорыв действительно произошёл, и с одобрения друзей Цой начал сочинять что-то свое. Самой заветной мечтой его была покупка нормальной гитары. И вот когда однажды родители уехали на юг, оставив сыну девяносто рублей (из расчета три рубля в день), Виктор немедленно потратил все деньги на приобретение двенадцатиструнной гитары.

Андрей Панов:

«Был такой хороший случай. Родители уехали на юг, оставили Цою девяносто рублей из расчета треха в день. А у Цоя была мечта, как и у всех, – двенадцатиструнная гитара. Он побежал и тут же ее купил. 87 рублей она стоила. А на сдачу, поскольку голодный, у парка Победы купил беляшей по шестнадцать копеек. И, значит, натощак их навернул. Он очень долго потом это вспоминал. Говорил, лежал зеленый, один в квартире, блевал, умирал. До туалета было не дойти. Лежал несколько дней. С тех пор беляшей не ел».

Месяц Цой жил впроголодь, но зато теперь у него была гитара, о которой он так долго мечтал. И вот вскоре счастливый обладатель двенадцатиструнной гитары, оправившись от последствий отравления, явил на свет песни «Вася любит диско» и «Идиот».

Андрей Панов:

«Мне нравилось, я ему подыгрывал. Потом Цой просто стал репетировать с моим ВИА…»

Антон Галин:

«Все играли как-то сессионно в ”АУ“. Были такие сессионные музыканты, играли сессиями. Все приходили к Свинье. Это был лишний повод выпить, и все говорили – сегодня будем играть что-нибудь. Все просто нажирались винища и что-нибудь там потом играли».

Борис Стожаров, знакомый Виктора Цоя:

«Цоя я помню. Когда он приходил, сидел в углу, что-то мычал-бренчал, что-то играл…»

Панов часто хвалил Цоя за то, что он мастерски снимал аккорды всевозможных западных групп и умело пародировал многих советских исполнителей, в частности Боярского, чьи стиль и манера в какой-то мере повлияли на молодого Цоя.

Андрей Панов:

«Он неплохо пародировал советских исполнителей – жесты, манеры… Особенно он любил Боярского. И Брюса Ли, но это уже потом. А с Боярским было заметно очень. Он ходил в театры, знал весь его репертуар, все его песни. Ему очень нравилась его прическа, его черный бодлон, его стиль. Цой говорил: ”Это мой цвет, это мой стиль“. И действительно знал и исполнял репертуар Боярского очень неплохо».

Мнения самого Цоя о Боярском, увы, не сохранилось, но вот что касается черного, то доступны несколько интервью Виктора, в которых тот говорит о своей любви к этому цвету.

Алексей Рыбин:

«Мы Боярского слушали, развлекались, и Виктор некоторые песни наизусть знал. Да что там Боярский! Мы на концерт Валерия Леонтьева в СКК ходили! Это же было профессионально, почему не посмотреть. Я вот Эдуарда Хиля люблю до сих пор».

Евгений Титов:

«Да что там Боярский… Мы со Свиньей на концерт Педко Педкова вместе ходили, сидели на первом ряду, ”фанатели“. Даже билеты покупали. В начале 80-х был такой болгарский эстрадный исполнитель, с усами как у таракана или Вилли Токарева, с кордебалетом. Может, это творческий псевдоним был такой, я не знаю. Мы афишу увидели, прикололись – решили сходить. Может, его звали Петко Петков, но все равно смешно. Он был не просто Педко, а еще и Педков. Двойной удар. И афиша была красивая – в центре сидит этот шпендик Педко, с огромными, торчащими в разные стороны усами, а его облепила толпа полуголых девок, и все довольные. Круто, в общем… Боярский отдыхал».

Антон Галин:

«Я прекрасно помню, как я, Свинья, Цой и еще пара персонажей культовых ходили в оперу с пивом. Сидели там, пиво жрали на балконе и слушали оперу».

Сергей Селюнин, музыкант группы «Выход»:

«Как это ни странно, Цой и Боярский были очень похожи. Не то чтоб на одно лицо, нет, но в том, как они проходили мимо ”Сайгона“. Оба в черном и по сторонам старались не смотреть. В общем, такие оба индифферентные. Разница только в том, что Михаил Сергеевич служил в Театре Ленсовета, и ”Сайгон“ ему, по большому счету, был не нужен – просто по дороге попадался, а Цой, когда уже почти великий стал, по старой памяти наверное, забредал случайно. И еще одно существенное отличие: Цой увидит Марьяну и давай бурно целоваться, а Боярский никого у ”Сайгона“ не целовал совсем. Брезговал, наверно».

Про симпатии Цоя к Боярскому не очень ясно, поскольку спутники молодости Виктора говорят одно, а вот друзья более позднего периода такого увлечения засвидетельствовать не могут.

Рашид Нугманов, режиссер фильма «Игла», вспоминал:

«Дело в том, что ни сам Виктор, никто из его близких, с кем я общался, о таком увлечении не говорил. Но ведь противоречия тут на самом деле нет. Если уж быть педантичным, то надо бы, конечно, уточнить, чтобы потом не было разногласий. Я никогда не слышал от Виктора о его интересе к Боярскому или об их встречах».

В октябре 2014 года журналист газеты «Правда Севера» опубликовал интервью, взятое у Виктора Цоя в конце июня 1990 года. Приведу отрывок:

– У вас были какие-то очень любимые исполнители в детстве, в отрочестве?