Калинов мост. Змей Горыныч Пациашвили Сергей

Глава 9.

Село Пичаево.

Церковное пение эхом разносилось по храму Преображения. Ратмир не знал ничего прекраснее этого чудесного многоголосья, и всё существо его трепетало от того, что он был частью этого великого действия, пел в хоре вместе с другими юными послушниками. Голос его был не плох, он даже научился играть на гуслях, и все отмечали, что у него хороших слух. Конечно, Ратмир не был хорошим певцом, и когда пел один, выходило как-то не складно, высокие ноты глохли, низкие становились похожими на рёв медведя, но здесь всё было иначе. Здесь его голос поддерживался множеством других голосов: грубых и нежных, мелодичных и не очень. Здесь его голос звучал как настоящая музыка, а эхо превращало его в поистине волшебную мелодию. Сердце трепетало от восторга, и было уже совсем не важно, что в эту ночь Ратмир плохо спал из-за кошмаров с преследовавшим его змеем, что совсем недавно его бросила любая и ему навсегда была перекрыта дорога в высшее общество, что недавно уехали греки-живописцы – единственные духовно близкие ему люди. Здесь юный художник занимался искусством, занимался тем, что ему действительно нравилось в высшем обществе. Казалось, ничто не может помешать ему наслаждаться этой возвышенностью, ничто не может напомнить ему, что высшее общество в лице княжны отвергло его и низвергло обратно в Людин Конец. Но тут лишь на мгновения Ратмир устремил свой взор на прихожан церкви, и голос его вдруг затих. Здесь был Путята. Тысяцкий редко заходил в храм на службу, видимо, был очень занят, а, возможно, считал это слишком скучным, но его присутствие в мгновение ока заглушило трепет в душе юного послушника. Ратмир почувствовал, как ненависть поднимается у него из груди, почувствовал, что его враг здесь, совсем рядом, и вряд ли будет другой шанс достать его.

– Ратмир, – послышался голос отца Феодосия, – ты чего замолчал?

– Прости, святой отец, – произнёс послушник, – мне что-то не хорошо. Горло болит, застудил, наверное.

– Ладно, иди, помоги Луке очистить подсвечники. А то народу больно много, свечи уже ставить некуда.

С трудом сдерживая радость, Ратмир пошёл выполнять задание монаха. Но что делать дальше? Он приблизился к своей цели, но его противник был здесь ни один. Путята пришёл без семьи, хоть это хорошо, но рядом с ними были люди из его ополчения. Как заставить его сразиться с послушником, и как одолеть этого, хоть и не молодого, но крепкого воина? Вопросов было слишком много, и Ратмир, не зная, как на них ответить, с тревожным видом очищал подсвечники, доставал старые, уже почти догоревшие до конца свечи, освобождал место для новых. Он лихорадочно пытался что-то придумать, но ничего не приходило в голову. Как бы поступили мальчишки из Людина Конца, будь они на его месте? Он видел их склоки множество раз и даже сам пару раз безуспешно в них участвовал, однажды ему даже сломали нос, но это было ещё до его поселения в Неревском конце Новгорода. Но вот Путята шепнул что-то на ухо одному ратнику из ополчения и направился к выходу. Он уходил, никто и не надеялся, что он отстоит всю службу до конца. Ратмир набрался смелости, вспомнил все свои драки, количество которых можно было пересчитать по пальцам одной руки, и пошёл вперёд, так и не решив, что делать дальше. Он столкнулся с Путятой прямо у входа и чуть было не упал.

– Ты чего, с ума сошёл? – прокричал тысяцкий.

– Я…я…– замямлил Ратмир.

– Смотри, куда идёшь, мальчик.

– Это ты смотри, куда идёшь, – бросил ему Ратмир, удивляясь собственной дерзости.

– Что? – злобно нахмурился Путята.

– Ты меня чуть с ног сбил, бычара, – поднимался на ноги Ратмир. В следующее мгновение чья-то огромная рука схватила его за горло и потащила как игрушку.

– Как ты меня назвал? – взглянул на него Путята, – тебе жить надоело, щенок?

– Хочешь меня убить? Давай, попробуй, – наступал послушник.

– Ратмир, – послышался вдруг строгий голос отца Феодосия, – как смеешь ты дерзить нашему тысяцкому? Прошу простить его, владыка. Он немного не в себе, умом тронулся в последнее время, видения какие-то ему мерещатся.

– А, да ты дурачок, – снисходительно отпустил его Путята, – тогда всё понятно. Ну ты, святой отец, осторожнее со своими дураками, не подпускай их к мирным людям. Прости, что ухожу, дела у меня, не могу остаться.

И Путята переступил порог храма и вскоре совсем исчез из виду.

– Ты чего вытворяешь? – взглянул на Ратмира отец Феодосий.

– Я же рассказывал тебе, святой отец, – произнёс послушник, – он взял в жёны…

– Нет, ты чего вытворяешь? Ты что, хотел сразиться с тысяцким, прямо здесь, в храме? Ещё одна такая выходка, и больше в храм я тебя не пущу. А сейчас иди, сделай сорок поклонов, прочитай десять раз «Отче наш» и хорошенько подумай, что ты сделал.

Ратмиру ничего не оставалось, как подчиниться. Он был унижен и опозорен. Отец Феодосий не верил в него и, конечно же, не поддержал его в борьбе против Путяты. Для него это были лишь греховные устремления плоти, посланные Сатаной. В поведении Ратмира он видел лишь плотское желание женщины и плотское стремление овладеть её. Юный послушник не мог объяснить, что желания его намного выше плоти, что, возможно, через любовь к женщине он и хочет испытать вообще всю мощь и красоту любви, которая есть Бог. Почему-то сейчас, на пути в село Пичаево Ратмиру вспомнился именно этот момент из его прошлого. Он не любил об этом вспоминать, воспоминания причиняли ему боль, и всё же именно тогда, после того дня Ратмир понял, что он не воин, что любое желание женщины – это грех, как и любое насилие и любой вызов тому, кто сильнее. Теперь же ему предстояло сражаться. Из села выходила толпа вооружённых мужиков. Всем хотелось верить, что это не повториться, что в этот раз всё будет иначе, но хуторяне наверняка уже услышали о том, что случилось в Гуляево. Услышали о расправах, о пьянстве, последовавшем за этим, о сожительстве некоторых богатырей со вдовами убитых. Ведь некоторые зажиточные хуторяне были многоженцами, а, значит, по христианским меркам, не имели законных жён вообще, а потому каждая жена язычника в их глазах превращалась в падшую женщину. Конечно, далеко не в глазах всех богатырей, лишь таких как Эдвард Хромой или Гарольд, или печенегов Талмата и Госты, отец которых сам имел множество жён, но сыновья уже давно забыли смысл многожёнства и видели в этом лишь развлечение. Но жители села Пичаева совсем не слышали о убитом упыре, поскольку зверь этот был один, и этот добрый поступок в их глазах совсем не делал богатырей друзьями. И всё же, всем хотелось верить, что Всеволод Хрящ сможет договориться с местными, рассказать про убитого упыря и уверить всех в честности своих намерений. Воеводе даже позволили проехать вперёд без знамён, как он просил. Но чем больше богатыри наблюдали за его беседой с мужиками, тем больше понимали, что что-то идёт не так. Вот один из мужиков, наконец, замахнулся топором и с шумом ударил по щиту воеводы.

– В атаку! – тут же скомандовал Олег, и уже спешившиеся богатыри побежали по луговой траве, достающей им до колен.

Ратмир с одной стороны бежал рядом с Гарольдом, с другой – держался Айрата и Филиппа, стараясь на отставать. Он уже мог удержать в руке щит, но копьё всё равно висело и было выставлено вперёд намного меньше, чем у других витязей. Возможно, это и спасло поначалу Ратмира, поскольку он всё-таки отстал и, стоя за богатырскими спинами, услышал, как огромные камни барабанят по щитам. У каждого второго хуторянин в руке была праща, которой он запускал камни с огромной силой. Это были не те мелкие камешки, которыми пастухи гоняли свой скот, теперь пращи заряжались настоящими валунами. Богатыри закрыли головы щитами и медленно шли вперёд. Ратмир чувствовал, как нервная дрожь начинает одолевать его, но старался этому не поддаваться. «Скоро всё закончится, – твердил он про себя, – Их мало, нас больше, в прошлый раз всё закончилось быстро, и в этот раз будет не долго»

– Бам!

Огромный камень угодил ему по щиту и словно вернул Ратмира в реальность. Первые ряды богатырской дружины уже добрались до своих врагов, Всеволод в это время уже успел уйти к своим. Бойня была в самом разгаре. Гарольд словно крюком зацепил одного мужика своим копьём и тащил на себя. Хуторянин бился и сопротивлялся, но вскоре палица Эдварда размозжила ему череп.

– Ко мне, сукины дети! – закричал Гарольд, и хуторяне попятились от него назад. Казалось, ещё немного, и они сдадутся, Ратмир молился об этом, но несчастные ещё сопротивлялись. Богатыри уже пробивались вглубь хуторского ополчения, и, чем дальше они заходили, тем больше рассеивались, гоняясь за мужиками. В какой-то момент Ратмир вдруг понял, что впереди него нет никого, кроме озлобленных хуторян. Он стоял на месте, не решаясь напасть, мужики тоже не спешили идти в атаку, опасаясь вооружённого, хорошо защищённого витязя. Но вот огромный камень вылетел из толпы. Ратмир почувствовал сильный удар по голове, железный шлеп словно вмялся в его лоб. Послушник упал на землю, в глазах у него помутнело, по лицу текло что-то липкое. С ужасом Ратмир увидел, как на кончике его носа набухает капля крови. Последний раз он видел столько своей крови, когда ему сломали в детстве нос. Когда муть прошла, Ратмир увидел сначала бегущего к нему издалека Айрата, а зачем почувствовал чью-то тяжёлую ногу у себя на груди. Хуторянин злобно что-то твердил на незнакомом языке, в руке у него был кинжал.

– Нет, нет, – взмолился Ратмир, – прошу тебя, пощади.

Но в следующий момент острое лезвие уже устремилось к его шее. Ратмир с силой прижал подбородок к груди, и кинжал резанул его по лицу, разрезал губы. Послушник вскрикнул от страшной боли, шея его снова открылась для удара, но тут грудь хуторянина пробило копьё, и он отлетел в сторону.

– Живой? – склонился над раненным Айрат, – Чёрт бы тебя побрал, неужели так трудно держаться рядом со мной и Филиппом? Вставай давай.

Он подал Ратмиру руку, и тот поднялся на ноги. Послушник взглянул на хуторянина, который хотел его убить. Тот лежал на земле, истекая кровью, из живота его торчало огромное копьё, слово пчелиное жало. Но лицо хуторянина было полно злобы, он всё твердил какие-то ругательства на своём языке и пытался встать. Выходило не очень, мужик лишь приподнимался на лопатках, напрягая ноги, и снова падал на землю. И так раз за разом, судорожно пытался встать, не осознавая, что уже мёртв, выкрикивал одно и тоже на своём языке, лицо его была напряжено, а штаны уже были мокрыми. И вдруг неожиданно этот умирающий истекающий кровью хуторянин… запел песню. Ратмир не понимал слов, он лишь видел картину звучного хриплого пения умирающего, видел, что выражение лица Айрата как-то странно изменилось, видимо, его тоже ужаснуло это зрелище. Ратмир никогда бы не смог спеть так красиво, не смотря на годы пения в церковном хоре. Голос мужика разносился эхом, хуторянин никак не хотел умирать, хоть рана его была и смертельна, он был как муха с оторванными крыльями и лапами, как бабочка, заживо приколотая в гербарий. Ратмир почувствовал, что голова его закружилась, он снова потерял равновесие и рухнул в обморок.

Глава 10.

Выживший.

Весной в саду пахло просто невообразимо приятно, и потому в эту пору Ратмир и Милана чаще всего проводили время именно здесь. Кони по грязи с трудом довозили их повозку до места, но, когда княжна и её юный страж оказывались в саду, это уже не могло их беспокоить. На деревьях совсем недавно распустились почки, в разные голоса запели птицы, ловко перескакивающие с ветки на ветку. Ветер был прохладный, но приятный, а редкие облака на чистом голубом небе напоминали пуховые перины для богов. Всё здесь было прекрасно: и запахи, и распустившиеся на ветках цветы, и она. Укутанная в расшитый платок и тёплое платье, княжна устремила свои большие голубые газа в небо. Ратмир же в голубизне её глаз видел больше неба, чем у себя над головой, в лице её видел больше весны, чем вокруг. Свежий ветер играл с её волосами, и в этот момент Ратмир больше всего завидовал ветру, при каждом вздохе её грудь высоко поднималась. О, она специально дышала как можно глубже, чтобы уловить все чудесные весенние запахи, и, возможно, Милана даже не представляла, как она прекрасна, как совершенна и в этот момент. Она позволяла ему любоваться собой, но не долго.

– Сыграй что-нибудь, – попросила она.

– Я ещё мало что умею, – отпирался Ратмир.

– Ну, давай же, – нежным кокетливым голоском просила она и толкала его плечом. И Ратмир брал гусли, которые совсем недавно были куплены им на торжище и ещё пахли древесиной, и начинал перебирать струны. Это было проще, чем могло показаться, но юный художник боялся, что она слышала музыку настоящих гусляров, которые играют на княжеских праздниках и рассказывают под музыку всякие старинные байки. Ратмир не был сказителем, не был и музыкантом, но он старался как мог, и, казалось, его мелодия очень хорошо вписывался в этот весенний пейзаж. Он просто перебирал струны, иногда меняя манеру перебора и любовался на княжну, смотрящую в небо. Было в её взгляде что-то неземное, что-то не от мира сего, но это вовсе не делало её хуже. Милана щурилась на солнце, и от этого ещё больше походила на милое дитя. Её странности и причуды забавляли Ратмира.

– Смотри, – говорила она, – вон, видишь, жар-птица.

– Где, – смотрел в небо Ратмир.

– Вот же, смотри. Перья, большой хвост, клюв. Разве не похоже?

Действительно, облако чем-то по форме было похоже на птицу. Но почему именно на жар-птицу, Ратмир взять в толк не мог, да и не пытался. Он лишь улыбнулся и согласился с ней.

– Взгляни, – продолжил он, – а вот это словно дружина идёт.

– Какая-то маленькая дружина, – премило улыбалась Милана, глядя на облако с дюжиной похожих на витязей в строю сгущений.

– Ты играй, играй, – говорила княжна, – у тебя так хорошо получается.

Эти слова согревали душу Ратмиру, и он продолжал перебирать струны.

– Нельзя передать, как чудесно играть вот так для тебя, – говорил он, – быть для тебя полезным, даже в таких мелочах.

И снова ему удалось вызвать её улыбку с долей смущения. Милане было одновременно и неловко и приятно, но всё же больше приятно. Ратмир ласкал её слух и был счастлив находиться рядом с ней.

– Знаешь, что я думаю, – вновь заговорила она, – эту усики у тебя под носом, они совсем тебе не идут, их надо сбрить.

– Хочешь, чтобы я брил лицо? – удивлённо спросил Ратмир.

– Да, а почему нет? У тебя красивое лицо, зачем прятать его под бородой?

– Красивое лицо? – улыбался теперь Ратмир, – И что же в нём красивого? Все монахи, художники, даже твой брат – князь, все носят бороды.

– У моего брата борода совсем не большая, – не сдавалась девушка, – он стрижёт её, чтобы слишком не выросла.

– Посмотри, у меня нос немного кривой, – говорил Ратмир, – мне его сломали в драке. Разве такое лицо может быть красивым?

– Правда? – забеспокоилась Милана, лицо её выражало искреннюю жалость, – как это случилось?

– Обычная драка в Людином Конце. Я и другие ребята играли с мальчишками старше, вдруг налетели другие, стали бить старших, и нам досталось. Я швырнул в одного грязью, прям в глаз ему попал. За это он и дал мне по носу.

– Какой ужас, – тревожилась княжна.

–Да, там ужасное место, – говорил Ратмир, – люди с детства не знают любви, но знают тяжёлый труд и постоянные склоки друг с другом. Мне тогда было всего 13 лет, как выяснилось, старшие, с которыми мы играли, воровали рыбу из сетей, а те, что напали ни них, были сыновья рыбаков. Я с радостью забыл бы обо всём, что там было. Многое я и так не помню. А рядом с тобой я вообще забываю всё плохое. Жизнь прекрасна, а жизнь рядом с тобой – это счастье.

И снова он смог вызвать улыбку на её лице. Милана взяла его за руку и взглянула в глаза, как часто любила делать.

– И всё же, усы надо сбрить, – отворачивалась она.

– Да я даже и не умею, – всё ещё сопротивлялся Ратмир, – порежу ещё себе лицо, тогда точно придётся носить бороду.

Её рука была ещё в его руке, и он прижался к ней губами, стал целовать пальцы, каждый пальчик, видел нежность в её глазах и милую улыбку на лице. Она запускала ему пальцы в волосы, он целовал её ладонь, задерживал её руку у себя на лице и снова и снова целовал мягкую белую ладонь. Красивое лицо. У него красивое лицо. А он и не знал. Нужно было непременно сбрить пушок под носом, чтобы продолжать нравиться ей. Она, совершеннейшее создание на свете, прекраснее которого он не знает, считает его красивым и гладит его по длинным волосам.

– Ну хватит, – капризным голосом заговорила она, – сюда идут.

И они вновь отпряли друг от друга, как делали уже множество раз, и сидели как ни в чём не было, хоть и любой, кто когда-нибудь любил, легко разглядел бы нежность в их глазах.

Красивое лицо. Теперь он смотрел в кадушку с водой и видел огромную резаную рану, наскоро зашитую серыми нитками. Нижняя и верхняя губа были порваны, теперь они выглядели кривыми, левая сторона лица будто застыла в гримасе отвращения. Неужели с этим ужасным шрамом он проживёт весь остаток жизни? Ратмир не мог в это поверить и продолжал пристально вглядываться в свои кривые губы. На голове у него была затянута тугая повязка, видимо, богатыри сочли, что у него был сильно пробит череп. Если бы не было железного шлема, теперь погнутого и дырявого, возможно, так бы оно и было. Ратмир плохо помнил, как его притащили в избу, с трудом вспоминал отступление хуторян. Но теперь художник снова был в безопасности, хоть ужасные образы не переставали преследовать его. Дверь с скрипом открылась, и в комнату вошёл Филипп.

– Ну как ты? – произнёс он.

– Мне, наверное, очень повезло.

– Да. Это уж точно. Ты выжил, Айрат спас тебя. Теперь ты его должник. Хотя, по совести, спасти тебя должен был Гарольд, ведь ты его ученик. Но варяг, наверное, был занят в этот момент, убивал кого-то из местных.

– Филипп, – печально опустил взор Ратмир, – моё лицо….

– Ерунда, почти ничего не видно под щетиной. Отрастишь бороду побольше, и вообще никто не разглядит. У меня тоже есть шрамы на лице, один на щеке – огромный, мне его оставило копьё одного чародея. Ударил бы чуть правее, и пробил бы мне голову. Пойдём, поедим. Мы уже достали припасы местных. Ты есть-то сможешь?

– С такими ранами это будет просто, – улыбнулся Ратмир, но тут же нахмурился, улыбка причинила ему новую боль.

Не успели они выйти из избы, как им встретился Гарольд. С серьёзным видом он пошёл прямо на них, взял Ратмира грубо рукой за подбородок, повернул его голову в одну сторону, затем в другую и вдруг засмеялся всем своим существом.

– Красавец, – произнёс скандинав, – А ты живуч, собака.

И с этими словами он с силой обхватил Ратмира рукой за плечи и так в обнимку пошёл с ним дальше.

– Это ничего, – говорил Гарольд, – главное, что не обмочился в этот раз. В штаны мочиться – это совсем не дело, не по-богатырски. Ну да ладно, забыли, на тебе всё заживает как на собаке. Кстати, я вижу, у тебя на лице уже есть шрам, только сейчас заметил. На носу, откуда он? Тебе ломали нос?

– Да, давно это было, мне было 15 лет, – отвечал Ратмир, – мой отец тогда только умер, есть было нечего, мальчишки подговорили меня воровать рыбу из сетей рыбаков. В первый раз всё прошло, как по маслу, а во-второй раз нас уже ждали.

– Ну а что дальше, рассказывай, – оживился Гарольд.

– Ну и дали мне в нос.

– А ты что? В штаны помочился. Хе-хе.

– Нет, я взял кусок грязи и залепил гаду в глаз. На время он ослеп, а я набросился сзади и начал душить. Когда меня оттащили от него, он уже был без сознания. Я думал, что он умер, но Бог спас меня, я не стал убийцей.

– Ха, а ты, оказывается, не такой уж святоша, как я думал. Или нет, Монашек? Ты не врёшь мне.

На мгновение Ратмир уловил укоризненный взгляд Филиппа.

– Я этим не горжусь, – заговорил художник, – это было ещё до того, как я принял послушание.

Наконец, они пришли, и Гарольд отпустил своего ученика. В избе Ратмир встретил Айрата, который встретил его радостными объятиями. Все здесь встречали художника радостными возгласами. Первое ранение, сильный шрам, и он, выжил, пережил уже свой второй бой, хоть ему прочили смерть ещё в первом.

За большим дубовым столом собрались уже почти все богатыри, кроме тяжело раненных и умирающих, которых сложили в отдельной избе. Олег, как обычно, сидел рядом с Всеволодом. Недовольное лицо воеводы теперь было похоже на сморщившийся сухофрукт. Очевидно, он уже сутра успел о чём-то повздорить с сотником. Но Олег, как и всегда, снова взял верх, по крайней мере, вид у него было не такой недовольный. Местные женщины подавали богатырям мясо и яйца, принесли горячего хлеба и мёда, поставили кувшины с квасом и вином. Вина по настоянию Всеволода было не много.

– Товарищи, – поднялся с места Олег с деревянной кружкой в руке, – воевода Вольга дал нам не лёгкое поручение. На этой земле зреет восстание, а мы знаем, что в любой момент могут вернуться колдуны. Если повториться то, что было три года назад, когда по всей новгородской земле хуторяне шли за колдунами, когда в Новгороде наступил голод и разбои, то мы больше не можем считать себя богатырями. Мы должны продолжить свой не лёгкий путь. Мы заглянем в другие сёла близ Змеиной Заставы и подавим восстания хуторян в самом зародыше. И когда здесь появятся колдуны, мы будет ждать их на заставе, уверенные, что нас не предадут местные. И дождёмся помощи из Новгорода.

– Что ж, желаю вам удачи, – поднялся вдруг Всеволод, – я же со своими людьми возвращаюсь на заставу. Воевать против простых землепашцев я не буду. Вы, новгородские суки, никогда не знали крестьянского труда, я же сам из крестьян, и я больше не буду воевать против своих.

Лицо Олега покраснело от ярости, желваки напряглись, а деревянная кружка, казалось, вот-вот лопнет у него в руке, выплеснув своё содержимое на стол.

– Ты нарушишь приказ воеводы Вольги? – сквозь зубы проговорил он.

– Ты не воевода Вольга. Ты лишь сотник. А воевода здесь я. И если хочешь спокойно жить на моей заставе, советую покориться. С колдунами же нам помогут справиться волхвы. Они такие же чародеи, они почувствуют приближение колдунов и обо всём мне доложат. Пойдём, братцы, нам пора домой.

И с этими словами Всеволод вышел из-за стола, и больше половины богатырей поднялись и последовали за ним. Олег сел на лавку, с трудом разжал зубы, чтобы испить из кружки вина.

– Ну, что будем делать, сотник? – спросил Гарольд.

– Разве не понятно? Мы возвращаемся на Змеиную Заставу.

Глава 11.

Живопись.

Ратмир стоял в сером песке и боялся пошевелиться. Страх сковал всё его тело. Он молча наблюдал за тем, как огромные шершавые змею прокладывают себе путь по этому песку. Они были ни на что не похожи, их уродливые змеиные тела были словно искусственно приделаны к такому де чешуйчатому туловище. Сверху чешуя была чёрной, как земля, снизу белой. Туловище с тремя змеиными шеями и головами имело и четыре когтистых лапы, которые и помогали ему перемещаться. Змеи на этот туловище как-то неестественно извивались, будто хотело оторваться и уползти, и в то же время словно принюхивались и искали что-то. Ратмир в деталях мог разглядеть это ужасное существо. Чешуя на его теле и шеях была значительно грубее и мельче, чем у обычных змей, под каждой из голов свисал морщинистый подбородок, на головах же были многочисленный шишки, похожие на рога, которые выступали даже на выпуклых лбах. Всё это делало существо больше похожим на сухопутную ящерицу, и всё же было в нём что-то и от водной стихии, что чувствовалось сразу. Возможно, уродца выдавали зелёные глаза, покрытые специальной пеленой, какая была у рыб и позволяла им видеть в воде. На змеиных шеях поблёскивала какая-то слизь, какую нельзя увидеть у сухопутных ящериц, но которая постоянно присутствует не теле у змей. И всё же, это существо принадлежало не только водной стихии. Было что-то ещё, что Ратмир пока никак не мог разглядеть. Он не мог понять, зачем змеям такие грубые головы, такие мощные и многочисленные зубы в пастях и, конечно же, странные кадыки. Юный художник видел это существо в мельчайших деталях и при желании смог бы изобразить его, но сейчас он застыл как в копанный, боялся издать даже малейший звук, готов был закопаться в этот странный серый песок, лишь бы существо не заметило его и не разорвало, как игрушку.

– О, это ты, Монашек? – послышался позади знакомый хриплый бас, – тебе что, жить надоело?

Ратмир в ужасе обернулся, ожидая увидеть Гарольда, но вместе этого разглядел Путяту. Послушника мало беспокоило, почему тысяцкий говорил голосом Гарольда, он с дрожью ужаса повернул голову обратно, и увидел, что все шесть мерзких зелёных глаз отвратительного существа смотрят теперь на него. Одна из змеиных голов открыла свою розовую пасть и вдруг… заговорила человеческими словами, хоть и грубым, больше похожим на рык голосом:

– Придут печенеги – погибнет застава. И змеи тогда победят.

– Нет, нет, – в ужасе дрожал Ратмир. Он не мог пошевелиться, застыл в оцепенении и чувствовал лишь дикий ужас перед мерзким созданием, подобным при этом человеку. Вокруг монстра же возникло едва заметное белое свечение, существо шаркнуло когтистой лапой и вдруг взмыло в воздух. Ратмир чувствовал, как всё больше уходит в песок. Песка уже было ему по колено, и он продолжал тонуть. Но юный послушник был даже рад утонуть в этом песке, чтобы не видеть этих неестественно парящих в воздухе змей с туловищем ящерицы. А существо неспешно делало круги на небе, осматривая местность, и, наконец, начало снижаться. Путята был ещё здесь, но теперь он держал в руке свой меч, лицо его приняло воинственное выражение. Ещё мгновение, и, казалось, он сам бросится навстречу мерзкому монстру. Но этого делать не пришлось. Чудовище снижалось прямо на Путяту. Тысяцкий замахнулся, но не достал лезвием врага: монстр был слишком высоко. Существо парило прямо над Путятой и никак не хотело снижаться. Ратмир увидел, что все три змеиных голов сделали глубокий вдох, и огромная чешуйчатая грудь стала ещё больше раза в два. И затем из ноздрей всех трёх змеиных голосов вырвались струи жёлтого пламени и устремились на Путяту. Тысяцкий вскрикнул от ужасной боли, лихорадочно замахал мечом, но это было бесполезно. Он горел, слово факел, а монстр всё извергал пламя. В какой-то момент Ратмир почувствовал, что чувство ужаса на мгновение пропало и сменилось чувством удовольствия. Ему почему-то нравилось наблюдать, как сгорает заживо Путята, постепенно превращаясь в чёрный горящую головешку. Но даже когда всё тело тысяцкого обуглилось, когда на нём нельзя было различить никаких признаков одежды или кожи, он всё равно продолжал издавать крик боли, исходящий откуда-то из самого нутра. Наконец, ужасная казнь закончилась. Пламя потухло, на месте, где только что стоял тысяцкий, появилась дымящаяся горста серого песка. И тут новая волна ужаса охватила Ратмира. Он понял, что это за серый песок, затягивающий его всё глубже, понял, что всё эти есть прах сотен, возможно, тысяч заживо сожжённых людей. Праха было невообразимо много, он был повсюду. И Ратмир почувствовал невероятное отчаяние от того, что вот-вот и сам превратиться в эту горстку праха. Вся его любовь, все его страдания и устремления, все чудесные воспоминания о Милане станут лишь горсткой праха посреди таких же гор. Ратмир лихорадочно пытался выбраться, но, чем больше он двигался, тем быстрее тонул в прахе. А монстр тем временем уже приближался, на этот раз он спустился на землю, сел прямо в серый песок напротив напуганного до смерти послушника.

– Нет, нет, – молил лишь Ратмир, – Почему? Кто ты? Что ты?

– Я – Змей Горыныч, – отвечали в один голос мерзкие пасти монстра, – и я уже близко.

А затем он стала набираться воздух в грудь. Ратмир вырывался изо всех сил, кричал и молился, но это было бесполезно. В следующее мгновение три огненных струи устремились прямо на него.

– Не-е-ет! – прокричал Ратмир и вдруг почувствовал пуховую перину, мокрое от пота одеяло, бревенчатые стены. Он был жив, это был всего лишь кошмарный сон.

– Чего разорался? – произнёс кто-то из богатырей.

– Опять твой змей? – раздался в темноте голос Филиппа.

– Да, он называет себя Змеем Горынычем. Наверное, потому, что он будто горит и сам извергает огонь.

Оставаться здесь Ратмир больше не мог и отправился на улицу. На дворе уже занимался рассвет, небо становилось тёмно-синим, звезды на нём почти все исчезли. Ратмир чувствовал невыносимый жар, будто он продолжал ещё гореть изнутри. Рядом с избой стояла наполненная водой поилка для лошадей, в неё послушник опустил руки и к своему удивлению увидел поднимающийся кверху пар. Понемногу жар начинал спадать. Ратмир не понимал, что происходит, но ложиться снова спать боялся. Вот уже шёл третий день, как богатыри вернулись на змеиную заставу, и всё это время его мучили кошмары. Однако сегодняшний кошмар был особенно ужасен, сегодня он вдруг начал воплощаться в реальности. Ратмир и впрямь начинал гореть и не понимал, что с ним происходит. Лишь одно могло успокоить юного художника, и все пять дней он предавался этому успокоению сполна, радуясь, что ничто не отнимает его времени. Ратмир вернулся в избу и взял оттуда небольшую сумку из мешковатой ткани. Набросив её на плечо, он направился к задним воротам заставы. Ворота эти почти всегда были открыты, поскольку располагались рядом с рекой – притоком могучей Волги. Сюда приплывали торговые корабли, а вода весной поднималась под самые городские стены. Змеиная застава была расположена очень удачно, хоть и проверить это до сих не было никакой возможности: на заставу ещё никто не нападал с момента её основания. Ратмир сел на небольшом холмике, покрытом травой, позади него были лишь городские стены, покрытые водорослями у своего основания, впереди – бескрайнее небо и заросли камышей у берега, а дальше медленно текущая вода. Ничто не могло помешать юному художнику заняться своим делом, и он достал белые дощечки, достал флаконы с порошками разных цветов, сделанные им ещё под Новгородом, и стал делать палитру. Пока смешивал порошки с водой и друг с другом, пытаясь добиться нужных цветов, прошло не мало времени, солнце уже значительно поднялось над горизонтом, а потому с мечтой отобразить на дощечках столь волшебный рассвет сегодня пришлось распрощаться. Но это не сильно огорчало Ратмира. Он понимал, что всё равно не сможет изобразить такой красоты, для этого его палитра была слишком бедна, а, возможно, и сами дощечки плохо подходили для настоящей реалистичной живописи. Но другого материала, на котором было можно писать, Ратмир не знал. Не так давно он узнал о существовании бумаги и записей на ней, но в те времена и бумага была такого качества, что на ней можно было писать лишь чёрными чернилами, про хост же он не слышал никогда. В уме юный художник всегда пытался себе представить, что бы могло заменить деревянные дощечки, но для этого ему не хватало знаний. И снова пришлось смириться, как всегда, и пытаться изобразить хоть как-то чудо, отрывшееся его взору. Трава блестела от росы, небо было чистым и оттого казалось поистине бесконечным. Но как изобразить бесконечную синеву, как изобразить блеск росы? В отчаянии Ратмир отшвырнул дощечку в сторону. И тут в голове стали вновь возникать ужасные образы из его сновидений и из реальной жизни, которое лучше были бы кошмарными видениями сна. Но последние были реальными воспоминаниями, и напоминанием о тех ужасах было лицо Ратмира, изуродованное ужасным шрамом.

Но тут он увидел выходящих из ворот горожан. В основном здесь были женщины, которые, вероятно, хотели воспользоваться речной водой для хозяйственных нужд. Ратмир молча наблюдал за ними, разглядел даже прекрасную дочь воеводы Всеволода, которая так напоминала ему Милану. Он тоже заметила его, хоть и тут же отвернулась, сделав вид, что не замечает. А затем женщины приступили к стирке, достали грязные вещи из корзин, зачерпнули воды в кадушки и ушаты. Теперь пейзаж был испорчен их присутствием, и Ратмир вынужден был оставить своё занятие. И всё же, принадлежности, необходимые для рисования, не убрал. Юные девушки только в самом начале помогали своим матерям, а затем детская натура в них победила, и они начали брызгать друг дружку водой, бегать и веселиться. Их звонкий смех эхом разносился вдоль реки, и Ратмир не заметил, как и сам начал улыбаться. Возможно, это и привлекло к нему местных красавиц. Сначала они подошли гурьбой, и, смеясь и переглядываясь, стали спрашивать, чем он тут занимается. Им было любопытно, никогда прежде они ничего не видели. Ратмир, как смог, объяснил им, что пытается изобразить красоту этих мест.

– Зачем это нужно рисовать на досках? – спрашивала дочь Всеволода, – ведь мы и так каждый день видим здесь эту красоту. Она жмурилась на солнце, и в этот момент особенно походила лицом на Милану. Ратмир почувствовал, как сжалось у него сердце, но не подал виду.

– Вы видите это каждый день, – отвечал он, – но я ведь уеду, и, возможно, этих мест больше не увижу. А так, вдалеке отсюда я всегда смогу вспомнить вашу землю.

Эти слова не могли не понравиться местным девушкам, а Ратмир в это время продолжал, обратившись уже к дочери воеводы:

– Во ты, например, очень красива. Такую красоту редко встретишь, но все люди смертны, и старость беспощадна ко всем. И если бы я мог изобразить твою красоту, мог запечатлеть в красках твой лик, то, возможно, ты бы смогла показывать картину своим детям, когда морщины уже коснулись бы твоего лица. И никто бы не забыл, как ты была прекрасна.

– Ты и вправду это можешь? – удивилась девушка.

– Правда, – отвечал Ратмир, – хочешь, покажу?

И она согласилась, и, казалось, когда она начала позировать ему, то стала ещё прекраснее, чем была. Возможно, она уже знала, что делает её краше, как нужно сделать волосы, надуть губки, задумчиво нахмурить лобик. И девушка даже и представить не могла, как она в этот момент похожа на княжну – сестру новгородского князя. Сначала её подруги были рядом, но потом им это быстро надоело, и они ушли по своим делам. Дочь воеводы же продолжала здесь сидеть, оставшись с художником наедине.

– Воевода твой настоящий отец? – спросил он невзначай.

– Нет, – печально нахмурилась девушка, – мой отец погиб. Мы жили в селе Пичаево, когда к нам пришли колдуны, точнее, их слуги из людей. Они забирали дань, не жалели никого. Когда отца не стало, мы голодали, но Всеволод взял её третьей женой, с тех пор голод прекратился.

– Значит, твои братья – Вацлав и Игорь, не сыновья твоей матери?

– Нет, их мать умерла недавно. Моему настоящему брату – 12 лет, его зовут – Фома.

– О, он – христианин. А тебя как зовут?

– Агния, – почему-то раздражённо отвечала девушка, – чего ты так долго? Дай посмотрю.

– Нет, – отвёл в сторону дощечку Ратмир, – ещё не готово.

– А когда будет готово?

– Дай бог к вечеру.

– Нет, я так долго не могу ждать. Моя матушка будет ругаться, у меня ещё много дел.

– Тогда в другой раз закончим. Завтра. Хорошо? Придёшь сюда с утра?

Агния засомневалась, но всё же ответила:

– Приду.

И с этими словами почти бегом направилась к городским воротам. Она была легка и прекрасна, как когда-то Милана. Ратмир видел в ней сходства, но не хотел, отказывался видеть отличия. Для художника был теперь один критерий красоты: сходство с княжной. По ней он мерил всё, любой звук, что напоминал звучание её голоса, считал чудесным пением, любую девушку с похожей фигурой считал самой желанной, и повсюду искал её глаза, и когда видел что-то похожее, начинал умиляться, хоть сердце его и наполнялось при этом тоской.

Глава 12.

Талмат и Госта.

Стройные вороные скакуны неслись галопом по пыльной дороге. Всадники не жалели их и гнали всё быстрее и быстрее. Они не боялись свалиться с коней, их ноги и бёдра были невероятно крепки, ведь с раннего детства их обучали верховой езде. Печенеги, как и почти все в то время, не знали седла и стремени, но в отличии от всех, кочевники могли сражаться, не слезая с коней. Мёртвой хваткой их ноги обнимал тела скакунов, их крепкие пальцы хватались за гривы или вожжи, и уже никакие ветры, никакие неистовства разбушевавшегося жеребца не могли свалить их на землю. Талмат и Госта догоняли повозку, запряжённую всего одной лошадью и гружёную сеном. Мужик гнал во весь опор, и, хоть у него была хорошая фора по времени, шансов уйти у него не было никаких. Вскоре печенеги уже были рядом, схватили за вожжи его коня и грубо его остановились. Всё было кончено. Мужик попытался бежать, но Госта набросился на него, как хищник, и свалил на землю, а затем достал кинжал.

– Может отрезать тебе уши? – произнёс сухим голосом Талмат, – наш отец любил отрезать чужакам уши.

– Нет, лучше отрежем его отросток, – подхватил разъярённый Госта, – и то, что под ним. Чтобы ты, собака, больше никогда не мог ласкать женских бёдер.

– Скажи, Вышко, у тебя есть женщина? – спросил Талмат.

– Есть, – дрожащим голосом отвечал мужичок.

– Ты хочешь ещё зачать ей детей? Хочешь? Говори!

– Да, хочу.

– Тогда лучше не дури. Ещё раз такое повториться, и я разозлюсь.

Вышку еле живого от страха усадили в телегу. Ему нужно было лишь показать этим дикарям самый короткий путь до Волги, а потом он отправится домой. Хуторянин в душе уже ругал себя за свою самонадеянность. Уже шли вторые сутки, как он путешествовал с этими чужеземцами, ряженными в славянские камзолы. Вышко лишь выехал за сеном, и тут же был схвачен. Вторые сутки он не видел своей семьи, а до Волги путь был не близкий. И вот, пока его спутники спали, мужик тайком увёл за собой своего коня с телегой и надеялся добраться домой. Здесь уже чужаки бы его не тронули. Но всё вышло иначе. Воины из незнакомого племени не испугались погнаться за ним, хоть их было всего двоя, не испугались нарваться на местных. Причин такой смелости Вышко никак не мог понять, и объяснял для себя это тем, что на самом деле их здесь не двоя, а больше. Не понятно лишь было, откуда они взялись: внешне чужаки были больше похоже на южан. Один, тот, что постарше и звался Талматом, брил бороду, лицо имел узкое и немного вытянутое, чем напоминал лошадь. Сходство усиливалось ещё и тем, что свои длинные чёрные волосы он убирал на затылке в некое подобие конского хвоста. Второй, что помладше, носил совсем короткую бороду, длинные сальные патлы спадали ему на лицо и на плечи, взгляд был хмурый и полный неистовой злобы. Талмат всегда был хладнокровен, что давалось ему очень нелегко. Он постоянно сдерживал своего младшего брата, который был жесток и свиреп не по годам. Сначала христианскую веру принял старший из братьев, а уже затем он заставил тоже самое сделать и младшего. Госта слушался старшего брата, как слушался своего отца, когда тот ещё был жив. В 992-ом году от рождества Христова он погиб, сражаясь против таких же печенегов при Трубеже, на стороне князя Владимира. После той битвы князь решил избавиться от своих союзников-печенегов и переселил в город Владимир, основанный им на ростовской земле. Там печенеги помогали владимирцам отражать атаки половцев, и ряды их поредели ещё больше. А затем братья уехали в Новгород, где поступили в городское ополчение, в сотню Олега Медведя, которая в скором времени в полном составе перешла в богатырское ополчение, под начало воеводы Вольги.

Вышко больше не пытался бежать, вечерами Талмат привязывал его к своей ноге перед сном. Так они и добрались, наконец, до реки, которая была столь огромна, что противоположный берег её казался лишь узкой чёрной полоской на горизонте. Сомнений не было, это и есть могучая Волга.

– Нужно переплывать, – говорил Талмат, сдирая шкуру с убитого им в лесу зайца, – здесь колдунов точно нет.

– Нужна лодка, – вымолвил Госта, разводящий в это время огонь, – Вышко, не знаешь, где достать лодку?

– Нет, я не знаю, – отвечал хуторянин и вдруг взмолился, – отпустите меня домой. Меня семья ждёт. Я же довёл вас во Волги, как и обещал.

– Ты-то нас довёл, – говорил Талмат, – только не верю я тебе, после того, как ты пытался нас провести. Вот отпустим мы тебя, а кони наши здесь останутся, на берегу. А кони хорошие, дорогие. И только ты знаешь, где они. Заберёшь их себе, и дело с концом. А, может, и своих приведёшь, чтобы поквитаться с нами.

– Нет, нет, – судорожно мотал головой Вышко, видя злорадную улыбку на лице Госты, – я на вас никакой обиды не держу. И хорошо вас понимаю. Признаю, был не прав. Никакого вреда вам чинить я не буду.

– И мы должны поверить тебе на слово? – проговорил Госта, доставая свой длинный кинжал.

– Прошу, поверьте мне, – взмолился Вышко, падая на колени. Талмат безмолвно выбрасывал заячьи кишки в воду и был безучастен. Госта подошёл совсем близко.

– Встань, – приказал он мужику.

Вышко поднялся, дрожа всем телом. В следующее мгновение острое лезвие скользнуло ему по горлу, кровь фонтаном брызнула в лицо и на одежду Госте. С отчаянным хрипом хуторянин рухнул замертво. Госта сел возле горстки хвороста, и, как ни в чём не бывало, продолжил разводить костёр. Вскоре Талмат принёс готовую заячью тушу, а из веток стал подниматься дым.

– Умойся, – проговорил старший брат, – и одежду отмой от крови. Нам ещё нужно искать рыбака, которые переправит нас на тот берег. А этого нужно закопать, чтобы не вонял.

Рыбака они нашли очень скоро. Печенегам повезло, он тоже был один и почти не сопротивлялся их захвату. Нового проводника звали Власом, он был постарше прежнего, но и покрепче телом. Рыбак запросил вперёд плату, и Талмат швырнул ему резану. После этого Влас уже не сопротивлялся и спокойно правил старой, пропахшей рыбой лодкой. Медленно они рассекали спокойную водную гладь, и берег позади них становился всё меньше, в то время как противоположный берег всё приближался. Наконец, лодка с шорохом зашла в заросли камыша, и снова оказалась у берега. Богатыри по колено в воде стали выбираться на сушу, Влас последовал за ними.

– Не сбежишь от нас? – спросил Талмат.

– Не сбегу, – отвечал старый проводник, – если заплатите.

Госта улыбнулся и потянулся к кинжалу, спрятанному под камзолом. Вскоре на солнце снова заблестела острая сталь.

– Стойте! – воскликнул Влас, – Вы же богатыри, верно? Вы же не убьёте волхва? Вам нельзя убивать волхвов, если мы не помогаем колдунам, а я не помогаю колдунам.

– Ты – волхв? – с пренебрежительным удивлением спросил Талмат.

– Да, самый настоящий волхв, – отвечал проводник.

– А как ты понял, что мы богатыри?

– А зачем вы взяли с собой щиты? Надписи на них почти стёрты, но кресты всё равно можно различить. К тому же, вы – чужеземцы, это видно по вашим лицам, а чужеземцы редко появляются на нашей земле, и в основном в составе богатырских дружин.

– Чёрт побери, – выругался Госта, обратив на брата вопросительный взгляд.

– Волхвов убивать нельзя, – отвечал Талмат, – но кто узнает?

– Вам нет нужды меня убивать, – сопротивлялся Влас, – я могу вам пригодиться. Я помогу вам найти колдунов.

Он зажмурился, приготовившись к смертельному удару, но удара не последовало. Талмат остановил руку младшего брата.

– Что ты сказал? – спросил старший печенег.

– Колдуны, – отвечал волхв, – я чувствую, что они рядом. Я чувствую присутствие чародейской силы. И это чутьё приведёт меня прямо к ним.

– Так, значит, они здесь?

– Они где-то совсем рядом, – совсем осмелел Влас, – и без меня вам их ни за что не найти.

– Хорошо, веди нас, – распорядился Талмат.

И рыбак повёл их. Невозможно было понять, действительно ли он волхв или взялся дурачить своих жестоких спутников, но в скором времени это всё равно выяснилось бы. Они пробирались через густые лесные заросли и хрустели ветками так, что слышно было, наверное, на другом берегу. Печенеги не привыкли к лестной местности, их стихией была степь. И всё же, когда Влас шёпотом попросил их быть как можно тише, они превратились в едва слышных мышей, прячущихся за деревьями. Они были уже совсем рядом, слышали, как доносились мужские голоса. Но нужно было подобраться поближе, нужно было самим всё увидеть. И братья подкрались так близко, как только могли и увидели целую дружину. Воины были одеты в кольчуги, спину закрывали чёрные плащи – верный признак колдунов. Прищурившись, Талмат смог разглядеть возвышающееся на палке знамя – две переплетённых между собой змеи. Это был клан Змея, и нужно было посчитать, сколько их здесь. Богатыри только начали считать, но тут увидели всадника, которому помогали слезать с коня. Коренастый, бритоголовый, с большой бородой лопатой. В нём легко узнавался Мстислав – один из вождей колдунов. Но здесь нигде не было их главного вождя – Усыни. В какой-то момент Мстислав вдруг повернулся и взглянул прямо туда, где сидели братья. А затем позвал кого-то и указал туда пальцем. Так и есть, их заметили.

– Собака, – выругался Талмат, – это всё из-за тебя, волхв, они почувствовали твоё присутствие. Давай, потихоньку отползаем, они ещё на знают, где конкретно нас искать.

Но тихо отползти не получилось, Госта наступил на скрытую под листьями ветку. После этого ничего не оставалось, кроме как бежать. Позади послышался чей-то крик, заржали кони, затрещали ветки. Братья-печенеги бежали изо всех ног, волхв едва поспевал за ним. Спешно они принялись выталкивать лодку из зарослей камышей. В конце концов, когда она оказалась на чистой воде, братья погрузились в реку уже по самую грудь. И всё же, они быстр забрались в лодку и даже помогли залезть в неё рыбаку. Вёсла ударили по воде, они поплыли.

– Что же вы натворили! – схватился за голову волхв, – что же…

Но тут стрела угодила ему прямо в шею. Лицо волхва исказилось в гримасе боли, и он рухнул на дно лодки. Госта тут же бросил своё весло, схватил щит и закрыл себя и спину брата. И как раз вовремя, поскольку тут же сразу нескольку стрел попали в щит или в лодку. Талмат грёб изо всех сил, они отрывались, и вражьи стрелы не могли их достать. Но тут на реку стал опускать туман, взявшийся буквально из неоткуда. Поначалу братья обрадовались: в тумане в них точно не попадут. Но Талмату всё сложнее становилось грести. Он взглянул на вёсла и увидел на них пучок зелёных водорослей.

– Что это? – недоумевал Госта.

– Это их чары, – отвечал старший брат.

– Успеем доплыть?

– Не знаю. Помогай, мне слишком тяжело. Думаю, стрелять они уже больше не будут.