Преступно счастливая Романова Галина
– Делов-то! Это не скандал! – фыркнул Гришин, сально заулыбался, заерзал, заерзал. – Там, может, весь педагогический коллектив с ним спал и…
– Вот именно, Гришин! Это не скандал. Это, конечно, некрасиво, неэтично, но не тянет на скандал, из-за которого Николаева могла уволить своего личного жандарма. И уж точно не тянет на мотив для двойного убийства.
Он проговорил это очень тихо, почти шепотом, искренне надеясь, что Гришин не услышит. Но тот услышал. Его глаза остановились на переносице Волкова. Рот приоткрылся. Спина выпрямилась, а руки замерли у горла. Ну, суслик просто какой-то, Гришин этот.
– Вы считаете, что все началось тогда?! Много лет назад?!
– Не могу утверждать, капитан. Это одно из моих предположений. Одна из версий. Угарова умерла. Выпила снотворного, полезла принимать ванну и захлебнулась благополучно. Все выглядит именно так. И не будь она боевой бабой, имеющей прямо противоположные сделанному привычки, я бы поверил. Но я точно знаю, что она никогда не принимала снотворного и прекрасно засыпала. И точно знаю, что она имела обыкновение принимать ванну утром после того, как возвращалась с пробежки. Тот, кто навестил ее в вечер ее смерти, мог не знать об этом.
– Скорее всего не знал! – покивал Гришин, все еще прижимая руки к горлу.
– А спустя какое-то время под колесами скрывшегося с места происшествия автомобиля погибает ее подруга Николаева. Все выглядит как несчастный случай. Может, так оно и было. Но… Но я не верю, капитан!
– И я тоже. – Гришин дернул кадыком, потрогал его пальцами, будто тот мог прорвать тонкую кожу шеи. – И товарищ полковник ведь не верит, так?
Волков промолчал.
Гришин тоже заткнулся. И даже не шевелился какое-то время. В кабинете повисла благодатная тишина, которую многие именуют гнетущей. Волкова она не угнетала, а расслабляла, позволяя плодотворно размышлять.
– Две подруги, замешанные в давнем отвратительном скандале, а может, и еще в чем-то, поочередно умирают. В совпадения такого рода я не верю. Их убрали, Гришин. Убрали грамотно, не оставляя следов. И повторюсь, если бы мы не знали о предпочтениях Угаровой, мы бы запросто поверили в несчастный случай. Что же теперь, капитан? Как узнать, кому помешали подруги? Новый ли скандал или старый способствовал тому, что их устранили?
– Скорее всего что-то произошло совсем недавно, – авторитетно кивнул Гришин, расслабляя спину и удобнее облокачиваясь на спинку рабочего стула. – Кто бы стал так долго ждать? Чтобы мстить? Дело-то быльем поросло, все давно забыто, и…
– А если тот, кто причастен к убийствам, на тот момент был ребенком? – снова тихо, снова скорее для себя проговорил Волков.
– А?! – Гришин вздрогнул и опять вцепился пальцами в кадык. – Как это?! Не понял!
– Что, если в скандале, результатом которого стало увольнение Угаровой, замешан был ребенок, а?
– Ребенок? Какой ребенок, не понял?! У этих двух женщин не было детей!
– Школьник, я имею в виду, капитан, школьник.
Он уже пожалел, что начал этот разговор. Да, Гришин проявил чудеса расторопности. И сведениями о трудовой деятельности Угаровой разжился, и в школе даже побывал. Но дальше-то – тупик. Топчется на одном месте и сойти не желает. А у него вдруг снова иссякли силы все ему разжевывать и объяснять. Одному-то куда сподручнее размышлять и принимать решения.
– Вы имеет в виду, что Угарова была замешана в скандале с учащимися? Я правильно понял?
– Да, – проговорил Волков и прикрыл глаза.
Бестолковый взгляд Гришина, его глуповатая улыбка сводили его с ума.
– Но учителям об этом ничего не известно! Они мне не сказали ничего!
– Коллектив мог и не знать, на чем спалился кто-то из учащихся. Она же о результатах своей чудовищной наблюдательности докладывала только Николаевой. А та принимала решения. Вот что сделаешь, Гришин… Съездишь в отдел народного образования, попросишь архивы. И пороешься в них.
– На предмет?
Гришин тут же прикусил губу с досады. Рыться в бумагах он страсть как не любил. Он бы лучше по городу круги нарезал на своей новой машине. Пару месяцев назад купил и еще не накатался. Старался за руль садиться при каждом удобном случае. Даже в булочную за углом на ней ездил, хотя пешком было пять минут ходу.
Он бы лучше с людьми встречался и говорил с ними. Улыбался бы им, при необходимости хмурился. Все время держал бы в руках блокнот и тонко заточенный карандаш, время от времени делая на чистых страничках бестолковые заметки. Ими он потом никогда не пользовался – заметками этими. Но народ неожиданно проникался уважением. И даже говорить опрашиваемые начинали помедленнее, будто диктовали ему.
Ему вообще нравилось производить на людей впечатление умного, властного, справедливого полицейского. Это только с Волковым не выходило никак. Тот все не хотел воспринимать его всерьез. Все время скрытничал и ехидно улыбался. Странно, что сегодня разговорился. Может, потому, что голова снова разболелась?
– Так что я забыл в архиве, товарищ майор? – повторил вопрос Гришин.
Волков сидел напротив него с закрытыми глазами. И непонятно было: слышит он его или нет. Может, уснул?
Не спал. Медленно, цедя по слову, произнес:
– Точная дата увольнения Угаровой нам известна. Станем танцевать от нее.
Снова долгая пауза. Ровное дыхание. Волков точно будто в сон проваливался. Но странно, что говорить он начинал сразу после того, как Гришин пытался встать с места.
– Так вот, ты должен установить из архивных записей: кто из школьников на тот период перевелся из этой школы. Месяцем, неделей раньше или чуть позже. Но точно кто-то должен был из школы тридцать восемь перевестись. Не могли родители оставить там ребенка, которого в чем-то уличила Угарова.
Гришин недовольно фыркнул, но промолчал. Волков правильно понял его молчание.
– Считаешь, что это ерунда? Зря! Зря так считаешь, капитан.
– Но у нас нет оснований полагать… – недовольным голосом попытался возразить Гришин.
Волков не позволил.
– У нас есть все основания полагать, что Угарова перегнула палку в своей надзирательской деятельности. И пресекла или увидела нечто такое, что повлекло за собой чудовищный скандал. Но скандал не был обнародован. Из чего можно сделать вывод, что родители школьника были весьма влиятельными людьми на тот момент. И им удалось замять скандал, не привлекая внимания школьной общественности. Но ребенка они точно в этой школе не оставили. Это первая ниточка, Гришин. За нее стоит потянуть. А сейчас иди.
– Куда?
– Домой иди. Конец рабочего дня, капитан. Отдыхай. Завтра с утра поезжай в РОНО. И о результатах доложишь, – пробубнил указания Волков, так и не открыв глаз.
Гришин принялся нарочито громко двигать ящиками стола, хотя в этом не было никакой необходимости. Ключи от сейфа бились о дверцу, когда он ее запирал, как китовый хвост о сушу. У Волкова аж вена на виске вздулась от чудовищного грохота, которым Гришин старался его вывести из себя.
Но он всегда был крепким орешком. Он выдержит. Сейчас за капитаном закроется дверь. В кабинете станет тихо. И он наконец сложит в голове странную, казавшуюся Гришину нелепой картинку. У него всегда так бывало.
Он начинал обычно с центра. Мысленно рисовал ядро. В нем всегда располагались погибшие или выжившие пострадавшие. От ядра потом в разные стороны разбегались тонкие линии их контактов, знакомств, родства, каких-то ситуаций, случаев, незначительных происшествий. Эти линии, порой пересекающиеся между собой, порой бегущие параллельно, в конечном итоге превращались в искусную, созданную только им и только для себя паутину. И по ней Волков мысленно скользил, как паук, двигаясь то в одном, то в другом направлении…
– Что? – Он отвлекся и не услышал, о чем его спросил Гришин, вставший столбом у двери. – Что ты спросил, Сережа? Извини, задумался.
Спит небось, фыркнул мысленно Гришин. На всякого мудреца довольно простоты, вспомнилось вдруг! Можно сколько угодно делать мудрый вид и надувать щеки, в расследовании это не помогает. Уж он-то как никто об этом знал.
– Какой возраст примерно должен быть у ребенка, который перевелся в другую школу?
– Всех бери на карандаш, – ответил Волков.
И Гришин тут же напрягся. Неужели майору стало известно про его блокнот и тонко отточенный карандашик? Про его фиктивные записи?
– Но, товарищ майор, там их знаете сколько может быть! Это скорее всего кто-то из старшеклассников, так ведь?
– Не факт, Сережа. Не факт.
– Почему?
– С того времени прошло почти семнадцать лет, капитан. Ребенок вырос! И вполне созрел до мести, если все эти годы вынашивал ее в душе, – обронил Волков и открыл наконец глаза и глянул на Гришина. – Помнишь, да? Про блюдо, которое подают холодным?
– Ну да, – промямлил Гришин, хотя ни черта не вспомнил, откуда это.
– Так вот, просматривай всех, включая первоклашек…
Глава 8
А сегодня она неожиданно зашла в магазин детской одежды. Свернула под вывеску «Все для новорожденных». И долго перебирала в руках крохотные, почти кукольные одежки. Рассеянно перебирала, ничего такого сопливо-умильного не испытывая. Просто трогала нежнейший батистовый конверт в кружевах, брала в руки малюсенькие носочки, ползунки и распашонки и думала…
Черт, как же все дорого! Это же сколько нужно потратить, чтобы просто забрать ребенка из родильного дома?! А потом?! Он же станет вырастать из всех тряпок. Не успеешь купить что-то, а оно уже мало!
Маша помнила, как вечно ворчала ее мать по этому поводу. Как в бешенстве кидала в ее сторону туфли перед первым сентября, когда они оказывались Маше малы.
– Вымахала, дылда! – выдыхала мать, как казалось Маше, с ненавистью. – Что ни купишь, тут же мало! Денег не напасешься!..
Ее мать всегда бедствовала. У Маши деньги были. И немало. Но это пока! Она прекрасно знала, что если не пополнять копилку, то они очень быстро закончатся. А она сейчас безработная. И чем вообще закончится ее интересное положение, пока неизвестно. Ей, конечно, велели оставить ребенка, но не факт, что она послушается. Ей надо все очень хорошо обдумать, очень. У нее еще есть запас времени. Еще пара недель у нее имеется. Если за эти две недели ничего не изменится, обещания так и останутся обещаниями, она свою беременность прекратит. Съедет с квартиры, заберет с собой все самое необходимое. Остальное продаст. И уедет куда-нибудь подальше от всей этой истории, которая затянулась невероятно и измотала ей все нервы.
– Хотите что-нибудь еще посмотреть? – раздалось за ее спиной.
Маша обернулась. Продавец-консультант Таня умильно улыбалась, не забывая при этом настороженным взглядом ощупывать ее сумку. А не стянула ли она что-нибудь крохотное, пока торчала в этом дальнем углу.
– Нет, не хочу! – резко ответила Маша и небрежно швырнула пару малюсеньких носочков обратно на стойку. – Нечего подкрадываться ко мне, как шпион!
– Извините, но… – Девушка покраснела, осторожно покусала губу, виновато заулыбалась. – Это моя работа…
– Проехали!
Маша пошла из отдела, успев поймать свое отражение в большом зеркале у выхода.
А она ничего еще, о-го-го в какой форме! Ноги стройные, пока не превратились в оплывшие столбы, да, возможно, и не оплывут, если она все вовремя сделает. В талии прибавила всего сантиметр, она проверяла сегодня утром. Так его в этой легкой пуховой куртке и не заметно, этого сантиметра. Лицо даже нежнее стало, белее, что ли. Волосы по спине. Ей теперь не было нужды заплетать их в косу.
Мужчины на нее смотрят с интересом, она заметила. Правда, при выходе из отдела, где продавали все для новорожденных, она ни одного такого заинтересованного взгляда не поймала.
Н-да… Мать-одиночка никому не нужна…
И вдруг взяло зло. И Маша полезла в сумочку за мобильным телефоном. Набрала номер Богдана Сизова – этого урода, из-за которого и начались в ее жизни все непредвиденные беды.
– Алло, дорогой, это я. Приве-е-ет! – фальшиво нежным голосом пропела Маша. – Знаешь, где я?
– Не имею ни малейшего желания знать, – чрезвычайно грубо отозвался Сизов, забыв поздороваться. – Что тебе нужно?
– Для начала расскажу, где я! Я только что вышла из отдела, в котором продается все для малышей. Ты не представляешь, какие там милые носочки и маечки! Я сразу представила все это на нашем малыше, Богдан!
– Прекрати фальшивить, дрянь! – просипел он с такой ненавистью, что Маша невольно отодвинула телефон от уха.
Будто его ненависть могла ее опалить. Лишить слуха. Могла заставить ее ненавидеть саму себя.
И в груди вдруг заныла неожиданная обида. Она что, прокаженная?! Она что, не способна быть матерью, он считает?! Милка глупая, и та ребенка родила от лоха какого-то Сереженьки, который втолкал свою семью в долговую яму, а теперь заставляет жену бегать по городу и побираться. Она что, хуже Милки?!
– Я не фальшивлю, милый. – Ее голос зазвенел, как если бы она собралась заплакать. – Я на самом деле покупаю детские вещи. А они жутко дорогие. И ты мне уже сегодня, а лучше прямо сейчас должен компенсировать затраты.
– Если ты забыла, то я на работе! – все так же тихо, но с тем же напором отвращения проговорил Богдан.
– Я? Я не забыла, конечно! – фыркнула Маша. Перед ней была только что открывшаяся после пятнадцатиминутного перерыва кафешка, куда она и свернула. – Я прекрасно помню, где, кем и на кого ты работаешь. И знаю не хуже тебя, что способен сделать с тобой этот дядя, узнай он о твоей подлости.
Она села за приглянувшийся ей столик неподалеку от барной стойки и тут же небрежно махнула рукой, подзывая официантку.
– О моей подлости? Ах ты, сука!
Богдан просто поперхнулся своим шепотом и какое-то время молчал. Наверняка кусает губы, подумала она с удовлетворением. И принялась тут же листать меню.
– Девушка, пожалуйста, вот этот салатик, омлет, пирожное и чайник чая, – скороговоркой сделала Маша заказ. И тут же в трубку: – Тебе заказать что-нибудь, милый?
– Да пошла ты! – взорвался он уже громко.
Видимо, вышел куда-то. В присутствии Игоря Малышко он бы не стал так повышать на нее голос. Отношения Богдана и Маши изначально были для всех тайной.
Богдан так думал…
– В общем, так, дорогой. – Маша расслабленно откинулась в удобном креслице, провела кончиком пальца по столу, было чисто. – Я в супермаркете неподалеку от того места, где когда-то работала и где все еще работаешь ты. Но это ведь всегда можно исправить, не так ли?
– Что ты хочешь?
Все, он смирился. Он по умолчанию принимает ее условия. Оно и понятно, такого места ему уже никогда не найти. Уж Сячин Иван Николаевич постарается, узнай он о скандале. Сделает все, чтобы Богдан Сизов никогда не нашел работы в их городе. Достойной работы.
– Я хочу, чтобы ты сейчас же приехал ко мне. Мы бы вместе позавтракали или пообедали, как угодно считай. И потом вместе пошли бы в отдел, где продается все для новорожденных. И накупили там всего-всего для нашего малыша. Я понятно излагаю?
– Или что?
– Или я звоню Сячину! У тебя… – Маша мысленно проложила его маршрут, сделала поправку на возможные пробки и закончила: – У тебя полчаса, чтобы добраться. Жду!
Он приехал через семнадцать минут, она засекла время. Взволнованный, бледный, немного встрепанный, но от этого не менее привлекательный. Официантки у бара тут же сделали стойку, принявшись стрелять глазенками в его сторону.
Богдан действительно был хорош. Высокий, худощавый, но не дохлый. Гибкий. Сильный. Очень темные волосы уложены в небрежной манере, словно утром, проснувшись, он просто провел по ним пятерней. Высокие скулы, красивый рот, всегда скупо ей улыбавшийся. Черные пронзительные глаза, смотревшие теперь на нее с ненавистью.
Он был одет в офисный костюм темно-синего цвета, светло-синюю рубашку, растянутая петля галстука замерла ниже второй пуговицы. Короткое серое пальто, дорогие ботинки.
Да, Богдан знал толк в одежде. Умел выглядеть. Игорь Малышко вот сколько ни старался, ничего у него не выходило. Он не умел носить дорогую одежду. А Сизову даже и напрягаться не стоило. В нем чувствовался врожденный стиль.
Ребенок мог унаследовать от него все, все, неожиданно посетила ее мысль. Стать таким же красивым, стильным, удачливым. Подавить ее ген беспородной девки.
– Что ты хочешь?
Богдан двинул ногой удобное креслице, сел от нее подальше. Пальто не снял. Пуговицу на пиджаке расстегнул с небрежным изяществом. Вытянул ноги, скрестил их в щиколотках. Пальцы рук сплел на животе, тут же принявшись большими делать круговые движения друг вокруг друга по часовой стрелке. Маша чуть не застонала вслух. Она не знала другого мужчины, который мог бы так вот запросто возбудить ее, ничего при этом совершенно не делая. Ну, просто расстегнул пиджак, просто уселся напротив, просто шевелит пальцами. Но все так гармонично в нем, так естественно.
Может, правда родить от него ребенка? Прекрасным человечком бы получился плод их неожиданных, спонтанных отношений!
– Говори внятно и быстро. У меня совершенно нет времени.
И для наглядности он продемонстрировал ей свое запястье. Где, она точно знала, у него были часы – подарок от невесты. Дорогой подарок от дорогой невесты.
Ладно…
– Сейчас я покормлю себя и твое чадо. – Маша отломила ложечкой кусочек пирожного, положила в рот, зажмурилась. – Вкусно… Не хочешь попробовать?
– Повторяю, у меня мало времени, – прорычал Богдан.
И, упершись пятками в пол, чуть отъехал от нее в креслице, будто боялся подхватить от нее бубонную чуму или еще какую страшную заразу.
– Что тебе нужно конкретно? – спросил он, пока она доедала пирожное. – Предупреждаю сразу: выполнять твои капризы, прихоти, блажь там всякую я не намерен. Говори быстро и четко: сколько тебе нужно денег для того, чтобы избавиться от… плода…
Так и сказал, представьте! Яблоню, гад, нашел!
– Говоришь, я даю тебе денег. Ты все делаешь правильно, и мы больше не знаем друг друга.
И Богдан отвернулся от нее, принявшись нагло глазеть на официанток. Ее это, разумеется, взбесило.
– Я не собираюсь избавляться от ребенка, – с нажимом произнесла она последнее слово.
И пододвинула свое креслице так, чтобы перекрыть его взгляду всякий доступ к барной стойке. Чтобы он смотрел и видел только ее.
– Я собираюсь рожать, милый. А потом я собираюсь подать на алименты. – И Маша нежно погладила свой живот и улыбнулась Богдану – тоже старалась, чтобы нежно вышло. – Если ты, конечно же, не станешь нам помогать добровольно.
– Ты дура совершенная, Машка, да?
Богдан напряг ноги, словно собирался вскочить, и какое-то время молча рассматривал ее, будто видел впервые. А потом рассмеялся. Не ядовито, не горестно, а обычно рассмеялся, как если бы кто-то ломал тут перед ним комедию, а ему было весело.
И ей сделалось нехорошо от этого смеха. И она снова пододвинулась в креслице, чтобы быть к нему еще ближе.
– Чего ржешь, придурок лощеный?! – выпалила она и, дотянувшись, хлестнула его ладошкой по щеке. – По всем судам тебя протащу, понял! Превращу твою жизнь в кошмар! Думаешь, такой умный, да?!
– Я умный. А ты, Машка, дура! – назидательно, как взрослый дядечка, проговорил Богдан, расплел пальцы и ткнул указательным в ту сторону, где сходились ее ноги. – Думаешь, я не знаю, что я там не один побывал, а?
– Ты это о чем?!
Она отшатнулась. И почувствовала, что бледнеет. И, кажется, даже волосы у нее на затылке затрещали от напряжения.
– Я видел, Маша! Я все видел! И тебе меня больше не обмануть. Единственное, на что ты можешь рассчитывать, это на пособие для похода к врачу. Все! И оскорбленную добродетель тут передо мной не надо разыгрывать. Потому что…
– Потому что – что?!
Богдан медленно поднялся, тем же небрежным жестом вдел пуговицу на пиджаке в петлю, сделал шаг назад от столика, за которым Маша завтракала.
Она тоже поднялась, хотя с чего-то накатила дурнота и в глазах потемнело. Но это не от беременности точно. Она ее переносила прекрасно. Это от страха, наверное. Так от него бывает, она знала.
– Потому что – что?! – повторила она вопрос и тряхнула головой, пытаясь избавиться от навязчивой дурноты.
– Потому что папой твоего плода… – снова повторил он ненавистное ей слово. – Может быть кто угодно! И даже тот мужчина, с которым я едва не столкнулся, когда привозил тебе фрукты! Дрянь!
Он словно выплюнул, а не сказал. И повернулся, чтобы уйти. А она…
Она поступила, как какая-то лоховская деревенская девка из дешевого сериала, которые так обожала и обожает ее подруга Мила.
Читать бесплатно другие книги:
