Третья раса Янковский Дмитрий

Пролог

Мой скафандр изо всех сил молотил жаберными крышками, прогоняя через налитые кровью жабры бедную кислородом воду. На глубину четырех километров не проникает ни единого кванта света, здесь всегда темно, холодно и страшно. Именно здесь живет Смерть. Нет, действительно, если и есть у нее где-то логово, то именно в этой бескрайней базальтовой пустыне океанского дна. Здесь жутко даже вдвоем, а в одиночку совсем неважно, все время хочется больше света, но нельзя потакать себе в безумном расходовании «светлячков» «СГОР-4». И все же я пошел на поводу у страха, снял с каркаса очередную ракету и запустил в вышину. Там уже догорало искусственное солнышко, и будет гораздо лучше, если через пару секунд вспыхнет новое.

Когда стало светлее, я сверился с показаниями орбитального навигатора и продолжил путь. Чтобы экономить глюкозу, поддерживающую жизнедеятельность скафандра, я не врубал водометы, а двигался только на перистальтических сокращениях внешней мускулатуры аппарата. Так получалось медленно плыть всего в нескольких метрах от донной глади, но я все равно чувствовал, что скафандр выдыхается. Ему ведь приходилось дышать за нас обоих, к тому же расстояние от базы «DIP-24-200» мы преодолели не малое.

«Долговязый, ответь Копухе», – передал я в эфир жестами Языка Охотников.

Когда легкие до отказа заполнены физраствором, чтобы противостоять чудовищному давлению глубины, использовать слова не выйдет. Поэтому общаться приходится жестами – перчатка переводит движения пальцев в текст, а рация на каркасе выбрасывает закодированные сигналы в эфир.

– Я здесь, Копуха, – дрогнули голосом Долговязого биомембраны под хитиновым шлемом. – Тебя плохо видно на сонарной проекции. Ушел далеко.

«Знаю, – ответил я. – Но и здесь все чисто. Только донные акулы иногда появляются».

– Возвращайся, у тебя же скафандр голодный.

«Ничего с ним не станет. Продвинусь еще на километр по азимуту, может, найду какие-нибудь следы».

Однако аппарат действительно двигался все более вяло, и это начинало меня напрягать. Наконец я решился на крайнюю меру, снял с каркаса медицинский модуль и достал оттуда инъектор с раствором глюкозы. Чуть приподняв хитиновую пластину на животе, я нащупал инъектором пульсирующую вену скафандра и всадил в нее дозу питательного вещества. Через минуту аппарат ожил настолько, что у меня появилась возможность врубить водометы. Скафандр, подобно кальмару, набрал в мантию воду и частыми толчками погнал меня вперед, разгоняясь все больше. Сразу сделалось веселее, и если бы не «рассол» в легких, я бы даже забубнил под нос какую-нибудь песенку.

Примерно через полкилометра я нашел тушу дохлого кашалота. Акулы-падальщики и донные ракообразные уже порядком ее объели, но все же при ближайшем осмотре я без труда определил причину гибели животного – в боку зияла здоровенная рваная рана, словно в кашалота пальнули из ракетомета с близкой дистанции. Хотя даже от попадания ракеты рана была бы поменьше. Нет, тут поработала живая тварь, скорее всего скоростная торпеда-биотех, вроде «Барракуды», с которой мне уже приходилось встречаться. Взрывается она не так сильно, как противокорабельные пожиратели планктона, поскольку рассчитана на уничтожение живой силы противника, но оказывается достаточно и для кашалота. Зато у «Барракуды» скорость такая, что можно не волноваться – и на водометах от нее не уйдешь. Так что если сонар засекает такую цель, то остается одно – драться.

Я поежился, вспомнив схватку с «Барракудой» в Средиземке. Если бы не подмога со стороны Рипли, если бы она не подставила себя под удар, я бы не справился с этой тварью. Странно только, что в этот раз такая же торпеда напала на кашалота. Не приходилось мне раньше слышать, чтобы биотехи атаковали обитателей океана.

«Здесь кашалот дохлый, – сообщил я Долговязому на базу. – Похоже на прямое попадание биотеха. Первый раз вижу, чтобы целью оказалось животное».

– Ого! Вот это находка! Ну ты молодец, Копуха! Торпеда просто так на зверя не нападет. Скорее всего кашалот вошел в охранную зону. Будь осторожен, такие места контролируют обычно с десяток хищниц. Тварь может быть где-то рядом.

Предупреждение было лишним, поскольку сонар скафандра работал в широком радиусе и предупредил бы меня заранее о появлении скоростной цели. Но очередной «светлячок» над головой начал меркнуть, и это никак не прибавляло оптимизма. Запустив еще одну ракету, я не выдержал и снял тяжелый гарпунный карабин с боевого каркаса. С такой штуковиной, снаряженной десятью активно-реактивными гарпунами, прибавляется смелости даже на дне океана.

Закончив осматривать тушу кашалота, я развернулся, чтобы снова выйти на азимут. Но в этот момент пискнул сонар, и через секунду выдал на прозрачный хитин шлема зеленый текст параметров цели. У меня сердце чуть не разорвалось от страха – цель была не одна. Пара из «Барракуды» и более тяжелой «СГТ-30» шла точным курсом на меня.

Светящиеся бактерии на мониторе быстро складывались в меняющиеся цифры – полтора километра удаления, тысяча триста метров, тысяча двести… Недолго думая, я поймал в сетку прицела «тридцатку», поскольку маневренность у нее похуже. Даже на таком большом удалении она вряд ли увернется от разогнавшегося гарпуна. Едва пискнул сигнал захвата, я вдавил спуск, и меня крепко толкнуло в плечо отдачей. Гарпун белой стрелой рванулся вперед, расчертив черное пространство глубины надвое.

Секунды через две детектор прицела показал точное попадание, что меня сильно обрадовало – даже опытным охотникам не всегда удавалось с первого раза поразить хоть и медлительную, но вполне сообразительную «тридцатку». Но не успел я об этом подумать, как меня шарахнуло ударной волной. Это же надо было попасть точно в хитиновый язычок детонатора! Не повезло.

Удар был страшным – все же тридцать килограммов смешанного с азотной кислотой жира, из которого состоит боевой заряд биотехов, при взрыве создают чудовищную компрессию, во много раз усиленную высоким давлением придонных глубин. На столь крепкую затрещину я как-то не рассчитывал, поэтому не сумел удержать карабин. Он плюхнулся на дно, подняв серую пелену ила, я хотел рвануть вниз, за ним, но скафандру от удара досталось больше чем мне. От серьезной контузии глубинный аппарат сначала замер, сжавшись, а затем задергался в конвульсиях, отказываясь подчиняться моим нейрокомандам.

Прозрачный хитин шлема дал трещину. Само по себе это не страшно, ведь давление сдерживал не он, а несжимаемый «рассол», закачанный внутрь скафандра и внутрь легких, но это создавало проблему другого плана. Между слоями хитина жили светящиеся бактерии, из которых складывался текст показаний приборов и средств связи. Так что без них я остался глух, слеп и совершенно беззащитен перед ужасом глубины.

«Светлячок» наверху замерцал последним светом и погас, оставив меня в полной, кромешной, непроницаемой темноте. Я хотел сорвать еще одну ракету с каркаса, но ничего не вышло – мышцы скафандра дергались в судорогах, не позволяя мне сделать ни одного осмысленного движения.

От ужаса и начинающегося удушья я проснулся и чуть не упал с кровати. Было еще темно, рядом под одеялом посапывала Леся, а за окнами мерно вздыхал океан. Все было как обычно. Даже сны об охоте, сны-воспоминания, сны-ужасы, стали привычными. Вот уже год, как они преследовали меня по ночам. Я просыпался вот так, иногда вскриком будил Леську, но ничего ей в подробностях не объяснял. Она подозревала, что мне снится служба. Точнее знала. Но сейчас она спала, и это было прекрасно.

Я тихонечко поднялся с кровати, подошел к окну и нажал кнопку, поднимающую прозрачный акрил. Привод сработал почти бесшумно – Леське построили прекрасный дом. В комнату ворвался легкий океанский ветер и звон цикад. Океан шипел, урчал прибоем в темноте, как огромный зверь, ворочающийся во сне. Я постоял немного, закрыл окно и осторожно залез к Леське под одеяло.

Сегодняшний сон немного отличался от всех предыдущих. Он не был воспоминанием в прямом смысле слова. В нем все было настоящим – сверхглубинная база, Долговязый, скафандр, «светлячки», торпеды… Все как во время охоты. С той лишь оговоркой, что мне не пришлось побывать в такой ситуации. Один раз я столкнулся с «Барракудой» в Средиземке, эту отчаянную битву не раз еще буду вспоминать, но вот «тридцатку» на дне океана мне брать в прицел не приходилось. Была возможность, когда приближался к Поганке, но боги морские миловали. И к чему такой сон?

Я ощутил нарастающую тревогу, пока неосмысленную, непонятную, очень далекую. И все же вполне материальную. Торпеды «СГТ-30» не относятся к автономному классу. Они входят лишь в систему боевых охранений более крупных, более серьезных объектов. Таких, какой была, к примеру Поганка. Но Поганку я своими руками взорвал. Все пятьдесят тонн нитрожира. К чему же тогда этот сон? Воспоминание, бред или предчувствие?

Хотя какое предчувствие, барракуда его дери? Мне ведь никогда, ни при каких обстоятельствах не уходить больше на океанское дно. Все, кончилась для меня охота. Жив остался – и то хорошо. Леся не раз говорила об этом.

Я перевернулся на бок, подтянул одеяло до носа и снова уснул.

Глава 1

День рождения

Мы с Лесей брели по берегу и глядели, как океан медленно катит тяжелые волны. На ней, поверх купальника, была только черная рубашка из тонкого шелка, с пуговицами из перламутровой раковины. Ветер играл краями ткани и перебирал короткие Леськины волосы цвета спелых каштанов. За ней на песке оставались следы босых ног. Я тоже разулся и закатал штаны до колен – ступни приятно проваливались в прохладный песок.

Вообще, на прибой можно смотреть бесконечно, я заметил это давно. К тому же океан всегда разный. Для некоторых это банальная истина, но на самом деле они все упрощают. Им кажется, что океан может быть пасмурным или солнечным, ночным или дневным, ветреным или тихим. Однако у каждого из этих состояний так много оттенков, что когда научишься распознавать их, поймешь, что одно и то же не повторяется никогда.

Каждая волна, как минута жизни – подкатывается, наступает, существует какое-то время, а затем растворяется в бесконечности мира. Мы шли молча. Океан всегда создает шум, сравнимый с музыкой – он не мешает говорить, но, если хочется, можно слушать только его, причем в подобном молчании нет налета неловкости, которая всегда возникает между собеседниками в тишине.

Волны накатывались, теряли силу и отступали, повинуясь единому ритму, неизменному миллионы лет. Леся только что рассказала мне забавную космогоническую теорию, придуманную буддистами в незапамятные времена. И мне хотелось ее обдумать. Тем более что берег для этого – самое место. Согласно древней концепции возникновение Вселенной есть ни что иное, как выдох Будды – он выдыхает, создавая миры, а потом вдыхает и мир исчезает. Вдох-выдох. Очень все просто. Но в эту простоту легко вписывается вся сложность мира, как та, которую ученые уже открыли, так и скрытая от нас до сей поры. Вдох-выдох. Большой Взрыв, расширение Вселенной, а затем, возможно, остывание и сжатие. Ученые говорят «возможно», но Леська уверена, что вслед за расширением и остыванием непременно наступит сжатие, нагрев, а потом новый взрыв, в горниле которого возникнут другие миры. Она сама хоть и биолог, но к науке относится странно, на мой взгляд. Точнее, у нее к науке свой подход, как и ко всему остальному – даже ко мне.

Сегодня мой день рождения. Утором я проснулся с ощущением грусти, не понимая, что стало причиной этого. Может, забытые обрывки сна? Сон приснился действительно странный, но сейчас его ощущения уже улеглись, потускнели, стерлись. Может, меня огорчило отсутствие Леси рядом, когда я проснулся утром? Она редко просыпалась раньше меня и уж точно никогда первой не готовила завтрак. Обычно мы делали это вместе, а тут аромат печеного тунца проник в комнату, едва я открыл глаза. И тут до меня дошло – причиной печали был именно мой день рождения. Этот праздник всегда с грустинкой, но сегодня зацепило как-то особенно сильно. А за окном, как на зло, клубились тучи на горизонте.

Такое ощущение сквозит в японских текстах, описывающих цветение сакуры. Нежные лепестки падают, и ветер уносит их навсегда. В эти дни в Японии возрастает число ритуальных самоубийств. Я знал, что сакура часто цветет как раз в мой день рождения – второго апреля. Этими мыслями я решил не делиться с Лесей, она поздравила меня, подарила большую ракушку, и мы вместе позавтракали тунцом. Я старался выглядеть веселым, но чем больше усилий я прикладывал к этому, тем больше тревога и грусть одолевали меня.

После завтрака мы вышли прогуляться вдоль берега. Кажется, Леся догадалась о моем состоянии, и наш разговор, разбавленный длинными паузами, приобрел философский характер. Тучи наползали с юга сплошной пеленой. Они были еще далеко, но меня потихоньку начинало колотить от предчувствий.

– Почему ты так мало рассказывал мне о службе в охотниках? – Леся подобрала с песка камушек и забросила далеко в океан.

Что я мог ей ответить? Что с берега океан похож на великолепного зверя, заключенного в клетку? Или рассказать, что я не могу спокойно смотреть за черту горизонта, зная, что больше не попаду за нее? Или как трудно мне без боли вспоминать о глубине, зная, что километровая толща воды никогда больше не стиснет меня? Мне казалось, что Леся этого не поймет, ведь она, в отличии от меня, почти каждый день работает в океане. К тому же океан для нас символизирует разных зверей: для нее он красивое травоядное, а для меня – хищник. Она ведь не видела его зубов, а мне приходилось.

– Тебе не понравится, то, что я могу рассказать, – ответил я.

– Думаешь, я не знаю, в чем состоит служба охотников? – сощурилась Леся. – Думаешь, не знаю, за что дают награду под названием Кровавая Капля, которую ты хранишь в шкатулке? Ты – кокетка. Делаешь вид, что занимался чем-то ужасным, хотя на самом деле все, кого ты убил, заслужили этого. И ты прекрасно об этом знаешь.

– Еще бы твои коллеги были в этом так же уверены, – насупился я и отвернулся в сторону океана. Волны напирали на меня, как враги в дурном сне, когда стреляешь по ним, выпуская из карабина один гарпун за другим, но они все равно прут, как заговоренные.

– Не все ли равно, что думают о тебе на станции? – она подобрала еще один камушек, но не бросила. Ей понравился белый узор на нем, напоминающий след чайки или древнюю руну.

– Для меня не все равно. Если бы не тень моей службы, я бы устроился вместе с тобой работать хоть кем-нибудь. И не был бы вынужден целый год сидеть сложа руки. Я не могу без океана, неужели ты этого не понимаешь?

– Понимаю, – в ее голосе послышалось сочувствие.

И хотя я был зол, шторм эмоций во мне постепенно улегся. Мне показалось, что она и впрямь все поняла.

– Я не бывший охотник, – мне стоило усилия сказать это. – Я им остался, несмотря на то, что меня списали. И мне нечего стыдиться. Однажды, я тогда был еще совсем салагой, мы убили очень опасную мину возле Одессы. Она была старой, из икринки вылупилась давно, успела как следует наесться планктона и накопить около двадцати тонн жира, смешанного с азотной кислотой из специальных желез. Нитрожир – это почти нитроглицерин. Одна из самых мощных взрывчаток на свете, не считая водородной бомбы, конечно. Если бы эта мина рванула в километре от берега, небоскребы Одессы сорвало бы с антигравитационных приводов, и они бы рухнули, превратив город в пыль.

– Ты зря не рассказывал мне об этом.

– Наверное, зря, – согласился я.

Она взяла меня за руку и тихонько коснулась губами моей щеки. Ее тепло влилось в меня, пронеслось сверху вниз по телу, смывая, как старую плотину, остатки обиды и раздражения. Я обернулся, обнял Леську и, закрыв глаза, прильнул губами к ее губам. Мир превратился в ее дыхание, в ее запах, смешанный с запахом океана. Неожиданный порыв ветра сорвал с гребня волны пену и донес до нас соленые брызги.

– Если бы ты рассказал об этом раньше, – Леся чуть отстранилась и мне пришлось разомкнуть объятия, – мне было бы легче устроить тебя. А так пришлось преодолевать трудности.

– Что? – не поверил я собственным ушам. – Ты устроила меня на «Тапрабани»?

– Да. Это мой подарок тебе на день рождения.

– Леська! – я задохнулся и ощутил, что на глаза навернулась предательская влага. – Ты лучший на свете друг!

Я ничуть не лукавил, ведь это была самая большая моя мечта – оставаться с Леськой и не расставаться с океаном.

– Сегодня твоя первая смена, – она улыбнулась и потрепала меня по волосам. Потом добавила: – Охотник.

– А кстати, кем ты меня устроила? – запоздало поинтересовался я. – Нырять?

Понятно ведь, что для работы на биологической станции нужно специальное образование. У меня же оно было чересчур специфичным.

– Сторожем. В смену старому Бену. Будешь хозяином станции, когда на ней никого нет. Еще зверей надо кормить.

Это чуть остудило мою радость – я все же рассчитывал получить работу ближе к специальности. Но расстраиваться не стал, ведь работа была в океане. Этот факт искупал все ее недостатки.

– Кажется, будет буря, – я глянул в сторону горизонта.

– Скорее всего. Тогда нам надо скорее на станцию. Ты заступишь пораньше, освоишься, а я выпущу Тошку и Лидочку из вольеры. Заодно познакомитесь. Только надолго я с тобой не смогу остаться, мне надо сгонять на материк, забрать документы по тренингу для Тошки.

– Жаль.

Но на самом деле Лесин подарок так меня взбодрил, что некоторое время я мог бы пожить без нее. В общем, я не очень расстроился. Я представил, каких трудов ей стоило уговорить начальство принять меня в штат, ведь ее коллеги относились ко мне с настороженностью. Они считали меня убийцей и были правы. В какой-то мере, конечно, поскольку никому из них не приходилось видеть живых пиратов и скорострельный пулемет, направленный прямо в лицо. В этом я им завидовал.

Леся чмокнула меня в щеку и потянула за руку к дому, где в эллинге стоял катер.

– Заскочи на кухню, – попросила она, – прихвати что-нибудь съестного. А то два дня на станции никого не будет, и камбуз не работает. А я катер пока заведу.

Я обогнал ее и вскоре взбежал по ступеням в наше жилище. За два прошедших года оно перестало вызывать у меня бурный восторг, как поначалу, хотя домик на острове в Индийском океане я бы ни за что не променял на жизнь в северном городке вблизи Светлогорска, где прошло наше с Леськой детство.

Иногда, правда, меня охватывала ностальгия по тем временам. Я вспоминал, как мы с Вовкой, Лесей и занудой Вадиком играли в охотников, прыгая по лесу с самодельными ружьями и гарпунными карабинами. Все мечтали попасть в охотники, в том числе и Леся, конечно, но получилось у меня одного. Теперь же от года в учебке и неполных двух лет службы остались только щемящие воспоминания, бусинка Кровавой Капли, полученная после боя в Северной Африке, десяток фотографий, сделанных Долговязым, и косые взгляды Лесиных коллег. Еще остался служебный адрес Чистюли, с которым мы прошли огонь и воду как в прямом, так и в переносном смысле слова. Однако с того дня, как мне пришлось навсегда снять темно-синюю форму, мы с ним не встречались ни разу. Ни мне, ни ему не хотелось вспоминать, как у Пушкина, «минувшие дни и битвы, где вместе рубились они».

До чего же меня угнетало мое списание! Другие бы радовались, что остались живы, поднимаясь в дохлом гибридном аппарате с трехкилометровой глубины. А я считал это нелепой случайностью. Случайностью, которая привела к тяжелейшей баротравме, несмотря на усилия Молчуньи, тащившей меня на движках своего скафандра. Хотя с Молчуньей все было сложно. Если бы мне не пришлось ее успокаивать после гибели Жаба, мы бы не подрались, я бы не наткнулся спиной на острый край перекрытия станции и не нанес бы своему скафандру смертельные раны. Когда аппарат с порванными жабрами задергался в конвульсиях и испустил дух, мне ничего не оставалось, как продуваться из баллона смесью водорода и кислорода. А на такой глубине это верный способ схлопотать кессонку, даже учитывая оставшуюся после командира декомпрессионную таблицу для гремучего газа. Леся говорила: «Выжил, и то хорошо». Но без океана разве жизнь?

Поначалу домик на острове казался мне неплохой альтернативой – я мог видеть океан и Лесю одновременно. Но все получилось не совсем так. Леся продолжала работать на биологической станции, надолго оставляя меня наедине с призраками воспоминаний, а океан… С берега он действительно похож на великолепного зверя в клетке. Хэмингуэй застрелился, когда понял, что не может больше поехать в Африку – он не хотел смотреть на жирафов в зверинце. Так что без Леси я попросту ненавидел наш дом вместе с островом. И вот сегодня она подарила мне работу на станции «Тапрабани». Несмотря на недостаток образования, которым время от времени попрекала меня Леся, у меня был внушительный опыт работы на сверхбольших глубинах, так что втайне я надеялся на подобный исход. Начальство «Тапрабани» прекрасно знало о моем прошлом, но остерегалось принять в коллектив человека, убивавшего за деньги других людей. Это они думали, что за деньги. На самом деле все было намного сложнее, но мне не хотелось никому ничего объяснять. Даже Леське, если честно.

Пройдя на кухню, я собрал несколько пакетов с едой и четыре банки мангового сока. Сердце в груди колотилось от предчувствия больших перемен, и у меня не получалось его успокоить. Я понял, что за грусть одолевала меня с утра. Получалось, что сегодняшний День рождения был в то же время и днем расставания с прошлым. Сегодня я должен буду окончательно от него отказаться, сам списать себя из охотников и начать новую жизнь. Жизнь без карабинов, амфибий, батипланов и аппаратов для жидкостного дыхания. Гражданскую, в общем, жизнь. Зато в новой жизни будет работа в океане, да еще и с Лесей. Следовало это принять, раз уж так все получилось.

«За четыре месяца это ведь первый мой выход в океан, барракуда меня дери!» – с волнением подумал я, подыскивая, во что уложить еду.

Первой мыслью по этому поводу было взять Леськину сумку в гостиной, но, подумав, я решил сначала сделать несколько, как мне показалось, важных приготовлений. Собравшись с духом, я взбежал по лестнице на второй этаж, где располагалась наша с Леськой библиотека. Толкнув дверь, я шагнул к своему столу, на котором сиротливо пылилась прощальная фотография со службы. Вся наша команда – я, Молчунья, Рипли, Чистюля, Викинг и на песке тень Долговязого с камерой. У меня вновь защемило сердце, и я перевернул снимок изображением вниз.

Выдвинув ящик стола, я порылся в нем и достал крохотную шкатулку из красного дерева. У меня были сомнения в необходимости этого поступка, в особенности я не представлял, что скажет Леська по этому поводу. Но мне стыдно было выйти в океан, как салаге – в затрапезных закатанных брюках, в легкомысленной пестрой гавайке и без значка, заработанного в бою. У меня с океаном были особые отношения, и в конце концов я посчитал себя в праве сделать по-своему.

Открыв шкатулку и достав оттуда булавку Кровавой Капли, я хотел было приколоть ее к воротнику гавайки, но почувствовал, что совершаю кощунство.

– Барракуда! – ругнулся я вслух, звучно захлопнув коробочку.

С Кровавой Каплей, зажатой в пальцах, я чуть ли не кубарем скатился по лестнице и метнулся в кладовку. Открыв раздвижную дверь, я зажал наградную булавку в зубах и принялся рыться в вещах – сначала достал и надел форменные темно-синие брюки взамен повседневных, затем опоясался кожаным ремнем, на котором в дни службы носил глубинный кинжал, а поверх натянул форменную же рубашку. К ее воротнику я с удовольствием приколол алую бусинку Кровавой Капли и улыбнулся. Со стороны мои действия могли показаться наивными и бессмысленными, но для меня они имели значение. Выход в океан был для меня событием, и я хотел показать это. Кому? Океану, наверное. Так самураи надевают чистые одежды, готовясь к смертельной встрече с врагом. Чтобы враг имел возможность убедиться в готовности самурая к смерти.

Подумав, я отцепил погоны, затем глянул на босые ноги и вынул тяжелые форменные ботинки. Вообще-то эту обувь нельзя назвать самой удобной, но было в штурмовых говнодавах некое настроение – как раз то, которое овладело мной. Я намеревался войти в клетку к своему зверю и должен был как следует экипироваться. Хотя бы символически, так как сделать это реально у меня не было возможности – ни к какой глубинной технике у меня не было доступа, да и допуска к ней теперь тоже не было. Год назад врачи размагнитили мой подкожный чип, после чего ни один сверхглубинный жидкостный скафандр не впустит меня в себя. Теперь я могу нырять только с экипировкой клубных дайверов, но уходить в глубину с аппаратом воздушного типа для меня было так же зазорно, как космонавту былых времен управлять монгольфьером. В общем штурмовые ботинки были единственной реальной экипировкой, которой я мог воспользоваться. Вот и все.

Зашнуровавшись, я несколько раз подпрыгнул на месте, присаживая обувь по ноге, затем вынул из под картонных коробок штатный походный рюкзак охотников.

«Вот сюда и положу пакеты с едой», – подумал я, направляясь на кухню.

Чувствовал я себя замечательно, давно мне уже не было так хорошо. Даже реальная перспектива получить от Леськи взбучку за дурацкое переодевание не расстраивала меня. Негромко напевая марш охотников «В далях морских нам не будет преград», я сгреб съестные припасы в рюкзак и бодро вышел из дома. Крепчающий ветер встретил меня упругим напором, но форма охотников была специально скроена, чтобы противостоять всем океанским штормам – ее темно-синий цвет как раз и символизировал океан перед бурей. По небу тонкой пеленой неслись быстрые облака, отбрасывая под ноги трепещущие муаровые тени. Свет солнца был желтым, отчего окружающий мир напоминал изображение на древней пересвеченной кинопленке.

Леська уже вывела катер из эллинга и теперь на турбинной тяге выравнивала его по ветру, пробуя подойти к пирсу. Катер был новым – его выдали Леське на станции всего три дня назад. Неплохая машина, со всеми новомодными приблудами вроде экранно-полевой системы глиссирования, четырехизлучательным сонаром высокого разрешения и прямоточным форсажем. Вспомнив Молчунью, я подумал было, что она от такого комплекта была бы в восторге, но потом усомнился в этом. Чересчур уж гражданским был этот катер – слишком много хрома, слишком много облегченных деталей, слишком изящные формы. По натуре такая машина была похожа скорее на грациозную быстроногую лань, чем на грозного хищника, и могла не произвести на Молчунью никакого впечатления. Хотя, в своей маниакальной страсти к моторам, она могла восхититься любым куском металла или керамики, только бы в нем имелись цилиндры, поршни, валы, клапаны или турбины. Как то, еще когда мы парились на базе в Атлантике, она от скуки взялась перебирать старый асфальтоукладчик, чтобы приделать к мотору какой-то лепестковый клапан. Правду говорят, что талант и сумасшествие ходят рядом.

Я вздохнул, закинул лямку рюкзака на плечо и поспешил к катеру. Пока я до него добирался, океан пуще прежнего вздыбил волны – теперь они били через щели между досками пирса. Увидев мой маскарад, Леся напряглась – я заметил это отчетливо даже через затемненный ветровой обтекатель. Однако она ничего не сказала по этому поводу. Не было насмешек, подтруниваний и прочих демонстраций остроты языка. Уж не знаю почему. То ли она угадала мое состояние, то ли свист турбин и грохот ветра в ушах не располагал к пустой трате слов.

На меня же форма оказала ожидаемое действие: мышцы налились упругой силой, а от прежней ленивой апатии не осталось следа. Разогнавшись в три шага, я прыгнул на борт катера, не дожидаясь, когда Леся причалит. Подошвы штурмовых ботинок хорошо приспособлены к перемещениям по композитной броне океанских амфибий и по скользким палубам пиратских турбоходов, так что, несмотря на волнение, прыгнул я удачно. Но, может, дело было не только в ботинках, возможно, океан в этот день не был склонен подставлять мне подножку. Казалось, что он был рад нашей встрече не меньше меня. Оно и понятно, ведь он был моим крестником.

Катер от избыточного веса ощутимо накренился, но Леся этого ожидала и, легко выровняв машину, дала мощный старт на форсаже, чтобы преодолеть полосу прибоя. Меня швырнуло прямехонько на боковое сиденье, но я сделал вид, будто того и хотел. Рев разогнанного прямоточного мотора на несколько мгновений меня оглушил, а соленая пена ударила в лицо мелкой дробью. Пронзив полосу прибоя, Леся отключила форсаж и почти усадила катер на воду, снизив мощность генераторов поля.

– Я и не знал, что ты так ловко управляешься с этой новомодной штуковиной, – произнес я, приходя в себя после Леськиных маневров.

Она не ответила, но видно было, что комплиментом довольна. Похоже, Леся простила мне переодевание в форму или для нее это перестало иметь то значение, какое имело в те дни, когда я переехал к ней в дом.

– Дашь порулить? – спросил я.

– Дам. Только давай отойдем подальше от берега, а то здесь могут быть рифы.

Я стиснул зубы, но промолчал. Показывать обиду было глупо, поскольку Леся обидеть меня не хотела, и я знал это. Но все-таки не так легко жить с подругой детства, когда само детство давно закончилось. Кем бы ты ни был, кем бы ни стал, для нее ты будешь малявкой, над которым она подтрунивала в том возрасте, когда девчонки развиваются быстрее мальчишек. Того, что я год тренировался в учебке охотников, а потом больше года служил, она словно не замечала. В ней была какая-то не совсем, на мой взгляд, обоснованная уверенность в собственном превосходстве, а мой опыт казался ей экзотическим, сильно оторванным от решения каждодневных проблем. И в чем-то она была, безусловно, права, иначе я бы давно психанул и покинул остров.

Ну нырял я в жидкостном аппарате на три километра под воду, ну вел отбитый у пиратов корабль через бушующий ночной океан, что с того? С катером-то я действительно управлюсь хуже Леськи. Мои умения в обыденной жизни действительно оказались никому не нужны. Я ведь прекрасно понимал, почему меня не взяли работать на станцию по специальности, несмотря на внушительный опыт сверхглубинных погружений. Да просто потому, что в обычной работе нырять приходилось метров на тридцать, не больше, с обычным аппаратом воздушного или, в крайнем случае, газового типа. А на таких маленьких глубинах у меня не было преимущества перед теми же клубными дайверами, например. Если бы возникла проблема, требующая более основательного погружения, начальство станции вызвало бы охотников с надлежащей экипировкой, жидкостными аппаратами и системами навигации по сателлитам. А мне надо было подумывать о получении мирной профессии, раз уж пришлось уйти со службы.

– Лесь… – позвал я.

– Да?

– Тебе правда тяжело далось мое трудоустройство?

– Правда. Начальство беспокоится за отношения в коллективе, когда станция уходит далеко в океан. Но сторож не совсем член коллектива. В общем мне удалось доказать им твою безопасность. К тому же официально ты инвалид, это облегчило мне задачу. Только зря ты надел форму. Если кто-то увидит на станции…

– У меня сегодня проводы теней прошлого, – объяснил я. – Сегодня я в последний раз надел все это и сегодня же утоплю мундир в океане. Океан дал мне его, пусть он и забирает обратно.

– Что значит дал?

– Ну… – мной овладел приступ откровенности. – У охотников есть поверье, что по-настоящему в отряд может принять только стихия. Ты изучала Японию и Китай, так что поймешь, о чем я.

– Да. Только не думала, что подобная религиозная концепция могла сложиться у солдафонов.

– Солдафоны – это как раз те, кого не крестили стихии, – возразил я. – Меня ведь ты не считаешь таким?

– Тебя я знаю очень давно.

– Это не имеет значения. Если человек не подходит, стихия его не примет, и тогда он будет не служить, а работать охотником – то есть выполнять определенные обязанности за деньги. А те, кого крестили огонь, ветер, земля или океанская вода, те кучкуются вместе, чувствуя друг друга за милю. Они отличаются от всех остальных, как поток воздуха из кондиционера отличается от муссона. В нашей команде все были такими. Рипли была крещена водой, Чистюля – огнем, Молчунья – ветром. Помнишь ее?

– Конечно, – ответила Леся. – Глухонемая девчонка, жившая с отцом на острове. В детстве мы с ней были дружны. Как странно, что вы встретились через столько лет и так далеко от дома.

– Ничего странного. Ты тоже крещена стихией. Это главное, что нас связывает.

– Но я не охотник, – буркнула Леся.

– Однако ведь собиралась идти в учебку?

– Меня манил океан. Ветер. Свобода. Я все это получила и без охоты.

– Вот видишь. Ты чем-то похожа на Молчунью, наверное, тебя тоже крестил ветер. Я заметил, что он не обдувает тебя, а ласкает.

– Бред, – она неуверенно пожала плечами. – Хотя что-то в твоих словах есть. А почему ты решил, что тебя крестил океан? Расскажешь?

– Сегодня я расскажу все, что ты пожелаешь узнать. Это будет ритуальное освобождение от воспоминаний.

– Интересно, – Леся сбавила скорость и откинулась на спинку кресла.

Катер перешел с режима глиссирования на обычный и закачался на усиливающихся волнах. Свист турбин сделался почти неслышным.

– Четыре года назад, по пути из учебки на базу, – начал я, – наша команда вступила в бой с пиратами в Средиземке. Был свирепый шторм, была ночь, и схватка вышла очень тяжелой. Пираты колотили с мачты из автоматического пулемета, а Молчунья отвечала из турельного ракетомета. Под ее прикрытием мы с Чистюлей высадились на палубу и били из легких гарпунных карабинов во все, что движется. В конце концов мы победили и заперли уцелевших пиратов в помещении камбуза. Однако шторм так разгулялся, что все вырубились от жестокой морской болезни. Всех, включая нашего командира по кличке Жаб, просто выворачивало наизнанку. Даже Рипли, хотя она настоящая океанская волчица. Все слегли – все, кроме меня. У меня даже голова не кружилась. Курсовой автомат захваченного корабля не справлялся с управлением, судно, замаскированное под сухогруз, в любой момент могло переломиться надвое. И я стал к штурвалу. Я один был в состоянии это сделать, понимаешь? В ту буйную ночь океан принял меня в охотники. И только он может меня уволить из них, а не какие-то доктора.

Леся задумалась и вновь перевела катер на глиссирующий режим. Над водой идти было легче – не так качало.

Глава 2

Звери

Когда на горизонте замаячила ажурная мачта плавучей станции «Тапрабани», у меня уже не оставалось сомнений в правильности выбранной мною одежды и обуви. Шторм разгулялся, небо заволокло низкими серыми тучами, ветер срывал брызги с пенных барашек и швырял на нас с Лесей. Ее шелковая рубашка промокла и налипла на тело, а моя форма, пропитанная специальным составом, отталкивала воду не хуже гусиных перьев. На ветру Леська быстро озябла, и я отдал ей свою рубашку.

– А ты говорила, что не надо было переодеваться, – поддел я ее.

– Ладно, замнем, – буркнула она, натягивая рукава. – Хочешь повести катер?

– Хочу.

Пока Леся передавала мне ручку управления, наше судно развернуло бортом по ветру и захлестнуло приличной волной. Я чуть не взвизгнул – с голым торсом не очень приятно, когда тебя окатывает брызгами на ветру. Зато Лесе в моей форменной рубашке было теперь хорошо.

Я поудобнее устроился в пилотском кресле и, дав с места самый полный вперед, вывел катер на режим глиссирования. Генераторы поля подняли его сантиметров на сорок над водой, турбины взвыли, источая жар.

– Ух! – выдохнул я, довольный разгоном. – Получше нашей старой машинки!

– Что?

– Хороший катер, говорю!

Леся кивнула. Можно было сказать ей то же самое на языке жестов, которым охотники общаются в глубине, поскольку она еще в детстве научилась ему у Молчуньи. Но я предпочел повысить голос, чтобы перекричать турбины. Леся ведь не была охотником, а то, что она знала Язык – случайность.

Вместо того, чтобы направить катер к платформе «Тапрабани» по кратчайшей траектории, я вывел его на широкую дугу – хотел насладиться скоростью и контролем над машиной. Набегающий поток воздуха выдул из меня остатки дурных предчувствий, наполнил ни с чем не сравнимым восторгом единения со стихией. Мне вдруг стало совершенно ясно, что океан не позволит мне уйти из охотников, что я навсегда останусь одним из них, хоть и списанным по здоровью. Постепенно все привыкнут к тому, что я буду заступать на дежурство по «Тапрабани» в форме, а может, если повезет, мне и прозвище на станции дадут соответствующее – Охотник.

Турбины свистели, как сотня сверкающих гарпунов, выпущенных очередью из скорострельной пушки, волны бессильно пытались лизнуть днище катера, но я от них уходил.

– Ты тоже хорошо водишь! – крикнула мне на ухо Леся.

Еще бы! Чего она ожидала от человека, который специально учился морскому делу, а затем вел огромный сухогруз в самое сердце бури? Катер же был удивительно легок в управлении, как и положено дорогой гражданской машине. И хотя прямоточный привод был для меня внове, но я быстро к нему привык. Погоняв катер как следует, я пустил его по прямой к «Тапрабани». В сумерках шторма станция выделялась яркими габаритными огнями.

– С причаливанием что-нибудь изменилось? – спросил я, понижая обороты турбин.

– Нет. Оставили стандартный эллинг, только сделали ворота побольше, – ответила Леся. – Подойдешь ближе, увидишь.

Сбросив ход до среднего, пришлось отключить генераторы глиссирующего экрана – они не справлялись с нагрузкой без поддержки подъемной силы корпуса и спойлеров. Катер с гулким ударом опустился на воду и волны взялись за него как следует.

– Включи водометы! – посоветовала Леся.

У меня дух захватило – отвык я от океанской качки.

– Где они включаются? – с приборами у меня не было времени разобраться.

– Дай я сама.

Мне пришлось уступить ей место. Устроившись в пилотском кресле, Леся запустила поршневой мотор и, борясь с качкой, на водометах подошла к громаде плавучей станции. Вход в эллинг обозначался светящейся бегущей стрелой, ее и впрямь было хорошо видно. Плюс светоотражающие оранжевые клинья по краю внушительных ворот в борту станции. Через такой проход можно загнать внутрь не только катер, но и довольно большое исследовательское судно или даже древний эсминец, какие бороздили океаны сто лет назад во время войны.

Впустив нас, ворота задвинулись, отгородив внутреннюю акваторию эллинга от бушующих океанских волн. Приветливо вспыхнули прожектора, озарив металл переборок и проявив на черной глади воды отражения погрузочных устройств. У пирса в замках швартовых узлов стояли три катера – два штатных аварийных и один совсем старый, частный, всего с одной кормовой турбиной и без намека на систему глиссирования. Я решил, что это катер Бена, которого я должен сменить.

С последнего моего посещения «Тапрабани», полгода назад, здесь многое изменилось. По крайней мере, эллинг тогда был раз в десять меньше, или мы зашли не в те ворота, что в прошлый раз.

– Тут стало просторнее, – сказал я, разбудив дремавшее эхо.

– Да. Станцию нередко переделывают под новые нужды, – кивнула Леся.

Она приткнула катер к швартовому узлу и опустила замки. Внушительный объем эллинга усиливал каждый звук и подолгу держал его в воздухе. Я подхватил рюкзак, и выбрался на шершавую поверхность пирса, дожидаясь, когда Леся меня догонит. Она скинула рубашку и вернула мне.

– Я техническую куртку возьму. Спасибо.

Их яркая рабочая одежда по техническим характеристикам была не хуже формы охотников, но не было в ней сурового боевого духа, так что менять на нее свою темно-синюю я бы не стал.

Поднявшись из эллинга, мы в первую очередь заглянули в жилой блок, где Леська переоделась в техничку.

– Оставь здесь рюкзак, чтобы не таскаться с ним. Я когда буду уезжать, заберешь его к себе в каморку.

– Что за каморка?

– Наблюдательная станция. Твое официальное рабочее место. Там неплохо все оборудовано – охранные мониторы, связь, хорошая персоналка с коммутацией через сателлит. Тесновато, правда, но имеется закуток для отдыха. Только в светлое время суток не спать, ладно? Ночью – пожалуйста, после того, как включишь охранную систему. А днем нельзя. Сегодня и завтра тут никого не будет, но если начальство застукает тебя за нарушением инструкций, тебя уволят, а я почувствую себя неловко, сам понимаешь.

– Да что я, маленький?

– Не дуйся. Должна же я хоть вкратце рассказать тебе об обязанностях! Пойдем, познакомлю тебя с Тошкой и Лидочкой, а потом проведу в рубку поста наблюдения.

Лестниц и переходов на «Тапрабани» было так много, что и заплутать немудрено. Если бы не флюоресцирующие номера на углах, я бы не рискнул бродить тут без Леси. Мы миновали широкую платформу, нависающую вдоль стены на пятнадцатиметровой высоте, и спустились к воде в противоположном конце эллинга, огражденном от основной акватории композитными переборками. Мы еще не достигли последних ступеней трапа, когда я расслышал громкий свист и дельфинье щелканье.

– Это Тошка Правый, – прислушалась Леся.

– Что, есть еще и Левый? – удивился я.

– Ты разве не знаешь, что дельфины все время спят одной половиной мозга? То левое полушарие бодрствует, то правое. Так они и живут. Полностью спать им нельзя – захлебнутся и утонут.

– И что, у полушарий личности различаются?

– Не сильно, но я всегда могу узнать, с каким Тошкой говорю – с Левым или Правым. Лидочка более цельная, у нее не поймешь, какая половина мозга спит, а какая бодрствует. Лет сто назад о частичных несовпадениях личности правого и левого полушарий никто не знал, поскольку в личность дельфинов никто из ученых не верил.

– А ты что, без коммутатора их язык понимаешь?

– Ну, не то чтобы посимвольно, но настроение уловить могу. А вот Ван научился различать некоторые слова. В китайском языке смысл фразы зависит от тона гласных звуков, так что у китайцев слух вырабатывается особый. Но и без всякого коммутатора я могу об заклад биться, что Тоша с Лидочкой сейчас обсуждают незнакомца в форме охотника. Они очень чувствительны к малозаметным проявлениям симпатии, поэтому знают, что мы с тобой не чужие. Меня они знают давно, а тебя видят впервые. Им любопытно.

– Значит, они уже видели охотников? – это вызвало у меня удивление.

– Тошка много чего видел за свою жизнь. Вообще вам будет о чем поговорить, я уверена. Например, недавно он повстречал в океане сумасшедшую торпеду. Она приняла его за охотника или какую-то другую цель и гонялась за ним минут сорок, пока не выработала запас глюкозы и не отстала.

– Первый раз слышу, чтобы торпеды нападали на жителей океана, – сказал я, вспомнив странный сегодняшний сон.

Однако Тошкин опыт меня заинтересовал, так что я твердо решил освоить коммутатор и расспросить дельфина. Я не забыл, как во время учебного погружения на километровую глубину на меня напала скоростная торпеда класса «Барракуда». Вот уж натерпелся я тогда страху!

Мы соскочили с трапа, и я увидел в смоляной воде двух глядящих на нас дельфинов.

– Тошка справа, – подсказала мне Леся. – Но Лидочка не менее интересна в беседе, потом сам убедишься. А пока я должна тебя представить. Заодно посмотришь, как работает коммутатор.

Вообще-то в учебке мне приходилось видеть вычислитель, предназначенный для перевода дельфиньих щелчков и свистов в человеческую речь, но на учениях мы с морскими зверями не взаимодействовали, так что применить его на практике у меня не было возможности. Для Леси же это была основная работа, так что она знала, как с ним обращаться. Подойдя к проклепанной металлической колонне на краю вольеры, Леся вставила кодовую карточку в щель на щитке и открыла дверцу, за которой располагался пульт коммутатора. Вслух просчитав до трех и обратно, она подстроила вычислитель к особенностям своей речи и сказала:

– Привет. Это мой близкий друг. Его зовут Роман.

В ответ Тошка длинно присвистнул и разразился трелью коротких щелчков.

– Насколько близкий? – перевел его вопрос синтезатор.

Голос у прибора был откровенно искусственным, без возможности передавать хоть какие-то оттенки эмоций, но уж к этому я за время службы успел привыкнуть, поскольку наша водительница была глухонемой. Когда была возможность, мы общались с ней жестами Языка Охотников, но в бою она частенько пользовалась бортовым вычислителем амфибии, который переводил ее жесты в синтезированную речь, чтобы мы слышали ее в гарнитурах. Для этого у Молчуньи была перчатка, наподобие тех, какие входят в комплекты аппаратов жидкостного дыхания для общения в глубине. А для нее вычислитель переводил наши жесты в текст на экране.

– Очень близкий, – улыбнувшись, ответила Леся.

Тошка нырнул, затем высунул морду из воды и шумно выдохнул.

– Вы с ним сношаетесь, как мы с Лидой? – прощелкал он.

– Да.

– Значит, ему можно доверять?

Подобная логика меня поразила, к тому же тема показалась мне чересчур щекотливой. Похоже, дельфины руководствовались совершенно другой этикой, нежели мы. Об этом я тоже решил побеседовать с Тошкой, когда представится случай. Только без Леси. Хотя это совсем уж глупо – ближе чем она у меня никого не было. Маму я мог считать близким человеком только в далеком детстве, но не после ухода на службу.

– Тоша, – с серьезным видом ответила Леся, – ему можно доверять, как мне. Когда ты узнаешь его получше, сам это поймешь.

– Но на нем форма охотника, – синтезатор изменил тембр голоса, и я понял, что теперь он переводит щелкающие трели Лидочки.

– Разве ты знаешь что-то плохое об охотниках? – спросила Леся.

– Нет, – ответила Лидочка. – Но охотники ныряют намного глубже, чем мы. Я не понимаю людей, которые проводят часть жизни за границами смерти.

Мне показалось, что вычислитель выдает не совсем адекватный перевод. Вряд ли он был приспособлен для ведения философских диспутов между дельфином и человеком.

– Пусть он скажет нам что-нибудь, – попросил Тоша.

– Скажи им, – повернулась ко мне Леся. – Они действительно так знакомятся. Только не говори «привет», а что-нибудь, о чем ты на самом деле думаешь. Они вообще не принимают лжи. Просто не понимают в ней смысла, хотя знают, что люди умеют врать. И любую фальшь они очень остро чувствуют.

Я шагнул к пульту коммутатора и произнес первое, что пришло мне в голову:

– С берега океан похож на зверя, заключенного в клетку.

Леся удивленно подняла брови, а Тошка с Лидочкой замолчали.

– Снаружи шторм, – первым нарушил молчание Тоша. – Ты выпустишь нас?

Я понял, что он обратился не ко мне, а к Лесе. Меня он просто проигнорировал.

– Да, я для этого и приехала, – ответила она, ненавязчиво оттеснив меня от пульта. – Хотите уйти прямо сейчас?

– Да. Вернемся, когда кончится шторм. Роман будет работать на станции?

– Да. Я открою вам нижний люк, чтобы вы могли войти в вольеру, когда угодно.

Леся нажала на пульте несколько кнопок и я ощутил ногами вибрацию приведенных в действие механизмов. Тошка с Лидочкой нырнули и, промелькнув серыми силуэтами, скрылись из виду в смоляной глубине.

– Кажется, мне устроят приличную взбучку, – вздохнула Леся, направляясь к трапу.

– За что? – насторожился я.

– Тоша с Лидочкой могут уйти навсегда. И мне придется объяснить, почему это произошло.

– Погоди. Я их что, чем-то обидел?

– Не знаю. Честно говоря, ни один специалист по психологии не может уверенно заявить, что творится в голове у дельфинов. А уж на что они могут обидеться, вообще никому не известно. Обычно они отвечают, когда знакомятся. А тут сразу попросились уйти. К тому же предварительно поинтересовались, будешь ли ты работать на станции.

– Только заступил, уже напортачил, – вздохнул я, поднимаясь вслед за Лесей по трапу.

– Не факт. Но тебе следовало сказать им что-то, не относящееся к их среде обитания.

– Ты же сама попросила меня не лгать. У меня сегодня все мысли связаны с океаном.

– Их это могло удивить. А дельфины чаще всего боятся того, чего не понимают. Их естественная жизнь весьма незатейлива. Ловля рыбы, игры, любовь.

Страницы: 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

Это истории женщин одной семьи и тех, кого они выбрали в игре без правил под названием жизнь. Самая ...
Зеркало отворило ей путь в зазеркальный мир. Оставалось сделать шаг. И она шагнула… Туда, где вздыма...
Это мир давней и безнадежной войны с Хаосом, мир, где маги играют бесконечные игры чужими жизнями, к...
Если бы Ольга Бойкова – главный редактор газеты «Свидетель» – знала, что беседует с убийцей, наверня...
Ольга Бойкова, главный редактор газеты «Свидетель», дает отпуск своему секретарю и подруге Марине, к...
«…Из задумчивости меня вывел страшный рев моторов нескольких легковых автомашин, стремительно прибли...