Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо Дефо Даниэль

Факты, даты, цитаты

Этот удивительный Дефо

О многогранной деятельности Д. Дефо (из книги Д. Урнова «Дефо», 1990 г.)

Рис.0 Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо

О Дефо говорили и говорят, что если бы он описал свою жизнь, то получилась бы книга, достойная его романов – авантюрных… За пятьдесят лет литературной деятельности из семидесяти всей жизни он:

• издавал газеты: в пользу короля, против короля, в пользу вигов против тори, в пользу тори против вигов, как бы против вигов в их же пользу, будто против тори (с их благословения) и – от своего собственного имени (не называя имени);

• выдвигал проекты: по торговле, мореплаванию, разведению скота, образованию, стекольному делу, улучшению нравов и о том, как следует составлять проекты;

• составлял отчеты: об урагане, чуме, парламентских дебатах и – о появлении призрака;

• сообщал о событиях в Англии, во Франции, в России, в Америке, в Индии и – на Луне;

• опубликовал романы-исповеди от лица моряка, заброшенного на необитаемый остров, глухонемого, мальчика, выросшего сиротой, воина-наемника, потаскухи среднего разбора, пирата, потаскухи высшего разряда, разбойника с большой дороги и еще ряда лиц (за исключением своего собственного);

• написал истории пиратов, Карла XII, воссоединения Англии и Шотландии, Петра I и, наконец, полную историю привидений. И вот из множества названий – одно, из полувековой писательской деятельности – каких-нибудь два месяца… Таково положение «Робинзона» в наследии Дефо.

Дефо как общественный деятель (из книги А. Каменского «Даниэль Дефо, автор “Робинзона Крузе”. Его жизнь и литературная деятельность», 1892 г.)

Нужно полагать, что торговля Дефо шла не особенно успешно, потому что при всяком событии в государственной жизни страны, затрагивавшем народные интересы, или когда грозила опасность политической и религиозной свободе нации, он бросал свою лавочку и, забывая о собственных делах, выступал в первых рядах общественных деятелей того времени. Дефо не думал при этом о грозивших ему опасностях и всею силою своего таланта и непреклонною энергиею отдавался служению тому делу, которое он считал правым…

Первый успех

Из книги Д. Урнова «Дефо»:

«Типографская краска не успела просохнуть на первых экземплярах «Робинзона», как уже появились его переделки и переводы. К одному журналисту в ту пору нагрянула ночью с обыском полиция. Его подозревали в сочинении каких-то антиправительственных памфлетов. «Видит Бог, – взмолился труженик пера, – последнее время я вообще ничего не писал, кроме краткого переложения “Робинзона Крузо”!»

Появление таких переделок объяснялось причинами экономическими. Книги были дороги, сохранилось стойкое предание о том, что простые читатели день ото дня откладывали деньги на «Робинзона Крузо».

«Приключения Робинзона» оказались первой беллетристической книгой, которая прорвала круг избранных читателей, сделавшись чтением для многих, даже для всех, кто вообще тогда мог читать. Ведь если современные писатели обязаны Дефо немалым, ибо фактически каждый, кто ныне берется за перо, а потом несет рукопись в редакцию, платит ему дань как родоначальнику, который вел профессиональную литературную жизнь, если журналистам приходится он прямым праотцем (составлял первые репортажи, сообщал о событиях, а если событий никаких не случалось, способен был столь же правдоподобно их выдумать), то и современные читатели перед ним в долгу: создал он свою книгу – и вместе с нею читающую публику, разнообразную, массовую – одним словом, современную».

Из книги А. Каменского «Даниэль Дефо, автор “Робинзона Крузе”. Его жизнь и литературная деятельность»:

«Успех “Робинзона” был почти беспримерный: в течение четырех месяцев эта книга, одинаково очаровывавшая людей самых разнообразных положений в обществе, выдержала четыре издания. По свидетельству одного из злейших врагов Дефо, Чарльза Гильдона, написавшего вскоре после появления “Робинзона” пародию на роман, наполненную самыми грубыми ругательствами и клеветами в адрес автора, эта книга уже при первом своем появлении сделалась, вместе с Библией и “Странствием пилигрима” Бэньяна, достоянием каждой, даже самой бедной, семьи. “Нет старухи, – говорит он, – которая не купила бы себе, если только хватало на это денег, “Жизнь и приключения Крузо”, с тем чтобы оставить ее… в наследство потомству”».

Робинзонада

«Литературная энциклопедия», 1935 г.

Робинзонада – термин, вошедший в литературу через роман Дефо «Жизнь и приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, проведшего 28 лет на необитаемом острове, описанные им самим». Этот термин обозначает литературные произведения, в которых изображается жизнь, приключения и производство обособленных личностей вне общества. Будучи близкой к романам авантюрно-приключенческого типа, составляя как бы отдельный вид этого рода произведений, робинзонада имеет свою отличительную сюжетную характеристику. В то время как авантюрно-приключенческий роман строится на конфликте между людьми, робинзонада имеет своим сюжетным стержнем борьбу обособленного человека с противостоящей ему природой. […]

Переходя к истории робинзонады, мы должны отметить существование предшественника романа Дефо. Арабский писатель Ибн-Тофаиль написал в XII в. книгу «Самоучащийся мыслитель», изображающую некоего Хай-Ибн-Иокдана, со дня рождения живущего на диком острове, где его вскармливает своим молоком газель. Благодаря настойчивости и наблюдательности он все более приспособляется к условиям одинокого существования среди природы. Самовозгорание тростника предоставляет к его услугам огонь, постепенно он научается варить пищу, делать одежду из шерсти животных и т. д. Хотя роман этот был переведен на некоторые европейские языки, представляется все же мало вероятным, чтобы Дефо был с ним знаком; прямым источником сюжета романа Дефо была книга о моряке Селькирке, вышедшая незадолго до появления «Робинзона Крузо». В ней описана подлинная история этого матроса, который за провинности был высажен своим капитаном на необитаемый остров, где он прожил свыше 4 лет, пока его не подобрал проходивший мимо корабль.

Беспримерный успех романа Дефо… вызвал длинный ряд переводов, переделок и подражаний. Так, в XVIII веке появились Робинзоны бранденбургский, берлинский, богемский, франконский, силезский, лейпцигский, французский, датский, голландский, греческий, английский, еврейский, ирландский, швейцарский, мюнхенский (обозначенные так по месту происхождения или по языку, на котором написано подражание). Были робинзонады, касавшиеся самых разнообразных профессий, вплоть до робинзонад книгопродавческой и медицинской; появились также девушка-Робинзон и Робинзон-невидимка. По сведениям немецкого библиографа Коха, в одной Германии до 1760 г. появилось 40 робинзонад. Тема робинзонады продолжала привлекать писателей и в XIX и XX вв. Следует также отметить, что роман Дефо оказал огромное влияние на развитие авантюрного романа вообще. […]

Так как роман Дефо содержит как бы две стороны – одну приключенческую, другую – заключающуюся в нравственных выводах, которые можно почерпнуть из судьбы этого героя, то и все подражания можно естественно разделить на две группы в зависимости от того, какую сторону романа Дефо они развивают. Из многочисленных робинзонад, продолжающих авантюрную сторону романа Дефо, укажем на следующие: наиболее популярными английскими робинзонадами XVIII в. были «Путешествия и приключения Вилльяма Бингфильда», «Жизнь и приключения Джона Даниэля» и «Морское путешествие Петра Вилькинса» Роберта Пултока. Наиболее крупными произведениями, продолжавшими нравоучительную идею романа Дефо, были «Новый Робинзон» Кампе и «Швейцарский Робинзон» пастора Висса, написанные под влиянием Руссо. Кампе ставил себе педагогическую цель способствовать своей книгой развитию творческих способностей человека. Эта книга, написанная в форме диалога между учителем и учеником… подчеркивает воспитательно-трудовую идею, почерпнутую из романа Дефо и высказываний Руссо. Более интересна обработка пастора Висса, изображающая целую семью Робинзонов (отца с 4 сыновьями, совершенно различными по характеру). Проблема, поставленная автором, – это проблема примирения личных склонностей и интересов с интересами коллектива. Обе эти переделки однако чрезвычайно страдают от излишней дидактичности их авторов, в них не чувствуется биения пульса живого реалистического искусства, столь характерного для Дефо. […]

Что значит «робинзонить»? (из статьи Н. Вороновой «Робинзон Крузо»)

Слово «робинзонить» придумал Жан-Жак Руссо и, между прочим, любил его повторять. Что именно имел в виду автор «Эмиля», где роман Дефо назван книгой для воспитания подростков, сомневаться не приходится. Это жизнь «в духе простоты», близость к природе, её благотворное влияние на личность. Словом, понятие «робинзонить» здесь явно имело положительный оттенок.

А в России это неуклюжее словечко одно время воспринималось со знаком «минус». У Лермонтова в «Герое нашего времени» нам встречается любитель «робинзонить»: светский франт, игрок, но – подстрижен «под мужика» и с тростью, как у Робинзона «Крузоэ». «Робинзонить» – «опрощаться» внешне или внутренне – было модным стилем поведения в кругу русского дворянства.

Первым реабилитировал роман Дефо, пожалуй, Лев Толстой. Некоторые литературоведы считают, что и само толстовство в значительной степени было вычитано из «Робинзона Крузо». Книгу эту Лев Николаевич перечитывал не раз. По поручению Толстого, один из учителей его школы сделал сокращённое изложение романа. А уж сам Лев Николаевич и его любимые герои робинзонили постоянно: пахали, косили и вообще любили «справлять простую работу».

Классики и Дефо

Сэмюэл Тейлор Колридж (1772–1834), английский поэт и литературный критик

Крузо вырастает только там, где всем людям можно дать почувствовать, что они могут и должны расти – в религии, в доверии и благодарном признании Божественного милосердия и доброты.

Джордж Генри Борроу (1803–1881), английский писатель Привет тебе, дух Дефо! Чем только я, несчастный, не обязан тебе! У Англии есть лучшие певцы, чем у Греции или Рима, но я могу обойтись без них легче, чем без Дефо.

Джон Стюарт Милль (1806–1873), английский философ и экономист

Детских книжек, как и игрушек, у меня почти не было, кроме случайных подарков от родственников или знакомых: среди них самым выдающимся был «Робинзон Крузо», эта книга приносила мне удовольствие все мое детство.

Эдгар Аллан По (1809–1849), американский писатель, литературный критик

С какой любовью воскрешаем мы в памяти те волшебные дни нашего детства, когда мы впервые в раздумье склонились над страницами «Робинзона Крузо»! Когда впервые ощутили, как разгорается в нас неутолимая жажда приключений, с трудом вчитываясь при неверном свете костра в эту книгу, строчка за строчкой постигая чудесную ее мудрость и с трепетным, захватывающим дух нетерпением открывая сердце ее пленительному, колдовскому очарованию. Но увы, дни необитаемых островов безвозвратно ушли в прошлое.

Вирджиния Вулф (1882–1941), британская писательница, литературный критик

Мы сами должны влезть писателю на плечи и пристально посмотреть его глазами, пока мы тоже поймем, в каком порядке он размещает общеизвестные вещи, в которые писателям суждено всматриваться: человек и люди; за ними Природа; и над ними – та сила, которую для удобства и краткости мы можем назвать Богом.

* * *

…Всем нам вслух читали «Робинзона Крузо», когда мы были детьми, и мы так же входили в одно душевное состояние с Дефо и его рассказом, как греки с Гомером.

Жан-Жак Руссо (1712–1778), французский писатель, мыслитель, в романе «Эмиль, или О воспитании»

Если уж нам непременно нужны книги, то существует книга, которая содержит, по моему мнению, самый удачный трактат о естественном воспитании. Эта книга будет первою, которую прочтет Эмиль; она одна будет долго составлять всю его библиотеку и навсегда займет в ней почетное место. Она будет текстом, для которого все наши беседы по естественным наукам будут служить лишь комментарием. При нашем движении вперед она будет мерилом нашего суждения; и пока не испортится наш вкус, чтение этой книги всегда нам будет нравиться. Что же это за чудесная книга? Не Аристотель ли, не Плиний ли, не Бюффон ли? – Нет: это «Робинзон Крузо».

Робинзон Крузо на своем острове – один, лишенный помощи себе подобных и всякого рода орудий, обеспечивающий, однако, себе пропитание и самосохранение и достигающий даже некоторого благосостояния, – вот предмет, интересный для всякого возраста, предмет, который тысячью способов можно сделать занимательным для детей… Конечно, человек в этом положении не есть член общества; вероятно, не таково будет и положение Эмиля; но все-таки по этому именно положению он должен оценивать и все другие. Самый верный способ возвыситься над предрассудками и сообразоваться в своих суждениях с истинными отношениями вещей – это поставить себя на место человека изолированного и судить о всем так, как должен судить этот человек, – сам о своей собственной пользе.

Фрагмент романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» (диалог Печорина с Грушницким)

– Вот княгиня Лиговская, – сказал Грушницкий, – и с нею дочь ее Мери, как она ее называет на английский манер. Они здесь только три дня.

– Однако ты уж знаешь ее имя?

– Да, я случайно слышал, – отвечал он, покраснев, – признаюсь, я не желаю с ними познакомиться. Эта гордая знать смотрит на нас, армейцев, как на диких. И какое им дело, есть ли ум под нумерованной фуражкой и сердце под толстой шинелью?

– Бедная шинель! – сказал я, усмехаясь, – а кто этот господин, который к ним подходит и так услужливо подает им стакан?

– О! – это московский франт Раевич! Он игрок: это видно тотчас по золотой огромной цепи, которая извивается по его голубому жилету. А что за толстая трость – точно у Робинзона Крузоэ! Да и борода кстати, и прическа a la moujik.

– Ты озлоблен против всего рода человеческого.

– И есть за что…

– О! право?

Примечание. У Робинзона Крузо в романе Даниеля Дефо – не трость, а сделанный им самим зонтик; трость появилась во французских переводах, по которым Лермонтов, видимо, знакомился с этим романом.

Лев Толстой и Робинзон (по книге Д. Урнова «Дефо»)

После Руссо у книги о Робинзоне, пожалуй, не было другого такого внимательного и влиятельного читателя, как Толстой. С книгой о Робинзоне Толстой не расставался всю жизнь, вернее, с книгами о нем.

Толстой прямо сказал, чем его так привлек Робинзон. Это, по Толстому, «нормальный человек», прежде всего в том отношении, что он живет в напряженной борьбе с условиями, которые даны ему: Робинзону, как выразился Толстой, «не приходилось придумывать себе занятий». Вот эта значительность и в то же время естественность всех усилий Робинзона и были своего рода идеалом для Толстого, который, конечно же, подчас занимался «придумыванием» себе занятий. Интересно, что под влиянием Толстого на эту же особенность Робинзоновой судьбы обратил внимание и создатель одной из лучших «новых робинзонад», автор «Острова сокровищ» Стивенсон.

Тарас Шевченко и «Робинзон Крузо»

Из дарственных надписей Тараса Шевченко на книгах других авторов до нас дошел только один – на книге «Приключения Робинзона Крузо», которую поэт подарил своей племяннице – дочке Варфоломея Шевченко: «Любій Прісі на пам’ять од дядька Тараса Шевченка. 1859. Сентября 12». Дядя Тарас советовал своей племяннице внимательно прочитать роман.

А до этого в ссылке, в Новопетровском укреплении, летом 1856 г. Тарас Шевченко нарисовал сепию «Робинзон Крузо». На ней Робинзон изображен сидящим на пороге своей пещеры, он в раздумьях склонился над раскрытой Библией.

Литературоведы о Робинзоне

Андрей Васильевич Каменский (русский литературовед, в книге «Даниэль Дефо, автор “Робинзона Крузе”. Его жизнь и литературная деятельность», 1892 г.)

Подобно тому как «Дон Кихот» Сервантеса положил конец рыцарскому роману и рыцарским нравам, так «Робинзон Крузо» сделал невозможными все господствовавшие до него вычурные, искусственные произведения с их бесцветными придворными героями и героинями. Он стал провозвестником тех новых требований, которые возникли в среде народившегося теперь в Англии сильного и многочисленного среднего класса, жаждавшего более серьезного чтения с подкладкою реальной жизненной правды, и является родоначальником реального романа.

Дмитрий Михайлович Урнов (р. 1936), литературовед, критик, в книге «Робинзон и Гулливер»

…Очутившись на острове (на пятидесятой странице из трехсот), Робинзон ведет себя так, будто он никуда и не путешествовал: делает он все то, что совершает каждый ежедневно у себя дома. Если так можно выразиться – «совершает», потому что все это вещи обыденные. Но вот, следя за простыми действиями Робинзона, мы видим их заново. Нам вдруг делается интересно, как это человек надевает шляпу на голову или кладет в рот кусок хлеба. Сооружение мебели, если можно сказать тут «сооружение», описывается подробно, изготовление стула занимает страницу, а охота на льва упомянута где-то между прочим. И это есть обещанные «странные и удивительные приключения»?! Действительно, выходит странно и необычно после всевозможных «приключений и путешествий», где главное в чрезвычайном.

Выпуская первую часть «Робинзона», издатель приложил к ней, как и полагается ради рекламы, список книг, им уже опубликованных. И мы видим книжный поток, в котором появился роман Дефо, – «текущую литературу», унесенную безвозвратно временем. По отношению к этому потоку писатель-гигант занимает положение Гулливера, влекущего за собой лилипутский флот. Помните, Гулливер захватил лилипутские корабли, обрезал якорные цепи, и человечки думали, что он собирается пустить суда на волю волн. Нет, человек-гора потащил их за собой в противоположную сторону. Не делая демонстративных жестов, Дефо произвел в сущности тот же маневр: в книге, обещающей, как и множество других похожих книг, «путешествия и приключения», пишет он не о том, о чем обычно писали в таких книгах. Он идет проторенным путем и в то же время против общего потока.

Наталья Дали (в статье «Роман Дефо “Робинзон Крузо”») В нескончаемых трудах духовных и физических Робинзон избавляется от главных пороков цивилизованного общества: жадности, лености, чревоугодия, лицемерия. Дефо так изображает историю жизни на необитаемом острове, что становится очевидным: непрекращающийся ни на минуту процесс познания мира и неустанная работа – естественное состояние человека, позволяющее ему обрести истинную свободу и счастье, доставляющее «минуты невыразимой внутренней радости».

Роман Д. Дефо «Робинзон Крузо» по праву считается первым классическим английским романом. Образ человека, волею судьбы очутившегося на необитаемом острове, изображённый Дефо, у разных людей вызывает порой прямо противоположные ассоциации. Многих повергает в панический ужас вероятность оказаться на месте героя Дефо. Другие же, напротив, в своих мечтаниях желают оказаться на необитаемом острове. Особенно грешат этим влюблённые. Но что это? Стремление к свободе или бегство от неё? И каков подтекст самого писателя? По сей день исследователи его творчества не пришли к окончательному выводу. Да и придут ли?

* * *

…Спасение Робинзона в том и было, что он умел находить в негативных ситуациях положительные моменты. Моменты его физической работы на острове порой занимают целые главы, и как ни странно, об этом интересно читать, будь то обжиг глиняного горшка, выращивание риса-ячменя или строительство корабля. Не зря же говорят, что «человек не устаёт смотреть на три вещи: на огонь, воду и на то, как кто-то работает».

Авторские продолжения «Робинзона Крузо»

Существуют вторая и третья части «Робинзона Крузо», написанные самим Даниэлем Дефо; они намного менее популярны, чем первая часть. Название второй книги – «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо, составляющие вторую и последнюю часть его жизни, и захватывающее изложение его путешествий по трем частям света, написанные им самим». Начинается она с того, что после нескольких лет спокойной жизни в Англии Робинзоном овладевает непреодолимое желание вновь увидеть остров, на котором он столько пережил.

Третья книга Дефо о Робинзоне Крузо до сих пор не переведена на русский язык. Она озаглавлена «Серьёзные размышления Робинзона Крузо» (англ. «Serious Reflections of Robinson Crusoe») и представляет собой сборник эссе на нравственные темы; имя Робинзона Крузо употреблено автором для того, чтобы подстегнуть интерес публики к этому произведению.

Экранизации «Робинзона Крузо»

Русская «Википедия» приводит список из восьми наиболее известных фильмов (производства разных стран в 1932–2003 гг.), снятых по роману «Робинзон Крузо». Советских кинолент в списке две, 1946 и 1972 гг., главную роль в них сыграли Павел Кадочников и Леонид Куравлев соответственно. В последней по времени из перечисленных версий, французской, Робинзоном стал Пьер Ришар.

А в 1998 г. была снята очередная кинематографическая робинзонада – фильм «Новые робинзоны». В нем папа, мама, двое сыновей и дочка отправились на яхте из Гонконга в Австралию. В открытом океане их догоняет на корабле человек, продавший им яхту. Он оказался главарем пиратов и злодеем. Семье удается спастись, но яхта разбивается о рифы. «Робинзоны» оказываются на необитаемом острове, где жили крокодилы, фазаны, обезьяны, пантеры, питоны, росли ананасы, бананы и кокосы. Нашли на острове и своеобразную «Пятницу» – девочку-француженку с потерпевшего катастрофу аэроплана. Воевали с пиратами, обнаружили на затонувшей яхте награбленные пиратами сокровища.

Существует также компьютерная игра «Новый Робинзон».

Литература

• Аллен Г. Эдгар По (биография) // http://lib.ru/INOFANT/POE/biography.txt

• Аникст А. А. Даниель Дефо. Очерк жизни и творчества. – М.: Просвещение, 1957. – 136 с.

• Аникст А. А. Робинзонада // Литературная энциклопедия. Т. 9. – 1935 // http://feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le9/le9-7181.htm

• Википедия // http://uk.wikipedia.org; http://ru.wikipedia.org

• Воронова Н. Робинзон Крузо // http://lit-prosv.niv.ru/litprosv/articles-eng/voronova-robinzon-kruzo.htm

• Дали Н. Роман Дефо «Робинзон Крузо» // http://www.proza.ru/2010/03/04/159

• Дефо Д. Дальнейшие приключения Робинзона Крузо, составляющие вторую и последнюю часть его жизни, и захватывающее изложение его путешествий по трем частям света, написанные им самим / Пер. с англ. З. Н. Журавской; под ред. А. Франковского. – М.; Л.: Academia, 1935. (Текст из электронной библиотеки Lib.ru: http://lib.ru/PRIKL/DEFO/crusoeall2.txt)

• Зарудный Е. Великий экспериментатор // Зеркало недели. – 2006. – 22 апр. (http://www.zn.ua/newspaper/articles/46528#article)

• Каменский А. В. Даниэль Дефо, автор «Робинзона Крузе». Его жизнь и литературная деятельность. – СПб., 1892. – 74 с.

• Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений: В 4 т. – Т. 4: Проза. Письма. – М.: Правда, 1969. – 479 с.

• Руссо Ж.-Ж. Избранные сочинения: В 3 т. – Т. 1. – М.: Гос. изд-во худ. лит., 1961. – 851 с.

• Урнов Д. М. Дефо. – М.: Молодая гвардия, 1990. – 255 с.

• Урнов Д. М. Робинзон и Гулливер. Судьба двух литературных героев. – M.: Наука, 1983. – 89 с.

• Defoe and the Critics // http://www.unbsj.ca/arts/english/jones/3205-04/websites/shannon/index.htm

• Richetti, John J. The Life of Daniel Defoe. – Malden, MA: Blackwell, 2005. – 406 p.

• http://litopys.org.ua/shevchenko/shev9047.htm

• http://mamalisa.com/?t=es&p=1632&c=116

Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо

Глава I

Робинзон

Отец мой, по фамилии Крейцнер, происходил из довольно богатой семьи, родом из Бремена. Приехав в Англию, он поселился сначала в Гулле, где нажил себе торговлей значительное состояние; затем переехал в Йорк и женился на моей матери, носившей старинную фамилию Робинзонов, одну из самых известных в той местности. Вот почему, родившись здесь в 1632 году, я получил двойную фамилию Робинзона-Крейцнера. Но поскольку у англичан есть обычай коверкать все иностранные слова, в том числе и собственные имена, то не только нас прозвали другие, – мы и сами стали называть себя, а позже и подписываться Крузо. Так всегда меня звали все мои знакомые.

У меня было два старших брата: один служил во Фландрии подполковником в Английском пехотном полку под начальством знаменитого полковника Локгарта и был убит в сражении с испанцами под Дюнкирхеном. Что случилось со вторым моим братом, мне столь же мало известно, как неизвестно было моим родителям, что произошло потом со мной.

Я был третьим сыном, к торговому делу не готовился, и меня слишком рано начали одолевать всякие несуразные мысли. Отец мой, будучи уже в преклонном возрасте, сумел дать мне весь объем общих знаний, который можно приобрести, воспитываясь дома и посещая городскую школу. Он прочил меня в адвокаты, но меня ничего не привлекало, кроме морских путешествий. Эта страсть, несмотря на просьбы и убеждения моей матери и друзей, вопреки желанию и воле моего отца, захватила меня с такой силой, что казалась каким-то роком, пронзившим меня с рождения и упрямо толкавшим к бедствиям и горестям, впоследствии ставшими моим уделом.

Отец мой, человек рассудительный и дальновидный, в надежде отвратить меня от моего намерения, настойчиво наставлял меня на путь истинный. Однажды утром он позвал меня к себе в комнату, в которую его заточила подагра, и горячо отговаривал от задуманного. Он спросил, какая еще причина, кроме моего пагубного влечения к странствиям, заставляет меня оставить отчий дом и родную страну, где мне все благоприятствует, где своим трудом я мог бы обеспечить себе значительное состояние, спокойную, благополучную жизнь.

– Только люди разорившиеся, потерявшие все состояние, – продолжал он, – бездельники, только честолюбцы или легкомысленные искатели приключений пускаются в подобные предприятия и ищут славы в делах, выходящих за пределы обычной, естественной жизни. С одной стороны, это стремление тебе не по силам, с другой – оно унижает тебя; твой настоящий удел – среднее состояние, то есть высшая ступень скромного жизненного бытия. Многолетний опыт убедил меня, что лучшим положением в мире является то, которое полнее других соответствует благополучию человека. Оно чуждо нужды и угнетения, физического труда и лишений, которые тяготеют над низшими классами; в нем не беспокоят нас ни гордыня, ни роскошь, ни самолюбие, ни зависть высшего класса. Ты лучше оценишь также счастье, когда узнаешь, что все люди, живущие в других условиях, ему завидуют. Даже цари нередко жалуются на трудности и беспокойства, связанные с их высоким званием: как часто жалеют они о том, что Провидение не поставило их между двумя крайностями – величием и ничтожеством, да и мудрецы утверждают, что середина – мера истинного счастья, все они просят избавить их как от нищеты, так и от излишнего богатства.

Наблюдай сам – и ты убедишься, что превратности судьбы подстерегают людей высшего и низшего классов. Меньше всего их приходится на людей среднего состояния, подверженных этим превратностям в меньшей мере, чем высшие и низшие слои общества: в нем реже встречаются болезни, беспокойства телесные и душевные, чем в двух других состояниях, из которых одно своими роскошью и пороками, а другое утомительным трудом, недостатками, скудной пищей и даже голодом естественным образом вызывают различные недуги и несчастья. Среднее состояние лучше и надежнее других обеспечивает расцвет всех добродетелей, всех удовольствий; спокойствие и изобилие – верные спутники счастливой посредственности. Воздержание, умеренность, здоровье, доброжелательность, общительность, приятные развлечения и всяческие удовольствия ниспосланы судьбой среднему состоянию. Человек среднего состояния в приятном спокойствии проходит свой жизненный путь и безмятежно, мирно завершает его. Тяжкая работа не удручает ни рук его, ни головы: он не влачит жизнь раба из-за куска насущного хлеба; его не изнуряют несчастья, лишающие спокойствия и сна тело; его не сводит с ума зависть или втайне сжигающая жажда почестей и величия; в довольстве он легко скользит по свету, с наслаждением вкушает радости жизни, минуя ее горечи; чувствует себя вполне счастливым и с каждым новым днем учится осознавать это все больше.

После этого отец настойчиво и по-доброму убеждал меня перестать ребячиться, не искать на свою голову приключений, от которых меня должно защитить данное мне от рождения положение:

– Ты не нуждаешься в поиске хлеба насущного, я помогу тебе скорее обрести то состояние, которое я тебе предлагаю. Если же после этого тебе не повезет и ты не будешь счастлив, пеняй на свою судьбу или на тобой же допущенную ошибку; я в ответе не буду. Исполняя свой долг, я предостерег тебя от того шага, который ведет к краху. Одним словом, я готов всячески облагодетельствовать тебя, если ты остепенишься и останешься дома по моему совету. Но я не намерен способствовать твоей гибели, дав добро на задуманный тобой отъезд. У тебя перед глазами живой пример твоего старшего брата, которого я так же убеждал не участвовать в нидерландской войне. Однако все убеждения оказались напрасны: юноша ушел в армию и погиб. Я не перестану молиться о тебе, но скажу честно: если ты сделаешь этот безрассудный шаг, Бог не даст тебе благословения, и когда впоследствии ты пожалеешь о содеянном и останешься без помощи, тогда вспомнишь мои советы, которыми пренебрег.

В конце этой действительно пророческой речи, в чем – я полагаю – и сам отец мой еще не был уверен, слезы обильно потекли по его лицу, особенно когда он говорил о моем брате. Предсказывая мне мое раскаяние в будущем, он не в силах был продолжать и, внезапно остановившись, прибавил: «Я слишком расстроен, больше не могу сказать ни слова!»

Я искренне был тронут этим отеческим внушением: могло ли быть иначе? И отказался от своего решения, и решил остаться дома, исполнив волю моего отца. Но, увы! – через несколько дней добрая решимость моя исчезла, и несколько недель спустя я – во избежание новых родительских назиданий – решился бежать! Однако и тут еще я не сразу бросился из дому в порыве нетерпения: заметив однажды, что моя мать несколько развеселилась, я отвел ее в сторону и сказал: «Желание странствовать по свету настолько овладело мной, что у меня ничего решительно не получается, ни на одно дело у меня не хватает терпения, и отец мой лучше бы сделал, если бы дал мне свое согласие, а не поставил меня перед необходимостью обойтись без него. Мне минуло восемнадцать лет и поздно теперь идти в ученики к купцу или писарем к какому-то прокурору. Я уверен, что если это и сделаю, то все равно не дождусь конца испытательного срока и непременно сбегу от хозяина и уйду в плавание. Замолвите за меня словечко батюшке, чтобы он сам отпустил меня попытаться совершить путешествие, и если все это мне наскучит, я вернусь и более не тронусь с места и обещаю вам удвоенным прилежанием наверстать все потерянное время».

Мое объяснение сильно расстроило мою мать.

– Это невозможно, – сказала она. – Я ни за что не стану говорить об этом с твоим отцом, ведь он слишком хорошо знает, что тебе принесет пользу, и не согласится с твоими планами, мне даже странно, что ты после разговора с ним, такого доброго, мягкого, убедительного, продолжаешь еще об этом думать! Словом, если ты хочешь погубить себя, я больше не знаю, чем тебе помочь, и не сомневайся, что отец твой никогда с тобой не согласится. Что касается меня, я никогда не смогу благословить тебя на гибель и не хочу, чтобы обо мне сказали, будто я – твоя мать – поддержала твое непродуманное решение, против которого был отец.

Позже выяснилось, что, несмотря на обещание, моя мать все пересказала отцу и он, сильно обеспокоенный, сказал ей: «Этот мальчик мог бы быть счастливым, оставшись дома, но если он отправится странствовать, то станет несчастнейшим существом; я никогда не соглашусь на это».

Только через год мне удалось уйти. Все это время я постоянно отказывался от любого предложения заняться каким-либо делом и нередко упрекал отца и мать за их непреклонность, ведь они знали, как сильны мои природные наклонности. Однажды случайно, без всяких мыслей об отъезде, прибыв в Гулль, я встретил там одного из моих товарищей, который отправлялся морем в Лондон на корабле своего отца. Этот товарищ соблазнил меня ехать с ним, используя обычную приманку моряков, – что я отправлюсь даром. Не посоветовавшись с моими родителями, даже не поставив их в известность, а предоставив им самим как-то узнавать о моем отъезде, не спросив благословения ни Божьего, ни родительского, не учитывая ни обстоятельств, ни последствий, я, по несчастью и Бог знает как, 1 сентября 1651 года на корабле товарища отправился в Лондон. Думаю, что никогда еще несчастья молодого бродяги не начинались так рано и не заканчивались так поздно, как мои!

Едва корабль вышел из Гумбера, как поднялся ветер и волны стали вздыматься ужасным образом. Это была моя первая поездка по морю, мне стало очень плохо, и я упал духом. Только тогда я всерьез задумался о своем поступке и о правосудии Небес, о наказании за свое непослушание. Все добрые советы моих родителей, слезы отца, увещевания матери живо предстали в моей памяти, и моя, тогда еще не ожесточившаяся совесть укоряла меня в том, что я пренебрег родительскими советами и нарушил мой долг перед Богом и отцом. Между тем буря усиливалась и море волновалось, но все это было мелочью в сравнении с тем, что я увидел после и несколько дней спустя. Но и этого оказалось достаточно, чтобы расстроить подобного мне новичка: при каждой новой волне мне казалось, что я тону; когда корабль проваливался, как мне казалось, между двумя валами, я думал, что он идет ко дну. В этом жалком состоянии я неоднократно клялся, что если Богу угодно будет спасти меня и я доберусь до твердой земли, то нога моя никогда не ступит на корабль, а я вернусь к отцу, последую его советам и никогда больше не подвергну себя никаким опасностям. Тогда только я осознал справедливость рассуждений моего отца о жизни и убедился в том, как приятно и мирно он жил, не подвергаясь ни морским бурям, ни превратностям сухопутной жизни, и решил как блудный сын возвратиться в родительский дом.

Глава II

Буря

Эти благоразумные мысли сохранялись у меня, пока продолжалась буря, и даже несколько дольше, но на следующий день ветер стих, море успокоилось и я начал мало-помалу привыкать к морской жизни. Весь этот день я был задумчив, продолжая еще страдать от морской болезни; но с приближением ночи погода прояснилась, ветер прекратился, наступил очаровательный вечер: солнце закатилось и такое же взошло на следующее утро. Легкий ветерок едва скользил по гладкому морю, в котором отражалось ярко сиявшее солнце. Зрелище было великолепное, прекраснее всего, что я видел!

Я хорошо спал всю ночь, тошноты больше не чувствовал, был весел и с удивлением любовался океаном, накануне еще столь грозным и жутким, а теперь таким тихим и приветливым. И тут, словно опасаясь, чтобы моя решимость не закрепилась, товарищ – мой соблазнитель – подошел ко мне и, хлопнув по плечу, спросил:

– Ну! Боб, как ты? Бьюсь об заклад, ты перепугался, когда ночью задул ветер, но этим ветром нельзя и шапки надуть!

– Не надуть шапки? Такая ужасная буря!

– Буря? Ты с ума сошел, и ты называешь это бурей? Пустяки и только! Нам бы – добрый корабль да побольше раздолья на море, так мы и ухом не поведем при этаком шквале. Ты, Боб, просто неопытный моряк. Заварим-ка лучше пуншу и все забудем! Видишь, какая теперь чудесная погода?

Чтобы сократить эту скучную часть моей истории, мы последовали обычаю моряков: пунш был готов, я напился допьяна и за одну эту пагубную ночь потопил во хмелю все мое раскаяние, все размышления о прошлом, всю свою решимость насчет будущего. Одним словом, как только море утихло и его поверхность стала такой же ровной и гладкой, как до бури, так и пришли в порядок мои мысли, исчезли страх и опасение утонуть в море. Всколыхнулись прежние желания, и я совершенно забыл все свои клятвы и обещания, данные мной в минуту бедствия. Признаюсь, однако, во мне, как обычно бывает в подобных случаях, порой пробуждались здравый смысл и серьезные мысли, но я изгонял их, лечился от них, как от болезни, и благодаря пьянству и соответствующей компании, вскоре переборол эти – так называемые мной припадки, и в пять-шесть дней одержал полную победу над совестью, какую только может пожелать себе молодой повеса, решивший ни на что не обращать внимания.

Однако мне суждено было пережить новое испытание. Провидение, следуя закону справедливости, решило оставить меня без всякого оправдания. За мое упорство и непонимание того, что же способствовало моему спасению, последующие события развернулись так, что самый жестокий негодяй из нашего экипажа не мог бы не увидеть в них и опасность, и милосердие Божие.

На шестой день нашего плавания мы вошли в Ярмутский рейд. Ветер был встречный, слабый, и мы двигались после бури медленно. Затем бросили якорь и так стояли семь или восемь дней при встречном северо-западном ветре. В течение этого времени многие корабли из Ньюкасла пришли на тот же рейд – обычное место стоянки судов, ожидающих попутного ветра для входа в Темзу.

Мы бы могли простоять здесь гораздо меньше, стоило только воспользоваться приливом, если бы ветер не усиливался, особенно на четвертый-пятый день нашей стоянки. Все считали этот рейд столь же благонадежным, как и гавань: якоря и якорные принадлежности были в отличном состоянии, поэтому наши люди ни о чем не беспокоились, не предчувствуя никакой опасности, проводили время в свое удовольствие по обычаю моряков. На восьмое утро ветер усилился, и мы все принялись за работу: нам велено было ослабить стеньги, задраить люки и позаботиться, чтобы все было в исправности. Около полудня море сильно разволновалось: бак или носовая часть беспрестанно погружались в воду, корабль наш черпал воду. Раза два нам показалось, что бухт-якорь скользил по морскому дну.

Капитан велел отдать шварт или бросить главный якорь, и мы остались на двух якорях, натянув наши канаты до конца. В этот раз разыгрался настоящий шторм, и я увидел растерянность и ужас на лицах самых смелых моряков. Даже наш храбрый капитан выражал тревогу по поводу спасения корабля: когда он проходил мимо меня при входе и выходе из своей каюты, я слышал, как он тихо бормотал: «Господи! Смилосердься над нами, мы погибаем!» и т. п. В первые минуты я неподвижно лежал в матросской каюте и не могу сказать, что я тогда чувствовал. Мне уже невозможно было обратиться к прежнему раскаянию, столь явно попранному мной. Я думал, что ужасы смерти прошли и что эта вторая буря будет похожа на первую. Но когда сам капитан, походя мимо меня, сказал: «Мы погибаем!», я ужасно испугался, выбежал из каюты и огляделся вокруг.

Никогда еще столь ужасное зрелище не поражало меня: волны поднимались на высоту гор и через каждые три-четыре минуты обрушивались на нас. В какую сторону ни обращал я свой взгляд, везде видел ужас и бедствие. Два тяжело нагруженных корабля, стоявшие неподалеку, срубили свои мачты. Наши матросы закричали, что корабль, находившийся от нас не далее мили, начал тонуть. Другие два корабля, сорвавшись с якорей, носились без мачт в открытом море. Легкие суда меньше страдали от шторма, но два или три из них тоже унесло от берега, и они пронеслись мимо нас, убрав все паруса.

Ближе к вечеру штурман и боцман попросили у капитана разрешения срубить фок-мачту. Капитан долго сопротивлялся, но когда боцман сказал ему, что без этого корабль неизбежно пойдет ко дну, он согласился. Едва успели свалить за борт переднюю мачту, как зашатался грот (средняя мачта) и корабль так закачало, что и эту мачту пришлось срубить и очистить палубу.

Можно представить себе, что переживал тогда я, молодой моряк, которого совсем недавно ужасно напугали такие мелочи, как легкая качка. Но, насколько я помню, в то далекое время меня в десять раз больше, чем смерть, страшила мысль о том, что я пренебрег угрызениями совести и против отцовской воли возвратился к своим прежним намерениям. Все это вместе, усиленное ужасом бури, ввергло меня в такое состояние, которое невозможно выразить словами. Однако все это были еще цветочки!

Буря продолжала свирепствовать, и сами моряки признавали, что ничего ужаснее никогда не видели. Наш корабль был крепким, но, тяжело нагруженный, шел глубоко в воде. Матросы часто вскрикивали, что он оседает: к счастью, тогда я не знал еще значения слова «оседать», пока меня не просветили. Между тем буря настолько разбушевалась, что мне довелось увидеть то, что было редкостью: капитан и боцман, более других опасавшиеся, что корабль потонет, принялись за молитву.

В довершение беды среди ночи один из людей, посланных в трюм, закричал, что там открылась течь, а другой сообщил, что воды в трюме прибыло на четыре фута. Тут же всех призвали к помпам. При одном слове «к помпам» я обмер от страха и упал навзничь на койку, на которой сидел в каюте. Однако матросы скоро меня подняли, говоря, что если я ни на что другое не гожусь, то могу наравне со всеми качать воду. Я встал и отправился к помпам, где начал усердно работать. В это время капитан, увидев, что несколько легких судов, которые не могли устоять против бури, вышли в открытое море и приближались к нам, приказал стрелять, чтобы уведомить их, что нам угрожает опасность. Я, абсолютно не понимавший, что это значит, так перепугался, что решил, будто наш корабль уже разбился вдребезги или произошло еще какое-нибудь жуткое несчастье. Словом, я так перепугался, что упал в обморок. Поскольку это случилось в тот момент, когда каждый думал только о собственной жизни, то никто не заметил, что случилось со мной. Другой матрос занял мое место у помпы и, решив, что я умер, оттолкнул меня ногой. Прошло еще немало времени, пока я очнулся.

Рис.1 Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо

Мы продолжали работать, но вода в трюме прибывала. По всем признакам, корабль должен был затонуть, и хотя буря начала понемногу стихать, нельзя было надеяться, что корабль доплывет до гавани, и капитан продолжал стрельбу, взывая о помощи. Небольшое судно, проходившее мимо нас, решилось спустить для нашего спасения бот: он приблизился к нам с риском для жизни его матросов, но ни мы не могли на него взойти, ни он не мог причалить к нашему кораблю. Наконец гребцы сделали последнее усилие, жертвуя собственной жизнью ради спасения нашей. Наши матросы бросили им канат с бакена, после неимоверных усилий они его схватили, мы притянули их к носу корабля и спустились в их бот. О том, чтобы добраться до их корабля, нечего было и думать, поэтому решили пустить бот в открытое море и грести как можно ближе к берегу. Капитан пообещал, что если бот разобьется о берег, он расплатится за него с хозяином.

Таким образом, мы то гребли, то, подгоняемые ветром, держали курс на север и так почти достигли мыса Винтертон. Не прошло и четверти часа после того, как мы покинули корабль, как он начал тонуть. Тогда я впервые понял, что значило «оседать», или идти ко дну. Но, должен признаться, глаза мои были затуманены и я очень плохо видел предметы, когда матросы сказали мне, что наш корабль тонет, ибо с той минуты, как я сошел, или лучше сказать, когда меня положили в бот, я будто умер от ужаса и от мыслей о будущем.

Мы усиленно гребли в надежде достигнуть берега и могли ясно различать его, когда наш бот подбрасывало на гребень волн. Вдоль берега мы видели большую толпу людей, собравшихся помогать нам, когда мы подойдем к ним ближе.

Глава III

Робинзон – купец гвинейский

Мы медленно продвигались вперед и причалили к берегу, только миновав Винтертонский маяк; берег здесь уходит к Кромеру на запад и поэтому сдерживает силу ветра. Там мы пристали и – не без больших препятствий – все здоровые и невредимые сошли на плоский берег. Мы пешком направились в Ярмут, где нас как людей, потерпевших бедствие, приняли приветливо и тепло. Члены городской ратуши отвели нам хорошие квартиры, а купцы и судохозяева дали нам достаточно денег, чтобы мы могли отправиться в Лондон или возвратиться в Гулль, кому куда надо.

Если бы я тогда одумался и, возвратившись в Гулль, пришел домой, как бы я был счастлив! И мой отец, как в евангельской притче, не пожалел бы заколоть для меня упитанного теленка, ибо, узнав, что корабль, на котором я находился, потерпел крушение на Ярмутском рейде, он долго не знал, жив ли я или умер?

Но злой рок упрямо толкал меня на тот же злосчастный путь, и, хотя рассудок и здравый смысл часто призывали меня возвратиться домой, у меня не хватало сил это сделать. Не знаю, как это назвать: не хочу предполагать, будто бы существует тайный и неизменный закон судьбы, который делает нас орудиями нашего собственного разрушения, когда мы, полностью сознавая опасности, стремимся к ним с открытыми глазами! Но если действительно это не неизбежный и неотвратимый приговор, осуждавший меня на бедственную жизнь, то что же другое могло увлечь меня, вопреки здравому смыслу и внутреннему убеждению, вернуться к моему первому решению?

Мой товарищ, виновник моего настроения, был сыном капитана и пребывал тогда еще в большем унынии, нежели я. Живя на разных квартирах в Ярмуте, мы с ним встретились только на второй или третий день. Когда он заговорил со мной, мне показалось, что его голос изменился. Задумчиво покачивая головой, он спросил меня о моем здоровье, рассказал своему отцу, кто я такой и что я отправился в это путешествие ради опыта, намереваясь впредь совершить еще не одно. Его отец, обратившись ко мне, серьезно и грустно сказал:

– Молодой человек! Не советую вам больше пускаться в море. Вы получили верное и явное доказательство, что никогда не сможете быть моряком!

– Отчего же, сударь? Разве вы тоже не отправитесь более в море?

– Это другое дело, – возразил он, – мореходство – моя профессия и мой долг. Что же касается вас, вы сделали попытку, и небо дало вам вкусить то, что ожидает вас в будущем, если вы еще вздумаете упорствовать. Может быть, все, что случилось, произошло из-за вас, и у нас на корабле вы были, как Иона на корабле Тарзинском. Скажите мне, кто вы такой и что привело вас на корабль?

Я рассказал ему мою историю. В конце рассказа он прервал меня и страшно разозлился:

– Чем же я провинился, что на моей палубе оказался такой негодяй? Я не взял бы и тысячи фунтов стерлингов, чтобы плыть на одном корабле с тобой!

Эти слова, понятно, были произнесены сгоряча человеком расстроенным, удрученным своей потерей, и в своем гневе он перешел всякие границы. Но произносил он их не шутя, убеждая меня возвратиться к отцу и не испытывать больше судьбу!

– Видите, – продолжал он, – рука Всевышнего ополчилась на вас; знайте, молодой человек, что ежели вы не возвратитесь домой, то куда бы вы ни отправились, везде вас будут преследовать неудачи и беды, пока не сбудутся слова вашего отца.

Я не нашелся что ему ответить, вскоре мы расстались, и я больше не видел его. Куда он девался, мне неизвестно. Я же с небольшой суммой денег в кармане отправился сухим путем в Лондон. И там, и по пути я долго боролся с самим собой, раздумывая, какой же образ жизни избрать, возвратиться ли мне к своим или пуститься в море?

При мысли о возвращении домой стыд затмил благоразумные доводы моего рассудка: я все время представлял себе насмешки соседей и мое смущение не только перед моим отцом и матерью, но и всеми знакомыми. Это дало мне повод впоследствии замечать, как легкомысленно и непродуманно иногда ведут себя люди, особенно молодые, когда им следовало бы руководствоваться здравым смыслом, а они стыдятся не самого поступка, который заслуживает упрека и осуждения, но стыдятся раскаяния, которое только и поможет им восстановить доброе имя, вернуть уважение людей.

Некоторое время я находился в этом состоянии, не зная, на чем мне остановиться, чем заняться, какой путь выбрать в жизни. Я продолжал чувствовать непреодолимое отвращение к родительскому дому, и пока я колебался, воспоминания о моих несчастьях и бедствиях стирались, а вместе с тем угасало мое желание возвратиться. Наконец я совсем выбросил из головы мысли о возвращении и выжидал случая снова отправиться в путь.

Та же пагубная сила, которая заставила меня бежать из родительского дома, породила во мне сумасбродную, непреодолимую жажду богатства и с такой силой вклинила в мою голову эти нелепые мечты, что я перестал слушать не только голос разума, но и проигнорировал уговоры и запреты моего отца, – та же самая сила толкнула меня на следующий шаг, заставила пуститься в самое неудачное из всех предприятий: я сел на корабль, который отправлялся к берегам Африки или, как говорят наши моряки, в Гвинею, и начал свое новое путешествие.

Хуже всего для меня было то, что во всех этих приключениях я не занялся простой морской службой. Работа моя была бы, конечно, тяжелее, чем я привык, но при этом я мог бы овладеть профессией, изучить обязанности моряка и со временем стать штурманом или помощником капитана, если не капитаном. Но такова была моя судьба: я всегда выбирал худшее, как и в этот раз. Имея деньги в кармане и приличную одежду, я с удовольствием расхаживал по кораблю, как настоящий барин, ничем не занимался и ничему не научился.

Мне посчастливилось, прибыв в Лондон, попасть в довольно хорошее общество, что не всегда удается таким молодым повесам, каким я был в ту пору, обычно злой дух расставляет им сети, но со мной этого не случилось. Первым моим знакомым оказался капитан корабля, который недавно довольно успешно ходил к берегам Гвинеи и собирался туда опять. Полюбив мое общество, которое тогда было вполне приятным, и наслушавшись моих рассказов, в которых я делился своими мечтами повидать свет, он пригласил меня ехать с ним, уточнив, что путешествие мое ничего не будет стоить, я буду его собеседником и товарищем. Если же захочу взять с собой какие-нибудь товары, то смогу воспользоваться случаем и даже извлечь из торговли выгоду, некоторую прибыль.

Я принял предложение и, подружившись с этим капитаном, открытым и честным человеком, совершил с ним это путешествие и пустил в оборот небольшую сумму, которую благодаря бескорыстной его честности значительно приумножил. По его совету я накупил на сорок фунтов стерлингов мелких стеклянных товаров и детских игрушек. Эти сорок фунтов стерлингов я собрал при помощи нескольких своих родственников, с которыми состоял в переписке и которые, как я полагаю, уговорили, может быть, моего отца или, по крайней мере, мать, помочь мне в моем первом предприятии.

Из всех моих приключений только это путешествие было довольно удачным, чем я обязан честности и порядочности моего друга капитана, от которого я получил также достаточные сведения в математике и практическом мореходстве, научился корабельному исчислению, съемке высоты, словом, многому, без чего никак не обойтись моряку. Как капитану нравилось обучать меня, так и мне доставляло удовольствие у него учиться. Короче говоря, это путешествие сделало меня и моряком, и купцом. Я привез за свой товар пять фунтов девять унций золотого песка, за который по возвращении в Лондон получил около трехсот фунтов стерлингов. Такой успех вселил в меня несбыточные мечты о будущем, мечты, впоследствии завершившие мою гибель.

Однако же и в этом путешествии мне пришлось пережить ряд невзгод: я долго хворал ужасной тропической лихорадкой вследствие непомерно жаркого климата, наша торговля проходила между пятнадцатым градусом северной широты и экватором.

Мне захотелось самому стать гвинейским купцом, но, на мою беду, мой друг капитан вскоре по возвращении на родину умер. Я решил предпринять еще раз такое же путешествие и отправился на прежнем корабле, которым теперь командовал бывший помощник капитана. Это было самое злополучное из всех моих путешествий. Я взял с собой около ста фунтов стерлингов, оставив двести у вдовы моего покойного друга, которая сохранила их. Однако во время пути мне суждено было пережить ужасные бедствия.

Наш корабль, держа курс к Канарским островам, или вернее – между этими островами и Африканским берегом, однажды на рассвете встретился с мавританским корсаром из Салеха, который погнался за нами на всех парусах. Чтобы уйти от него, мы сами подняли столько парусов, сколько могли выдержать наши реи, но увидев, что пират выигрывает у нас и, вероятно, настигнет через некоторое время, мы приготовились к бою. На нашем корабле было двенадцать пушек, а у разбойника – восемнадцать. Около трех часов пополудни он догнал нас и напал с борта вместо того, чтобы атаковать нас с кормы, как он предполагал. Мы навели на него восемь пушек и дали по нему залп, что заставило его немного отойти. На наш огонь он ответил ружейным залпом из ружей всех двухсот человек, находившихся на его палубе. Ни один из наших людей ранен не был. Он приготовился напасть на нас снова, а мы точно так же – обороняться. В этот раз он подошел с другой стороны и перебросил к нам шестьдесят человек, которые в одно мгновение изрезали и изрубили все наши снасти. Мы осыпали пиратов ударами полупик, ружей и гранат с такой силой, что два раза прогоняли их с нашей палубы. Наконец, заканчивая печальную часть рассказа, я должен сообщить, что наш корабль был разбит, трое из наших людей убиты, восемь ранены, и мы вынуждены были сдаться. Нас как пленников отвезли в Салех, в крепость, принадлежавшую маврам.

Там со мной поступили вовсе не так строго, как я ожидал. Меня не отослали к императорскому двору вместе с остальным экипажем. Капитан разбойничьего судна взял меня к себе, сделав своим невольником, так как я был молод, ловок и работоспособен.

Глава IV

Робинзон-невольник

Внезапная перемена обстоятельств, которая из купца сделала жалкого невольника, почти убила меня: я вспомнил пророческие слова моего отца о том, что в несчастье я останусь совершенно беспомощным. Это пророчество исполнилось, и мне казалось, что хуже этого больше ничего не могло случиться: рука Всевышнего покарала меня и я погиб безвозвратно. Но – увы! – это было только прелюдией к тем испытаниям, которые я должен был пережить, как покажет продолжение этой повести.

Мой новый хозяин, или господин, взял меня к себе в дом, и я надеялся, что со мной он отправится в следующее свое плавание, рано или поздно попадет в плен к какому-нибудь испанскому или португальскому военному кораблю, тогда я опять обрету свободу. Но эта надежда скоро испарилась: отправляясь в море, он оставил меня на берегу присматривать за небольшим садом и выполнять обычную черную работу в его доме. Возвратившись из плавания, он приказал мне оставаться в своей каюте и наблюдать за порядком на корабле.

Там я постоянно мечтал о побеге и о способах, которые позволили бы осуществить мои планы, но не находил никаких реальных возможностей для достижения успеха. Мне не с кем было посоветоваться, у меня не было ни одного товарища по несчастью – невольника – ни англичанина, ни ирландца, ни шотландца. Так что целых два года, пребывая в своих мечтах, я не видел никакого пути к осуществлению моих надежд.

Года через два представился удивительный случай, который воскресил во мне прежнюю мысль вырваться из неволи. Однажды мой господин дольше обычного не снаряжал свой корабль, как я после узнал, из-за недостатка средств. Между тем, раза два или три в неделю в хорошую погоду, а иногда и чаще он выезжал на корабельном катере ловить рыбу и всегда брал с собой двух гребцов – меня и одного молодого мавра, чтобы мы развлекали его. Поскольку я был неплохим рыбаком, каждый раз, когда ему хотелось иметь блюдо рыбы, он посылал меня с одним мавром – своим родственником – и молодым Мареско на рыбную ловлю.

Однажды утром во время штиля, когда мы отправились в море, поднялся такой густой туман, что мы потеряли из виду берег, хотя находились от него не далее полумили. Гребя наудачу, мы промучились целый день и всю следующую ночь, а когда наступило утро, вместо того чтобы быть у берега, оказались в открытом море, по крайней мере мили за две от берега.

Наконец нам удалось добраться до земли не без труда и опасности, так как ветер начал крепчать и мы почти умирали с голоду.

После этого случая хозяин наш сделался осторожнее и предусмотрительнее, решил не выезжать более на рыбную ловлю без компаса и запаса провизии. Имея в своем распоряжении баркас с нашего корабля, он приказал своему корабельному плотнику – тоже английскому невольнику, построить в середине его каюту, как на барже, оставив сзади место, достаточное для управления рулем и гротом, и порядочное пространство спереди, чтобы одному или двоим управляться с парусом. Этот баркас ходил с особенным парусом (парус – баранье плечо или парус со шпринтовом). Мачта укреплялась наверху низкой и узкой каюты, служившей спальней для хозяина и одного-двух невольников, в ней помещались стол для продуктов и несколько небольших шкафов для бутылок с хозяйским питьем, а особенно для хлеба, риса и кофе.

На этом баркасе мы часто отправлялись на рыбную ловлю, и без меня, как большого мастера этого дела, ни одна поездка не обходилась. Однажды моему хозяину вздумалось (вместе с двумя или тремя важными туземными маврами) проехаться на этом баркасе подальше. Для этой поездки он заготовил больше обычного провизии и прислал ее накануне отъезда. Мне же приказал взять с корабля три ружья с порохом и дробью, чтобы еще и поохотиться.

Я быстро, как приказал хозяин, сделал все необходимое и на другой день с утра дожидался его на вымытом и убранном баркасе с распущенным флагом и вымпелами, готовый к достойному приему гостей. Вдруг мой хозяин приходит один на берег и говорит мне, что его гости отложили свое гулянье из-за каких-то дел. Потом он велел мне, как обычно, отправляться на этом баркасе с мавром и мальчиком и наловить ему побольше рыбы на ужин, к которому он ожидал приятелей, после чего возвратиться домой. Я так и поступил.

Этот случай натолкнул меня на прежнюю мысль о свободе. Я командую небольшим судном, хозяина моего нет дома – и я начал запасаться всем нужным не только для рыбной ловли, а и для настоящего путешествия, хотя не представлял еще, куда мне направиться – все пути для меня были хороши, лишь бы вырваться из неволи. Первое, что мне требовалось, – склонить мавра взять для нас еды. Я ему сказал:

– Не стоит надеяться на угощение нашего хозяина.

– Это правда, – согласился он и принес большую корзину домашних сухарей и три больших сосуда со свежей водой. Я знал, где мой хозяин держал ящик с напитками, вероятно, захваченный с какого-то английского судна. Пока мавр был на берегу, я перетаскал все бутылки на баркас, как будто бы они еще раньше были поставлены для господина. Перенес туда же и огромный кусок чистого воска, фунтов в пятьдесят, с клубком ниток или шнурков, топор, пилу и молоток, которые нам очень пригодились впоследствии, особенно воск для изготовления свечей.

Кроме этого, у меня был готов для мавра другой обман, в который он по своему простодушию поверил. Его имя было Измаил, а мавры называли Моли или Мули. Я ему сказал:

– Моли! Ружья нашего господина на баркасе. Не можешь ли ты достать немного пороха и дроби, чтобы нам самим поохотиться и настрелять для себя несколько альками[1]. – Я знал, что на корабле имелись огнестрельные снаряды.

– Да, – ответил он, – я принесу.

Он принес большой ящик с полутора фунтами пороха, если не больше, да еще сумку, полную дроби и пуль, весом около шести фунтов, и все это уложил в баркас. Кроме того, я набрал в каюте моего хозяина еще немного пороха, который высыпал в большую бутылку, бывшую в бауле. Итак, снабженные всем необходимым, мы отплыли из гавани на рыбную ловлю. Сторожевые при входе в гавань нас знали и не обратили на нас внимания. Выехав на милю расстояния в море, мы подняли парус и принялись ловить рыбу. Ветер дул, вопреки моему желанию, северно-восточный. Если бы он подул с юга, я спокойно достиг бы испанского берега или, по крайней мере, Кадикского залива. Но, откуда бы ни дул ветер, я решил вырваться из этого ужасного места, предоставив остальное судьбе.

После продолжительной и бесплодной ловли (кое-какая рыба попалась на удочку, но я нарочно ее не вытаскивал и незаметно отпускал) я сказал мавру:

– Не идет дело на лад, наш хозяин останется недоволен, надо идти дальше.

Ничего не подозревая, он согласился и, сидя на носу, поставил паруса. Я, управляя рулем, направил судно на милю дальше и лег в дрейф, будто собираясь приступить к рыбной ловле. Затем, передав мальчику руль, я отправился на нос к мавру, наклонился позади него, вроде бы намереваясь что-то поправить и, протянув его руку между ног, внезапно схватил его и перебросил за борт. Он в ту же минуту вынырнул, ибо плавал как пробка, и громко стал умолять взять его на баркас, клятвенно заверяя в своей готовности объехать со мной весь свет. Он плыл так быстро за баркасом, что при тогдашнем штиле очень скоро бы нас настиг. Увидев это, я бросился в каюту, схватил одно из охотничьих ружей и прицелился в него, сказав:

– Я не причиню тебе зла и, если не станешь упорствовать, ничего и впредь не сделаю. Ты прекрасно плаваешь и легко доберешься до берега, море тихое, плыви скорее, я не трону тебя, но если ты приблизишься к баркасу, то прострелю тебе голову: я решил освободиться!

Тогда он повернул назад и поплыл к берегу. Я не сомневаюсь, что он, превосходный пловец, удачно доплыл. Мне бы выгоднее было взять его с собой, но я побоялся довериться ему.

Когда он был уже далеко, я обернулся к мальчику по имени Ксури и обратился к нему:

– Ксури! Если ты будешь верен мне, я сделаю из тебя человека, но если ты чистосердечно не поклянешься мне в этом Мухаммедом и бородой своего отца, то мне придется и тебя бросить в море.

Мальчик улыбнулся мне и ответил так искренне, что ему нельзя было не поверить: он поклялся мне быть верным и повсюду следовать за мной.

Пока плывший мавр не скрылся из виду, я вел баркас прямо в открытое море, против ветра, дабы подумали, что я пошел к проливу, как предположил бы всякий благоразумный человек. Да и кому бы пришло в голову, что мы поплыли к югу, к поистине варварскому берегу, где многочисленные толпы негров могут окружить нас на своих лодках и убить, а на берегу – растерзать дикие звери или безжалостнейшие из всего рода человеческого – дикари!

Но едва начало темнеть, я переменил курс, направившись к юго-востоку, чтобы не слишком удаляться от берега. При хорошем свежем ветре, спокойном и гладком море я так быстро несся под парусами, что, впервые увидев на другой день в три часа пополудни землю, понял: мы находимся, по крайней мере, на сто пятьдесят миль южнее Салеха, далеко за пределами владений не только марокканского султана, но и всех туземных властителей – мы не видели там ни одного человека.

Глава V

Первый привал за водой

Как бы то ни было, страх, который внушили мне мавры, был так велик, опасения попасться им в руки так ужасны, что я не хотел ни убавлять ход, ни приставать к берегу, ни бросать якоря.

Таким образом, я при попутном ветре продолжал свое плавание в течение пяти суток, но когда ветер подул с юга, я решил, что если бы даже какое-нибудь судно и гналось за мной, оно теперь должно было уже вернуться. Эта мысль придала мне смелости, и я бросил якорь в устье одной небольшой речки, не знаю какой, не знаю, под каким градусом широты, ни в какой стране, ни у какого народа. Я не видел ни одного человека и не желал видеть. Единственное, в чем я нуждался, – это пресная вода. Мы вошли в эту бухточку под вечер, решив, когда смеркнется, вплавь добраться до берега и осмотреться. Однако, едва стемнело, мы услышали такие ужасные звуки, издаваемые какими-то дикими зверями неизвестной породы, что мой бедный мальчик чуть не умер от страха и начал меня умолять не сходить на берег до наступления дня.

– Хорошо, Ксури, – сказал я ему, – я не пойду сейчас, но, может быть, днем мы увидим людей, которые окажутся еще злее львов.

– Тогда мы выстрелим в них из ружья, – сказал Ксури со смехом, – чтоб сделать их бежать далеко.

Так Ксури научился говорить по-английски, навещая нас – товарищей по неволе. Впрочем, я был очень доволен решительностью этого ребенка, а для поддержки дал ему выпить глоток из бутылки, находившейся в ящике нашего бывшего хозяина. Совет Ксури, однако же, был хорош, и я ему последовал. Мы бросили наш маленький якорь и продремали всю ночь. Я говорю «продремали» потому, что мы не спали, ибо в течение двух-трех часов видели каких-то огромных зверей, сами не знали каких: они подходили к берегу и бросались в воду, барахтаясь и моясь в ней, как будто чтобы освежиться, – они выли и ревели так ужасно, что я, по правде сказать, никогда не слыхал ничего подобного.

Ксури сильно перепугался, да и я тоже, но мы оба еще больше испугались, когда услышали, что один из этих огромных зверей плывет к нашему баркасу. Мы не могли его видеть, но, судя по дыханию, могли предполагать, что это свирепый зверь чудовищной величины. Ксури утверждал, что то был лев, и это вполне возможно. Помню только одно: бедный ребенок просил меня сняться с якоря и уплыть.

– Нет, Ксури, – возразил я, – нам стоит только при помощи буя вытянуть наш канат и выйти в море, звери слишком далеко не погонятся за нами.

Едва я успел договорить, как увидел его: он был от нас лишь на расстоянии двух весел. Я на миг застыл. Однако, опомнившись, схватил в каюте ружье и выстрелил в зверя, он закрутился и поплыл к берегу.

Невозможно описать тот ужасный шум, страшные рыки и вой, которые поднялись на берегу и в глубине при треске, произведенном моим ружьем. Я могу предположить, что тамошние звери прежде никогда не слышали ничего подобного. Это убедило меня в том, что нам нельзя причаливать к берегу ночью, и опасно, видимо, рисковать и днем, потому что попасть в руки каким-нибудь дикарям для нас столь же ужасно, как и попасться в когти львов и тигров. По крайней мере, мы одинаково страшились того и другого.

Как бы то ни было, нам необходимо было искать место, где можно было бы запастись пресной водой, у нас не оставалось ее ни капли. Но когда? Как? Вот в чем вопрос. Ксури сказал, что если я ему позволю сойти на берег с кувшином, он постарается отыскать воду и принести мне. Я его спросил, зачем идти на берег ему, не лучше ли остаться в шлюпке, а мне отправиться на поиск? Но ребенок ответил мне с такой сердечностью, что с тех пор я навсе гда его полюбил:

– Если дикий люди придешь, он съест меня, вы бежать.

– Хорошо, Ксури, – воскликнул я, – так мы пойдем вместе! Если дикари нападут на нас, мы их убьем, и они не сожрут нас, ни тебя, ни меня.

Тогда я дал Ксури кусок сахара и глоток ликера из ящика, о котором говорил прежде. Потом, притянув баркас так близко к берегу, как нам это казалось нужным, мы сошли на берег, взяв с собой только наше оружие и два кувшина для воды.

Я старался не терять из виду баркас, боясь увидеть в реке лодки с дикарями. Однако мальчик, заметив низменное место, на расстоянии около мили от берега, побежал туда и вскоре стал быстро возвращаться. Мне подумалось, что его либо преследуют дикари, либо испугали хищные звери, и я помчался к нему на помощь. Когда я подошел к нему ближе, то увидел что-то висящее на его плече – это оказался застреленный им зверек: он походил на зайца, но цвет его шерсти был совершенно иной и лапы длиннее. Все-таки мы ему очень обрадовались, это было вкусное кушанье, но главной причиной великой радости бедного Ксури было то, что он, не встретив ни одного дикаря, нашел хорошую пресную воду.

Страницы: 12 »»

Читать бесплатно другие книги:

Так бывает в авиационной жизни, что летишь работать, работать и работать. А вместо этого купаешься, ...
Дэвид Басс в книге «Эволюция сексуального влечения» рассказывает о самом масштабном исследовании в о...
Прошло много лет. Ушли в небытие девяностые, страна окрепла, жизнь стала спокойнее и сытнее. Колян, ...
Предлагаем вам вместе с нами окунуться в историю открытия НЛП. Эта книга представляет собой путешест...
Вехи параллельной России… Продолжение истории жизни и приключений Феликса в параллельном или перпенд...
Действия книги происходят в городе Гомеле в 2040 году, 25 лет спустя катастрофы неизвестного происхо...