Я – легенда (сборник) Матесон Ричард
Проклятье!
Роберт Невилл смял бумажку в кулаке и отшвырнул. Встал и в бешенстве огляделся по сторонам. Ему хотелось что-нибудь разбить, что-нибудь разнести в щепы.
«Ах, ты думал, что помешательство миновало?» – орал он сам на себя, готовясь сорвать злость на серванте с бутылками.
Но тут же, совладав с собой, попятился.
«Нет, нет, только не заводись», – взмолился он.
Трясущимися пятернями принялся ерошить свои прямые светлые волосы. Его кадык конвульсивно дергался, Невилл дрожал от загнанной вглубь тяги крушить все и вся.
Бульканье виски, переливаемого в стакан, бесило. Он перевернул бутылку вверх дном, и виски хлынул из нее обильными потоками, потек по стакану снаружи, залил верхушку бара из красного дерева.
Невилл выпил стакан залпом, запрокинув голову. Виски стекал из уголков рта.
«Я зверь! – ликовал он. – Я тупейший, безмозглый зверь, и я сейчас напьюсь!»
Зашвырнул опустошенный стакан в дальний угол комнаты. Стакан ударился о книжный шкаф и покатился по ковру.
«Ах, ты разбиваться не хочешь, не хочешь?» – процедил Невилл, не разжимая губ, и прошелся по ковру, раздавив стакан в порошок тяжелыми башмаками.
Потом развернулся и снова заковылял к бару. Налил до краев второй бокал, вылил содержимое себе в глотку.
«Эх, если бы у меня виски текло по трубам! – подумал он. – Я бы присобачил к трубам шланг и качал бы в себя алкоголь, пока из ушей не потечет! Пока не утонул бы в нем!»
Он отшвырнул стакан. Слишком медленно, слишком медленно, черт возьми! Стал пить прямо из запрокинутой бутылки, жадно давясь, ненавидя себя, наказывая себя алкоголем, обжигающим глотку.
– Задохнусь! – взорвался он. – Сам себя задушу, просто утону в виски! Как герцог Кларенс в бочке с мальвазией. Я умру, умру, умру-у-у-у!
Он метнул через всю комнату пустую бутылку, и она разбилась о стену с фотообоями. Виски струился по стволам деревьев на землю. Невилл бросился вслед за бутылкой; подобрал осколок. Рубанул по обоям, и острый край, располосовав пейзаж, сорвал его со стены.
«Вот тебе! – подумал он. Дыхание вырывалось изо рта с шумом, как пар из котла. – Получай!»
Невилл отшвырнул стекляшку, потом глянул на свои пальцы, ощутив тупую боль. Заодно он располосовал себе руку.
– Отлично! – воскликнул он злорадно и надавил пальцами на края раны, пока кровь не закапала на ковер огромными сгустками. – Истекай кровью до смерти, безмозглый, никуда не годный сукин сын!
Часом позже Невилл, совершенно пьяный, безжизненно валялся на полу, бессмысленно улыбаясь.
Мир отправился ко всем чертям. Ни бактерий, ни науки. Сдался на милость потусторонних сил, превратившись в самый натуральный загробный мир. Еженедельник «Харперс базар» и его субботнее приложение «Духоводство», «Юный доктор Джекилл», и «У Дракулы жена на стороне», и «Смерть прекрасна», и «Не на свой кол не садись», и «Капли упыря-короля», от всех болезней, спрашивайте во всех аптеках.
Он пил и пил двое суток и намеревался пить до конца времен либо до конца мировых запасов алкоголя – смотря что истощится раньше.
И он вполне мог бы привести этот план в исполнение, если бы не чудо.
Оно произошло на третий день, утром, когда он выполз на крыльцо поглядеть, на месте ли еще мир.
По газону бродила собака.
Едва услышав звук открывающейся двери, собака перестала обнюхивать траву, в испуге вскинула голову и, перебирая костлявыми ногами, побежала прочь.
В первый момент Роберт Невилл так оторопел, что не сдвинулся с места. Он стоял как вкопанный, провожая взглядом пса, который проворно хромал через улицу. Между собачьих ног мотался похожий на веревку хвост.
Пес! Живой! И главное, при свете дня! Невилл с глухим криком ринулся вперед и чуть не растянулся на газоне. Ноги подогнулись, руки замолотили по воздуху в поисках опоры. Еле удержавшись на ногах, он побежал вслед за псом.
– Эй! – закричал он, нарушив своим хриплым голосом покой и тишь Симаррон-стрит. – Вернись сюда!
Его башмаки прогрохотали по дорожке к воротам и загремели по мостовой. Каждый шаг отзывался в голове ударом дробильного молота. Сердце скакало в груди.
– Эй! – вскричал он опять. – Иди сюда, малыш.
Пес трусил по тротуару на той стороне улицы, поджав правую заднюю лапу. Его темные коготки клацали по цементу.
– Сюда, малыш, я тебя не обижу! – заорал Роберт Невилл.
У него уже закололо в боку, а голову разрывала боль. Он продолжал бежать. Остановившись на миг, пес оглянулся. Потом нырнул в зазор между двумя домами, и на мгновение Невилл увидел его сбоку. Коричневый, с белыми пятнами, беспородный. Вместо левого уха свисали какие-то клочья. Длинное, исхудалое тело пса на бегу вихлялось из стороны в сторону…
– Не убегай!
Выкрикивая эти слова, он сам не замечал, как истерично дрожит его голос. Когда животное скрылось за домами, у Невилла перехватило горло. Испуганно замычав, он заковылял быстрее, плюнув на боль в похмельной голове. Все ерунда – лишь бы пса поймать.
Но когда Невилл, обогнув дом, выбежал на задний двор, собаки нигде не было видно.
Он подскочил к живой изгороди, заглянул за нее. Ничего и никого. Резко обернулся посмотреть, не пытается ли пес покинуть двор той же дорогой, которой вошел.
Пса не было.
Целый час Невилл на подгибающихся ногах бродил по кварталам, тщетно разыскивая пса, каждые пять минут выкрикивая: «Иди сюда, малыш, иди».
В конце концов он заковылял домой, его лицо превратилось в маску беспросветного уныния. Наткнуться на живое существо, после всех этих страшных месяцев найти сотоварища – и тут же потерять его. Даже если это всего лишь собака. Всего лишь собака? Для Роберта Невилла этот пес был высшим достижением эволюции на Земле.
Он не мог ни есть, ни пить. Он чувствовал себя таким разбитым от потрясения и утраты, что был вынужден прилечь. Но сон не шел. Невилл лежал, мучимый лихорадочной дрожью, елозя головой по плоской подушке.
– Иди сюда, малыш, – бормотал он то и дело, сам не отдавая себе в этом отчета. – Сюда, малыш, я тебя не обижу.
После обеда Невилл снова занялся поисками. В радиусе двух кварталов вокруг своего дома обшарил каждый двор, каждую улицу, каждый дом. Но не обнаружил даже следов пса.
Вернувшись домой около пяти вечера, выставил на крыльцо чашку с молоком и кусок бифштекса. Вокруг выложил кольцом чесночные головки, в надежде отпугнуть вампиров.
Позднее Невиллу пришло в голову, что пес наверняка тоже заражен, значит чеснок отпугнет и его. Хотя что-то непохоже. Как мог бы зараженный пес бродить по улицам днем? Разве что в жилах такое мизерное количество бацилл, что он еще не болен по-настоящему. Но если он здоров, как ему удалось уйти от ночных хищников?
«О боже, – пришла мысль, – что, если пес сегодня вечером вернется за мясом, а его убьют?»
Что будет делать Невилл, если, выйдя завтра на крыльцо, увидит на газоне трупик собаки и поймет, что виновен в этой смерти?
«Я этого не перенесу, – подумал он тоскливо. – Я вышибу себе пулей мозги, если это случится, клянусь».
Эта мысль вновь выволокла на поверхность не находящую разрешения загадку – что привязывает его к жизни. Ну хорошо, теперь появились кое-какие возможности для экспериментов, но жизнь по-прежнему остается бессодержательной, безрадостной борьбой. Пусть он может иметь все, что пожелает (за исключением, разумеется, друга-человека), будущее не сулит ему никаких улучшений, даже мало-мальских перемен. Судя по всему, ему придется до конца своих дней довольствоваться тем, что у него уже есть. А сколько лет ему осталось? Тридцать, может быть – сорок, если он не убьет себя алкоголем до срока.
Перспектива еще сорока лет такой жизни заставила его содрогнуться.
И все же он до сих пор не покончил самоубийством. Правда, к своему физическому здоровью он относится без особой почтительности. Неправильно питается, неправильно пьет, неправильно спит и вообще все делает неправильно. Ресурсы его организма небезграничны; он подозревал, что давно уже играет в кошки-мышки с болезнями.
Но небрежное отношение к своему телу – это не самоубийство. О приготовлениях к самоубийству он даже ни разу не думал. Почему?
Казалось, ответа на этот вопрос вообще нет. Невилл ни с чем не смирился, не приспособился к образу жизни, который ему навязали. И все же вот он сидит здесь, спустя восемь месяцев после того, как чума унесла последнюю жертву, девять – после того, как разговаривал с другим человеком, десять – после смерти Вирджинии. Будущего у него нет, настоящее поистине беспросветно. А он все бредет и бредет куда-то.
Что это, инстинкт? Или он просто идиот? Ему воображения на самоубийство не хватает, так получается? Почему он не наложил на себя руки в самом начале, когда совершенно пал духом? Что его побудило подготовить дом к обороне, установить холодильную камеру, генератор, электроплиту, резервуар для воды, построить теплицу, соорудить верстак, сжечь дома по обе стороны от своего жилища, набить комнаты пластинками, книгами и мириадами консервных банок и даже – скажи кому-нибудь, не поверят, – даже налепить на стену модные фотообои?
Может быть, любовь к жизни – не пустые слова, а реальная, управляющая сознанием сила? Может быть, в его лице природа оберегает свой последний огонек от посягательства собственных же созданий?
Роберт Невилл прикрыл глаза. Зачем думать, зачем рассуждать? Ответа нет. То, что он продолжает жить – случайность, упущение копуши-природы. Он просто слишком туп, чтобы собственноручно положить всему этому конец, вот где собака зарыта.
Позже он намазал клеем обрывки обоев и наклеил обратно на стену. Если не подходить к стене слишком близко, изъян незаметен.
Он попробовал вновь вернуться к проблеме бацилл, но быстро понял, что не может ни о чем думать – только о собаке. Через несколько минут Невилл с удивлением поймал себя на том, что сбивчиво молится Богу, прося уберечь пса. Именно в этот момент он ощутил отчаянную потребность в вере в Бога – пастыря своих созданий. Но, даже произнося молитву, он сам себя осуждал за сентиментальность и почувствовал, что в любой миг способен сорваться на глумление над собственной молитвой.
Однако он каким-то чудом сумел продолжить молитву, игнорируя внутреннего иконоборца. Потому что хотел, чтобы пес был рядом. Пес был необходим ему.
13
Выйдя поутру на крыльцо, Невилл обнаружил, что и молоко, и бифштекс словно испарились.
Он быстро обвел взглядом газон. На траве валялись две женщины, но пса не было видно. Вздох облегчения сорвался с губ Невилла.
«Хвала тебе, Господи, – подумал он и сам себе ухмыльнулся. – Будь я верующим, я бы счел, что молитва подействовала».
Он тут же принялся бранить себя за то, что проспал появление собаки. Должно быть, пес приходил сразу после рассвета, едва на улицах стало безопасно. Видимо, он выработал свою систему выживания – иначе давно бы погиб. Нет, надо было не спать, а наблюдать за крыльцом.
Невилл утешил себя надеждой, что начал завоевывать доверие пса, пусть даже только едой. У него было мелькнула мысль, что бифштекс и молоко утащили вампиры, а не собака, но беглый осмотр крыльца его успокоил. Бифштекс не перенесли через чесночное кольцо, а выволокли сквозь него. А вокруг чашки всюду были крошечные, пока не подсохшие брызги молока, которые мог расплескать только жадный язык лакающей собаки.
Он пошел завтракать лишь после того, как выставил на крыльцо новую чашку молока и новый бифштекс – в тень, чтобы молоко не слишком нагрелось. Подумав, поставил рядом еще и чашку с холодной водой.
После завтрака Невилл отвез двух женщин в огненный котлован, а на обратном пути заехал в супермаркет и прихватил две дюжины банок лучших собачьих консервов, а также коробки с галетами для собак, лакомствами для собак, мылом для собак, порошок от блох и проволочную щетку.
«Господи, можно подумать, что я готовлюсь к рождению ребенка, – подумал он, навьючившись, как верблюд. Добрел до машины. Его губы искривила нерешительная усмешка. – Зачем притворяться? Я год так не радовался, год так не волновался».
Восторг, который он испытал, увидев в микроскоп возбудителя болезни, – ничто по сравнению с чувствами, которые пробудила встреча с собакой.
Он помчался домой, на восьмидесяти милях в час и не смог подавить разочарованный стон, когда увидел, что мясо и молоко нетронуты.
«Ну и чего же ты ожидал, черт возьми? – саркастично спросил он себя. – Собака не может есть каждые пять минут».
Сгрузив собачью еду и собачьи туалетные принадлежности на кухонный стол, Невилл взглянул на часы. Десять пятнадцать. Пес вернется, когда проголодается опять.
«Терпение, Невилл, терпение, – сказал он себе. – Пусть у тебя будет хотя бы эта добродетель».
Он убрал подальше все, что притащил из супермаркета. Потом осмотрел снаружи дом и теплицу. Требовалось закрепить расшатанную доску и заклеить стекло в крыше теплицы.
Собирая чеснок, Роберт Невилл снова задумался, почему же вампиры еще ни разу не подожгли его дом. Это же элементарный тактический ход. Может быть, они боятся спичек? Или просто не могут догадаться – слишком отупели? В конце концов, они неизбежно лишились части своих умственных способностей. Переход от жизни к ходячей смерти должен сопровождаться определенным распадом тканей.
Нет, эта теория ничего не объясняет, потому что по ночам к его дому приходят и живые. У этих-то с мозгами все в ажуре? Или нет?
Он выбросил эту проблему из головы. Ему было не до того. Остаток утра он провел за приготовлением и развешиванием чесночных ожерелий. И вновь удивился действенности луковиц. В легендах чудесным средством всегда были цветы чеснока. Он пожал плечами. Какая разница? Отпугивают – и отпугивают. Вероятно, цветы тоже сгодятся.
После ланча Невилл уселся у глазка, наблюдая за чашками и тарелкой. Ниоткуда не слышалось ни звука, если не считать почти незаметного гудения кондиционеров в спальне, ванной и на кухне.
Пес появился в четыре. Сидя в ожидании перед глазком, Невилл чуть не задремал. Тут его глаза, моргнув, сфокусировались на псе, который медленно ковылял по улице, уставившись на дом подозрительными, окруженными белой каемкой глазами. Интересно, что у пса с лапой. Невилл мечтал залечить ее и тем самым завоевать собачье сердечко.
«Прямо-таки Андрокл со львом»[3], – подумал он, сидя в мрачном сумраке своего дома.
Он заставил себя не шевелиться. Просто невообразимо, как тепло ему стало на душе, до какой степени он почувствовал себя нормальным человеком, когда увидел, что пес лакает молоко и ест мясо. Собачьи челюсти удовлетворенно лязгали. Невилл сидел у глазка с мягкой, безотчетной улыбкой на губах. Песик был просто симпатяга.
Его кадык конвульсивно дернулся, когда животное, покончив с едой, стало спускаться с крыльца. Вскочив с табуретки, Невилл устремился к двери на улицу.
Но совладал с собой.
«Нет, так нельзя, – решил он скрепя сердце. – Если ты выйдешь, то просто его спугнешь. Дай ему уйти спокойно, дай ему уйти».
Невилл вернулся к глазку и увидел, как пес, вихляясь, переходит улицу и скрывается между теми же двумя домами. Невилл почувствовал, как в горле у него встал комок.
«Все в порядке, – уговаривал он сам себя, – он вернется, никуда не денется».
Отойдя от глазка, он приготовил себе некрепкий коктейль. Сидя в кресле, отхлебывая маленькими глоточками из бокала, пытался догадаться, где же ночует пес. Сперва Невилл волновался за него и жалел, что он не здесь, в доме. Но потом сообразил, что пес наверняка великий мастер прятаться, если до сих пор уцелел.
«Видимо, – думал Невилл, – это один из тех капризов случая, которые не подчиняются закономерностям. Каким-то образом, благодаря удаче, счастливому совпадению и, возможно, определенной ловкости, эта собака ускользнула от чумы и от ее ужасных жертв».
Это заставило Невилла кое о чем задуматься. Если неразумная собака умудрилась уцелеть в этом хаосе, у человека – существа разумного – в принципе гораздо больше шансов выжить.
Он заставил себя подумать о чем-нибудь другом. Надеяться опасно. Эту банальную истину он давно возвел в жизненный принцип.
На следующее утро пес появился снова. На этот раз Роберт Невилл открыл дверь и вышел на крыльцо. Пес тут же дал стрекача от тарелки и чашек и дунул через улицу – только пятки засверкали. Его правое ухо вывернулось на бегу.
Невилла всего передернуло. Едва подавив в себе инстинкт преследования, он с независимым видом уселся на край крыльца.
На той стороне улицы пес снова юркнул между домами и исчез. Просидев пятнадцать минут, Невилл вернулся в дом.
После легкого завтрака он опять выставил на крыльцо еду.
Пес явился в четыре, и Невилл снова вышел, предварительно выждав, пока пес не утолит голод.
Тот вновь дал стрекача. Но на этот раз, видя, что его не преследуют, он на миг замешкался посреди улицы и оглянулся.
– Все в порядке, малыш, – крикнул Невилл, но при звуке его голоса пес снова поспешил скрыться.
Невилл, как каменный, сидел на крыльце, скрежеща зубами от нетерпения.
«Проклятье, что же это такое со мной! – думал он. – Чертова псина!»
Невилл заставил себя подумать о том, через что прошел этот пес. Бесконечные ночи, когда он, распластавшись на земле, укрывался бог знает где, а вокруг, чуть ли не перешагивая через его трепещущее тельце, бродили вампиры. Добывание пищи и воды, борьба за выживание в мире без хозяев – непростая задача, если твоя душа обитает в поневоле зависимом от человека теле.
«Бедняга, – подумал Невилл, – я буду к тебе добр, когда ты вернешься и останешься жить у меня».
Возможно – пришло ему тут в голову, – у собаки больше шансов уцелеть, чем у человека. Собака меньше и может спрятаться в таких местах, куда вампиры не способны добраться. Собака наверняка может чувствовать нелюдскую сущность тех, кто ей попадается. Просто унюхать эту сущность.
Предположение ничуть не обрадовало Невилла. Потому что, невзирая на доводы рассудка, он все время цеплялся за надежду, что в один прекрасный день разыщет себе подобного: мужчину, женщину, ребенка – все равно кого. Когда исчезло гипнотическое давление массовой культуры, секс быстро стал терять для него смысл. А вот одиночество он все еще ощущал.
Иногда он позволял себе явственно воображать, как находит еще кого-то живого и здорового. Но чаще пытался внушить себе мысль, которую искренне считал непреложной истиной, – что он действительно последний на планете человек. По крайней мере, в той части планеты, которую знает не понаслышке.
За этими мыслями он чуть не позабыл, что вечереет.
Испуганно встрепенувшись, он поднял голову и увидел бегущего к нему через улицу Бена Кортмана.
– Невилл!
Он вскочил на ноги и укрылся в доме, трясущимися руками закрыв за собой дверь на все замки и засовы.
Много дней подряд он выходил на крыльцо, как только пес заканчивал трапезу. Всякий раз, стоило ему выйти, пес давал стрекача, но изо дня в день убегал все медленнее и вскоре начал останавливаться на середине улицы, чтобы оглянуться и залаять на Невилла. Невилл никогда не преследовал его, просто сидел на крыльце и смотрел. Такая у них была игра.
И однажды Невилл уселся на крыльце еще до прихода пса. А когда тот появился на той стороне улицы, не сдвинулся с места.
Минут пятнадцать пес опасливо бродил вдоль бровки тротуара, не проявляя желания подойти к еде. Чтобы ободрить его, Невилл отодвинулся от чашек как можно дальше. Машинально он скрестил ноги, а пес, заметив это неожиданное движение, попятился. Тогда Невилл велел себе сидеть не шевелясь. Пес, беспокойно снуя туда-сюда по улице, все время переводил взгляд с Невилла на пищу и обратно.
– Давай, малыш, – сказал ему Невилл. – Скушай, что тебе подали, будь хорошим мальчиком.
Прошло еще десять минут. Теперь пес ходил по газону, описывая концентрические дуги, которые становились все короче и короче.
Пес застыл на месте. Потом медленно, очень медленно, шагая сначала одной, потом другой лапой, стал приближаться к тарелке и чашкам, ни на секунду не отрывая глаз от Невилла.
– Молодец, малыш, – сказал Невилл тихо.
На этот раз пес не вздрогнул и не попятился при звуке его голоса. И все же Невилл старался сидеть совершенно неподвижно, чтобы не спугнуть собаку резким движением.
Пес подошел еще ближе, подкрадываясь к тарелке. Его напряженное тело готово было среагировать на малейшее движение Невилла.
– Правильно, – сказал Невилл псу.
Внезапно пес, рванувшись вперед, схватил зубами мясо. И, хромая, ретировался через улицу, а Невилл встретил это отступление довольным смехом.
– Ах ты, собакин сын, – сказал он одобрительно.
Потом сел и стал смотреть, как пес ест. Тот приник к земле на желтом газоне на той стороне улицы и, не сводя глаз с Невилла, принялся вгрызаться в бифштекс.
«Ешь, наслаждайся, – подумал Невилл, глядя на собаку. – Теперь будешь получать только собачью еду. У меня нет возможности и дальше снабжать тебя свежим мясом».
Покончив с едой, пес потянулся и снова перешел улицу, на этот раз более уверенно. Невилл продолжал сидеть на месте. Сердце беспокойно стучало. Пес начал ему доверять, и это почему-то вызывало трепет. Он сидел, приковав взгляд к собаке.
– Правильно, малыш. – Он поймал себя на том, что говорит вслух. – Теперь попей водички, хороший песик.
Внезапно его губы расплылись в улыбке восторга: он увидел, что здоровое ухо пса поднялось.
«Он слушает! – подумал Невилл с воодушевлением. – Он слышит, что я говорю, ай да собакин сын!»
– Иди сюда, малыш, – твердил он призывно. – Пей воду и молочко, будь хорошим мальчиком. Я тебя не обижу. Вот и молодец.
Пес подошел к чашке с водой и робко начал пить, то резко вскидывая нос, чтобы посмотреть на Невилла, то вновь опуская голову.
– Я ничего не делаю, просто сижу, – сказал Невилл собаке.
Он никак не мог подавить ощущение, что его голос звучит странно. Человеку, почти год не слыхавшему звука собственного голоса, он кажется совершенно чужим. Это очень долго – год жизни в молчании.
«Когда ты придешь ко мне жить, – подумал он, – у тебя просто уши отсохнут, столько я буду с тобой болтать».
Пес вылакал воду.
– Иди сюда, малыш, – сказал Невилл просительно, похлопывая себя по ноге. – Сюда.
Пес с любопытством взглянул на него, снова дернув здоровым ухом.
«Господи, что за глаза, – подумал Невилл. – Сколько в них переживаний! Недоверие, надежда, одиночество – все это словно написано в огромных карих глазах. Бедняга ты, бедняга».
– Иди сюда, малыш, я тебя не обижу, – проговорил он мягко.
Тут он встал, а пес убежал. Невилл стоял, провожая убегающего пса взглядом, неспешно покачивая головой.
Время шло. Каждый день Невилл присутствовал при трапезах пса, и скоро тот подходил к своей посуде без колебаний, почти нагло, с уверенностью собаки, которая насквозь видит своего двуногого поклонника.
И Невилл постоянно с ним разговаривал.
– Хороший парень. Ешь, доедай. Хорошая еда, верно? Еще бы не хорошая. Я твой друг. Я кормлю тебя этой едой. Ешь до последней крошки, вот и молодец. Хорошая собачка. – Без конца льстил, нахваливал, успокаивал ласковыми словами перепуганного пса, пока тот ел.
И каждый день Невилл подсаживался к нему чуточку ближе, и вот однажды утром он мог бы при желании протянуть руку и дотронуться до пса. Но он этого не делал.
«Не буду рисковать, – сказал он себе. – Не хочу его пугать».
Но как тяжело было сидеть сложа руки. Невилл чуть ли не физически ощущал в пальцах зуд сочувствия: как хотелось потянуться к собаке, погладить ее по голове. Ему страшно хотелось вновь кого-то полюбить, а пес был очаровательно-уродлив.
Невилл разговаривал и разговаривал с псом, пока тот не свыкся со звуком его голоса. Теперь пес едва поднимал голову, когда Невилл обращался к нему. Он без дрожи приходил и уходил, ел, а потом, перебежав улицу, кратко лаял в знак благодарности.
«Теперь уже скоро, – говорил себе Невилл, – скоро я смогу погладить его по голове».
Дни переходили в радостные недели, и каждый час приближал его к сотоварищу по несчастью.
Но однажды пес не пришел.
Невилл был взбешен. Он так свыкся с посещениями собаки, что они превратились в стержень его ежедневного распорядка. Все дела согласовывались со временем собачьей трапезы, исследования были забыты, все отступило перед желанием поселить пса в своем доме.
День прошел в нервотрепке: Невилл прочесывал округу, громко звал пса. Но все было напрасно, и он вернулся домой, к безвкусному ужину. Пес не явился ни в тот вечер, чтобы поужинать, ни на следующее утро – завтракать. Невилл снова вышел на поиски, уже теряя надежду.
«Они добрались до него, – не переставал твердить голос в его голове, – мерзкие гады добрались до моего малыша».
Но он был не в силах на самом деле поверить этому. Точнее, не позволял себе в это поверить.
На третий день, после обеда, он пошел в гараж. И из гаража услышал на улице бряканье металлической чашки. Он выбежал на солнцепек, задыхаясь от волнения.
– Ты вернулся! – вскричал он.
Пес беспокойно отпрянул от чашки. С его челюстей капала вода.
У Невилла упало сердце. Глаза у пса были остекленевшие, он боролся с удушьем, свесив наружу темный язык.
– Нет, – сказал Невилл срывающимся голосом. – О нет, только не это.
Пес еще пятился по газону, переступая дрожащими ногами-стебельками. Невилл торопливо присел на ступеньки крыльца и остался там сидеть. Его трясло.
Читать бесплатно другие книги:
