Звёздный огонь Осояну Наталия

– А что же там произошло? – тотчас же спросила неугомонная Камэ. – Расскажите, это ведь интересно!

– На острове мы кое-кого потеряли, – тихо сказал Крейн, и с лица Камэ пропала улыбка. – А тебе следовало присоединиться к нам, когда была такая возможность. Путешествие оказалось ну просто о-очень интересным. Древние легенды оживали прямо на глазах – мерры, сирены и все такое.

Она вскочила:

– Я ошиблась, Кристобаль! Такое могло случиться с кем угодно! Я…

– Конечно, – по-прежнему мягко произнес феникс. – Я и не сомневался, что ты успела поверить в собственную безгрешность.

– Хватит! – сказал Лайра, и одно короткое слово прозвучало настолько жестко, что Камэ сразу же опустилась на свое место, а Крейн развел руками: мол, разве я сделал что-то не так? – Эсме не хочет говорить о компасе. Мы сменим тему.

Целительница посмотрела на короля Окраины со смесью удивления и благодарности, но почти сразу смущение затмило все прочие чувства. Девушка не привыкла быть в центре внимания.

– Не стоит… – тихонько попросила она, опустив взгляд. – Я не хочу, чтобы вы из-за меня ссорились.

– Еще чего! – фыркнула Камэ, чьей способности приходить в себя позавидовала бы любая кошка. – Без доброй ссоры жизнь скучна. Раньше и не такое бывало!

– Вот-вот, – подхватил крылан. – Я помню то время. Вы двое ругались так часто, что вся команда привыкла и перестала обращать на это внимание. Ваши ссоры были частью пейзажа, как ветер и волны.

Камэ уставилась на него так, словно испепелила бы, окажись это в ее силах, – а потом вдруг рассмеялась, и к ней присоединились Лайра и Крейн. Шутка Джа-Джинни спасла вечер, который мог вот-вот закончиться настоящим скандалом.

– Кристобаль, а ты не забыл нашу первую встречу? – поинтересовался Арлини. Магус кивнул, и тогда Лайра, обратившись к Эсме, сказал: – «Невеста ветра» подобрала меня в море, умирающего от голода и жажды…

– Тебя подобрала «Шустрая», – поправил Крейн. – Ты вцепился в какое-то жалкое подобие плота и сам походил на обгорелую деревяшку. Это было в имперских водах неподалеку от Лагримы.

– Да, да! А потом корабль зашел в порт, и шкипер Ристо отчего-то решил накормить спасенного оборванца ужином. Помнишь? Ты потащил меня в таверну, там было очень весело… правда, закончилось все довольно-таки странно. Заявились портовые чиновники – они разыскивали капитана «Шустрой» за какие-то запрещенные делишки.

– А потом из камина выскочил уголек… – сказал Крейн.

– Да-а… – Лайра кивнул с довольным видом. – Пожар был что надо. От таверны почти ничего не осталось.

– Ха! Эта развалюха все равно и года бы не простояла!

– Скажешь тоже! – фыркнул Арлини. – Неплохое было заведеньице. Хорошо, что никто не погиб.

– Это точно. – В разноцветных глазах феникса загорелись огоньки. – А когда переполох миновал, мы уже были далеко от Лагримы.

– Тогда, конечно же, я еще не понимал, с кем имею дело! – Лайра вновь обратился к Эсме, которая увлеченно его слушала. – Решил, что это простая случайность, сыгравшая на руку лихим парням-контрабандистам…

Хаген, до сих пор лишь наблюдавший за беседой, искоса взглянул на Лайру: тот подался вперед, и в расстегнутом вороте рубашки показался знакомый пересмешнику знак – клеймо каторжника. «Лагрима, выходит?» Хаген закрыл глаза и попытался представить себе карту тех вод. Если Лайру носило по волнам дня два, то он вполне мог бежать с рудника, известного под названием Гиблая Гавань. Об этом месте ходили страшные слухи, но о том, что предшествовало спасению, Арлини явно не собирался рассказывать.

«Важность любопытства неоспорима…»

– Ты был в те времена осторожным, Кристобаль. И очень скрытным! Ведь команда не подозревала, что капитан Крейн на самом деле не человек, а феникс?

– Отчего же… – Магус как-то неопределенно пожал плечами, его улыбка растаяла. – Велин знал, Эрдан знал… еще кое-кто… Все время сдерживать Феникса не получается, он то и дело берет верх, и нередко это происходит при свидетелях.

Лицо Арлини помрачнело – он вспомнил о чем-то неприятном. На мгновение опять сделалось очень тихо, и каждый из собравшихся за столом задумался о своем.

– Я всегда удивлялась, – вдруг сказала Камэ, – что ты говоришь о Фениксе как об отдельном существе. Даже произносишь это слово по-особенному… словно с большой буквы!

– Ты много чему удивлялась, – с усмешкой ответил Крейн. – Помнится, перво-наперво тебя заинтересовало, отчего не сгорает моя одежда.

При этих словах Лайра и Джа-Джинни рассмеялись, Эсме покраснела, а Камэ, невинно улыбнувшись, заявила:

– Я и сейчас не знаю, в чем секрет. Ты всегда берег от меня свои тайны, словно от врага. Это несправедливо, Кристобаль! Неужели за столько лет я не заслужила малой толики доверия? Ну хоть чуть-чуть! – Ее голос сделался нежным, а перед этими просительными интонациями устоять не смог бы никто. Нельзя было отказать сестре Лайры Арлини в сообразительности и коварстве: своим вопросом она загнала Крейна в угол.

– Ох, Камэ… – Магус вздохнул. – Все очень просто, и мне нечего скрывать. Одежда не горит по той же причине, по какой не горю я сам: пламя возникает на некотором расстоянии от моего тела и направлено вовне, а не внутрь. Теперь ясно?

– Нет! – Паучок сверкнула глазами. – Ты утверждаешь, что тоже можешь пострадать от огня, но кто же тогда зачерпывал пламя из костра, словно оно вдруг стало водой? Кто жонглировал огоньками свечей? Неужели это был не ты, а кто-то другой?

Лайра, наблюдавший за своей сестрой, улыбнулся, а Крейн, издав сдавленное рычание, протянул руку к стоявшему поблизости канделябру и снял пламя с одной из свеч. Огонек продолжал танцевать у него в ладони, перебегая с кончиков пальцев на ладонь и обратно, словно живой; над остывшим черным фитилем тем временем завилась струйка дыма.

Хаген вдруг понял, что смотрит на пламя, будто зачарованный.

– Есть разные виды огня, – медленно проговорил капитан «Невесты ветра». – Но ни люди, ни все остальные небесные дети этого не видят, не замечают… не понимают. Мне, право слово, трудно объяснить сущность Феникса, сущность первопламени. Оно живое… оно мыслит и чувствует… Первопламя не может существовать в нашем мире и, появившись здесь хоть на миг, приносит беду. Слыхали о несчастных, которые средь бела дня вдруг вспыхивали и превращались в уголь быстрее, чем кто-то успевал понять, что происходит? Раньше говорили, что именно такая кара ждет любого, кого угораздит прогневать одного из Фейра… Что ж, не буду утверждать, будто молва во всех случаях ошибалась, но все-таки изначально в этом виновато первопламя, а не мы.

– Выходит, ты именно этим пламенем повелеваешь, а не обычным огнем? – вполголоса спросил Лайра.

Крейн досадливо нахмурился:

– Дело не в этом. Разные виды пламени друг с другом соотносятся по-разному, но первопламя сильнее всех остальных, и поэтому его можно использовать для защиты от другого огня. Вот, смотрите… смотрите внимательно!

Он протянул руку, и все, сидевшие за столом, невольно подались вперед, чтобы лучше рассмотреть танцующий огонек свечи. Поначалу им казалось, что ладонь Крейна горит, не сгорая.

– Заступница! – пробормотал Арлини чуть слышно. – Глазам своим не верю!

Хаген к этому времени тоже успел заметить то, что раньше ускользало от его взгляда: кисть Феникса от запястья до кончиков пальцев покрывало нечто, похожее на прозрачную перчатку, и именно оно берегло кожу магуса от ожога. Видение было мимолетным; стоило пересмешнику приглядеться, как «перчатка» пропала, а его глаза начали слезиться от напряжения.

– Горячий воздух над огнем костра, – пробормотал оборотень себе под нос.

– В некотором смысле да. – Крейн сжал кулак, и блуждающий огонек погас, но дрожащее марево вокруг его кисти появилось вновь – теперь оно было заметно всем. – Это и есть бесцветное, невидимое первопламя, о котором я говорил. Оно часть меня. Мое оружие и мой щит, который, кстати говоря, может защитить не только меня одного… Камэ, хочешь убедиться, что я не лгу?

Паучок молча покачала головой; всего лишь на краткий миг выражение ее красивого лица сделалось испуганным. Крейн огляделся, словно бросая вызов каждому из сидевших за столом.

– Можно мне? – произнесла Эсме со странной интонацией – не то вопрос, не то утверждение – и протянула навстречу горящей руке Крейна свою тонкую кисть.

Огненная перчатка погасла, дав их ладоням соприкоснуться, но уже в следующее мгновение запылала вновь, в полную силу.

– Ты только не бойся, – сказал Крейн таким голосом, какого Хаген у него ни разу не слышал. – Я не причиню тебе вреда.

Эсме кивнула.

– Эта игра становится опасной, Кристобаль! – чуть взволнованно заметил Лайра. – Хватит, достаточно! Мы тебе верим… Правда, Камэ?

Но Паучок не откликнулась. Она глядела на Крейна и Эсме, почти не мигая, и была напряжена не меньше, чем взведенная тетива стреломета.

«Если бы эта женщина повелевала огнем, – подумал Хаген, – то все мы превратились бы в уголь». Он перевел взгляд на Джа-Джинни и увидел, что крылан тоже смотрит на капитана и целительницу с весьма странным выражением лица.

– Ну вот, – сказал Крейн, когда первопламя погасло и они с Эсме наконец смогли разъять свое необычное рукопожатие. – Вы приобщились к тайным знаниям клана Фейра… к их малой толике. Если бы мой клан не был уничтожен, за такое меня бы наказали, но теперь я сам себе клан. Впрочем, смысл запретов всегда ускользал от меня – все равно посторонние не могут воспользоваться этими тайными знаниями.

– Для этого надо родиться фениксом? – спросил Арлини, заранее зная ответ.

– Верно, дружище. – Крейн тяжело вздохнул. – Впрочем, я был очень молод, когда моих родных перебили. Возможно… – Он помедлил, словно не решаясь договорить. – Возможно, я не успел узнать что-то очень важное.

Внезапно правая рука феникса, спокойно лежавшая на столе, окуталась ярким пламенем. Он отдернул ее, сжал кулак – огонь исчез, но на скатерти осталось обугленное пятно. Все случилось так быстро, что никто и охнуть не успел.

– Пожалуй, хватит разговоров о прошлом, – криво усмехнулся Крейн. – Мне бы не хотелось уступить место… незваному гостю. Он испортит не только скатерть, но и весь вечер.

– Значит, поговорим о будущем! – Лайра небрежно взмахнул изувеченной рукой и задел свой бокал. По белой ткани растеклось пятно цвета крови. – Какой я неловкий… Что ж, мой пламенный друг, за которого я отдам, не задумываясь, правую руку! Давай-ка поболтаем о чем-нибудь веселом, красивом и безопасном… ну, даже не знаю… о вишневых садах, которые скоро зацветут, раз уж пришла весна?

Хаген вздрогнул и закрыл глаза.

Воспоминания захлестнули его с головой.

Больно.

За ним ухаживали бережно, словно за редким растением, – Хаген видел такие в детстве, когда семья еще не обеднела окончательно и могла позволить себе дорогостоящие игрушки. Тетя Эвелла, младшая сестра отца, обожала южные цветы, чьего названия Хагену никак не удавалось запомнить. Она упорно и самоотверженно хлопотала над изящными ветками, увенчанными крупными бело-розовыми соцветиями. Впрочем, обычные садовые розы Эвелла тоже не обделяла вниманием.

Но Хаген себе казался не розой, а чем-то совсем простым – может, чертополохом или дурманом.

И ему было очень больно…

Неделя после ссоры с бабушкой и побега из дома прошла как во сне. Стояла ранняя осень, ночи были по-прежнему теплыми, и беглецу не приходилось думать, как бы найти убежище от холода, дождя или снега. Но вот с едой все обстояло куда хуже: горожане знали и его самого, и его бабушку, и их историю и предпочитали не связываться с «беглой птичкой», а воровать он не умел и не мог – белые волосы привлекали слишком много внимания. Разок-другой Хагену повезло – его угощали сердобольные тетушки, – а однажды удалось заработать несколько грошей в порту, на разгрузке какого-то фрегата. Он понимал, что держится лишь благодаря присущей всем магусам выносливости и что долго так продолжаться не может.

Как-то ночью юный магус-бродяга устроился на чердаке одного из портовых складов. Море тихонько бормотало старую-престарую песенку; изредка слышались отголоски трактирного веселья – музыка, нестройное пение, смех. Пересмешник задремал под эти звуки. В полусне он увидел отца, который укоризненно качал головой, и мать – она плакала.

А потом из темноты на него набросились какие-то фигуры и начали яростно избивать. Застигнутый врасплох магус только и успел, что прикрыть руками лицо, но ребра ему сломали чуть ли не с первого удара.

– Чтоб я тебя больше не видел в порту! – зловеще прошипел кто-то ему на ухо. – Понял, кукушка? Мотай отсюда, покуда цел!

С той ночи он знал лишь два состояния: боль и беспамятство.

^–  …Эй, ты слышишь меня?

Хаген осторожно приоткрыл глаза и увидел над собой миловидное девичье лицо. Хорошо знакомое лицо. Этой девушке следовало находиться далеко – в другом городе, на другом острове, – но она была рядом, была его… кем? Гостьей? Сиделкой? Или плодом больного воображения, итогом сильного удара по голове?

– Трисса? – прохрипел он. – Что ты здесь делаешь?

– Как интересно… – протянула она с лукавой улыбкой. – Мы с отцом поспорили, и я выиграла. Он сказал, ты первым делом захочешь узнать, где находишься.

Действительно, где он?

Хаген с огромным трудом приподнял голову – перед глазами тотчас же все завертелось, но, прежде чем зажмуриться и вновь опуститься на подушку, он успел увидеть маленькую комнату, в которой помимо кровати были только небольшой столик да рукомойник в дальнем углу. Ну, еще табурет – на нем сидела Трисса, его кузина, дочь дядюшки Пейтона. Строго говоря, Пейтон доводился Хеллери двоюродным братом, но Хагену проще было называть Триссу именно так, не вдумываясь, какова настоящая степень родства между ними. В последний раз они виделись года три назад, и кузина из длиннорукой и длинноногой девчонки превратилась в пугающе взрослую красавицу.

– Это… гостиница?

Она снова улыбнулась:

– Память в порядке, соображаешь нормально. Я рада! Отец не захотел звать целителя. Тут, выходит, он был прав.

– Как ты… как мы здесь оказались?

– Пять дней назад мы приехали в гости к леди Хеллери, – начала рассказывать Трисса. – Явились без предупреждения, хотели сделать сюрприз. Мы очутились в нужном месте, в нужное время! Ты бы слышал, как они из-за тебя поругались… Хеллери наотрез отказывалась тебя искать, и отец решил сделать это сам. Нанял каких-то людей, и уже через несколько часов его привели к… э-э… какой-то канаве, где ты лежал, избитый до полусмерти. Он снова попытался переубедить Хеллери, но ничего не вышло…

Пейтон Локк когда-то был желанным гостем в доме Гэри Локка – когда-то именно он привозил из южных краев цветы для Эвеллы и прочие удивительные редкости. Когда-то он был богат, потом все потерял, но сумел, в отличие от большинства родственников Хагена, заново заработать состояние, пусть и небольшое. Впрочем, была еще какая-то причина, заставившая Пейтона отдалиться от Хеллери и остальных, однако до недавнего времени Хаген даже не задумывался о том, что его посвящают далеко не во все семейные тайны, считая слишком маленьким.

Он стиснул зубы и сосредоточился на словах кузины.

– …И тогда отец заявил, что не останется ночевать под крышей Хеллери, раз та совсем выжила из ума и собственными руками рушит то немногое, что еще удалось сохранить. Мы поселились в гостинице. Для тебя сняли отдельную комнатку, и до этого дня не было понятно, сколько еще ждать, пока ты очнешься. Теперь мы можем отправляться домой!

– Домой? – переспросил Хаген. – Ты же сказала, что…

– Домой, – перебила его Трисса, многозначительно вскинув бровь, – означает не к Хеллери, а к нам, в Фиренцу. Ты же не против, кузен?

Он машинально покачал головой и тут же поморщился от резкой боли – каждая кость в его теле словно завибрировала. Трисса встревоженно охнула и вскочила с табурета, явно собираясь позвать на помощь отца.

– Все хорошо… – с трудом выговорил Хаген. – Лучше скажи, о чем вы поспорили… Пейтон думал, я спрошу, что это за место… а ты?

Ее тревога сменилась веселой растерянностью:

– Ох, Хаген, тебя все-таки сильно ударили по голове! Я была совершенно убеждена, что ты приятно удивишься, когда увидишь меня. Это и произошло. А разве могло быть иначе?

И в самом деле – разве могло быть иначе?..

На следующее утро «Невеста ветра» тяжело заворочалась у причала, едва не разнеся его в щепки, и матросы повскакивали с коек. Крейн спустился в брюхо, просидел там некоторое время, а потом собрал команду и сказал, что фрегат настроен изменить расположение кают и прочих помещений в трюме, поэтому отдых придется отложить. Они принялись вытаскивать из попавших под переделку частей «Невесты ветра» вещи, которые там лежали, а сам фрегат все время скрипел, кряхтел и раскачивался, подымая волны и беспокоя стоявшие по соседству суда. Около полудня, когда кипучая деятельность несколько подутихла, на причале появился Арлини. Король Окраины стоял и наблюдал за происходящим, пока Крейн наконец-то не соизволил его заметить.

– О-о, величество! – Феникс приветственно помахал другу рукой. – Чем обязаны?

Арлини, истолковав жест как приглашение, взошел на борт, окинул оценивающим взглядом палубу и творившийся на ней кавардак, а потом ответил небрежным тоном:

– Да так… Пришел посмотреть, все ли в порядке.

– Как видишь, мы заняты уборкой и… э-э… ремонтом. Без дела не сидим!

Хаген, оказавшийся случайным свидетелем этого внешне безобидного разговора, почти видел и слышал, как между магусом и человеком стреляют трескучие злые молнии. «Первый день! – встревоженно подумал он. – Это всего лишь первый день! А мы застряли тут надолго – пусть Лайра и нетерпелив, но он точно не станет тратить желания зря… Что же будет дальше?»

– Превосходно, превосходно… – сказал король Окраины, кивая. – Кристобаль, можно я ненадолго украду твою целительницу?

В глазах Крейна мелькнули искры, которые заметил бы любой. Его вежливая улыбка застыла.

Лайра терпеливо ждал ответа.

– А почему ты спрашиваешь меня? – наконец проговорил феникс. – Вот она идет – пусть решает сама.

На палубу вышла Эсме – она, разумеется, появилась не случайно, а по воле «Невесты ветра», которая подталкивала своих людей туда, где им полагалось быть в нужный момент. После обмена любезностями король пригласил целительницу на берег, и она тотчас же посмотрела на капитана – удивленно, растерянно, будто спрашивая разрешения. Тот лишь плечами пожал.

Эсме нахмурилась.

– Ну помилуйте! – воскликнул Арлини, предугадав отказ. – Я же не кусаюсь! Я просто хотел показать вам Кааму – и больше ничего! Неужели я такой страшный?

Она, окончательно растерявшись, пробормотала:

– Ладно…

Улыбка Арлини в тот же миг сделалась хищной. Так могла бы улыбаться мурена, опутывая очередную несчастную жертву кольцами своего тела, но окажись у мурены хоть малая толика того сияющего обаяния, которое излучал король Окраины, добыча шла бы к ней в пасть добровольно. Целительница даже опомниться не успела, как Лайра подхватил ее под руку и увел на причал. Вскоре они уже шли по набережной; Арлини что-то рассказывал, увлеченно размахивая руками, а Эсме внимала ему.

Лицо наблюдавшего за ними Крейна мрачнело на глазах. Обернувшись к матросам, он рявкнул:

– Чего рты раскрыли?! За работу!

К исходу дня команда валилась с ног от усталости, но феникс неохотно позволил им отдохнуть, лишь когда Джа-Джинни осторожно заметил, что не стоит гонять матросов так, словно «Невеста ветра» еще до рассвета должна выйти в море. Крылан заботился не о себе, поскольку он-то как раз бездельничал весь день – в таких делах от человека-птицы было маловато пользы.

– Кстати, еще кое-что, – сказал Джа-Джинни, когда полумертвые от изнеможения матросы разбрелись кто куда. – Раз уж вы с «Невестой» затеяли переделку трюмов, не мешало бы отпустить Умберто на волю из брюха. А то она еще переварит его ненароком.

Крейн пробормотал что-то насчет отвратительной дисциплины и махнул рукой. Хаген поспешил удрать на берег, поскольку встречаться с помощником капитана не хотел и подозревал, что это взаимно.

Наскоро перекусив в таверне, он немного погулял вдоль одного из каналов и, возвращаясь обратно, застал любопытную сцену: Лайра и Эсме прощались у борта «Невесты», а Крейн наблюдал за ними сверху, устроившись на носу фрегата, где обычно сидел Джа-Джинни. Целительница выглядела веселой и отдохнувшей; по всей видимости, прогулка пришлась ей по нраву.

Его величеству, судя по довольному выражению лица, тоже.

«Не мое это дело, – сказал себе пересмешник, но лишь слепой мог не заметить, как смотрел на эту пару капитан. – Совершенно не мое…»

Когда последний луч солнца растворился в чернильной мгле, «Невеста» угомонилась, но где-то за полночь в недрах корабля раздался оглушительный треск, а потом палуба заходила ходуном, как во время сильного шторма. Моряки, привычные к качке, не обратили на это внимания, а вот Хаген проснулся и больше не сумел уснуть: в душе поселилась странная тревога, а мышцы начали ныть после целого дня усердного труда. Он крутился и вертелся, не в силах улечься удобнее, и в конце концов решил, что лучше подняться из кубрика на верхнюю палубу, где можно хоть подышать свежим воздухом.

Вахтенные, увлеченные игрой в карты, пересмешника не заметили или сделали вид, что не заметили. Джа-Джинни где-то летал. Магус побродил туда-сюда, словно больной пес, и вдруг понял, что его странное состояние – всего лишь морок.

Плохо было не ему, а… кораблю.

Он испытал такое чувство, будто выбрался из облака густого тумана или дыма; или облако само отползло на некоторое расстояние, даровав ему свободу и возможность ясно мыслить. Отползло и замерло, излучая растерянность, обиду и боль. Пересмешник огляделся по сторонам и увидел все то же, что и раньше, – вахтенных, фонари в ночной тьме, огни на пристани, далекие звезды.

Нет-нет, так неправильно. Надо по-другому.

Он закрыл глаза.

На борту внутренний компас отключался, и «Невеста ветра» воспринималась иначе – то как взгляд в упор, настойчивый и нескромный, то как дыхание в затылок, легкое или не очень. Хаген не почувствовал ни того, ни другого, однако она была по-прежнему рядом, просто чуть дальше обычного. Словно дикий зверь, испуганный резким движением или громким словом, но все равно стремящийся к костру, что горит в ночи.

«Ну иди, иди сюда. Что с тобой случилось? Я… хочу помочь».

В тот же миг он ощутил себя мехом из услышанной в детстве сказки – тем самым, в котором Великий Шторм хранил подвластные ему ветра. В него вошла буря чувств и эмоций, перемешанных так, что ни одному мастеру узлов вовек не разобраться, и они лишь отчасти были человеческими. Он потерял себя почти сразу; любой разум сдался бы под натиском такого шквала. Боли не было – то, что испытывал пересмешник, оказалось превыше боли.

– сказать о том, что ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

– страшно ~~~~~ нельзя, нельзя ~~~~~~~~~

Ведь это ~~~~~~~~ опаснее всего, что~~~

~~~~~ молчание ~~~~ так лучше ~~~~~~~

Иначе ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ смерть.

Охнув, Хаген упал на колени, и вахтенные наконец-то его заметили. Подбежали, что-то спросили, но способность понимать человеческий язык вернулась к пересмешнику последней. Он смотрел на своих товарищей, растерянно моргая, и видел стоявшую за каждым из них тень – только самую малость темнее ночной черноты.

Темное облако – дым, туман? – рассеялось без остатка.

Кто-то тихонько выдохнул у него за спиной.

^– …Не переживай. Мой отец тебе поможет. У нас в Фиренце книжная лавка, ты ведь помнишь? Фиренца – владения клана Соловья. Мы подыщем тебе работу, комнату – все будет хорошо, вот увидишь!

– Я уже говорил с дядей, Трисса. Он сказал, я могу пока что жить у вас и помогать ему в лавке.

– Правда? Он… так сказал?

– Ну да.

– Странно… В лавке не так много работы, и… мы справлялись. Да. Мы справлялись вдвоем.

– Может, он намерен расширить дело? Впрочем, я говорю глупости – ведь ты бы узнала об этом первой. Трисса, ты как будто хочешь мне что-то сказать, но не решаешься.

– Нет. Нет-нет. Все хорошо. Я точно знаю, с тобой все будет…

^– …хорошо? Эй? Ты в порядке, Хаген?

Пересмешник что-то промычал в ответ и замахал руками. Матросы, ворча и ругаясь, оттащили его к корме, усадили, дали глотнуть чего-то жгучего из фляги.

– Так бывает, – сказал один из них. Флерин, вспомнил Хаген, его зовут Флерин. Лет двадцать пять, высокий и худой, с орлиным носом и без одного переднего зуба. Пересмешник почувствовал, что при желании может узнать о Флерине куда больше – кто он, откуда, как попал на «Невесту ветра», – и его пробрал озноб. – Первые полгода вообще всякое бывает. Тебе осталось еще пару месяцев потерпеть, потом – все.

– Что… все? – прохрипел Хаген.

Перед глазами у него двоилось, непрошеные сведения роились где-то рядом, ожидая дозволения. Имя второго вахтенного было Шеппи, но все звали его Корноухим. Правое ухо он потерял уже на «Невесте ветра», во время одного из сражений. Хаген это знал совершенно точно – как и то, что никто ему ничего подобного не рассказывал.

– Свобода, – сказал Корноухий, улыбаясь. – Спокойствие. Не в смысле спокойной жизни, а в смысле вот этого. – Он постучал согнутым пальцем по лбу. – Ты разберешься в том, что правильно и неправильно, и больше не будет никаких сомнений.

Хаген тихонько рассмеялся и жестом попросил еще раз дать ему флягу. В памяти всплыло: «Ты здесь навсегда». Они, похоже, сговорились…

– Я и так знаю, что правильно.

– Не-ет, – протянул Корноухий, а Флерин замотал головой. Потом они обменялись понимающими взглядами, и Корноухий продолжил: – Я здесь пять лет, он – три, так что ты с нами лучше не спорь. Вот скажи, великий умник, почему ты сюда попал?

«Потому, что Белая Цапля, повелительница вещей и людей, сказала мне: „Ступай к Крейну“, но не сказала, что делать потом. Потому, что ее сильное слово нельзя отменить, и теперь я точно сломанная кукла. Потому, что…»

– Потому, что мне некуда идти, – сказал пересмешник неожиданно для самого себя. – Я все потерял и вцепился в возможность остаться на «Невесте ветра», как утопающий цепляется за проплывающую корягу. Это трудно объяснить.

– Ну да, ну да… – согласился Флерин с сарказмом. – Надо же, какая необычная рыбка. Совсем непохожая на нас.

Корноухий ничего не сказал – просто расхохотался.

Рой, рой слов крутился вокруг разума Хагена. Стоило только попросить…

– Ладно, – сказал он примирительным тоном. – Я тупой краб. Но я исправлюсь, вот увидите.

Флерин хотел что-то еще сказать, но вдруг вскочил, как и Корноухий. Хаген растерянно заморгал, а потом увидел, что на палубу «Невесты ветра» вышел капитан.

Крейн выглядел уставшим, словно вовсе не ложился спать; он то и дело прикасался кончиками пальцев к щеке, словно мучимый зубной болью. Не обратив ни малейшего внимания на матросов, он подошел к фальшборту и посмотрел вниз.

– Пустишь? – раздался знакомый голос. – Надо поговорить.

– Не представляю, о чем, – сказал феникс, пожимая плечами. – Но если я тебя не пущу, ты пожалуешься Лайре, а он шантажом выбьет из меня какие-нибудь еще уступки, поскольку я имел неосторожность продемонстрировать, что карта мне очень нужна. Раз уж тебе этого хочется…

Его собеседница рассмеялась и через миг взлетела на палубу с легкостью белки. Это была Камэ Арлини, но вовсе не та элегантная дама, которую Хаген видел вчера, а одетая в мужской наряд путешественница и авантюристка.

– Кристобаль! – торопливо начала она, словно боясь, что Крейн передумает. – Тебе, наверное, трудно в это поверить, но я и в самом деле не желала вам зла! Я ошиблась!

– Это я уже слышал, – равнодушно отозвался феникс. – Что-нибудь новенькое есть?

Ответом ему послужила звонкая пощечина.

Вахтенные сгребли карты, подобрали флягу и растворились в темноте; Хагену пришлось хуже – он еще не до конца обрел власть над собственным телом и не смог бы ретироваться незаметно. Пересмешник поступил единственно возможным способом: закрыл глаза и притворился спящим.

– Все те же привычки? – Магус тихонько рассмеялся. – Сколько раз такое бывало. Камэ, я не настроен с тобой ссориться. Я вообще не хочу…

– Ни видеть меня, ни слышать! – перебила женщина. – Знаю! Кристобаль, я всего лишь хотела, чтобы ты вернулся… и взял меня с собой!

– Я предлагал тебе отправиться с нами, – сказал Крейн. – Ты отказалась. Видишь ли, Паучок, твоя роль была сыграна безукоризненно, все поверили. Но дело в том, что ты ничуть не изменилась за те годы, что мы провели врозь, – по-прежнему не видишь ничего дальше собственного носа и не можешь запомнить одной простой вещи… – Он тяжело вздохнул. – Я никогда не возвращаюсь, Камэ. Для меня нет дороги назад, как нет и прошлого, потому что оно прах и пепел, поэтому я иду только вперед, даже если доподлинно знаю, что сгорю.

– Тебе не привыкать… – проговорила женщина. – Сгорать и возрождаться каждый раз… Сколько еще будет таких возрождений, Кристобаль?

– Для меня – не знаю, – ответил феникс. – А для Кристобаля Крейна – ни одного. Это его последнее путешествие, и оно войдет в легенды, если уже не вошло. Не мешай мне, Паучок. Я и так уже потерял из-за тебя Эрдана.

Камэ молчала очень долго, и Хаген догадался: она плачет.

– Теперь я поняла… – Ее голос звенел от слез. – В твоей легенде для меня нет места, так? А для нее оно нашлось. О да, я больше не буду выбирать для тебя путь, теперь это делает она…

– Паучок, я ведь не говорил, что у этой истории будет хороший конец вроде «и жили они долго и счастливо». Гораздо вероятнее другой – «и они без следа исчезли в неизведанных морях».

– Мне все равно.

Феникс негромко рассмеялся:

– Тогда ты сама виновата, Камэ. Когда ты в Лэйфире назвала меня «чудовищем», это прозвучало очень… искренне. И я поверил, видишь ли. Хотя до того считал, что у меня были причины поступить именно так, а не иначе.

– Расскажешь? Быть может, я пойму…

Ответные слова феникса прозвучали очень жестко:

– Нет. Незачем ворошить пепел.

Женщина еще что-то сказала, но так тихо, что Хаген не расслышал ни слова. Вероятно, она говорила сама с собой, потому что магус промолчал. Их странная беседа приоткрыла пересмешнику дверь в прошлое феникса – не дверь даже, а щелочку. Он слышал о страшном пожаре в городе Лэйфир, который случился… лет шесть-семь назад. Похоже, именно тогда Камэ ушла с «Невесты ветра». Говорили, в Лэйфире взорвался склад звездного огня. Выходит, Крейн как-то причастен к этой катастрофе? Ее, конечно, сложно сравнить с какой-нибудь сожженной таверной. Погибло очень много людей.

В раздумьях Хаген не заметил, что Крейна и Камэ на палубе уже нет. Вместо них появился Джа-Джинни, который смотрел на него бирюзовыми глазами, укоризненно качая головой. А еще был кто-то большой и темный; он прятался в глубине и внимательно следил за тем, что происходило на борту «Невесты ветра».

Впрочем, пересмешник уже погружался в сон, и все это наверняка ему пригрезилось.

Потоптавшись недолго у двери, он чуть-чуть успокоил бешено колотящееся сердце и лишь потом взялся за ручку. Что-то острое вонзилось в кожу – гвоздь? игла? – но металл оказался таким холодным, что пальцы мгновенно онемели, и Хаген даже не посмотрел на них, забыв о случившемся.

– Ты пришел? Входи же скорее, мой мальчик!

Хоть дядюшка и обращался с ним весьма сердечно, Хаген всякий раз при разговоре начинал трепетать. Что послужило тому причиной, он не понимал: Пейтон был сама любезность и ничуть не походил на торговца-скупердяя, каким его предпочитали изображать в своих рассказах тетушки. Он забрал непутевого племянника с собой в Фиренцу, поселил в собственном доме, выделив комнату – хоть маленькую, но отдельную. В доме Хеллери – в жалком подобии дома – у него и этого не было. И все-таки какое-то темное предчувствие терзало Хагена, не давая спокойно спать.

Что Пейтон попросит взамен?..

– Садись, поговорим.

Библиотека – она же кабинет Пейтона – располагалась на втором этаже. Здесь царил прохладный полумрак и пахло книжной пылью, а сами книги, казалось, настороженно взирали на Хагена с дубовых полок – словно знали, что он не особенно любит читать. Еще здесь было два стола – за одним дядюшка сидел, утопая в огромном кресле, а под темной тканью, покрывавшей другой, угадывались странные резкие очертания чего-то… лабораторных приборов? В дальнем углу жужжал загадочный механизм. Трисса говорила, что ее отец держит у себя в кабинете часы – такие же, как на главной башне Фиренцы, только маленькие, – но Хагену показалось, что предназначение этого устройства не связано с отсчетом времени.

Хаген принюхался: в «книжный» запах вплетались нотки чего-то иного, горько-сладкого, незнакомого и слегка пугающего.

В этой комнате, понял он, не только читают.

– Как тебе понравился город? – Пейтон начал издалека, в этом они с Хеллери были очень похожи. – Красивый, не правда ли?

– Я мало что успел посмотреть, – ответил Хаген. – Погулял по рынку, по площади… да, красиво. Здесь так много цветов…

Обилие цветов и впрямь удивляло: переехав из Кейтена в Фиренцу, которая располагалась много южнее, он попал из осени в позднее лето. Кругом благоухали розы всевозможных оттенков и размеров, от их запаха кружилась голова. Вполне подходящее местечко для соловьев: они обосновались на этих островах еще во времена Основателей, дав свое имя главному городу, – и тот вскоре стал пристанищем для художников, ваятелей и музыкантов.

– Певунам можно лишь позавидовать, – сказал Пейтон, словно прочитав мысли Хагена. – Живут в спокойствии и достатке, ни о чем не думая. Творят шедевры… – В его голосе появилась горькая ирония. – До тех пор пока Алиенора остается императрицей, им ничего не грозит.

Хеллери всегда отзывалась о супруге капитана-императора с сочувствием, называя ее не иначе как «царственной узницей». Все это было для Хагена слишком уж запутанно.

– А мы ютимся по углам, словно крысы, – продолжил Пейтон. – Разве это справедливо?

Молодой пересмешник опустил голову; ему вдруг показалось, что в комнате сделалось жарко. Клан впал в немилость в год его рождения, когда Гэри Локк отказался выполнить некое поручение капитана-императора и вышел из зала совещаний, хлопнув дверью. Ждали, что Аматейн их сразу уничтожит, но все случилось иначе: постепенно для пересмешников закрылись двери во все богатые дома, семейство потерпело ряд неудач в торговых делах и вскоре обеднело до того, что Гэри потерял родовой особняк.

Так они превратились в бездомных бродяг.

А потом Гэри подхватил лихорадку; через три дня его не стало. Еще через день стало ясно, что его жена Мойра тоже больна…

– Тебе плохо, мальчик мой? – заботливо спросил Пейтон. – Выпей воды!

– Н-не надо, – ответил Хаген. – Зачем вы меня позвали?

Невидимые жаровни разгорелись сильнее, на его лбу и шее выступили крупные капли пота. Пейтон смотрел на своего племянника, прищурив глаза, и выразительное лицо старого пересмешника словно превратилось в мраморную маску.

– Хеллери рассказала мне о том, что между вами произошло, – сказал он ровным голосом. – О том, что ты готов хоть сейчас отправляться к его величеству и требовать восстановления справедливости… Так, да?

Хаген опустил голову. До чего же глупо он, должно быть, выглядит…