Чейзер. Крутой вираж Мелан Вероника
– Один к трем миллиардам. Можешь считать его нулевым.
Лайза больше не слышала цифр – слух отключился; вместо этого сидела и концентрировалась на образовавшейся внутри пустоте, вакууме: ни мыслей, не эмоций, одна лишь похожая на пыль от взрыва горечь.
Снова «нет». Еще одно «нет» в череде десятков и сотен «нет», которые прозвучали в ее голове до этого. Как же она устала от плохих новостей… Их и так уже накопились вагон и маленькая тележка.
– А Печать? – услышала она со стороны собственный голос – какая-то часть внутри нее еще не сдалась, продолжала думать, анализировать. – Почему, когда исчезло все, не исчезла она?
Начальник вздохнул. Утомился растолковывать? Уже потратил слишком много времени?
– Потому что Печать Воина, – снизошел он до объяснения, – это сложное энергетическое формирование, которое Портал стереть не способен. Его можем удалить только мы и только здесь, в лаборатории.
– Но я могу показать ее Маку!
– Можешь, – прозвучало в ответ неожиданно жестко. – И он ее не узнает.
– Узнает!
Она вдруг сорвалась на крик, совсем как маленькая девочка, которой только что сказали, что нет, она не хочет «ту розовую сумку».
– Не узнает. – Холодная усмешка в ответ. – Ты еще не разбилась на мотоцикле, и Печать не была сформирована Маком, что означает – на его теле ничего нет. Он даже не помнит о возможности ее формирования – об этом помнит Стивен. И даже если бы Аллертон помнил, что подобную энергоструктуру можно создать, он никогда не смог бы предположить, как может выглядеть конечный рисунок – для каждой пары он индивидуален. Так что Печать, точнее, ее недееспособный контур, есть у тебя, но не у него.
«Недееспособный контур».
Почему-то за эти слова ей вдруг захотелось плюнуть Дрейку в лицо. Это для него ее тату – «недееспособный контур», а для Лайзы – прямое доказательство стабильности ее собственного ума.
Недееспособный контур.
«Сволочь ты, Начальник».
– И все равно я – его пара! – сжав зубы, зачем-то процедила она мужчине с холодными серо-голубыми глазами. – Я – его вторая половина. И пусть об этом не знает он, но об этом знаю я.
– Тогда у тебя есть все шансы доказать это ему, так? – неожиданно мягко улыбнулся Дрейк.
Он, кажется, жалел ее, даже сочувствовал – по такому лицу не прочитать наверняка, но эта улыбка вдруг сделала невозможное – вернула к жизни жгучие слезы; веки защипало.
Лайза резко отвернулась, уперлась взглядом в идеально белую стену.
Она любила его по-своему – Дрейка, «этого» или «того», не важно. Да, немножко боялась его, но все же (как любят «нечужого» человека) любила – всегда знала, что он защитник, что не бросит, и теперь вдруг, отозвавшись на одну-единственную улыбку, потянулась к нему, как увядающий цветочек к солнцу.
«Помоги. Защити. Хотя бы не бросай на произвол судьбы».
– Я не знаю, что мне делать.
– Попробуй повторить историю.
И это советовал он? После того как сказал, что всего учесть невозможно?
– Но… детали…
Дрейк Дамиен-Ферно вдруг опустился перед ней на колени, за руки брать не стал – нельзя, она знала, – заглянул в глаза и мягко произнес:
– Тогда у вас будет новая история. Тысячи ее вариантов. Новое – не всегда хуже старого, но люди никогда об этом не помнят.
Теперь она плакала, и они оба делали вид, что не замечают этого.
– Я пока не могу принять новое, – задыхалась Лайза.
– Стоит сделать шаг, и станет легче: появятся новые чувства, эмоции, впечатления. Ты все увидишь сама.
– Да?
– Да. А я… – Он замялся – никогда не любил признавать ошибок вслух, но, когда ситуация вынуждала, умел это делать. – …Я могу помочь чем-то другим – ты только попроси.
Великое одолжение – попросить о чем угодно у самого Дрейка.
– Кроме прыжка в будущее?
– Кроме него. Психологическая или материальная помощь, что угодно.
Лайза почему-то застыла при этих словах. Психологическая помощь – ходить и каждый вечер плакаться на судьбу Начальнику? Или одному из его работников? Ну уж нет, спасибо.
– Деньги я заработаю. И с остальным справлюсь сама. Спасибо.
– Мое предложение будет в силе тогда, когда оно тебе понадобится.
То было последнее, что она услышала, выходя из кабинета.
Ей, наверное, стоило бы обидеться.
Но сколько же можно обижаться? На все подряд: людей, судьбу, случай?
Август едва вступил в свои права, но уже вовсю баловал людей прекрасной погодой: светил с неба ласковым солнцем, обдувал прохожих непрогревшимся и оттого свежим ветерком, обнимал город и людей, золотил мостовые.
Лайза шагала по тротуару, привычно пустая внутри; подошвы кроссовок мягко впечатывались в дорожную пыль – она целую вечность не носила каблуков.
«Попробуй повторить историю. А если нет, постарайся принять новое».
Она сможет?
Сможет. Потому что кроме этого настоящего больше нет никакого другого.
Кто-то однажды сказал: все беды оттого, что люди постоянно сравнивают то, что в их жизни есть сейчас, с тем, что к этому моменту могло бы быть.
Так и есть. К этому моменту у нее могла быть другая жизнь. И Мак.
Нет, другой жизни не могло быть. Если есть то, что есть сейчас, значит, не могло – с этим придется смириться.
И теперь абсолютно все, что однажды появится в жизни новой Лайзы, зависит только от нее самой.
А сейчас… Забывшая всё Элли. Незнакомый мужчина по прозвищу Чейзер. Узнавший ее заново Дрейк.
Не густо. Почти ничего.
Она почему-то не рассказала ему про поддельные печати, про свое участие в том деле, когда ее чуть не подстрелили, не упомянула о том, что знает, где находится логово бандитов. Нет, не скрыла – забыла.
Отсюда до дома пешком шесть кварталов; пружинили подошвы старых кроссовок, шелестели кроны тополей, пыталось отогреть душу солнце.
Пусто и одиноко.
Ничего, еще будет шанс.
На все.
Спустя полчаса, сама не понимая, как так получилось, Лайза обнаружила себя не дома, а в гостиной у Элли – сидящей на диване, захлебывающейся рыданиями и не способной вымолвить ни слова. Ее гладили по спине руки, качались, переплетаясь с ее собственными темными, белокурые локоны подруги, а у самого уха звучал шепот:
– Ну что ты? Успокойся… Успокойся, слышишь? Или я тоже буду плакать. Он не отправил тебя назад? Не смог?
Лайза качнула головой и всхлипнула – громко, горестно, изливая в пространство волны боли.
Занавешенная волосами, она не увидела ни того, как приоткрылась дверь, ни того, как в комнату мягко и неслышно вошел Рен.
Он опустился на колени перед диваном – ей вдруг захотелось улыбнуться (за последний час уже два человека опускались перед ней на колени, и какие люди!), – взял ее дрожащую холодную ладонь в свою, заставил посмотреть на себя.
«У тебя нет Мака, я знаю. Но у тебя есть мы», – говорили его глаза; Лайза сжала его теплые пальцы и благодарно всхлипнула еще раз.
– Я ведь звонила тебе из его дома, помнишь, я говорила?
Теперь слова давались легко, слезы высохли. Наверное, немного подсохла и душа – превратилась из зловонного болота в прозрачную и неглубокую лужу.
– Помню. – Элли улыбнулась и прижала руки к губам. Что-то случилось, и теперь она верила – Лайза видела это по глазам. Приятное чувство, пусть и запоздалое.
– Да, звонила из его кинотеатра. Нашла голосовое управление, выяснила адрес его особняка и приказала системе набрать твой номер.
– А я?
Ей не терпелось узнать продолжение, а Лайзе стало легко рассказывать: все это – история из прошлого. Почти что сказка.
– Ты ответила и все повторяла: «Алло! Алло! Я вас не слышу…» Но я не успела ничего сказать, потому что в этот момент вошел Мак и увидел, что я пытаюсь сообщить, что меня похитили. Он тут же зажал мне рот ладонью и пригрозил – не помню, чем пригрозил, но пикнуть я не смела. А после выдернул из сети шнур, и связь прервалась. А так бы ты передала Рену, что меня украли…
– И назвала бы ему адрес Мака! Вот была бы хохма!
Элли улыбалась широко, открыто и радостно. Лайза вернулась к ней – не важно какая, старая или новая, но вернулась, – и между ними вновь чувствовалась связь, как и раньше. Подруги – они ими были, они ими всегда будут.
В кружках стыл чай, красовались на крохотных испеченных Антонио булочках кремовые завитушки.
– Да, если бы ты дала Рену адрес Мака, он бы сильно удивился. А я-то, представляешь? Я его тогда не знала… Не знала, что он из спецотряда, что они все – друзья.
– Страшно, наверное, было?
– Временами страшно. Но… Еще было интересно – я чувствовала, как между нами что-то происходит, как зарождаются чувства.
– Красиво, – прошептала Элли и с грустной улыбкой посмотрела на плавающие в кружке чайные листики.
– Да, красиво. А еще я знаю, какая девушка будет у Дэйна.
– Да?! Расскажи!
– Нет, не могу, – Лайза покачала головой. – Вдруг я расскажу, и тогда он ее не встретит?
– Ну хоть как зовут?
– Нет.
– Ну внешность опиши.
– Неа.
– Ну хоть что-нибудь – я же помру от любопытства! Она ведь ему подойдет, да?
– Очень.
– Просто не верится, – прошептала Элли, – наш Дэйн встретит девушку. А скоро?
– В следующем году.
Ответила. И отчего-то снова погрустнела.
У них все случится – там все определено, а у нее? Лайза подняла глаза на Элли и впервые увидела у той на лице серьезное, чуть хмурое и непривычно решительное выражение.
– Не грусти только, ладно?
– Я постараюсь, – прошептала Лайза тихо.
– Мы что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем.
Дома, сидя на диване и монотонно жуя кунжутное печенье, Лайза задавалась вопросом: почему одни люди в период стресса теряют аппетит, а другие, наоборот, начинают тянуть в рот все подряд? Что за дурацкая привычка?
Вечерело. То втягивалась в приоткрытый проем форточки, то выдувалась обратно занавеска; в квартире было тихо.
Можно включить телевизор. А еще надо сходить в магазин, купить продуктов, но Лайза ни о чем не могла думать: два часа назад она прошла мимо его дверей – забыла зайти внутрь, – а теперь все никак не могла вытолкать себя на улицу.
Печенье и тишина создавали ощущение ложного уюта, хрупкого комфорта, который она так часто силилась отыскать в последние дни, и потому вместо нужного похода в магазин из коробки в рот механически одна за другой отправлялись кунжутные пластинки; хруст отвлекал от ощущения образовавшей внутри пустоты.
Наверное, часть ее приняла тот факт, что прошлому придется остаться в прошлом, и между разумом и частью сознания, которая так и не смогла смириться, выросла стена – из-за нее и ощущалась пустота в душе. Она помогала не сорваться, не зарыдать, сохранить остатки душевного равновесия.
Рядом с пустотой в душе робко пристроилась благодарность Рену за то, что устроил сегодняшнюю встречу, а заодно и Элли, которая, несмотря на недавнее недоверие, сумела-таки изменить мнение и помочь подруге, нашла простые, но такие нужные слова, долго отпаивала чаем и слушала сбивчивый рассказ о прошлом. Улыбалась, посверкивая глазами, и всеми силами старалась поддержать.
«Мы что-нибудь придумаем. Обязательно. Ты только не грусти…»
Лайза смотрела на печенье, которое держала в руке, – на корочку из плотно спрессованных и залитых сиропом семечек сверху, – и думала: а как она сама отреагировала бы, приди Элли к ней в гости и начни рассказывать «небылицы»?
«Представляешь, – захлебывалась бы белокурая подруга, – мы с Реном жили вместе целый год! Я носила его кольцо, я знаю, как выглядят комнаты его дома, я знаю все его привычки, все про него знаю…»
А Лайза бы помнила – знала, – что они незнакомы. Что Рен вообще никогда в жизни не встречал Эллион.
А та бы утверждала обратное: «Я помню тебя, твоих подруг, помню, что произойдет в будущем, ведь я прожила его, это будущее, а потом Портал…»
Сложно ей было бы поверить в подобную историю?
Наверное, не сложно, вот только мир после такого рассказа показался бы… хрупким. И ни к одному Порталу Лайза бы близко не подошла, и за Мака после этого держалась бы куда крепче – вообще не выпускала бы его руку из своей…
Вот и Элли, наверное, теперь точно так же не выпускает руку Рена. Да и он ее. Держит, не отпускает.
Чтобы не дать предательской мысли «вот бы увидеть Мака» высунуть кончик любопытного носа наружу, Лайза поднялась с дивана, очистила пальцы от налипших семечек и пошла выкидывать пустую коробку.
Глава 5
Вооружившись фразой «Проигравший смотрит назад, а победитель – всегда вперед», следующие пять дней Лайза жила, следуя строгому расписанию: вставала пораньше, тщательно накладывала макияж и подбирала одежду, наклеивала на лицо доброжелательную улыбку и приезжала в офис без опозданий. Работу выполняла без вдохновения, но выполняла – Майлз оттаял, – стала чаще появляться у кофейного автомата, возобновила общение с коллегами и даже несколько раз включала молчащий обычно у компьютера дисковый проигрыватель – делала вид, что наслаждается музыкой.
И все это время, чувствуя себя не то героиней криминального фильма, не то шпионкой, она внимательно наблюдала за Гарри: как и во что тот одевался, с каким настроением появлялся на рабочем месте, не выказывал ли излишней нервозности или другого непривычного поведения – ведь скоро ему передадут бумаги. Или уже передали?
Старина Олдридж вел себя, на первый взгляд, обычно: ежедневно заигрывал с секретаршей, благоухал на весь этаж одеколоном, жевал луковые сэндвичи и постоянно насвистывал «Милашку Розу». По этому свисту, а также по меняющимся с утра ярким пиджакам – с синего в клеточку на красный, с красного на темно-зеленый в полоску, с зеленого на коричневый, цвета свежей детской неожиданности, – его перемещение легко отслеживалось по этажу. Вот Гарри на рабочем месте, вот Гарри гарцует к шефу в офис, вот отправился перекусить, вот вернулся и наливает четвертый стакан кофе за час.
Дважды Лайза подсаживалась к нему за стол в кафе во время обеденных перерывов и заводила дружеские безо всякой темы беседы: расспрашивала о проектах, улыбалась, шутила, поднимала болезненную для всех работников отдела тему повышения зарплаты, пересказывала утренние новости и всем своим видом будто сообщала: «Видишь? Я твой друг. Мне ты можешь доверять, да-да, можешь».
Трижды она «случайно» натыкалась на Олдриджа у кофейного автомата и, смеясь, хлопала того по плечу, несколько раз «неожиданно» встречала его у входа в «КомАрт» и один раз даже подошла к его столу с вопросом о том, какой из только что созданных ей эскизов ему нравится больше.
– Я же доверяю твоему профессиональному мнению, – говорили ее губы. И «принеси мне бумаги!» – говорили ее глаза; Гарри делал вид, что ничего особенного не происходит, и польщенно улыбался.
– Вот этот набросок лучше, – стучал он холеным ногтем по одному из листов, – ты же видишь, здесь все гармоничней: обои, расстановка мебели, свет распределяется правильнее…
«Кого бы интересовало твое чертово мнение», – искусственная улыбка давалась ей так же легко, как манекену в витрине.
На дворе стоял восьмой день августа; до момента Х остались сутки.
Ближе к вечеру в то же время, что и год назад, Лайза постучалась в кабинет начальника и попросила выходной.
– Много работы, – пробурчал Майлз, не поднимая глаз от планшета.
Ее ладони вспотели; позвоночник начало покалывать от напряжения – ей нужен этот выходной. Именно этот и никакой другой.
– Мне очень надо. Очень! Зато потом я целую неделю буду пахать как вол – в два раза больше сделаю, вот увидите.
Сработало – мистер Кетч махнул рукой; Лайза почувствовала себя всплывшим после трехминутного погружения ныряльщиком – от облегчения кружилась голова.
Из кабинета она выскользнула под трель разразившегося звонком телефонного аппарата босса и успела увидеть, как коричневый пиджак Олдриджа мелькнул в проходе – Гарри отправился на выход.
Вечером, уже почти перед самым сном, который, по опасениям Лайзы, мог в эту ночь не прийти вовсе, позвонила Элли. Разговор вышел коротким, почти куцым, но содержательным.
– Завтра? – коротко спросила подруга.
– Завтра, – раздался такой же короткий ответ.
– Удачи тебе во всем. Отзвонись, ладно?
– Как только смогу.
– Если потеряешься… я буду знать, что все нормально.
– Да.
– Все. Удачи.
– И тебе. Спокойной ночи.
Какое-то время Лайза смотрела на застывшую с телефонной трубкой у уха тень на стене – сопела, думала, пыталась понять, сильно ли нервничает, – затем оставила бесполезные попытки осознать свое эмоциональное состояние – оно напоминало нервно дребезжащую струну, – положила трубку на тумбочку и отправилась спать.
Утро дня Х
Девять тридцать.
Кажется, в тот день она ела круассаны. На завтрак. Их оставил под дверью сосед.
Нет – она нашла их под дверью позже, после того как вышла из душа и приняла из рук Гарри бумаги.
То есть ей обязательно сейчас нужно сходить в душ? А вдруг она пропустит звонок в дверь – попросту не услышит его? И так ли важно, что именно она съест на завтрак? Напряжение нарастало; при мыслях о еде желудок бунтовал.
Десять утра.
Дрейк сказал, что история должна повториться во всех деталях – во всех. Неужели этот хитрец имел в виду то самое – ВО ВСЕХ-ВСЕХ?
«Иначе история не придет к тому же финалу, что и раньше», – кивнул в ее голове Дрейк.
Черт. Ведь вчера уже были некоторые расхождения: например, раньше она не спрашивала мнения Олдриджа о собственных эскизах – это считается? Или есть то, что не считается, – некритичные, так сказать, моменты?
Лайза нервничала. И чем больше стрелка часов удалялась от десятичасовой отметки, тем ощутимей становилась дрожь в ладонях.
Во сколько должен пожаловать коллега по работе – в одиннадцать? Около одиннадцати? Она не помнила точное время, и оттого, одетая в халат и так и не приняв душ, кружила по комнате, как загнанный в ловушку волк.
Нужно сходить в душ – вдруг это критично?
Нет, к черту душ – какая разница, будут ее волосы мокрыми, как тогда, или останутся сухими?
Гарри, где ты, Гарри? Уже пора.
Она то торчала у окна, всматривалась в проезжающие внизу машины – не остановится ли какая-нибудь у подъезда? – то вдруг начинала перебирать шкафчики, искать хлопья для завтрака.
Ты их не покупала. Ты не ходила в магазин.
Все верно. В последние дни она питалась исключительно на работе.
В сотый раз сообразив, что завтракать нечем, Лайза вновь принималась нервничать и кружить по комнате. Гарри, ну где же ты? Ведь уже почти одиннадцать.
Может, его не пропустил консьерж? Может, он застрял между этажами в лифте? Может…
Все триста тысяч всевозможных предположений, начинающихся со слов «может», ей пришлось оставить спустя полчаса, когда стрелка часов надменно переползла на отметку в пятнадцать минут двенадцатого.
Он не приедет.
Эта мысль прозвучала в голове чужим голосом – холодным и абсолютно уверенным в своей правоте.
Что-то пошло не так. Гарри не приедет.
Ошарашенная внезапным понимаем того, что время Х прошло, а Олдридж так и не появился (и уже не появится), Лайза несколько секунд стеклянными глазами смотрела на полку с книгами. Затем рванулась к стоящему на столике телефону и принялась судорожно нажимать на кнопки.
Какой же номер у рыжего Вилли – на конце двести сорок восемь или двести сорок семь? Кажется, сорок семь…
– Вилли! Вилли! – заорала она не своим голосом, стоило коллеге отозваться на звонок. – Скажи, а Гарри сегодня на работе?
– На работе, – спокойно ответили ей, – а что, собственно, случилось?
– Ничего, – хрипло прошептала Лайза, ударом бойца впечатала трубку в аппарат и бросилась в спальню одеваться.
Ей нужно в гараж, ей нужно как можно скорее попасть на работу.
В офис она приехала с рекордной скоростью – вместо обычных двадцати шести потратила на дорогу всего тринадцать минут, – пулей пролетела мимо охранников к лифту, едва успела предъявить пропуск на своем этаже и кивнуть секретарше Джил, после чего бегом бросилась по коридору.
«Где… Где… Рабочий стол… Гарри…» Мысли, кажется, запыхались вместе с дыханием.
Бежать до дальнего конца помещения не пришлось – серо-желтый пиджак в голубую полосочку она увидела еще издалека. У кофейного автомата.
– О, а у тебя разве не выходной? Или ты на прогулку? Спортивную пробежку?
Пегий благоухающий одеколоном хлыщ кивнул на ее спортивный костюм (первое, что попалось под руку в шкафу) и кроссовки.
Лайза не заметила, как сжала кулаки.
– Гарри… Почему ты… здесь?
Пластиковый стаканчик, наполнившись коричневым кипятком, перекочевал в руки Олдриджа; светлые ресницы дернулись вместе с нервно дрогнувшими веками. Другой бы не заметил – она заметила.
– А где я должен быть? – веселый смешок тоже не скрыл напряженности. – Это вот ты почему здесь? Тебя-то как раз быть здесь…
– Гарри, что ты делаешь? – она сама не заметила, как сменила тон на заботливый и ласковый – таким наставляют на путь истинный заблудившегося малыша. – Тебя ведь здесь не должно быть. Зачем ты приехал в офис? Зачем? Ты ведь собирался ко мне…
Сказала и запнулась. Она не должна была говорить ничего подобного, но поздно – Олдридж застыл у стены, его рот приоткрылся:
– Откуда ты знаешь? Я… собирался… Но передумал.
– Почему передумал, Гарри? Почему? – Лайзе хотелось сделать две вещи одновременно – зло зарыдать и удушить стоящего напротив мужчину, который рушил ее день… рушил ее жизнь. – Разве ты не знаешь, что я твой друг? Что ты можешь мне доверять? Помнишь, ты прикрыл меня однажды перед шефом, неужели не думал, что и я смогу помочь?
– Помочь кому? Мне?
Ее коллега заметно побледнел. Наверное, она говорит не то и не так, но что еще сказать идиоту, который только что решил не везти ей домой те самые нужные бумаги?
– Я же за тебя, разве ты не знаешь? – продолжала обиженно, но исключительно ласково упрекать Лайза – так подходят с тапком к обоссавшему все углы коту. – Ты всегда мог мне доверять, ведь так?..
– Ты… О чем ты говоришь?
– Ну, я чувствовала, что в последнее время ты сам не свой, понимаешь? Чувствовала, что тебе может понадобиться помощь, – и почему-то ждала тебя сегодня, а ты не приехал…
– Я… – Гарри вдруг умолк на полуслове, его глаза подозрительно прищурились, а кофе в руке задрожал; песочного цвета глаза, светлые ресницы, серый с разводами пиджак – все это слилось для Лайзы в один-единственный ненавистный объект. – Ты… одна из них… Да-да! Как я сразу не догадался!
– Одна из кого? – опешила Лайза. Мимо них по коридору прошел рыжий Вилли – кивнул в знак приветствия, деловито посмотрел на часы и зашагал быстрее.
– Ты… не могла знать, что я собирался к тебе, но знала. Ты хотела, чтобы я привез их тебе, да?
Он вдруг сорвался на фальцет, почти что на писк; они оба знали, о чем речь.
– Гарри… Я…
– Ты следила за мной, – не унимался Олдридж, – ходила за мной по пятам, липла, все пыталась дать понять, мол, я твой друг, а на самом деле хотела заполучить бумаги…
Вот он и произнес это слово вслух.
– Ты идиот, Олдридж, – вдруг жестко и совсем не ласково отрубила Лайза. – Что ты наделал, ты сам-то знаешь? Ты мог отдать их мне, и все было бы иначе…
Для нее. Не для него.
– Вот почему ты приехала… – дрожащая рука наполовину расплескала кофе из стаканчика; несколько капель попало на идеально начищенные ботинки.
– Отдай их мне. Еще есть шанс, – она сделала шаг навстречу; внутри все клокотало.
Разговор получался совсем не тот – совсем не такой, как она представляла себе; от напряжения казалось, что воздух сейчас заискрит.
– Оставь меня… – Олдридж попятился, оступился, попал пяткой на брошенный мимо урны стакан.
– Гарри, не дури!
– Оставь меня в покое… Я знал… Я с самого начала знал…
– Гарри, тебя убьют из-за этих бумаг сегодня. Слышишь?
– Что? Что ты такое говоришь?
– Еще не поздно! Скажи, они того стоят? Стоят твоей жизни? – она шипела на него, как разъяренная кошка; на них смотрели.
– Значит, вы уже все решили?