Восход стоит мессы Скворцова Татьяна
– Благодарю, ваше высочество, – ответил Генрих, слегка поклонившись.
Что он хотел услышать? Признание в убийстве? Заверения в обратном? Разумеется, д’Анжу не мог не понимать, что смерть Жанны д’Альбрэ выглядит подозрительно, и его настороженность вовсе не обязательно подтверждала вину. Так зачем же Генрих завел этот разговор? Он имел все доказательства невиновности королевского дома, почему же не верил им?
Празднования по поводу приезда короля Наваррского были в самом разгаре. Они еще не дошли до своей завершающей стадии повального пьянства, но официальная часть уже закончилась, и можно было спокойно поесть и выпить. Затем ожидались танцы. Король и принцы, в том числе оба молодых Бурбона, расположились за роскошно накрытым столом отдельно от простых дворян.
– В глазах рябит от шелков и золота, – заметил Конде, оглядываясь по сторонам. Сам он, в соответствии с требованиями своей веры, был одет весьма скромно. – Все эти придворные господа разукрашены, как рождественские индюшки, хоть к столу подавай.
– Тебя что, плохо кормят? – удивился Генрих, с отвращением глядя на пятую перемену блюд. Он никогда не страдал отсутствием аппетита, но к такому изобилию все-таки не привык.
– Хорошо кормят, – согласился Конде. – Как гуся на паштет.
Генрих неопределенно хмыкнул. Он разделял тревогу кузена, но полагал, однако, что тревожиться следовало бы раньше. Сейчас такие разговоры только раздражали его.
Роскошь залы и придворных нарядов и вправду резко контрастировали с темными одеждами гугенотов. Дворяне-католики презрительно кривились, поглядывая на своих новых союзников. Одетые в яркие шелка, они смотрелись как райские птицы среди ворон. Гугеноты же, осуждавшие подобную пышность, недовольно косились на них.
Краем уха Генрих услышал обрывок беседы между Шарлем де Миоссеном, одним из своих людей, и неизвестным дворянином.
– Знаете, сударь, я все удивляюсь, что же такого победительного в идеях протестантизма? Отчего столько людей проливают за них кровь? – с выражением вежливого внимания на лице интересовался незнакомец. – Не могли бы вы разъяснить основы вашего вероучения – быть может, мне захочется их разделить.
– О, сударь, боюсь, я не силен в теологии, лучше бы вам задать этот вопрос какому-нибудь пастору, – ответил Миоссен, подозревая подвох и не желая вступать в дискуссию.
– Не сильны в теологии? – удивился тот. – То есть вы и сами не понимаете, за что воюете?
Они подошли совсем близко, и Генрих отлично разбирал каждое слово.
– Всякий должен заниматься своим делом, – сказал Миоссен, понемногу раздражаясь. – Наши пасторы весьма умны и образованы, они больше понимают в тонкостях вероучения.
– Очень жаль, месье, что вы умны не достаточно. Но вы правы, ум солдату – что совесть чиновнику: только вредят карьере.
Миоссен вспыхнул, и Генрих решил вмешаться, пока дело не дошло до драки.
– Простите, сударь, а вы военный или чиновник? – поинтересовался он, беззастенчиво пользуясь своим статусом принца крови, позволявшим влезать в чужой разговор. – Вы говорите с таким знанием дела, что за вашу карьеру можно не опасаться. Ни ум, ни совесть ей точно не навредят, – добавил Генрих и улыбнулся с той оскорбительной любезностью, которую отлично усвоил в своем придворном детстве.
Впрочем, собеседник совершенно не смутился, в глазах его мелькнули веселые огоньки.
– О, ваше величество, ни то ни другое – ответил он, изящно поклонившись королю Наваррскому. – Позвольте представиться, шевалье д’Англере к вашим услугам. Я придворный шут. Дурак по должности. И моей карьере ум противопоказан. Не говоря о совести. И вы правы, я отлично без них обхожусь.
Придворный шут! Этого Генрих точно не ожидал! Оценивая неброский, но явно дорогой колет этого дворянина, цепкий взгляд, грациозную вальяжность движений, Генрих рассчитывал услышать что угодно, но только не это. Д’Англере же, довольный произведенным впечатлением, спокойно закончил:
– Если вы задержитесь при дворе, сир, то сами убедитесь, что без этих обременительных достоинств возможности здесь много шире. И некоторые ваши единоверцы легко это подтвердят.
– Я вижу, вы хорошо усвоили придворные нравы, – заметил Генрих. – И действительно прекрасно им соответствуете.
Он благоразумно пропустил мимо ушей замечание о своих единоверцах, решив не уточнять, кого именно этот странный фат имеет в виду, ибо обоснованно опасался услышать в ответ имя Колиньи. Тогда Моссену и вправду пришлось бы обнажить шпагу, что в планы Генриха совершенно не входило.
Однако Миоссен решил поговорить о другом.
– Кто бы мог подумать, сир, нам повезло встретить настоящего придворного шута! – Миоссен не скрывал удовольствия от этой новости. – Где же у вас шутовской колпак с бубенцами, сударь? Идите, надевайте его скорее, пока ваш господин не наказал вас за своеволие10.
Генрих едва не поморщился от досады. Он не сомневался, что сей господин давно привык отражать подобные нападки площадных острословов. И не ошибся.
– Видите ли, юноша, – усмехнулся д’Англере, – при дворе шутовские звания раздаются быстрее колпаков. Будьте осторожны, а то и сами не заметите, как начнете веселить публику.
– Вот уж вряд ли, – фыркнул Миоссен.
Генрих подумал, что беседу эту пора заканчивать, пока она не закончилась чем-нибудь не тем.
– Господин де Миоссен, – как бы спохватившись, сказал он, – будьте любезны, узнайте, ждут ли сегодня господина адмирала.
Миоссен поклонился королю и отправился выполнять поручение. Шут проводил его насмешливым взглядом.
– Весьма предусмотрительно, сир, – заметил он.
Генрих пожал плечами. Что плохого в предусмотрительности?
Он уже открыл было рот, чтобы ответить, но тут его отвлек более важный собеседник.
– Эй, Наварра! Я хочу, чтобы ты с нами выпил! – король Франции Карл IX через стол тянулся к Генриху своим кубком. Герцог Анжуйский поддерживал короля под локоть, помогая ему сохранить равновесие.
Генрих кивнул новому знакомцу и поспешно вернулся к столу.
– Ваше здоровье, государь! – произнес он, касаясь своим кубком кубка короля.
Карл, кажется, удовлетворился этим.
– Мне бы столько здоровья, сколько желают, – пробурчал он. Затем встал и, обойдя стол, навис над принцем Конде.
– Освободите-ка мне место, голубчик, – потребовал он, – я хочу поговорить с вашим кузеном, – Конде ничего не оставалось, как с поклоном ретироваться.
– Кто бы мог подумать, что ты и вправду когда-нибудь станешь моим зятем, а вот поди ж ты, investigabiles viae Domini11, – медленно произнес король, с трудом выговаривая латинские слова.
– Я и мечтать не смел о таком счастье, ваше величество, – учтиво ответил Генрих.
– Да ладно тебе, – отмахнулся Карл, – все знают, что моя сестрица Марго та еще потаскушка, да и стерва к тому же. Будь я на твоем месте, никогда бы на ней не женился.
– Известно, что всякую красивую женщину молва винит в легкомыслии, а умную – в дурном характере, – возразил Генрих.
Карл хмыкнул.
– Забавный вы все-таки народ, гугеноты: совсем не так нетерпимы, как желаете показаться. Вот твой Колиньи, например… – он запнулся, силясь вспомнить, что хотел рассказать про Колиньи, но не смог. – Черт с ним, с Колиньи… – продолжил король после паузы, потом обнял Генриха за плечи и, доверительно дыша перегаром и чесноком ему в лицо, сообщил: – У меня кормилица гугенотка. В юности я и сам хотел стать гугенотом, представляешь? С матушкой бы, наверное, удар сделался, – Карл захихикал, как захрюкал. Король уже почти висел на шее у Генриха, а был его величество весьма грузен. Генрих, с трудом удерживая его, мужественно терпел. Помощь пришла откуда не ждали.
– Сир, я слышал, ваша последняя охота оказалась на удивление удачной, – из-за спины Генриха неожиданно возник герцог де Гиз. Генрих не видел, как он подошел, но его появление было очень кстати. Охота, по счастью, интересовала короля больше, чем гугеноты. Он тут же забыл про Генриха и переключил свое внимание на Гиза.
Гиз был давним знакомцем Генриха, они учились вместе в college de Navarra12, когда маленький принц Наваррский жил в Париже. Три Генриха: Генрих Анжуйский, Генрих Наваррский и Генрих де Гиз играли одной компанией, наводя ужас на воспитателей своей неуемной энергией и изобилием титулов. Однажды они с юным Гизом въехали на осле в залу, где Екатерина Медичи давала аудиенцию какому-то послу, кажется, испанскому. Им тогда здорово влетело.
С тех пор Гиз заматерел – чтобы не сказать растолстел – и превратился в златокудрого Голиафа, покорившего сердца всех парижских лавочниц. Несмотря на некоторую полноту, он был красив, а главное – обладал жаждой жизни и обаянием самца, что всегда безотказно действуют на женщин и чернь. Он возглавлял католическую партию, выступавшую против Сен-Жерменского мира, не скрывал своей ненависти к гугенотам и пользовался в Париже таким влиянием, что сам король опасался его.
– Вы не представляете, герцог, какого кабана мы затравили…– с трудом произнес король, обращаясь к Гизу. – Кстати, почему вас там не было? Ах да, я же вас не пригласил…
Бросив на Гиза благодарный взгляд и извинившись, Генрих постарался побыстрее исчезнуть из поля зрения Карла.
«А он не так уж плох, наш Гиз», – подумал Генрих. – «Во всяком случае, и от него бывает польза».
Генрих огляделся по сторонам в поисках своих. Возле окна он заметил Антуана де Гаро, беседовавшего с Филиппом дю Плесси-Морнеем, одним из приближенных адмирала Колиньи.
– Мы тут обсуждаем придворные порядки, сир, – пояснил Антуан, когда Генрих к ним приблизился. – Вот господин дю Плесси говорит, будто бы при дворе английских королей есть такая должность – называется «хранитель королевского стула». Это тот, кто подтирает зад его величеству. Весьма почтенное занятие, ибо лишь самые достойные могут прикасаться к священной особе короля.
– Вы предлагаете завести такую и при наваррском дворе, господин дю Плесси? – спросил Генрих.
– Боюсь, Наварра слишком мала для этого, мой государь, – ответил Морней. – Если дворяне будут заняты на подобных должностях, некому станет воевать.
– А ты что, хотел бы стать хранителем стула? Я и не знал, что ты, оказывается, карьерист, – заметил Генрих, обращаясь к Антуану.
– Ну что вы, сир. Это привилегия высшей знати, я для эдакой службы не достаточно родовит.
Генрих рассмеялся и хлопнул его по плечу.
– Уговорил, оставим ее для герцога де Гиза.
В окружении своих дам, блистающих нарядами и украшениями, в зал вошла принцесса Маргарита. Милостиво кивая придворным, она прошествовала к отведенному для нее креслу. В платье из розового шелка, расшитого мелкими жемчужинами, она казалась невероятно свежей и юной в этой душной зале. Генрих поймал себя на том, что не может оторвать от нее глаз.
«Просто ты еще не видел мадам Маргариту», – вспомнил Генрих слова Катрин.
– А ведь нам невероятно повезло с будущей королевой, сир, – сказал Гаро, перехватив взгляд Генриха. Тот улыбнулся.
– Так подойдите к ней, ведь вы жених, – подтолкнул его приятель.
Генрих покачал головой. Он видел, что она заговорила с каким-то красивым молодым дворянином, и не хотел мешать. Он понимал, что нет вернее способа вызвать к себе отвращение, чем злоупотребить своими жениховскими правами.
– Экий вы скромник, сир, – попенял ему Антуан. – Раньше вы таким не были.
Генрих не стал отвечать. И все же, когда музыканты заиграли аллеманду, согласно этикету он пригласил ее на танец.
Принцесса присела в легком реверансе и подала ему руку. В каждом ее движении сквозила уверенная грация придворной дамы. Только сейчас Генрих сообразил, что ужасно танцует, и впервые всерьез пожалел об этом пробеле в своем воспитании.
– Вы чудесно выглядите, мадам, – искренне произнес Генрих, ведя ее на середину залы за кончики пальцев. Он корил себя, что оказался не в состоянии придумать что-нибудь получше.
– Благодарю, ваше величество, – ответила она, с вежливым равнодушием принимая его банальный комплимент.
Танец начался, и они закружились по зале. Танцевал Генрих и вправду неуклюже, принцесса же делала вид, будто не замечает его неловкости. В конце концов Генрих сбился и перепутал фигуры. Впрочем, и теперь она ничего не сказала, лицо ее оставалось таким же бесстрастным. Генрих же подумал, что если он хочет производить впечатление на столичных красавиц, придется ему взять несколько уроков хореографии.
– Благодарю за танец, мадам, – сказал он, проводив невесту к ее дамам.
– Вы оказали мне честь, сир, – так же церемонно ответила она, но когда Генрих отдалился, негромко добавила: – Спасибо, что не отдавили ноги.
Последние слова не были предназначены для ушей короля Наваррского, но в эту секунду музыка на мгновение смолкла, и Генрих легко разобрал язвительное замечание. Впрочем, ему нечего было ответить, и он предпочел сделать вид, что не слышал.
Генрих отлично понимал, что в глазах своей невесты он всего лишь деревенский увалень, которого навязали ей в мужья.
С трудом заставив себя не пялиться на нее, Генрих повернулся к открытому окну и отодвинул тяжелую портьеру. Из окна сразу потянуло вечерней свежестью. Он вдохнул болотный запах реки и подставил лицо легкому ветерку.
На другом берегу Сены мерцал поздними огоньками город Париж. Город каштанов и акаций. Город монахов и блудниц. Город стряпчих и трубадуров. Город, который по воле короля Франции открыл ему, Генриху Наваррскому, свои ворота. Город, который его ненавидел.
Глава 5. Генрих де Гиз
Пусть лучше вам изменит женщина, чем удача.
Неизвестный автор
В коридоре было сумрачно и пыльно, и только редкие масляные лампы тускло освещали дорогу.
Генрих возвращался к себе после бала. Он отказался от сопровождения, уверив Агриппу и Лавардена, что достаточно самостоятелен и как-нибудь сам найдет свою кровать. Генрих был уверен, что отлично знает этот дворец. Однако ошибся. Лувр постоянно перестраивали, и за годы его отсутствия здесь многое изменилось.
Срезая путь, Генрих свернул из парадных галерей в узкий ход, через который прислуга могла попасть в покои высокородных сеньоров. Впрочем, и прислугой он, судя по всему, использовался редко. Коридора этого Генрих не помнил, но логика подсказывала, что впереди полагалось находиться выходу.
Он миновал просторный холл, такой же грязный и пустынный, как все здесь. За одной из дверей раздавались недвусмысленные вздохи какой-то парочки: задворки этого замка жили собственной жизнью, храня свои тайны. Генрих пошел дальше. И именно тогда, когда, по всем признакам, он должен был уже выйти в центральную галерею, наткнулся на дверь, запертую на массивный замок. Вот черт! Неужели придется вернуться?
Для верности Генрих подергал дверь – она, разумеется, не поддалась. Тогда, еще раз чертыхнувшись, он двинулся в обратном направлении. Впереди маячил холл, идти оставалось совсем недалеко.
Вдруг дверь, скрывавшая от посторонних любовное гнездышко, распахнулась, и Генрих нос к носу столкнулся с Гизом. За спиной у него стояла принцесса Маргарита, спешно застегивая лиф своего шелкового платья. Того самого, разумеется, цвета утренней зари, с жемчужными цветами.
Все трое застыли, глядя друг на друга.
Гиз пришел в себя первым. Происходящее, очевидно, не смутило, а скорее позабавило его. Впрочем, неудивительно: ему-то нечего было опасаться, в отличие от его дамы.
Герцог нахально ухмыльнулся и специально встал так, чтобы преградить Генриху дорогу.
– Приветствую, ваше величество, – глумливо произнес он, отвешивая нарочито церемонный поклон. – Во всем Париже теперь нет места, где не встретишь гугенота.
– И вправду неожиданная встреча, – ответил Генрих и быстро взглянул на свою невесту. Она уже привела себя в порядок, но на лице ее отражалось смятение. Генрих слышал, что Карл жестоко избил сестру, когда узнал об ее романе с Гизом. Если сейчас разразится скандал перед самой свадьбой, ей несдобровать.
Однако Гиза это, очевидно, интересовало куда меньше, чем подвернувшаяся возможность унизить врага. Он с любопытством смотрел, что Генрих будет делать в столь пикантной ситуации, и намеренно мешал ему пройти.
Дворянская честь требовала немедленно вызвать на дуэль возлюбленного своей невесты, но Генрих не мог позволить себе такую глупость: убить Гиза в мирное время прямо перед свадьбой. И уж тем более он не стремился умереть сам, защищая честь очаровательной, но совершенно чужой ему женщины.
– Отойдите, сударь, – сказал Генрих неприязненно, – и постарайтесь втянуть живот, он занимает весь коридор.
– О, сир, здесь и вправду негде посторониться, – ответил Гиз, радуясь назревающей ссоре. – Придется вам вернуться, откуда пришли, и поискать другую дорогу.
«А ведь здесь никого нет», – подумал Генрих. Он вдруг сообразил, что Гиз вовсе не стремится сберечь непрочный мир, считая его позором католической веры. И расправа с королем Наваррским в этом пустынном коридоре могла бы, пожалуй, повернуть события в нужное Гизу русло.
Противник был намного выше и сильнее Генриха. У худощавого и подвижного короля Наваррского было преимущество в скорости, но здесь, в узком коридоре, оно не имело значения. Доведись им подраться, у Генриха не будет шансов. А за спиной тупик.
– Отойди, – повторил он спокойно.
Гиз рассмеялся.
– А ты попроси получше, – улыбаясь, предложил он. И вынул шпагу.
– Анри, не надо, – начала Маргарита, касаясь его плеча. Генрих даже не сразу сообразил, что она обращается не к нему, ведь Гиз носил такое же имя. Герцог молча отодвинул ее в сторону. У него был собственный счет к королю Наваррскому, и виновница этого инцидента уже не имела для Гиза никакого значения.
Взгляд Генриха упал на ведро с помоями, что выставила в коридор чья-то нерадивая горничная, да забыла убрать. Он сделал шаг назад, продолжая смотреть в лицо Гизу. Быстро наклонившись, Генрих схватил ведро, и грязная жижа, смешанная с мусором и гнилыми очистками брюквы, хлынула на вождя французских католиков.
Гиз невольно отшатнулся, закрыл глаза и поднял руки в попытке защитить лицо от зловонного водопада. Тогда Генрих с силой швырнул ведро ему в голову. Краткого мгновения растерянности противника хватило королю Наваррскому, чтобы, оттолкнув его, проскочить мимо и вылететь в широкий холл. Оказавшись в пригодном для драки месте, Генрих выхватил шпагу и обернулся. Как раз вовремя, чтобы отбить брошенный в спину кинжал. Позади грузно топал герцог.
Генрих рассмеялся. Теперь у Гиза не было преимуществ. Здесь король Наваррский имел все возможности выйти победителем. Гиз больше не улыбался. Утерев помои и смахнув со лба прилипшую свекольную кожуру, он наступал на Генриха, в бешенстве сверля его взглядом.
Герцог сделал выпад, целясь Генриху в живот длинной шпагой. Тот отпрыгнул в сторону и, оказавшись слева от него, быстро ударил в бок. Противник увернулся, но, пока он восстанавливал равновесие, Генрих уже был у него за спиной.
Будучи ниже и слабее Гиза, Генрих мог справиться с ним, только внезапно нанеся смертельную рану. Но он медлил, лихорадочно соображая, что делать дальше, и поглядывая в коридор, ведущий обратно в бальную залу, в спасительную толпу. Ему не хотелось убегать, сверкая пятками, на глазах у прекрасной дамы, но другого пути не было. Главное, не дать Гизу снова отрезать его от выхода.
И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не появление на сцене новых участников спектакля. Из того самого коридора, к которому постепенно продвигался Генрих, неожиданно возникли Жан де Лаварден и Антуан де Гаро.
– Сир, вот вы где! А мы-то ищем вас по всему замку, – произнес Лаварден, моментально оценив обстановку. Он вынул клинок и, обойдя врага по дуге, занял позицию у него за спиной. Гаро тоже достал шпагу и встал рядом с Генрихом.
Гиз был вынужден остановиться, переводя взгляд с одного противника на другого.
– Убери слуг, Наварра, не пятнай свою честь, – сказал он, тяжело дыша.
– Не знал, что у нас дуэль, – язвительно заметил Генрих. – Я-то думал, ты решил зарезать меня в темном коридоре, пока никто не видит. Неужто ошибся?
Гиз не отвечал, с ненавистью глядя на короля Наваррского.
– Брось оружие, – приказал Генрих, – и можешь уходить.
– Шпагу не отдам, – процедил герцог, – это шпага отца.
– Ладно, черт с тобой, – согласился Генрих, – проваливай со шпагой, только руки держи на виду. Будем считать твою честь незапятнанной… В отличие от колета и рубашки, – Генрих рассмеялся.
Гиз швырнул оружие в ножны и повернулся к Гаро, что преграждал ему путь.
– Антуан, пропусти его, – велел Генрих.
Гаро сделал шаг в сторону. Гиз повернулся к ним спиной и зашагал прочь по коридору.
Генрих перехватил вопросительный взгляд Лавардена и покачал головой. Ему было понятно, о чем думает приятель: нет ничего хуже, чем отпускать живым униженного врага. Но нет, не сейчас.
Тут Генрих снова заметил Маргариту. Она молча стояла у стены и наблюдала за происходящим, не пытаясь вмешаться. Генрих подумал, что любая другая девчонка на ее месте бегала бы, кудахча, словно курица, между дерущимися мужчинами, мешаясь под ногами и не желая осознать бессмысленности своей беготни… Но эта дама была принцессой.
Генрих убрал шпагу, подошел к ней и вежливо поклонился. Она смотрела ему в лицо, ожидая, что он скажет.
– Мадам… мне жаль, что я напугал вас. И… и вы можете рассчитывать на мою скромность.
Она вспыхнула, услышав столь явный намек на компрометирующие ее обстоятельства, но возражать не стала, очевидно, понимая, что в действительности он оказывает ей неоценимую услугу.
– Благодарю… ваше величество, – сказала она только, присев в реверансе.
Генрих еще раз кивнул ей, потом отвернулся и, сделав Лавардену и Гаро знак следовать за ним, пошел к выходу из злополучного коридора.
Глава 6. Басданс и аллеманда
Все болезни человечества, все трагические несчастья, заполняющие исторические книги, все политические ошибки, все неудачи великих лидеров возникли только лишь из-за неумения танцевать.
Жан Батист Мольер
К большому облегчению принцессы Маргариты, этот инцидент не получил огласки. Она с горечью думала, что Гиз хранит молчание, заботясь не столько об ее репутации, сколько о своей собственной, ибо поражение еще никого не украшало в глазах двора. Сама же она и представить боялась, что будет, если об ее легкомысленном поведении узнает король.
Маргарита догадывалась, что Генрих Наваррский тоже не хочет скандала, ибо не за тем он ехал сюда.
«Вы можете рассчитывать на мою скромность, мадам», – сказал он ей, точно случайный прохожий, ставший свидетелем неприятной сцены, которая совершенно его не касалось. Однако в его добрые намерения она верила не слишком.
Гиз на его месте никогда не простил бы ей такого оскорбления, но своего будущего мужа она совсем не знала. Она понимала, что король Наваррский не может отказаться от женитьбы и уже убедилась в его стремлении следовать намеченному плану, а также и в умении держать себя в руках. Нет, он не сорвет свадьбу из-за своей обиды. Но что будет потом, когда они вдвоем окажутся в Наварре? Стране, где ему никто не указ?
Раньше она думала, что без труда научится вертеть своим мужем, который казался ей необразованным простачком, но теперь не была в этом уверена.
Каждый день, встречая его на балах и приемах, она настороженно наблюдала за ним, стремясь получить ответы на свои вопросы. Маргарита все время ждала, что он заговорит с ней, потребует каких-то объяснений, однако он лишь любезно кланялся издалека, словно ничего не произошло.
Однажды во время протокольного басданса она сама завела с ним беседу.
– Вы не находите, что придворные музыканты сегодня превзошли себя? У нас новый дирижер, и басданс в его исполнении особенно прекрасен. Вам нравится эта мелодия, сир? – поинтересовалась она осторожно.
– Басданс – мой любимый танец, мадам, – учтиво ответил король Наваррский, потом спокойно улыбнулся и добавил: – Особенно учитывая, что это один из немногих танцев, который я могу исполнить вполне сносно. Надеюсь, сегодня вам не придется благодарить меня за то, что я не отдавил вам ноги.
Вот как! Она мгновенно пожалела о своей недоброй шутке, которую уже успела забыть. Впрочем, жизнь при дворе отучила ее краснеть.
– Простите, ваше величество, я не хотела обидеть вас, – ответила Маргарита, стараясь, чтобы голос ее звучал высокомерно и равнодушно. – Однако сегодня вы и вправду хорошо танцуете, – заметила она, меняя тему. – Как вам это удается? Я слышала, у гугенотов не принято устраивать балов.
Маргарита всегда считала, что умеет держать удар, но король Наваррский, видно, угадал смущение, что скрывалось за ее надменностью, потому что в глазах его мелькнула насмешка. Ей стало ужасно неловко. Да, с ним следовало быть осторожнее.
Она ожидала услышать колкость, но вместо этого он оглянулся, как будто убеждаясь в отсутствии свидетелей, и, наклонившись к самому ее уху, произнес таинственным шепотом:
– Просто басданс я разучивал специально, прежде чем отправиться в Париж. На аллеманду моего терпения не хватило.
Она рассмеялась, ощутив невольную благодарность к нему за эту своевременную шутку и за то, что он не стал заострять внимание на ее промахе. Когда Маргарита подняла на него взгляд, то вдруг заметила, что сарказм в его глазах исчез, уступив место какой-то теплой необидной снисходительности. «Полно, мадам, – будто бы говорил он ей, – мы доставили друг другу неприятные минуты, но стоит ли нам враждовать?».
– Хорошо, я скажу придворному дирижеру, чтобы басданс исполняли чаще, – ответила она и подумала, что враждовать с ним ей и вправду ни к чему.
– Буду признателен, ваше высочество, – поклонился король Наваррский.
Играла музыка, вокруг двигались пары, и все было, как всегда, но что-то неуловимо изменилось. Словно тоскливое раздражение и тревога, отравлявшие мысли Маргариты с того дня, как она узнала о предстоящем замужестве, внезапно растворились в полумраке залы.
– Однако я обратил внимание, что не только я здесь не умею танцевать, – продолжал он как ни в чем не бывало. – Вчера я видел, что господин де Верне тоже путает фигуры. Возможно, меня это не украшает, но я был даже рад встретить здесь товарища по несчастью.
– Господин де Верне туг на ухо, – ответила Маргарита, радуясь, что беседа ушла от опасной темы, – поэтому двор прощает ему неловкость на балах.
– Пожалуй, я лишен этого оправдания, – вынужден был согласиться король Наваррский, потом тяжело вздохнул и добавил: – Какое невезенье.
– Весьма сочувствую вам, сир, – ответила она и поймала себя на том, что улыбается.
– Благодарю, ваше высочество, вы очень добры, – с самым серьезным видом отозвался он. – Но неужели только тугоухость может спасти придворного кавалера от хореографии?
– Ну почему же? Не только. Еще хромота.
– А еще надежнее и вовсе остаться без ноги, – подхватил он, рассмеявшись. – Мне понятна ваша мысль, но уж лучше я научусь танцевать.
Маргарита вдруг подумала, что Гиз никогда не умел быть таким забавным. Любезным, галантным, сильным – да, но с ним никогда не было так легко. Да и вряд ли он захотел бы свести к шутке столь неприятную беседу. Она взглянула на Гиза, который танцевал в следующей паре, поддерживая под локоть мадемуазель де Шеврез, и обнаружила, что он тоже смотрит на нее. Герцог, видимо, уже обратил внимание, что его возлюбленная отнюдь не скучает в обществе жениха из провинции, ибо на лице его застыло странное выражение, а на щеках появились красные пятна. Она тут же перестала улыбаться и отвернулась, боясь, что король Наваррский перехватит ее взгляд. Впрочем, судя по всему, поздно.
– А еще мадам, я заметил, что некоторые парижские вельможи обладают столь изящным воспитанием, что танцуют даже лучше, чем владеют собой. Более того, лучше, чем владеют шпагой, – произнес он, внимательно глядя ей в лицо. – Посмотрите, к примеру, на господина де Гиза, как он тянет носок. Мне никогда не превзойти его в этом искусстве.
Она опустила глаза.
– Вы зря недооцениваете господина де Гиза, – сказала она наконец, – он вовсе не так безобиден, как вам бы хотелось. И умеет не только тянуть носок.
Она сама не понимала, зачем заговорила об этом. Хотела защитить любовника от насмешек? Или, напротив, остеречь жениха? За те несколько минут, что длился этот танец, Маргарита словно перестала понимать, на чьей она стороне.
– Я знаю, ваше высочество. И все же признателен вам за предупреждение.
Когда прозвучал последний торжественный аккорд, и музыка стихла, король Наваррский учтиво поцеловал ей кончики пальцев.
– Вы прекрасны, мадам, – сказал он. – Клянусь, когда-нибудь я все же научусь танцевать, ибо счастье составить вам пару, несомненно, стоит труда.
– Буду ждать с нетерпением, сир, – искренне ответила она, подумав, что на сей раз его комплимент вовсе не показался ей банальным.
Глава 7. Марс и Венера
В любви и на войне одно и то же: крепость, ведущая переговоры,
наполовину взята.
Маргарита де Валуа
Наступил август. Подготовка к свадьбе шла полным ходом, но протокольных торжеств уже почти не было. Дожди кончились, стало тепло и даже жарко.
Король Наваррский ужинал со своими людьми в саду Лувра, где специально для них накрыли столы. Генрих любил такие вечера. Сидя в окружении друзей, он полной грудью вдыхал пряное обаяние уходящего дня и уходящего лета.
Агриппа д’Обинье мягко перебирал струны своей гитары, и волшебство вечера уносило их во времена славных походов, когда они, уставшие после тяжелого дня, собирались на привале, разделяя друг с другом нехитрую радость бытия.
– Вон та звезда – это Венера, – сказал принц Конде, указывая на небо, – а вот эта маленькая красная звездочка – Марс. А знаете, господа, мне недавно попался в руки трактат одного польского философа, Николая Коперника. Он утверждает, будто бы Марс и Венера такие же огромные, как Земля. И так же крутятся вокруг Солнца.
Генрих в очередной раз удивился, когда это Конде успевает еще читать трактаты философов и астрономов.
– Если Марс и Венера вправду похожи на Землю, то там, наверное, живут люди, такие же, как и мы, – сказал Агриппа.
– Что за чушь! – удивился Сегюр. – Какие еще люди? Мне кажется, мой принц, этот ваш философ совсем спятил в своих библиотеках. Всякому понятно, что Марс и Венера – это всего-навсего малюсенькие точки на ночном небосклоне. Как же они могут сравниться с Землей? Да и Солнце. Оно ведь размером с тарелку! Всем известно, что это Солнце вращается вокруг Земли, порождая на ней жизнь своим теплом.
Конде хмыкнул.
– Очень может быть, что вы правы, – не стал он спорить.– Тем более, Коперник – папист.
– А-а-а, папист… – разочарованно протянул Сегюр. – Если папист, то понятно.
Конде рассмеялся.
– Господин д’Обинье, вы не споете нам? – попросил принц. – В такой вечер петь о любви самое время.
Генрих знал, что Агриппа предпочитает на публику не петь о любви, но тот, видно, тоже поддался очарованию августа. А может, ему просто не хотелось отказывать Конде. Принц пользовался большим авторитетом среди сторонников. Он был умен и образован, однако начитанность вовсе не мешала ему отлично держаться в седле и владеть шпагой. Когда Конде узнал, что замок Этьена де Комменжа разграблен католиками, то порвал все его векселя, простив товарищу карточные долги, чем завоевал искреннее уважение друзей.
Агриппа погладил гриф гитары, потом взял несколько пробных аккордов, проверяя чистоту звучания, и запел.
- Как, я изменчив? Мненье ложно,
- Моя привязанность крепка.
- Скажите лучше: разве можно
- Построить зданье из песка?
- Вас холодность моя тревожит?
- О, я всегда гореть готов,
- Но ведь огонь пылать не может,
- Коль не подкладывают дров.
- Ну что поделаю я с вами?
- Вы охлаждаете мой пыл…
- Поджечь не может льдину пламя,
- А растопить – не хватит сил13…
Его мягкий баритон разносился над темным садом, и, казалось, пламя факелов подрагивает ему в такт. Генриху нравились эти стихи, в особенности переложенные на музыку.
Он не заметил, как из глубины парка к ним приблизились две дамы. Они стояли неподалеку, скрываясь в тени деревьев и не желая прерывать певца своим появлением.
– Браво, сударь, – сказала принцесса Маргарита, выходя из своего укрытия, когда песня смолкла, – сам Ронсар позавидовал бы искренности и необыкновенной мелодике ваших стихов.
Агриппа, как ошпаренный, вскочил со своего стула и поклонился принцессе, еще держа в руках гитару и не зная, куда ее деть. Остальные последовали его примеру.
– Мадам, не окажете ли честь разделить с нами трапезу? – спросил Генрих. – Госпожа де Невер, – кивнул он герцогине. – Мы будем счастливы, если прекрасные дамы украсят наше грубое общество. Я не сомневаюсь, господин д’Обинье согласится спеть нам еще.
– Да, сир, но… – начал было Агриппа, однако Генрих бросил на него убийственный взгляд, и он тут же замолчал.
– Благодарю, ваше величество, – ответила Маргарита, усаживаясь на принесенный слугой стул.
Музыка зазвучала вновь.
– Эту песню я впервые услышал в военном лагере при Жарнаке, – негромко сказал Генрих, склонившись к своей невесте и как бы невзначай касаясь ее руки. – Ваш брат герцог Анжуйский тогда здорово задал нам жару, и мне казалось, что теперь не до любви и не до музыки. Но битва при Жарнаке давно стала историей, а песня живет до сих пор.
– Любовь – это сама жизнь, – ответила Маргарита, и он отметил, что она не отстранилась от него. – Что, как не любовь, противостоит смерти? Но какой же музе, сколь прекрасной, столь и жестокой посвящены эти строки? – спросила Маргарита.
Она смотрела на него с любопытством, ожидая услышать романтическую историю.
– О, мадам, о музах поэтов не говорят, ведь очарование тайны легко разрушить неосторожным словом, – ответил Генрих.
– Простите, сир, я не должна была спрашивать об этом. Я знаю, вы умеете хранить тайны… и быть хорошим другом.
Он смотрел на нее, любуясь нежным изгибом ее губ, выбившимся из-под куафюры локоном…
– Я был бы счастлив предложить свою дружбу вам, – ответил Генрих с легким поклоном.
Она улыбнулась, ничего не ответив.
Он был совсем рядом, и в его темных глазах отражалось обаяние летней ночи. Нет, он не нравился ей совершенно. Она любила других мужчин: высоких, красивых и элегантных. А этот юноша был совсем не в ее вкусе. Она отвела взгляд, разорвав незримую нить между ними, и вдруг ощутила щемящее разочарование, будто от утраты чего-то ценного.
Когда вечер подошел к концу, и Маргарита пожелала оставить общество, король Наваррский, согласно этикету, отправился ее проводить.
– Ваш друг невероятно талантлив, – сказала она, когда они шли вдвоем по аллее сада. – Не сомневаюсь, что скоро весь двор будет петь его песни.
– Я непременно передам Агриппе ваши слова, мадам. Он будет весьма польщен этой оценкой, ведь всем известно о вашем поэтическом даровании и тонком вкусе.
Читать бесплатно другие книги:
