Повороты судьбы. Воспоминания Сакович Галина

От автора

Двадцатый век – это век мучеников. Многим людям, жившим в это столетие в нашей стране, досталась страшная судьба: революция, интервенция, Гражданская война, раскулачивание, репрессии 30—50-х годов, Финская, Великая Отечественная войны, Афганистан, Чечня; голод – 1921, 1933, 1941—1947 годы. Не много ли это для одного поколения? Для одного государства? Об этом следует знать молодым – чтобы извлекать уроки из пережитого нами.

Долгое время о массовых политических репрессиях в нашей стране умалчивалось, информация была недоступна для исследований. Пришли новые времена, и раскрылась правда – другая, подлинная история нашей страны, обагренная кровью людей. И все-таки писать об этом было непросто. Я не без колебаний взялась за свои воспоминания, и в 2004 году вышла в свет моя первая книга «Повороты судьбы». На нее пришло много теплых отзывов. Среди них – из Администрации Президента Российской Федерации.

В первом письме были такие слова: «Искренне благодарим Вас за активную жизненную позицию…»

Второе было следующего содержания:

Это воодушевило меня на написание второй книги «Повороты судьбы». В ней я более подробно рассказываю о том, как на нашей семье отразились события, происходящие в стране, как политические репрессии повлияли на судьбы близких мне людей. Отец безвинно погиб в лагере. Не обошла горькая участь и мать – тоже тюрьмы, унижения. Наша семья не единственная, пострадавшая от террора, – это драма всей страны. Как все это страшно!

Многого нас лишали, многое было под запретом. Опасно было вести переписку с родственниками, живущими за рубежом, а не только встречаться с ними. О них и говорить-то боялись, тем более – устанавливать и поддерживать родственные связи. Это была не жизнь, а выживание. Тысячи и тысячи исковерканных судеб, разрушенных семей, детей, потерявших своих родителей. Мы очень мало знаем об узниках ГУЛАГа, а особенно об их детях. Так не должно быть. Я хочу, чтобы люди знали, что этим детям пришлось пережить в тот период, а также когда они стали уже взрослыми. Дети «врагов народа» – это невольные свидетели террора сталинской эпохи.

Те времена давно прошли, казалось, урок преподнесен и сделаны выводы, но в 80-е годы ХХ века, в конце трудовой деятельности, в моей жизни произошло событие, заставившее сначала невольно, а потом осознанно провести параллель с годами репрессий – я почувствовала их отголоски…

В моей жизни были такие моменты, когда казалось, что жизнь заходит в тупик. Душевная боль, обида от несправедливости людей просто терзали моё сердце, но, собравшись с силами, я продолжала бороться и все-таки находила выход. Меня всегда направляла и утешала безграничная любовь к невинно пострадавшим родителям, к моей Родине – России.

Думаю, что книга затронет каждого неравнодушного человека. Я буду рада, если она поможет читателю в чем-то открыть самого себя, наведет на размышления о своей семье, ее связи с судьбой Родины.

Глава I. Детство

Город, где мы жили, был типично уральским с присущими ему особенностями. Раньше такие поселения называли не городами, а заводами. Они были разбросаны по всему Уралу. В каждом из них был завод по производству металла или изделий из него.

Наш город назывался Верхняя Салда, а завод, находящийся в нём – Стальмост. На окраине города была железнодорожная станция. Отец работал начальником станции. Квартира наша находилась с обратной стороны здания вокзала. Перед окнами располагался небольшой садик, затем перрон и железнодорожные пути, по которым постоянно ходили поезда.

Мы с сестрой часто играли в пристанционном садике. В нем росли огромные тополя, кусты боярышника и были разбиты клумбы с цветами. У меня до сих пор сохранилось какое-то родное, приятное чувство при виде боярышника и тополей, покачивающихся от ветра. Казалось, что их кроны касались облаков. Они представлялись мне Гулливерами, поддерживающими небо. Вот такие были детские впечатления.

Я всё время ощущала в себе совершенно особую любовь к поездам. Когда сейчас оказываюсь на железнодорожной станции, то даже ощущаю какой-то особый запах от поездов. Все это навевает на меня знакомое родное чувство. Порой я представляла, что где-то рядом должен находиться мой дом, наша счастливая семья – отец, мать, сестра.

Около станции было несколько пристанционных домов, в которых жили семьи её работников. Справа станция соединялась с городом рядом больших двухэтажных домов. Сразу же от станции начинался аэродром для небольших самолётов. За ним находился город и завод. Около завода – пруд, который уходил за его окраину.

В детстве отец уделял нам очень много внимания. Мы часто обсуждали, чем заняться на следующий день. Он приучал нас наблюдать за окружающим, в особенности прививал любовь к природе. Порой мы делали даже «открытия», тогда он радовался вместе с нами.

Помню, однажды я решила узнать, сколько дней в году, сделать такое «открытие». Для этого каждый прожитый мною день отмечала палочкой прямо на стене комнаты. (Никто меня не ругал за то, что порчу стены). Таких палочек поставила уже много. Вот за этим занятием и застала меня мама.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Мама, я хочу узнать, сколько дней в году, и каждый день ставлю палочку.

Приходит отец. Сразу же идёт в детскую комнату. Мама уже успела ему рассказать о моём увлечении. Подходит ко мне, хвалит и говорит:

– Ну, дочка, сколько дней ты уже отметила?

Считаем вместе с ним. Было уже девять палочек.

– Молодец, продолжай это дело, – говорит он.

Он очень любил нас – детей, маму. Это была настоящая, счастливая семья. Идём завтракать все вместе. Затем мы с сестрой бежим на небольшой лужок перед станцией, а на насыпи железнодорожных путей собираем землянику. Она здесь на солнышке поспевала раньше обычного.

Было 21 августа 1937 года. Если бы знать заранее, какую суровую судьбу приготовит нам следующий день! А день был ясный, солнечный, небо голубое, на нем виднелись кучевые облака. Собирали ягоды, любовались облаками. Любили смотреть на небо и представлять себе, на какое животное или предмет похоже облако. Вместе обсуждали и приходили к одному мнению.

Вдоволь набегавшись на лугу, насобирав пригоршню ягод, счастливые, мы возвращались домой. Ждали отца к обеду, когда он приходил, показывали ему, сколько мы набрали ягод. Обедали все вместе. На десерт мама готовила нам ягоды с молоком и сахаром. Отец особенно расхваливал это кушанье, а мы с сестрой сидели довольные. У нас с детства воспитывалась потребность – сделать для родителей что-нибудь приятное.

Работал отец много, причем в любое время суток. Нас тоже приучал к труду. Иногда брал меня с собой на проверку железнодорожных путей. Это было интересно. Очень нравилось ходить с отцом «на работу». Когда мы шли с ним по шпалам железнодорожных путей, он рассказывал много интересного о людях, природе, животных.

Однажды идем мы с ним по путям. Он несет с собой тяжелый молот для проверки костылей. Время от времени останавливается и стучит по костылю. Мне эта работа очень нравилась, и я попросила у него молот. Он дал мне его. Положила молот на плечо, как отец, и мы продолжаем путь. Молот для меня был очень тяжел. Вдруг запнулась и упала вместе с ним. Он как-то отскочил от рельсов и разбил мне нос. Отец быстро остановил кровь, но никакой паники при этом не было. Стал успокаивать меня. Поход продолжался. И в будущем он еще не раз брал меня на эту «работу». Быть с ним вместе, что-то делать мне очень нравилось.

Отец был охотником. Правда, ходил на мелкую дичь – зайцы, утки, тетерева, рябчики… Иногда брал нас с сестрой. Конечно, это была не настоящая охота, а просто прогулка в лес. Но все обставлялось так, как будто мы шли на «всамделишную» охоту. При этом отец надевал ружье, брал с собой охотничью собаку.

Когда мы шли по лесной дорожке, он много рассказывал нам о природе, о встречающихся по пути растениях, животных, которые водились в этих местах. Порой мы останавливались, и он обращал наше внимание на то, как красиво вокруг. Приучал любоваться великолепными пейзажами. Бывало, остановит и говорит:

– Ну-ка, дочки, взгляните на эту красоту! Посмотрите, как темные ели выделяются на фоне голубого неба и как хороша эта зеленая полянка!

На полянке росла сочная зеленая трава, было много цветущей земляники. А в лесной чаще как бы прижались к елям березки, осинки. Ели их выживали со света, но они пробивались, тянулись к солнышку. Невдалеке журчал родник прозрачной, чистой воды. Рядом был виден выступающий из земли огромный камень.

Со временем мы с сестрой сами научились замечать красивые «природные картины» (так я люблю их называть). Я до сих пор просто упиваюсь ими! Зачастую просили отца остановиться и понаблюдать эту красоту. Он всегда слушал нас внимательно, хвалил. Похвала отца была очень большой наградой.

С особым приятным чувством вспоминаю красоту соснового бора. Бывало, идем в лес за ягодами. На земле – сплошной ковер из кустиков черники, увешанных красивыми синими с белым налетом, сочными темными ягодами. На этом фоне на высоких стеблях выделяются стройные, цветущие разными оттенками колокольчики. Посмотришь вверх – величественные, прямые светло-коричневые стволы сосен, а где-то там, высоко вверху, – их зеленые кроны. Как часто до сих пор вижу перед собой эти прекрасные уральские пейзажи!

Идем за черникой, отец нас спрашивает:

– Сколько сегодня наберете ягод?

Мы бросаем как можно дальше свои маленькие корзиночки. Если станет на дно, то наберем полные, а если упадет набок, так значит, половину; если же перевернется кверху дном – то будет пустая. При этом всегда устраивалось соревнование – кто больше наберет ягод. Как сейчас понимаю, это были не просто прогулки, но и труд. Как это мне пригодилось в моей суровой дальнейшей жизни!

У отца был знакомый лесник, который жил один в лесном домике, – довольно старый человек. Вокруг его избушки росли дикие сибирские яблони. Было правилом, как только весной яблони зацветут, идти к леснику за букетом этих цветов. Какая это для нас была радость! Мы видели настоящий яблоневый цвет! В наших краях в то время яблонь не знали. Радостные, мы возвращались домой с букетами необыкновенных для нас цветов.

Когда появлялись первые спелые ягоды земляники, отец брал нас с собой собирать ее на железнодорожной насыпи. Там она на солнцепеке созревала раньше, чем в лесу. Он же в это время занимался проверкой железнодорожных путей. Помню, однажды собираю землянику, и буквально из-под ног выползает змея. Она, по-видимому, грелась на солнце и поэтому близко подпустила меня. Я испугалась. Закричала. Отец подбегает ко мне, успокаивает. Змея отползла на некоторое расстояние и остановилась. Смотрим оба на змею. Он объясняет мне, что если змею не трогать и не злить, то она не нападет. Но надо быть осторожней, внимательно смотреть, чтобы нечаянно не наступить на нее, иначе она может укусить. Вместе с ним уходим с этого опасного места. До сих пор восторгаюсь выдержкой отца. Потом, когда мы шли домой, он нам много рассказывал о змеях, их жизни, поведении, о том, что их укусы могут быть смертельными. Но он старался не вызывать в нас чувства отвращения к животным. Мы не боялись лягушек, жаб, мышей и насекомых. Это сохранилось у меня на всю жизнь.

Папа воспитывал в нас уважение к людям, в особенности к старикам. Сам был в этом примером. Помню, как мы с сестрой «помогали» ему «работать» на станции. Летом были жаркие дни. Когда приходил пассажирский поезд, люди выходили на перрон в поисках воды. Пить было нечего. Правда, в здании вокзала стоял бачок с кипяченой водой. Но хотелось попить холодной чистой воды. Мы с сестрой брали ведро, набирали в него воды из колодца, выходили на перрон и поили пассажиров.

Отец вообще очень внимательно относился к пассажирам. В те годы было много людей, которые никогда не видели поезда. Попадая на железнодорожный вокзал впервые, они терялись. По приходу пассажирского поезда отец всегда находился на перроне, и если заметит такого человека, подойдет к нему, поможет. Мне несколько раз приходилось наблюдать, как он брал под руку старика или старушку и усаживал их в вагон. Вот такие детские воспоминания остались у меня об отце. Я плохо помню его (мне было 7 лет, но папину доброту, ласкающие руки я чувствую и сейчас). Всегда вспоминаю отца, свое раннее детство (родилась я 5 мая 1930 года на Урале) с очень теплым чувством. В памяти остались некоторые яркие моменты жизни с ним.

Меня рано научили азбуке, мне нравилось из букв складывать слова. Главными учителями для меня были отец, сестра Нина (она была меня на шесть лет старше) и мама. Я учила стихи, слушала сказки и рассказы отца.

Уже в пятилетнем возрасте знала наизусть стихотворение «Доктор Айболит». Для меня оно было слишком большим, и поэтому я учила его по частям. В этом случае отец каждый раз давал мне задание – выучить очередной кусочек стихотворения. При этом никогда не торопил меня. Как только я заучивала отрывок, декламировала его, получала задание учить следующий.

Как я стараюсь выполнить задание отца побыстрее! Он всегда одобрял, подбадривал. В конце концов я выучила все стихотворение. Помню его до сих пор. Все-таки какие стойкие детские воспоминания! Мне читали стихотворения «Дядя Степа», «Мистер Твистер» в детских красочно иллюстрированных книжках. Я запоминала некоторые отрывки из них.

Позднее, когда отца арестовали и мы переехали к бабушке, у меня сохранилось привитое мне отцом желание читать детские книги, хотя в школе в то время я еще не училась.

Детская библиотека в нашем городке находилась в двух кварталах от дома. Бабушка объяснила мне, что я могу в нее записаться. Никто меня за ручку не водил. Пошла сама, и меня записали. Стала самостоятельно ходить в библиотеку.

Приду, попрошу библиотекаря дать мне какую-нибудь книжку. Она давала мне книгу соответственно моему возрасту. Но как мне хотелось быстрее ее посмотреть и прочесть! Не дойдя до дома, сяду где-нибудь на улице и читаю. Пока дойду до дома – уже прочту. Иду обратно в библиотеку, прошу снова. Потом работники библиотеки стали давать мне по две-три книги, чтобы мне на дольше хватало. Любила книги! Никто не заставлял меня читать. Бабушке было не до этого, ведь с нами на тот момент уже не было ни отца, ни матери.

По роду своей деятельности в течение всей жизни приходилось наблюдать, как родители заставляют своих детей читать книги, заниматься музыкой и т. д. В этом случае принуждение часто оборачивается отвращением.

* * *

Наша семья по тем временам была среднего достатка. Железнодорожников часто переводили с одного места работы на другое. Приходилось часто переезжать. Времена были неустойчивые. В семье очень большое внимание уделялось питанию. Родители пережили два голода – в 1921 и в 1933 годах.

Была у нас черно-пестрая корова Жданка. Мы ее очень любили. Прожила она долго. Мама отказывалась расстаться с нею. Мы ее поили, кормили, чистили у нее. В семье была какая-то необыкновенная, особая любовь к этому животному. Она являлась просто членом нашей семьи. Куда бы мы ни переезжали, корова была с нами. Жданка совершала вместе с нами все путешествия. Вещей у нас было очень немного. В те времена для переезда выделялся товарный вагон. Туда погружалась семья, а в углу вагона стояла корова. Брали с собой немного сена. На остановках ходили за водой, поили ее. Зато всегда было свежее молоко. Отца переводили несколько раз на разные станции местной железной дороги. А однажды он был командирован на Юго-Западную железную дорогу.

Кроме охотничьей собаки у нас жила породистая – боксер. Звали его Ярик. Вспоминаю, как добросовестно он нас охранял. Вид у него был довольно устрашающий. Масть коричнево-рыжая, голова большая, морда массивная, на ней были складки, морщины; губы сырые, отвислые, грудь широкая, вокруг глаз темные круги; глаза были необыкновенно выразительные. Ярик днем всегда лежал на крыльце квартиры. Стоило только кому-то чужому подойти близко, он не лаял, а медленно поднимался на передние лапы, пристально смотрел на человека. При виде такой страшной картины сразу же отпадало желание приблизиться к крыльцу. Мы часто играли с ним. Что только с ним не делали: садились на него верхом, укладывали его спать. Как бы мы с ним ни обращались, он всегда подчинялся; боли старались не причинять. В нас всегда воспитывали любовь к живому. Каждое животное как-то очеловечивалось, но в пределах допустимых границ. До сих пор у меня сохранилась любовь к собакам, этим преданным, умным животным. Даже сейчас, как увижу боксера, сразу навевается родное приятное чувство. Удивляюсь, как все-таки стойки детские впечатления! Я не помню, чтобы кто-то из нас бил животное. И нас, детей, никогда не били. Не могу вспомнить, чтоб меня хоть раз в жизни наказали физически. За провинность обычно ставили в угол, такое наказание больше применялось к сестре. Зато в памяти остались беседы с отцом о том, как вести себя в семье, за столом, на улице, с людьми, в особенности тогда, когда к нам приходили гости.

Отец немного играл на гитаре и нас учил этому. Мне было шесть лет, а я уже могла играть несколько мелодий. После того как отца арестовали, я не могла больше взять гитару в руки. Даже сейчас, стоит только мне взять ее, как в горле непроизвольно возникает какой-то комок. Не могу! И в то же время с особым чувством и удовольствием слушаю игру на гитаре.

Жизнь на станции была беспокойной. Вокруг всегда было много народа. Железная дорога, где в то время работал отец, носила название – имени Л. М. Кагановича. Мне запомнился приезд Лазаря Моисеевича в наш городок. Я, конечно, не знала цели его приезда. Но это было большое событие для города. Все ждали его. Об этом говорили и нам – детям. Мы тоже ждали. Вот приходит поезд. Высокий гость выходит из вагона в белом костюме. Его встречает толпа людей.

Мы с сестрой наблюдали эту картину из окна нашей квартиры. Дальше все направились к зданию вокзала и вышли из него с противоположной стороны. Остановились. Среди встречающих мы видим своего отца. Какая у нас была гордость за него! Впечатление от этой встречи у меня осталось на всю жизнь.

Помню, когда отца арестовали, мама рассказывала нам, что писала много писем в разные инстанции о том, что отца арестовали напрасно, он ни в чем не виноват. Писала и Л. М. Кагановичу. Ответом было молчание.

* * *

Просыпаюсь утром 21 августа 1937 года. В квартире – хаос. Все вещи, книги разбросаны по полу. Мама и бабушка в слезах. Отца нет. Сестренка испуганно смотрит на меня. Мама с плачем говорит:

– Отца арестовали.

Не поняла, что это такое, но почувствовала только одно: с отцом произошло что-то страшное. Позднее мама рассказала нам, что ночью к дому подъехала черная машина. Из нее вышли несколько мужчин и направились к нашей квартире. Громко постучали в дверь и шумно вошли, сказав, что будут делать обыск и должны арестовать отца. Среди них был товарищ отца, который нередко бывал с женой у нас в гостях. Он сказал:

– Владимир Адамович, я должен вас арестовать.

Начался обыск. Тщательно обыскивали каждый уголок квартиры. Перерыли постели, шкафы, книги, даже посуду на кухне. Дошла очередь до моей детской кроватки, в которой спокойным сном спала я. Подошли к ней. Хотели поднять меня и что-то искать в кроватке. Но отец и мама попросили:

– Не будите ребенка. Не тревожьте и не пугайте ее. Там ничего нет.

Все-таки у кого-то из них дрогнуло сердце. Трогать меня они не стали.

В это время у нас гостила бабушка (по маме), которая жила в таком же небольшом уральском городке, ближе к Северному Уралу. При обыске она очень испугалась. Бабушка страдала так называемой «медвежьей болезнью». Это значит: как только человек неожиданно испугается, возникает расстройство кишечника. Бабушка просит, чтоб ее отпустили в туалет. Он находился у нас в сенях квартиры. Ее не пускают. Она буквально стала умолять об этом. Разрешили. При этом всю одежду на ней проверили и в сопровождении человека разрешили выйти.

Мама рассказывала, что во время обыска отец был безучастен, какой-то отрешенный от всего происходящего, буквально парализованный. Когда его повели, он попросил разрешения проститься с детьми. Разрешили. Он подошел к нашим кроваткам, поцеловал нас. Потом сказал маме:

– Катюшка, я ни в чем не виноват. Это недоразумение. Разберутся, и я скоро вернусь.

Мама, вся заплаканная, берет меня на руки и подносит к окну. Вижу, что на перроне вокзала стоит пассажирский поезд. Мама ставит меня на подоконник, показывает рукой на один из вагонов поезда и говорит:

– Смотри, вон в том вагоне стоит твой отец.

Он стоял в тамбуре вагона и смотрел на окна квартиры. Я увидела его, закричала, стала вырываться из рук матери:

– Папа, куда ты? Я хочу ехать с тобой!

Он махал нам рукой. Так последний раз я видела своего отца. До сих пор поражаюсь, как в те жестокие времена находились и хорошие люди: отцу разрешили проститься с нами во время ареста, разрешили выйти в тамбур вагона, чтобы он помахал нам рукой.

Когда сейчас читаю о жизни людей в тот период, то считаю таких людей буквально совершившими подвиг. Ведь за эти действия они могли сами поплатиться.

* * *

Во время ареста отца маме предъявили документ, который содержал категорическое требование – освободить квартиру в двадцать четыре часа. Всей семьей начали собираться и укладывать вещи. Помогали и мы с сестрой. За несколько часов продали нашу любимицу – корову Жданку. До сих пор у меня звучит в ушах плач, с которым мы ее провожали, когда новый хозяин на веревке повёл ее со двора. Исчез и Ярик. Не знаю, куда его дели.

Собрав нехитрое свое имущество, мы в тот же день к вечеру освободили квартиру и поездом поехали к бабушке. Как нам повезло, что она была у нас, а то мы бы просто были выброшены на улицу.

* * *

Приехали в городок, где жила бабушка. Назывался он как-то несколько странно – Новая Ляля, по имени реки, протекающей там. Располагался недалеко от Северного Урала. Мне запомнилась такая картина: на повозке наши погруженные вещи. Меня посадили сверху на них, возница идет рядом, позади мама, бабушка и сестра. Вот такая процессия движется по главной улице, называемой Почтовой. Знакомые люди останавливались и спрашивали:

– Что случилось?

Ответом было:

– Отца арестовали.

Никто тогда этому не удивлялся. Всюду были повальные аресты. После каждой ночи люди теряли своих родных, знакомых. Началась для меня другая, полная лишений, жизнь.

Маленький уютный бабушкин домик располагался на окраине города. В нем были две небольшие комнатки, прихожая и кухня вместе. Во дворе сарай, где хранились поленницы дров, а за сараем – большой огород. Бабушка жила одна. Она была довольно волевым и суровым человеком, в отличие от мамы, характер у которой был мягкий, добрый. Бабушка коренной уральский житель, с присущими этим людям чертами характера.

Так и начали мы новую жизнь. Сестра продолжала учиться в школе, ей в это время было двенадцать лет, а я помогала по дому. Бабушка занималась кухней, приготовлением еды, которая уже в то время была довольно скромной. На мне лежали обязанности: уборка квартиры, мытье пола и другие домашние работы. В обязанности Нины входила уборка двора, а это значит, летом его следовало подметать, а зимой – разгребать снег. Изредка отпускали на один-два часа поиграть с детьми на улицу, но это еще надо было заслужить.

Какой-то особый отпечаток на меня наложила потеря отца. Дома часто разговаривали о нем. Мое детское воображение представляло, как он мучился в тюрьме. Глаза мои стали не по-детски грустными. Стала меньше, чем раньше, веселиться, смеяться, когда играла с детьми. Игры стали другими, более спокойными. Глаза мои так и сохранили отпечаток грусти с тех пор и на всю жизнь. Часто, уже будучи взрослой, иду спокойно по улице, вроде бы ни о чем грустном не думаю, а встречающие знакомые спрашивают:

– Что же ты такая грустная?

Такой вопрос мне довольно часто задают и сейчас.

С тех пор как мы приехали к бабушке, мама как-то исчезла из моих воспоминаний. Она с раннего утра и до позднего вечера была на работе. Нашим воспитанием в основном стала заниматься бабушка.

Отец сидел в тюрьме города Нижний Тагил. Мама часто ездила туда с передачами. Много хлопотала о нем, писала всюду письма, но все было напрасно. Дома передачи отцу собирали все вместе. Мама не жалела денег на покупку продуктов для него. Экономили на своем питании.

У нее была подруга юности, которая была замужем за юристом (должности его не помню). Жили они довольно прилично, зажиточно. Большой, светлый, красивый дом. Мама часто обращалась к юристу, чтобы он помог ей написать прошение об отце. Он выполнял ее просьбы. Но за это требовалась плата. Денег у нас не было. При отце у нас были какие-то небольшие деньги на сберкнижке, но ее у нас забрали при аресте отца. Так что мы остались без копейки. Существовали только на те деньги, которые имели от продажи вещей.

Мама и бабушка были большие рукодельницы. Они вязали очень красивые вещи. Мама выполняла филейно-гипюрную вышивку. У нас было много таких изделий. Вот мама и расплачивалась с юристом этими вещами. Когда я стала взрослой, как-то зашла к ним в дом и увидела везде в комнатах наши кружевные изделия. Это были покрывала на кроватях, скатерти, шторы на окнах, различные салфетки. Юрист к тому времени был еще жив, но уже стар. Какое отвратительное чувство возникло у меня при виде наших вещей! Живут же на свете такие крохоборы! Как же он мог брать у нас то последнее, что мы имели? Какая бесчеловечная душевная черствость! Бог им судья!

Однажды мама взяла меня с собой, когда поехала в очередной раз с передачей в тюрьму. Как сейчас вижу такую картину: окраина города (это место называется Красный Камень), заканчивается улица жилых домов, а дальше на пустыре – ряд бараков. Окна в них не застеклены, а забиты досками, между которыми оставлены щели для того, чтобы внутрь проникал свет. В таких бараках сидели заключенные. Вокруг них на каком-то расстоянии – оцепление из охранников. За ними – огромная толпа людей, в основном женщины. В этой толпе стояли в очереди и мы с мамой. Вдруг мама показывает мне рукой на один из бараков и говорит:

– Там твой папа.

Не знаю, откуда она это взяла? Может, это было и не так? Ни слова не говоря, вырываюсь из толпы и бегом, мимо охранников, к этому бараку. Один из них закричал и – за мной. Это был человек среднего возраста, коренастый, полноватый. Видимо, я так быстро бежала, что он меня не смог догнать. Прильнула к забитому досками окну, начала неистово стучать по нему, крича и плача:

– Папа, папа, это я!

Тут подбежал ко мне охранник. Схватил меня под мышки и потащил к толпе. Мама рвалась ко мне, но ее удерживали. Я вырывалась, била охранника ногами, старалась укусить. Всю эту картину наблюдали люди, стоявшие в очереди. Затем он бросил меня в толпу со словами:

– Не распускайте своих щенков!

Мама была буквально обезумевшая. Рыдая, схватила меня и стала осматривать. Никаких повреждений не было. Так ярко в памяти моей все это сохранилось до сих пор, что даже сейчас не могу писать эти строки без слез. Самое страшное было то, что эти люди были не чужеземцы, не враги, а свои!

Тяжкие испытания начались в моей жизни. Наступил праздник Великой Октябрьской социалистической революции. Это была ее двадцатая годовщина. Мама снова поехала в тюрьму с передачей для отца. В этом городе жила семья друга отца, тоже железнодорожника. Наши семьи дружили, мы часто бывали у них в гостях, они приезжали к нам. Жили они в небольшом двухэтажном доме поблизости от вокзала. В семье трое детей, сын и две дочери. Младшая, Вера, была со мной одного возраста, мы с ней были подруги. Когда мама ездила с передачами отцу в тюрьму, то останавливалась на квартире у этой семьи.

Очередной приезд мамы. Она сразу с вокзала поехала в тюрьму. Но почему-то передачу отдать не смогла. Ей там кто-то сказал, что ее должны арестовать. Надо было представить ее состояние! Она пришла на квартиру и рассказала об этом супругам. Те встали и ушли в другую комнату, прихлопнув за собой дверь. Мама осталась одна и все поняла. Повернувшись, вышла из дома и побрела к тюрьме. Как позднее рассказывала, она не поехала домой, так как не смогла бы вынести, если б ее арестовали дома, отрывая от нас – детей. Приняв такое страшное решение, она побрела к тюрьме, где ее и арестовали. Надо было представить, какое мужество было у этой женщины! Итак, мы лишились и матери.

Когда я подросла, и мама рассказала мне об этих друзьях, я очень сурово осуждала их. Она же меня останавливала и разъясняла, что нельзя быть такой жестокой. Они не виноваты. Время было такое – с трудом соглашалась с ней. Я конечно понимала, если бы она не ушла, ее арестовали бы в их квартире. Еще неизвестно, чем все это закончилось. У них ведь трое детей. Сам арест был бы для детских душ страшной травмой, не говоря уже о последствиях.

Теперь мне все понятно, осознаю и не обвиняю их, но как-то непроизвольно дает о себе знать боль от той малой царапинки на душе, которая, по-видимому, никогда не исчезнет в моей жизни.

Позднее, когда мы уже жили в Нижнем Тагиле, после реабилитации, то общались с этой семьей. Мне приятно было наблюдать, как они, собравшись вместе с мамой, вспоминали прежнее время, когда с ними был еще и отец. Чем-то родным, добрым веяло от этих разговоров. Я не подавала вида, но на душе у меня все-таки скребли кошки.

Наблюдала, что при встрече со мной эти люди чувствовали себя виноватыми, старались сделать мне что-то приятное. Видя все это, анализируя события тех лет, и по просьбе мамы – прощаю их.

Итак, мы, две сироты, остались у бабушки совершенно без средств к существованию. Нам ничего не платили. До сих пор вспоминаю, как экономно мы питались. В основном это был картофель со своего огорода. Например, на завтрак нам давалось две столовые ложки поджаренного картофеля и стакан чая с кусочком хлеба и маленьким кусочком сахара. Есть много считалось неприличным. Милая бабушка! Как же она ухитрялась содержать нас! Все это было возможно благодаря ее прекрасным кулинарным способностям. Как и мама, бабушка хлопотала об отце, а теперь уже стала хлопотать и о маме. За все прошения приходилось платить. Как же она ухитрялась делать все это?

Были в нашем городке люди, жившие прилично. Имею в виду заведующего аптекой. Вот там бабушка временами и прислуживала. За это ей давали немного денег и продуктов. Все это, конечно, было мизером в сравнении с теми расходами, которые ей приходилось иметь, чтобы содержать нас.

Много сил уходило у нас с сестренкой на заготовку дров. Денег, чтобы купить их, не было, поэтому летом мы с ней таскали дрова из леса на себе, а зимой возили на санках. Бабушка тоже иногда ходила с нами в лес, тогда мы привозили много дров, которых хватало на более длительное время. Это были в основном сучья и пеньки, которые выкорчевывали. Напилить нормальных чурок нам не хватало сил. Мне ведь в это время было семь-восемь лет!

Бабушка была очень аккуратным человеком. Этого требовала и от нас. После того как обычно вымою полы, она шла проверять мою работу. Если в углах или щелях между половицами оставалась грязь, то она ее выскабливала ножом и заставляла переделать. Мытье полов – это не значит вымыть только в квартире, а это и мытье сеней, подмостков, вплоть до калитки. Полы были белые, некрашеные, их следовало вначале проскоблить щеткой, а потом уже мыть. Но если вымывала пол качественно, то мне за это полагалась награда – несколько копеек на мороженое.

Белье мы с сестрой не стирали. Этим занималась бабушка. Но ее постоянным требованием было – прополоскать его, независимо от времени года, и обязательно в реке. (Чтоб белье пахло рекой). Зимой мы с сестрой ставили корзины с бельем на санки и везли их к проруби. Своими детскими ручонками полоскали белье в ледяной воде. Температура воздуха в этом случае могла быть 20—30 градусов мороза. Бывало, руки покраснеют, уже не можешь выжимать белье, тогда бросали его неотжатым в корзины, везли домой и там его отжимали в помещении. Такая работа была в порядке вещей.

Много трудились и в огороде. Прополка, окучивание, полив овощей, уборка овощей и картофеля – все это мы выполняли в основном с сестрой. Бабушка была старенькая и помогать нам в полную силу не могла.

Летом мне давалось задание – наносить сорокаведерную бочку воды для полива огорода, из колодца через дом от соседей. Я не могла носить полные ведра, наливала их по половине и на коромысле несла домой. Конечно, наносить ее полную я не могла, но старалась принести как можно больше. Такой работой занималась два раза в неделю. Короче говоря, все мое раннее детство проходило в тяжелом труде.

Перед нашим домом была большая поляна, на которой собирались дети с нашего околотка и играли. Хотелось и мне попеть с ними, поплясать. Но бабушка обычно внушала:

– Что ты распелась, расплясалась? Родители твои сидят в тюрьме, а тебе весело!

Естественно, в следующий раз старалась этого не делать. Стояла в стороне от детей, с грустными глазами. Значит, я не такая, как все, и мне не все можно делать, как другим детям. Иногда наворачивались слезы. Уж очень горько было! На бабушку не обижаюсь. Ей, конечно, очень тяжело было видеть, как мы веселились. Это надо понять.

Интересный психологический момент: когда стала взрослой – и до сих пор, стоит мне только начать петь любую песню, как на глаза совершенно непроизвольно наворачиваются слезы. Проходит короткое время, и все снова становится на свои места. По-видимому, такой рефлекс стал у меня безусловным с моего детства.

Уже у взрослой это происходило у меня в торжественных случаях. Раньше часто на торжественных заседаниях исполнялся Гимн Советского Союза или Интернационал. При этом обычно в зале все вставали. До сих пор не могу выносить этой музыки! Встаю вместе со всеми, а по щекам совершенно непроизвольно текут слезы. Даже стыдно перед окружающими. Но ничего с собой поделать не могу. Что это такое?

* * *

Мама происходила из семьи коренных уральских заводских местных жителей. Родилась она на заводе Сысерть, недалеко от Екатеринбурга. Бабушка была очень красива, вышла замуж в шестнадцать лет, ее мужу было двадцать восемь. Они имели небольшой двухэтажный деревянный дом. Внизу этого дома была небольшая мастерская, как она говорила, по металлу. В этой мастерской делали различные изделия из железа. Вот на эти доходы и жила семья. Наемных работников не было.

Умер дед очень рано. Бабушка осталась одна с двумя детьми. Маме было два года, другой дочери, Лизе, – пять лет. Прожив немного без мужа, бабушка уезжает жить, как тогда говорили, «в люди», – в Екатеринбург, забрав с собой младшую дочь, а старшую оставив своей матери.

Устроилась работать к миллионеру, заводчику, англичанину Ятесу. Сначала она работала горничной, затем экономкой и кухаркой. Так и жила у них, воспитывала дочь. Мне интересно было слушать бабушкины рассказы об этой жизни. Детей у хозяев не было, поэтому они очень любили девочку. Прислуга должна была поддерживать устои семьи барина. Естественно, что ей прививались определенные манеры поведения. Вообще, у бабушки остались очень хорошие воспоминания об этих хозяевах. К каждому празднику дарили подарки, чаще всего одежду и обувь. Практически они полностью обеспечивали горничных. Поэтому прислуга была одета прилично.

Мама рассказывала, что когда бабушка ехала в гости к своей матери, где воспитывалась ее старшая дочь, то обычно на последние заработанные ею деньги нанимала кучера и ехала. Создавалось впечатление, что едет барыня. Так ее и звали на заводе Сысерть. На самом деле это была обыкновенная прислуга. Если сейчас смотрю на старые фотографии тех лет, то вижу свою бабушку высокой, стройной, симпатичной, с красивой прической.

Бабушка любила одеваться, и это осталась у нее на всю жизнь. Одежды у нас в семье всегда было мало, но сшита она была с большим вкусом, что создавало хорошее впечатление. Как сейчас помню, у нее было одно платье в клеточку и белая кофточка с юбкой. Иметь много одежды в семье считалось неприличным. Я была воспитана в таком же духе. Как раздражает сейчас меня сытое мещанство совершенно бескультурных людей! Они считают, что обилие, яркость одежды, богатство – главная цель жизни.

…Барин очень любил девочку. Ездил он обычно на серых лошадях в яблоках. В ее обязанности входило встречать хозяина, когда он возвращался с работы домой. Лошадям при этом она всегда давала специально приготовленные кусочки сахара. Сходя с повозки, хозяин благодарил ребенка. Иногда угощал ее конфетой, пряником или давал монетку. Вот в таких условиях проходило раннее детство моей матери.

Бабушка была очень хорошим кулинаром. Как это нам пригодилось в дальнейшей жизни! Во время войны, голода мы бы не выжили, если б не умелые руки нашей бабушки. Только благодаря ей мы остались живы. Она всегда могла что-то приготовить буквально из крох продуктов.

Когда маме исполнилось девять лет, ее отдали в приют, который находился при монастыре. Там она и училась в монастырской школе. Воспитывалась в приюте пять лет. Жизнь воспитанниц с утра до вечера была заполнена трудом. Кроме учебы их заставляли много работать. Занимались вышивкой. Выполняли филейно-гипюрную работу. Нужно было сначала связать филей, а затем расшивать его на пялах. Целыми днями воспитанницы сидели за пялами. Вот уж действительно труд являлся основным средством воспитания. Это был не физический труд, а такой, который развивал эстетический вкус ребенка. Эстетика делает человека гуманным. На мой взгляд, ребенок должен не просто трудиться, а делать это с желанием. Во всяком труде надо видеть его красоту.

До конца своей жизни моя мать занималась этой работой. Вначале я не понимала, что эти ее изделия являются предметами искусства. Однажды к нам в квартиру зашла женщина – страховой агент. Увидев, что у нас много таких изделий, спросила:

– Откуда у вас эта монастырская работа?

Очень жаль, что в какой-то период нашей жизни считалось «мещанством» оформление квартиры вязаными и вышитыми изделиями.

Образование маме удалось получить в объеме шести классов. По тем временам она считалась довольно грамотным человеком. Воспитание получила хорошее. Жизнь у богатых людей, приютское воспитание сформировали личность моей матери как культурной женщины. Общаясь с хозяевами, она впитывала в себя правильные манеры поведения. Умела всегда просто, скромно и красиво, со вкусом одеваться. В каких бы условиях мы ни жили – всегда отличалась интеллигентностью. Она умела общаться с любым человеком. Всегда оставляла о себе хорошее впечатление. И нам, детям, старалась все это привить. Но увы! Мы попали в другую эпоху, в другие условия жизни…

Я до сих пор в душе часто обращаюсь к «маминому совету». В каких-то особых трудных ситуациях спрашиваю себя: «А как бы в этом случае поступила мама?» Представлю себе ее ответ, так и поступаю. Она была для нас самым авторитетным человеком, воспитывала нас умело. Никогда не кричала, о побоях и речи быть не могло. Самым большим наказанием для нас были ее слезы. Жизненные ситуации, в которых мы оказались, были ужасные, а порой просто страшные.

…Бабушка вышла замуж второй раз, когда маме исполнилось четырнадцать лет. А наш дед Константин женился в первый раз. Перед самым началом революции они переехали из Екатеринбурга в маленький городок Новая Ляля.

В то время там уже был построен крупный целлюлозно-бумажный комбинат. Пуск его происходил в 1914 году. Комбинат включал в себя целлюлозный завод, несколько фабрик: бумажную, картонную, пакетную – и два крупных лесозавода. Городок выглядел довольно приятно. На большом массиве, островком среди дремучего леса, вдоль реки раскинулись корпуса комбината.

Сюда стали съезжаться специалисты. Местных жителей почти не было, большинство людей были приезжими. Постепенно стали приезжать крестьяне из окрестных деревень, но таких было немного. Вдоль двух улиц – Главной и Почтовой – для специалистов были построены бревенчатые двух- и четырехквартирные дома. В центре на небольшой площади стояла деревянная церковь. Позднее эти улицы обросли частными домами. Вся жизнь людей городка была связана с комбинатом, заготовкой леса для него. Лес сплавляли по реке врассыпную (молевый сплав). На реке в летнее время работало очень много сплавщиков.

Мы часто играли на реке. Леса сплавлялось очень много. Он шел по реке сплошным потоком. Бревна плыли очень плотно друг к другу. Мы – дети – устраивали соревнования: кто быстрее перебежит по плывущим бревнам на противоположный берег реки. При этом необходимо было рассчитать свои действия, ловкость должна была быть большая. Иногда запрыгнешь на бревно, а оно начинает крутиться. Тут уж держись! Что-то не рассчитаешь – и окажешься в воде. Следовало быстро прыгать с бревна на бревно, не останавливаясь, балансируя, приближаться к берегу. Я очень любила эту игру. Довольно часто была победителем в таких соревнованиях. Может быть, потому, что была очень худенькая, легкая, и бревна подо мной мало крутились.

Несмотря на то что городок был небольшой, образ жизни людей в нем был довольно типичен для промышленных заводских условий Урала. Вспоминаю, как в детстве гудел заводской гудок, оповещающий о том, что следовало просыпаться и собираться на работу, потом второй гудок – выходить из дома, и третий гудок – приступать к работе. Вот такие были часы! В памяти сохранилась картина, как сплошные потоки людей шли со всего городка к проходной комбината.

Мой дед стал работать начальником почты. В городке была небольшая гостиница, где работала бабушка. Маме, как она говорила, «прикупили» года (добавили), и она стала работать в конторе комбината, как тогда называли – конторщицей. Затем окончила курсы телеграфистов и стала работать на телеграфе. Вот такой семьей среднего сословия и достатка и были мои родные.

Городок был небольшой, многие знали друг друга. В нем была какая-то необыкновенная дружеская обстановка. У бабушки и дедушки были друзья – довольно приятные люди. Среди них было несколько специалистов, которые работали на комбинате, это были действительно русские интеллигенты. Кое-кого из них я еще помню. Они приходили к нам. О многих имею представление по разговорам в семье и фотографиям. Даже по внешнему виду можно было судить об их манерах, одежде, умении достойно держаться. Часто слышала их разговоры, не помню, чтобы они говорили о деньгах, о богатстве, наживе, хотя все вели довольно скромный образ жизни. И нам, детям, прививалась привычка – в компании людей неприлично говорить о деньгах и болезнях.

* * *

По семейным рассказам представляю себе нашего деда – Константина. Он был родом из Вятки. Высокий, статный, с большой бородой. Бабушка до конца своих дней очень тепло вспоминала о нем. Нам, детям, тоже прививалась любовь к деду, хотя он был нам не родным. Он тоже очень любил бабушку, ее детей, а позднее и нас, внуков. До сих пор думаю о нем, как об очень хорошем человеке. Бабушка рассказывала: получит получку, проиграет почти все деньги в карты, но обязательно оставит немного себе. Идет домой – купит конфет, сладостей. Выложит все это на стол и виновато говорит:

– Прости, Еля, я немного проигрался.

Проигравшись, становится особенно нежным, ласковым, старается всеми способами загладить свою вину. Никаких скандалов при этом не было. Бабушка в ответ только плакала и просила его не делать больше этого. Но все было бесполезно. Что бы бабушка ни предпринимала, отучить его от игры в карты не могла. Несмотря на это, жили они очень дружно. Других вредных привычек за дедом не наблюдалось.

У деда был круг своих постоянных друзей. И трудности, и радости они искренне переживали вместе. Тут уж не было ни хитрости, ни обмана, ни недомолвок. Все отношения были искренни и доброжелательны. Это была не кратковременная дружба, а дружба на всю жизнь.

В связи с этим вспоминаю своих друзей. У меня в жизни было две подруги, с которыми я дружила несколько десятков лет, где бы мы ни находились. Это была дружба крепкая, искренняя. А сколько «друзей-предателей» мне пришлось встретить в жизни! Как будто бы научилась отличать черное от белого, но чувство порядочности, жалости к людям мешало мне отвечать грубостью.

После почты дед перешел работать кассиром на комбинат. Тут кто-то решил, что у деда есть золото. В 1933 году за это его арестовали. Требовали отдать золото. Продержали некоторое время в тюрьме. Часто допрашивали, по-видимому, били, и он серьезно заболел. (Ему в то время было 54 года). Когда дед стал совершенно безнадежен, его выпустили из тюрьмы. На носилках перенесли в больницу. Через несколько дней он умер. Вот так погиб мой дед…

Наша семья в это время жила в другом городе на Урале, в Верхней Салде. Мне было три года. Конечно, я ничего не помню, но по рассказам мамы знаю: как только мы узнали, что дед болен, мама взяла меня и мы поехали к нему. Был голод. Мы привезли с собой топленого молока. Пришли к деду в больницу. Он уже умирал, есть ничего не мог, все внутри организма было отбито, но шутил и просил маму, чтобы я – ребенок – его покормила. Он очень любил меня. Взяла ложку, наполненную молоком, и поднесла к его губам. Он проглотил. Так я скормила ему немного молока. Это была последняя его еда. Через день он умер.

Чувство любви и уважения к старшим нам прививалось с детства. По религиозным дням памяти умерших мы обязательно ходили к деду на могилку. Приносили венки, цветы. Если же ходили в лес за ягодами за кладбище, то обязательно собирали букетик из ягод земляники, черники и других ягод. Заходили на могилку к деду и «угощали» его. А если была возможность набрать букет луговых цветов, то также не забывали принести их ему на могилку. Для нас кладбище было святым местом.

В дальнейшем, когда я там уже не жила, а приезжала в гости, то обычаем семьи было на второй день обязательно идти на кладбище, проведать могилки своих родственников. На могилку обязательно сыпали какую-нибудь крупу для птичек. Такой русский обычай всегда выполнялся. Нам всю жизнь не разрешалось ходить на кладбище в так называемые родительские дни. Какой абсурд!

В связи с этим вспоминаю несколько неприятных историй. До чего же мы были не свободны! В один из родительских дней пришла на кладбище семья моей учительницы. К ним в гости приехала дочка с мужем. Муж был капитаном корабля, пришел в форме. Видели бы вы, как его впоследствии за это осуждали! Почему же он пришел навестить родные могилы именно в этот день?

Довольно неприятный случай в этом отношении был и со мной. Мне чуть не стоило это увольнения с работы. Я работала в то время в райисполкоме в отделе сельского хозяйства. Нина, сестра, в это время жила на Украине. Она приехала домой в гости. Была родительская суббота. Наши родственники взяли венки, цветы и пошли на кладбище. Идти надо было через весь городок. Автобусов тогда не было. На второй день вызывает меня к себе в кабинет председатель райисполкома. (А в те времена суббота была рабочим днем). Он спрашивает:

– Почему в этот день ты ходила на кладбище?

– Я была на работе.

Он мне не верит и говорит:

– Тебя видели, ты шла туда с венками и цветами.

Мне не верили. Встал вопрос: могу ли я работать в райисполкоме?

Вдруг меня осенила мысль, и я спросила:

– Какие волосы, короткие или длинные, были у этой девушки?

Выяснили, что у этой девушки были косы. Это меня и спасло. Это была Нина, моя сестра, которая приехала в гости. Мы с ней были очень похожи, но у нее были косы, а у меня – короткая стрижка. Вот до такого абсурда доходили требования «нового образа жизни».

В дальнейшем по роду своей работы занималась воспитанием детей и молодежи. Сколько грубости, жестокости к детям мне приходилось видеть! Отсюда и результат. Совершенно уверена, что плохие качества детей являются плодом воспитания родителей. Часто встречаешь, что дети совершенно не уважают родителей. Они не знают своей родословной. У них не воспитано чувство уважения к старшим, памяти к умершим. В этом случае так и хочется спросить:

– А как вы сами относитесь или относились к родителям?

Никак. Порой о них совершенно забыли. По несколько лет, а то и совсем не ходят на могилки родных, не вспоминают родителей в дни смерти и памяти. А их дети – тем более. Чего можно ждать от такого поколения? Вот и возникло поколение, не интересующееся своим происхождением, родством. Отсюда жестокость и мещанство молодых людей.

* * *

О 1917 годе и Октябрьской революции в семье как-то разговоров особых не было. Это эпохальное событие в нашем городке прошло довольно спокойно. А вот период интервенции был очень памятен. Наша местность несколько раз переходила из рук в руки, то к белым, то к красным. Каждый раз это сопровождалось большими неприятностями. Мама в это время была уже взрослой девушкой, ей было очень трудно. Бабушка ее часто прятала, на улицу она выходила редко. Были такие случаи: пришли красные, заходят в дома и требуют, чтобы женщины, в особенности молодые, надевали красные косынки, брали с собой лопаты и выходили на земляные работы. Если замечали, что кто-то из них не умеет обращаться с лопатой, то следовал окрик:

– Что, интеллигенция, работать не умеете?!

Быть в то время молодой девушкой было просто опасно.

* * *

В лесах Западной Белоруссии находилась маленькая деревушка Огородище. Она относилась к Гродненской области. Вокруг нее – сплошные леса, среди которых встречались небольшие поляны, участки болот. Как гласит предание, в далекие времена царь дал надел земли двум братьям, от которых и произошла эта деревушка.

Природа – сказочно красива! Близ деревни протекала небольшая речка. Но местами она была довольно глубокая. Кое-где ее берега густо поросли камышом. В реке водилось много рыбы. Леса в основном были сосновые. В них росли грибы, ягоды, в особенности черника. Много было разного зверья.

Жители деревни жили в основном за счет леса: охотились, собирали грибы, ягоды. Кое-где корчевали лес под пашню. Каждая семья имела небольшие наделы земли. Земля в этих краях была малоплодородная. Чтобы получить урожай, необходимо было ее очень хорошо удобрить. Сеяли рожь, ячмень, сажали картофель, который в этих краях давал очень хороший урожай. Жители держали скот: лошадей, коров, свиней – и разную птицу. Это были очень трудолюбивые люди. Целыми днями они трудились также в лесу: заготавливали бревна для постройки домов, дрова для отопления. Семья отца имела дом, лошадь, двух коров, две с половиной десятины земли. Вот в такой семье и родился мой отец.

Мой дед был высокий, крепкого сложения мужчина. Работал лесником. Прадед был тоже лесник. Как сейчас мне стало известно, четыре поколения этой семьи были лесниками. Все мужчины семьи занимались охотой. Это передавалось из поколения в поколение.

Исторически местечко, где располагалась деревня, находилось то в Польше, то передавалось Белоруссии. По национальности семья отца была белорусской. Но в тех краях жило много поляков. Когда деревня была под Польшей, то дети ходили в школу и учились на польском языке. Поэтому в семье знали польский и белорусский языки. Семья была простая, но какая-то внутренняя врожденная культура чувствовалась во всем. Где-то, видимо, были довольно крепкие корни. Мой дед сам хорошо знал русский язык, учил ему детей. Учил не только разговорному языку, но и правилам грамматики. Таким образом, дети знали три языка – польский, русский, белорусский. Дед всегда стремился дать детям образование.

Вот так, на природе, в труде, прошло детство моего отца. А как он любил лес! Лес – это был его дом, который успокоит, напоит, накормит. Как он любил наблюдать лес! Как он его понимал! Как он бережно относился к лесу! Такую же любовь прививал и нам. И все это пригодилось в дальнейшем.

Отец очень дружил со своим старшим братом – Сильвестром. Это были не только братья, но и большие друзья. Они вместе ходили в школу, затем продолжали образование в соседнем селе. Домой приезжали по воскресеньям.

Дед мой умер рано. Ему было всего сорок лет. Бабушка осталась одна с пятью детьми: старшему, Сильвестру, было тринадцать лет, моему отцу, Володе, – одиннадцать, Степану – девять, сестре Жене – четыре года, и Александру еще не было и двух лет. Она продолжала учить детей дальше, хотя ей было очень трудно.

Дети платили ей за все большой благодарностью. Приезжая на воскресенье домой, они работали, как и их отец. В семье это были старшие мужчины.

Окончив школу, отец с братом вернулись домой. Какое-то время работали в лесу. Заготавливали лес для строительства нового дома. Начали его строить и помогали бабушке вести хозяйство. Но тяга к образованию всегда была на первом месте в этой семье.

В 1912 году отец окончил курсы телеграфистов в Вильно и стал работать в Гродно телеграфистом. Некоторое время работал по этой специальности на станции Ораны Северо-Западной железной дороги.

Наступил 1914 год. Обоих братьев забрали на войну. Больше они не виделись и ничего не знали друг о друге.

Только в настоящее время я узнала, что Сильвестр был два раза ранен. Поправился, вернулся домой и стал работать лесником. Это был очень умный и беспредельно трудолюбивый человек.

Мой отец с 1914 года служил в старой армии, в железнодорожном батальоне, работал телеграфистом. Он всегда имел много друзей. Это был очень коммуникабельный человек. И вот шестеро друзей, демобилизовавшись из армии, явились в управление Северо-Западной железной дороги в городе Петрограде, чтобы найти себе работу. Это была крепкая дружба молодых людей, несмотря на различные национальности: Иванов Федор – белорус, Котещенко Павел – украинец, Симонович Вячеслав – поляк, Ходорович Михаил – русский, Терентьев Иван – русский. Друзьям было предложено поехать на железные дороги Урала и Сибири.

Получилось так, что Иванов Федор и Симонович Вячеслав остались работать в Петрограде, а мой отец и остальные трое друзей поехали работать на Урал, на Пермскую железную дорогу. Там отца назначили на станцию Тавда, Терентьева Ивана на станцию Надеждинск, Котещенко Павла – на станцию Туринск. Друзья долго поддерживали связь между собой. В дальнейшем дружили семьями. Ездили друг к другу в гости. Мама рассказывала, что в 1926 году наша семья ездила в гости в Ленинград. В 1928 году Иванов Федор с женой приезжали к нам. Жена Федора была больна туберкулезом (по тем временам это была довольно распространенная болезнь). С какой любовью отец и мама делали все, чтобы она хоть немного поправилась. Соблюдался режим питания, с нею часто гуляли по сосновому лесу, слушали шум сосен, вдыхали запахи смолы и земли. Мама рассказывала, что она посвежела. Поездка к нам принесла ей большую пользу.

* * *

Отец и мама познакомились, работая на телеграфе. Он приехал в наш городок, прожил в нем всего несколько дней, и они решили пожениться. Венчались в церкви. Мне, уже взрослой, местные старожилы рассказывали о том, что это венчание было необыкновенно чудесным. Это была очень красивая пара. Отец – статный, высокий молодой человек. Под стать ему и мама – высокая, стройная, с красивой фигурой девушка.

После свадьбы отец перевелся помощником начальника станции к нам в городок. Они получили небольшую квартиру около железнодорожного вокзала. Это был 1921 год. В стране разруха, голод. Жизнь они начинают в страшной бедности. Отец во все времена года ходил в своей неизменной шинели. Он сколотил из досок топчан, который заменял им кровать.

Чтобы питаться и не умереть с голода, решили приобрести корову. Для покупки коровы все, что имело какую-то ценность, продали. Наскребли денег, сколько было у себя и у бабушки, наполовину в долг купили нашу любимицу Жданку. Она кормила нас и бабушкину семью. Сколько раз благодаря ей мы спасались от голода! Вскоре родилась моя сестренка Нина, позднее родилась и я. Родители очень хотели, чтобы вместо меня родился мальчик, но на свет появилась девочка. Волосы у меня были черные, поэтому и дали имя – Галка. В семье я была любимицей отца, очень ласковая, в отличие от Нины, которая была капризная, настойчивая, требовательная.

Отец очень любил нас. Большинство капризов Нины всегда выполнялось. Я же вечно что-нибудь придумывала. Мне всегда хотелось что-то «исследовать». Могла лечь на землю и рассматривать камушки на ней, наблюдать за движением какого-нибудь насекомого. Около муравейников могла сидеть часами и наблюдать за их жизнью. Иногда залезала в неглубокий водоем и рассматривала насекомых, которые там живут, ловила пиявок, наблюдала за жуками-плавунцами, лягушками, головастиками. И вот удивительно – никогда у меня не было чувства брезгливости к любому насекомому или животному.

* * *

Наша бабушка жила на окраине городка в собственном доме. Построил его наш дед. Домик был небольшой, но теплый и уютный. Из его окон открывался чудесный вид на расположенный поблизости лес. Во все времена года мы любовались им, выделяя «природные картины». Это приносило нам – детям – огромное удовольствие.

Мы очень скучали по отцу и матери, но, что интересно, как только заходили в лес, с меня сходила скованность, которая всегда как будто сидела во мне, исчезали горестные чувства, не покидавшие меня больше нигде. Передо мной открывался чудесный мир природы. Лес, кустарники и травы как будто успокаивали, ласкали. Это был совершенно другой мир. Я любила слушать песни леса, разговор трав с ветром. А если подует ветерок, выглянет солнышко, зашелестят листья на осинах и березах, то кажется, что они как будто говорят: «Не горюй, мы с тобой!» Лес просто утешал, заменял мне отца и мать; когда свежий ветерок проходил по моему лицу, то создавалось ощущение материнской руки. Легче, радостнее становилось на душе. Милый, родной мой друг, лес! Как я всегда любила тебя! Если захожу в лес, то словно попадаю в другой мир, мир моих друзей. Мною овладевает такое чувство, что встречаюсь с чем-то родным. Лес – это моя стихия, мой дом.

Местность в наших краях холмисто-увалистая. Представляет собой как бы застывшие волны разбушевавшегося моря, которые покрыты лесами.

В наших краях много верховых сфагновых и переходных торфяных болот. Болота располагаются открытыми участками или со сфагновыми сосняками. Они занимают довольно большие площади. Порой кажется, что тянутся бесконечно. Чем-то неприветливым веет от их безмолвия. Но все же есть что-то таинственное, притягательное, еще не изведанное в этой картине. Иногда среди болот островками встречаются крупные сосны в виде маленького соснового бора. На фоне этих сфагновых болот они выглядят особо красиво. В таких островных сосновых борах сплошным ковром растет крупная, спелая, большими кистями брусника. Собирали мы ее столько, сколько могли унести.

На кочках болота растут крупные, сочные, ярко-красные ягоды клюквы. Иногда ее бывает так много, что кажется – негде ступить, чтобы не раздавить. Как будто кто-то ее специально насыпал, особенно на кочки. Брусника и клюква созревают в сентябре. Во второй половине лета на болотах созревает морошка. Ягоды желтые, золотистые, необыкновенно нежного вкуса. Особенно много ее встречается около болотистых «окон». Это среди мхов небольшие, глубокие участки воды. Провалиться в «окно» очень опасно. Мало того, что они глубокие, так на глубине заполнены илом, поэтому если оступишься в них, то выбраться обратно очень трудно. В них человека может просто засосать.

Лес нас питал с ранней весны и до осени. Весной, пока еще не распустились почки на березе, собирали березовый сок. Позднее, когда на елях появлялись красноватые завязи шишек (называли их крупянки), употребляли их в пищу.

Ели также крупянки сосны и ее молодые побеги – пестики. Чего только не находили в лесу съедобного! Отрастала первая весенняя травка на лугах – шли за щавелем.

Наш уральский лес очень богатый. Первой созревающей ягодой была жимолость. Какая была это радость – идти за ней! Этим самым открывался сезон сбора ягод. Жимолость – это невысокий кустарник, на котором попарно растут синие, с восковым налетом продолговатые ягоды. На вкус они горько-кислые, с красивой сине-фиолетовой мякотью.

Вслед за жимолостью созревала земляника. Обычно собирали ее ведрами. Считалось бездельем пойти в лес и набрать мало ягод. Нужно было всегда принести много. Сбор ягод – это теперь было не развлечение, а своего рода промысел. Жимолость и землянику сушили и заготавливали впрок. Сахара, чтобы сварить варенье, не было.

Одновременно с созреванием земляники появлялись первые грибы. Специально за грибами ходили редко, только в случае, если надо было набрать для засолки. А так пойдешь, бывало, за ягодами, несешь и грибы. Их в наших краях очень много. Грибы сушили и заготавливали мешками.

В лесах берега рек и ручьев поросли ивами, черемухой, калиной. На взгорках было много малины. Ближе к воде росла смородина. Вот такое разнообразие ягод дарил нам лес! Особенно вспоминаю необыкновенную вкусную ягоду с ананасовым ароматом – княженику. В наших краях ее встречается мало. По внешнему виду ягода похожа на малину. Мы очень радовались, когда находили несколько ее маленьких кустиков. Малина поспевала в августе-сентябре. В сентябре же поспевал и шиповник, которого росло обычно очень много. За малиной ходили в так называемые гари. Это площади, оставшиеся после лесных пожаров. Огромные массивы, на которых очень много обгорелых бревен, располагающихся хаотично. Вот в таких местах были заросли шиповника и малины. Собираешь малину и ходишь не по земле, а по бревнам. Насобираем малины, а потом ведро-полтора – шиповника, и все это несем на себе пешком. Расстояния до ягодных мест были очень большие – десять-двенадцать километров. Шли пешком в ту и другую стороны, да еще при сборе ягод находишься, но все это считалось нормальным. Никто не считал это трудностью. Обычное дело.

Была у меня подруга моих же лет, такая же любительница леса. Сходим с ней за ягодами, устанем. Кажется, на другой день не сможем снова пойти. Ан нет! Встаю утром, болит все тело и ноги, а так хочется снова в лес! Иду. Стучусь к подруге в окно, и снова идем за ягодами. Ходили по два-три дня подряд и потом только отдыхали. Никаких разговоров об усталости, трудностях не было.

Дорогая бабушка, как она ухитрялась готовить нам еду! Шиповника насушивали мешками. Затем везли на мельницу, мололи, получалась мука. Зимой добавляли сухие распаренные ягоды или бруснику, все это перемешивали, и получалась масса в виде повидла, но несладкого. Из него пекли наши уральские шанежки (типа ватрушек). Если не было муки, то нарезали тонкие кусочки хлеба, на них намазывали это «повидло», ставили в русскую печь, и получались шанежки из хлеба. Вот до чего додумывалась наша бабушка. Теперь все это обдумываю и прихожу к выводу, что, несмотря на недостаток основных продуктов питания, мы очень много употребляли витаминов и других ценных веществ, которые давал нам лес. А ведь это было еще до войны!