Лопухи и лебеда Смирнов Андрей

Саша долго смотрела на побледневшее, чужое лицо Ильи.

День второй

Илья проснулся хмурый и сел, озираясь. Не найдя Саши, он вскочил с кровати и выбежал за дверь. На кухне никого не было. Саша, чумазая, на корточках хлопотала у плиты посреди двора.

Она подкладывала щепы, ворошила, но огонь плохо ее слушался. Заметив Илью в окне, она невольно выпрямилась и поправила платок, оставляя на лбу полоску сажи.

Сковородка поминутно соскальзывала с плиты, осевшей одним боком, и Саша, чертыхаясь, водворяла ее на место. Она налила в жестянку керосину из полиэтиленовой канистры, плеснула в топку.

Илья стоял у окна. Высоко в неярком голубом небе висело осеннее солнце. Скворец прыгал в траве у крыльца, склевывал и быстро, тревожно оглядывался.

Завтракали под березой, за дощатым колченогим столом. Они накинулись на еду, будто не ели неделю.

Саше хотелось побыть вдвоем, но подошла девочка и стояла, глядя на них.

Илья запивал молоком глазунью и мычал блаженно.

– Куда торопишься? Гонятся за тобой?

Он выбрал метелку зеленого лука покрепче, ткнул в соль и спросил:

– Лук есть будешь?

– Буду, буду, – усмехнулась Саша.

Дуся, вернувшись из магазина, зашумела на девочку:

– Ишь устроилась, ну! Людям дай покушать…

– Не мешает она, – сказал Илья.

Таня заплакала, но мать все же утащила ее.

– А кроме яичницы ты что-нибудь готовишь? – ехидно спросил Илья.

– Женись – узнаешь, – ответила Саша.

Вскоре Дуся уже мыла крыльцо и бегала к плите присмотреть за варевом.

Илья и Саша сидели за столом, сонные, разомлевшие от еды, от солнца и воздуха. Илья курил. Саша поглядывала на сигареты с завистью, но при Дусе курить стеснялась.

В лесу они изредка перебрасывались двумя словами, а больше – молчали. Принюхивались, глазели по сторонам.

Лес стоял полуголый, светлый, редко слышался птичий голос. У Саши подмерзали ступни в резиновых сапожках. Земля под палым листом остывала.

Когда Илья пропадал за деревьями, Саша останавливалась, сдерживая дыхание, и скоро в тишине долетал к ней его тяжелый, размеренный шаг. Свербила его какая-то мысль, не давала отвлечься. Увидев Сашу, он улыбался, лицо его смяг- чалось.

Она нашла старую сыроежку с бурой подсохшей шляпкой. В ельнике, выстланном мертвой хвоей, Саша бежала на каждое пятнышко, но грибов не было.

Она исчезала, появлялась, а он все шагал как заведенный.

Ни о чем его спрашивать Саша не стала.

Вернулись засветло. В доме было натоплено, и Илья открыл окна. Пока чистили зубы, комната остыла.

Саша тихо скулила, когда, голые, они забрались на ледяную простыню.

Проснулись они одновременно.

– Я что-то раскисла… – Голос ее был хрипловат со сна. – Который час?

Илья взял со стула часы и закинул под кровать.

– Ты мой любимый… – шептала, улыбаясь, Саша.

Запах сырого песка проникал в комнату.

В распахнутое окно смотрел пасмурный светлый день, и дождик редко сеялся с прозрачного неба. Листья вразнобой потрескивали под каплями.

– Не сердись на меня, Илюша, – вздохнула она. – Кто ж знал?

Илья засмеялся:

– А может, и разошлись бы, если б тогда поженились…

– Глупости, – сказала она с обидой. – Ничего бы не разошлись. Ты меня любил, а это главное. Господи, какая я дура была, Илюша! – Глаза ее вдруг наполнились слезами. – Ведь ты мне давно нравился, с каких пор! Только я этого не сознавала. А вот что-то такое… – Она запнулась на мгновение. – И торопился ты… – Саша улыбнулась. – Целоваться с тобой мне не хотелось.

– А теперь?

– Да ну тебя! Семнадцать лет было, Илюша, что же ты хочешь? Я себе бог знает чего воображала, а все вдруг кончится Илюшкой, которого я знаю-перезнаю? И больше ничего не будет? Обидно казалось… А когда узнала, что женился, – от злости чуть не повесилась… Всё по-дурацки, всё! И романы какие-то нелепые, и замужество это… Профуфыкала я свою жизнь, милый!

И она сладко, взахлеб заплакала. Илья прижал ее к себе и рассмеялся:

– А ты все такая же плакса, Сашка.

– Угу…

– Ну, не реви… Все-таки встретились. Хорошо хоть в тридцать, а не в семьдесят.

– Мне еще только будет, нечего прибавлять.

– Тем более. Хватит реветь. Погода вон какая…

– Мне так с тобой легко, Илюша, просто… Я с тобой ничего не боюсь, мне ничего не стыдно, абсолютно ничего! Даже жутко… Мне с тобой притворяться не надо, я такая, какая есть.

– Что ж с Олегом – пять лет притворялась?

– Да ну… – Она вздохнула прерывисто и шморгнула носом. – Пусть я плохая, злая, но неужели любить меня не за что? Я-то ведь знаю, что я многих получше, а мне все время внушали, что я просто взбалмошная баба, истеричка, что мне надо какой-то другой стать, как будто я больная… Да я к нему в кровать лишний раз лечь боялась, честное слово! Боялась развратной показаться, это мужу-то! Все за свободу свою держался. Освободила я его, пускай радуется!

Дуся хоть и посмеивалась, но видно было, что помощникам рада.

– И охота корячиться! – говорила она лукаво. – Маникюр загубите…

Саша встряхивала выдернутый куст и ударяла о край корзины так, чтобы все клубни разом свалились внутрь. С ботвы летела в лицо вода, и жирные тяжелые комья отрывались от корней. Парная земля приятно дробилась в ладони.

Дусино ведро звенело беспрерывно: дзинь, дзинь-дзинь. Иногда Саша ловила на себе ее взгляд и усмехалась в ответ.

Девочка грызла капустный лист, переминаясь возле Ильи. Он корчил ей рожи, и Таня смущалась.

С непривычки заныла поясница. Саша выпрямилась передохнуть.

– Соседи скажут, Пронюшкины обладились, батраков привели… – усмехнулась Дуся. – Гулять ступайте, без вас управлюсь!

– В первый раз, что ли? – Саша махнула рукой. – Каждый год возят, то на картошку, то еще на что-нибудь. В прошлом году на свеклу в самые дожди угодили… А тут одно удовольствие. Земля какая теплая…

Дуся засмеялась:

– Дак я думала, у вас огород свой.

– Я и на целине была. Давно, еще студенткой… – Саша улыбнулась. – Даже грамота где-то валяется…

– Когда? – поднял голову Илья. – В Казахстане?

– В шестьдесят первом, под Акмолинском. Ты был?

– Я раньше был. Разминулись.

– И докторов возят? – спросила Дуся.

– Слава богу, нет. Лекарям, Дуся, положено на месте сидеть. А в институте возили, а как же…

– Кто Таню обещал посмотреть, лекарь?

– Верно. А ну, Татьяна, пошли на расправу! И перекурим заодно…

Сашина корзина наполнилась доверху. Дуся помогла стащить ее в сторону, где высилась груда картошки, и опорожнить.

У крыльца Илья отмывал руки, Таня поливала ему из ковша.

– Я на вас смотрю, – сказала Саша, переводя дух, – и как у вас сил на все хватает? Сколько вам лет, Дуся. Если не секрет?

– Чего ж таиться? Сорок пятого я, двадцать семь стукнуло. А с виду-то небось с лишком тридцать?

– Что вы! – Саша смутилась. – Вы очень молодо выглядите.

– Ладно, знаем… – с усмешкой сказала она. – Нынче что! Танюшка когда грудная была – вот уж взаправду хлебнула. Другой раз заплачет ночью, оручая была, а худая – былиночка… Дак я и сама в рев, лежу, как корова разливаюсь, а встать – нету сил, каждая косточка гудит. Наскачешься за день-то… Чуть с Эдуардом не разошлись.

Саша покачала головой:

– И никто не помогал?

– Кому ж помочь? Мама-то живая покуда была, да она водянкой хворала, что с нее проку? От водянки и померла… А свекровь далеко – они за Повенцом живут, он не с наших мест, Эдуард-то… Как раз укрупнили нас тот год, а зима такая бестолковая – нету снега, хоть плачь! Померзло все, пересеяли весной, и опять не слава богу – льет, поливает. По самый по август солнышка не видали… Дак разве ж уродит, когда ералаш такой? Ну, он и заладил: в город да в город, одно знает. Дядя у него там, у Эдуарда, механиком на автобазу устроить обещался…

На ступеньках крыльца перед Ильей стояла Таня и, замирая от любопытства, трогала его горло.

– Не здесь, – поправлял Илья. – Вот, выше… Смотри – я глотаю. Чувствуешь?

Она кивнула и расплылась в улыбке, открыв редкие зубки с застрявшими зеленоватыми волокнами капусты.

– Теперь я.

Он прощупал железы у нее под подбородком и слегка надавил на ухо. Девочка вскрикнула и сморщила лицо.

– Погоди реветь-то… А ну-ка, мне надави. Сильней! Думаешь, мне не больно? А я терплю. Ты льва когда-нибудь видела? Живого?

– Только он добрый, лев, – сказала Таня.

– Разумеется, добрый. Все равно иногда он рычит. Когда что-нибудь не в порядке. Или он хочет есть. Правда?

– Только он детей не ест, – убежденно сказала Таня. – Он на веревке пляшет.

Илья засмеялся:

– Ты что-то путаешь, Татьяна. Это в цирке, что ли?

– Его звать Каникулы Бонифация. Он очень добрый.

– А, все ясно… Тащи чистую ложку, телезритель.

Илья ополоснул ложку, нахмурился и озабоченно откашлялся.

– Что-то у меня в горле чешется… Посмотри, пожалуйста, нет ли у меня там небольшого крокодила. Примерно вот такого…

Таня сосредоточенно заглянула ему в рот.

– Смотри как следует! А-а-а… Нету? Ладно, спасибо… Давай теперь у тебя поглядим. Понимаешь, бывают такие случаи, правда редко, когда вдруг в горле у человека живет такой маленький крокодил. Надо ему помочь оттуда выбраться…

Женщины сидели на грядке. Дуся рассказывала:

– …Уж и дом сторговали, я работать определилась на комбинат. У них баб не хватает, прясть некому. А которые согласны, им в общежитии комнату дают… Поглядела я, поглядела. Веселей, конечно, в городе-то. Культура большая. Парикмахерских полно… А на душе-то камень. Чужие люди кругом. Я с ребенком. И корову жалко…

– Не решилась?

Дуся со вздохом промолчала.

– Зазнобу он в городе завел… В столовой работает. Бесстыжая такая курва, с нашей деревни, мужика ни одного не пропустит, хоть самый барахольный… Я и ушла.

– И что же?

– Известно что. Потерся там с месяц… Вечером доить пошла, слышу, в калитку торкается кто-то. Гляжу – стоит, а войти робеет. Щетиной зарос, а рожа-то вся белая, как мукой вымазался. Покойник прямо… В ногах валялся.

Она опять вздохнула, взяла из корзины картошку с подгнившим боком и выбросила.

– А как не пустишь? – сказала она. – Муж ведь. Нельзя девке без отца. Нехорошо.

Саша кивнула как-то нерешительно. Дуся насторожилась.

– Конечно, вы правы, – сказала Саша и покраснела. – Просто я думаю – смогла бы я так?

Дуся презрительно усмехнулась.

– Роди – узнаешь, – сказала она, вставая. – Мужик он и есть мужик, чего творит – сам не ведает. Какой с него спрос?

Некоторое время они работали молча.

– Если опять надумаете в город перебираться, – заговорила Саша, улыбаясь неловко, – приезжайте, Дуся, прямо ко мне, в Ленинград. Я ведь как раз на прядильном производстве работаю. У нас тоже прядильщиц не хватает, и прописку по лимиту дают…

– Теперь ехать – никакого расчету нету, – сказала Дуся, не поднимая головы, и ведро ее зазвенело еще бойчей. – Председатель у нас новый, уж третий год, Тихон Сергеич, дай ему бог здоровья… Наизнанку вывернется, а зимой сыты будем…

Илья вернулся сердитый.

– Вы о чем думаете, Дуся? Родители, черт вас возьми! Вы когда с ней у врача были?

Дуся сразу заплакала и схватила Таню.

– Илья, возьми себя в руки, – сказала Саша.

– А ты помолчи! Миндалины с кулак, железы увеличены… Носоглотка – ни к черту! Вы чем шутите? Инвалидом хотите ребенка сделать? У нее отит хронический. Запущенный! Не ревите, я с вами серьезно говорю! Когда у врача были последний раз?

– Весной.

– И что он сказал?

– Я все как велено делала, – всхлипнула Дуся. – Сквозняков стеречься велели… Компресс ставить. Горло полоскать… А в больницу не дам!

– Процедуры назначались? Прогревания? УВЧ? Кварц?

– А как же. Ходили, сколько раз ходили! А компресс этот она у меня пол-лета не сымала…

– Здрасте! Что, так весь день с компрессом и бегала?

– Тоже скажете! Дурочка я, что ли? С ночи клала, утром сымала… Все равно в больницу не дам!

– Да погодите… Она у вас босиком по избе носится, по сырому полу. Разве можно! Ноги – первым делом в тепле держать. Летом купалась? Ну хорошо, хоть не купалась… Завтра же поезжайте. Где тут у вас поликлиника?

Дуся кивнула и вытерла лицо.

– Завтра не выходит, – сказала она. – Картошка вон гниет. Уберемся и поедем. Что ж, раз надо.

Илья рассмеялся:

– Да вы в своем уме? Какая, к черту, может быть картошка, когда у вас ребенок нездоров!

В сумерках они сидели на приступочке бани, поставленной на кромке берега.

В небе яснело перед ночью, уходили облака. Вода становилась все темнее, и вместе с темнотой ощутимо поднимался с озера холодный воздух.

– …Ты такой наглый пришел, ужасный… С усмешечкой, – шепотом рассказывала Саша, вздрагивая от сырости. – Неужели не помнишь? Чего ты ему голову морочишь, говоришь. Все равно разведешься и будешь со мной… – Она тихо засмеялась и теснее прижалась к Илье. – А я как раз беременная была, мне чуть не завтра на аборт идти. Я прямо взбесилась… Я не пойму – у вас с ней уже тогда плохо было?

Илья не отвечал.

– А чего ж пришел?

Смутное пятно сгустилось в сумраке и толчками приближалось, превращаясь в лодочку.

– А мужу сказала? – спросил Илья. – Что я приходил?

– Не сказала. – Она усмехнулась. – Сама не знаю почему…

Стукнула дверь уборной. Эдик, чертыхнувшись, выскочил прямо на них.

– Кто тут? – Он всмотрелся. – А-а… привет. Запереть не позабудьте…

И затопал к крыльцу.

Саша приглядывалась к Илье с тревогой.

– Что-нибудь случилось, Илюша?

Он пожал плечом, провел рукой по ее волосам. Жест получился вымученным. Саша невольно отстранилась.

– Все нормально, – сказал он. – Чего ты?

Лодка подошла едва слышно. С берега упал на нее свет фонаря. На передней банке собака перебирала ногами, торопясь на сушу.

– Холодно. – Саша встала. – Я пойду.

Илья остался один.

Скрип сосен под ветром долетал с того берега. Человек привязывал лодку, глухо позванивая цепью.

Рано утром они собирались на рыбалку.

Илья, уже одетый, в куртке, в белых шерстяных носках, укладывал сумку. Он аккуратно закрыл жестянку из-под леденцов, где лежали крючки и кусочки свинца, спрятал и стал натягивать резиновые сапоги. Нечаянно взгляд его наткнулся на Сашин. Он отвел глаза.

Саша достала пудреницу. Лицо в зеркальце показалось ей вялым, некрасивым. Что-то старушечье в обиженных губах. На Илью она старалась не смотреть.

Он взял в углу удилища из неошкуренной ольхи, высунул их в окно и вылез сам. Протянув руку в комнату, погасил лампу на комоде. Прямоугольник окна засветился бледной синевой.

– Дверей нету, что ли? – сердито сказала Саша.

– Ты засов ихний видела? Всю деревню разбудим.

Пришлось и Саше вылезать в окно.

В сухом, крепком воздухе пахло по-зимнему. У берега Илья хлопнул по лбу и побежал обратно к дому, сунув удочки Саше. Она спустилась к воде.

Белые нити изморози опушили траву. Из глухого тумана проступали сизые верхушки сосен.

Во дворе Илья столкнулся с Дусей, уже шедшей доить с эмалированным ведром.

– Думала – проспите, – усмехнулась она. – Ай забыли чего?

– Червей! – буркнул Илья, хватая банку со ступенек крыльца.

– Всю-то не словите, – сказала Дуся ему вслед. – Маленечко нам оставьте…

Пока Илья нашел Эдикову лодку, пока отвязывал и нагружал, Саша стояла с удочками и во весь рот зевала, чувствуя, как уходит из тела ночное тепло.

Берег исчез сразу, лодка пошла в парном облаке. На рукавах телогрейки выступили крохотные брызги. Пелена расступалась, разрезаемая лодкой, и снова смыкалась за кормой.

Где-то близко кукарекнул петух. Его крик долго катился по озеру.

Саша ополоснула лицо, быстро сплела косу, натыкаясь на пасмурный, странный взгляд Ильи.

Вкусно булькала вода под веслом. Островок появился из дымки, лодка вошла в протоку. Илья спустил за борт два обвязанных цепью камня и полез за червями. Туман разрывался на клочья и таял на глазах, открывая простор.

– Жирный какой… – Илья аккуратно, “чулком” насадил червя на крючок. – Сам бы съел!

Он передал ей удочку, и Саша закинула. Пока Илья возился со вторым удилищем, она тоненько завизжала, подсекла, и в лодку шлепнулся красноперый окунек.

– Чего верещишь? Рыбу распугаешь.

Саша победно ухмыльнулась.

Гулкая тишина повисла над озером. Смолк ветер. Из-за черных далеких сосен поползло солнце.

Поплавок Ильи задергался, он подсек. Оказалось, что ни червя, ни крючка нет и в помине. Саша была в восторге.

– Вот невезуха… – Илья подвязал новый крючок. – Погоди, я сейчас такую лошадь поймаю – позеленеешь! Что у тебя, медом намазано? – огорчился он, когда Саша вытащила еще окуня.

Наконец Илье попался подлещик, и он сразу повеселел.

– Твоим ли носом рябину клевать, рябина – ягода нежная! Вот это рыба! Уха будет – слюнки проглотишь. Я лаврового листа у Дуси взял и перчику…

Они сидели, поглядывая то на свой, то на поплавок соседа. Забормотала осока на ветру. Лодку стало поворачивать.

– Ловись, рыбка, большая и малая, – сказал Илья.

– Мерзни, мерзни, волчий хвост, – ответила Саша.

Костер дотлевал, и запах печеной картошки примешивался к дымку. Они устроились под кривой сосной на островке.

– Черт с ней, с ухой, – сказал Илья. – Нет рыбы лучше колбасы.

Он с сомнением повертел садок.

– Может, хозяевам отвезти? Засмеют ведь.

– Выпусти, – сказала Саша. – Тут на одну сковороду не хватит.

Илья сошел к воде, побросал в озеро весь улов – подлещика и четырех окуней.

Саша негромко запела:

Тягучая мелодия потекла над берегом. Голос у Саши был чуть надтреснутый.

Илья усмехнулся и полез наверх к костру.

– Что ж замолчала? – сказал он, присаживаясь.

Саша не отвечала.

Он откупорил бутылку рислинга, достал из сумки колбасу, батон, протянул Саше.

Она покачала головой и легла в траву.

Отправив в рот помидор, он нарезал хлеб, потыкал картошку и сообщил:

– Сейчас готова будет.

– Иди ко мне, – сказала Саша.

Илья растерялся.

– Угу… – промычал он, торопливо проглатывая.

Он придвинулся, наклонился к ее лицу.

Почувствовав его дыхание, Саша открыла глаза. Она обняла его и поцеловала. Губы Ильи, сухие и теплые, дрогнули и остались неподвижны.

Саша посмотрела удивленно.

– Думай что хочешь, – вдруг сказал он, сел и отвернулся, уставясь вниз. – В конце концов… я пытаюсь быть честным. И перед тобой, и перед собой…

Он замолчал.

Саша лежала, бледная, зажмурясь, и крепко сжав губы.