Бродский И. А.: 100 и 1 цитата Михайлов Павел

ВВЕДЕНИЕ

Иосифу Бродскому вообще не были близки проповеди, цитаты. Изложение своих мыслей он начинал чаще со слов «я думаю, что» или «если уж вы спрашиваете меня». У него были свои взгляды, часто сформулированные в двух-трех фразах, которые он повторял в течение всей жизни. Это, во-первых, следствие того, что ему задавали одни и те же вопросы, а во-вторых, и это важнее, он никогда не изменял своего мнения по основным для него понятиям. Понятия эти – язык, время, пространство, поэзия. В течение жизни он был как бы интервьюером самого себя, более спрашивающим, нежели отвечающим. И поэтому ответы его, которые мы приводим здесь как цитаты, в большей степени сами являются комментариями к чему-то большему, к тому знанию о природе языка, времени, пространства, которое узнал Бродский, а через него – сейчас – мы.

Глава 1

ДВЕНАДЦАТЬ ПОДВИГОВ

«Я привык к одной простой вещи —

всю жизнь жить на отшибе,

на краю прихода, стоять

как бы сильно в стороне, то есть

в лучшем случае комментировать: происходящее и непроисходящее.

Как бы благородный наблюдатель;

может быть, даже неблагородный,

но наблюдатель».

Можно сказать, что цитата – это сжатый до одной фразы комментарий, выражающий в словах некое ощущение объективной истины, некая догадка о сокровенном. Туда направлен вектор нашего познания. Но чем дальше от конечной точки, тем более цитата обрастает своими собственными комментариями, трактовками, толкованием. И в этом случае мы, естественно, не берем на себя смелость комментировать Бродского. Во-первых, потому, что мы такие же спрашивающие, а во-вторых, он сам всегда расшифровывал свои мысли. Вообще, положение комментария на полях, примечания, сноски было ему более близко, нежели прямое самоуверенное утверждение: «Я привык к одной простой вещи – всю жизнь жить на отшибе, на краю прихода, стоять как бы сильно в стороне, то есть в лучшем случае комментировать: происходящее и непроисходящее. Как бы благородный наблюдатель; может быть, даже неблагородный, но наблюдатель».

«В конце концов,

мои сочинения, моя жизнь —

это мое Евангелие».

В подготовке этой работы были использованы разнообразные интервью Иосифа Бродского, которые ему так или иначе приходилось давать в течение своей жизни после эмиграции в США в 1972 году. За пределами были оставлены его эссе и стихотворения, ибо в них, по большому счету, расшифровывалось то, что говорилось и чувствовалось в жизни. То есть его произведения так же являются своеобразным комментарием к сокровенному: «В конце концов, мои сочинения, моя жизнь – это мое Евангелие».

«Если бы я начал создавать

какую бы то ни было теологию,

я думаю, это была бы теология

языка. Именно в этом смысле

слово для меня – это нечто

священное».

Но цель наша – не собрание сочинений опубликовать, а всего лишь сто и одну цитату, правда, и озаглавленную довольно громко: «Теология языка», но с другой стороны, он как-то сказал: «Если бы я начал создавать какую бы то ни было теологию, я думаю, это была бы теология языка. Именно в этом смысле слово для меня – это нечто священное».

«Что может быть увлекательней,

чем невозможное».

Мы решили ухватиться за эту идею и представить, как это могло бы выглядеть. Ведь «что может быть увлекательней, чем невозможное».

«Если все обвинения верны,

я должен получить высшую меру наказания; если же нет,

должен быть освобожден».

Мы не можем утверждать, что эта идея будет реализована без помарок, и конечно у нас будут причины сказать: «Если все обвинения верны, я должен получить высшую меру наказания; если же нет, должен быть освобожден», – но мы пойдем вслед за Бродским до конца, потому что «главное – это величие замысла».

«Главное – это величие замысла».

Но мы пойдем вслед за Бродским до конца, потому что «главное – это величие замысла».

По возможности, комментарии к цитатам будут авторскими и взятыми из того же интервью, что и цитата.

Иосиф Бродский: Самое основное при переводе – сохранить строй оригинала. Если он обладает определенным размером и рифмовым созвучием, переводчик должен попытаться передать их, пусть это даже будет выглядеть банально. В лучшем случае при переводе передается 85 процентов оригинала. Порой можно достичь большей точности, но в действительности никогда не удается целиком воспроизвести произведение на другом языке. Ставишь себе невозможную цель и развлекаешься этим, если можешь. Ведь такое занятие интересно само по себе, поскольку изначально перед тобой заведомо невыполнимая задача, а что может быть увлекательней, чем невозможное.

«Ничего в жизни не надо

очень уж хотеть».

Наша невозможная цель – проследить эволюцию отношения Иосифа Бродского к языку, к осознанию этого понятия и выписать из тех интервью, что мы имеем, некую историю погружения, как бы обратный процесс – от самых дальних кругов по воде до плеска упавшего в нее камня. И в этом плане нельзя не согласиться с ним: «Ничего в жизни не надо очень уж хотеть». Особенно зная, по какому поводу он это сказал: «…в моем отношении к Пастернаку множество нюансов. Ахматова, например, говорила, что он очень хотел получить эту премию. Знаешь, я думаю, ничего в жизни не надо очень уж хотеть. Борис Леонидович был весьма странным существом. Могу вообразить, в сколь сложную попал он ситуацию. Все страшно запуталось, в основном по причинам личного характера. Я думаю, с ним произошло что-то очень грустное».

«Мы говорим

с разных концов жизни».

Поэтому мы создаем эту работу, с одной стороны, веря в величие замысла, а с другой, зная, что совершенство недостижимо и всегда можно сделать лучше, да и вообще, все равно нас в чем-нибудь обвинят, как бы хорошо и по-честному мы это ни сделали. Поэтому, начиная вслед за Бродским свое движение, мы будем стараться сделать это более-менее честно, трезво, по-простому осознавая, что «мы говорим с разных концов жизни» – и не только с Бродским, но и с каждым человеком, кто нас окружает: «…я привык думать, что между мной и моими студентами существует какая-то связь на основе возраста, но в феврале я вошел в класс, увидел их лица, ужасно молодые, и понял, что теперь это настоящее преподавание. Мы говорим с разныхконцовжизни. У меня такое чувство, что до тридцати трех – тридцати четырех лет я помнил свою жизнь до мельчайших подробностей. Я мог вспомнить, на какой стороне раскрытой книги прочел то или иное предложение. А теперь я редко помню, что происходило утром. Это странно, но, с другой стороны, вне зависимости от того, что со мной происходит, это правда».

«Чувство перспективы

есть мать иронии.

Или – чувство трезвости».

То есть вне зависимости от того, что будет происходить с вами в то время, как вы будете читать эту книгу, в то время, пока она будет стоять у вас на полке, в ожидании любознательных детских пальцев, мы здесь и сейчас будем стараться относиться трезво к нашей идее, или, внимая следующей цитате, без ложного пафоса: «Чувство перспективы есть мать иронии. Или – чувство трезвости».

Комментарием же к данным словам будет диалог, случившийся ранее:

Анн-Мари Брамм: Однажды на занятии вы сказали, что к иронии прибегают из трусости. Необходимо смотреть на вещи прямо. Не могли бы вы пояснить?

Иосиф Бродский: Это верно. Ирония – вещь обманчивая. Когда с насмешкой или иронией говоришь о ситуации, в которой находишься, то кажется, что не поддаешься обстоятельствам. Но это не так. Ирония не дает уйти от проблемы или подняться над ней. Она продолжает удерживать нас в тех же рамках. Хоть и отпускаешь шутки по поводу чего-либо отвратительного, все равно продолжаешь оставаться его пленником. И это одно из опасных заблуждений. Это не означает преодоления. Невозможно преодолеть что-либо с помощью иронии. Если действительно хочешь преодолеть что-нибудь, нужен другой способ. Если видишь проблему, надо с ней бороться. Одной лишь иронией никогда не победишь. Ирония – порождение психологического уровня сознания. Есть разные уровни: биологический, политический, философский, религиозный, трансцендентный. Жизнь – трагическая штука, так что иронии тут недостаточно.

Анн-Мари Брамм: Вы считаете, что надо прямо смотреть на вещи. Возможно, поэтому вам нравится сюжетно-повествовательная поэзия?

Иосиф Бродский: Да, верно. Разумеется, можно прибегнуть к иронии. Но нельзя руководствоваться ею в общем подходе. Повествовательная поэзия дает представление о масштабе вещей. Она гораздо ближе к жизни, чем короткое лирическое стихотворение. Хорошая поэзия имитирует жизнь. Надо привыкнуть читать сюжетную поэзию, пусть это и не прекрасный маленький шедевр, который можно прочесть быстро и легко. Чтение поэзии – это борьба, как и все в жизни.

Как вы, наверно, уже успели заметить, приводимые цитаты и комментарии не выстраиваются в хронологическом порядке. В первую очередь это обусловлено стремлением авторов представить философию Бродского не линейно, а цельно, объемно, а это можно сделать только по принципу глобуса – раскрутить и остановить в произвольной точке. И так до тех пор, пока вся карта не будет изучена. Об этом же говорит сам Бродский в интервью «Гений в изгнании» Энн Лотербах в журнале «Vogue», февраль 1988 года: «В некотором смысле, поэтическая книга – это противоречие в терминах. Потому что в голове поэта ее не существует. Она существует в голове читателя. Это всегда работа в развитии, отбор. Я когда-то объяснял студентам, что поэт в чем-то Геракл. И стихи его подвиги. Невозможно понять, что такое Геракл, по одному подвигу, двум или трем. Ведь Геракл – это все двенадцать!» Или в интервью «Я без ума от английского языка» Тому Витале, журнал «Ontario Review», № 23, осень – зима 1985–1986 годов: «Тем не менее когда вам нравится кто-то, то он вам весь нравится просто потому, что каждый поэт помимо всего, по сути, это миф. И поэт, когда он пишет стихи, просто совершает подвиги, как Геракл с его двенадцатью подвигами. Важна цельность».

Единственно хотелось бы уточнить, что раскручивание нашего глобуса происходит все-таки не бездумно, а по некоторому принципу, а именно: все, что имеет отношение к человеку и языку.