«Братская могила экипажа». Самоходки в операции «Багратион» Першанин Владимир

– Где остальные? – спросил он, уставившись на унтер-офицера в изодранном окровавленном мундире.

– Русские прорвались.

Взорвалась противотанковая граната, выпавшая из рук раненого сапера. Унтер-офицер сменил обойму «люгера», он был намерен сражаться до конца. Подносчик боеприпасов, рослый упитанный солдат, выстрелил, не целясь, из карабина и потянул из чехла гранату-колотушку.

Две увесистые связки тола рванули, перекрыв грохотом стрельбу вокруг. Вышибло и отбросило в сторону смятое колесо, орудие осело набок, уткнувшись стволом в землю.

Обрушило бруствер капонира, завалив по грудь подносчика, так и не успевшего достать гранату. Унтер-офицер прошел со своей батареей путь от Франции и до Москвы. Под Смоленском он рушил фугасами укрепления русских и старые, красного кирпича здания.

Он с удовлетворением наблюдал, как удачно попавший в окно снаряд взрывался в тесном пространстве. Стена и крыша словно вспучивались от мощной взрывной волны, а затем разлетались, разваливаясь на куски.

Там же, под Смоленском, унтер-офицер накрыл шрапнелью скопившуюся на берегу Днепра, зажатую танками толпу русских солдат. Шрапнель была его коньком. Заряды взрывались точно на высоте трех десятков метров, а когда русские шарахались прочь, на выгоревшей траве оставались лежать каждый раз несколько убитых и тяжело раненных.

Под Москвой батарею смяли тяжелые «тридцатьчетверки», и унтер-офицер чудом ушел от смерти, отступая с полком через бесконечные снега и страшные морозы, которые убивали его камрадов не хуже, чем шрапнель. Тогда он потерял четыре пальца на ногах, сильно хромал, но в тыл его не списали.

Сегодня смерть снова подбиралась к нему. Собрав все силы, унтер-офицер, шатаясь, отходил к лесу, посылая пулю за пулей в своих преследователей.

Автоматная очередь перебила плечо, вышибла из руки «люгер». Сдаваться было поздно, и он попятился в отсечную траншею, где хранились снаряды.

Наверху показалась фигура светловолосого русского солдата. Унтер-офицер хотел крикнуть, что он ранен, сдается и никогда не был нацистом. Он простой служащий, и у него трое детей.

Но русский исчез, а сверху упала граната. Она разорвалась среди массивных гильз, набитых мешочками с артиллерийским порохом.

Вспышка поглотила унтер-офицера, удачно начавшего эту войну и уже присмотревшего хороший участок земли под Смоленском. Правда, Смоленск снова взяли русские…

Он не почувствовал боли, когда взрыв сразу несколько фугасных снарядов смешал его вместе с болотной торфяной землей Полесья. Исковерканный «люгер» отлетел в капонир, где подносчик боеприпасов разглядел сквозь пелену в глазах русских солдат.

Выстрел из карабина, пробивший каску и голову, слился с взрывом снаряда. Из ложбины одна за другой, выныривали самоходки.

Второе орудие не успели толком развернуть. Оно оглушительно грохнуло, выбросив язык пламени. Фугасный снаряд весом тридцать восемь килограммов прошел в нескольких метрах от машины Карелина и взорвался в ложбине.

Наводчик Федосеев стрелял на ходу, нажав на спуск, когда машину подбросило на полной скорости в сорок пять километров. Но эта скорость и вираж спасли самоходку от последующего выстрела реактивного гранатомета «офенрор».

Это было несовершенное, хотя и сильное противотанковое оружие. Стрелок пользовался противогазом и перчатками, чтобы не обжечь лицо и руки раскаленными газами. Все это, а также сильная отдача мешали точному прицеливанию. Кумулятивная мина весом два с половиной килограмма взорвалась, вспахав пригорок. Во все стороны брызнули горящие комки, огонь охватил кустарник.

Командир второй машины, лейтенант Геннадий Рыбянченко, сидел за прицелом, не слишком надеясь на своего молодого наводчика.

– Дорожка! – крикнул он механику.

Если Карелин не мог позволить себе остановить машину, то теперь после выстрела орудия у экипажа лейтенанта имелись десять-пятнадцать секунд в запасе, пока немецкий расчет перезарядит тяжелое орудие. Скорострельность 150-миллиметровых пушек составляла всего три выстрела в минуту.

Геннадий воевал около года и стрелял неплохо. Остановка дала ему возможность тщательно прицелиться в стоявшее на открытом месте орудие. Расчет лихорадочно перезаряжал тяжелую пушку, но явно не успевал. Вначале требовалось загнать в казенник снаряд, а затем массивную гильзу с порохом.

Помогая артиллеристам, ударил еще один гранатомет, однако расстояние для него было слишком велико. «Трехдюймовку» «ЗИС-3», установленную на самоходной установке «СУ-76», немцы называли «раш бум» из-за высокой скорости снаряда – 700 метров в секунду. Почти сразу, следом за выстрелом, раздавался взрыв.

Однако этот выстрел оказался не точным. Снаряд рванул с недолетом, зарывшись в вязкую почву. Орудие встряхнуло. Наводчик, ударившись о прицел, свалился оглушенный под колеса. Его заменил командир орудия.

Механик самоходки, не дожидаясь ответного снаряда, гнал машину вперед, огибая орудие с фланга.

– Щас он нам врежет… целиться надо было лучше, – бормотал он.

Старший унтер-офицер ловил в прицел и никак не мог поймать стремительно приближавшуюся самоходку. Тяжелый фугас взорвался позади машины. Увесистый осколок лязгнул о броню, еще несколько штук жутко просвистели над головами экипажа.

Заряжающий уставился на пробоину в метре от него, из которой торчал зазубренный, сплющенный от удара осколок величиной с ладонь.

– Господи, – выдохнул он.

– Дорожка! – снова скомандовал лейтенант.

На этот раз Геннадий Рыбянченко не промахнулся. Трехдюймовый снаряд угодил под массивный сошник орудия, которое разворачивали сразу четверо артиллеристов. Сошник смяло и разорвало почти пополам.

Двое артиллеристов были убиты, двое других – отброшены взрывной волной и ранены осколками. Разбило приборы наведения, орудие вышло из строя.

Две другие 150-миллиметровки стояли поодаль. Их не успели выкатить на прямую наводку. В одну из пушек выстрелил с короткой остановки Павел Карелин. Снаряд обвалил капонир, засыпал орудие грудой земли.

Лейтенант Рыбянченко гнал машину к четвертой пушке, скрытой от него кустарником и мелкими деревьями. В сторону самоходки развернулся крупнокалиберный пулемет и ударил в борт машины. Пули лязгнули по боковой броне рубки толщиной 16 миллиметров, пробили ее в двух местах. Одна угодила и сбила с ног заряжающего.

– Разворачивайся к пулемету! – скомандовал лейтенант механику-водителю.

Поймав в прицел вспышки, нажал на спуск. Фугасный снаряд смел бруствер, сорвал со станка тяжелый ствол и раскидал разорванные тела двух пулеметчиков. Машина оказалась возле траншеи, откуда летели гранаты, и густо рассеивал трассы скорострельный пулемет «МГ-42». Здесь располагался стрелковый взвод, защищавший тяжелую батарею от танков и пехоты. Для самоходки, которая прорвалась сюда в одиночку, без сопровождения десанта – это было смертельно опасное место.

– Стой! Дорожка! – кричал Рыбянченко.

Наводчик подавал ему снаряды. Двадцатилетний лейтенант бил по траншее, разваливая пулеметные гнезда, разнес глубокий двойной окоп, где прятались со своими трубами минометчики. Мины, сдетонировав, выбросили фонтан обломков, сплющенный минометный ствол. Загорелся фосфор в зажигательных минах, окутав траншею ядовитым белесым дымом.

– Что с Мишкой? – на секунду оторвался от прицела лейтенант и поглядел на скорчившееся тело заряжающего.

– Ребра сломаны, легкое пробито, – ответил наводчик – Доходит Мишаня…

Оставаться на месте было опасно. Самоходка Рыбянченко снова набрала ход, добивая траншею. Под днищем рванула противотанковая граната, оглушив механика. Неуправляемая машина завалилась одной стороной в траншею. Из отсечного хода вынырнул немец в каске, противогазе, с реактивным гранатометом на плече.

– Приехали! – ахнул механик-водитель, понимая, что на таком расстоянии немец не промахнется.

Целиться не оставалось времени, Рыбянченко нажал на спуск. Снаряд прошел мимо гранатометчика. Но вспышка и струя раскаленных газов сбили немца с ног и, ломая тело, отбросили на несколько метров в глубину траншеи.

Смелой самоходке по прозвищу «брезентовый фердинанд» и ее экипажу осталось жить считанные минуты. Эти машины с противопульной броней шли в бой и погибали в атаках вместе с пехотой, которую поддерживали огнем своих орудий.

Геннадий Рыбянченко неделю назад получил письмо от старшего брата, который два года считался пропавшим без вести. Выжил братуха! Находился в плену, был освобожден и скоро снова будет воевать. А ведь его, считай, похоронили, как и отца, погибшего под Ростовом. Теперь вместе повоюем!

– Генка, фрицы с тыла! – закричал наводчик, нашаривая под ногами автомат.

Лейтенант среагировал быстрее. Выдернул из кармана комбинезона старый надежный «ТТ» (патрон уже был в стволе) и бросился в кормовую часть рубки.

Рыжеволосый немецкий сапер ловко прилепил к броне магнитную мину, похожую на сковородку с двумя ручками. Увидев направленный в лицо ствол пистолета, отшатнулся.

Пуля пробила каску и голову шустрого сапера. Остаток обоймы вылетел в его напарника, тащившего еще две мины.

– Машину мне угробить хотели, – зло бормотал лейтенант. – А вот хрен вам!

Перевесившись через край рубки, Геннадий пытался сорвать мину, но она прилепилась крепко. Открыв дверцу, спрыгнул в траншею и потянул «сковородку» за обе ручки.

– Генка, не надо! – в отчаянии закричал наводчик, который почувствовал недоброе.

Сначала взорвалась магнитная мина, поставленная на боевой взвод, затем сдетонировали сразу с десяток снарядов и вспыхнул бензин в объемистом баке. Рванул оставшийся боекомплект, раскидывая в стороны скрученные куски брони, останки самоходчиков и немецких саперов. На месте славной машины «СУ-76», экипаж которой сражался до последнего, клубился огненный шар, выжигая все вокруг на десятки метров.

– Генка взорвался! – кричал заряжающий Костя Бурлаков, дергая Карелина за плечо.

– Вижу, – ответил старший лейтенант. – Подавай снаряд.

Остатки тяжелой батареи добивали с остервенением. Самоходчики видели, как горела вместе с экипажем «сушка» веселого лейтенанта Геннадия Рыбянченко. Все, нет Генки! Даже похоронить нечего будет. И от ребят ничего не осталось.

Оба пехотных взвода понесли большие потери от пулеметного огня. Крупнокалиберные «машингеверы» оставляли рваные сквозные раны, от которых люди умирали в считанные минуты. Скорострельные «МГ-42», рассеивая плотные трассы, пробивали тела бойцов сразу в нескольких местах, дробили кости, превращали в месиво внутренности. «МГ-42» не зря называли «пилой Гитлера».

Теперь, прорвавшись через завесу огня, когда пулеметы были разбиты снарядами или раздавлены гусеницами самоходок, пехота добивала все живое.

Ординарец Бобича, Андрюха Минаев, бежал вперед, не отставая от капитана. Прошил очередью рослого артиллериста, который перезаряжал карабин. Патронов не жалел, а лицо с мягкими детскими чертами исказилось от злости. Тяжело раненный немецкий солдат все же сделал попытку вскинуть карабин.

– Не выйдет. Жри, гад!

Андрей снова нажал на спуск В декабре сорок третьего, отступая, немцы сожгли его деревню. Андрюха, тогда ему было шестнадцать, потерял в один день отца и старшего брата. Щадить фрицев он не собирался.

Десантники окружили в траншее группу артиллеристов во главе с обер-лейтенантом. На предложение сдаться они ответили огнем, а затем дружно кинулись на прорыв.

Бежать было некуда. От леса их отсекли плотным огнем, и кустарник на краю болота стал последним убежищем. Автоматные очереди срезали кусты, находя лежавших среди кочек немцев.

– Уходим! – дал команду Павел Карелин. – Мы тут сами в окружении.

Увидел, что Евсеев Иван пытается достать огнем уцелевших немцев, передал по рации:

– Не лезь, в трясину врюхаешья. Добей крайнее орудие.

Сам Карелин выпустил снаряд в орудийный погреб. Там вспыхивали гильзы с порохом, взрывались фугасные головки.

На машины спешно грузили раненых. Задание было выполнено, все четыре орудия разбиты, вмяты в землю. Теперь оставалось эвакуировать раненых и пробиться к своим.

С опушки леса били два миномета, стреляли из винтовок и автоматов уцелевшие артиллеристы и подошедшая к ним подмога. Самоходки огрызались редкими орудийными выстрелами, прикрывая отход десантников и пехоты.

До своих добрались, оставив позади еще нескольких погибших. Докладывал как старший по званию командир десантной роты капитан Бобич. Уничтожение тяжелой батареи обошлось дорого. Погибли двадцать шесть человек, более тридцати были ранены.

– Недешево нам эта батарея досталась, – качал головой подполковник Тюльков. – В операции, считая экипажи самоходок, человек девяносто участвовали?

– Около того, – кивнул Александр Бобич.

– Потери – две трети. Слишком много! Напролом лезли?

– А там по-другому невозможно, – вмешался Павел Карелин. – С одной стороны болото, с другой – лес. Одних пулеметов штук шесть было, из них два крупнокалиберных.

На этом разговор закончился. Тюльков объявил благодарность стоявшим перед ним бойцам и офицерам, сказал что-то о наградах. Но все понимали, главное сейчас – удержать плацдарм.

Немцы продолжали обстрел строящейся переправы из минометов и полевых орудий. Часть мин и снарядов летели в сторону пехотного батальона и самоходок Дважды предпринимались контратаки. Последняя, уже перед закатом, была наиболее упорная.

Под прикрытием двух уцелевших «хетцеров» и минометного огня группы по 10–15 человек перебежками пытались вклиниться в оборону.

Это были рослые молодые парни в камуфляжных костюмах. Почти все были вооружены автоматами, часть из них имели новые штурмовые винтовки «МП-43» под уменьшенный винтовочный патрон.

Сюда перебросили специальную штурмовую роту. Хорошо подготовленные солдаты прокладывали путь плотным огнем и гранатами. Но бойцы десантной роты и пехотного батальона уже не уступали по опыту «штурмовикам».

Автоматные очереди и взрывы гранат раздавались до темноты. В самый напряженный момент Тюльков приказал открыть огонь из орудий самоходок Осколочные снаряды, взрываясь в опасной близости от своих траншей, заволокли вечернее небо пеленой дыма от сгоревшей взрывчатки и тлевшего мха.

Орудийный огонь в упор страшен и для бывалых солдат. Выстрелы и взрывы сливались в непрерывный грохот. Рослые тренированные парни из штурмовой роты видели, как осколки наносят смертельные раны их камрадам. Взрывы подкидывали разорванные тела, смятые каски.

Молодой капитан с рыцарским крестом, полученным за штурм Харькова в сорок третьем году, преодолел дымившиеся воронки, между которыми лежали тела его солдат.

За ним бежали с десяток наиболее смелых парней. Капитан в упор застрелил из «маузера» двоих красноармейцев, солдаты опустошали магазины автоматов, убив и ранив еще несколько человек.

Капитан Александр Бобич имел более скромные награды, однако науку ненависти постиг в полной мере. Расстреляв диск автомата, бросился на «рыцаря» и сильным ударом разбил о его каску приклад. «Маузеровская» пуля вырвала клок кожи под ухом. Оглушенный капитан с руганью обрушил тяжелый казенник «ППШ» сбоку, целясь в шею.

Удар свалил немецкого офицера. Ординарец Андрюха, хрипло крича, стрелял в бежавшего следом ефрейтора. Тот упал, но рядовой Минаев продолжал нажимать на спуск автомата.

Началась рукопашная схватка, более похожая на свалку, где кричали, матерились на нескольких языках и били друг друга прикладами, ножами, саперными лопатками. Почти вся группа во главе с немецким капитаном осталась лежать возле траншеи.

Андрей Минаев подобрал «маузер» и выпустил остаток обоймы в сторону отступивших врагов. Его позвал Александр Бобич:

– Хватит палить. Помоги раненого перевязать.

– Сейчас…

Семнадцатилетнего ординарца трясло. Он с трудом отходил от горячки боя. Капитан Бобич помогал санитару накладывать шину на перебитую ногу молодого красноармейца, немногим старше Андрея. Парень дергался от боли, во рту закипала розовая слюна.

– Мамоньки… болит, сил нет. Отрежут ногу, да?

– Лежи спокойно, – прижимал его коленом санитар.

Он видел, что нога перебита почти надвое. Вряд ли парню доведется когда-нибудь сплясать. Дотащить хотя бы живым до санчасти, а там как бог даст. Андрей сунул «маузер» за ремень и принялся тоже помогать санитару. Капитан, в прожженной гимнастерке, расстегнув пуговицы, вслушивался в прерывистое дыхание сержанта, лежавшего недалеко от парня с перебитой ногой.

– Умирает он, товарищ капитан. Три пули в грудь словил, – сказал санитар.

– Дай бинт, перетяну потуже. Его в первую очередь к хирургу надо.

Тяжелораненый сержант с сильными мускулистыми руками с усилием приподнялся на локтях и отчетливо произнес:

– Выживу… один я у матери остался. Спасите, товарищ капитан…

В нескольких шагах пытался уползти немецкий офицер с неестественно вывернутой шеей.

– Куда? – наступил ему сапогом на спину красноармеец и выстрелил из карабина в голову.

Перевернув тело, снял золотистый крест, отстегнул часы, вытащил из карманов бумажник и документы.

– Часы себе оставь, а остальное сдай старшине, – не глядя на бойца, коротко обронил капитан Бобич. – Сержанта срочно в санчасть. Выживет, парень крепкий.

Немцы продолжали вести огонь из минометов, но переправу с наступлением темноты восстанавливали быстро. По узким мосткам, не дожидаясь, пока проложат бревенчатую гать, на плацдарм перебирались все новые пехотные взводы.

Карелин обошел три оставшиеся самоходки своей батареи. Костя Бурлаков сходил за ужином. Принес котелки с трофейной немецкой фасолью, открыли консервы.

– Выпьем, командир? – доставая фляжку, предложил Алесь Хижняк. – Повод имеется. Плацдарм удержали, тяжелую батарею размолотили.

– Выпьем, – согласился Павел. – Геннадия Рыбянченко и его погибший экипаж помянем.

В небе взлетали ракеты, продолжали вести огонь немецкие минометы. Затем открыла ответную стрельбу наша артиллерия. Пришел сержант из экипажа Бакулина. Козырнув, сообщил:

– Вас, товарищ комбат, приглашает на ужин капитан Бакулин.

– Спасибо. Мы с ребятами собрались. Да и батарею оставлять не хочу. У нас всего три машины осталось.

– Сходи, Павел Дмитрич, – поддержал сержанта Алесь Хижняк, самый рассудительный и дальновидный человек в экипаже. – Обидишь товарища капитана.

Хижняк хорошо знал, что ходят слухи о возможном назначении Бакулина начальником штаба полка. Он самый грамотный из командиров батарей, имеет знакомства в штабе корпуса. Отношения Карелина и капитана Бакулина складываются не слишком гладко. Разные они люди. Но добра для третьей батареи не жди, если начштаба невзлюбит ее командира. Это понимал и сам Карелин.

– Алесь, остаешься за старшего. Если что, бегом за мной.

– Ничего не случится, – заверил Хижняк.

По дороге заглянул к своему заместителю Александру Зацепину.

– Саня, меня Бакулин на ужин пригласил. Не вовремя эти посиделки. Ты обойди батарею разок-другой и не засни, если сможешь.

– Смогу, – засмеялся старый товарищ. – Иди, налаживай контакты с будущим начальством. Правда, что его начальником штаба планируют?

– Хрен их там знает, – в сердцах сплюнул Павел. – Ходят слухи… Нам какая разница? Будет в блиндаже сидеть, ведомости составлять.

– Для него самое место, – согласился Зацепин.

Батарея капитана Бакулина находилась в полукилометре. Пока шел, Павла дважды останавливали посты, выставленные комбатом Клычко.

– Как там фрицы? – спросил он. – Не тревожат?

– Пока молчат, – ответил сержант, старший патруля. – Ракеты запускают, опасаются атаки.

Бакулин ужинал не один. Здесь находился комбат Клычко с одним из своих командиров рот. Подвыпивший майор обнял Карелина:

– Ну, ты молодец! Ребята рассказывали, как вы немецкую батарею раздолбали. Лихо сработали.

– Брось, Петр Максимович, – отмахнулся Павел. – Батарея, конечно, сильная была, но не слишком поворотливая. И обошлась она нам дороговато – шестьдесят убитых и раненых. Самоходка Геннадия Рыбянченко вместе с экипажем сгорела. Так что хвалиться нечем.

Юрий Бакулин кисло улыбнулся, а его помощник разлил в кружки разбавленный спирт. Выпили, закусили трофейными сардинами и паштетом. Не к месту был сейчас этот ужин. Строительство переправы еще не закончено. Немцы хоть и получили по зубам, но могут ударить в любой момент.

– А где командир полка? – спросил Карелин.

– Ушел на переправу, встречать остальные батареи, – поторопился сообщить помощник Бакулина.

– Не бойся, имеем право отдохнуть, – закуривая папиросу, сказал Бакулин. – Заслужили.

Павел хотел заметить, что Борис Прокофьевич Тюльков к таким мелочам не цепляется, но промолчал. Разговор не клеился. Павел чувствовал себя не в своей тарелке. Кое-как отсидев с полчаса, заторопился:

– Извини, Юрий Акимович. Сам знаешь, в батарее всего три машины остались. Душа неспокойная. – А ты береги технику и под удары не подставляй, – слегка заплетающимся голосом, назидательно проговорил Бакулин.

Старший лейтенант снова промолчал. Ни к чему и дальше обострять отношения. Вместе с ним поднялся и направился к себе комбат Петр Клычко:

– Надо глянуть, а то фрицы что-то замолкли.

Однако ночь закончилась благополучно. Саперы восстановили переправу. По шатким бревнам медленно потянулся поток машин и людей. Механизированный корпус втягивался на плацдарм, готовясь с ходу продолжить наступление.