Промзона Латынина Юлия

Мансур тоже был в гостинице: их видели на террасе кафе вместе с Панасоником, и нельзя сказать, чтобы разговор этот был мирный. Закончился разговор тем, что Панасоник перемахнул через ограду, прыгнул в джип и поехал в заводоуправление Павлогорского ГОКа.

В заводоуправлении Панасоник пробыл четыре часа. Что он там делал, «наружка», натурально, не знала. Самарин позвонил охранникам в заводоуправлении. Те сказали, что Панасоник действительно приезжал и просился на прием к Ахрозову. Его пустили в предбанник, где он и просидел с шести до десяти. Он бы сидел и дольше, но пришла охрана и сказала, что рабочий день кончается, а Ахрозов сорок минут как уехал в аэропорт.

Домой Панасоник вернулся в одиннадцать вечера, – и по мере того, как Висягин и Крупцов приближались в своем отчете к этому моменту, глаза их становились все блудливее, а голоса – все тише.

По инструкции «наружка» должна была заехать в поселок и караулить Панасоника до упора, пока эстафету в девять утра не примет следующий экипаж.

Но Крупцов и Висягин решили схитрить. Как только в доме погас свет, парочка отвалила в кабак – попить пивка. Они собирались вернуться, но сладкая жизнь затянула ментов. В кабаке образовались несколько знакомых, кто из милиции, а кто и совсем наоборот. Началось веселье, жизнь заиграла яркими красками и пивной пеной. Расползлись к пяти утра: Крупцов и Висягин поехали к приятелю отсыпаться, а часам к девяти появились на точке и храбро отрапортовали, что подопечный их спал у себя дома сном праведника, и что никто к нему не являлся.

В три часа восемнадцать минут обыск был прерван одним незначительным происшествием.

Около дома Панасоника остановился белый, как антарктический лед, «Мерседес», и из него выскочили два стокилограммовых бугая. Один из бугаев цыкнул на журналистов, слетевшихся к дому, как мухи к початой дыне, а другой почтительно отворил заднюю дверцу машины. Оттуда высадился пожилой человек в черной рубашке и с лицом морщинистым, как косточка от персика. Амбалы расчищали ему путь, как ликторы – римскому консулу. Это был ни кто иной, как босс Панасоника и главный бандит Павлогорска – Артем Мансуров по кличке Мансур.

Мансур вошел в дом и начал подниматься на второй этаж. Навстречу ему по лестнице менты волокли мертвого мишку. За мишкой спускался Самарин.

– Где Леша? – спросил Мансур.

Самарин приложил руки ко рту и заорал на весь дом:

– Гридин, покажи!

Мансур молча поднялся за лейтенантом Гридиным на второй этаж. Братки шли за ним след в след. Леша Панасоник по-прежнему лежал в постели. Рядом суетился эксперт. Крови было так много, что кое-где она не впиталась в простыни, а застыла багровыми лужицами, и лужицы эти сверкали, отражаясь в фотовспышках. Очень много крови вытекло из мишки.

Когда Мансур спускался обратно, он увидел, что начальник павлогорского РУБОП сидит в холле на кадке с пальмой и пьет пиво.

– Привет, Мансур, – сказал Самарин, – спасибо, что заехал. У меня к тебе вопрос.

– Ну?

– К тебе Панасоник вчера приезжал?

– Не помню.

– А «наружка» говорит, что заезжал. Он сначала по городу ездил, у Минтая деньги просил, а потом к тебе поехал.

– Зачем ему деньги-то собирать?

– А он тебе был должен, за партию героина. Ту, которую мы изъяли. В Доме Культуры. Вы о чем говорили?

– Ни о чем. Олежек, какой героин? Ты меня знаешь, я героином не торгую. И о Доме Культуры я впервые слышу.

– А у меня есть такие данные, что вы говорили о его проблемах. Он сказал, что это ты его втравил в драку с комбинатом. Ты сказал, что это проблемы Панасоника, а он ответил, что если ты ему не поможешь, он сдаст всю вашу гоп-компанию.

– Это кто ж тебе, Олежек, так наврал? Нехорошо ментам врать, а вот поди ж – наврали.

Самарин поднял за хлястик мобильный телефон.

– Панасоник.

– Не понял.

– Панасоник от тебя поехал в заводоуправление. К Ахрозову. Просидел там четыре часа, Сережа его не принял. Он поехал домой. Позвонил мне. Он мне все это и выложил. Ну, я ему сказал, что мы поговорим. Сегодня.

– Жаль, – сказал Мансур, – что он уже не может эту хрень подтвердить.

– Ты не понял, Мансур. Мой телефон на контроле. Все звонки пишутся.

Когда Мансур вышел из дома, к нему на пороге подскочил корреспондент областного канала.

– Господин Мансуров, – сказал корреспондент, – вы кого-нибудь подозреваете в этом убийстве?

– Я никого не подозреваю, – сказал Мансур, – я только знаю, что у меня был друг Алексей Исханов. И что новоявленная служба безопасности Павлогорского ГОКа вкупе с городской милицией травили его последние несколько месяцев. Что они завели против Леши дела, что они подкидывали ему наркотики, арестовывали его, выселили из дома. И когда он не сдался, не пошел на компромисс со ставленниками олигархов в правоохранительных органов, он был застрелен.

Мансур повернулся от камеры и сел в машину. Оператор, повернувшись, долго снимал, как Мансур отъезжает от дома в сверкающем белом «Мерседесе».

Воскресенье приносит крупному российскому менеджеру массу приятных моментов. Вместо отглаженного пиджака можно надеть спортивный свитер, встречи из офиса перенести в ресторан или лобби отеля, а самое рабочий день закончить часам так к пяти-шести вместо одиннадцати вечера.

Не избежал всех этих мелких радостей жизни и Черяга: спустя два часа после разговора с Извольским, отдохнувший и посвежевший, он сидел в казино гостиницы «Кремлевская».

Здешнее казино было небольшим и вызывающе элитарным – ничего похожего на бесконечные, напоминающие сборочный конвейер столы какого-нибудь развлекательного комплекса «Кристалл».

Игровых столов было всего три, сразу за ними располагался небольшой бар, а оттуда лесенка вела наверх, в VIP-зал. Денег постояльцы казино не считали, имея обыкновение оставлять в нем не меньше десяти тысяч зараз, а лишних посетителей не бывало уже потому, что за вход причиталась сотня баксов.

Черяга оказался в «Кремлевской» из-за зама генпрокурора, назначившего ему встречу в этом месте. Бывший сослуживец Черяги любил поиграть в рулетку и при случае всем рассказывал, как однажды выиграл в «Кремлевской» двести тысяч долларов. В другой раз он оставил там же семьсот пятьдесят тысяч.

Денис и чиновник обсудили все интересовавшие их дела, а потом зам. генпрокурора извинился и, подхватив тарелку с заказанными бараньими ребрышками, отбыл к зеленым столам. Черяга распорядился, чтобы его машину подали к выходу, и охранник отдал ему отложенный на время разговора мобильник. Мобильник немедленно начал орать.

– Какие люди!

Кто-то ударил Черягу по плечу и бесцеремонно плюхнулся рядом.

Черяга обернулся.

Человек, усевшийся в кресло, выглядел лет на сорок. У него было невысокое, поджарое тело, узко посаженные глаза и твердый подбородок скобкой. Черные волосы его были коротко стрижены, открывая две небольших ранних залысины на висках и смешно оттопыренные уши. При взгляде на эти узко посаженные глаза Денис всегда вспоминал, что у травоядных глаза расположены ближе к ушам, чтобы как можно лучше видеть все потенциальные источники опасности, а вот у хищников – ближе к носу, чтобы как можно лучше видеть хвост жертвы.

Человека, севшего рядом с Денисом, звали Степан Бельский – он был лидером одной из крупнейших российских преступных группировок и партнером Цоя.

Степан Дмитриевич Бельский был силен, хитер и везуч: он выжил в девять лет, заблудившись в сибирской тайге, побеждал во всех школьных драках, и уцелел в 1983-м, когда пилотируемый им МиГ развалился на части над афганскими горами от прямого попадания «стингера». Ему посмертно пожаловали Героя Советского Союза. Через девять месяцев покойник объявился в расположении части в белоснежной чалме, американской «М-1» за плечами, и с навыками, которым обычно не обучают летчиков.

В начале его криминальной карьеры новенькая «Девятка», в которой сидел он сам и трое пьяных членов его бригады, лоб в лоб столкнулась с «КамАЗом». Все, кто сидел в «Девятке», погибли на месте, кроме Бельского. Бельского выбросило через лобовое стекло в сугроб, и он отделался сломанной рукой.

Спустя полтора года рядом с его «БМВ», ехавшим за город, взорвалась дряхлая «Шестерка», набитая тротилом и железными шариками величиной с яйцо. Машину сопровождения смяло, как использованную прокладку. Бельский ехал на заднем сиденье, вместе с очередной женой, с которой он развелся через три года. По пути на дачу Бельский спустил с жены трусики, и они занялись любовью. Головы обоих оказались ниже спинки сиденья, и стальные шарики, пробив броню, пролетели над Бельским. Один разворотил плечо водителю, другой угодил в голову бойцу на переднем сиденье.

Через три дня, когда павших бойцов отпевали в церкви, возле паперти остановился старенький «Фольксваген», и из него вышел человек с чемоданчиком в руке. В чемоданчике лежал заряд тротила, способный разнести церковь на кирпичики. Человек находился в тридцати шагах от входа, когда радиовзрыватель сработал: видимо, от чужого пульта сигнализации.

Чудовищный план, который в случае удачи уничтожил бы всех, находившихся в церкви, должен был убедить Бельского, что покушение – дело рук сторонней организации: как раз в это время Бельский задрался с ореховскими. Поэтому после отпевания он поехал на квартиру Лехи Никодимова, своего ближайшего друга, который пять лет провел в тюрьме и, освободившись два месяца назад, был недоволен своей уменьшившейся ролью в группировке. Никодимов сказал:

– Надо поговорить. Только без ребят, потому что есть у меня впечатление, что кто-то из пацанов стучит.

Никодимов тоже, разумеется, был в церкви.

Они приехали в небольшую двухкомнатную квартиру Никодимова и прошли в маленькую кухню с круглым столом и розовенькими занавесками на окнах. На столе лежала папка с документами, тщательно перевязанная тесемками, а перед столом стояла тяжелая винтовая табуретка со стальной ножкой.

– Почитай это, – сказал Никодимов, – а я сейчас еще кое-что принесу.

Никодимов исчез в соседней комнате, а Степан сел на табуретку и принялся развязывать тесемки.

Как только он склонился над папкой, из соседней комнаты бесшумно появились двое: Леха Никодимов и его брат. Никодимов вынул топор и изо всей силы лезвием саданул по макушке Степана. Бельский рухнул лицом на стол, не издав ни звука. Брат Никодимова осторожно ткнул его ножом в шею, но Бельский не шевелился.

– Готов, – сказал Никодимов.

В ванной у них были припасены три полиэтиленовых мешка и топор. Никодимов с братом намеревались разделать Бельского на окорочка и схоронить где-нибудь ночью, а остальным членам группировки они бы сказали, что Бельский решил скрываться до конца боевых действий. Война с ореховскими позволила бы Никодимову вновь завоевать утраченное лидерство. Через два года о Бельском бы никто и не вспомнил.

В следующую секунду Бельский выпрямился. Под левой его рукой оказался небольшой переносной телевизор, который показывал шоу с собаками. Выпрямляясь, Бельский схватил телевизор и швырнул его в окно. Телевизор пробил стекло, сорвал занавески, и рухнул на проезжую часть в десяти метрах от дома, мало что не на крышу пасшей Бельского «наружки».

Затем Бельский встал и сгреб бывшую под ним табуретку. Это была винтовая табуретка с тяжелым стальным стволом, и весила она килограммов десять. Табуретка была уже вся липкая от крови, так как Бельский был без сознания почти полторы минуты. Бельский обернулся и увидел, что за ним на пороге кухни стоят Никодимов и его брат Николай. Глаза у обоих были круглые от ужаса и изумления. Леха Никодимов держал в руках топор, а брат трясущимися руками полез за пистолетом.

Бельский размахнулся и швырнул табуретку в Николая. Тяжелая стальная ножка пробила ему переносицу, и Николай умер на месте. Леха заорал и ударил Бельского топором. Степан поймал его руку, зажал под мышкой и переломил пополам. Никодимов упал на пол, а Бельский сел на него верхом и стал душить. Кровь заливала ему глаза, и он терял сознание.

– Врешь, – прошептал Никодимов, – ты сейчас подохнешь.

В эту минуту дверь в квартиру с шумом обрушилась, и внутрь ворвались трое оперативников, следивших за Степаном с утра. Как только из окна квартиры, которую они пасли, вылетел телевизор, оперативники поняли, что дело неладно.

На память об этом происшествии Степану Бельскому остался шрам, пересекавший голову от макушки и до затылка. Ему удалили часть мозга, и врачи с тревогой ожидали последствий. Однако рана никак не затронула умственных способностей хитрого и везучего бандита. Единственным ее следствием было то, что со времени этого ранения у Бельского больше никогда не болела голова.

Пока Степан лежал в больнице, бойцы Бельского перебили остатки мятежников, и первенства его больше никто не оспаривал. А еще очень скоро легендарное время перестрелок сошло на нет, все обзавелись десятками милицейских охранников и перестали лично бить морды должникам.

Бельскому стало скучно.

Он просаживал огромные деньги в казино, катался на горных лыжах и увлекался затяжными прыжками с парашюта, но все это было не то. Скука не проходила.

Последняя из выходок Бельского окончилась бы жутким скандалом, стань о ней известно в прессе. Лидер одной из крупнейших российских группировок, прославившийся враждой со «зверями», бывший летчик, герой Советского Союза, взял на полное довольствие один из авиационных полков, воевавших в Чечне.

До Степана средний налет боевых летчиков в полку составлял десять часов в год; молодые парни метались в небе, как необученные жаворонки, сбрасывали бомбы куда придется и как-то даже не смогли разбомбить караван из сорока грузовиков.

Никто не знал достоверно, на каких именно условиях была оформлена эта добровольная помощь российской армии, поговаривали, что Бельский сам под чужим паспортом был приписан к полку и даже совершал боевые вылеты. Летчики начали нормально питаться; керосина вдруг появилось море, летчики выбирали прицельные объекты для бомбометания и однажды, в течение десяти минут, грамотно используя предоставленные кем-то данные разведки и аккуратно выполняя команды ведущего, – разнесли колонну боевиков, спешивших на выручку запертого в мешок Хаттаба.

После этого штабной генерал, выросший на пропагандистской работе, получил от Хаттаба шестьсот тысяч долларов и открыл боевикам коридор. Бельский, черный от грязи и загара, в оборванном летном комбинезоне, явился в штаб и стал разговаривать с генералом примерно тем же тоном, с которым он стал бы разговаривать с накосорезившим коммерсантом.

– Ты как со мной разговариваешь, капитан, – возмутился штабной генерал, – да я тебя… да ты у меня…

Бельский ласково взял генерала за шкирку и оторвал от пола.

– Я не капитан, я Степан Бельский, – сказал человек со звездочками капитана ВВС, – а ты покойник, понял?

Скандал был оглушительный. Бельский вылетел из Чечни, а генерал – из армии. Одна из крупнейших российских финансовых групп вздохнула с облегчением – Константину Цою вовсе не улыбалось лишиться своего партнера и друга. Мирил Бельского и генерала один из заместителей администрации президента.

После этого Бельского захватила новая идея: он стал водить дружбу с молодыми конструкторами и летчиками-испытателями, упросил Цоя отдать ему Черловский авиазавод и стал всерьез финансировать разработки истребителя пятого поколения. НИИ Приборостроения получил от него пятнадцать миллионов долларов на доработку активной фазированной решетки, ЛИИ им. Громова – бесплатное авиационное топливо, Московский авиационный институт – стипендии для лучших студентов. Ради самолетов Бельский был готов даже договариваться с Цоем об уменьшении своей доли в общем бизнесе группы «Сибирь».

Бельский с Черягой познакомились достаточно случайно, – их представили друг другу общие друзья на каком-то австрийском горнолыжном курорте. Денис и Степан употребили на двоих шесть литров пива и успели за пивом обсудить все на свете, начиная от качества австрийских сосисок и кончая охотой на кабана. Не говорили они только о бизнесе – своего хозяина и своего партнера. Денис был приятно поражен холодным здравомыслием Бельского, а Степан высказался в том смысле, что «мусор, он, конечно, всегда мусор, а так приличный парень».

Бельский часто появлялся в казино, благо «Кремлевская» вся, начиная лощеным швейцаром в подъезде и кончая последней кухонной девкой, принадлежала ему. Но сейчас он видимо пренебрег игрой и бесцеремонно шлепнулся в кресло рядом с Черягой.

– Что там у вас стряслось с Альбиносом? – спросил Бельский.

– Ничего, – ответил Денис.

Он меньше всего хотел, чтобы Бельский взялся посредничать в конфликте с Цоем. Посредничество Бельского стоило обычно половину бизнеса.

– А что такое шахта имени Горького?

– А… это… Дерьмо собачье… – сказал Денис. – Убыточное производство. Нам там обломился небольшой пакет акций, мы поглядели, поняли, что прогорим, и съехали оттуда. Не знаю, зачем Альбинос его взял. Надеюсь, ты не в доле? А то это все равно что прииски в Якутии покупать. Бельский сморгнул.

Покупка золотого прииска «Лихоборский» в республике Якутия-Саха была одной из самых неудачных операций группы Цоя. Во-первых, в борьбу за прииск неожиданно вмешалась куча народу, и группе – редчайший случай в истории российской приватизации – пришлось выложить за прииск довольно солидную сумму. Был 1994 год, денег тогда у группы было меньше, чем сейчас, и в целом их можно было истратить с большей пользой. Во-вторых, цена золота на мировом рынке вскоре упала, расчетную окупаемость пришлось пересмотреть, и прииск из рентабельного превратился в убыточный. В-третьих, когда группа явилась в Якутию, ее на прииске встретили местные бандиты, разбираться с которыми пришлось Бельскому. Бельский потратил кучу денег и людей, разобрался, – и тут оказалось, что разработка месторождения все равно нерентабельна, и ему пришлось бесславно убраться из Якутии, как Наполеону из России, оставив завезенную технику местным морозам, оленям и бандитам.

Рассказывали, что прииск в Якутии был куплен именно по настоянию Бельского, который в силу своего бандитского происхождения в производстве тогда не рубил, зато знал, что золото – это вещь. После этого между Бельским, Цоем, и еще одним южнокорейским партнером состоялся продолжительный разговор, вследствие которого Степан Дмитриевич Бельский больше никогда никаких самостоятельных решений о покупке и продаже промышленных владений группы не принимал.

При упоминании Якутии по скулам Бельского заходили желваки, он насупился и сказал:

– А я слыхал, что дело было по-другому.

Денис вопросительно поднял брови.

– Я слыхал, – сказал Бельский, – что у вас там был контрольный пакет, ну, часть пакета была записана на вашу тамошнюю крышу, и когда Альбинос увидел, что вы устроили с шахтой, он был такой злой, что крыша ваша залетела в СИЗО.

Эти слова Денису до крайности не понравились. Одно дело – спереть у соседа тряпку, о которую на дворе ноги вытирали. Тряпку, конечно, жалко, но можно как-то перетерпеть. А вот если при этом ходить и рассказывать, что ты не тряпку у дверей спер, а вломился в квартиру и гробанул сейф с фамильными бриллиантами…

– Рылом Царандой не вышел, чтобы крышу держать АМК, – ответил Денис, – это все равно что сказать, что ваша крыша живет в Якутии. Нам от этой шахты были одни убытки…

– А что ж вы за нее деньги просили?

– А что ж мы, дураки даром отдавать, если можно за деньги впарить?

– Привет, Денис!

Денис оглянулся. Сзади, в шикарном свитере от Кензо и мягких вельветовых брюках, стоял полпред Ревко.

– Видел я ваш вертолет, – сказал Ревко, – мечта, а не вертолет! Будь у нас десять лет назад такие, мы бы Афган как муху придавили!

Денис и Бельский встали.

– Вы знакомы? – спросил Денис.

Полпред усмехнулся.

– Мы со Степаном в прошлом году охотились. Степан-то на спор промазал, а я трех уточек влет подстрелил. Я ему и говорю: «Это, парень, тебе не в темном подъезде из пистолета в затылок стрелять, тут навык нужен».

Лицо Бельского осталось совершенно невозмутимым. Госчиновник оскорблял его, и оскорблял намеренно. Степан давно уже ни в кого не стрелял из пистолета, разве что в Чечне – но и там дело наверняка происходило не в подъездах, ибо чеченские подъезды давно пали жертвой антитеррористической операции. В любом случае напоминание о собственном генезисе хозяину «Кремлевской» было так же неприятно, как было бы неприятно светлейшему князю Медичи напоминание о том, что три золотые шара на его гербе суть ни что иное, как тючки с шерстью, перевозившиеся предками из Милана во Флоренцию.

– Я не чекист, – ответил Бельский, – не люблю охотиться на тех, кто не может стрелять в ответ.

– А что твой «Сапсан», он будет на выставке?

– Обязательно.

– А я слыхал, что он у тебя еще ни разу не взлетел.

– Я сам на нем летал.

– Не боишься? Говорят, эта ваша этажерка в каждом полете ломается.

– Лучше погибнуть в небе, чем жить в канаве, – ответил Бельский.

Полпред обернулся к Денису.

– Пойдем, Денис Федорович, у меня есть к тебе предложение. И, не дожидаясь ответа, зашагал к выходу из казино, туда, где в длинном холле располагался один из лучших московских японских ресторанов. Денис повернулся и пошел за полпредом.

– Зря вы так, – сказал Денис.

Полпред помолчал. А потом вдруг сказал вполголоса:

– Степан Бельский – убийца, преступник и негодяй. Таким, как он, не будет места в новой России.

Бельский задумчиво глядел им вслед. На свете было много дичи повкусней АМК, и ему категорически не нравилась драка между Цоем и Извольским. Он подсел к Денису, чтобы предложить ему переговоры. Но после слов о Якутии предложение мира было бы воспринято как проявление слабости. Ни за что и ни при каких обстоятельствах Бельский не хотел, чтобы его заподозрили в слабости.