Становление психологии деятельности Леонтьев Алексей

Ранние работы А.Н. Леонтьева и его путь к психологии деятельности

Прорыв во второй половине 1980-х гг. идеологического «железного занавеса», во многом отгораживавшего советскую гуманитарную науку, в том числе психологию, от мировой, вызвал закономерный взрыв интереса к ранее запретным плодам – зарубежным психологическим теориям и методическим подходам. Освоение мирового наследия сопровождалось утратой интереса к, казалось, уже приевшимся отечественным подходам и теориям, которые в какой-то момент стало модно рассматривать как наследие тоталитарной идеологии. Но прошло десятилетие, пена осела, и в последние несколько лет отчетливо стало заметным возрождение интереса к теоретическому и методологическому наследию отечественных авторов. Во многом это совпало с рядом столетних юбилеев ведущих отечественных психологов – Л.С. Выготского (1996), Б.В. Зейгарник (2000), П.Я. Гальперина (2002), А.Р. Лурия (2002), в связи с которыми проводились большие международные конференции. Но интерес к научному наследию ведущих отечественных ученых носит отнюдь не только юбилейный характер; вот уже четвертый год в Психологическом институте РГГУ проводятся ежегодные чтения памяти Л.С. Выготского, в стране издаются и переиздаются (и пользуются большим спросом) книги Л.С. Выготского, Б.М. Теплова, А.Н. Леонтьева, А.Р. Лурия, С.Л. Рубинштейна, А.Ф. Лазурского, Б.Г. Ананьева, В.М. Бехтерева, П.Я. Гальперина, Б.В. Зейгарник и других создателей отечественных традиций в психологии.

В этом году мы отмечаем столетие Алексея Николаевича Леонтьева, одного из тех ученых, кто в наибольшей степени определил облик советской и российской психологии второй половины ХХ в. Несмотря на то, что его работы продолжают оставаться основой учебных программ по общей психологии и психологии развития, большинство из них не переиздавались около 20 лет, за исключением сборника трудов по филогенезу психики[1]. Семья и ученики А.Н. Леонтьева, однако, после его смерти продолжали работу над его научным архивом, в котором сохранилось много неопубликованных работ, имеющих не только историческое, но и немалое теоретическое значение. Не один десяток рукописей из архива А.Н. Леонтьева был опубликован за эти годы в научных журналах и сборниках, а также в двухтомнике его избранных произведений[2] и в сборнике, полностью состоявшем из работ, при жизни не публиковавшихся[3]. Недавно при поддержке Института «Открытое общество» был также издан его курс лекций по общей психологии[4]. В 2001 г. в ФРГ вышел сборник ранних произведений А.Н. Леонтьева под редакцией Г. Рюкрима с предисловием Е.Е. Соколовой[5]. Настало время для подготовки выверенного и представительного собрания всех основных научных трудов А.Н. Леонтьева.

Данное издание представляет собой первый том такого собрания; полностью осуществить этот проект предполагается до конца десятилетия. Принцип формирования томов избран смешанный, тематически-хронологический, – с тем, чтобы каждый том представлял собой самостоятельный завершенный гештальт. Данный том, посвященный становлению собственной психологической программы А.Н. Леонтьева, охватывает период с середины 1920-х до конца 1930-х гг. и включает его ранние работы; в него также вошли три поздние статьи, в которых автор ретроспективно повествует об этом периоде.

Для ученых именно ранние работы того или иного автора могут зачастую дать для понимания его концепции (и механизмов научного творчества вообще) намного больше, чем его поздние «классические» произведения, в которых все уже «причесано» и «приглажено».

Многие из работ, включенных в настоящий том, не были опубликованы автором в свое время – они либо были обнародованы в последние два десятилетия, уже после смерти автора, либо (таких немало) публикуются в этом издании впервые. А.Н. Леонтьев не отличался «легким пером». Чеканный стиль его научных статей давался ему непросто; он был чрезвычайно требователен к себе и подолгу работал над каждым текстом, зачеркивая и правя его, и не спешил отдавать недостаточно доработанные, по его мнению, работы в печать. К тому же, когда речь идет о наследии ученого, становление которого пришлось на 1920—30-е гг., к чисто научному примешивается еще и политико-идеологический контекст. Целый ряд текстов тех времен не были опубликованы не потому, что они не были предназначены для публикации, и не потому, что автор не считал их достойными, а потому, что по тем или иным причинам (порой малосущественным) они не вписывались в господствующую идеологическую линию (а чаще конъюнктуру) и публикация их была невозможна.

Содержание данного тома разбито на несколько разделов. В раздел «Исследования высших психических функций» вошли работы, выполненные в русле культурно-исторического подхода Л.С. Выготского, к которому Леонтьев примкнул в конце 1920-х гг. Раздел «Диалоги с Выготским» охватывает период с 1932 по 1937 г., когда Леонтьев, развивая идеи Выготского, начал дискутировать с ним о наиболее перспективных путях развития культурно-исторического подхода. Раздел «Становление идеи деятельности» содержит работы 1933–1935 гг., в которых постепенно вырисовывались контуры того, что впоследствии станет известным как деятельностный подход в психологии. Раздел «Итоги» представляет обобщающие тексты 1938–41 гг., в которых А.Н. Леонтьев формулирует методологические и теоретические основы своего подхода. Наконец, последний раздел содержит ретроспективный анализ А.Н. Леонтьевым событий и научных дискуссий этого периода.

Научный путь А.Н. Леонтьева начался сразу после завершения его учебы на философском отделении ФОНа – факультета общественных наук Московского университета (1921–1923), где он стал специализироваться в области психологии. Факультет общественных наук был организован в Московском университете в 1919 г. на базе бывшего историко-филологического факультета; при нем действовал Психологический институт, который возглавлял его основатель Георгий Иванович Челпанов (1862–1936). Благодаря усилиям Челпанова система обучения в Институте давала как глубокое теоретическое образование, так и хорошую экспериментальную подготовку на базе лучших в то время в мире приборов, изготовленных на заводах Цейса. Именно под влиянием Г.И. Челпанова Леонтьев стал специализироваться в области психологии. В студенческий период А.Н. Леонтьев проявлял особый интерес к проблеме эмоций, которой была посвящена его дипломная работа, выполненная под руководством Челпанова.

С 1 января 1924 г. А.Н. Леонтьев работает в Психологическом институте на правах сотрудника (его оставили в институте «для подготовки к профессорской деятельности»). Должность, которую занимал Леонтьев, – научный сотрудник второго разряда – была внештатной, т. е. зарплаты он не получал. А.Н. Леонтьев работал фактически под руководством пришедшего в Институт годом раньше А.Р. Лурия (1902–1977), заведовавшего Лабораторией исследования аффективных реакций. В этой лаборатории занимались изучением времени и интенсивности моторных реакций при различных функциональных состояниях, в частности в условиях аффекта. Как позже вспоминал Лурия, Леонтьев стал «его руками», обнаружив незаурядную изобретательность в техническом обеспечении экспериментов, при проведении которых экспериментатор мог даже не присутствовать.

Встреча с Л.С. Выготским, который работал в Психологическом институте с 1924 г., стала решающим событием в жизни Леонтьева – по его собственному признанию, он пришел к Выготскому «методологически пустым»[6]. Именно Выготский стал для А.Н. Леонтьева в психологии тем Учителем, о котором мечтает каждый молодой ученый. Научная программа Л.С. Выготского базировалась на марксистской философии. Путь построения новой системы психологической науки Выготский видел не в прямом приложении отдельных вырванных из контекста положений марксизма к психологической эмпирии, а в создании психологического «Капитала», т. е. конкретно-научной «философии психологии» (общей теории и методологии психологической науки) с опорой на марксистскую методологию. Культурно-историческая концепция Выготского была первой попыткой создания такой общепсихологической теории. По некоторым воспоминаниям, первая ее схема существовала уже к концу 1924 – началу 1925 г.[7]

Концепция Л.С. Выготского этого периода его творчества хорошо известна. Тем не менее напомним основные ее положения, поскольку именно их экспериментальной разработке главным образом посвящены работы А.Н. Леонтьева, опубликованные в первом разделе данного тома.

«Альфой и омегой» научного творчества Л.С. Выготского была проблема сознания. По мнению Леонтьева, сознание было «открыто» Выготским для конкретно-научного изучения. Современная Выготскому традиционная психологическая наука, называя себя «психологией сознания», никогда не была ею, так как сознание выступало в ней как нечто бескачественное, имеющее лишь «формальные» характеристики (большая или меньшая ясность, больший или меньший объем и т. п.). В концепции Выготского сознание предстало не как «непосредственная данность», а как вещь принципиально иного («сущностного») порядка. Свойства сознания следует объяснять специфическими особенностями образа жизни человека в его «человеческом» мире. «Системообразующим» фактором жизни человека является прежде всего трудовая деятельность, опосредствованная орудиями различного рода. Гипотеза Л.С. Выготского заключалась в том, что психические процессы изменяются у человека так же, как изменяются процессы его практической деятельности, т. е. они тоже становятся опосредствованными. Но сами по себе орудия, являясь вещами «непсихологическими», не могут опосредствовать психические процессы. Следовательно, должны существовать особые «психологические орудия» – «орудия духовного производства». Этими психологическими орудиями являются различные знаковые системы – язык, математические знаки, мнемотехнические приемы и т. п.

Знаковая система (знак) представляет собой средство, выработанное человечеством в процессах общения людей друг с другом. Это средство (инструмент) воздействия, с одной стороны, на другого человека, а с другой – на самого себя. В школе Л.С. Выготского исследования знака начались именно с изучения этой его «инструментальной» функции. Первоначальная форма существования знака – всегда внешняя. Затем знак превращается во внутреннее средство организации психических процессов, которое возникает в результате сложного поэтапного процесса «вращивания» знака. Одновременно это означает и «вращивание» отношений между людьми. Если первично «приказ» (например, запомнить что-либо) и «исполнение» (само запоминание) разделены между двумя людьми, то затем оба действия выполняются одним и тем же человеком.

Необходимо выделять две линии психического развития ребенка – «натуральное» и «культурное» развитие. «Натуральные» (исходные) психические функции индивида по своему характеру являются непосредственными и непроизвольными, обусловленными прежде всего биологическими факторами (органическим созреванием и функционированием мозга). В процессе овладения системами знаков субъектом (линия «культурного развития») натуральные психические функции превращаются в новые – высшие – психические функции, которые характеризуются тремя основными свойствами: 1) социальностью; 2) опосредствованностью; 3) произвольностью. При этом в процессе культурного развития изменяются не только отдельные функции – возникают новые системы высших психических функций, качественно отличные друг от друга на разных стадиях онтогенеза (сознание имеет «системное строение»). Так, по мере онтогенетического развития восприятие ребенка освобождается от своей первоначальной зависимости от аффективно-потребностной сферы человека и начинает вступать в тесные связи с памятью, а впоследствии и с мышлением. Таким образом, «первичные» связи между функциями, сложившиеся в ходе эволюции, заменяются вторичными связями, построенными «искусственно» – в силу овладения человеком знаковыми средствами. Важнейшим принципом психологии Л.С. Выготского является принцип историзма, а главным методом исследования высших психических функций выступает метод их формирования.

Эти положения культурно-исторической концепции Л.С. Выготского сложились в более или менее целостную систему к 1927—28 гг. К этому времени он стал безоговорочно признанным идейным лидером «тройки» Выготский – Лурия – Леонтьев и начались исследования, направленные на экспериментальную разработку нового подхода. Большой цикл экспериментальных работ А.Н. Леонтьева (только в исследованиях памяти приняли участие около 1200 испытуемых разных возрастных групп), которые были в основном завершены, как свидетельствует датировка экспериментальных протоколов, к 1928 г. и опубликованы в монографии «Развитие памяти» (1932; см. наст. изд., с. 27–198), а также в нескольких небольших работах (см. с. 207–228 наст. изд.), послужил, по общему признанию, главным экспериментальным обоснованием культурно-исторической теории на первом этапе ее развития.

Рассмотрим основные положения книги «Развитие памяти».

В центре ее оказались два важнейших психических процесса – память и внимание (большая часть книги посвящена памяти). В ней Леонтьев еще полностью разделяет положение Выготского о двух линиях развития психических процессов – натуральной и культурной, с чем позже полемизировал. Механизм непосредственного и непроизвольного запоминания основывается на механизме запечатления и воспроизведения следов, присущем и человеку и животным. Достаточно какого-нибудь случайного стимула, чтобы механически зафиксировавшиеся следы воскресли в памяти. Эта форма называется «натуральной биологической» памятью и отождествляется Леонтьевым в этой книге с физиологическими процессами; впоследствии он от этого отождествления отказался. Высшие формы памяти имеют другие свойства и строятся иначе. Они носят произвольный и опосредствованный характер, по происхождению социальны и историчны. Сущность обеих форм памяти раскрывается Леонтьевым не только на основе обобщения известных к тому времени в психологии исследований, но и на примере его собственных экспериментов. При анализе внимания, которому посвящена четвертая глава книги, А.Н. Леонтьев придерживается в целом того же подхода.

Впрочем, А.Н. Леонтьев довольно быстро внес коррективы в эту точку зрения, что отражено в одной из работ, которая также публикуется в настоящем сборнике (с. 226–228). Речь идет об «инструктивном письме» семинария по изучению психологии «культурно-своеобразных» народностей СССР, опубликованном в 1930 г. В нем прямо говорится о необходимости психологического исследования памяти на нижних ступенях развития, и качественное своеобразие памяти на этих этапах объясняется не какими-либо органическими причинами, а своеобразием решаемых субъектом психологических задач; при этом Леонтьев прямо утверждает, что «различные требования, которые предъявляют жизненные условия к памяти и восприятию человека, порождают и различные их формы» (наст. изд., с. 226). Ушел А.Н. Леонтьев и от идеи тождественности «натуральных» психических процессов у животных и человека. Если в рассматриваемый период такой была общая точка зрения всей школы Л.С. Выготского, то впоследствии А.Н. Леонтьев и другие авторы постоянно подчеркивали существенные отличия не только высших, но и «низших» процессов человеческой психики от соответствующих образований в психике животных. Проблему соотношения высших и низших форм памяти Леонтьев решает диалектически: возникая на основе низших, высшие формы памяти несут их в себе «в снятом виде» и в то же время не сводятся к ним: «надстраиваясь над старой формой, всякая новая форма неизбежно изменяет форму ей предшествующую… старые формы продолжают не только сосуществовать с новыми формами, но и содержатся в них, образуя их натуральную основу» (наст. изд., с. 100, 118).

Развитие высшей формы памяти, как утверждает Леонтьев, идет по двум линиям – отдельным, но взаимосвязанным друг с дугом. Это развитие происходит, во-первых, по линии усовершенствования внешних средств запоминания (в истории человечества эта линия прослеживается прежде всего в появлении и развитии письменности, и она не является здесь предметом исследования); во-вторых, по линии развития собственно высшей логической памяти, что одновременно ведет к соответствующему «ослаблению» «естественной» памяти. Необходимость перехода к опосредствованной памяти возникает при решении субъектом новых задач в условиях коллективной совместной деятельности (общество поручает индивиду что-либо запомнить). Аналогично для решения специальных общественных задач возникает и произвольное внимание.

Один из графиков, в наглядной форме представивший результаты некоторых проведенных под руководством А.Н. Леонтьева экспериментов, получил название «параллелограмм развития» (см. наст. изд., с. 83, 85) и вошел во многие учебники психологии. Этот график представляет собой обобщение результатов прежде всего второй и третьей серий экспериментов – серии запоминания слов без использования внешних вспомогательных средств (картинок) и серии запоминания аналогичных слов при помощи этих средств – на трех группах испытуемых (дошкольники, младшие школьники и студенты). У дошкольников запоминание по обеим сериям было одинаково непосредственное, поскольку даже при наличии карточки ребенок не умел использовать ее в инструментальной функции; у взрослых запоминание, напротив, было одинаково опосредствованное, поскольку и без карточек взрослый запоминал материал с использованием внутренних средств. У младших же школьников процесс запоминания с помощью внешних средств приводил к существенному повышению его эффективности, в то время как запоминание без таковых по эффективности было ненамного больше, чем у дошкольников, поскольку внутренние средства запоминания у младших школьников еще отсутствовали. Аналогичный «параллелограмм» был получен при обобщении результатов экспериментов на внимание. Таким образом, эмпирические исследования А.Н. Леонтьева убедительно подтвердили гипотезу Л.С. Выготского о том, что развитие высших форм психических процессов идет через использование стимулов-знаков. Сами стимулы-знаки в процессе этого развития превращаются из внешних во внутренние.

Однако Леонтьев не просто констатировал использование стимулов-средств при решении задач на запоминание, а выделил и проанализировал качественно различные операции, которые определяют выбор средства для запоминания на разных стадиях психического развития. Тем самым намечался путь исследования не столько знака в его инструментальной функции, сколько «внутренней стороны» знаковой операции – значения.

Первый этап развития операции опосредствования в процессе запоминания был назван А.Н. Леонтьевым доассоциативным – картинка выбиралась ребенком без всякой связи с предъявленным словом (например, на слово «мышь» следовала картинка «умывальник», на «обед» – «картина» и т. п.). Знак-средство не выступал здесь еще ни в какой функции, даже инструментальной. Следующий (второй) этап – этап ассоциативно детерминированного словом выбора. В большинстве случаев даже у дошкольников картинка выбиралась уже с учетом предъявленного слова – например, к слову «обед» подбиралась картинка «школа». Картинка хотя и ассоциативно связана со словом, но выбрана без учета последующего воспроизведения слова. Таким образом, выбор картинки остается все еще на стадии акта натурального, поскольку механизм организации второго стимула (стимула-средства) не подчинен цели операции в целом. Наконец, на третьем этапе меняется структура операции опосредствования – картинка выбирается с учетом последующего воспроизведения стоящего за ней слова, т. е. выбор карточки здесь уже подчинен самой операции, может быть понят только с точки зрения ее конечной цели. Таким образом, «внутренняя сторона» операции выбора заключается в том, что образование связи между словом и картинкой является уже реакцией не на настоящую, а на будущую ситуацию. Подобный выбор имеет уже все признаки интеллектуальной операции. Было доказано, что условное значение «мнемического знака» карточка приобретает только в процессе замещения наглядно-образных связей связями ненаглядными, что осуществляется в речи. После овладения ребенком процессом запоминания с помощью внешнего средства начинается еще один процесс – процесс вращивания вспомогательных стимулов-средств, т. е. переход к внутренне опосредствованному запоминанию.

Исследование Леонтьева подтвердило на эмпирическом материале и такую важнейшую идею Выготского, как системное строение сознания, показав реальное «взаимодействие» отдельных психических функций друг с другом. Самый главный вывод, который делает здесь А.Н. Леонтьев, – это то, что их возникновение, функционирование и развитие следует изучать всегда в отношении к личности в целом (см. наст. изд., с. 198).

Из работы А.Н. Леонтьева следовали и важные педагогические выводы: 1) обязательным условием усвоения знаковых систем ребенком является его совместная деятельность со взрослым; 2) повышение эффективности запоминания обеспечивается прежде всего формированием у человека приемов опосредствованного запоминания; 3) воспитание приемов запоминания должно учитывать прежде всего активность самого воспитанника – поэтому необходимо создать условия, при которых эта активность будет обеспечена при усвоении учебного материала; 4) обеспечение активности ребенка возможно, в свою очередь, при включении действия запоминания в осмысленную для него деятельность.

В конце книги Леонтьев затрагивает очень важный, но мало рассматриваемый при анализе работ школы Выготского вопрос – о необходимости различения форм «натуральных» процессов, лежащих в основе высших. В данной книге Леонтьев выделяет два типа «низших» процессов памяти – «память-навык» и образную память, опирающуюся на эйдетические механизмы. С его точки зрения, оба типа натуральных процессов подвергаются «снятию» в процессе образования высших – логических – форм памяти, но по-разному. Первая форма низших процессов – «речедвигательные привычки» – органически вступает в качестве составных частей в высшие формы запоминания, хотя и теряет при этом самостоятельность. Напротив, первичная образная память, составляя непосредственную основу высшей сознательной памяти, вместе с тем сама разрушается.

Вскоре после опубликования книга «Развитие памяти» была удостоена первой премии Главнауки и ЦЕКУБУ (Центральной комиссии по улучшению быта ученых при Совете Народных Комиссаров РСФСР). Сам А.Н. Леонтьев очень критично относился к своей работе. В одном из писем Л.С. Выготскому летом 1930 г. он назвал свою книгу «из горы рожденной мышью»[8]. Л.С. Выготский, напротив, высоко оценил это исследование, отметив, что в нем отразилось «основное ядро» нового подхода к памяти (да и к другим психическим процессам). Сейчас это даже более очевидо, чем тогда.

В то время, когда книга реально вышла в свет (т. е. в 1932 г.), А.Н. Леонтьев был вынужден написать (совместно с Л.С. Выготским) еще одно предисловие к ней (см. наст. изд., с. 199–206), где в духе времени подверг собственное сочинение «суровой самокритике» за «ошибки» и «отступления от марксизма». Это предисловие представляло собой небольшую брошюру, которая была вложена в уже совершенно готовую книгу. Если не обращать внимания на некоторый «идеологический привкус» представленной в предисловии самокритики, то в нем можно увидеть, во-первых, выделение обоими авторами действительно «узких» мест культурно-исторической концепции и, во-вторых, намеченные ими перспективы дальнейшего развития идей новой, «неклассической» психологии, основы которой были заложены Л.С. Выготским и затем стали разрабатываться в трудах его учеников и последователей.

Таким образом, данное предисловие к книге А.Н. Леонтьева фиксирует не только завершение определенного этапа в развитии психологических взглядов самого Леонтьева, но и новый этап в творчестве Л.С. Выготского, который в это время (т. е. на рубеже 1920-х и 1930-х гг.), по сути дела, преодолевает культурно-историческую концепцию. Это еще раз подтверждает не раз высказывавшееся, в том числе авторами данной вступительной статьи, мнение, что культурно-историческая теория – лишь этап научной биографии Л.С.Выготского, а не содержание всего его творчества, как иногда утверждают.

В настоящее издание включены еще две небольшие работы, посвященные исследованию мыслительных процессов у детей, – статья «К вопросу о развитии арифметического мышления ребенка» (см. наст. изд., с. 207–219), датированная концом 1929 г., но впервые опубликованная лишь в 2002 г., и вышедшая в 1929 г. небольшая статья о новом тесте для исследования «практического интеллекта» (с. 220–225). Эти работы представляют собой конкретные исследования операций мышления, лежащих в основе решения ребенком как арифметических, так и интеллектуально-практических задач. В какой-то мере они являются тем «мостиком», который соединяет творчество Леонтьева в школе Выготского и собственные его исследования в харьковский период деятельности.

Разделяя разрабатывавшиеся в это время Л.С. Выготским представления о значении как обобщении определенных объективных содержаний и его же идею о том, что «развитие понятий и развитие значений слова есть один и тот же процесс, только по-разному называемый»[9], Леонтьев в публикуемых работах большее внимание обращает на эту «операциональную» сторону интеллектуальных обобщений (в том числе понятийных). Традиционное понимание процесса формирования понятий у ребенка, согласно которому понятие числа основано на непосредственном восприятии «числовых групп», учитывало, с точки зрения Леонтьева, только натуральное психическое развитие. Арифметические же операции возникают там и тогда, когда возникает счет, опосредствованный специфическими арифметическими знаками. В этой работе анализ знака означает для Леонтьева анализ его операционального содержания. За одной и той же внешне одинаковой формой знака могут скрываться совершенно различные по своей природе операции.

Вторая статья кажется на первый взгляд имеющей чисто прикладное значение: в ней излагается разработанная А.Н. Леонтьевым весьма простая в применении методика тестирования практического интеллекта у дошкольников. Однако в структуре этой методики воплотилось все то же принципиальное теоретическое положение: главным является не сам факт решения задачи, а тот способ, которым это решение достигается. Надо отметить, что немногие даже современные интеллектуальные тесты имеют дело с диагностикой самой структуры интеллектуальных операций – зачастую они просто констатируют факт решения субъектом тех или иных задач. Для А.Н. Леонтьева же это разница принципиальная: эффективность одной и той же операции может быть совершенно одинаковой у дебильного и нормального ребенка и у взрослого, но по своей структуре эти операции качественно отличаются друг от друга.

Как мы видим, работая в конце 1920-х гг. в русле культурно-исторической парадигмы Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьев уже на этом этапе своего творчества частично выходит за ее рамки. В процессе экспериментальной работы выявились ограничения этой концепции. Экспериментальные исследования высших психических функций чрезмерно схематизировали представления о человеческой психике. Анализ исследований самого Выготского этого же времени показывает, что и он обращается к проблемам, которые оставались в культурно-исторической концепции как бы «за скобками». Дальнейшие исследования проблем сознания в школе Выготского сами вели исследователей к смещению акцентов – если раньше знак изучался в его инструментальной функции, то в конце 1920-х гг. акцент был сделан на анализе значения как внутренней стороны знака. В книге «Развитие памяти» отчетливо показано, что приобрести свою инструментальную функцию в процессе опосредствования знак может только при наличии его значения, определяемого позже Л.С. Выготским как «внутренняя структура знаковой операции»[10].

Однако в начале 1930-х гг. оба исследователя начинают осознавать, что их дальнейшие пути в психологии расходятся. Концептуальному оформлению этого расхождения во многом способствовало расхождение пространственное. А.Н. Леонтьев, Л.С. Выготский и А.Р. Лурия получили от украинского наркома здравоохранения С.И. Канторовича приглашение в Харьков для развертывания там психологических исследований в ряде учреждений города. К февралю 1932 г. все трое в той или иной форме связали свою деятельность с Харьковом и курсировали между двумя городами. Однако только Леонтьев (хотя и Выготский, и Лурия об этом думали) решился переехать в Харьков, перенеся туда средоточие своих исследований. Вокруг него сложился тесный, сплоченный и дружеский коллектив сотрудников и единомышленников (А.В. Запорожец, П.Я. Гальперин, П.И. Зинченко, Л.И. Божович, В.И. Аснин, Г.Д. Луков, О.М. Концевая, Т.О. Гиневская и др.), впоследствии получивший название Харьковской группы или школы. Эта группа развивала в основном те взгляды Выготского, от которых он сам на какое-то время отошел – и уже не вернулся: идеи о соотношении речи (общения) и предметного действия, теорию действия или деятельности.

Сам факт этого отъезда ставит по меньшей мере два вопроса, которые активно дискутируются в историко-научной и мемуарной литературе. Первый вопрос исторический – это вопрос о причинах и корнях этого расставания, о том, сопровождалось ли оно разрывом или конфликтом. Второй – чисто теоретический: следует ли рассматривать теорию Леонтьева как продолжение и развитие теории Выготского или как альтернативу. Оба эти вопроса, а также все обстоятельства, сопутствующие отъезду А.Н. Леонтьева в Харьков, получили подробное освещение в специальной публикации[11], в которой с опорой на документальные источники показано, что отъезд Леонтьева не сопровождался ни разрывом его личных отношений с Выготским, ни теоретическим размежеванием с ним. Важнейшим (но не единственным) из этих источников является публикуемое в настоящем издании (с. 231–235) развернутое письмо, написанное Леонтьевым Выготскому в ночь накануне окончательного отъезда (в свой день рождения). Трудно выразить всю степень нашей благодарности Е.Г. Радковской, наследнице и хранительнице архива А.Р. Лурия, нашедшей это письмо в его архиве и передавшей нам.

Этот документ свидетельствует о кризисе (организационном и методологическом), в котором находилась в тот момент вся «тройка». Не дождавшись от Выготского принципиальных шагов, направленных на разрешение этого кризиса, Леонтьев берет на себя ответственность за принятие далеко идущих решений. Их мотивом является отнюдь не стремление к расколу, обособлению, а наоборот, стремление к сохранению той основы работы и одновременно личных отношений, в отходе от которой он упрекает – от имени Выготского, с цитатами из его писем! – и Лурию, и самого Выготского. Этот удивительный экзистенциальный документ – свидетельство о рождении в психологии нового лидера, готового и способного делать выбор в условиях глобальной неопределенности, принимать решения с далеко идущими последствиями и полностью брать на себя бремя ответственности за эти решения и их последствия. Но Леонтьев далек от мысли противопоставить себя Выготскому. «Мы» звучит в этом письме с первых строк до последних, объединяя, кроме Выготского, Леонтьева и Лурии, также ядро будущей Харьковской группы – упомянутых в письме А.В. Запорожца, Л.И. Божович и Н.Г. Морозову. Леонтьев пишет о них не только с любовью («чудесная, преданная и сейчас выдержавшая экзамен на четкость и стойкость группа»), но и с чувством зрелой ответственности («Они – обязывают. Нельзя, чтобы мы не выдержали экзамена!» – наст. изд., с. 232).

Отдельный блок образуют в письме и отдельный интерес представляют теоретические и методологические соображения Леонтьева о культурной психологии. Большую часть из них занимают характерные для Леонтьева и в последующем акценты на философско-методологические основы теории. Из числа конкретных проблем прежде всего появляется проблема психического-психологического, которая через несколько лет станет предметом его докторской диссертации. Проблема функциональных систем и межфункциональных связей, ставшая одной из центральных для всей школы в 1940—60-е гг. Ключевая роль знака. Наконец, проблема воли и интенции и – в контексте проблемы развития – проблема личности как его субъекта, т. е. «проблема активного психологического развития, проблема психологической культуры личности (свободы!) и отсюда ближайшие этические проблемы» (наст. изд., с. 234). Такая постановка вопроса звучит свежо и сегодня. Но эти проблемы вскоре вошли в нашей стране в «черный список», и только в публикациях самых последних лет жизни мы встречаем волнующую Леонтьева проблему личности не как объекта формирующих воздействий, но как активного, свободного и ответственного субъекта собственного развития.

Из этого письма, а также из других документов следует со всей очевидностью, что отъезд Леонтьева в Харьков не был разрывом с Выготским. Во-первых, Леонтьев ехал туда, чтобы заниматься именно развитием культурной психологии, что было сложно делать в Москве. Во-вторых, Выготский и Лурия также получили приглашения на работу в Харьков и одновременно с Леонтьевым начали там работать, хотя не столь решительно; не «вина» последнего, что именно он оказался в положении единственного реального лидера Харьковской группы и что только в Харькове с его помощью сложился сильный коллектив единомышленников, взявших идеи культурно-исторической психологии на вооружение, а в Москве (или где-либо еще) такого коллектива не возникло. В-третьих, на фоне идейного кризиса Выготский сам дистанцировался от содержательного общения, что подтолкнуло Леонтьева к принятию самостоятельных решений, но отнюдь не к какому-либо изменению научных воззрений и человеческих отношений. В-четвертых, отъезд Леонтьева не был вызван теоретическим расколом – ни малейшего намека на это нет в тексте письма, и позднейшие письма и действия Выготского служат этому недвусмысленным подтверждением, заодно опровергая и мифы об «измене» и «не восстановившихся отношениях».

Первые годы после отъезда Леонтьева в Харьков (1932–1934) проходят преимущественно под знаком диалогов с Выготским – очных и заочных дискуссий, посвященных тому, как перспективнее развивать культурно-историческую психологию. Вопрос стоял не о правоте исходной платформы (в этом сомнений не было), а о магистральных путях ее реализации. На первый план выходят именно теоретические дискуссии между Выготским и Леонтьевым.

Из текстов этого периода наиболее концентрированно эти дискуссии выражены в небольшой рукописи А.Н. Леонтьева «Беседа с Выготским» (наст. изд., с. 236–240), очень четко фиксирующей научные позиции как Выготского, так и Леонтьева к осени 1933 г. Это итог первого цикла исследований Харьковской группы, если следовать периодизации, данной самим Леонтьевым в «Материалах о сознании» (наст. изд., с. 353–372). Вначале идет конспект сообщения самого Леонтьева о проделанной им работе по исследованию переноса, причем характерно, что теоретическая основа этой работы в основном повторяет мысли Выготского. Правда, здесь уже поднимается проблема «речь и практический интеллект» и возникает чеканная формулировка «значение слова выступает как значение вещи» (в этом, кстати, суть переноса). Это вполне соответствует позиции Выготского. Однако тут же ставится острый вопрос, обращенный к Выготскому: «Словоцентризм системы. Что – субъект развития? Где человек, мир? Где действительные отношения человека к миру?» Выготский дает, судя по конспекту, достаточно уклончивый ответ, лишь в конце которого проскальзывает то, чего, видимо, ожидал от него А.Н. Леонтьев: «За сознанием открывается жизнь <…>. Мысль нужно выводить из жизни, а не обратно» (наст. изд., с. 239).

Этот ответ был, однако, для Леонтьева и харьковчан слишком абстрактным и нерасчлененным.

Молодому коллективу соратников и учеников А.Н. Леонтьева казалось тогда, что научная программа Харьковской школы альтернативна программе Л.С. Выготского. Возможно, здесь проявилась общая закономерность возникновения любой новой научной концепции – чтобы осознать ее принципиальную новизну, нужно противопоставить ее точке зрения предшественников и тем самым зачастую «огрубить» их позицию. Зарождение новой научной программы, как отмечает сам Леонтьев, началось «с критического анализа системы теоретических положений Л[ьва] С[еменовича]»[12]. Харьковские психологи критиковали тезис Выготского, что значение – демиург сознания, а общение в свою очередь – демиург значения. В этом вопросе Выготский и харьковчане оказались в отношениях теоретического противостояния. И в качестве центральной научной задачи Харьковской школы была поставлена проблема раскрытия действительных отношений к миру во всей их конкретности и богатстве.

На самом деле той альтернативы, которую видели «харьковчане» в начале 1930-х гг. – либо «единство интеллекта и аффекта» по Выготскому, либо «практическая деятельность и сознание», не было. Уже в конце 1930-х гг., в работах А.В. Запорожца, поддержанных Леонтьевым, это противостояние было снято; и Леонтьев, и в особенности Запорожец начали осознавать, что на самом деле в основе деятельности лежит «функциональная система интегрированных эмоциональных и когнитивных процессов», что у человека благодаря этой системе эмоции становятся «умными», а интеллектуальные процессы обретают эмоционально-образный характер, становятся смысловыми. В 1939 г. Запорожец, например, писал: единство мышления и речи «возникает только при определенном содержании жизненных отношений»[13]. А в 1977 г., в докладе памяти Выготского, сам Леонтьев откровенно признал: «…Альтернатива 30–31 гг. оказалась не альтернативой, а необходимой линией движения психологического исследования. Не или-или, а обязательно и-и!». Но в те годы и еще несколько лет спустя она оставалась все же альтернативой, хотя в некрологе Л.С. Выготскому, написанном летом 1934 г., А.Н. Леонтьев четко определил деятельностный характер концепции Выготского: «Трактовка Л.С. Выготским опосредствованной структуры человеческих психических процессов и психического как человеческой деятельности послужила краеугольным камнем, основой для всей разрабатывавшейся им научной психологической теории – теории общественно-исторического <…> развития психики человека» (наст. изд., с. 242).

Последняя работа, которую мы включили в раздел «Диалоги с Выготским», – статья «Учение о среде в педологических работах Л.С. Выготского (критическое исследование)», датируемая ориентировочно 1937 г.

Публикуемая рукопись А.Н. Леонтьева, обнаруженная лишь в 1997 г. в архивах РАО И.В. Равич-Щербо, которой мы выражаем огромную благодарность, интересна прежде всего тем, что о ней до этого не было известно никому из исследователей. Ее не сохранилось в архиве А.Н. Леонтьева, он не упоминал ее в списках научных работ, и даже в личных беседах с коллегами и близкими, нами в том числе. Осознавал он это или нет, но статья оказалась «вытеснена» им из числа своих научных работ. Вместе с тем его авторство сомнений не вызывает.

Она относится ко времени, когда А.Н. Леонтьев писал и публиковал чрезвычайно мало, – к периоду, наступившему непосредственно после печально известного постановления ЦК ВКП(б) от 4 июля 1936 г. «О педологических извращениях в системе наркомпросов», на которое в тексте есть прямая ссылка. Наука в этот период, как и все общество, испытывала жесточайшее идеологическое вмешательство со стороны партийно-государственного руководства. Выготский и его школа обвинялись в антимарксизме и субъективном идеализме. А в начале 1937 г. вышла небольшая брошюра Е.И. Рудневой под выразительным названием «О педологических извращениях Выготского». Там, в частности, писалось: «Критика работ Выготского является делом актуальным и не терпящим отлагательства, тем более что часть его последователей до сих нор не разоружилась (Лурия, Леонтьев, Шиф и др.)». А.Н. Леонтьев в это время был в крайне трудном положении, находясь к тому же «под подозрением», потому что, как и Лурия, Эльконин, Гальперин, наотрез отказался «разоблачать» своего учителя Выготского и признавать свои ошибки. Непосредственно под удар Леонтьев не попал, но лаборатория генетической психологии во Всесоюзном институте экспериментальной медицины (ВИЭМ), куда он был приглашен заведующим, после скоротечного идеологического скандала, вызванного его докладом «Психологическое исследование речи», была закрыта. Закрылся и Высший коммунистический институт просвещения (ВКИП) и находившийся при нем небольшой научно-исследовательский институт, где сотрудничал Леонтьев, и он остался без работы до осени 1937 г., когда директором Института психологии вновь стал К.Н. Корнилов, взявший Леонтьева на работу на сугубо прикладные темы.

Публикуемая рукопись свидетельствует о том, что А.Н. Леонтьев все-таки пытался в этот период разрабатывать принципиальные методологические вопросы психологии. Хотя создается явное впечатление, что ее написание было вызвано конъюнктурной необходимостью, связанной в те времена не с карьерой, а с простым выживанием, но при этом А.Н. Леонтьев умудряется, во-первых, превратить формально неизбежную критику Л.С. Выготского-педолога (в тексте есть прямая квалификация некоторых педологических идей Выготского как идеалистических и позитивистских) чуть ли не в апологию, несмотря и на вступивший к этому времени в силу запрет на публикацию и пропаганду идей Выготского, и на уже вполне теоретически оформившиеся расхождения Выготского и Харьковской группы. Как бы то ни было, научное содержание этой статьи весьма весомо и содержащийся в ней глубокий методологический анализ проблемы среды в развитии резко дисгармонирует с жанром огульной идеологической критики, в котором она должна была быть выдержана и пример которого являет огромное количество публиковавшихся в те годы статей и книг. У Леонтьева это «не получилось». Может быть, именно недостаточная степень критичности сделала невозможной публикацию этой статьи в свое время, однако для А.Н. Леонтьева эта мера критичности была все же слишком большой, чтобы идентифицироваться с этой статьей впоследствии.

Утверждение Выготского, что во всяком психологическом факте даны в неразложимом механически виде и свойства субъекта деятельности, и свойства действительности, в отношении которой осуществляется эта деятельность, Леонтьев считает бесспорным, и «весь вопрос заключается в том, насколько удается автору его конкретизировать в дальнейшем исследовании». По его мнению, Выготский, развивая свою концепцию, «вступает… в противоречие со своими собственными исходными положениями». Выготский не развивал, по Леонтьеву, принципиально ошибочную с самого начала теорию – исходно она совершенно верна, но в ней содержатся «конкретные положения, которые приводят автора к общим ошибочным позициям». При этом Выготский «выдвигает совершенно правильное требование» – психологический анализ должен быть направлен на отношение личности к действительности. «Положение Л.С. Выготского о том, что сознание есть продукт речевого общения ребенка в условиях его деятельности по отношению к окружающей его вещной действительности необходимо обернуть…». Обернуть, но не отбросить! И вот итог: понятие среды, понятие значения, «как и целый ряд других понятий, введенных Л.С. Выготским в советскую психологию, по-настоящему обогащает ее и сообщает необходимую жизненность и конкретность нашему психологическому анализу». Ничего себе критика!

Собственно в теоретико-методологическом плане, однако, этот текст во многом оказывается «недостающим звеном», позволяющим реконструировать развитие деятельностных идей в конце 1930-х гг. Статья убедительно показывает, что основные идеи и подходы, легшие в основу будущей психологической теории деятельности, полностью сформировались у Леонтьева уже в 1937 г. «Отношение… есть не что иное, как содержание конкретной деятельности субъекта. Данный предмет и становится средой, лишь вступая в действительность деятельности субъекта, как один из моментов этой действительности… Субъект вне его деятельности по отношению к действительности, к его “среде” есть такая же абстракция, как среда вне отношения ее к субъекту» (наст. изд., с. 248). Здесь недвусмысленно сформулировано и положение о том, что сознание является продуктом деятельности, а особый интерес представляет анализ А.Н. Леонтьевым понятия переживания у Выготского, из которого видно, что именно из понятия переживания выросло появившееся у А.Н. Леонтьева через два-три года понятие смысла, ставшее одним из центральных понятий его общепсихологической теории. Генетически леонтьевское понятие смысла связано именно с понятием переживания, а не с понятием смысла у Выготского, которое носит у того чисто семантический характер. А.Н. Леонтьев в данной рукописи не только практически впервые отчетливо сформулировал основные положения деятельностного подхода в психологии, но и показал его принципиальное родство с идеями своего Учителя.

С переездом в Харьков для А.Н. Леонтьева начинается новый и очень продуктивный этап его творчества, когда он формулирует свою собственную научную программу, получившую мощную теоретическую и экспериментальную разработку (1932–1941).

Научная история Харьковской группы еще не написана. Более того, лишь ничтожная часть выполненных ею исследований доступна в виде публикаций. Основная их масса либо не предназначалась для печати, либо публикация не была осуществлена по вненаучным причинам (после постановления ЦК ВКП(б) от 4 июля 1936 г. «О педологических извращениях в системе наркомпросов» в Харькове был рассыпан набор уже готового к печати сборника статей), либо результаты исследований публиковались в малотиражных, совершенно недоступных сейчас материалах местных конференций.

«Системообразующим» фактором научной программы Харьковской группы стала всесторонняя разработка проблемы «практическая деятельность и сознание». Основной принципиальный недостаток культурно-исторической концепции Выготского Леонтьев видел в том, что в ней сознание «чрезмерно интеллектуализировалось»: его единицей выступило значение, представляющее собой продукт духовной деятельности общества. Но функционирование значений в реальной психической жизни конкретного индивида, их присвоение субъектом зависит от объективных условий реальной деятельности данного субъекта – приобретут ли они адекватный и действенный смысл или же будут восприняты лишь внешним образом[14]. И хотя сам Выготский позже попытался преодолеть интеллектуальную замкнутость сознания, разрабатывая идею единства «интеллекта» и «аффекта», эта попытка не удалась, потому что, как считает Леонтьев, «проблему исследования роли аффекта он ставил в плане дальнейшего расширения психологической характеристики значения как “единицы сознания”»[15]. Поставленная когда-то Выготским задача «разомкнуть» замкнутый круг явлений сознания осталась решенной наполовину. Харьковская группа попыталась сделать новый шаг в этом направлении – действительно включить сознание в процесс реального бытия человека, его реальной деятельности.

Периодизация творческой деятельности Харьковской группы, на которую мы опираемся, была дана самим Леонтьевым в его рукописи «Материалы о сознании» (см. наст. изд., с. 353–372). На первом этапе разработки проблемы «практическая деятельность и сознание» (1932–1933) ключевой идеей явилось разведение «сознания-образа» и «сознания-процесса», что вытекало из идей Выготского о значении как обобщении, однако им обобщение рассматривалось не столько как «обобщаемая действительность» («образ» действительности), сколько как «кристаллизованная деятельность» (обобщение-деятельность).

На этом этапе А.Н. Леонтьевым был разработан адекватный изучаемому обобщению-деятельности метод переноса, позволивший выявить этапы формирования понятий. Проблеме переноса посвящены теоретико-экспериментальные исследования А.Н. Леонтьева и В.И. Аснина. Их большая (80 с.) статья «Исследование интеллектуальной деятельности ребенка методом вариационного проблемного ящика» сохранилась в архиве А.Н. Леонтьева не полностью (часть страниц отсутствуют, еще часть разрезаны ножницами). Кроме этого, сохранился сделанный на ее основе небольшой, но цельный текст «Перенос действия как функция интеллекта» (машинописный экземпляр с собственноручной правкой А.Н. Леонтьева), который мы и воспроизводим в настоящем издании (с. 263–266). Авторы исследуют наглядно-действенное мышление у ребенка с помощью своеобразной «лестницы» постепенно усложняющихся задач, которые решаются на основе одного общего принципа, но каждая задача требует для своего конкретного решения различных наглядно-действенных операций. Одновременно не только диагностируется, но и исследуется то, как процесс совершения действий в разных ситуациях и перенос в другую ситуацию приводят к формированию специфически человеческого обобщения. Испытуемыми были дети от 1 до 9 лет. Качественный анализ результатов исследования привел к основному выводу: более высокому уровню интеллектуального развития, повышающегося, естественно, с возрастом, соответствует и более широкий перенос, поэтому граница переноса является адекватным показателем интеллектуального развития.

С этой статьей перекликается и следующая, также впервые публикуемая работа – доклад «Проблема развития интеллекта и обучения в психологии человека» (с. 267–277), написанный совместно с А.Р. Лурия (имя которого стоит первым) для так и не состоявшегося выступления на международном психологическом конгрессе. Доклад опирается на многочисленные экспериментальные данные, полученные сотрудниками обоих авторов, в частности, на многие харьковские исследования. Интересно, что в этом докладе, написанном в том же 1937 г., что и статья Леонтьева про учение Выготского о среде, оценки Выготского, несмотря на уже обнародованное к этому времени официальное партийное осуждение его позиции, однозначно апологетические. Авторы ни в малейшей мере не противопоставляют себя Выготскому; напротив, они говорят о работах Выготского, своих собственных и своих сотрудников как о едином подходе, противопоставляя его подходам Пиаже и других западных авторов. Это свидетельствует, во-первых, о том, что авторы доклада рассматривали внутренние расхождения между линией Выготского и харьковской альтернативой как именно «внутреннюю кухню», не подлежащую публичному обсуждению (напомним, что все тексты, в которых содержалось теоретическое «выяснение отношений», были написаны не для публикации). Во-вторых, о том, что на их отношение к Выготскому постановление ЦК не повлияло: этот текст, адресовавшийся не партийной цензуре, а зарубежным коллегам, в отличие от статьи про учение о среде, абсолютно свободен от мрачных примет своего времени. Можно только гадать, сошло бы это с рук Лурия и Леонтьеву, или же их расчет на бесконтрольность по ту сторону границы был чересчур наивен; как бы то ни было, доклад не состоялся и пролежал «в столе» долгие годы.

Далее в этом разделе книги мы публикуем две лекции из курса психологии, который А.Н. Леонтьев читал в Харьковском государственном педагогическом институте в 1934/35 учебном году. Неправленные стенограммы (лекция от 7.XII.1934 и вторая – без даты) были разрешены к печати Обллитом одновременно – 23.IV.1935 – и, следовательно, одновременно же и вышли на правах рукописи тиражом 200 экземпляров. К сожалению, осталось неизвестным, были ли изданы другие лекции этого курса. Судя по одному из составленных самим Леонтьевым списков его публикаций, всего было 10 таких выпусков (каждый из них соответствует одной лекции), относящихся к 1935–1936 гг. Во всяком случае, в московских книгохранилищах их нет, равно как и в личных библиотеках психологов, работавших в те годы в Харькове или связанных с Харьковской группой.

Эти лекции представляют двоякий интерес. Начнем с того, что если рассматривать их как публикации, то это самая первая из известных публикаций Харьковской группы учеников Л.С. Выготского, если не считать некролога Выготскому. А.Н. Леонтьев стремится здесь четко зафиксировать, с одной стороны, преемственность, а с другой – различие между идеями своего учителя Л.С. Выготского и концепцией группы, то новое, что харьковчане внесли в развитие идей Выготского. Кроме того, здесь, как и во многих более поздних работах Леонтьева, реализовались энциклопедичность его знаний, умение синтезировать в единой методологически продуманной и теоретически непротиворечивой системе материал из различных областей знания.

Первая из двух вышеупомянутых лекций носит название «Генез человеческой речи и мышления». Многое в ней кажется сегодня тривиальным, но есть идеи, звучащие вполне современно. Это, во-первых, идея возникновения человеческой речи в процессе совместного действия, или содействия, впервые подробно разработанная. Во-вторых, это гипотеза о том, что первоначально звуковая речь осуществляла выразительную функцию, а линейная (жестовая) речь была предметно отнесенной; в результате развития они как бы поменялись функциями. В-третьих, это четкая квалификация речи как вида деятельности. Но самое главное – это настойчивое стремление понять общение через деятельность, выведение развития сознания из труда как причины и слова (речи) как условия этого развития. Вторая лекция – «Психология речи» – продолжает идеи первой. Здесь уже прямо употреблен термин «речевая деятельность». С самого начала идет полемика с идеей Л.С. Выготского о различных корнях мышления и речи и в то же время вводится положение о развитии значения как центральном процессе развития речи вообще. Но, конечно, логическим центром лекции является афористический тезис, что «развитие речи совершается в меру и вместе с развитием той деятельности, которая лежит за словом» (наст. изд., с. 298). Одна из любопытнейших мыслей – это мысль о принципиальном, онтологическом единстве процессов развития речи и мышления, причем в едином процессе развития, по мнению А.Н. Леонтьева, «мы можем открыть некоторые своеобразные формации»; так, этап коммуникативного развития речи может сменяться этапом, когда «речь выступает как внутренняя интеллектуальная деятельность» (там же).

Нельзя не отметить, что в лингвистическом отношении лекции вполне профессиональны. Это не случайно – в библиотеке Леонтьева находились и были им, видимо, основательно проработаны вышедшие к тому времени на русском языке две основополагающих книги зарубежных лингвистов – «Курс общей лингвистики» Ф. де Соссюра и «Язык» Э. Сепира (обе относятся к 1933 г.). И в первой, и особенно во второй лекциях часты ссылки на «современную научную лингвистику», «лингвистическую палеонтологию» и т. п. Имеется в виду в основном «новое учение о языке» академика Н.Я. Марра.

С этими лекциями перекликается по своему содержанию доклад «Психологическое исследование речи», который сохранился в двух вариантах. Во-первых, это машинописные тезисы, опубликованные после смерти А.Н. Леонтьева в первом томе его «Избранных психологических произведений»[16]. Во-вторых, это рукописный автоконспект, по которому реально читался доклад; он публикуется здесь впервые под названием «Доклад в ВИЭМ’е», стоящим на обложке блокнота, в котором этот конспект написан. Доклад был сделан 16 февраля 1935 г., сразу после возвращения Леонтьева в Москву на предложенную ему должность заведующего лабораторией генетической психологии во Всесоюзном институте экспериментальной медицины. Но этот доклад почти что вызвал идеологический скандал, во всяком случае, его резко осудили в Московском комитете ВКП(б), и лаборатория была закрыта.

Деятельность, пишет Леонтьев в тезисах, должна пониматься «как деятельность субъекта, “переходящая в объект” в реальном процессе общественной практики человека, как его отношение к действительности, опосредствованное в его отображении в сознании (практически осуществляющееся в слове)» (наст. изд., с. 301). В этих тезисах нет упоминания имени Выготского, но критика «словоцентризма» дается предельно четко. Если мы поймем положение о роли общения в процессе развития значений «в том смысле, что развитие значений (а следовательно, и развитие сознания) движется взаимодействием идеального значения речи и ее реально психологического содержания у ребенка, то есть что оно движется самим общением (а не совершается в процессе общения), то мы с необходимостью придем к тому решительно ложному и отрицаемому в самих этих исследованиях [Выготского. – А.Л.] выводу, что развитие значений (обобщений) определяется не действительностью, а общественным сознанием…» (наст. изд., с. 303). Конспект удачно дополняет и еще более проясняет эти тезисы. Вот что там, в частности, говорится: «Что лежит за словом, за значением? 1) Обобщенная действительность; 2) структура связей и система опосредования, т. е. кристаллизованная деятельность. Это не то же самое. Это различные и противоречивые вещи! Значение и есть единство этих противоречивых вещей» (наст. изд., с. 314).

Раздел завершает статья «Овладение учащимися научными понятиями как проблема педагогической психологии». Статья была написана в 1935 г. для готовившегося к печати сборника исследований Харьковской группы. В сборник кроме данной работы входили также статьи Л.И. Божович, В.И. Аснина, П.И. Зинченко, К.Е. Хоменко, В.В. Мистюк, А.В. Запорожца. Все статьи были написаны на украинском языке с резюме на русском и на английском. Сборник не вышел в свет и сохранился лишь в верстке; статья А.Н. Леонтьева была с сокращениями впервые опубликована в 1980 г.[17]; здесь мы впервые публикуем ее полный вариант. Эта статья является наиболее законченным и полномасштабным исследованием Леонтьева, выполненным целиком с позиций «харьковской альтернативы».

В качестве альтернативы неправильному, с точки зрения Леонтьева, пониманию Выготским процесса становления значений в процессе обучения, Леонтьев считает необходимым рассматривать обобщение как деятельность, как систему психологических операций. Далее подводится общий итог: «Изменение сознания ребенка наступает в результате изменения его интеллектуальной деятельности как системы психологических операций, определяемой лежащим за ней реальным отношением ребенка к действительности» (наст. изд., с. 348). Ребенок сначала «действует понятийно», а потом начинает понятийно мыслить. В значении «кристаллизована» прежде всего организованная взрослым обобщающая деятельность ребенка, которая вначале всегда носит предметно-практический характер. Овладение обобщением поэтому означает овладение адекватной обобщающей предметной деятельностью.

В целом же в Харьковской группе и в последующие периоды деятельности А.Н. Леонтьева и его школы коренным образом изменилась и сама концепция сознания. Сознание стало рассматриваться как противоречивое единство «деятельностной» и «образной» его сторон (были введены понятия «сознания-деятельности» и «сознания-образа»); ведущей была признана деятельностная сторона его единства; при этом сознание (и – шире – психика) оказалось не «внутри» деятельности, «включенное» в эту последнюю в виде отдельных элементов, а стало рассматриваться как сторона деятельности и в ее внешней, и в ее внутренней форме (выполняющая прежде всего функцию ориентировки субъекта в мире); единицы анализа сознания оказались неотторжимыми от единиц анализа деятельности в ее процессуальном и результативном аспектах. Таким образом, возникла новая – деятельностная – парадигма в психологической науке. Лучшая, пожалуй, обобщающая формулировка, резюмирующая итоги деятельности Харьковской группы, принадлежит С.Л. Рубинштейну: «…Эти исследования устанавливают, что практические интеллектуальные действия детей уже на самых ранних ступенях развития носят специфически человеческий характер. Это определяется тем фактом, что ребенок окружен с первого же дня своей жизни человеческими предметами – предметами, являющимися продуктом человеческого труда, и прежде всего практически овладевает человеческими отношениями к этим предметам, человеческими способами действия с ними <…>. Основой развития специфически человеческих практических действий у ребенка является прежде всего тот факт, что ребенок вступает в практическое общение с другими людьми, с помощью которых он только и может удовлетворить свои потребности <…>. Именно это <…> является той практической основой, на которой строится и самое речевое его развитие»[18].

Сам же А.Н. Леонтьев формулирует теоретические основы своего подхода в трех не предназначавшихся для опубликования текстах, созданных в конце предвоенного десятилетия (два из них – тезисные записи для себя, и один – стенограмма лекции).

«Материалы о сознании» – одна из наиболее интересных работ довоенного периода (точно датировать ее невозможно, но примерно это 1940–1941 гг.), где четко просматривается методологическая основа концепции Леонтьева. Первый раздел рукописи содержит методологический анализ сущности сознания и критику некоторых существующих психологических подходов к анализу сознания. Главные мысли этого раздела сводятся к следующему. Сознание входит в предмет психологии, будучи взято в его отношении к осуществляющейся жизни человека. Подмена психологической точки зрения точкой зрения гносеологической или положениями исторического материализма – грубо ошибочна. Сознание есть основная, решающая проблема психологической науки. «Психология, лишенная теории сознания, это еще меньше, чем политическая экономия, лишенная теории стоимости» (наст. изд., с. 356).

Далее Леонтьев пытается восстановить исходный замысел Выготского. Он, по его мнению, заключался в том, чтобы «в образе жизни человека найти ключ к его Сознанию, чтобы связать жизнь с сознанием» (с. 364). Но это учение вернуло Выготского к классическим позициям французской социологической школы. «Сознание – результат речевого, вообще духовного общения <…>. Сознание потеряло интенциональность <…>. Жизнь превратилась в процесс образования <…>. Человек выступил не как общественное, а как общающееся существо» (с. 365).

В первых, выполненных еще при жизни Выготского экспериментальных исследованиях Харьковской группы, направленных на изучение отношения «образ – процесс» (1932–1933), была раскрыта суть переноса как процесса формирования обобщения, было показано, что образ и соответствующий ему процесс не существуют раздельно, но вместе с тем они не совпадают; образ может отставать от процесса. «Действительная противоположность есть противоположность образа и процесса, безразлично внутреннего или внешнего, а вовсе не противоположность сознания, как внутреннего, предметному миру, как внешнему» (с. 368). Это знаменовало тогда начало штурма картезианской психологии. Правда, он превратился в весьма долговременную осаду – в печатных работах Леонтьева, да и в большинстве его рукописей более позднего времени, этот ход мысли отсутствует. И не удивительно: замена отношения «мир – сознание», исходного для картезианского миропонимания и перешедшего в «теорию отражения» Ленина и в советскую версию марксизма, отношением «образ – деятельность» не встретила бы понимания в официальной марксистско-ленинской философии. И без того, как известно, Леонтьеву предъявлялись прямые обвинения в субъективном идеализме, отходе от ленинской теории отражения, формализме. Именно поэтому «Материалы о сознании» остались в архиве. Генеральная идея Леонтьева легко восстанавливалась из его рассуждений о деятельности и сознании, но никогда не формулировалась им в открытом виде.

Следующим ходом, вытекающим из следующего этапа работ Харьковской группы, является движение к операциям, к деятельности. «Ключ к морфологии сознания лежит в морфологии деятельности» (наст. изд., с. 369). Само сознание надо понять как деятельность.

«Генезис деятельности» – стенограмма одной из лекций А.Н. Леонтьева в ЛГПИ им. Н. К. Крупской. В конце 1930-х гг. Леонтьев принял приглашение занять там место заведующего кафедрой психологии на условиях – 20 дней работы в Москве, 10 в Ленинграде. Так он и работал до самого начала войны. Это было удобно ему еще и потому, что он, «еще не разоружившийся», не был на виду. Во всяком случае, самые опасные годы он пережил относительно спокойно.

Лекция «Генезис деятельности»[19], относящаяся к марту 1940 г., представляет собой систематическое изложение представлений А.Н. Леонтьева о становлении человеческого сознания через развитие деятельности человека в антропогенезе. В ней появляются новые идеи, хорошо замаскированные под повторение некоторых общеизвестных и к тому времени уже банальных положений марксизма. Скажем, вот идея социальной природы человеческого труда. «Труд есть процесс <…>, который совершается в условиях совместной деятельности людей <…> и <…> также и общественным, т. е. коллективно выраженным, способом. В этом процессе люди вступают в общение друг с другом. Речь идет, конечно, не об общении прежде всего речевом, но об общении в смысле участия в совместном действии…» (наст изд., с. 374–375). Дальше следует пространное рассуждение о первобытном человеке, где задается принципиальный вопрос: если человек, скажем, поддерживает огонь, то как связаны деятельность по поддержанию огня и удовлетворение потребности в пище? «Деятельность других людей – вот что соединяет между собой первое и второе. Для того чтобы поддержание огня могло привести к удовлетворению существенной потребности, необходимо, чтобы была произведена другими людьми какая-то другая часть деятельности <…>. Такого рода деятельность <…> может возникнуть <…> только при одном условии – при наличии деятельности совместной» (с. 375–376). Предмет такой деятельности должен быть осознан, т. е. отражен в его отношении к предмету потребности. Такой предмет правильно было бы, говорит Леонтьев, назвать целью. И возникает необходимость выделить из комплексного процесса удовлетворения потребности (т. е. деятельности) другую единицу – действие. Сознательная цель действия может и не совпадать с тем, что удовлетворяет потребность и что побуждает деятельность в целом.

В результате появления действий меняется сама сущность деятельности: она приобретает общественный характер. Возникает орудие: «Человеческое орудие – это то, что изготовляется, это то, что сохраняется и хранит способ действия с этим орудием» (с. 380). Орудие осознается в его связи с действием как способ действия. Но это означает также, что возникает и осознание способа действия! Отсюда еще одно важное разделение – фазы подготовления и фазы осуществления. А далее мы приходим к еще более существенному моменту: начинается «отражение предметного мира, окружающего человека, в его объективных, независимых от потребностей человека и от его инстинктов свойствах <…>. Его отношение к данному предмету отделяется от самого предмета» (с. 382). Для этого уже мало чувственных форм – новая форма отражения предполагает речь, язык. Таким образом, лекция «Генезис деятельности» отражает заключительный этап генеза теоретической схемы деятельностного подхода в том виде, в каком мы ее знаем сегодня, а именно вычленение той структуры деятельность – действие – операция, с которой деятельностный подход столь часто наивно отождествляется.

И, наконец, «Основные процессы психической жизни». Это – очень концептуальная работа, в каком-то смысле подводящая итог развитию взглядов Леонтьева на деятельность в период тридцатых годов, первый законченный лаконичный набросок основных положений деятельностного подхода. Она уже включает и выделение типов сложных деятельностей соответственно различным формам отношения человека к действительности, которые ими реализуются (практическая, познавательная, эстетическая и т. п. деятельность), и окончательное представление о мотиве как предмете деятельности, и формы переживания мотива (тема, в дальнейшем не развивавшаяся), и определение роли эмоций, и определение отношения возможного результата деятельности к ее мотиву как смысла действия, и понятия волевого действия и поступка как действия сложномотивированного и, наконец, понятие операции как определяемой задачей и соотношение структуры деятельности с психофизиологическими свойствами организма. Этот короткий текст настолько прозрачен и чеканно-афористичен, что комментировать его излишне и бессмысленно – яснее не скажешь. Новая общепсихологическая теория обрела – по крайней мере, в текстах ее автора – завершенный вид.

В раздел «Ретроспектива» мы включили оценки, которые А.Н. Леонтьев задним числом дает событиям 1920—30-х гг., развитию идей Л.С. Выготского и своих собственных. В раздел вошли три наиболее существенных работы А.Н. Леонтьева такого плана, относящиеся к 1956—76 гг. Первая из них – это предисловие (написанное совместно с А.Р. Лурия) к первому изданию избранных работ Л.С. Выготского после снятия табу на публичное произнесение этого имени (чему Леонтьев и Лурия во многом способствовали). Вторая – юбилейная статья, опубликованная в журнале «Вопросы психологии» в 1967 г. к весьма серьезной официальной дате – 50-летию Октябрьской революции. И третья – стенограмма выступления А.Н. Леонтьева в Институте общей и педагогической психологии АПН СССР в 1976 г. «Проблема деятельности в истории развития советской психологии».

Главное, что необходимо отметить, не останавливаясь на этих работах чересчур подробно, – это то, что заявленные в них позиции не отличаются сколько-нибудь существенно от позиций, отстаивавшихся Леонтьевым в не предназначавшихся для обнародования внутренних документах 1930-х гг. Мы вновь видим признание чрезвычайной значимости творчества Л.С. Выготского для всего последующего развития советской психологии, сочетающееся с критическим отношением к определенным позициям Выготского. Основной принципиальный недостаток культурно-исторической концепции Выготского Леонтьев видит в том, что в ней сознание «чрезмерно интеллектуализировалось»: его единицей выступило значение, представляющее собой продукт духовной деятельности общества. И хотя сам Выготский позже попытался преодолеть интеллектуальную замкнутость сознания, разрабатывая идею единства «интеллекта» и «аффекта», эта попытка не удалась, потому что, как считает Леонтьев, «проблему исследования роли аффекта он ставил также в плоскости сознания». Поставленная когда-то Выготским задача «разомкнуть» замкнутый круг явлений сознания осталась решенной наполовину. Подробно рассматривая идеи позднего Выготского, Леонтьев констатирует, что у него было ясное понимание, что «за сознанием лежит жизнь», но сам он не повел исследование в этом направлении.

Попытаемся в заключение этой вступительной статьи изложить первые промежуточные итоги развития теории деятельности, сформулированные А.Н. Леонтьевым в работах, написанных непосредственно перед войной.

1. Ребенок «действует понятийно», т. е. именно его практическая деятельность, реализующая отношения ребенка к действительности, выступает формирующей силой его сознания. При этом и субъект, и «среда», т. е. мир объективных предметов, вне деятельности являются абстракциями. Действительное их единство осуществляется именно в деятельности.

2. Главное противоположение – не «внешнее» и «внутреннее», а «образ» и «процесс». Отношение образа и процесса – динамическое. Образ всегда отстает от процесса. Овладеть орудием, средством, значением, понятием – значит овладеть процессом, операцией. Ключ к морфологии сознания лежит в морфологии деятельности.

3. Предметом психологии является деятельность субъекта по отношению к действительности, опосредованная отображением этой действительности. Психология изучает, как действительность субъекта становится его переживанием и как его переживания становятся действительными.

4. Деятельность есть высшая форма жизнедеятельности. Она имеет свою структуру. Ее образующими являются субъект, предмет, продукт, мотив, средство, задача. Все эти понятия не психологические; для субъекта, в психологии, они имеют соответствующие корреляты: для продукта – цель, для мотива – потребность, для средства или способа действия – значение, для задачи – намерение или план. Единицами деятельности являются деятельность, действие и операция.

5. Генезис действий связан с расчленением совместной производственной деятельности людей и как следствие – с осознанием цели действия, способа действия и орудия. Отсюда разделение «фазы подготовления» и «фазы осуществления» действия и появление отражения предметного мира, отделенного от отношения к предметам, т. е. в их объективных свойствах и качествах. Условием этого отражения является речь, язык. Отношения, приводящие к необходимости выделения деятельности, действия и операции, могут быть представлены в категориях «смысл – значение – смысл».

Хотя взгляды Леонтьева на деятельность со временем менялись и акценты расставлялись по-разному, эта принципиальная основа деятельностной концепции, сложившаяся на протяжении 1930-х гг. в диалогах с Выготским на основе его культурно-исторического подхода, сохранилась до его смерти единой и неизменной.

А.А. Леонтьев, Д.А. Леонтьев, Е.Е. Соколова

Исследования высших психических функций