Игры скорпионов Таро Марта

Глава первая. Игра

Курляндия.

Май, 1813 год

Как упоительна опасная Игра! Сколько в ней остроты и вдохновения! Женщина наслаждается всем: легчайшими оттенками, мельчайшими штрихами, почти что неразличимыми интонациями. Для неё драгоценен каждый миг, каждый взгляд и каждый вздох. О, Игра, ты и есть жизнь!..

Как прекрасен смуглый любовник! Пылающий от вожделения самец! Есть ли на этом свете хоть что-то более совершенное?.. Хотя почему только на этом? На том свете тоже кое-кто кусает себе локти, глядя на дивное воплощение греховного огня. Женщина вспоминает чёрные глаза и рыжие кудри соперницы, а потом смеётся от счастья. Победа досталась сильнейшей: она забрала себе всё и заняла лучшее место. Так теперь будет всегда…

– Ты – моя жизнь, – нежно шепчет женщина.

Она знает, что делает… Любовник играет, ублажая себя, и не ведает главного. Его игра остра, но она и близко не может сравниться с тем, во что играет женщина. Это её Игре нет равных по накалу и вдохновению.

Женщина следит за сменой чувств на лице мужчины. Пора! Сейчас они вместе сделают последний шаг, взойдут на победную вершину.

– Бери ее! Давай! – последнее слово женщина кричит, но мужчину не нужно подгонять, тот с проворством зверя кидается на распластанную юную самку. Он не просто груб, он жесток. Крики оглашают пропитанный жаром предбанник, отражаются от его проконопаченных стен. Какая же это музыка! Настоящий гимн – вершина Игры. А потом вдруг наступает тишина. Женщина давит в себе разочарование. Нечего вздыхать, в каждой игре – свои правила.

– Ну что, мой дорогой, понравилось?

Можно было и не спрашивать – женщина знает наизусть каждый вздох своего любовника. Его подёрнутые поволокой глаза означают, что подарок оценен, но в Игре есть свой ритуал, и вопрос обязателен. Ответ всегда один и тот же:

– Я тебя обожаю!..

Мужчина растягивается на лавке и закрывает глаза. Он сошёл со сцены, теперь пришёл черёд женщины. Она подходит к юной самке. Та, похоже, лишилась чувств – её голова свесилась с края стола, спутанные чёрные кудри закрывают лицо.

– Я помогу тебе, милая, – ласково говорит женщина, и в её голосе перекликаются томные, хриплые ноты.

Она откидывает волосы с лица жертвы. Белое как мел юное личико, сладкий запах растлённой невинности. Пятнадцать лет… Ей теперь всегда будет пятнадцать. Женщина вглядывается и замечает, как дёрнулись под закрытыми веками глазные яблоки. Детские хитрости! Кого это глупое создание хочет обмануть?

– Открой глаза, – приказ звучит жёстко, – и не пытайся мне врать, а то пожалеешь!

Два обезумевших от страха голубых глаза немедленно открываются. Рабыня смотрит в лицо своей владычицы. Интересно, что она видит? Читает ли свою судьбу?

Женщина улыбается широкой, победной улыбкой и предлагает:

– Выпей! Это облегчит твою боль, ты сразу уснёшь, а встанешь уже свеженькой, как огурчик.

Женщина хватает жертву за подбородок и подносит к её губам склянку. Бедняжка делает один глоток, второй, потом начинает давиться и кашлять. Женщина помогает ей, поглаживая спину. Ласковый голос журчит, словно ручей по камням, успокаивает и утешает.

Девушка пьёт ещё и ещё – боль отступает, а потом совсем исчезает. Бедняжке уже кажется, что она вырвалась из ужасной бани, что идёт по берегу быстрой, прозрачной реки, что вокруг под порывами тёплого майского ветра сверкает серебром молоденькая листва, а лилово-розовые медуницы стелются под ноги живым ковром. Как же хорошо весной, как журчит вода и как пахнут цветы!..

Женщина переворачивает заснувшую жертву. Складывает тонкие руки на обнажённой груди, расчёсывает чёрные волосы, заплетает их в две косы и вкалывает в причёску несколько медуниц. Сердце женщины лопается от гордости. Она опять выиграла! Это случилось сегодня и будет повторяться вновь и вновь. Она такой родилась: единственной и неповторимой. Так было, так есть и так будет всегда. Ведь жизнь принадлежит победителям!

Глава вторая. Исчезнувшие

Петербург.

Сентябрь, 1813 год

Ну что это за жизнь? Всё вокруг если не серое, то чёрное, как будто других красок в столице воюющей России уже и не осталось, и дело вовсе не в беспрестанном дожде, не в свинцовых тучах и не в аспидной воде поднявшейся Невы – просто воздух пронизан безнадёжной тоской. По крайней мере, для одного человека дело обстояло именно так. Фрейлина вдовствующей императрицы Агата Андреевна Орлова всей кожей чувствовала, как разрастается где-то под сердцем чёрная тяжесть, как отравляет душу вселенская печаль.

Наимоднейшее английское слово «сплин» Орлова не принимала, а русская «хандра» выглядела слишком несерьёзно, чтобы описать нынешнее состояние души Агаты Андреевны. Возможно, что это и считалось слабостью, но после напряжения всех сил, которого требовала служба при императрице-матери (даме властной и настолько деятельной, что жизнь всех её помощников походила на сумасшедший бег белки в колесе) фрейлину время от времени накрывало отчаяние, а потом наваливалась тоска.

Страшась Наполеона, большая часть общества покинула столицу ещё в прошлом году. Тогда в Петербурге остались лишь царская семья, военные из расквартированных полков да облечённые властью сановники. Светская жизнь замерла, а потом и вовсе прекратилась. Обе императрицы и великие княжны пропадали в госпиталях, отдавая на благие цели личные средства. Сам государь сначала чуть ли не ежедневно собирал Чрезвычайный комитет, пытаясь нащупать спасительную стратегию, а после побед Кутузова, выгнавшего к зиме французов обратно за Неман, присоединился к армии, оставив тыл на своего любимца Аракчеева, а царскую семью и двор – на «Железную матушку».

Как и все приближённые к императрице дамы, Орлова старалась по мере сил помогать раненым. Однако несчастных оказалось так много, а страдания их были так ужасны, что, как ни крепилась Агата Андреевна, не пропускать через себя боль страждущих она не могла. Это очень изнуряло, и приступы чёрной тоски случались всё чаще. Сочувствия Орлова не хотела, а жалость не переносила. Сегодня у фрейлины был как раз один из таких «тёмных» дней, и она потихоньку возилась с ранеными, стараясь не попадаться на глаза Марии Федоровне.

Посыльный из дворца разыскал Орлову в самой дальней палате.

– Вам письмо, – сообщил он и достал запечатанный красным сургучом конверт.

Орлова поблагодарила и сломала печать. Писала фрейлине кузина Полина. Родных у Агаты Андреевны осталось раз-два и обчелся. Это отнюдь не выглядело преувеличением: именно две кузины и составляли всю её родню. Младшая – Аннет Орлова-Чесменская покинула Москву перед самым приходом французов и уехала далеко на юг, а вот старшая – Полина, ставшая в замужестве графиней Брюс, – вместо того, чтобы сидеть в тихой и благополучной Курляндии вдруг прикатила в столицу, да ещё и дочь с собой прихватила. С чего бы это?

Орлова сразу же попросила у императрицы разрешения отлучиться. Мария Федоровна не только позволила, но и распорядилась предоставить фрейлине дворцовый экипаж.

«Странно и даже глупо, – размышляла Агата Андреевна, устроившись на бархатных подушках императорской кареты. – Чем сейчас можно заниматься в столице? Идти помогать в госпиталь и девочку за собой тащить? Сложно представить, чтобы Поля так уж рвалась в сёстры милосердия. Она всегда была до нельзя прагматичной. С чего бы вдруг ей так измениться, а самое главное: что значит эта странная просьба?»

В перемену характеров взрослых людей, равно как в их перевоспитание, прозрение, раскаяние и прочие метаморфозы Орлова не верила, поэтому и поспешила к кузине: ясно ведь, что случилось нечто чрезвычайное. Агата Андреевна нетерпеливо вглядывалась в забрызганное дождём оконное стекло: когда же наконец они свернут на набережную Фонтанки? Экипаж миновал Цепной мост, проехал ещё немного и остановился у крыльца трехэтажного доходного дома, где, как явствовало из полученного письма, и поселилась кузина.

Подниматься наверх не пришлось: в расположенную на первом этаже квартиру Полины Брюс вёл отдельный вход. Агата Андреевна отдала свою тальму вышедшему навстречу лакею и поспешила в гостиную. Кузина – всё такая же румяная и круглолицая пышечка, как и десять лет назад, – радостно сверкнула крупными, в пол-лица, глазищами, издала восторженный вопль и с завидной для столь рослой дамы прытью кинулась навстречу Орловой.

– Агаша! Слава богу, что ты смогла приехать! – вскричала Полина, сжимая фрейлину в объятиях. – Ты не представляешь, как я тебя ждала. Да, честно говоря, я и приехала сюда только ради тебя!

Полина была гораздо мощнее хрупкой и миниатюрной Орловой, а вот светло-русые волосы и тонкие черты голубоглазых лиц отражали семейное сходство двоюродных сестёр. Сейчас у Агаты Андреевны аж дух перехватило, так сжимала её Полина, и фрейлина поняла, что предчувствие не обмануло – ко всем тяжким проблемам нынешней жизни добавятся ещё и привезённые из Курляндии. Орлова поцеловала кузину и постаралась снизить накал страстей:

– Ты не волнуйся так, Поля. Что за переживания? На тебя это совсем не похоже…

– Да как же не переживать! – откликнулась графиня Брюс. Она потянула Орлову за собой на диван и сразу же заявила: – Агаша, только ты можешь мне помочь! Я привезла в столицу Мими, хотя в нынешнем положении – это полная глупость, а всё потому, что побоялась оставаться в Григорьеве…

Полина так волновалась, так спешила с рассказом, что горло её перехватило и она зашлась в кашле. Похоже, дело было совсем плохо, раз обожавшая своё большое и богатое имение кузина больше не считала его безопасным местом для единственной дочки. Сколько же лет Мими? В последний раз Орлова видела её пятилетней девочкой, и было это лет десять назад. Значит, пятнадцать…

– Поля, ты расскажи мне всё по порядку, – попросила фрейлина. – Что случилось-то? Ведь вас даже Наполеон не тронул.

– Да, Бог миловал, французы мимо прошли. Но у нас такая беда, может, даже похлеще французов!

В военное время сложно было представить хоть что-нибудь хуже французов, и Орлова поторопила:

– Рассказывай!

– Так нечего же!.. Никто ничего не знает, не видел и не слышал, но в нашем уезде пропадают пятнадцатилетние девушки. Объяснений нет, но факт остаётся фактом: пять девушек ушли из дома и бесследно исчезли. Ты понимаешь, что Мими…

Полина не смогла закончить фразу – она боялась даже произнести вслух своё ужасное опасение. Теперь понятно, почему Брюсы примчались в столицу. Потерять единственную дочь – от такого кошмара любая мать сойдёт с ума, и Орлова стала выяснять подробности:

– Ты сказала, что девушек было пять. Они одновременно пропали?

– Да в том-то и дело, что пропадают они поодиночке, начиная с мая. Сначала исчезла одна, и тогда все подумали, что это случайность. Вторая пропала через месяц, потом ещё одна, а между исчезновением двух последних прошла всего неделя! Полиция признала свою полную неспособность хоть что-нибудь сделать, и уездный исправник предложил нам самим оберегать своих дочерей.

– Не части, Поля, давай поподробнее, – попросила Орлова. – Кто родители пропавших?

– Совершенно разные люди! Первой исчезла дочь в семье учителя гимназии, потом – дочка лавочника, в соседнем имении хватились дворовой девушки, а потом пропали две мещанки из нашего городка.

Картина и впрямь получалась слишком пёстрой, Агата Андреевна в душе очень посочувствовала уездной полиции. Такие разные жертвы, скорее всего, они даже никогда не встречались друг с другом. На всякий случай Орлова спросила:

– Пропавшие были знакомы?

– Все говорят, что нет! По крайней мере, так заявили полиции родители. Девушки считались скромными и, как могли, помогали семье.

– А почему их родителям понадобилась помощь? Они что бедствовали?

– Я не знаю, – растерялась Полина. – Я повторяю слова исправника. Он так сказал, а я и поверила.

– Возможно, он хотел подчеркнуть, что девушки – домашние, не склонные к гулянью, но не исключена и вероятность, что он говорил именно о нужде. Тогда преданных семье дочерей легко заманить, пообещав помощь или небольшой заработок.

Полина от волнения закусила губу и тихо спросила:

– Агаша, ты привезла то, о чём я просила?

Еще бы! Как можно было не откликнуться на изложенный в письме отчаянный призыв? Впервые в жизни графиня Брюс попросила у фрейлины Орловой погадать на картах Таро, хотя до сегодняшнего дня боялась этого, как чумы. Агата Андреевна достала из ридикюля сафьяновый футляр и вынула из него колоду крупных – размером с ладонь – необычных карт.

– Ты осмелишься задать вопрос? – спросила Орлова.

– Да…

– Ну, раз так, то пододвинься поближе.

Фрейлина пересела за большой круглый стол, разогнала ладонями крохотные морщинки на бархатной скатерти и принялась тасовать колоду. Время от времени Агата Андреевна переворачивала карты, как будто крутила. Графиня Брюс замерла рядом.

– Ты помнишь имена пропавших? – спросила Орлова и подсказала: – На всех сразу мы гадать не сможем.

– Дочку учителя звали Леей, а последнюю пропавшую – как мою Мими.

– Давай с неё и начнем. Спрашивай!

Орлова выложила на середину стола карту со златовласой девой. Полина молчала.

– Задавай вопрос, – поторопила фрейлина.

– Что случилось с юной Марией, пропавшей в прошлом месяце под Митавой? – Голос Полины дрожал от волнения.

Агата Андреевна разложила карты замысловатым крестом, а следом принялась открывать их. На первой же карте фрейлина вздрогнула.

– Что? – испугалась Полина. – Не скрывай от меня ничего!

Но Орлова молча переворачивала карты, пока не раскрыла их все, и лишь тогда заговорила:

– Всё очень плохо: девушка умерла. Видишь, итоговой легла карта «Смерть». Это непоправимо. Бедняжка прошла через муки, а виноват в этом злодей-мужчина – вот он с мечом в руках. Но очевидно, что тот не сам решился на такое душегубство. Корень всех бед – в беспощадной даме. Посмотри сама: негодяем управляет Королева мечей, она бессердечна и злопамятна, к тому же все карты вокруг этой пары намекают на болезнь.

– Но кто это такие?

– Пока не знаю…

Даже когда по просьбе императрицы-матери Орлова гадала на судьбу военной кампании, такие страшные карты не выпадали. Надо было перепроверить всё ещё раз, прежде чем выдавать такие сведения Полине.

– Давай погадаем на Лею, – предложила Агата Андреевна.

Она тщательнейшим образом перемешала колоду, заставила кузину снять её, разложила карты по трём стопкам, собрала их вновь и лишь потом разрешила задать вопрос.

– Что произошло в мае в окрестностях Митавы с девушкой Леей, – уже спокойнее, чем в первый раз, произнесла Полина.

Фрейлина разложила карты и стала переворачивать их. В раскладе вновь царили мечи: всё тот же беспощадный злодей и жестокосердная дама открылись практически сразу, а опять последней, как и в прошлый раз, легла карта с белым скелетом.

– И Лея тоже?! – охнула графиня. Она указала пальцем на карту, венчающую расклад. – Это ведь означает смерть?

– Да…

Орлова знала, что больше гадать не станет: даже её случившееся ужаснуло, что уж говорить о Полине. Хватит с них на сегодня мистических подсказок, надо искать и проверять земные факты!

– Давай сделаем так: ты сядешь и запишешь всех, кого сможешь вспомнить, – предложила Агата Андреевна. – Включай в список всех, кто только придёт на ум: помещиков, купцов, чиновников, мещан, да и о крепостных подумай. Мне кажется, что женщина, имеющая такую власть над злодеем, скорее всего – его мать. Ищи семью, где есть взрослый сын и жестокая мамаша. Возможно, что ты вспомнишь о каких-то странностях или о необычных событиях в жизни этих людей. Нам нужно искать зацепку в их поведении. Карты говорят о болезни. Это может быть физическое увечье или безумие. Напиши в уезд всем своим знакомым, может, они что-нибудь вспомнят.

– И писать незачем. Ты думаешь, что я одна такая трусиха? – отозвалась Полина. – Все уже здесь, а кто не приехал, так скоро появится. Я сама хорошенько подумаю и соседей заставлю. Мы всё напишем, а потом я покажу эти списки тебе. Ты ведь меня не бросишь, Агаша?

Орлова ободряюще улыбнулась:

– Ни в коем случае! Только я не смогу часто отлучаться, и тебе придётся самой ко мне во дворец ездить. Лучше всего по вечерам: теперь ни балов, ни приёмов не бывает, императрица-мать так устает за день, что уже в восемь часов всех нас отпускает.

Полина пообещала, что приедет. Её настроение заметно улучшилось, и сёстры все-таки смогли закончить разговор на доброй ноте. На обратном пути во дворец фрейлина вдруг поняла, что от её чёрной меланхолии не осталось и следа. Кузина притащила с собой тяжкие проблемы, но она же и попросила о помощи. Графине Брюс нужно было сказать «спасибо». Пусть курляндские загадки окажутся жуткими и неразрешимыми, но это всё выяснится потом, зато сейчас они пришлись как нельзя кстати. Благодаря новой заботе Орлова вырвалась на свободу из серой клетки неизъяснимой тоски.

Глава третья. У водопада

Южнорусская губерния.

Сентябрь 1813 год

Долли Черкасская выбрала свободу. А почему бы и нет? Мужчины могут заниматься любимым делом, а ей нельзя? Мятежные мысли давно посещали Долли, но лишь сегодня она решилась:

«Больше не отступлю, и не мытьём, так катаньем, но своего добьюсь».

Предстоящая битва ожидалась нелегкой. Тётка была крепким орешком, а о брате и говорить не стоило. Скала. Но ничего не попишешь, придётся их убеждать. От этих двоих теперь зависело исполнение мечты Долли, а значит, и её счастье.

Ей только-только исполнилось десять, когда на охоте погиб отец, а следом умерла нежная и хрупкая мама. Тогда, семь лет назад, бабушка забрала четырёх осиротевших княжон Черкасских и привезла их в Ратманово – своё огромное имение на юге России.

– Здесь вам будет хорошо, – пообещала Анастасия Илларионовна. И девочки поверили.

Бабушка любила это поместье больше всех других и всю жизнь его обустраивала. Многолетние старания княгини принесли прекрасные плоды, превратив имение в настоящее чудо. Большой барский дом, а вернее дворец, гордой короною венчал ровнейший насыпной холм. Мраморная колоннада, высокие окна и купол украшали фасад главного дома. Боковые флигели обрамляли большой двор с фонтаном, а пёстрые цветники террасами спускались вдоль липовых аллей к пруду, где брал начало свободный английский парк.

Слова старой княгини оказались пророческими, и впрямь, пока княжны жили в Ратманове, всё было хорошо. Даже горе здесь переносилось легче. Так случилось, когда умерла бабушка. Но с девочками оставался старший брат Алексей, а потом приехала помогать графиня Апраксина, в память о покойной кузине решившая вырастить её внучек. Тогда, сплотившись, сёстры пережили новое горе, а тёплое и такое надёжное Ратманово помогло им, открыв дорогу в безмятежную юность.

Тем катастрофичнее оказалось известие о смерти брата. Алексей погиб под Москвой. Новость привёз в дом дядя – брат отца, светлейший князь Василий Черкасский. Девочки никогда его особо не жаловали – слишком уж дядя был холоден и хмур, но то, как он повёл себя теперь, стало для княжон настоящим ударом.

Объявив себя наследником имущества и опекуном племянниц, князь Василий сообщил, что нашёл жениха для старшей из сестёр – Елены. Его не смутило даже то, что претендент на руку восемнадцатилетней княжны уже трижды овдовел и годился невесте в деды. Когда же Елена возмутилась и отказалась от такого брака, дядя зверски избил её каминной кочергой, и забил бы насмерть, если бы не старая няня, закрывшая Елену своим телом. Предназначенным племяннице ужасным ударом изверг убил старушку.

К счастью для княжон, тётушка Апраксина и старшая сестра накануне заперли их в спальнях, объявив больными. Ни Долли, ни её младшие сёстры Лиза и Ольга не видели этого кошмара. Вечером, собрав всех девочек вместе, тётка сообщила им то, что сочла возможным:

– Мои дорогие, наша Элен сильно избита, а няни больше нет…

Шестнадцатилетняя Долли всегда обожала старшую сестру, и хотя Елена откровенно всеми командовала, большим злом это не считала. Бывало, конечно, что из духа противоречия Долли и восставала против диктата, но теперь, не рассуждая, встала на защиту Елены:

– Я убью дядю, он просто так не отделается!

Брат уже давно научил Долли не только фехтовать, но и стрелять. Однако Алексею и в страшном сне не могло привидеться, что придёт такой день, когда Долли понадобится её умение. Княжна пробралась в оружейную и сняла с крюка любимую короткую шпагу брата. Тётя уже объявила, что князя Василия в доме нет, он уехал в соседнее имение, и Долли ничего не оставалось, как дождаться возвращения убийцы в Ратманово.

«Встречу гада на крыльце и заколю его», – решила княжна.

Но у неё ничего не вышло. Ещё солнце не встало над горизонтом, когда старая графиня разбудила своих питомиц и сообщила, что они переезжают в другое имение. Тогда же девушки узнали, что Елена уже покинула дом, пообещав добраться до столицы. Она надеялась добиться встречи с императором Александром и потребовать у него наказания для убийцы, а для своих сестёр – защиты.

Как ни упиралась Долли, отказываясь уезжать, старая графиня взяла её за руку и вывела из спальни. Пришлось княжне сдаться, но зато она выторговала у тётки поблажку – разрешение забрать с собой оружие брата и своё главное сокровище: любимого коня Лиса.

– Ради бога, Долли, делай, что хочешь, только поехали, – взмолилась вконец измученная тётка и вздохнула с облегчением, лишь усадив княжну в экипаж.

В Отрадное, имение Марьи Ивановны Опекушиной – подруги юности старой графини, они пробирались проселками. К счастью, если князь Василий и послал за беглянками погоню, то напасть на их след не смог, и они прибыли к Опекушиной испуганные и уставшие, но целые и невредимые. Одинокая старая дама безмерно обрадовалась приезду подруги и её воспитанниц и сразу же предложила им оставаться сколь угодно долго, хоть и навсегда.

Постепенно Долли привыкла к Отрадному, а воспоминания об родном Ратманове стали не столь болезненными, одно оказалось плохо: княжна так и не смогла отомстить. Впрочем, теперь это казалось лишь вопросом времени и, ускакав подальше от дома на верном своём Лисе, Долли вынимала из ножен шпагу брата и отрабатывала удары. Надо ли говорить, кого она представляла своим противником?

Никто этого не ждал, да, видно, судьба смилостивилась над Черкасскими, и в Отрадное пришла весть, что брат Алексей не погиб, а был всего лишь тяжело ранен. Вернувшись в строй, он восстановил и все свои права. Бедная Евдокия Михайловна плакала от счастья, и лишь теперь повзрослевшая Долли поняла, какой груз лежал на плечах уже немолодой тётки и как та рисковала, похитив княжон у ненавистного опекуна.

Все засобирались обратно, Апраксина упросила подругу поехать с ними в Ратманово и побыть там с девочками. Сама же графиня хотела отправиться на поиски Елены. Опекушина с радостью согласилась, и обе старушки, три княжны и красавец Лис отправились в обратный путь. Наконец-то Долли вновь поднялась на широкое крыльцо Ратманова, погладила волшебно гладкий мрамор колонн и чуть слышно сказала:

– Слава богу, мы – дома, и теперь всё будет хорошо! – Она всей душой верила, что так и получится.

Оставив княжон на попечение подруги, графиня Апраксина уехала. Новая опекунша по доброте душевной позволяла княжнам делать всё, что они захотят, и Долли целыми днями носилась по полям и рощам на своём рыжем Лисе. Сегодняшнее утро не стало исключением: княжна выехала из дома и сейчас летела по узенькой, плотно утоптанной дорожке между уже убранными полями. Долли так радовалась жизни и своим упоительным мечтам, а больше всего принятому сегодня «окончательному» решению, и ей казалось, что этого восторга хватит на целый мир. Она обязательно уговорит тётку и брата, они всё поймут и больше не будут чинить препятствия. И тогда мечта Долли исполнится, а новая жизнь окажется замечательной и интересной.

– Я обязательно стану счастливой! – крикнула Долли в необъятный простор золотистых полей и от радости засмеялась.

Пропетляв по полям, дорога нырнула под зелёный шатёр дубовой рощи. Это уже считалось границей имения. Сразу за лесом начиналась земля барона Тальзита – близкого друга семьи, крёстного самой Долли и младшей из её сестёр Ольги. Но сегодня княжна к нему в гости не собиралась, она задумала доскакать до своего самого любимого места – неглубокого оврага, где среди гранитных глыб били ледяные ключи, а вода бежала вниз по камням, рассыпаясь живописным водопадом. В овраге бесчисленные струйки стекались в ручеёк, впадавший в местную речку под названием Усожа. Через ручей был перекинут старинный бревенчатый мост. Долли любила скакать по его тесовому настилу. Под копытами Лиса мост гремел, словно огромный барабан.

Дорога развернулась крутым зигзагом. Вот и овраг… Долли увидела мост и свой водопад, но, похоже, на этот раз нашлись и другие желающие полюбоваться столь романтической картиной. Заняв её любимое место – плоскую площадку у подмытых корней большого дуба – рядом с мольбертом стоял высокий брюнет. Он был так увлечён рисованием, что даже не повернул голову в сторону всадницы. Долли натянула поводья и остановила Лиса. Она не знала художника, а накрепко вбитые ей в голову правила приличия исключали общение с незнакомцем. Но любопытство…

«Я не стану слезать с коня, – тут же сообразила Долли, – а лишь посмотрю издали…»

Она кашлянула, художник обернулся, и тут же стало понятно, что не стоило идти на поводу у любопытства. Незнакомец оказался высоким, смуглым и картинно ярким. Крупные тёмные глаза и тонкие черты, алый, изящно вырезанный рот были очень хороши, впечатление портил лишь острый, как клинок, взгляд. Волк! Долли даже вздрогнула, но незнакомец вдруг улыбнулся, взгляд его потеплел, и ощущение опасности исчезло. Художник поклонился и сказал:

– Сударыня, простите, я не слышал, как вы подъехали. Позвольте представиться. Меня зовут Лаврентий Островский. Я недавно унаследовал имение Афанасьево, а сейчас нахожусь здесь в отпуске по ранению, и вот – пытаюсь рисовать.

Долли засомневалась, прилично ли знакомиться с новым соседом в лесу, но, с другой стороны, не бежать же от него сломя голову. Пришлось ограничиться обычной любезностью:

– Вы выбрали самое красивое место во всей округе. Это земля моего брата – светлейшего князя Черкасского, но, я думаю, Алексей не станет возражать против вашего присутствия.

– Благодарю. – Новый знакомый подошёл ближе и сердечно улыбнулся. – Может, вы позволите мне узнать и ваше имя?

– Дарья Николаевна, – после паузы сообщила Долли.

– А вы не хотите посмотреть, что у меня получилось?

Долли смутилась:

– Разве вы уже закончили? – Она колебалась: стоит ли подходить к мольберту? А что потом? Однако, поняв, что выглядит в глазах мужчины трусихой, княжна гордо вскинула голову, вложила свою руку в ладонь художника и спрыгнула с коня.

Долли прошла к мольберту и взглянула на холст. Способности у Островского явно имелись: перспективу он схватил верно, все детали выписал очень тщательно. Но картина не ожила: в ней не было ни прелести летнего утра, ни ощущения волшебной красоты этого места. В ней просто не хватало жизни! Впрочем, обижать художника столь нелестной правдой не хотелось, и Долли высказалась дипломатично:

– Похоже…

– Вы очень добры, Дарья Николаевна, но я и сам знаю, что пейзажи, а тем более маслом, не самая сильная моя сторона, моя стихия – акварельные портреты цветов. Знаете, ведь у каждого цветка есть своя душа, и когда пишешь его портрет, очень важно это уловить.

Долли чувствовала себя неловко, но художник улыбался так добродушно, а мысли его оказались столь занимательны, что, забыв о приличиях, она вступила в разговор:

– Я никогда не думала о цветах с этой точки зрения, я просто их люблю, но теперь вы заставили меня взглянуть иначе. Что ж, попробую увидеть в цветах душу.

– У вас обязательно получится, – обнадежил её художник, и в его глазах вспыхнули огоньки. – Мне кажется, что душа каждого цветка имеет свою половинку, нарисовав, я начинаю искать её в жизни.

– Не понимаю, – удивилась Долли, мысль собеседника показалась ей странной. – Зачем искать вторую половину, если цветок хорош сам по себе?

– Чем сложнее загадка, тем большее удовольствие приносит разгадка. Вы разве не замечали?

Долли не любила загадок, поэтому сразу же заскучала. Она кивнула новому знакомому и направилась к Лису, послушно ожидавшему хозяйку на дороге.

– Сударыня, я чувствую, что так и не смог донести до вас свою мысль. Мой язык слишком скуден. Но, может, вы согласитесь взглянуть на мои акварели? – Художник шёл следом. – Я бы завтра привез их сюда…

Долли стало стыдно: похоже, что она нагрубила человеку, не сделавшему ей ничего плохого. Пришлось исправлять оплошность.

– Хорошо, я посмотрю ваши работы, привозите их завтра в это же время.

Княжна подвела Лиса к упавшему дереву, с него легко вскочила в седло и поскакала через мост. Ещё четверть часа – и она выехала на широкую дорогу. Начиналось то, что Долли любила больше всего на свете, – безумные скачки на чистокровном английском верховом. Княжна прошептала в бархатное ухо Лиса просьбу поспешить. Её любимец прибавил ходу, и Долли пригнулась к его гриве, подставив лицо ветру. Маленькая шляпка с пером почти сразу слетела и теперь болталась на лентах за спиной. Густые кудрявые пряди цвета красного дерева стали одна за другой вылетать из причёски, и скоро все локоны развевались по ветру, как знамя.

Долли взлетела на высокий холм, отсюда, как на ладони, виднелось раскинувшееся на берегах Усожи центральное село имения. Над хатами возвышались колокольня и голубые купола церкви, туда-то княжна и направила коня – она собиралась встретиться с подругой. Учитель Морозов, приглашённый в Ратманово ещё покойной княгиней, чтобы обновить только что отстроенную школу, так и остался в имении вместе со всем своим многочисленным семейством. Долли дружила с младшей из его дочерей – своей тёзкой Дашей.

Лис на полном ходу влетел в село. Сады здесь ломились от наливных яблок и чёрно-лиловых слив, и ватаги ребятишек уже с неделю кочевали между дворами. У дома учителя тоже выстроилось с десяток перемазанных липким соком мальчишек, их громко отчитывала высокая и худая, как жердь, барышня в платье с оборками. Русая девушка лет пятнадцати застыла на крыльце, скептически поглядывая на старшую сестру.

«Опять Катрин занесло», – с раздражением поняла Долли.

«Жердь» звалась Екатериной Морозовой. Князь Алексей выделил обеим дочерям учителя приданое – по тысяче рублей серебром каждой – и уже передал эти деньги их отцу. Этот факт получил намеренную огласку, и у Катрин появились претенденты на руку и сердце. Эта девица никогда не отличалась особым умом, а эгоизма и занудства в ней было хоть отбавляй, так что, заимев приданое, Катрин совсем возгордилась и стала просто невыносимой.

Долли остановила Лиса у крыльца, спрыгнула с коня и спросила у своей подружки:

– Ну что, опять Катрин морали читает?

– Слив ей жалко – всё равно большая часть свиньям пойдёт, урожай в этом году такой, что сахару не напасёшься варенье варить. Пусть бы дети ели, да только вместе с нашими братьями ещё и крестьянские ребятишки пришли, а это принцессе уже не по нраву, – прошептала Даша.

– Ладно, постараюсь закончить избиение младенцев, – прошептала Долли и, как будто задумав перевести Лиса в тень, взяла коня под уздцы и прошла между сердитой барышней и мальчишками.

– Боже, Катрин, как ты неосторожна! – воскликнула княжна, замерев рядом со старшей дочкой учителя. – Ты же стоишь на самом солнцепёке! При твоей нежной коже это очень опасно, по-моему, у тебя уже нос покраснел.

– Правда? – ужаснулась Катрин и ринулась в дом.

– Ловко ты её спровадила, – со смехом оценила Даша и предложила: – Пойдём в сад. Можно искупаться, а Лиса поручим Петьке, он его и напоит, и оботрёт.

– Давай зови Петьку, – согласилась княжна.

Десятилетнего Петьку искать не пришлось, тот уже и сам бежал им навстречу, предвкушая возможность поухаживать за Лисом, которого боготворил. Долли передала мальчишке повод и догнала подругу в глубине сбегающего к реке сада. У самого забора братья сколотили для Даши купальню. Длинные мостки заканчивались небольшим домиком, внутри его вдоль стен были прибиты две широкие лавки, а посередине спускалась под воду лесенка с перилами.

Девушки вошли в купальню и стали раздеваться. Долли сняла короткий жакет и кофточку, длиннохвостую юбку амазонки помогла ей стянуть Даша.

– Ты выглядишь как разбойница: голая, но в сапогах, – засмеялась дочка учителя, кивнув на короткие сафьяновые сапожки княжны.

– Не только выгляжу, я – и в самом деле разбойница, – объявила Долли и вытащила из-за голенища правого сапога короткий охотничий нож. – Ты знаешь мою любовь к оружию, но не могу же я пристегнуть к амазонке шпагу, еще сумасшедшей сочтут.

Пока Даша раздевалась, княжна завязала волосы узлом и вошла в прохладную воду, ещё шаг – и ноги почувствовали на песчаное дно. Глубина здесь была по шею, и Долли, пройдя меж сваями купальни, выплыла на простор реки.

– Ты с ума сошла, нас же увидят! – крикнула ей вслед Даша.

– Не увидят, я быстро…

Долли опустила лицо в воду и, резко выбрасывая руки, стремительно поплыла к середине реки, а потом повернула по течению. Даша смотрела на старшую подругу сквозь сваи купальни, сама она не решилась высунуть нос из своего убежища. Наконец княжна вернулась обратно.

– Как же ты хорошо плаваешь, – восхитилась Даша, – как мужчина!

– Мне и нужно было родиться мужчиной – характер мой ты знаешь.

– Ничего себе мужчина! – расхохоталась Даша, бросив выразительный взгляд на отнюдь не маленькую грудь княжны. – Да и лицо у тебя – как у ангела.

– Ну уж скажешь…

Долли стала одеваться, а её подруга, желая быть справедливой, вновь окинула княжну взглядом. Долли была высокой и тоненькой, но отнюдь не худой. Длинные стройные ноги легко и стремительно несли изящное тело, а лицо… оно просто притягивало взгляд: яркие зелёные глаза, летящие, как крылья ласточки, тонкие брови. Рот, наверное, слишком крупный, но всё равно, ни одна красавица с крошечным ртом-бантиком Долли и в подмётки не годилась. В одном княжна была права – на ангела она походила мало, но Даша не хотела больше спорить, тем более что Долли заговорила о деле:

– Я приехала сказать, что тётя Опекушина согласилась учить тебя играть на фортепьяно. Можешь приходить каждое утро к одиннадцати. Она будет заниматься с тобой по часу. Когда ты закончишь урок, я как раз приеду с прогулки.

– Правда?! Вот спасибо! – обрадовалась Даша.

– Хорошо, что ты станешь бывать у нас каждый день, Лиза тоже обрадуется. – Вспомнив сестру, Долли нахмурилась. – Ты мне должна кое в чём помочь. Это началось ещё Отрадном: Лиза сделалась какой-то гадалкой. Прикоснётся к человеку рукой, а потом говорит мне, что у него за характер, какие тайные мысли и грехи. Я не знаю, как к этому относиться. Не хочу верить – вернее сказать, не могу, – а сестра обижается. Мы с ней договорились тёте об этих видениях пока не рассказывать, но я хочу, чтобы за Лизой понаблюдала ты. Посмотри и скажи, что думаешь.

– Хорошо, я сделаю, как ты хочешь, – пообещала Даша, – но я тебе сразу скажу, что Лиза ни разу в жизни не соврала и раз она что-то говорит, значит, сама в это верит.

Долли лишь пожала плечами. Они подошли к воротам, там счастливый Петька расчёсывал гриву коня.

– Я Лиса напоил и в реке искупал, – с гордостью сообщил мальчишка.

– Молодчина! – похвалила Долли.

Даша открыла ворота, княжна взобралась в седло. Темно-рыжий красавец конь с места перешёл в галоп, пересёк площадь и пронёсся по сельским улицам. Еще четверть часа, и он, миновав парк, взлетел на холм – к мраморной колоннаде ратмановского дворца. Ну вот и дом…

Глава четвертая. Островские

Островский спрыгнул с коня у крыльца старого деревянного дома, громко именуемого в Афанасьеве «барским». Два месяца назад Лаврентий получил это именьице в наследство от очень дальнего родственника и с тех пор не уставал благодарить судьбу: у него вновь появилась крыша над головой. Впрочем, только это и было хорошей новостью, всё остальное оставляло желать лучшего: к Афансьеву было приписано всего тридцать душ крепостных, хозяйство оказалось запущено, дом разворован, а мошенник-управляющий, споивший несчастного троюродного дядю, исчез вместе с остатками денег. Единственное, что обнадеживало, так это благословенный климат здешней губернии и чёрная плодородная земля. Поместье при умелом управлении вполне могло бы стать доходным. Требовались лишь деньги на восстановление, но их-то как раз и не было.

Лаврентий в очередной раз помянул недобрым словом своего папашу, просадившего за карточным столом целое состояние. Наверное, проще всего было продать Афанасьево, а деньги прожить… Но что потом?

«Ну почему это случилось со мной? – пожалел себя Островский. – Другие живут спокойно, а мне вечно не везёт».

Лаврентий происходил из старинного, но не слишком богатого дворянского рода. Поместье его отца хоть и считалось большим, но дохода давало немного, впрочем, это не помешало Валерьяну Островскому взять в жены самую богатую невесту в округе. О красавице Марианне ходили не слишком лестные слухи: о ней шептались, что барышня не брезгует по ночам вызывать к себе в спальню богатыря-конюха. Но Валериана это не остановило, ведь за Марианной давали хорошие деньги. Отец невесты был рад сбыть с рук засидевшуюся дочку и настоял на скорейшей свадьбе.

На удивление всем, молодые поладили, и, хотя Марианна, родив наследника, отказалась иметь других детей, страсть её к мужу сделалась лишь сильнее. Когда единственному сыну счастливой четы исполнилось пять, отец Марианны скоропостижно скончался, оставив после себя большое наследство и незамужнюю пятнадцатилетнюю дочь Иларию, которую старшей сестре пришлось взять на воспитание. Сёстры оказались очень похожи: высокие, пышнотелые, с густыми ярко-рыжими волосами и белой, почти прозрачной кожей в мелких золотистых веснушках. Хороши они были неимоверно. Когда сёстры стояли рядом, просто не верилось, что между ними почти десять лет разницы в возрасте.

Илария в новом доме сначала дичилась, но потом освоилась, а к своему маленькому племяннику даже привязалась. Вот только счастье её в новой семье оказалось недолгим. Той же зимой Марианна простудилась и слегла. Илария не отходила от постели сестры, выхаживая её, но все усилия оказались тщетны: три недели спустя Марианна скончалась.

Валериан впал в такое отчаяние, что даже попытался застрелиться. Однако храбрости нажать на курок у него не хватило, и пришлось ему глушить горе старым проверенным способом – не расставаясь со стаканом. Ну а с пьяной головы чего не натворишь? Однажды утром Валерьян проснулся в постели Иларии. Подробностей он не помнил, но выбирать уже было не из чего.

– Завтра обвенчаемся, – пообещал он.

Валериан женился на свояченице, получив вместе с ней всё состояние покойного тестя. Это Островского обрадовало, а приятное открытие, что вторая жена не уступает первой по силе страсти, окончательно утешило. Впрочем, имелось одно «но»: Илария оказалась бесплодной, и Лаврентий остался в семье единственным ребенком. Но тётка-мачеха искренне любила мальчика и баловала его, как могла.

Десять лет спустя, когда Валериану стукнуло пятьдесят, а Иларии было всего двадцать шесть лет, она вдруг осознала, что муж уже не тот и она всё чаще остается по ночам одна. Начав предъявлять претензии, женщина сделала только хуже – самолюбивый Валериан вообще перестал заходить в спальню, а вместо этого напивался до бесчувствия в кабинете.

Понимала ли Илария, что делает, или зов плоти стал невыносимым? Кто знает… Но однажды, когда муж в очередной раз заснул на полу в кабинете, она пришла в спальню к шестнадцатилетнему пасынку. Обняв юношу, Илария сказала, что хочет научить его общению с женщинами. Она отдалась Лаврентию, и тот с первой же ночи сделался её рабом. Дальше – больше. Обучив юношу самым изысканным ласкам, женщина успокоилась и подобрела. Теперь она проводила с Лаврентием почти всё ночи.

– Я тебя обожаю, в тебе вся моя жизнь, – шептала Илария, и это была чистая правда.

Илария больше не обращала внимания на мужа и считала, что Валерьян всё знает и молчит. Но она ошибалась. Однажды не ко времени протрезвевший Островский-старший, не найдя ночью жену в супружеской спальне, пошёл искать её по дому и обнаружил в постели сына. Валерьян взбеленился так, что попытался застрелить обоих. Лаврентий выскочил от него в окно, а Илария, получив хорошую трёпку, на время затаилась.

С домашними Островский-старший разобрался жёстко: определив сына в кадетский корпус, жену запер дома и перестал с ней разговаривать. Правда, Валериан скоро утешился, найдя себе новую страсть – игру, и теперь пропадал в уездном городе, пуская наследство тестя и приданое обеих своих жён на ветер. Сидя одна в поместье и не находя выхода своим страстям, Илария приблизила к себе новую служанку Анфису. Эта здоровенная баба терпеть не могла мужчин, зато с женщинами вела себя необычайно ласково. Илария полюбила ходить с Анфисой в баню и там подставлять её ловким рукам своё изнывающее тело.

Лаврентий после кадетского корпуса пошёл служить и страстно надеялся стать героем, а затем получить отцовское прощение. Валерьян сыну не писал, зато Илария засыпала пасынка письмами и, читая эти полные страсти и откровенных намёков послания, Лаврентий чувствовал, что никогда уже не сможет выйти из-под власти мачехи. Получив ранение под Малоярославцем, он почти три месяца провалялся в госпитале с простреленным боком, но, слава богу, выздоровел, получил за храбрость орден Святого Георгия и отправился в бессрочный отпуск по ранению с разрешением вернуться в полк «при полном восстановлении сил».

Решив, что отец наконец-то простит и примет сына-героя, Лаврентий поспешил домой, но, приехав в имение, застал Валерьяна при смерти. Оказывается, неделю назад Островский-старший проиграл последнее, что у него оставалось, – поместье, с горя напился и, забыв шубу, пошёл в мороз пешком, поскольку коня он тоже проиграл. Войдя утром в гостиную, Валерьян без чувств рухнул к ногам жены. С тех пор он в себя уже не приходил. На следующий день после приезда сына Островский-старший умер, а его кредиторы прислали письмо с соболезнованиями и предложением освободить имение.

– Что же нам теперь делать? – спросил Лаврентий у одетой в чёрное мачехи.

Илария подняла на него безмятежные глаза и, пожав плечами, улыбнулась. Она, как всегда, витала в облаках. Женщина обезумела от счастья, вернув своего дорогого мальчика. Казалось, её не волнует ни то, что она только что похоронила мужа, ни то, что они всё потеряли и не имели теперь даже крыши над головой. Илария так жаждала любви своего «малыша» и не могла понять, почему тот чем-то озабочен.

– Поступай как знаешь, мой дорогой, – обронила она.

Пришлось Лаврентию отдуваться в одиночку. Наверное, ему следовало бросить Иларию, а самому вернуться в полк. Кто знает, может, его судьба сложилась бы тогда иначе, но Лаврентий не смог разрубить тягостные узы. Впрочем, у Иларии ещё кое-что оставалось – она вместе с Анфисой переселилась на маленький хутор в десяти верстах от прежнего имения, отец перед смертью записал его на имя младшей дочери, о чём Валерьян так и не узнал.

Уладив дела с кредиторами, Лаврентий получил оставшиеся крохи наследства и переехал к мачехе. Офицерской пенсии по ранению еле хватало на жизнь, но он даже и не пробовал искать службу. Мысль поступить так, как сделал отец, дважды женившийся на богатых, прочно засела в голове Лаврентия. Только вот никого подходящего на роль невесты в округе не просматривалось, да и папашины выкрутасы сильно подпортили репутацию семьи Островских.

Вот тогда-то Лаврентию хоть немного, но повезло: он получил письмо от поверенного своего почившего троюродного дяди с сообщением о наследстве. Маленькое имение показалось тогда спасением, да и теперь, прожив здесь два месяца, Островский не изменил своего мнения, но срочно требовались деньги. Лаврентий окончательно дозрел до выгодной женитьбы. Встреченная им сегодня девушка, судя по всему, была из богатых. Хорошо бы продолжить знакомство, а там, глядишь, и зацепиться за престижное семейство. Но как сказать о своих планах Иларии?

«Главное, чтобы новая знакомая сдержала обещание, – рассуждал Лаврентий. – Если она приедет, значит, дело может выгореть. Вот тогда и нужно подумать, что делать с Иларией. В конце концов, можно снять ей квартиру в уездном городе или ещё дальше – в губернской столице. Отправить обеих рыжих с глаз долой. Дать Анфисе пару монет, чтобы поусерднее ублажала Иларию…»

План Островскому нравился, теперь осталось добиться главного, чтобы «богатая невеста» не подвела и, как обещала, приехала в рощу.