Есенин. Гибель. Золотой брегет Мирзоян Владислав

В есенинских музеях во множестве выставлены его личные вещи.

Сомнительно, конечно, но якобы всё это вещи Есенина.

И фрак, и цилиндр с перчатками, и пиджаки, и косоворотки, и трость, и чего только нет.

Нет только трёх вещей

Очков. (у него была дальнозоркость)

Револьвера. (а бульдог он с собой носил постоянно, даже в «Англетерре»)

И часов.

А были ли у Есенина часы?

Воспоминания директора московской школы-студии Дункан и одного из создателей советского мифа о романе Есенина и Дункан (под контролем КГБ и позже поймём почему) Ильи Иль-ича Шнейдера (в центре):

– «… у него не было часов».

Странно.

У Онегина были —

а у Есенина – нет.

Брегет – это карманные часы с боем, показывавшие числа месяца.

В 1775 году начинающий часовой мастер Абраам-Луи Бреге (Abraham-Louis Brеguet) открыл свой первый часовой магазин в Париже,

В 1808 году и в Санкт-Петербурге было открыто представи-тельство «Русский дом Breguet».

И весь Петербург защеголял карманными часами.

Даже Онегин.

С тех пор все карманные часы разных фирм стали звать бре-гетами.

Брегет носили на цепочке, которая пришивалась к пуговице на жилетке, а сами часы клали в левый карман жилетки – соб-ственно для этого он был и предназначен.

А у Есенина – жилетка есть, а часов нет.

Илья Шнейдер – фото сделано на Лубянке, в 1949 году:

– «Вспоминаю, как той, первой их весной я услышал дроб-ный цокот копыт, замерший у подъезда нашего особняка,

и, подойдя к окну, увидел Айседору, подъехавшую на извоз-чичьей пролётке.

Дункан, увидев меня, приветливо взмахнула рукой, в кото-рой что-то блеснуло.

Взлетев по двум маршам мраморной лестницы, останови-лась передо мной всё такая же сияющая и радостно-взволно-ванная.

– Смотрите, – вытянула руку. На ладони заблестели золотом большие мужские часы, – Для Езенин! Он будет так рад, что у него есть теперь часы!»

Дело происходит весной 1922-года.

Есенин с Дункан собираются за границу.

Конечно, она хочет, чтоб муж выглядел солидно, с золотым брегетом.

Только небольшая странность – новые часы обычно бывают в футлярах, чем дороже часы, тем круче футляр-коробка.

А Дункан их принесла на ладони.

Как птичка в клювике.

А где она их взяла?

Наверное, на барахолке.

Как бы там ни было, ранней весной 1922-го у Есенина по-явился золотой брегет.

Богатая немолодая жена-иностранка подарила молодому русскому мужу золотые часики.

А Есенин звал её Дунька.

Даже дружественно настроенные воспоминатели, не желая использовать слово альфонс, в разной мере деликатно, но на-мекают, что Дункан содержала Есенина.

Что не вполне верно.

А если быть точнее, то и вполне не верно.

Айседора Дункан приехала в Россию нищей.

Когда наступили холода, выяснилось, что ей не в чем ходить и она мёрзнет.

По воспоминаниям всё того же Шнейдера, Луначарский от-вёз её в какие-то большевистские закрома, где из соболей и горностаев, она выбрала себе скромную шубку.

Чтобы Дункан, да скромную!

Эта женщина привыкла брать от жизни всё самое лучшее.

Если мужа, то либо олигарха, либо гения, если любовника, то самого-самого красавца, если уж шубу – то царскую.

А если вспомнить, что большевистские закрома ломились от экспроприированного у проклятых буржуев, то не грех и предположить, что носила Дункан шубку с расстрельного пле-ча какой-нибудь великой княгини.

И ничего, не побрезговала.

Не зря Есенин звал её Дунька.

А у Есенина с Мариенгофом уже два года, как книжный ма-газин, где они торговали не столько своими тощеньким книж-ками, а в основном книжным антиквариатом.

И самое модное в Москве кафе «Стойло Пегаса» на Твер-ской, где не они одни, конечно, хозяева, но делами заправляли вдвоём, забирая б0льшую часть выручки себе.

По обшарпанной за революционные годы и грязной Москве бродили ободранные, голодные люди, у которых были одни штопанные-перештопанные кальсоны (и те на двоих), а Есенин с Мариенгофом рассекали на извозчиках, да обшивались у луч-шего портного Москвы, (отца классика советского кинорежис-сёра Юрия Райзмана) у которого шили свои френчи больше-вистские вожди, да костюмы послы.

Переведите на сегодняшний день и получите владельцев са-мого модного ночного клуба.

А если учесть, что клубов по всему городу не больше деся-ти, то… Короче, это были два мажора, со связями на уровне на-родных комиссаров.

Шнейдер:

– «Айседора ножницами придала нужную форму своей ма-ленькой фотографии и, открыв заднюю крышку пухлых золотых часов, вставила туда карточку».

Как-то так это должно было выглядеть.

Шнейдер:

– «Есенин был в восторге (у него не было часов).

Беспрестанно открывал их, клал обратно в карман и выни-мал снова, по-детски радуясь.

– Посмотрим, – говорил он, вытаскивая часы из карманчи-ка, – который теперь час? – И, удовлетворившись, с треском захлопывал крышку, а потом, закусив губу и запустив ноготь под заднюю крышку, приоткрывал её, шутливо шепча: – А тут кто?»

Не то ребёнок Есенин, не то дурачок, но радовался часикам.

Шнейдер:

– «А через несколько дней, возвратившись как-то домой из Наркомпроса,

я вошёл в комнату Дункан в ту секунду, когда на моих глазах эти часы, вспыхнув золотом, с треском разбились на части».

Ну, золото не трещит и не так просто брегет разбить на ча-сти, но, видать, расколошматил часики Есенин основательно.

А зачем?

Наверное, семейные разборки.

Но обратите внимание – это произошло «через несколько дней», почти сразу после дарения.

А Наркомпрос – это Луначарский.

Эту фотографию в музее Дункан выдают за спальню Айсе-доры и Есенина в особняке на Пречистенке, где у них было толь-ко две комнаты

в остальных размещалась школа-интернат на 40 девочек и по этой мраморной лестнице два пролёта бежала Дункан с зо-лотыми часами.

Сейчас особняк принадлежит МИДу и проверить это фото проблематично.

Шнейдер:

– «Айседора, побледневшая и сразу осунувшаяся, печально смотрела на остатки часов и свою фотографию, выскочившую из укатившегося золотого кружка.

Есенин никак не мог успокоиться, озираясь вокруг и крутясь на месте».

Во завёлся мужик!

Полнейшее «буйство глаз и половодье чувств».

Шнейдер:

– «На этот раз и мой приход не подействовал. Я пронёс его в ванную, опустил перед умывальником и, нагнув ему голову, открыл душ…»

Герой Шнейдер – отнёс, опустил, нагнул – не боится буйного Есенина.

Шнейдер:

– «Потом хорошенько вытер ему голову и, отбросив по-лотенце, увидел улыбающееся лицо и совсем синие, но ничуть не смущённые глаза.

– Вот какая чертовщина… – сказал он, расчесывая паль-цами волосы, – как скверно вышло… А где Изадора?»

Да уж, конечно, скверно – он теперь за границу без часов поедет.

Шнейдер:

– «Мы вошли к ней. Она сидела в прежней позе, остановив взгляд на белом циферблате, докатившемся до её ног. Непода-лёку лежала и её фотография.

Есенин рванулся вперед, поднял карточку и приник к Айсе-доре.

Она опустила руку на его голову с еще влажными волосами.

– Холодной водой? – она подняла на меня испуганные гла-за, – Он не простудится?

Ни он, ни она не смогли вспомнить и рассказать мне, с чего началась и чем была вызвана вспышка Есенина».

Вот такой вот самодур был этот поэт Есенин.

Переводя на современный язык – баба ему Patek Philippe золотой подарила, а он его вдребезги расколошматил.

И не вспомнил почему.

Есенин не только у Шнейдера, у многих не мотивирован.

То часы разобьёт, то Дуньку свою поколотит, то вместо того, чтобы стихи читать, всех подальше пошлёт – поэт одним словом.

А теперь, собирая пазлы головоломки есенинской биогра-фии, в попытке понять его мотивации, попробуем вычислить, о чём нам недорассказал Шнейдер.

И тогда эта история станет выглядеть несколько иначе…

Вернёмся на шесть лет назад, в 1916 год.

Есенина забирают в армию.

Он служит санитаром.

Отчасти по зрению.

Кстати, Есенин писал в очках. Но, как они не шли его кру-глому лицу, так и нет ни одной фотографии его в очках.

Но попадает он не во фронтовой госпиталь, а в… Царское село.

В военно-санитарный поезд №143 Ея Императорского Вели-чества Государыни Императрицы Александры Федоровны.

Во крестьянину подфартило!

Из избы – чуть не во дворец.

Прям, как Распутину.

Тем военным летом 16-го года Есенин пишет стихотворение:

Оно датировано – 19-22.VII.1916 – три дня писал.

Есениноведы давно уже установили то, о чём Есенин после революции предпочитал помалкивать – стихотворение было на-писано ко дню тезоименитства вдовствующей Императрицы Ма-рии Федоровны и дочери Царя Великой Княжны Марии Нико-лаевны – 22 июня день святой равноапостольной Марии Магда-лины.

Был большой концерт, на котором присутствовала Царская семья. На нём Есенин прочёл это стихотворение, написанное сла-вянской вязью на пергаменте, с орнаментом по периметру в сти-ле допетровской Руси и в папке, обложенной великолепной зо-лотой парчой, преподнёс Великой Княгине Марии Николаевне.

По слухам – в ответ она сняла с пальца золотой перстенёк с аметистом и отдала его поэту.

В одном из есенинских музеев показывают вот этот персте-нёк, якобы. как то самый.

Только вот аметист ли это.

А Царица потом наградила всех участников концерта цен-ными подарками.

Есенину были «Высочайше пожалованы» золотые часы «Па-вел Буре» №451560 с цепочкой, двуглавым орлом на задней крышке и дарственной надписью. Вот примерно такие.

Часы были переданы начальнику санитарного поезда, в ко-тором служил санитар Есенин полковнику Н. Д. Ломану «для до-ставки по назначению».

Ну, вот – Есенин теперь с часиками.

Да золотыми, да на цепочке, да ещё с надписью.

Из армии Есенин, как известно, после февральской рево-люции дезертировал.

Записался в школу прапорщиков и смылся.

Царскую семью арестовали.

И начальника поезда №143 полковника Ломана арестовали.

И нашли у него в сейфе золотые часы №451560.

А они надписаны – Есенину от Царицы.

В каноническом есениноведении принято думать, что обра-зованная Временным правительством Чрезвычайная следствен-ная комиссия «для расследования противозаконных по должно-сти действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и мо-рского ведомств» – сокращённо ЧСК, (в которой состоял даже поэт Блок) – пыталась вернуть часы Есенину.

Сохранилась докладная записка, где сказано – вернуть часы не представляется возможным «за необнаружением места жи-тельства Есенина».

Но, скорее всего, следователи ЧСК тщетно пытались выяс-ить – не зажал ли полковник Ломан часы санитара Есенина – за буржуазией это водилось и водится – облапошивать рабочих да крестьян.

Для этого и искали недобежавшего до школы прапорщиков солдата Есенина.

А Есенин, наверное, думал – за ним охотятся, чтобы поса-дить за дезертирство. Или на фронт послать. И скорее всего, прятался.

По версии родственников, Есенин сам отдал часы на хране-ние Ломану, да не смог забрать – дезертировал, а потом Лом-ана арестовали.

Что, в общем, логично – ходить по казарме в солдатской форме и с золотыми часами как-то неудобно.

Как бы там ни было, следователи ЧСК Есенина не нашли, по-тому что Временное правительство пало.

А Есенин так и остался без золотых часиков с цепочкой.

Полковника Ломана в 1918 расстреляли – ревтрибуналы вовсю пользовались материалами допросов ЧСК.

Если на пару минут предположить, что Дункан привезла Есе-нину тот самый золотой брегет №451560, то «буйство чувств и половодье глаз» Есенина в особнячке на Пречистенке, вполне мотивировано.

Потому что…

…в архиве Александровского дворца искусствовед А. Кучу-мов обнаружил записку корявым почерком:

– «Милой, дорогой, присылаю тебе двух парашков. Будь от-цом родным, обогрей. Ребята славные, особливо этот белобры-сый. Ей Богу, он далеко пойдет».

Она не датирована и на ней нет адресата. Но полагают, что это записка Григория Распутина полковнику Ломану – (на фо-то – стоит слева).

Кто такие «парашки» – непонятно, но если производное от параши, то, получается – засранцы.

Хоть есениноведы и считают, что речь идёт о поэте Николае Клюеве, который также подлежал мобилизации, но на фронт не хотел и обратился за помощью к Распутину, с которым позна-комился ещё во время странствий по монастырям и Есенине – «белобрысый».

Но логичнее думать, что первый «парашек» это сын Распути-на Дмитрий, который одного призывного года рождения с Есе-ниным и так же попал служить санитаром в поезд Царицы – на фото слева.

Отмазывая от фронта своего сына, Распутин пристроил по-ближе к Царю и Есенина.

Или наоборот – хлопоча за Есенина, не забыл и о родном сыночке.

Шнейдер:

– «… я вошёл в комнату Дункан в ту секунду, когда на моих глазах эти часы, вспыхнув золотом, с треском разбились на ча-сти».

Вот Есенин и психанул.

О нём всё знают.

Шнейдер:

– «Есенин никак не мог успокоиться, озираясь вокруг и кру-тясь на месте».

Распутин убит, Царская семья расстреляна, полковник Ломан тоже.

А часики Есенина ещё тикают.

Вот он и «озирается и вертится на месте».

Что за игру затеял с ним Луначарский?

Который, скорее всего и передал часы Шнейдеру и Дункан.

Но откуда эти часы у Луначарского?

Как откуда – с Лубянки. Из дел Чрезвычайной следственной комиссии. Которые на Лубянке внимательнейшим образом изу-чали. Вот эти товарищи из Коллегии ОГПУ.

Есенина предупредили: поедешь за границу, веди себя хоро-шо. И революционно. И не вздумай ничего такого старорежим-ного. А то припомним и Царицу, и Распутина. и полковника Ло-мана…

Версию эту никогда уже не доказать.

Её можно и не принимать вовсе – так, фантазия на тему ча-сиков.

Но…

Все знают легендарную «копейку» – ВАЗ-2101 – это, куп-ленный вместе с заводом, ФИАТ-124.

Однако, по понятным причинам, нигде не пишется о том, что за несколько лет до «копейки», когда выяснилось, что советские конструкторы и автопром не в состоянии создать и наладить производство микролитражки для населения, ибо у них выхо-дили сплошь уродцы, СССР просто украл у ФИАТА модель 600

и, чуть изменив её, начал массовое производство «горбато-го» запорожца ЗАЗ-965.

После того, как правительством Италии были предъявлены претензии, во избежание международного скандала, после дли-тельных переговоров с участием торговых представителей, по-слов, дипломатов, разведок, итальянской компартии и даже ма-фии, в 1967-ом году была достигнута договорённость о покупке у Фиата модели 124 и завода по её производству.

Так и с Есениным – вроде, все всё знаем – стихи писал, пил, скандалил, какие-то часы зачем-то разбил – на самом деле – ничего о нём не знаем – чего скандалил?

Примерно с 13.00 28 декабря 1925 года всю информацию о гибели Есенина начала контролировать власть.

За почти уже сто лет отношение изменилось —

от «кулацкого певца сисястых баб» (Бухарин, 20-тые)

и полного запрета в тридцатых,

до великого русского поэта – в шестидесятые

и клюквенного сериала на Первом в двухтысячные.

Но контроль, как был, так и есть.

Да кто ж он такой, этот Есенин?

Супершпион?… или сверхсекретный космонавт, которого за-пустили в космос раньше Гагарина и он до сих пор там мотается.

Современники в своих мемориях, как сговорились – или лгут, как, например, поэт Эрлих, или недоговаривают, как Шней-дер. Но по всем воспоминаниям разбросаны какие-то странные намёки. Только неясно, на что намекают.

Вот, например, Шнейдер пишет:

– «Когда он встретился с Дзержинским, Феликс Эдмундович сказал ему:

– Как это вы так живете?

– А как? – спросил Есенин.

– Незащищенным! – ответил Дзержинский».

Шнейдер пишет, что Есенин был впечатлителен, легко возбу-дим и его запросто можно было спровоцировать на скандал.

Но «незащищённый» можно ведь понять и немного иначе – если учесть, что Есенин обратился к председателю ОГПУ, когда его пытались посадить за нападение на дипкурьера – железный эпилептик предлагает «крышу».

Но Дзержинский прекрасно знает, кто в 1925-том «крышу-ет» Есенина.

А за Кировым кто стоИт?…

Правильно.

А чего тогда Есенин попёрся к Дзержинскому на Лубянку?…

Но он попёрся.

Или вот – Шнейдер:

– «Советское посольство в Лондоне прислало в АПН свыше пятидесяти рецензий на книгу „Айседора Дункан. Годы в России“ из газет и журналов Англии, Америки, Австралии, Новой Зелан-дии, из Голландии, Ирландии и Шотландии и даже из Африки – из Замбии и Танзании. Из этих рецензий видно, что теперь мно-гим читателям за границей стал известен и понятен настоящий Есенин».

Вместо того, чтобы бдить, как бы на нас какой-нибудь ко-варный Лихтенштейн не напал, посольство все составом волну-ются за международный имидж Есенина и, высунув языки, вы-резают газетные статейки о нём.

Посольским делать что ли было больше нечего, как вырезки из Танзании собирать – что там думают о Есенине.

Или – как недавно сказал наш министр культуры на откры-тии памятника – «Калашников – это культурный бренд России», имея в виду автомат. Так и те посольские – решили, что Есе-нин – это международный бренд русской души.

Но, помилуйте – Есенин – забулдыга, алкаш и висельник!

Да ещё и антисоветчик.

Не в смысле диссидентства, а стихов про КПСС не писал.

Сталин бы за такие бренды всё посольство в полном составе сами знаете, куда отправил.