Лебединое озеро. Повести и рассказы Алексеев Иван
– Можем погулять по фойе, – предложил Краснов. – Посмотрим, чего ещё интересного тут понаделали.
– Иди один. Я не ходок. Я тебя здесь подожду.
Краснов спустился по лестнице. Стены фойе на всех уровнях были выкрашены в оранжевый цвет. Окна на улицу завешаны прозрачными занавесями. Белые стеночки ограждений расписаны золотыми узорами.
Самые высокие стены и скругленные вверху окна – на первом этаже. На стенах картины в тяжёлых золочёных рамах. Перед выходом из театра —торгующий книгами рыжий коробейник с острым взглядом. Скорее скучает, чем торгует, – редко, кто подходит к его заботливо разложенному на лотках богатству.
Обойдя фойе, Краснов поднялся к супруге, и они вернулись в полупустой зал. Краснова расстегнула ремешки на босоножках, освободила ноги и с удовольствием устроилась в кресле. Краснов повертел головой по сторонам, наблюдая. Супруга видела то же, что и супруг, не поворачивая головы.
От холодной чопорности принцессы из первого ряда бенуара осталась только гордая осанка. Повернувшись лицом к маме и тётушкам, она участвовала в оживлённом разговоре и смеялась вместе со всеми, потряхивая завитыми локонами. О чём они говорили, было не слышно, слишком далеко.
Небритый парень в пиджаке с нашитыми на локти заплатами, стоя в проходе, разговаривал по телефону, договариваясь о встрече с потенциальным покупателем. Он жестикулировал, добавляя своим словам убедительности, как будто собеседник мог видеть его жесты. Из кресла к нему тянулась девушка с розой, свободной рукой дергая за полу пиджака и пытаясь подсказывать. Парень стоял не далеко, и Краснов слышал его слова, подтверждавшие предположение о том, что парень с девушкой работают в одном офисе.
Справа от Красновых расположилась пожилая пара с крупной девочкой-подростком, догонявшей фигурой и весом маму с папой, которых Краснов посчитал сначала за бабушку и дедушку. Соседей было хорошо слышно, хотя они говорили вполголоса и в сторону сцены. Мужчина был из тех, что всегда ищут и находят возможность получать желаемое за символическую плату. Он собирался прокатиться по Волге и рассказывал своим дамам про обязанных ему людей, через которых дёшево получит каюту на теплоходе. Обсуждалось, удастся ли им пристроиться туда втроём или лучше не тесниться и отдохнуть одному отцу семейства.
– Всё-таки чувствуется провинциальность, – сказал Краснов, которому хотелось поговорить о балете.
Супруга не поняла, и он добавил:
– Танцуют не всегда синхронно. То ли не проснулись, что странно для вечера, то ли не дорепетировали. Или мне показалось?
– Сбивались несколько раз, – подтвердила Краснова. – Принц однажды чуть не упал. Мне показалось, что он подвернул ступню и хромал.
– Да? Я и смотрю, что его черный визави танцует лучше.
– Этот в чёрном, хоть и меньше ростом, но заслуженный артист. Единственный среди танцоров, – сказала Краснова. – А принц не заслуженный.
– Ты откуда знаешь?
– Услышала, пока тебя ждала.
– А маленький, в шутовском костюме? Тоже здорово танцует.
– Ну да, не хуже чёрного.
– А ты обратила внимание, что лебеди чётко делятся на две группы по росту: высокие и маленькие? И каждая старается танцевать со своими.
– Конечно, заметила.
Наблюдательную супругу, как всегда, не удивишь.
– Зато оркестр здорово играет, – поделился Краснов. – Пусть мне медведь на ухо наступил, но музыка здорово волнует. Очень хорошая. Правда?
Супруга согласно кивнула.
– Мне ещё декорации нравятся. Понятно, что замок логично нарисовать похожим на театр. Та же поднимающаяся лестница в центре. Вазы с цветами. Подсвечники. Но и озеро с развалинами, месяц, лунный свет сквозь высокие облака – ничего лишнего, просто и красиво, как во сне.
Супруга кивнула ещё раз. Поощрённый Краснов довольно замолчал. По залу прошелестела прозрачная мелодия с колокольчиками, объявили третий звонок.
4 Апофеоз
Занавес поднялся, открыв уже знакомый зрителям средневековый замок с чертами местного театра. Начался бал, на котором Зигфриду предстояло выбрать невесту.
Под праздничную музыку в ритме марша на сцену торжественно выходят принцессы, принц и их свиты.
Начинаются танцы. Полнозвучие оркестра сопровождает общий танец кордебалета. В средней его части под остроумную игру тембров танцуют карлики, в том числе самый маленький и заводной, понравившийся Красновым.
Трубы возвещают прибытие новых гостей. Тихие аккорды повторяют шаги. Вступают фанфары, за которыми льётся мелодичный вальс невест: «Па-ам – пам-пам-пам-пам – па-ам – пам-пам-пам-пам».
Вальс дважды прерывают трубы – в знак прибытия новых приглашённых. В последнем проведении вальса танцуют все, не обращая внимание на ноты сумрачности и тревоги, которые вносят медные инструменты: «Па-ра-па-ра-па – па-ра-па – Та-та-там».
Королева подает принцу знак, и он подходит к матери. Преобразившаяся мелодия вальса невест передаёт их беседу. Мать ласково спрашивает сына, какая девушка ему понравилась. Принц равнодушен, его ответы пусты, иногда резки, он в думах об Одетте.
Трубят трубы, и появляется черный граф со своей дочерью Одиллией в образе принцессы лебедей, которую возжелал принц. Оркестр играет взволнованный речитатив с роковым мотивом. Заворожённый Зигфрид восторженно приветствует гостью в чёрной лебединой пачке, не видя и не слыша никого, кроме неё. На фоне струнных инструментов набирает драматичную силу и звучит лебединая песня. Она усиливается в голове Краснова, ложась на запомненный им мотив, учащает сердцебиение и тянет из глубин подсознания страх перед возможным ударом судьбы.
За замком на сцене мелькает обманутая Одетта. Она порывается бежать, делает пару шагов, ещё шаг, ещё – останавливается, склоняя в отчаянье голову, и исчезает…
На сцене – танец шести. Одиллия кокетничает перед принцем. Он следует за ней. Предстоящие представления иноземных гостей принц будет смотреть со всей подобающей царским персонам учтивостью, но никто из заморских принцесс уже не сможет поколебать его выбор.
Иноземные танцы начинает венгерский «Чардаш»: минорная патетическая первая часть и бойкая, жизнерадостная, с бегущими быстрее и быстрее ритмами – вторая.
В русском танце скрипка долго и мечтательно грустит, поднимаясь к самым высоким нотам, потом через силу начинает трудиться, осторожно поддерживаемая оркестром. Наконец, результат работы становится ей виден, дело спорится, и под дружные аплодисменты оркестра скрипичный смычок виртуозно радуется жизни.
Звонко щёлкают кастаньеты— это горячие испанцы танцуют в ритме «болеро». За ними итальянцы: «Па-ра-па-ра – па-ра-па – па», – старательный корнет рисует мелодию старой неаполитанской песенки, которую сменяет энергичное звучание оркестра в праздничном кружении тарантеллы.
Пятый танец – мазурка. Горделивая польская душа раскрывается в воинственных притоптываниях и в прозрачной лирической мелодии средней части, тонко выписанной двумя кларнетами на фоне струнных инструментов.
Королева внимательно наблюдает за принцем. Материнское сердце радуется: её сын влюблён.
Принц берёт Одиллию за руку и ведёт девушку на тур вальса. Танцуя и всё больше увлекаясь, он целует ей руку. Неотступно следующий за ними чёрный граф соединяет руки молодых. Королева объявляет Одиллию невестой принца. Тревожно бьют литавры, вальс переходит в проигрыш ожидания.
В этот момент рука невесты ускользает из руки жениха, его взор проясняется: он видит перед собой чёрную лебедь.
Принц понимает, что стал жертвой обмана. Клятва Одетте нарушена. Его любимой никогда не освободиться от чар колдуна.
Набирает силу и громко звучит лебединая песня, почти добираясь до апофеоза и заставляя волноваться внимательных зрителей. Как слепой, принц кружит по залу, пытаясь вырваться из замка к поникшему вдалеке белому лебедю. Наконец, это ему удаётся. Зигфрид спешит, надеясь поправить непоправимое. Оркестр завершает песню торжественными восклицаниями о свершившемся приговоре судьбы…
На сцене смена декораций. Ночь. Пустынный берег озера. Развалины и скалы вдали.
В жёлтом лунном свечении, под мягкие напевы разных оркестровых групп и переборы струн арфы, девушки-лебеди ждут пропавшую Одетту.
Постепенно музыка ожидания становится беспокойной. Девушки томятся. Куда же подевалась подруга? Беспокойство лебедей отражает мотив дурного предчувствия.
Они пробуют развлечь себя танцами. Звучат задушевные русские мелодии, прерываемые напевом гобоя и восклицаниями оркестра. Малорослая лебединая группа повторяет движения высоких лебедей, словно учится у них танцевать.
Спокойные танцы прерывает вбегающая Одетта с известием об измене Зигфрида. Несчастная, она кружит в такт убыстряющемуся ритму, жестами излагая подругам трагические подробности. Девушки собираются вокруг неё, плавно переступают на пуантах и бегущей волной перебирают руками над головой принцессы, словно закрывают её своими крыльями. Ласковая музыка пытается всех успокоить.
«Но я люблю его!»
«Бедная!»
«Ой, он идёт! Улетим скорее!»
«Он?» – Одетта бежит к развалинам, потом останавливается и разворачивается в сторону принца. – «Я хочу увидеть его на прощание!»
Тревожно бьют барабаны. Вступают трубы.
Месяц меркнет за облаками. Сильные порывы ветра возвещают одновременное появление чёрного властелина и белого принца.
Оркестр звучит всё решительнее и требовательнее, накатывая мощными волнами. Барабанная дробь усиливается до грома, рассыпается и, после ударов литавр и дующих в полную силу медных инструментов, появляется вновь, дрожа на негромком беспокойном уровне, поддерживая медленно замирающую тревогу.
Под мелодию лебединой песни Зигфрид в смятении подходит в Одетте, моля её о прощении. Скорбь, отчаяние и смятение чувств героев выливаются в страстный танец с возбуждёнными стремительными движениями.
Но радость свидания недолга. Злой гений тут как тут. Он кличет смерть. Музыка разгоняется, спешит, поднимается выше и выше.
Одетта прощается с Зигфридом: она должна умереть прежде, чем утро превратит её в лебедя. Принц решает умереть вместе с ней.
Филин в ярости – жертва во имя любви означает и его неминуемую смерть. Он пытается разлучить влюблённых, насылая на них яростную бурю. Бьют барабаны, оркестр играет с невероятной экспрессией. Свирепые вихри подымают огромные волны. Озеро выходит из берегов.
Но стихия не способна победить. «Раз – три-че-ты-ре-пять – раз-два – раз-два и три-че-ты-ре-пять!» – лебединая песня набирает обороты и звучит во всю силу любви, разрывая сердца, смиряя бурю и поднимая дух на небывалую высоту. Не выпуская рук друг друга, Зигфрид и Одетта бросаются с вершины скалы в пучину. Чёрный танцор падает замертво…
В апофеозе Одетту с принцем встречает подводный свет сияющего царства. Песня лебедя преображается в светлый гимн любви, утверждающий её неизбежную победу. Преображение начинается с перебора струн волшебницы-арфы, к которой прислушиваются чуткие скрипки. С первыми скрипками поочерёдно соединяются остальные, повторяя простую мелодию и переводя её на новые высокие уровни. Рефреном идут тяжелые праздничные аккорды. Бьют литавры. Трубят трубы. Наконец, все инструменты выстраиваются в единое целое и дружно вытягивают самую торжественную ноту. Когда она замирает, сказочные декорации уезжают со сцены, и в зале включают приглушённый свет.
***
Женский голос, объявлявший звонки и рассказавший перед представлением о других спектаклях театра в честь 175-летия со дня рождения Петра Ильича Чайковского, просит зрителей вместе с театральной труппой почтить память одной из лучших исполнительниц роли Одетты – Майи Михайловны Плисецкой.
На сцене оживает экран проектора, а на нём чёрно-белое кино с кружащей и неповторимо перебирающей лебедиными руками Одеттой, которую нашла любовь.
Ещё не отдышавшиеся танцоры провинциального театра с жёлтыми розами в руках по очереди поднимаются на сцену и кладут цветы перед экраном с танцующей «на бис» балериной. За танцорами на сцену поднимаются режиссёр, постановочно-административная группа.
Экран гаснет. В зале зажигают яркий свет. Зрители встают и вместе со стоящими на сцене артистами аплодируют ушедшей танцовщице и всем бывшим, нынешним и будущим мастерам, положившим душу на алтарь прекрасного.
Сиюминутная экзальтированность зала грешит некоторой искусственностью, но где, как не в театре, можно простить чрезмерную театральность?
Вместе во всеми Краснов хлопал в ладоши, чувствуя редкую умиротворённость. Внутри него продолжала звучать музыка. Казалось, ему открылось нечто новое и очень нужное, чего он не знал, но должен был знать обязательно.
Хотя удивление от каких бы то ни было открытий в его годы не могло быть таким же острым, как в юности, забытое чувство вкуса жизни слегка кружило голову. Надо же, как получалось. Он уже решил, что постарел. А вот поди ж ты. Как сладко и легко на душе. И хочется это сладкое осмыслить. Не получается пока, путается, но хочется.
***
– Помнишь, ты мне рассказывала, что видела молодую Плисецкую в «Лебедином озере»? – спросил Краснов у мамы за вечерним чаем.
Супруги Красновы отвечали на расспросы хозяйки, устроившись вместе с ней на маленькой кухне, и им было непривычно не тесно втроём.
– Я не забыл, как ты ходила в театр, когда я был маленький, а меня с собой не брала, – продолжал Краснов. – Между прочим, мне это было обидно. А из имён, которые ты называла, я запомнил Плисецкую. Теперь можно сказать, что справедливость восторжествовала. Мы тоже видели молодую Плисецкую.
– Ребята хорошо танцевали? – спросила мама.
– Вторую половину очень хорошо. Слаженно, синхронно, с чувством. Будто на одном дыхании. Мы даже удивились, как хорошо они двигались в сравнении с первым отделении.
– Да, до антракта они сбивались. – вставила Краснова. – Мне показалось, что принц после одного прыжка подвернул ногу. Володя этого момента не видел. Витал в своих эмпиреях. Критиковал всех свысока. Пенял танцорам за провинциализм… Вы не знали, каким великим он бывает? Да Вы что?! Бывает-бывает! Великий Владимир!
– Зато оркестр играл безупречно, – перебил Краснов. – Во всяком случае, для такого профана, как я, всё казалось чудесным. Музыка до сих пор в голове.
– Ну, конечно, – оживилась мама. – Чайковский! Прекрасная музыка!
Бабушка ободрилась, в её глубоких глазах блеснул огонёк, как у молодой, но порыв не сложился; выпрямленная была спина обмякла, нижняя губа старчески задрожала, уколов сына жалостью.
– Надо было тебе пойти с нами. Зря отказалась, – сказал Краснов.
– Нет, сынок. Я отходилась. Хватит.
Его мама быстро превращалась в старушку и всё чаще повторяла, что ей больше ничего не надо. Слышать это Краснову было невыносимо тяжело не только в силу сыновьих чувств. Эти же слова в пылу ссор со страшным надрывом бросала в него супруга, почти воя по себе, пропащей и никому не нужной.
Обычно тяжесть грустных воспоминаний дышала на Краснова мраком абсолютной тьмы и молчания, парализуя речь, но сегодня, после спектакля, мрак потрескался, и Краснову хотелось поговорить.
– Чайковский совсем не прост, – обернулся он к балету. – Он столько смыслов обыгрывает, на любой вкус! Тема любви просто поражает! Вечная и беспроигрышная для русского тема. Из неё проистекает наше всё.
– Как-то я осторожно всегда относился к искусству и зря – сильная штука! – продолжал он. – Если оно, конечно, настоящее. Любой закоренелый технарь при встрече с настоящим снимет шляпу, понимая приоритеты.
– Когда-то давно я прочитал книжку такого корифея науки, как академик Пётр Капица, в которой он представлял искусство показателем цивилизационного развития. Смысл его рассуждения был примерно следующим. Производство всяких товаров и технических устройств, облегчающих нашу жизнь, не может быть её главной целью. Да, нам надо есть, во что-то одеваться, где-то жить, мы любим развлечения и разные, часто не нужные, игрушки. Большинство людей во все времена были заняты тем, чтобы обеспечить свои нужды. Но в народной памяти остались не они, а творцы высокодуховных произведений. И цивилизационная оценка культур и стран всегда шла и идёт по творческим достижениям, в котором у искусства главенствующая роль. Польза от всей нашей техники и достижений науки может оказаться сопоставимой с пользой от какой-нибудь одной книжки или музыкальной пьесы. Сегодня мне Чайковский очень хорошо это показал, до мурашек по коже.
Краснов подхватился и пошёл в соседнюю комнату, где со школьных его времён висели две книжные полки с книгами.
– Слог, конечно, «совковый», времён исторического материализма, – вернулся он, довольно листая старую книжку. – Но если на форму не обращать внимание, то вполне можно к нему прислушаться. Сейчас быстренько пробежимся, попробуем найти про искусство.
Краснов принялся увлечённо зачитывать куски текста.
– Наиболее значительным следствием использования достижений науки и техники в промышленности является высокая производительность труда. Физический труд человека заменяется работой, производимой двигателями. Всё больше используется автоматика, работа рабочего сводится к кнопочному управлению двигателями.
– Происходящий рост общественного богатства за счет высокой производительности труда, развитие производства для массового потребления приводят к необычайному росту дохода на душу населения. Если в некоторых странах и наблюдается безработица и бедность, то это надо отнести за счет несовершенства социальной структуры и не связывать с экономическими возможностями страны.
– В наиболее промышленно развитых странах быстро растет достаток у населения, но у массы людей происходит падение духовных и общественных запросов. Особенно неумело использует досуг и достаток та молодёжь, у которой отсутствуют культурные интересы. Юноши и девушки, достигнув зрелого возраста, быстро пресыщаются спортивными и эстрадными зрелищами. На пути секса тоже нет преград. При большом достатке появляется изобилие всякого рода «железяк» (gadgets), но удовольствие от их примитивного использования также быстро притупляется. При этом отсутствует необходимость борьбы за существование, и всё это приводит к тому, что молодёжь не имеет задач, решая которые могла бы развивать свои силы и волю.
– Когда-то религия давала общественной деятельности человека идейную направленность, но теперь большинству ясна примитивность доктрин, лежащих в основе верований, поэтому сейчас они могут удовлетворять только небольшую часть общества.
– Оказалось, что современное общество пока не подготовлено, чтобы с пользой для себя употребить тот материальный достаток и тот досуг, которые дала ему научно-техническая революция. Уже сейчас наблюдаются признаки деградации общества в наиболее развитых странах. Некоторые исследователи не видят выхода из положения и приходят к заключению, что в этом процессе может быть заложен конечный цикл современной цивилизации и ее гибель.
– Выход из положения можно искать в двух противоположных направлениях. Первое, ярко описанное Хаксли в его утопии, – это удовлетворение у широких масс только наиболее примитивных потребностей животного характера, воспитание у них с детства безразличия к духовным и социальным проблемам. Другой путь прямо противоположен – это воспитание в людях высоких духовных запросов. Для этого надо дать всем и прежде всего молодёжи смысл существования, привить интерес к решению социальных проблем, воспитывать духовные качества, необходимые для восприятия науки и искусства.
– Наиболее удовлетворены своей работой люди творческого труда: учёные, писатели, художники, артисты, режиссеры и пр. Некоторые утописты давно предсказывали, что в будущем каждый гражданин будет часть своего времени тратить на выполнение интересной работы творческого характера. Правда, жизненный опыт показывает, что для полезной работы в области науки и искусства нужен талант, и лишь небольшой процент людей имеет достаточно природных дарований, чтобы быть успешными учёными, конструкторами, художниками, писателями, артистами и пр.
– Так, про искусство, которое есть главная общественная цель, не нашёл, – захлопнул Краснов книгу академика. – Жаль. Где-то было. Впрочем, не важно. Это мы один только смысл вывели. Есть и другие.
– Иноземцы, например. Вечно дурят, обещая райскую жизнь по своим порядкам. А русские люди вроде бы умные, на посулы не покупаются, верят не в райскую заморскую жизнь, а в небесные подсказки. Но различить подсказки правильно не умеют. Подсунут чародеи упаковку того, что мы ждём, и забирают нас с потрохами!
«При чём тут Россия?» – Краснов замолчал, поймав себя на том, что говорит не о том, о чём хочет. Неужели равняется на квакеров, замучивших все телевизионные каналы? «Россия! Россия!» А чего Россия? Понятно, что в мире идёт информационная война. Понятно, что государство должно защищаться. Только вместо дела одни слова, как обычно, намерения да заученные кудахтанья. При чём тут патриотизм? Голову только морочат…
Краснов понёс книжку Капицы обратно и некоторое время побыл один в своей старой комнате, устало уставившись в тёмное окно.
Светящиеся окна в соседнем доме. Свет фар от машин. Свет от ночных фонарей…
Вдруг показалось, он увидел то, о чём не смог говорить, – белое и чёрное, что есть в каждом. Он вспомнил, как на спектакле понял чёрного человека обратной стороной белого принца. Этот конфликт, подсознательная борьба добра со злом, – зачем они даны человеку? Когда человек в ладу с миром, он может любить и прощать. Но почему внутренняя гармония нарушается? И почему она нарушается так часто?..
И по себе, и по другим людям Краснов видел, что жить можно как любя людей, так и презирая их. Второе часто кажется проще. Даже если взять их отношения с супругой: сколько раз после скандала и бессонной ночи в их чумных головах вертелась мысль о простом решении? Теперь он понял, что останавливало от простого решения его.
Эта лебединая песня, которую он слышал, – она прекрасна. Она ему нужна. А выбрал бы он простое решение – мог её и не расслышать.
И тут, словно в награду, внутренний голос, стараясь походить на нежный гобой, напел ему красивую мелодию: «Раз – три-че-ты-ре-пять – раз-два – раз-два и три-че-ты-ре-пять!», – окрыляя душу.
***
Рассуждения Краснова временно сплотили свекровь и невестку на почве общего взгляда на мужчин, любящих заниматься сущей ерундой. Разговорившегося сына и мужа они слушали свысока. Иногда невестка показывала мимикой: «Я же Вам говорила!», – и свекровь отвечала ей на том же языке. Впрочем, если не вдумываться в мужской монолог, он казался довольно складным, и мама поэтому немножко погордилась про себя умным сыном, да и супругу Краснова согрело то, что муж её хотя бы не дурак.
– С Володей в школе у меня никогда проблем не было. Он хорошо учился, – в очередной раз рассказала свекровь. – И по математике, и по русскому. Сочинения хорошие писал. Я даже храню одно: «Волга трудовая». О том, как всякие пароходы с утра до ночи возят грузы и делают разную работу, а река им в этом помогает, потому что природа всегда помогает тем, кто трудится… Я знала, что из него получится толк. Не думала, правда, что он пойдёт по технической части. Чувствую, что не совсем ему это по душе. Но какие у нас были другие возможности?
– По душе, не по душе… Оставьте! – махнула рукой Краснова. – Где деньги платят, там и работаем. Платят ему прилично. Пусть дорабатывает до пенсии.
– Опять мама про сочинение рассказывала? – весело спросил вернувшийся Краснов.
– Да ты знаешь, полдня сегодня его проискала, хотела дать вам почитать, – не смогла найти. Недавно бумажки перебирала. Неужели выбросила с ненужными? Не должна была. Надо ещё поискать. Уж так хорошо у тебя там все работают вместе с Волгой!
– Не у меня. У нас с тобой! Ты же мне помогала писать! Можно сказать, над душой стояла.
– Неправда! – обиделась мама. – Про Волгу ты сам писал. Прибегал только, спрашивал, как будет лучше, так или этак.
– Ну, пусть сам… Даже не верится, что когда-то река была рабочей… Вот времечко настало! Как живём? На что?
Ночью Краснов долго не мог заснуть. Супруга попросила сдвинуть тюль с части окна, чтобы в форточку шёл свежий воздух, и в открытое в этом месте стекло в комнату заглядывал жёлтый месяц, похожий на театральный. А ещё Краснова не покинули думы о белом и чёрном, в которые вносили беспокойную лепту разрозненные кусочки вальсов, торжественных проигрышей, накатывающей мощи оркестра с ударами литавр и барабанным боем судьбы. И среди всего этого беспорядка, иногда чётко различимая, а иногда еле слышная в общем хоре: «Раз – три-че-ты-ре-пять – раз-два – раз-два и три-че-ты-ре-пять!» – тревожная и зовущая лебединая песенка, волнующий гимн ожидания всепобеждающей любви…
Обычно Краснов засыпал быстро, проваливаясь в небытие до утра. Ночи без сна были для него событием. Ещё и по этой причине ему помнились скандалы с супругой, что после них он не мог спать. Но та его бессонница была другой. Там он лежал в постели один, мёрз, мучился от сказанного и услышанного от доброго человека, ставшего вдруг злым, и многое ненавидел. Сегодня же он не один, ему не холодно, а ночь нисколько не мешает думать, напротив, добавляет мыслям загадочности и величия.
Краснова, посапывая, лежала на спине. Мужчина тронул её рукой, словно хотел убедиться, что жена рядом. Рука скользнула по бедру и упала на простыню. Потревоженная женщина повернулась, почти легла на руку мужа горячим животом и отпрянула, пробормотав спросонья, что он сошёл с ума, и чтобы тут к ней не лез.
Ночное бдение между тем рождало новые мысли, и все они, без исключения, казались мужчине очень важными, почти открытиями.
Он уже удивлялся общему источнику народных сказаний и размышлял о национальном колорите, о заколдованных царевне-лягушке в русских сказках, о принцессе-лебеде в мифах о Нибелунгах и о любви, освобождённой от сиюминутных желаний.
Он жалел Зигфрида, не различившего в любовном томлении тёмную силу и позволившего ей управлять его страстями.
Мысленно рисовал в темноте силуэт Чайковского и сопереживал борющемуся за любовь композитору, чувствуя к нему душевную близость.
Величие духа Петра Ильича, обеспечившее людям «одной крови» возможность взлететь за лидером в манящее бесконечное сияние, уже не казалось Краснову чудом. Выполненная мастером работа, успешный титанический труд, объём которого трудно было себе вообразить, – вот что его восхищало. А популярные слухи о личной жизни композитора, поддерживаемые отворотом общества от семейных ценностей, представлялись пустыми попытками порочных людей оправдать собственные грехи.
Всё вместе взятое снова и снова приводило Краснова к размышлениям о тёмной силе, пытающейся управлять людьми. Сомневаться в её существовании, как и в выборе надёжного оружия защиты, можно было, только не слушая ни древних сказочников, ни современных мыслителей, ни своих предков. Но где источник этой силы, кто управляет конкретным злом: накопленная в земной ноосфере человеческая жестокость, самоорганизовавшаяся случайным образом, или нечто непостижимое, завёрнутое в понятие сатаны? – вот что было ему интересно.
Ещё он думал о том, что в древности только единицы способны были осознать себя в конфликте добра со злом и, подчинившись могущественной приземлённой силе, стать великими и ужасными искусителями и властителями, оставив страшную память о себе в народных преданиях. Во времена Чайковского осознавали себя многие и многие выбирали сторону зла, но множественность делала их слабее древних злодеев, и сто лет спустя их не только не боятся, но почти позабыли. А сегодня почти каждый способен поиграть со злом, но кто надолго испугается солдат-одиночек? Однако, что будет, если позволить солдатам объединиться? И каким считать земное зло в итоге: слабеющим или усиливающимся со временем?
Проворочавшись полночи без сна, проснулся Краснов на удивление бодрым. Его ночные мысли в утреннем свете потеряли ореол великих открытий. Помнилось только, как он забылся перед рассветом под тревожно-сладостный мотив лебединой песни, до последнего выбирая возможный источник земного зла и пытаясь понять, слабеет оно или, напротив, крепнет?
До отъезда домой у супругов оставалось всего пара дней, прогноз погоды обещал усиление ветра, облачность и возможный дождь, поэтому вместо рыбалки Красновы запланировали на сегодня прогулку по городу.
Добросовестно пройдя знакомыми путями через парк Аркадия, они перешли канал, узкими центральными улочками поднялись к белокаменному Кремлю и, обходя его широкой Ленинской площадью, знаменитой фонтанами, голубыми елями и строгими сталинскими пятиэтажными домами с островерхими башенками по краям и узкими балкончиками с железными прутьями по фасаду, вышли к протяжённому овальному пруду, окружённому асфальтовыми дорожками с новыми скамеечками и травяными склонами, упиравшимися у воды в бетонный парапет, облагороженный модной плиткой. Водная гладь предназначалась белым птицам, гордо несущим свои маленькие головки на грациозно вопрошающих шеях, по какой причине пруд прозвали Лебединым озером. Когда-то в центре озера плавала избушка с деревянными мостками, а закругления склонов прятались под сенью плакучих ив. Теперь место вырубленных деревьев занимали чахлые кустики, а вместо избушки был белый квадратный островок, уходящий со всех четырёх сторон в воду мелкими ступеньками пирамиды. В центре искусственного острова стройные античные колонны держали круглую крышу, по углам расположились вазоны с цветами.
Порядочно прошагавшие Красновы устали, сели передохнуть.
Они выбрали скамеечку, прикрытую от порывов ветра со стороны Волги планетарием – одноэтажным сталинским зданием, недавно перестроенным, с высокими арочными окнами, смотровой площадкой с частыми белокаменными столбиками ограждения на плоской крыше и куполом на белых колоннах, как на лебедином островке, но больше размером.
Как и было обещано синоптиками, к полудню солнце скрылось за высокими облаками, а ветер не на шутку разгулялся, будоража укромную поверхность тёмного озера невысокой рябью.
С подветренной стороны искусственного острова плавал одинокий лебедь. Ещё один спал у колонн, свернувшись. Сколько не высматривал Краснов, других благородных птиц на озере не заметил – не считать же за них жмущихся к берегам вездесущих уток? Обшарив озеро, он поднял взгляд выше и упёрся в строгие строения, завершающие ряд домов-хранителей Ленинской площади.
Ближняя к площади пятиэтажка нарядно блестела обновлённой серой двускатной крышей, новыми окошками и свежеокрашенными жёлтыми стенами. Соседнее с ней здание скучно потупилось в ожидании ремонта: кровля с отдельными надорванными и загнутыми ветром железными листами потемнела, многие окна стеснялись своих прогнивших рам и мутных стёкол, обесцвеченные временем стены просились в руки маляров, бетонные основания некоторых балкончиков осыпались, обнажив арматуру.
Неотремонтированное здание и пустынное, с двумя лебедями, озеро навевали грусть. Краснов слышал от мамы, что лебедей стало меньше, но не думал, что до такой степени. Он помнил другое время, когда птиц на озере было много. Попарно их было легко сосчитать, и редко, когда Краснов не насчитывал десяти.
За озером гудела оживлённая трасса, в толчее которой спешили по своим делам прохожие и едущие, а здесь, на огибающих озеро дорожках, было тихо и почти безлюдно. Дометали мусор две женщины в униформе, через три скамейки от них седая бродяжка с котомками кормила уличных кошек, в летней кафешке на полукруглой террасе разжигал огонь шашлычник, двое ребят под террасой гремели цепью, пристёгивая примостившихся в уголке озера больших белых и чёрных пластиковых лебедей, сработанных для катания детей. Красновы на озере были единственной парой, если не считать птиц, одна из которых держится на воде, прячась от ветра, а другая то ли тоскует, то ли ослабла.
Краснов сравнил лебедей с собой и своей супругой. Неужели ему показали то, о чём он давно догадывался? Неужели права та безобразноликая «не наша» Маша, проговорившаяся о цели своих хозяев? В его голове быстро сложился логический ряд непротиворечивых и связанных друг с другом доводов: утвердившаяся власть денег, навязанное правило получения выгоды от своих занятий, работа для извлечения прибыли, финансовая выгода единоличной жизни по сравнению с семейной, выгода жить без детей, неограниченная свобода, поиск новых удовольствий, узаконивание пороков… Семья в таком мире точно не выживет. А люди погрязнут в себялюбии и гордыни. И когда «не наши» солдаты с лицами-масками, кричащие о свободе, получат новый приказ, кто спасёт ослабевших?
Внутри мужчины заиграл, набирая силу и страсть, полюбившийся ему мотив лебединой песни. «Раз – три-че-ты-ре-пять – раз-два – раз-два и три-че-ты-ре-пять», – вот же оно, жизнеутверждающее оружие! А раз оно есть, выявлена цель незримого противника, и известны его солдаты, то, несмотря на все потери, народная война не проиграна!..
Эх, жаль, что планетарий сегодня закрыт! Полетать бы сейчас, как в детстве, около Солнца и планет, приблизиться к галактикам, загадочным звёздным скоплениям и чёрной космической материи, а потом неспешно помечтать о земной борьбе под кружение звёздного неба над головой, представляя его настоящим…
Супруга Краснова запросилась возвращаться: и погода худилась, и натруженные накануне ноги болели. С уговорами согласилась дойти до Волги, до которой оставалось всего ничего.
Волга встретила сильными порывами ветра и редкими для реки высокими коричневыми волнами с белыми барашками, гонимыми на закованную в железобетон набережную.
К самой реке, к железному ограждению набережной, Краснова не пошла, села среди цветников в скверике около недавно возведённого памятника царю Петру Первому, которого любая власть с неослабевающей настойчивостью представляла народу спасителем Руси.
Краснов подошёл к краю набережной. Здесь стихия страшила сильнее всего. Ветер дул со свистом, порывами задирая рубашку и пытаясь сорвать кепку, которую ему приходилось держать рукой. Волны взмывали и падали с характерным штормовым гулом. Высокие облака, плотно закрывшие солнце, двигались быстро, пугая чернеющими очертаниями.
Краснов вспомнил финальную театральную бурю, когда сцену перекрыли несколькими коричневыми полотнами, дёргали их в стороны и поочерёдно приподнимали, имитируя огромные волны, а оркестр дул во все трубы и гремел литаврами и барабанами, повышая градус тревоги.
Не оставлявший его мотив лебединой песни зазвучал торжественно, во всю внутреннюю силу, будто предвидя приближение реального апофеоза.
В это время из ближайшего причального углубления послышались громкие голоса. Разговор поманил Краснова. Он подошёл и увидел сверху двух рыбаков, смотавших удочки и, судя по пустой бутылке у стены, отметивших неудачную рыбалку. Рыбаки почти вжались от ветра в самый угол причала. Один был молод, в шортах защитного цвета и полинявшей спортивной майке. Второй, в мятых штанах, старой джинсовой куртке и зелёных «шлёпках» – близкого Краснову возраста, с солидным животом и большой головой.
Молодой рыбак, которого толстяк уважительно называл Альбертом, в очередной раз убеждал товарища:
– Зачем Богу было творить зло? Я считаю, что это дело людей! Больше некому.
– Подожди, Альберт, подожди. Бог сотворил сразу всё сущее на земле, понимаешь? И зло тоже. Сразу всё было сотворено!
– Да зачем Ему было творить зло, если Он, как ты говоришь, любит жизнь и людей? В чём тут разумение?
– Провидение это, а не разумение! Это, брат, матрица. В которой должны быть предусмотрены все возможности. А человек волен выбирать, что ему делать и как поступать. Не все ведь хотят спастись. Посмотри, сколько желающих быть господами!
– Нет! Не мог Он сотворить зло, – не соглашался Альберт. – Это всё гадская людская природа!
– А мы откуда взялись со своей природой, чудак-человек? – искренно сокрушался толстяк. – Ты подумай хорошенько!
Рыбаки были столь трогательны в пьяной непосредственности, так очевидна была им обоим собственная правота и удивительны заблуждения собеседника в наиважнейшем в данный момент вопросе, что они использовали весь арсенал убеждения: от проникновенных слов в глаза до хватания за руки, артистичной жестикуляции и крепких объятий.
Альберт заметил Краснова:
– Мужик, ты как думаешь: от кого в мире зло?
Пойманный врасплох Краснов пожал плечами и, осторожно улыбаясь, сказал в своей обычной мягкой манере, словно уговаривая и остерегаясь невзначай обидеть:
– Вы бы определились сначала со злом. Всё ведь относительно. Для кого зло, а для кого, может быть, добро. Вы про какое зло? Вообще? Или про сатану?
Альберт махнул на него рукой, как на бестолкового, а толстяк уставился узкими глазками и решил объяснить:
– Мы, добрый человек, спорим, откуда взялось зло. Я говорю, что всё вокруг от Бога, а Альберт говорит, что зло – от людей.
Альберт потянул толстяка за рукав, придумав, видимо, новый довод, и тот, потеряв интерес к незнакомцу, приставил пухлый палец к губам товарища, обнял его и в приливе чувств оторвал от земли.
Краснов повернулся к реке. Опёршись крепкими руками на ограду, он во все глаза стал смотреть на волнующиеся внизу воды и слушать, как сквозь их шум пробивается рвущий душу лебединый проигрыш.
Отдельные волны выбивались из общего ритма, поднимая белые барашки особенно высоко, и рассыпались громче остальных. Волны были как люди. В выбивающихся из общего строя Краснов видел удивлявших его принцессу бенуара в смелом платье, худосочных менеджеров с розой, отрешённых от мира роллеров с косичкой. А ещё стройную женщину-куколку, пять минут назад простучавшую каблуками мимо Красновых от подъезда банка до машины, в розовой кукольной юбочке, с кукольными светлыми волосами и главной своей гордостью – кукольной талией, тонкость которой подчёркивал широкий кожаный пояс. И зарезанного в начале девяностых годов комсомольского активиста, – о чём рассказывала прикрученная к дереву стальная табличка, которую закрывала, пока не отъехала, машина русской Барби. И себя с супругой. И своих детей. И свою маму. И тётку с её потомством. И многих других людей, родных и чужих, знакомых и позабытых, гонимых общим потоком и вроде бы пытающихся из него вырваться – редко, когда для дела, чаще для любования собой.
Ветер упорно гудел в свою дуду. Набравшая внутреннего звучания лебединая песня рвала сердце седовласого, чуть сгорбившегося большого мужчины, смиряя душевную бурю и поддерживая дух.
Словно подстёгнутые волнами, из его памяти всплыли редкие детские переживания, когда мечты о будущих жизненных успехах вдруг прерывались чем-то загадочным, томительно неопределенным и сладким одновременно, манящим в неведомую страну, где земные желания выделиться, стать известным и богатым теряли всякую привлекательность. Песня, которая была теперь на слуху у Краснова, придала тем его детским загадкам совершенно определённую форму.
Он смотрел на бурлящие воды и, как ребёнок, улавливал в их шуме приятные ему ноты. И за этим занятием не оставалось ему ничего другого, как поверить в то, что сложенный из правильных нот честный мотив непременно пробьётся сквозь земные злобу и страхи и скоро преобразится в божественный гимн, к которому прислушаются и присоединятся многие голоса, переводя светлую мелодию на новые высокие уровни. Рефреном пройдут торжествующие праздничные аккорды, ударят литавры, затрубят трубы, и не он один, а все вокруг услышат, наконец, наяву дружную и самую торжественную победную песню любви.
24 июля 2015 года
ОТВЕТ БУХМАНУ
«Если у тебя спрошено будет: что полезнее, солнце или месяц? – ответствуй: месяц. Ибо солнце светит днем, когда и без того светло; а месяц – ночью.
Но, с другой стороны: солнце лучше тем, что светит и греет; а месяц только светит, и то лишь в лунную ночь!»
«Мысли и афоризмы Козьмы Пруткова»
1 Бухман
Профессор Бухман прогуливался по набережной, подставив свое лицо вытянутой формы задорному весеннему солнышку, поворачивающему с утра на день.
Зачёсанная назад поредевшая черная шевелюра открывала крепкий лоб профессора, поддавливающий сузившиеся к старости глаза, еще и прищурившиеся на солнце. Под прямым носом – круглая, чисто выбритая нижняя часть лица с длинной поперечной щелью сжатого рта, окаймленная сверху глубокой морщиной в форме правильной дуги, сбоку – узкими морщинками вдоль гладких сухих щек, снизу – мягким подбородком. Все это вместе взятое придавало старику видимую меру ума, иронии и благородной усталости знатока многих горестей мира.
Впрочем, с подтянутой поджарой фигурой, расправленными плечами, шагая ровно и уверенно, выглядел Бухман моложе своих лет, знал об этом и любил так о себе думать, чему сегодня замечательно помогал бодрый пока морозный воздух, только-только начавший прогреваться и наполняться густыми ароматами ранней весны.
Первое марта 2015-го года выдалось как первое апреля. Обещанная по осени холодная зима получилась по факту едва ли не самой теплой. Видимая перемена сезона накладывалась на все зримее проявляющиеся с каждым годом изменения климата, словно отражая ускоряющуюся динамику жизни, за которой, как казалось профессору, он еще успешно поспешал.
Бухман не был большим любителем прогулок, хотя жил неподалеку от реки. Прогулки он считал частью пустого времяпрепровождения. Они его расслабляли, отвлекая волю от дел и путая далеко вперед намеченные планы. Думать он привык в комнатной тиши, а гулял от случая к случаю, по необходимости, когда душа погонит из дома от нахлынувшей вдруг тоски или от дрожи опустошения после работы.
Последний раз он выходил в сквер на набережной поздней осенью прошлого года, пытаясь успокоить нервы, взведенные до неприличного состояния подарком сына к приближающемуся коронному юбилею. Боря-таки попался на своих схемах с арендой муниципальной собственности и выделении участков под строительство жилья.
Бухману давно не нравился тот взгляд свысока, с каким сын объяснял ему подоплеку своих финансовых успехов, и та его убежденность, что он умело встроился в систему, постиг ее правила и неподсуден. Но всегда приходилось мириться с супругой, считавшей стремление к богатству первой обязанностью настоящего еврея и потакавшей раздобревшему сыну в пику мужу, всю жизнь относившемуся к деньгам без должного почтения, а только как к приятному атрибуту полезной деятельности.
Профессор не был моралистом и любил сына. Он допускал понимание справедливости теми мерками, которые теперь были в ходу. Но надо ведь было держать ухо востро, а нос по ветру, и не считать себя умнее всех. Особенно в том болоте проходимцев, куда Борис так смело полез. А тот факт, что он оказался под следствием, говорил о невысоких умственных способностях – вот что убивало отца больше всего.
Больше двух месяцев вместо работы голова Бухмана была занята помощью сыну. С кем только он не переговорил по этому вопросу. Реально помогли двое отучившихся у него ребят из службы безопасности и Сережа Авалов, давно знающийся с администрацией. Когда Боре разрешили вернуть в бюджет часть взятых денег, а взятку сочли недоказанной, – в душе отца наступило опустошение большее, чем после хорошей работы. Оно и выгнало его из уютной квартирки в ноябрьскую хмурь и слякоть, заставив пробираться между грязными глубокими лужами и густо нападавшими и вымокшими до коричневого цвета листьями липы и каштана.
– Здравствуйте, Михаил Борисович! – попавшийся навстречу Володя Скачков снял вязаную перчатку и протягивал Бухману руку.
Володя был в кепке, больших черных очках, кроссовках и пальто свободного кроя, делавшего его еще меньше ростом. Маленького Скачкова Бухман видел почти всегда, когда выходил на набережную, – у того здесь были моционы по три раза в день, начиная с долгой утренней зарядки.
Бухман знал Володю лет пятьдесят, со времени закладки сквера на набережной, когда их молодой институтский люд сажал на пустынном берегу деревья, ставшие теперь городской достопримечательностью. Был Скачков из «кадрированных» офицеров, долго выслуживал года. Бухман уже лет десять, как преподавал в университете, закоренел, получил профессора, дописывал докторскую по философии, а Володя еще служил, добирая до пенсии. Потом он недолго работал на гражданке, что-то по электричеству. А теперь вот который год марширует по набережной.
Прошлой осенью Скачков собирался в Киев, проведать сына, который там жил с семьей, – его переживания за сына были очень созвучны осенним настроениям Бухмана. Профессор вспомнил о том созвучии и счел приличным приободрить старого знакомого:
– Будем, Володя, надеяться, что войну на Украине поприжали. Вроде бы теперь есть кому постоять за Минскими соглашениями.
– Ничего там не прижали, – сказал Скачков. – Будут воевать, пока своего не добьются.
– Ну да, перемирие хрупкое, – согласился Бухман. – Хохлы недовольны, хотят воевать. Но им теперь придется семь раз подумать, чтобы суметь обдурить Европу.
– При чем тут хохлы? – возразил Володя. – Был я зимой у сына, никто там войны не хочет. Защищаются от Путина с его бандитами, как могут.
– Так это Путин хочет войны? – удивился Бухман.
– Путин, – сказал Володя. – Пока он своего не добьется, не успокоится.
Скачков говорил тихим голосом, спокойно, убежденный в своей правоте. Смотрел он при этом мимо глаз, куда-то вдоль реки.
Бухман слишком долго жил на этом свете, чтобы во всем верить официальной пропаганде. Но столь же глупо, с его точки зрения, было доверять пропаганде противоположной стороны, выступающей, к тому же, антагонистом русских интересов. А глупость в глазах Бухмана ничто не оправдывало, даже родительская любовь.
Продолжив путь, он невольно подумал о неумолимой старости, ослабляющей все телесные возможности – и серого мозгового вещества, в том числе. Скачков всегда был здравомыслящим человеком, без тараканов в голове. Похоже, он обленился, не утруждает голову, вот и ослаб.
В книжке про мозг, с автором которой Бухман мысленно полемизировал с Нового года, старость была представлена периодом ускоренной гибели нейронов и нарушений многих синоптических связей, резко ослабляющих возможность умственной деятельности. Бухман пока не ощущал слабости своего мозга и старался выбросить из головы думы о слабеющих разумом сверстниках, чтобы самому не отчаиваться раньше времени. Про Скачкова он тоже постарался забыть, для чего сосредоточился на заочной полемике с умным книжником.
Тот слишком вульгарно подходил к такой сложной системе, как человеческий мозг. В первом приближении этот ученый выделял в нем три одновременно функционирующие подсистемы сознания: древнюю, сформировавшуюся миллионы лет назад в результате естественного отбора и передающуюся детям от родителей; старую, результат искусственного отбора в последние сто тысяч лет в виде общественной культурной традиции, загружаемой путем воспитания и обучения в специально появившееся для этой цели пространство коры; и молодую, всего нескольких тысяч лет от роду, конкурирующую за место в том же пространстве культурного наполнения и способную путем самодеятельного творчества менять культурную традицию общества.
Утверждалось, что самые сильные и скрытые человеческие желания являются продуктом инстинктов и гормонов и направлены на решение простых биологических задач: поиск пищи (денег), стремление к размножению (сексу) и доминированию (власти). Если согласиться с автором, то стремление к золотому унитазу будет не сильно отличаться от тайного духовного подвига, поскольку в обоих случаях реализуется мотив доминирования, и мозг получает заслуженный внутренний наркотик и ощущение торжества над окружающими.
Отвечающей за врожденные инстинкты древней системе мозга противостоит кора больших полушарий, хранящая социальные инстинкты, опыт и центр мышления. «Кора не способна выдавать однозначные решения, характерные для лимбической системы. В коре всегда возникает несколько вариантов поступков, которые усиливают сомнения в правильности выбора. В конечном счете это вызывает беспокойство, внутреннюю неуверенность и отказ от рассудочного поиска ответов на возникшие вопросы».
Устав искать разумный ответ, человек, по мысли автора, отдается обычно на произвол лимбической системе. Результат такого выбора всегда будет «недальновидным и эгоистичным, но самым выгодным в данный момент».
Вместе с тем, кора мозга обладает свойством дальновидности и предсказания отсроченного результата любых поступков. Ее рассудочный прогноз, сформированный вместе с памятью и ассоциативными центрами мозга, может побороть сиюминутные решения инстинктов и гормонов.
Получалось, что поведение человека зачастую противоречиво в силу объективной двойственности его сознания. В целом, «двойственность сознания может принимать чрезвычайно сложные формы и <…> приводить как к торжеству разума, так и к победе плоти. Мы не можем повлиять на <…> организацию нашего несчастного мозга. Однако понимание природы явления поможет избавиться от наивных заблуждений и бессмысленных страданий».
Гипотеза двойственности и даже тройственности сознания была не бесспорной, но заслуживала пристального внимания. Как и приведенный факт об отличии у отдельных людей больше, чем на порядок, соотношения между энергией лимбической системы и коры, вследствие чего «баланс между рассудочным и инстинктивным поведением очень индивидуален. Человек с небольшой корой и огромной лимбической системой будет чаще вести себя как эгоистичный, асоциальный и сексуально озабоченный бабуин, считая это нормой поведения. Обладатель огромного неокортекса и, как следствие, относительно небольшой лимбической системы будет чрезмерно рассудочен и рационален… Ни при каких социальных условиях два столь разных представителя человечества договориться не смогут. Любой компромисс между ними будет только передышкой перед бесконечным биологическим конфликтом».
Из других находок ученого Бухману понравились рассуждения на уровне аллегорий, сводящие конфликт между инстинктами и рассудком к антагонистическим «хочу», и «надо», где под «надо» понималось соблюдение общественных правил и условностей, передающихся через подражание и научение.
Читать бесплатно другие книги:
