К далекому синему морю Манасыпов Дмитрий

Скопа вздохнула, Пикассо снова усмехнулся. Количество его ухмылок и усмешек уже заставляло злиться.

– Жадный – это сам Кефир. Он… м-м… мутант, короче. Живет в городе, кровь пьет у всех, кто есть в округе. Но человек нужный. Достать может что угодно.

– Да и бес с ним.

– А бой – у реки, с применением артиллерии? – Пикассо зевнул. – Далеко были. Да и не наш он был, как понял.

– А на кой ляд мне помогли?

Двое мародеров, скорее всего выживших «клычевских», лежали в углу забора, заброшенные в высокую крапиву. Помощь от странноватой тройки оказалась как нельзя вовремя. Еще бы немного, и каюк Морхольду.

– Так получилось, – Пикассо подхватил ножом одну из банок прямо под донышко, перекинул на землю. Полез за остальными. – Ты против?

– Нет.

– И хорошо. Угощайся, хорошие консервы, у Кефира как раз брали. Откуда-то с Госрезерва, им сто лет в обед, но ни хрена не порченые. Умели делать раньше.

– Спасибо.

Отказываться от еды было бы глупостью. Тем более, что гречка с мясом пахла одуряюще вкусно. Морхольд наклонился, скрипнув зубами от боли в крестце.

– Чего с тобой? – Скопа нахмурила брови.

– Черт знает. То ли взрывом об дерево приложило, то ли просто ударной волной. Ходить иногда не могу.

– Беда, – констатировал Пикассо, – надо помочь.

– Надо, – согласилась с ним сестра, – у тебя сколько с собой шприцов?

– Штуки три.

– У меня тоже.

– Погодите-ка, – забеспокоился Морхольд, – чего за самаритянство?

Две пары глаз уставились на него с явным удивлением.

– Чудак человек, – сплюнул Пикассо, – я поражен.

– Говорю же, хам, мужлан и просто неблагодарная личность, – Скопа сплюнула круче, прямо через зубы. – Что, не надо помогать?

– Извини, – Морхольд вздохнул. Ему и впрямь стало стыдно. – Как-то отвык.

– Это да. – Пикассо покопался в кармане разгрузочного жилета и достал металлическую зубочистку, засунул в рот, погонял языком. – Капец курить хочется. Сколько лет как бросил, а все тянет. Дыми в сторону, слышь?

Морхольд согласно кивнул.

– Отвык он от помощи, – Пикассо стиснул металл зубами, – а раньше, надо полагать, все вокруг так друг другу и помогали?

– Тоже верно.

– Ладно. Смотри, – из подсумка он достал небольшую пластиковую емкость с иглой под колпачком, – штука полезная. Народная фармакология – это вещь, брат, всегда поможет. Разве что тару такую найти удалось не сразу. Но не боись, мы их хитро кипятим, ничего не подхватишь. Давай, прям в плечо. Подействует быстро.

Морхольд подержал инъектор на ладони, прикинул и решил отложить. Мало ли, чего впереди ждет. Да и…

– Не доверяет, сестренка. Ну, что за люди пошли, совершенно не верят в человечность чужих поступков и благородство. Дурень, зачем мы тебя спасали бы тогда?

Крыть оказалось нечем.

– Мне идти очень далеко. А сейчас потерплю.

– Ну, как знаешь.

Морхольд кивнул и продолжил есть. Брат с сестрой присоединились, а Большой так и не показывался. Когда за спиной Морхольда хрустнула ветка, он чуть не подпрыгнул. А вот Пикассо только усмехнулся и приветливо помахал рукой.

Женщина подошла и села рядом. Сбросила рюкзак и протянула руки к костру.

Молодая, темноволосая, с тонким длинноватым носом и серьезными глазами. Без каких-либо признаков противогаза, счетчика или химзащиты. Морхольд вздохнул, вновь ощутив волну непонимания и удивления. На этой оказались джинсы. Вот такие дела.

– Привет, Мэри Энн. – Пикассо подмигнул и, подхватив ножом под дно, поставил перед ней очередную разогретую банку. – Угощайся. По грибы ходила?

– В основном по ягоды, – женщина улыбнулась краешком губ, – самое время сейчас кое-что собирать. Скоро совсем похолодает.

Морхольд посмотрел в небо. Серое и низкое, оно пока притормозило моросить. Но ждать с него снега, например?

– Ну, не прямо сейчас, – Мэри Энн принялась есть, – потом. Свитер подошел?

Он кивнул. И поблагодарил.

– Хорошо.

Какое-то время все жевали, не отвлекаясь на разговоры. Но не особо долго.

Морхольд довольно откинулся назад, предвкушая продолжение пути. Спина осоловело ныла, но пока не стреляла. Это радовало. Опыт подсказывал – впереди немало сложностей.

Ветер снова затянул резкий и тоскливый блюз, насвистывая в прорехи домиков и слепых окон. Острые порывы лезли за пазуху, настойчиво добираясь до теплого тела. И впрямь холодало.

Трава, дряблая, желтая и размазанная в грязи, даже не трепетала. Поникла, готовясь заснуть до весны. Деревья водили ветвями, настороженно посвистывая самыми тонкими сучьями как розгами. Оставшиеся листья лениво кружились, падая вниз.

Осень, мать ее. Пора очарования и бла-бла-бла. Остатки сентябрьской паутины давно унесло ветром. Вместе с теплом и уютом. Лужица чуть поодаль остро и льдисто блестела черным застывшим зеркалом. Рябина, переливающаяся хрустальной алой россыпью ягод, шуршала и колыхалась. От ее волнения по спине бежали вполне себе зимние мурашки.

Пикассо снова засунул зубочистку в рот и повернулся к Морхольду:

– Ты сейчас куда?

– До Колымы.

– Осторожнее, смотри. Там «серые» вовсю охотятся.

– Уж в курсе, – буркнул Морхольд, – пару дней назад гнали меня.

Пикассо кивнул. Мэри Энн посмотрела на Морхольда:

– Дай-ка мне свою руку.

– Погадаешь?

Зеленоватые глаза выстрелили злостью. Морхольд замолчал.

– Посмотрю судьбу.

Судьбу так судьбу.

Тонкие пальцы сильно взялись за запястья. Пробежали щекотливыми муравьями по открытой ладони, замерли. Скопа, откинувшись на большой рюкзак, дремала. Пикассо смотрел в небо и меланхолично грыз зубочистку. Большого было ни слышно, ни видно.

– Ты проживешь долгую жизнь. И прошла у тебя ее малая часть. Делал много зла, а можешь сделать не меньше. Ты сможешь найти потерянное, если поверишь в собственные силы. Но, причиняя боль и зло, ты накопил много долгов. И идти тебе теперь вперед только крадучись. Никакой стали, никакого пороха. Как в сказке: возьми три пары железных башмаков, три железных посоха и три железных хлеба. И когда сотрешь и съешь весь металлолом, то только тогда найдешь искомое.

– Волшебная просто судьба получается… – Морхольд хмыкнул. – И как это мне столько пропереть без стали с порохом?

– Попробуй заменить их на дерево, камень и кость, как еще? – Пикассо усмехнулся. – Мэри, что-то ты как-то очень закрутила все. Попроще не хотелось?

– Много ты понимаешь в судьбе и ее чтении, – женщина сморщила нос, – хотя…

– Пора идти. – Пикассо встал. – Хорошей тебе дороги, сталкер. И спи более чутко.

Морхольд открыл глаза. Покосился на прогоревший, но еще теплый костер, сереющий золой. На два тела в сухих бустылях у поваленного забора. На огромный отпечаток ботинка в сырой земле. Было ли, не было…

Спина застонала, отзываясь на подъем. Он оперся на острогу, встал, чуть поморщившись. Итак, до сумерек надо дойти в точку «А». Точка «А» лежала километрах в пяти по прямой и в семи-восьми кривыми зигзагами, что наверняка выпадут по пути. Следовало торопиться.

Первые шаги дались с трудом. Нога не хотела сгибаться в колене, мешок висел пудовым грузом. Земля жирно чавкала, стараясь крепче вцепиться в подошвы. Ветер снова настырно лез под плащ, небо хмурилось и плевалось то крупными каплями, то моросью, то крохотными градинками.

Потихоньку стало легче. Мышцы разогревались. Покалывали приятными горячими иголками изнутри, загоняя боль глубже. Ну, так не просто можно жить, так еще можно весьма и весьма двигаться. А движение, как известно, это жизнь.

Он упорно шел вперед, стараясь уловить новый для себя самого рваный ритм. Ловил воздух, жадно вдыхая его полной грудью и пытаясь поймать что-то необычное. Про свой родной город в последнее время Морхольд знал все-таки не так и много. А что знал – пугало.

Пока радовало одно: отсутствие зеленоватого тумана. Он появится попозже. Морхольд полагал, что успеет добраться до своего личного «схрона» раньше. А вот прочие обстоятельства вызывали одно расстройство.

Зверья у города перед Бедой хватало. И когда люди сдали позиции – животные быстренько этим воспользовались. Пока людей валили в могилу эпидемии, странные осадки, голод, стычки и просто безумная тоска по прошлому, доводящая до самоубийств, четырехногие знай себе забирали все, что можно.

Что говорит о хорошем балансе животного мира в охотохозяйстве? Верно. Поголовье волков. Если серые имеются – все хорошо. Просто так они никогда не придут. А вокруг Отрадного волков видели начиная года с десятого. И сейчас, яснее ясного, количество стай только выросло.

Да и остальные, вроде бы мирные животины, только добавляли хлопот. Кабаны, быстро почуяв свободу передвижения, первыми ринулись занимать огороды, сады и палисадники. Благо разводимые людьми культуры после Войны принимались практически сами по себе. Зверье жрало от пуза и, соответственно, плодилось и множилось.

А встречаться с семейкой кабанов без картечи или нарезного с «семеркой» Морхольду совершенно не улыбалось. Секачи, то ли из-за обильного корма, то ли из-за Беды, порой вымахивали в холке метра под полтора. Этакая гора из костей, мускулов и толстенного слоя жира, заросшая косматой колючей шерстью, с диким похрюкиванием налетающая на любого, представляющего потенциальную опасность для поросят.

Смех смехом, но сейчас стоило опасаться даже бывших домашних кошек, давно плюнувших на врожденные эгоизм и склонность к одиночному образу жизни и сбивавшихся в самые настоящие прайды. Хорошо, хоть кошачьи особо не выросли.

Ну, и стервь. Куда ж без нее? Эту крылатую lupus femina[1] Морхольд обожал особой неподдельной любовью. Крайне жалея об отсутствии возможности притащить КПВТ, зарядить его МДЗ и расстрелять тварь к едрене-фене.

Еще отдельной статьей проходили прямоходящие гомункулусы, выродившиеся из его бывших земляков. А «серые», совершенно сумасшедшие людоеды и садисты, стояли в списке опасностей наособицу.

Иногда Морхольду даже казалось, что, приходя сюда, он переносится куда-то в амазонскую сельву или еще какой-то зеленый ад с его дикарями, анакондами и прочими забавными и милыми несуразицами. Теми, которых хлебом не корми, а дай пожрать человечинки. Страшное дело, право слово. Особенно когда ковыляешь во всем этом чаде кутежа во мгле Ада с помощью самодельного костыля. Раньше он ощущал себя гораздо увереннее.

Через час он добрался до Осиновки. Отсюда оставалось не так и много, и Морхольд даже успел порадоваться. Зря или нет – пока было неясно.

Ветер, вместе с ним добравшись до открытого пространства, довольно взвыл. Морхольд, оглядев огромный пустырь, вздохнул. Здесь не осталось практически ничего, напоминающего о цивилизации. Крыши ближайших домов торчали в километре впереди. А между ними и пролеском, откуда он обозревал окрестности, царила пустота.

Пустоту разбивали несколько совершенно не удививших натюрмортов. Большие железные штыри, прикрученные к ним колючей проволокой поперечины и украшение – останки каких-то бедолаг. Тех, кто до него решился пройти здесь. Выбеленные временем черепа, редкие остатки грудных клеток и истлевшая ткань одежды.

– Весело, – Морхольд сплюнул, – чего и говорить.

Он шарил глазами вокруг, стараясь усмотреть опасность. Но та обнаруживать себя упорно не желала. Но он ее чувствовал. Ощущал каждым сантиметром собственной пропотевшей кожи. Ловил еле заметные оттенки в холодном сыром воздухе. Слышал в симфонии мельчайшего мириада звуков. Она таилась недалеко.

Ветер. Ни разу не затихавший уже черт знает сколько. Резкий, пронизывающий насквозь и пару раз зацепивший тело даже через плащ и свитер. Колючая высокая трава шла волнами, отливала сероватой сталью. Тонкие высохшие деревца гнулись, цепляя когтями сучьев густой сырой воздух. Темнели вросшие в землю по самые окна останки домиков. Каркало вездесущее местное воронье.

Город виднелся впереди. Серел пока держащимися пятиэтажками на самой окраине. Тыкал в небо непроходимым лесом того самого парка, где недавно он несся на квадроцикле. Игла телебашни вяло трепетала полосами отставшей краски.

Снова всплыла в памяти школьная доска, исписанная мелом. Там, в прогнившем коридоре, когда к его плечу прижималась Даша Дармова, а по дому напротив, грохоча шифером и кирпичами, ползала стервь. Слова пришлись как нельзя вовремя. Что-то в них ощущалось.

– Здравствуй, район… – Морхольд усмехнулся. Зло и нехорошо. – Я снова вернулся.

Без стали и пороха, да? Ну-ну.

Он сделал первый шаг. Вышел, не таясь, понимая всю бесполезность осторожных попыток. Нащупал в кармане одну из пластиковых ампул, подаренных недавно. Зубами стащил с иглы колпачок и воткнул в бедро. Жидкость вошла в мышцу легко и свободно. Спина отозвалась чуть позже. Вот только что, ровно и лениво, как нажравшийся хищник, боль ворочалась внутри него. И вдруг – нате, получите, взяла, да и пропала. Как нельзя вовремя.

Морхольд подмигнул первому скелету, скалившемуся редкими зубами и даже парой золотых коронок. Помнится, одна ведьмачка не послушала колдунью и взяла с собой меч. И сделала все правильно. Потому как та оказалась глупой и плохой колдуньей. Щелкнул предохранитель ПМ. Глядишь, теперь получится и повоевать. Ну, кто на новенького?

Под ногами земля, чуть просохшая от ветра, еле слышно скрипела мелкими камешками. Морхольд перешел на бег, стараясь справиться с километром опасной пустоты как можно быстрее. Бежал размеренно, внимательно смотря по сторонам и под ноги. Не хватало ему сейчас угодить в какую-то яму. Крыши приближались. Дышать становилось все сложнее. Сердце колошматило во всю дурь, отдаваясь в висках.

До первого дома, с почти полностью слезшей зеленой краской, оставалось немного. Первые силуэты, таившиеся в тени ржавого и вросшего в землю грузовика, Морхольд заметил случайно. Блеснул металлом кончик чего-то двигавшегося, но и этого хватило. Хозяин оружия сообразил, что замечен, чуть позже своей жертвы. И таиться больше не стал. Как и его товарищи.

Морхольд с ходу прыгнул вперед, ныряя за остов «десятки». В металл ее бока тут же с хрустом что-то воткнулось. Ясно – заточенные пруты арматуры. Ржавые по всей длине, кроме острия. Великолепная вещь, ага. Даже если удерешь после попадания… столбняк обеспечен.

Сбоку и за спиной загомонили, заорали, засвистели и заулюлюкали. А то, охота началась. Морхольд, не глядя, несколько раз выстрелил, а потом курок лишь сухо щелкнул. Морхольд наметил большую дырку в заборе и вошел в нее, как ныряльщик в воду. Повезло, не зацепился мешком. Везенье кончилось по ту сторону.

Ноги вляпались в раскисшую глину, разъехались. Он постарался опереться на острогу, получилось не очень. Морхольд полетел вперед, увидел приближающуюся дряхлую собачью будку и выставил плечо. Доски треснули, проламываясь внутрь, будка сложилась, брызнув деревянным крошевом.

Морхольд, матерясь, начал вставать, когда на заборе возник первый охотник. Воздух резанул короткий свист и оставалось только успеть поднять руки с острогой. Заточенный прут, пущенный как дротик, с хрустом воткнулся в дерево. Хозяин, поджарый детина с изъеденным мутацией лицом, весь в сером, спрыгнул на землю. В Морхольда хищно прицелился следующий прут.

Разросшаяся у дома крапива шевельнулась. Морхольд вжался в землю, пропустив над собой летящее вперед вытянутое тело. Волчище, чуть поменьше хорошей свиньи, с хрустом вцепился в «серого». Тот разве что успел завопить и замолк. Выпавший прут, подхваченный Морхольдом, пригодился как нельзя кстати. В горло следующего четырехногого он вошел легко и незатейливо. От оскаленной пасти вышло отбиться острогой. И кинуться бежать дальше. Забор дрогнул под первым из подтянувшихся «серых». Но беглец уже успел выскочить в проулок.

За спиной орали и рычали. На какое-то время, так уж удачно вышло, два разных клана местных охотников схлестнулись между собой. Фартануло – и не стоило бросаться такой редкостью. Вот Морхольд и не бросался. Бежал, как мог, не оглядываясь. Ноги разъезжались по грязи.

Улочка-то недлинная, это он помнил хорошо. Чуть поворачивала в конце точно в необходимом месте. А там, перемахнув еще две, оставалось только добраться до цели. И отсидеться. Хотя следы стоило запутать. И, да, хреново без оружия.

Прыжками, длинными и не такими ловкими, как раньше, вперед, вперед. Через поваленную сухую березу, через вросший в землю игрушечный пластмассовый самосвал, через проржавевшее ведро. Проехавшись по длинной полосе желтой грязи – встать, наплевав на изгвазданные коленки и руки, – дальше, дальше!

Ветер гнул деревья, сухие и черные. Те тянули когтистые сучья-лапы к нему, к небу, к силуэтам за спиной. Каркая, кружилось умное воронье. Знало, где кровь, там и пожива. Морхольд оскалился, коротко оглянувшись.

Там и дрались, и гнались. Серые лохматые сцепились с серыми двуногими. Но не все.

Волк за ним гнался один, длинный, молодой, поджарый. И хитрый. Не дожидаясь арматурины в мохнатый бок, – раз – и скользнул за заваленный дощатый забор. Сволочь. Могло бы стать на одного вражину меньше.

Троица, припустившая за Морхольдом на своих двоих, не удивила. Самые обычные «серые». Рассмотреть, ясное дело, оказия не выпала, но чего он там не видел?

Сухие, хищные, с выбритыми по бокам головами. Размалеванные смесью жира и сажи с пеплом, той самой, серой-пресерой. С широкими вкраплениями черных мест. В кожаных, украшенных отрезанными пальцами нагрудниках. И если ему все же не изменило зрение, то, право слово, на долю одного-единственного Морхольда выпала великая честь: за ним гнался целый Ловчий. Судя по белеющему на наплечнике черепу.

Морхольд сплюнул и свернул в пролом в ближайшем заборе. Приостановился, оглядываясь. Что у нас тут? Ага… просто праздник какой-то. Спасибо тебе, садовод-огородник, большое и человеческое.

Черенки обоих вил легко сломались от удара ногой. Воткнул прямо напротив пролома, зубьями к нему, бросил сверху картофельный мешок с давно расквасившимся содержимым. Проржавевшие гвозди, торчавшие из доски-заготовки, только добавили милоты к сюрпризу. Особенно после быстрого окунания ее в грязь. Глядишь, кому-то не повезет. Морхольд быстро расстелил кусок мокрого полиэтилена аккурат перед натюрмортом. И побежал дальше, прихватив еще один сюрприз.

За домом, вросший по крылья, стоял какой-то последыш ВАЗа. Или «рябина-соло», или «гранд-мини». Проржавевший и скалящийся осколками стекол. Взлетая на него, Морхольд услышал позади приятный звук. Треск, хруст и булькающий вопль. И даже один крик. Он не удержался и оглянулся. Вовремя.

Острога успела отбить брошенное боло, зацепив один из шаров. Почти успела. Боло со свистом заплелось вокруг деревяшки. Снимать его придется потом. Морхольд выругался и метнул сюрприз. Топор, коричневый от ржи, свистнул и гулко звякнул, ударившись об угол дома. Ловчий, присев, оскалился и засвистел. Позвал подмогу. И правильно.

Оба его напарника выбыли из строя. Временно или нет – время покажет. Первый точно надолго. Сложно продолжать погоню, когда шею проткнули зубья вил, сразу два из трех. Да и вторые вилы как-то очень подозрительно виднелись под грудью.

Вдобавок на преследователе, еле слышно воющем, лежал его товарищ. И вот этот даже не дергался. Доску с гвоздями Морхольд не видел. Из-за левой руки и тесно прижатого к доске лица. Красота, одним словом.

– Бывайте, ихтиандры фиговы, – не удержался Морхольд и спрыгнул вниз. Ждать подарков от судьбы не стоило.

Приземлиться вышло не очень. Точно в кучу древнего, несколько десятков раз прокисшего навоза. Морхольд крякнул, рванувшись вперед и стараясь быстрее выбраться из чавкающей липкой жижи. За рукав, судорожно подергиваясь, заползла какая-то желеобразная дрянь. Представлять, чего там такое, он не хотел. Ловчий за спиной засвистел пронзительнее, модулируя свист в четко слышимый приказ.

Сбоку мелькнуло темное, стремительно полетело к нему. Морхольд ударил практически не глядя, откатываясь в сторону. Острога хрустнула, не выдержав веса волчары, подкравшегося огородами. Одновременно хрустнуло что-то внутри хищника. Клыки лязгнули, не дотянувшись до жертвы. Морхольд, нащупав сбоку тяжелое, ударил, еще раз и еще. Череп зверя, треснув, вминался глубже и глубже. Спасибо тебе, добрый человек, оставивший на грядках обрезок трубы!

Заскрежетало ржавое железо. Кого-то из подоспевших «серых» автомобиль не выдержал. Охнул, проседая и разваливаясь, спасая жизнь никчемного Морхольда.

– Да чтоб вас… – он сплюнул, вздохнув о верной потерянной деревяшке, и встал.

Спина щелкнула, заставив на мгновение замереть, потерять мир вокруг от вспышки пронзительно белой боли. И отпустила, наполнившись обжигающим кипятком где-то в том месте, где у далеких мохнатых предков отвалился хвост.

По пути, несясь к висевшей на одной петле калитке, подхватил еле заметную в высоченной траве кувалдочку. Почти квадратная головка, наваренная на трубу. Так себе, если честно, но на безрыбье, как говорится…

Волк корчился на траве, брызжа слюной вперемежку с кровью, никак не умирая. Довершая начатое, на него, с уже доставшим уши хрустом, рухнул кусок забора. Свора ублюдков довольно заулюлюкала, однако успела заметить сматывающегося Морхольда.

Он сразу повернул направо, понимая, что надо добраться до перекрестка. И потом рвануть вверх. Умудрившись по дороге сбросить серых упырей. И двуногих, и четырехлапых.

Стоило бы оценить количество преследователей, но не вышло. Отрыв сократился до минимума, надо наверстывать. Это точно. Морхольд все же оглянулся через плечо. И порадовался. Охотников оказалось пятеро. Всего-то пятеро. Да он их как бог черепаху разделает… разделал бы, еще с недельку назад.

Тварь Ловчий бежал, как и водится, посередке. Берегут подлюку, тьфу ты.

Морхольд несся, летел, иногда резво скользя по вконец раскисшей земле. Дождик, мерзко крапавший с утра, разошелся. С неба лило. Шуршащие плети падали вниз косо и хлестко. Одежда пропиталась водой мгновенно. Под ногами не чавкало, нет. Сапоги просто черпали жидкую грязь, хлюпая ею и поднимая вверх самые настоящие грязевые гейзеры.

Нет худа без добра. Не только ему приходилось туго. Замеченная по дороге навозная куча, такая же, как и попавшаяся раньше, среагировала на ливень сразу же. Донесшиеся сзади недовольные крики говорили об одном: серые попали в растекшуюся жижу всем скопом, покатившись и по ней, и по грязи.

Как говорили в любимых им до Беды книжках – рояль в кустах, ага. И никак более.

– Бэмс, – хмыкнул Морхольд, – хотите зефира в шоколаде?

До перекрестка добраться получилось чуть быстрее, чем думалось. Оставалось несколько вопросов. Подъем по чертовой грязевой скользкой мерзкоте, сброс «хвоста» и остаток пути до дома. Именно так.

Морхольд засунул кувалдочку за пояс. Пинком выбил жердь из очередного многострадального забора. Не круглую и прочную, а ребристую и хлипкую. Но лучше, чем ничего. И решительно погреб наверх. Не оглядываясь. Стараясь представить себя не кем иным, как великим и канувшим в Лету великим Бьерндалленом на подъеме.

Жижа цеплялась за сапоги и жердь, тянула вниз. Морхольд сопел и фырчал аки морж, отплевываясь от воды, бившей в лицо. Ливень не успокаивался. Внизу, метрах в тридцати, выли и орали. Старались напугать, не имея возможности добраться. Упертые сволочи, что и говорить. И глупые. От ощущения собственной охрененной крутости. Этого Морхольд простить просто не мог. И поднажал, желая выиграть пару-тройку свободных секунд.

Впереди засерели остатки гаражей, выстроенных во времена СССР. Именно из-за них Морхольд и надеялся на праведное наказание. Только бы добраться быстрее и найти драндулет. И близко к подъему. Господи Боже, только бы сложилось.

Морхольд хрипло выдохнул, вцепившись в чахлый куст, торчащий прямо у самого края подъема. Подтянулся, метнув быстрый взгляд через плечо. Целеустремленные «серые» ползли следом за ним. Хотя приходилось им хуже. Дождь времени не терял, размывая спуск все сильнее.

Искомое он заметил сразу. Бежево-ржавый «таз», то ли шестерка, то ли тройка, вот он, стоит, ждет. И даже чуть в сторонке свалены бревнышки. То, как говорится, что надо. Угу. Если бы не «но».

«Но» смотрело на Морхольда сверху вниз. И даже не просто сверху вниз. «Но» высилось над ним, сипящим и выдохшимся, как мачтовая сосна над чахлой садовой петунией. Как серый волк над зайчишкой-беляком. Как испанский маяк над авианосцем США.

«Но» имело около двух с небольшим метров в высоту. «С небольшим» варьировалось от пяти до пятнадцати сантиметров. В ширину «Но» показалось если и меньше, то совсем чуток.

Одетое в невообразимых размеров нечто, сшитое не иначе как из целых шкур двух, а то и трех кабанов. В таких же огроменных чунях, сделанных из парочки подсвинков. На подошвы явно изодрали тракторную покрышку. «Но» было вооружено охрененных размеров молотом с крюком на верхней его части. И с рожей, замотанной толстыми полосами брезента. И в старых «совковых» сварочных очках. Жесть, в общем, Ад и Израиль, одним словом.

– Твою-то мать… – Морхольд понял одну вещь: он не успеет. Ничего не успеет.

Так и вышло.

Ножища бацнула его в бок. И не сильно, и не быстро… да только мир потемнел и съежился. Чуть ли не так же, как от страха съежилось все у Морхольда в штанах. И тут же, как мамка последнего щенка-сосунка, «Но» подняло его в воздух за шкирку и шваркнуло о те самые бревнышки. Приложив об них второй, вроде бы целой, половиной.

Морхольд шлепнулся о деревяшки, словно куль с дерьмом. Смачно, с сочным жирным хлопком. Потом Морхольд свалился в грязь. Хотелось заорать или завыть, но вышло только заскрипеть зубами и тихо-тихо рыкнуть. Больше сил ни на что не нашлось.

Дождь не успокаивался. Колотил тяжелыми каплями вокруг, бил по голове. Морхольд, заново учась втягивать в себя воздух, осторожно пошевелился. Мало ли, вдруг чудовищу удалось сделать из него отбивную. И сейчас у него внутри вперемешку с осколками ребер бултыхаются в кровяном бульоне селезенка в компании с прочими разорванными внутренними органами?

Сильно хлюпнуло, он замер. Пока не понял, что хлюпнуло не внутри него, а вовсе даже и снаружи. Просто грязь решила из жидкого дерьма превратиться в дерьмо липкое. И засосало добрый кусок одежды, так чудесно ей предоставленной. Так… вроде бы все в норме. Руки-ноги слушаются, спина болит уже привычно, а не как-то по-новому, голова не кружится, блевать не тянет, от удара не обделался. А раз так, то что?

Верно. Еще потрепыхаемся.

Морхольд осторожно отполз, стараясь не отсвечивать. Опасался, пока во всяком случае, зря. Чудовище в шкурах и темных очках-маске нашло себе занятие поинтереснее.

Воткнув в грязь крюко-колотилку, оно уже торчало у самого спуска. Несмотря на стену дождя, Морхольд четко видел пар от спины, пролезающий через грубые швы, которые соединяли куски громадного зипуна. На спине оказалась огроменная торба. И торчавшая из прорехи бледная тонкая кисть руки Морхольду не понравилась.

Что в ней понравится? Если здоровяк так охотится, то что? Да ничего хорошего. Морхольду грозило стать окороком? Сразу после того, чем занимался парящий, аки разогретый котел, великан.

Еще бы он не парил… Поди не вспотей, если берешь и толкаешь вперед тот самый «таз». Натурально, с помощью рук и ножищ, уходящих в грязь чуть ли не по колено. По щиколотку-то уж точно.

«Таз» заскрипел, бодро вспорол жижу и ухнул вниз. Морхольд грустно проводил взглядом исчезающий капот с почти отвалившимся бампером и вздохнул. Вопли, донесшиеся сразу же за этим, сказали многое. Чудище явно выбило страйк в этом фантасмагоричном местном боулинге. Кегли внизу визжали и хрипели от боли, быстро смещаясь вниз, если судить по звукам. Во всем этом невообразимо мерзком веселье хорошим моментом оказалось одно: Морхольд провожал взглядом бибику, стоя на ногах и поудобнее перехватив одно из бревнышек. Дожидаться более удобного случая он не решился.

Судя по хрусту в спине… вечером, если Морхольд его дождется, светило кататься по земле и выть от боли. Но пока, здесь и сейчас, он сделал единственно правильную вещь. Бревно взмыло вверх и упало прямо на затылок чудища. Но не попало. Чудовище оказалось не только огромным и сильным, не-не. Оно явно обладало чудовищно прекрасным слухом. И успело развернуться. Пусть и не полностью.

Дерево гулко ударило практически в темя. Скользнуло по мокрому брезенту, пошло вбок, но все же дело сделало. Гигант завалился, медленно, медленно и… ушел вниз, величаво и неотвратимо, прям как «Титаник» в любимом детском фильме. Что-то треснуло и хрустнуло. Мелькнула правая подошва, комья грязи подлетели вверх, и, шурша и чавкая, чудовище покатилось вниз.

Проверять – жив ли любитель толкать машины или нет, Морхольд не решился. Хотел прихватить с собой колотушку. Но, взявшись за лом, на который и приварили молот, понял – не справится. Слишком тяжела. Глянул вниз, стараясь что-нибудь рассмотреть через дождь.

Ну да. Покой ему не снится. Кто-то уже начал шевелиться и вставать. Почему-то Морхольд даже знал – кто. И, снова прихрамывая, он пошел вперед. Быстрее, еще быстрее.

Сзади, прорываясь через шелест дождевых плетей и вой снова ударившего ветра, донесся рев. Злость, боль, ярость, сломанный хребет, выпущенные и растоптанные кишки, лопнувшие под чужими пальцами глаза и ребра, пробившие кожу, именно в таком порядке. Так это Морхольд и услышал. Беги, дурень, беги быстрее, ага…

Он бы побежал. Как полчаса назад. Но не выходило. К спине добавился сустав слева. Щелкало практически у паха. Ногу свело в колене. Боль сильно, толчками, била в обе стороны. К лопаткам и от бедра вниз, до самых кончиков пальцев. Он практически прыгал на одной правой, подтягивая левую, так некстати выбывшую из строя.

Жердь все-таки треснула. Морхольд взвыл, видя, как надлом прошел почти посередине. Как же не вовремя…

Он полетел лицом вперед и выставил руку. Хорошо, что та выдержала.

Морхольд вывернулся назад. Ну, что сказать? Как и ожидалось. Судя по всему – до моря добраться не вариант. Смерть шла к нему неторопливо и выглядела очень некрасиво. А может ли она вообще выглядеть по-другому? То-то и оно, что вряд ли.

Выход? Да нет его, выхода. Вообще нет.

Грязь чавкала. Чавк, чавк, чавк. Тракторные покрышки месили ее с каким-то особым удовольствием. Гигант шел к нему. Медленно, будто наслаждаясь моментом.

Удар и падение явно не прошли даром. Морхольда покачивало даже на четвереньках. Убивало-колотушку, что он играючи крутил совсем недавно, пришлось волочить. Та плугом вспахивала совершенно неприлично раскисшую землю. Тащила ее, как борона, оставляя даже отсюда видимую борозду. Беда-а-а…

Морхольд сплюнул, переворачиваясь на спину и прижимаясь к обломку бетонного столба. Когда-то державший провода, теперь он лежал между человеком и его смертью. И вряд ли он остановит чудовище, так настойчиво идущее к своему обидчику.

Сдаваться? А вот накося выкуси. Помирать, так весело, с огоньком, само собой. Жаль только, что дровишек шиш да маленько. Один молоток против этакой дуры-кувалды, килограмм в десять.

Кровь от удара бревном у чуда не успокаивалась. Темнела на и без того темном от дождя брезенте, намотанном по голове медленно идущей смерти. Приложил, что и говорить. Жаль, не полностью. Ему бы контрольный звонок в голову девятью миллиметрами. Да не судьба.

Чудовище дотащилось до столба. Перешагнуло его с громким чавканьем. Морхольд оскалился, готовясь к последнему в его жизни удару. Огромная рука подняла молот в воздух, и вниз полетела грязь, рассыпаясь на крошечные капли.