Паспорт человека мира. Путешествие сквозь 196 стран Поделл Альберт

Предисловие

Это лучшая книга про приключения и путешествия, написанная за весь молодой пока век. Это сильная, суровая, глубокая, смешная, беспутная, мудрая, пугающая, легко читающаяся сага о том, как мой лучший попутчик Альберт Поделл преодолел разнообразные препятствия в своем стремлении к мечте – посетить все страны мира.

В книге есть все – приключения, катастрофы, победы, мудрость, интересные факты, удивительные персонажи, точные наблюдения, географические описания, история, география, культура, политика, революция, война, интриги, шпионы, грехи, секс, змеи и акулы – под соусом из легкого, плавного, увлекательного стиля, так что вы чувствуете себя рядом с Алом, который выпутывается из одной переделки и тут же попадает в другую.

Эта удивительная книга берет нас в путешествие по невероятным достижениям человека. Насколько я знаю, нет другой истории, написанной автором, живым или мертвым, который бы достиг такого уровня настойчивости, изобретательности и храбрости на своем пути.

Это не гид, но путешественник может последовать примеру Ала. И это совсем не традиционная книга об исследователях или завоеваниях – Ал не бывал там, где не ступала нога человека, но во всех странах его сердце было храбрым, взгляд – внимательным, а разум – ясным, благодаря чему он и смог сделать такие точные наблюдения и завязать крепкие отношения, – и обо всем этом он рассказал ярким, живым и захватывающим языком.

Для посещения всех стран мира Алу потребовалось 102 разных путешествия, 50 лет и примерно миллион миль. Он рассказывает о самых необычных переделках, суровых войнах, срывах, грабежах, сложных проблемах, склоках, опасностях, окольных путях, недопониманиях, психах и странных работах, которые ему пришлось пережить, чтобы пройти путь по 196 странам. Здесь описаны самые захватывающие путешествия и события и только те страны, которые лежали вдали от накатанной дорожки обычных туристов – например, Науру и Лесото, Бенин и Тувалу, Палау и Восточный Тимор, Саудовская Аравия и Гвинея, Северная Корея и Сомали, Конго, Руанда, Йемен.

Эта книга, полная фактов, позволит вам увидеть жертвенные ритуалы вуду, огромные волны, плотоядных летучих мышей, кубинских агентов контрразведки, гиппопотамов-убийц, гаванских проституток, сплав по реке Замбези, сэндборды в Калахари, прыжки с тарзанкой, странную еду, караваны верблюдов, работорговлю, нежных лемуров, пингвинов, исламских политиков, тонущие народы, армию сопротивления, знакомство с гориллой, охоту с кочевниками и многое, многое, многое другое.

Хотя в основном это книга о приключениях, из нее также можно узнать много нового о современном мире и его опасностях, красотах, войнах, странностях, политике, проблемах и людях.

Ал первым бы признал, что это вовсе не история о выдающемся героизме, хотя бы потому, что множество опасных ситуаций, в которые он попадал, и жутких приключений, которые он пережил, происходили с ним не потому, что он специально старался поставить себя в такое положение, а просто потому, что ему не повезло, или он зря кому-то доверился, или был неосторожен, глуп или непрошибаем, ну или просто так сложилось. Стоит сказать, что это и не книга о чудесах, потому что Ал заплатил большую цену за свои приключения – ранениями, болезнями, расходами и девушками, которые не дождались его из поездок.

Эта книга – о преданности, настойчивости и неукротимой воле человека, который большую часть своей жизни провел, преследуя свою цель на разваливающихся самолетах третьего мира, перегруженных иностранных паромах, сломанных переполненных маршрутках, за рулем которых сидели дети, никогда даже не видевшие водительских прав. Он раскладывал спальник у границ, в кемпингах, на обочинах, в джунглях, на ледниках, на полу аэропортов, в бунгало, в палатках, трейлерах, на деревьях, у знакомых, в машинах, в караванах, пустынях и ночлежках, то замерзая, то потея, страдая днем от москитов Денге, а ночью – от малярийных комаров, таская на себе в некоторых поездках 130 фунтов весу, а в некоторых – выживая в сандалиях и плавках, проехав 203 страны (семь из которых сейчас не существуют), чтобы в итоге получить в анамнезе 196 официально признанных стран.

Это чертовски хорошая книга! Лучшая со времен Марко Поло. Мы узнали, каков мир на самом деле, и начинаем понимать, как он работает. Мы живем, несмотря на миллионы неудач год за годом; и не опуская рук, будучи настойчивыми многие годы подряд, вы сможете достичь невозможной мечты.

Гарольд Стивенс

Бангкок, Таиланд

Октябрь 2014

Гарольд Стивенс – автор 24 книг о путешествиях и приключениях. Совместно с Альбертом Поделлом он был предводителем экспедиции Trans World Record и соавтором книги «Кому нужна дорога?», которая издается во многих странах до сих пор, спустя целых 50 лет. Около 40 страниц этой книги в том или ином виде использованы в главах со второй по пятую и в седьмой главе.

Глава I. Из огня да в полымя

Яуже тогда начал осуществление своего плана по посещению всех стран мира, но попал из огня да в полымя.

Я только что добрался до внутренней части дельты Окаванго в Ботсване – тут одна из самых могучих рек Африки врезается в пески пустыни Калахари. Позади осталась двухчасовая поездка на древнем «Лэндкрузере» и двухчасовой сплав через цветущие лилии и высокий тростник на мокоро, выдолбленном каноэ, похожем по форме (да и шириной тоже) на большой банан. Закончилось это часовой прогулкой по лесу к месту, где, по обещаниям гида, я должен был увидеть большое количество безопасных и очень красивых травоядных животных.

Я стоял на коленях, делая то, что делает каждый подписчик журнала «Аутсайд», когда не купил последнего выпуска, – копается в куче экскрементов животных. Какашка среднего размера с острым кончиком явно принадлежала дикобразу. Большие лепешки полупереваренной травы, ветвей деревьев и пальмовых орехов явно были слоновьими. Черные круглые катышки – антилопа гну. Крохотные шарики – антилопа-прыгун. Фекалии размером с мячик для гольфа с шерстью и косточками мышей принадлежали либо сервалу, либо каракалу, и – черт возьми! – свеженькие блины были очень похожи на дерьмо африканского буйвола, самого злобного и опасного животного в Африке, про которого я думал, что тут он не водится. Но копрологические доказательства были налицо – говно африканского буйвола имеет некоторые отличительные особенности, и, что еще хуже, оно было теплым, почти горячим, примерно получасовой давности.

Я решил скорее убираться оттуда, встал на ноги и… замер. Примерно в 75 метрах от меня в невысокой траве стояли 15 африканских буйволов и злобно смотрели в мою сторону. Учитывая, что агрессию этих животных спровоцировать несложно – они живут под девизом «Лучшая защита – это нападение», атакуют, лишь только завидев предполагаемого противника, и используют длинные рога с удивительной точностью, я, конечно, занервничал. Очень сильно занервничал.

Несколько секунд я размышлял над тем, что бы сделал Индиана Джонс в таком случае. Ответ был очевиден – он бы забрался на дерево. Проблема заключалась в том, что деревья в южной части дельты Окаванго немногочисленны, скромной высоты и отстоят далеко друг от друга. От меня до ближайшего дерева было метров сорок, но и дерево было плохим вариантом, потому что зверюги стали бы бодать его и в итоге свалили бы добычу (то есть меня) на землю. Они печально известны своей настойчивостью. Если уж они решают до тебя добраться, то могут стоять у дерева день и больше, дождавшись, пока ты не свалишься от обезвоживания и недосыпа.

Тогда я подумал: «Что бы сделал Крокодил Данди?» Ответ был очевиден. Я попытался как можно спокойнее, тише и незаметнее отойти подальше от буйволов – к круглой арке, где я бы оказался на подветренной стороне и не очень далеко от своего мокоро.

Через десять минут тихого побега я наткнулся на большой пруд, где с одной стороны плескалась семья гиппопотамов, а с другой – несколько крокодилов. Гиппопотам-самец заметил меня и широко открыл рот. Это было похоже на зевок, но на самом деле это являлось предупреждением, и тут же рядом начали энергично шевелиться крокодилы.

Памятуя о том, что африканский буйвол – самое неприятное животное в Африке, гиппопотамы ежегодно убивают больше людей (включая обычных туристов), чем любой другой зверь на этом континенте, а страшноглазые рептилии агрессивнее американского аллигатора, я попал в переплет.

Несколько секунд я думал: «Что бы в этой ситуации сделал тучный вожатый отряда бойскаутов?» Ответ был очевиден: пообедал бы и пустил все на самотек. Я лег в высокую траву, где буйволы не могли меня учуять, а гиппопотамы и крокодилы – увидеть, благо, что их обоняние гораздо менее острое, и пересмотрел запасы: у меня был сэндвич с ветчиной, сыром и горчицей, жареная куриная ножка, яблоко и чертовски пустой желудок.

Закончив обед, я огляделся: гиппопотамы и крокодилы все еще смотрели туда, где я недавно стоял. Я подумал: «Что бы мой старый попутчик, Гарольд Стивенс, сделал в такой ситуации?» И ответ был ясен: вздремнул бы под полуденным солнцем, под безоблачным зимним небом Ботсваны. Я был вполне уверен, что гиппопотамы не станут преодолевать сотню метров ради того, чтобы меня поймать, крокодилы меня не видят, да и их должны устраивать импалы, куду, личи и гну, пришедшие на водопой, так что человечиной они не прельстятся, а африканские буйволы не нападают на мертвых и, как я оптимистично надеялся, на спящих. Я также вспомнил, что читал когда-то (читал ли?) о том, что буйволам тяжело пользоваться рогами по отношению к добыче, лежащей ничком на земле. Так что, возможно, я мог и поспать.

Я резко очнулся через 30 минут, вспомнив еще один весьма уместный факт о буйволах – если они не могли поднять жертву рогами, они просто затаптывали ее насмерть копытами. Сон как рукой сняло.

Я прополз по достаточно высокой жухлой траве и с облегчением увидел, что гиппопотамы плещутся в пруду, не выказывая ко мне никакого интереса, крокодилы дремлют под солнцем, а буйволы куда-то делись. Наконец я добрался до мокоро, не понеся никаких потерь – только руки пованивали фекалиями.

Конечно, вы меня еще не знаете и скептически относитесь к этой истории или думаете, что я преувеличиваю, но позвольте мне вас уверить – если бы я описывал «настоящие приключения», как я делал, когда работал редактором в журналах Argosy, Blue и в Modern Man, рассказ был бы куда более впечатляющим. Например, таким:

«Африканский буйвол всхрапнул и посмотрел прямо мне в глаза. Я рванулся к одному из немногих деревьев в дельте и забрался на него как раз вовремя, так что острый рог буйвола не дотянулся до моей ноги буквально пары сантиметров. Зверь стал безумно биться о дерево, пока то не упало, сбросив меня в пруд. Вынырнув, я, к своему ужасу, увидел четырех крокодилов, мчащихся прямо на меня. Я поднырнул под самого быстрого и вскарабкался ему на спину, воткнув пальцы ему в глазные впадины и направив к берегу. Самец гиппопотама распахнул пасть, окатив меня зловонным дыханием, – он мог перекусить меня пополам! На берегу меня поджидал львиный прайд, и вот, когда я думал, что судьба моя предрешена, огромный слон спустился на водопой к пруду. Я схватился за его хобот и был спасен».

Позже два ботсванских егеря объяснили мне, что 15 буйволов не так опасны, как один. Дело в том, что африканский буйвол нападает всегда, когда чувствует опасность, а так как в группе товарищей опасность гораздо меньше, они нападают гораздо реже. Егерь уверял, что по-настоящему опасен лишь одинокий самец, который, потеряв ощущение безопасности, будет нападать, чтобы защитить себя.

Конечно, такие слова хороши, но хватило бы всего одного бунтаря в этой компании, чтобы подпортить мне денек. В группе из 15 особей риск встретить такого сумасброда выше, так что я бы предпочел одного буйвола. Или лучше ни одного.

Возможно, сейчас вам интересно: «Что ж такой парень, как ты, делает в таком ужасном месте?»

Давайте я начну с самого начала…

Глава II. Поздний старт

Все началось с книги «На дороге» Джека Керуака. Я заглотил ее за один длинный день в конце зимнего семестра 1959 года в университете Чикаго, когда учился на последнем курсе международных отношений. На следующее утро я выскочил из мрачных готических башен академии и отправился в путь, радостно скача на юго-запад по старой трассе 66, Великой Дороге, через Тованду, Тульсу, Тукумкари, Гэллоп, Кингман, через пустыню Мохаве в город Ангелов, а потом по невероятной прибрежной дороге в Сан-Франциско – не умея утолить жажду странствий.

Через три года, когда мне было уже почти 25, я первый раз выехал за границу, хотя Канаду так можно назвать с натяжкой.

Мои родители путешествовали редко, ни разу не выбравшись из Бруклина дальше Бостона (раз в четыре года мы ездили в гости к родственникам отца), потому что наша семья была бедной – мама секретарь, а папа официант в нескольких кошерных магазинах на грани банкротства, в которых он никогда не зарабатывал больше 70 долларов в неделю, и потому, что родители не находили никакой радости в путешествиях. В юности они оба преодолели долгий путь на поезде из деревень, опустошенных погромами и нищетой, расположенных в Белоруссии, до бурлящих городов Западной Европы. 12 дней они плыли в тесных купе грязных переполненных кораблей на остров Эллис – через шторма и ветра. Для них этого путешествия хватило на всю жизнь. Все, чего после этого хотел мой отец, – «крепкой крыши над головой, много еды на столе и теплой кровати с твоей мамой под боком». Их нежелание ездить подстегивало меня еще сильнее.

Я был в Форт Драм, около Уотертауна в Нью-Йорке. В то время я служил сержантом в резерве сухопутных войск на летней стажировке. Под моим началом находилась группа, которую я учил работать с ядерной пушкой, огромной машиной, способной выстреливать ядерный снаряд примерно на 35 километров (как раз столько оттуда до канадской границы, не то чтобы я на что-то намекаю). В конце двух недель упражнений с пушкой (но без ядерных снарядов) шестеро из нас кое-как утрамбовались в старую машину капрала и направились через реку Святого Лаврентия к ближайшему большому городу. Это была Оттава, столица Канады, – аккуратный, чистый правительственный город.

Канада показалась мне похожей на США, но чуть чище и тише, со светлым небом и зеленой травой, и населенная только белыми людьми, которые ходили и говорили медленнее, были дружелюбнее и вежливее, чем ньюйоркцы, среди которых я вырос. Проблема была в том, что они были совершенно неспособны вдохновить на дальнейшее движение тех людей, которые только пробовали путешествия за границу.

Следующую попытку я предпринял через год, когда работал редактором в Argosy. Кинопродюсер заманил меня в Мадрид, за пределами которого он воздвиг точную гипсокартонную копию Древнего Рима в полный рост, чтобы снять «Падение Римской империи».

Бесплатная недельная поездка в Мадрид могла разжечь аппетит к путешествиям у кого угодно, но на меня больше всего повлиял один день пересадки в Париже с самолета на самолет – первый из десятков последующих дней. Я бросил сумку в недорогом пансионе на бульваре де ла Тур-Мобур, но в кровать так и не лег – все следующие 22 часа я пешком бродил по Городу Света – Лувр, Эйфелева башня, Дом Инвалидов, Тюильри, площадь Согласия, Пантеон, Люксембургский сад, Рив-Гош, Рив-Друа, банк American Express (снять денег), Монпарнас, Сорбонна, Нотр-Дам, вечер с художниками на Монмартре, ночь с дамами на Пляс-Пигаль в Фоли-Бержер и невероятная утренняя заря над сияющим городом с вершины холма у базилики Сакре-Кер.

Оттава была моим первым, смущенным, робким поцелуем, Мадрид был настойчивее, а вот Париж стал настоящей любовью. Я подсел на путешествия и жаждал настоящих приключений.

Если смотреть на ситуацию прагматично, то на тот момент у меня была великолепная работа, отличное здоровье, квартира на модной 55-й улице, я встречался с самыми сексуальными моделями и актрисами в городе (наследие тех времен, когда я был редактором Playboy), у меня было достаточно накоплений, чтобы вложиться в портфель ценных бумаг, и еще около сотни причин никуда не ездить. Но я уже четыре года служил редактором в Argosy и хотел прекратить постоянно находиться вне центра событий. Я посылал писателей и фотографов в разные поездки, экспедиции и походы – на собачьих упряжках по Гренландии, на Кокосовые острова и на Бора-Бора, на поиски золота инков в Перу, за пиратскими сокровищами на Карибы, на велосипеде от Каира до Кейптауна, даже дал первое задание молодому и немного безумному Хантеру Томпсону – и очень хотел сам поучаствовать в таком приключении.

В декабре 1964-го я связался с Гарольдом Стивенсом, приключенческим писателем и бывшим моряком, чтобы попробовать побить рекорд по самому длинному прямому путешествию вокруг света по земле. Мы хотели достичь этого с помощью переезда из Парижа в Пекин (который вскоре рассек «железный занавес»), а потом двинуться на юг по пустыням Северной Африки, через Средний Восток, по пути Марко Поло через Центральную Азию, через Индию и Юго-Восточную Азию в Сингапур, потом через Индонезию и Австралию, через Панаму – и вернуться в Нью-Йорк.

До нас проводилось четыре кругосветных автоэкспедиции, но все они были короче. Великая Гонка 1908-го пролегла от Нью-Йорка на Аляску, во Владивосток, в Москву, затем через Европу в Париж. Экспедиция Уандервелл 1919–1925 годов тоже славно поплутала по карте, но основной путь на Ford T лежал из Испании через Италию, Грецию, Турцию в Индию, Японию и Сан-Франциско. Экспедиция Оксфорда и Кембриджа 1955 года на Дальний Восток прошла на «Лэндровере» первой серии от Лондона в Сингапур через Австрию, Югославию и Турцию, но планету целиком не обогнула. Одиночная поездка Питера Таундсена в 1956 году была описана в книге «Мир, мой друг». Он проехал на «Лэндровере» все по тому же пути, но дошел до конца, в том числе и потому, что так он пытался оправиться после того, как британская королевская семья помешала его роману с принцессой Маргарет Роуз и отказалась дать разрешение на свадьбу, поскольку он был разведен – до истории с Ди, Чарльзом и Камиллой это было не принято.

Все эти экспедиции, за вычетом разворотов, возвращений, катаний по городам, покрывали от 16 000 до 18 000 миль. Из-за того, что мы подъедем ближе к экватору, то есть к самой длинной огибающей Землю дуге, и проедем по Индонезии, Австралии и далее от Панамы, мы сможем проехать на 6000 миль больше, таким образом поставив несомненный рекорд по самому длинному широтному кругосветному путешествию. Я оптимистически назвал нашу экспедицию «Всемирной рекордной экспедицией».

Я не был богат, как и Стив (только его мама могла называть его Гарольдом), так что нам нужны были спонсоры, которые бы купили нам оборудование и дали бы наличных на восьмимесячную поездку. В течение шести недель обзвона клиентов времен моей работы редактором мы получили 30 хороших спонсоров, включая Toyota, Dow, Du-Pont, Union Carbide, Firestone Tire, American Cyanamid, Thermos, Hat Corporation, обувь Thom McAn, Sea & Ski, институт Bourbon, SC Johnson и Manischewitz. Все они хотели, чтобы мы сфотографировали, как делимся их мацой с арабскими погонщиками верблюдов на фоне пирамиды Хеопса в Египте.

У нас появились спонсоры для почти всего, что нам было нужно, с некоторыми исключениями. Я не мог найти компанию, которая предоставит нам бензин, потому что ни у одной компании не было заправок по всему маршруту. Также нам отказала компания – производитель туалетной бумаги, потому что я не смог найти приемлемого способа фотографировать их продукцию во время использования в разных экзотических местах.

Несколько корпораций, не сделавшись официальными спонсорами, тем не менее выслали нам свои продукты: Upjohn, понимая, что мы не сможем хорошо питаться, прислали нам три тысячи витаминок, Johnson & Johnson прислали набор первой помощи и лекарства, которые помогают при укусе змеи, выразив пожелание, что нам не придется использовать ни тот, ни другой, Allied Chemical выразили как надежду, так и пессимистические настроения, обеспечив нас набором надувных фиксаторов сломанных костей, а Travelers Insurance, испугавшись гарантии освобождения от ответственности, прислали нам шесть красных зонтов (полезная штука, а?).

В итоге у нас было все оборудование, деньги и мы были готовы отправляться.

24 марта 1965 года мы смотрели с палубы Queen Elizabeth на то, как наш «Лэндкрузер» и полтонны продуктов и снаряжения поднимают на борт на пути во Францию. Передо мной лежали 26 стран и целый мир приключений.

Глава III. Страна тысячи ужасов

В Шербурге мы сгрузили свою машину и встретились с тремя мужчинами, которые присоединились к нашей экспедиции: с Вилли Мелтером, фотографом из Швейцарии, Вудро Кеком, газетным журналистом со Среднего Запада, и Ману Боларом, испанским журналистом. К сожалению, никто из них не дошел с нами до самого конца: Ману и Вудро сошли с дистанции из-за задержек в экспедиции и болезней, а Вилли схватили и убили вьетконговцы[1] в Камбодже. Но в самом начале, во Франции, Андорре, Испании и Марокко, наш путь был в целом светел – и омрачен лишь несколькими серьезными проблемами.

Мы застряли в апрельском снегопаде в Пиренеях в Андорре и случайно разбили экстренную стоянку над тайником контрабандистов. Мы задержались на несколько недель, ожидая припасов, заблудившихся в аэропортах в Кадисе, у нас оторвались колеса трейлера на одной из не очень хороших проселочных дорог Испании, и еще на два дня мы застряли из-за того, что испанцы бастовали против 250-летней блокады Гибралтара британцами. Но по сравнению с тем, что нам предстояло, это были лишь мелкие неудобства.

Из хорошего – в Южной Испании мы подобрали старый джип Стива и маленький трейлер, в котором везли продукты и троих миленьких, смелых, отдыхающих медсестер из Новой Зеландии – Лиз, Барбару и Миру, которые решили сопроводить нас до Северной Африки.

Марокко мы пересекли без происшествий и въехали в Алжир, опоздав лишь на ночь. Там, на первом же свободном пятачке, мы решили разбить лагерь. Приграничная зона была полна вооруженных солдат, бетонных препятствий для танков и колючей проволоки, но буквально в нескольких метрах мы нашли пустое поле и растянули тент и палатку примерно в 40 ярдах от дороги. Через несколько минут мы уже спали.

– Attention! Attention! – кричал кто-то по-французски через мегафон. Было совсем рано, и я с трудом мог продрать глаза.

– Arrtez! Arrtez!! – это кричал офицер алжирской армии, стоявший чуть выше по дороге.

Вилли побледнел:

– Он говорит, мы не должны двигаться. Мы в центре минного поля!

– Минного поля? Я надеялся, что от них уже избавились, – ответил я.

– Избавились от чего? – спросил Вудро, который только что проснулся.

– От мин. Я редактировал статью о минах в Argosy. По всему Алжиру заложено около семи миллионов мин – в основном это делали мятежники, чтобы подорвать французские войска и их оружие во время алжирской войны за независимость. После войны уже невозможно было вспомнить, куда делись мины. Около половины смогли вырыть, но примерно три миллиона осталось, и несколько из этих трех миллионов явно где-то рядом с нами.

– Ну и что нам делать? – спросил Стив у Вилли, который стал нашим переводчиком.

После очень громкого диалога Вилли сказал:

– Он говорит, нам надо тут остаться. У него нет миноискателя. Примерно через четыре-пять дней один из саперов должен вернуться сюда. Еще он говорит, что мы отбитые тупицы, которые даже не могут прочитать предупреждения.

Ниже по дороге стоял знак с черепом и костями, подмигивая нам под утренним солнцем.

На четыре дня мы не могли задержаться, да и к тому же нас было восемь – мы ели, спали, ходили и всячески отвечали на зов природы в не очень безопасном месте.

Самый безопасный путь был тот, которым мы сюда приехали, но на твердой земле не осталось следов наших шин. Стив попробовал тактику, которой мы научились у моряков. Он взял одну из наших стрел (которую тоже предоставил спонсор), привязал к ней длинную леску, привязал леску к веревке, а веревку прикрепил к лебедке на нашей машине. Затем достал один из луков (тот же спонсор) и ыстрелил в сторону дороги, где офицер в итоге поймал стрелу, леску, веревку и, наконец, лебедку, с которой можно было работать.

Следуя громогласным инструкциям Стива, офицер нашел достаточно большой камень, около 20 килограммов весом. С помощью нескольких кочевников, которые остановились посмотреть на то, как взорвутся чужеземцы, он подкатил булыжник к дороге и обвязал вокруг него лебедку.

Когда Стив завел двигатель и лебедка начала подтягивать камень, мы все спрятались за трейлером, а сам Стив остался в машине, держа ногу на педали – почти как минный тральщик. Булыжник полз по земле с трудом, оставляя борозду – и уж точно бы обезвредил любую мину. С громким щелчком камень ударился о бампер. Путь был свободен.

Но был ли? Булыжник проделал борозду, достаточно широкую для пешехода, но недостаточно широкую для машины и трейлера. Мы один за другим прошли по борозде, я шел последним. Когда мы дошли до дороги, я обвязал веревку вокруг еще одного камня, и Стив потащил его на лебедке параллельно первой борозде.

Примерно на половине пути под камнем взорвалась мина. Мир перевернулся. Я оглох от грохота. Камни и грязь взметнулись к небу и осели на наших машинах. Но больше никаких последствий не было – мы были живы, машины не повреждены, и группа вернулась на дорогу.

Два дня спустя я ехал впереди на «Тойоте», а Стив ехал за мной на джипе, и тут нас обогнал голубой «Ситроен», на скорости примерно 130 километров в час по узкой дороге. Он успел вписаться прямо передо мной, избежав столкновения со встречной машиной. На выезде из деревни сумасшедший водитель просвистел мимо меня и без предупреждения свернул прямо перед моим бампером. Я резко вывернул руль влево и ударил по тормозам, и в итоге «Тойота» с трейлером остановились буквально в сантиметрах от чокнутого «Ситроена».

Мы вылезли из машин и стали орать на водителя «Ситроена», который отвечал нам французскими проклятиями. Ману, который обычно был достаточно флегматичен, выступил с заявлением, увенчавшимся обещанием оторвать руки водителю, на что водитель «Ситроена» ответил: «Держись от меня подальше!»

Жители деревни рванули к дороге, их было около сорока. Думаю, всем им было очевидно (по положению машин), что виноват «Ситроен». Тем не менее все они приняли его сторону, словно бы боялись других вариантов.

Из дома, во двор которого заворачивал «Ситроен», выбежала женщина со шваброй. Она кричала на французском:

– Убирайтесь! Убирайтесь, иностранцы! Чертовы иностранцы! Всегда от вас одни проблемы. Оставьте моего мужа в покое!

Но я не хотел отступать:

– Покажите мне ваши права.

Владелец «Ситроена» раскрыл рот от удивления, но не пошевелился.

– Я сказал – покажите мне права! – закричал я, подходя к нему.

– Вот, вот они! – ответил он на французском, помахивая карточкой, которую он достал из кармана.

– Это не права, и вы это знаете! – закричал я в ответ, увидев, что на карте написано «Министерство общественных работ». – Там сказано, что вы либо копаете канализацию, либо дерьмо вывозите. Вам такая карточка подходит, но я хочу ваши права увидеть. И сделать так, чтобы вы больше за руль не сели никогда. – Я подошел к машине и записал номер.

Это сработало! Владелец «Ситроена» впал в ярость. Он побежал ко мне. Я толкнул и отпрянул от него. Вилли пнул его по ноге. Толпа начала двигаться. Стив вмешался, чтобы остановить драку. Мы не могли понять, почему же водитель «Ситроена» не хочет просто вежливо извиниться и избавиться от нас, но сейчас он был явно не в настроении просить прощения, а мы не могли противостоять всей деревне.

Два офицера в форме вмешались в нашу потасовку. Они были немного растеряны, но склонялись к тому, что прав «Ситроен». Один из них говорил на английском, и ситуация стала проясняться – водитель «Ситроена» был большой шишкой – полицейским комиссаром всего округа (карта, которую он мне показывал, разрешала ему не копать канализацию, а арестовывать людей – такую работу он получил, будучи свирепым предводителем партизан в войне против французских колониалистов). Он был совершенно отчаянным начальником, и его небезопасное вождение обычно игнорировали из-за уважения к его должности. Мы же вызвали некий диссонанс, указав ему на ошибку. Единственный способ восстановить его статус и уважение всей деревни заключался в признании нашей вины и извинениях.

Что мы и сделали.

Во дворе комиссара полиции разожгли костер, на котором женщины грели суп и мясо. Комиссар пожертвовал пять галлонов вина. Мы все стали друзьями, и комиссар был счастлив – он показал нам открытку с Манхэттеном, которую ему прислал его племянник, и спросил нас, бывали ли мы там хоть раз. Он рассказал, что во время революции подорвал поезд и убил как минимум пятнадцать французских поселенцев. Он вытащил ружье и трижды выстрелил в ночь для подтверждения своих слов. Он пил, пока вино не полилось у него по груди. Он бегал за Барбарой вокруг костра, тщетно пытаясь ущипнуть ее за зад, а мы пытались понять, как угомонить товарища, не обидев его. Он пел французские песни и сотрясался от хохота.

Затем ситуация внезапно изменилась – он попросил нас о том, на что мы согласиться не могли.

– Я бы хотел, – сказал он, – купить у вас эту девушку. – Он показал на Барбару – фигуристую сияющую блондинку.

Я в принципе не мог его винить, но нам нужно было выбраться оттуда, не разозлив комиссара – потому что человек, убивший пятнадцать французов, вряд ли стал бы дважды думать о том, убивать нас или нет, если бы вдруг решил, что американцы его оскорбляют.

– Сколько вы за нее заплатите? – спросил я, изображая араба, предлагающего жену.

– А сколько бы вы хотели? – ответил он, тоже следуя традиции, и я почувствовал, что с ним придется знатно поторговаться. И еще я почувствовал, что сиять Барбара перестала.

Я спросил его, что он считает хорошей ценой, и он предложил полторы тысячи долларов – золотом или наличными.

– Что ж, неплохое начало, – ответил я, – но только для средней женщины. Для нее этого недостаточно. Барбара исключительна. – Исключительно бледна, как мне показалось.

– Сколько вы хотите?

– Ну что ж, мы не сможем расстаться с ней дешевле, чем за три тысячи долларов. Она необычная! Гладкие волосы, приятная фигура и…

– И много мяса, – хмыкнул комиссар, – хорошо, я дам вам две тысячи. Это слишком много для женщины, но раз уж вы мои хорошие друзья, я согласен.

– Извините, но меньше трех тысяч мы принять не можем, даже от хорошего друга. Мы не согласились даже на 2700 в Марракеше от брата султана. Часть денег мы должны отправить ее матери.

– Вы ничего не понимаете в удачных сделках, месье.

– Три тысячи долларов – это настоящая цена за такую красотку, как Барбара.

– Ваше дело. Хорошо. Беру.

Мы были в ужасе! Мой план провалился. Я не мог даже представить, чтобы кто-то заплатил три тысячи долларов за женщину в наше время, но вот он стоял передо мной. Барбара уже была готова потерять сознание, но тут я продолжил:

– Забыл кое-что упомянуть, милый друг. Знаете, мы планировали продать всех трех женщин одному человеку. Они идут только группой. И потому, что вы – наш друг, мы предлагаем вам отличную сделку – по 2000 долларов за двух оставшихся. Семь тысяч долларов за троих.

– Остальных двух не хочу. Они тощие. Смотри, – сказал он, ущипнув Лиз. Та взвизгнула. – Мяса нет, сплошные кости. Как больной верблюд. За нее от погонщиков и двух сотен не получишь. Я хочу только большую.

– Знаете, мы должны продать их вместе. Та, которая вам понравилась, – настоящая находка. У вас прекрасный вкус. Вы можете понять, почему мы хотим продать их втроем – иначе этих двоих никто не купит. Давайте, специально для вас – всего 7000 за троих.

Мы задержали дыхание, пока он обдумывал сделку.

– Нет, – сказал он наконец, – не пойдет.

Мы выдохнули и двинулись в Алжир. Новозеландки сидели в машине и во все горло пели «Марш победы батальона маори»[2].

Алжир гудел и приятного впечатления не производил вовсе. Из-за президента Бена Беллы[3] он стал центром антиамериканской пропаганды и политики. Мы слышали, как по радио американцев называют «империалистами, эксплуататорами, фашистами и колониалистами». Бен Белла открыл Алжир для международных революционных групп. Улицы его были полны повстанцами из освободительного фронта Мозамбика и Народного движения за освобождение Анголы. Весь город пестрел знаками и рекламами, прославляющими самопожертвование, возвышающими социализм, приветствующими СССР, восхваляющими КНДР и проклинающими Америку.

За флагами и слоганами можно было разглядеть беспорядки и недовольство. Высокие цены, низкие доходы, полупустые животы и разочарование – вот что было главным. Как и ружья, как и колючая проволока. Дворец Бена Беллы был окружен бетонными ловушками для танков и стенами, которые охраняли полсотни солдат, вооруженных русскими автоматами.

В путеводителях мы искали какие-нибудь места, где можно разбить лагерь, но и эти места пали жертвами войны за независимость, которая оставила после себя на побережье Алжира колючую проволоку, минные поля и сторожевые башни. Чтобы найти чистый пляж, нам пришлось проехать пятнадцать миль, где мы разбили лагерь и ринулись к Средиземному морю – смыть пот и песок после недели поездки.

Стив прыгнул первым – и остановил нас воплем. Вода кишела пиявками – извивающимися, скользкими, размером с мою ногу – тысячи голодных черных кровососов. Мы немедленно выбежали, но Стив забежал слишком далеко. Когда он выбрался на берег, две пиявки размером с хот-дог уже присосались к его ноге, а одна, размером с сосиску, сосала кровь из его спины. Я оторвал их и промыл раны. В лагерь мы вернулись в подавленном настроении.

Позднее мы сидели в нашем лагере уныния и готовились к долгому перегону в Каир. Стив изучал карты, я выбирал фотографии для спонсоров, а медсестры собирали рюкзаки. В нескольких километрах от нас в спокойном воздухе сияли огни Алжира, но вне города царила абсолютная темнота, которую нарушали только наши шипящие газовые фонари.

Вдруг Вудро вскочил, крича и держась за шею. Кто-то его укусил, и так сильно, что из ранки текла кровь. Но кто? Что за создание может незаметно вцепиться в шею на южноафриканском пляже?

Когда я перевязывал Вудро, в нескольких метрах я услышал слабый звук, похожий на шипение гремучей змеи, но пониже тоном. Я повернулся к источнику звука и увидел размытое черное пятно, прыгнувшее в мою сторону. Оно погасило газовый фонарь и исчезло. Стало жутковато. Позже в этом сумасшедшем путешествии мы видели и слоновий гон, и тарантулов в наших штанах, но сейчас мы не знали, что за демон напал на нас, а ведь нет ничего страшнее неизвестности.

Мы ждали, потея от напряжения: две минуты, пять, десять. И снова черное пятно прыгнуло. Оно задело Стива за грудь, он сбил его на песок и придавил ногой. Пожалуй, это было самое безобразное создание из всех тварей божьих. Оно было примерно сантиметров десять в длину, темно-коричневое, с большими передними клешнями и маленькими лапками по бокам. Оно было, в общем, похоже на краба, но волосатое, как паук, с крыльями, которые поднимали его на пару метров вверх и позволяли прыгать метров на пять в длину. Это был крепкий орешек: Стиву пришлось раз десять шмякнуть его лопатой, пока создание не подохло.

Лучи фонарей высветили множество этих тварей, ползущих к нам, но мы заметили это лишь после того, как одна из них прихватила мою руку. Их привлекал свет, так что мы затушили фонари и сидели в темноте, пока не провалились в тяжелую дремоту, полную минных полей, пиявок и летающих монстров.

Утром лучше не стало – пришли толпы немытых невоспитанных детей. Они хотели посмотреть на иностранцев, живущих на пляже, и, если получится, что-нибудь у них украсть. Хорошо, что к моменту, когда мы решили провести инвентаризацию автомобилей и трейлера с оборудованием вечером, пропали только открывашка и пачка бумажных платков.

Пропали и медсестры, хоть и не из-за воришек: им нужно было возвращаться в больницу в Лондоне. Грустно было смотреть, как пароход увозит их в Марсель. Наша поездка мало была похожа на романтическую прогулку, но новозеландки с честью выдержали испытание. Остальные жаловались на солнце, песок, жуков, еду и летающих крабов, а вот Барбара, Мира и Лиз не теряли духа, чувства юмора, веры в родину и в свое призвание.

Ночью нас посетил незваный гость – он разрезал брезент на маленьком трейлере и украл чемодан с зимней одеждой, оборудованием для скалолазания и фотоаппаратурой. Мы заявили о краже в полицию, та обратилась в армию, которую, однако, воры заинтересовали меньше, чем информация о том, что какие-то иностранцы сидят на пляже с веревками, кошками и телеобъективами. Нас отпустили только через несколько часов допросов.

Учитывая агрессивных животных, воров и не очень дружелюбную атмосферу, мы не особо хотели оставаться в Алжире, но нам пришлось – трещины в трейлере требовалось залатать, а сломанный генератор джипа – пересобрать. Мы с трудом нашли человека, достаточно компетентного для такой работы, потому что почти все хорошие автомеханики либо улетели во Францию, либо погибли на войне среди прочих 130 000 погибших и миллиона иммигрировавших. После нескольких часов поисков мы нашли сварочную мастерскую для трейлера и техника, который заново пересобрал генератор, предупредив нас, что революция близка.

Хотя мы сомневались в том, что воры могут вернуться, все же это было вполне возможно. Так что, чтобы нас не застигли врасплох, мы воткнули ветки вокруг машины и трейлера, пропустили через них кусок веревки, опустив его концы в банку, наполовину заполненную камнями. Банка балансировала на ветке в яме под трейлером, за которым мы со Стивом раскатали спальники. Если бы кто-то подошел к оборудованию, он бы задел веревку и банка бы затряслась, грохоча, и мы бы проснулись. Теоретически.

Под трейлером было черно и тесно, я был уверен, что кусачие монстры нас найдут, но все-таки заснул. Через несколько часов раздался какой-то звук, но это была не банка – кто-то открывал окна в «Лэндкрузере». Стив проснулся – и передал мне наш револьвер. Мы выскользнули из-под трейлера и замерли.

Стив включил большой фонарь. Луч выхватил из темноты троих мужчин, несущих наше оборудование. Я закричал, чтобы они положили все обратно.

Один из них так и сделал, но потом они все втроем убежали во тьму. Мы бросились вдогонку. Я крикнул, чтобы они остановились, иначе я начну стрелять. Они бежали. Я дважды выстрелил в воздух, но они не останавливались. Я выстрелил в них, пытаясь попасть по ногам, но в безлунную ночь прицелиться сложно. После третьего выстрела я услышал стон, мне показалось, что кто-то упал. Мы кинулись туда и рядом с летающим крабом нашли панаму Стива, наш бинокль и часть нашей одежды. Свет фонарика попал на три цепочки следов, уходящих к пляжу, – человека посередине явно тащили на себе – там и тут попадались пятна, похожие на кровь.

Я убил кого-то? Или просто ранил? Сильно ли? Вернется ли он со своей бандой, чтобы нам отомстить? Если он умер, сообщат ли его родственники и друзья в полицию?

Мы сами пойти в полицию не могли – они уже косились на нас подозрительно и вряд ли хорошо отнесутся к американцу, подстрелившему алжирца по какому бы то ни было поводу. Более того, на границе мы утверждали, что у нас не было огнестрельного оружия, потому что, если бы мы сообщили о пистолете, его бы конфисковали. Одного только владения незадекларированным оружием было достаточно, чтобы попасть в тюрьму, а это было последним местом, где нам бы хотелось оказаться, учитывая революционные настроения в стране. Мы решили прояснить все и сразу.

Если вор умер или заявил в полицию, полицейские должны были искать нас на восточном прибрежном шоссе в Тунис – самом известном пути из страны. На нем, по нашей информации, стояли алжирские войска – все из-за споров Бена Беллы с тунисскими соседями. Мы решили поехать на юг, в Сахару, где – мы были уверены – никто бы нас искать не стал. Но мы были не очень уверены в том, как же проехать через эту невероятную пустыню.

Когда мы, за день до этого, спрашивали на заправках о маршрутах через Сахару, никто не знал, в каком состоянии дороги и вообще – есть ли они там. Наша карта показывала только маленькие тропинки без покрытия, темно-серые линии, обозначенные словом «УЖАСНО», и лишь одна из них вела в Тунис. Она была помечена как дорога, которую часто перекрывает песчаными бурями, что означало, что нам придется ехать около 800 миль по пустыням и горам, пытаясь найти дорогу времен Второй мировой. Через Северный Алжир. К этому моменту у нас уже кончится бензин, но зато может начаться революция.

Все же мы собрали лагерь и двинулись в путь до рассвета. Восход застал нас в Атласских горах (естественный барьер, защищающий средиземноморскую часть Северной Африки от нашествия песчаного моря). Мы направлялись на юг, к Сахаре, которую арабы называют «страной тысячи ужасов», к самой большой и жаркой пустыне в мире – 9,4 миллиона квадратных километров, больше площади США, – растянувшейся от Красного моря до Атлантического океана.

Благодаря Голливуду я думал, что Сахара – это бесконечные, бессмысленные песчаные дюны, невыносимая жара днем и леденящий холод ночью, никакой воды, кроме нескольких оазисов – я представлял их как прекрасные голубые озера, окруженные восхитительными садами, в центре вечной пустыни, где жизнь не менялась и не поменяется. Спустя два дня после нашей первой встречи с пустыней стало понятно, что единственное, как можно было ее описать, – безмерная.

Движущиеся дюны, которые показывают в кино, составляют всего 15 % пустыни и находятся в двух-трех местах. Основная часть пустыни, то, что мы видели, – это гравий, песок, немного пожухлой травы. Помимо этого, в некоторых местах есть большие горы, высокие плато, вулканические образования, высохшие речные русла, темные долины, иссохшие соляные озера, холмы, сформировавшиеся под влиянием ветра, и просторные степи. В целом нельзя сказать, что Сахара бесполезна – нефть, газ, уголь, железо, медь, золото, олово, вольфрам, марганец добывают именно здесь.

Дневная жара не показалась нам невыносимой. Хотя температура поднималась выше 35 градусов еще до полудня и потом продолжала расти, жара не была безумной, потому что воздух был влажным и все время двигался, из-за этого пот мгновенно высыхал, так что нам было прохладно. Нам понадобились соляные таблетки и постоянный доступ к питьевой воде, но, когда мы привыкли к такому режиму, Сахара перестала казаться ужасной. Как только солнце садилось, пустыня мгновенно остывала. Песок почти сразу же терял весь жар из-за отсутствия облаков и потому, что вокруг не было воды, которая бы смягчила температурные изменения, но ниже 7 градусов температура никогда не падала.

Мы узнали также, что в Сахаре на самом деле достаточно воды, если знать, где искать, и что тут даже выпадают осадки – немного, четыре дюйма. Этого недостаточно, чтобы что-то выращивать, но хватает, чтобы позволить спящим зернам вырваться наружу, расцветив пустыню зелеными листьями и даже иногда цветами. В Сахаре нет озер и рек – горячий сухой воздух выпаривает воду с поверхности на глубину четыре метра в год.

Но под песками находится другой мир. Подземное королевство, которое подкармливают воды с Атласских гор, получает достаточно воды на протяжении многих веков, хоть и нельзя сказать, что этой воды много. Некоторые водоносные пласты, например родники и прудики, поднимаются вверх, создавая оазисы, но большинство вод лежали на глубине, неизвестные и не использованные примерно до 1950 года, когда геологи нашли их и подняли. Вдоль нашей дороги на юг вода залегала так близко к поверхности, что мы даже видели колодцы, где вода была всего на глубине 50 футов. Колодцы казались открытыми для любого жаждущего путешественника – рядом всегда стояло ведро или корзина из козьей шкуры, и не было ни заборов, ни запрещающих знаков.

Все мы пили очень много, примерно литр в час на человека и еще бутылку на 7,5 литра, которая принадлежала всем. Поэтому мы решили останавливаться каждые тридцать миль, чтобы пополнить запасы, так вот – колодец всегда был где-то поблизости. Дальше на юг их становилось все меньше, и они были глубже, но нам воды хватало.

Еще сильнее мои восторженные представления о Сахаре изменили оазисы. Как я уже говорил, я представлял их красивыми озерцами, окруженными роскошными садами. Издалека это казалось правдой. Сквозь чистый пустынный воздух мы видели изумрудные верхушки пальм. Но чем ближе мы подходили, тем лучше понимали, что это мираж. Мало что было зеленым на уровне глаз, не поднимая головы, можно было увидеть коричневые стволы деревьев, красно-коричневую почву и камни и страшные дома с колючей проволокой вокруг садов.

В оазисе вода стоила дорого и строго охранялась. Она била из источников, огороженных заборами, бежала по грязным арыкам вдоль улиц, попадала на маленькие частные наделы земли, заваленные камнями и гниющими досками и защищенные ржавеющей проволокой. Дома были сделаны из желтоватой глины или иссохшей грязи, некоторые слегка покрыты побелкой. Все было одето в коричневый плащ пыли и песка пустыни и неугомонного ветра.

Бледность пейзажа несколько разбавляли сады, то есть пучки травы или овощи. Сами садики были очень маленькими из-за того, что их поколениями передавали по наследству и все время делили между братьями и братьями и братьями братьев, и в итоге получились кусочки земли величиной метр на полтора. Самый большой участок был в лучшем случае 5,5 квадратного метра.

Очень многие молодые поселенцы отказывались принять этот стиль жизни в качестве воли Аллаха. Поговорив с европейцами, которые были тут проездом, услышав о современных чудесах науки и индустрии, понимая, что на попутном грузовике можно выбраться из пустыни за несколько дней, сотни молодых ребят направлялись к прибрежным городам в поисках лучшей жизни, а старики оставались одни – поддерживать умирающие сады и разваливающиеся дома.

Кочевники, которые веками сохраняли традиционный уклад жизни, тоже проходили через разного рода изменения, и их культура грозила остаться в прошлом – в середине века появились грузовики, значимость караванов резко упала, чему поспособствовало истощение золотых запасов пустыни, обнаружение дешевой соли в Европе и упадок спроса на страусиные перья. Добавили проблем и французские колонизаторы – они отменили доходную работорговлю и, соответственно, феодальные налоги, которые жители оазисов платили кочевникам. Тогда кочевники переключились на скотоводство в качестве источника дохода, но уменьшение важности караванов сильно подкосило рынок верблюдов, а засухи уменьшили овечьи стада.

Большие кочевые племена стали распадаться. Многие из них оставляли старые традиции, селились в оазисах, покупали пальмы и зерна, вливались в ранее презираемый стиль жизни, становились скорее крестьянами, чем гордыми путешественниками. Им пришлось присоединиться к революции, которая надвигалась на Сахару. Сама Сахара, в свою очередь, скоро будет пересечена дорогами, усеяна нефтяными вышками, перекопана трубопроводами, усыпана взлетными полосами, разрыта шахтами и высосана водными насосами. В последующие десятилетия в Сахаре произойдут ужасные, не всегда желательные изменения, и я рад тому, что видел Великую Пустыню непобежденной.

Мы ехали еще четыре дня и достигли самой восточной провинции Тебесса. Мы уже достаточно глубоко забрались на юг, Тунис был недалеко, и мы надеялись, что проедем, хотя у нас не было нормальных карт. Те карты, которые выдавали в официальных туристических пунктах, часто были неверными – красные и синие линии дорог были скорее украшением, чем отображением реальности. На месте верблюжьей тропы на карте могли, например, изобразить широченное шоссе.

Местные о состоянии дорог не могли рассказать ничего в силу того, что жители не уезжали дальше, чем за 80 километров от дома. Некоторые были настроены фаталистично и считали, что эта дорога кончается сразу за их оазисом и что без верблюда мы дальше не уедем. Другие хотели помочь и порадовать и советовали ехать в том же направлении, что и раньше, чтобы мы не подумали, что они считают, что мы вообще зря куда-то едем. Чаще всего люди просто не понимали ни слова из того, что мы спрашивали.

В Эль-Уэде мы повернули на северо-восток. Эль-Уэд – самый восточный из алжирских городов-оазисов, расположенный среди постоянно переливающихся дюн высотой в 120 метров. Они были так же живописны, как и их киноверсия, и я с замиранием сердца ждал появления воина в тюрбане и белом халате, с ятаганом, на арабском жеребце, скачущем по золотому песку. Но единственными воинами, нападавшими на нас, были прожорливые мухи.

В качестве символа уважения Великой Пустыни в последние дни ее безупречной славы мы остановили автомобили и вместе с Ману и Стивом побежали на вершину золотых холмов, спотыкаясь и падая вниз, смеясь и играя. Мы были в восторге от невероятной красоты.

Но как только мы останавливались, тут же прилетали мухи, огромные кусачие создания, в два раза больше, чем самый гигантский американский слепень. Их существование здесь, среди этих голых дюн, в нескольких километрах от еды и оазисов, в нескольких километрах от верблюдов (для мух они – еда и средство передвижения одновременно), стало для нас такой же удивительной загадкой, как и летающие крабы. Откуда они? Что они ели, пока мы не пришли? Как они выжили среди пустоты? Учитывая бесконечную их настойчивость, мы поняли, что были их единственной едой за последние месяцы. К счастью, они исчезли, как только зашло солнце, и, к сожалению, вернулись с рассветом, как будильник, но без функции «отложить».

То, что мухи исчезают с сумерками, позволяет путешественнику расслабиться и насладиться закатом, одним из самых красивых явлений. Так как облака редко формируются над пустыней, а влага в воздухе нечасто вызывает рефракцию, солнце похоже на сияющую, четкую, малиновую сферу. Примерно через пару минут дюны перестают сиять и приобретают мягкие, пастельные цвета, очертания скрадываются и становятся еще более изящными, а длинные пурпурные тени, похожие на прохладные водоемы, сменяют яркую остроту дня. Ночь приходит быстро, и многочисленные звезды освещают землю. На сотни километров не слышно ни звука, кроме шепота остывающих песков, вокруг нет людей, которые могли бы тебя спасти. Тогда я ясно почувствовал, как хочу, чтобы Сахара никогда не потеряла своей магии.

Дорога от Эль-Уэда к Тунису не была столь плоха, как мы боялись, но сильно нас не баловала. Местами она была асфальтированной, но с дырами, и там и тут стояли верблюды, не желавшие уходить с пути. Где-то дорога была занесена песком, по которому машина скользила, как по льду, поэтому мы двигались очень медленно. Свободно перемещающийся песок – смертельный враг путешественника по Сахаре. Камни могут испортить шины, дыры в дороге – поломать подвеску, грязь – помешать вашему продвижению, но нет ничего хуже песка пустыни, который одновременно мешает обзору, заметает дорогу, портит оборудование и жизнь лично вам.

Пограничная застава Туниса открывалась только в 8 утра, так что мы бродили вокруг нее и, к нашей радости, обнаружили трубу, из которой в бетонный бассейн текла чистая холодная вода. В бассейне купались верблюды. Мы поняли, что не мылись со времен алжирского Старого города. Сахара настолько сухая, а пот так быстро испаряется, что можно было бы не мыться неделями, но всему есть предел, особенно для людей, которым ежедневные гигиенические процедуры кажутся неотъемлемой частью жизни.

С диким ревом мы впятером ринулись к бассейну. Испуганные верблюды выскочили оттуда, все, кроме старого страшного альбиноса, которого мне пришлось хлопнуть по горбу. Около получаса мы со Стивом плескались под трубой, позволяя воде заполнять все высохшие поры наших тел, а Вилли нас фотографировал. Эта фотография появилась в «Нью-Йорк таймс» четыре месяца спустя, и это был первый и, возможно, последний раз, когда в «Таймс» на обложке появлялась фотография обнаженного мужчины в фас в полный рост. Опубликовали ее не потому, что мы редкие красавчики, а потому, что нас объявили пропавшими без вести во время эпидемии холеры в Афганистане.

Бассейн казался раем, пока верблюды не перегруппировались и, во главе с альбиносом, не вернулись, чтобы восстановить свое главенство. Теперь настала наша очередь отступать. Граница должна была скоро открыться, а мы хотели через нее пройти.

После таможни мы поехали по грязной дороге на восток и, когда солнце стало подниматься, почувствовали, что нам грозит обезвоживание. Глаза горели, губы сохли и трескались. В этой части пустыни не было ни колодцев, ни деревьев, ни даже камней, в тени которых можно было бы укрыться.

Мы ехали вперед в надежде, что наткнемся на какой-нибудь водоем. И, поднявшись на очередной холм, вдруг увидели вдалеке редкое пустынное озеро! Вскоре мы съехали с мягкого песка, и под колесами захрустел гравий, который обычно лежит на берегу озер. Но сама вода, чудесная, свежая вода, была все так же далеко, дальше, чем мы думали. Чем быстрее мы ехали, тем быстрее озеро отступало к горизонту… и в итоге стало ясно, что нас обдурили. Это был мираж, фата моргана, обычное явление в этих сияющих песках, но такое идеальное и детализированное, что мы в него поверили.

Под ногами лежали соль и песок, спрессованные и пересеченные крохотными трещинами – совершенно точно бывшее дно озера. Карта подтвердила факт – Эль-Джерид, самое большое соляное озеро в Сахаре, в половину Туниса по ширине, в половину озера Эри по длине, 70 футов ниже уровня моря, по площади размером с Коннектикут, абсолютно безводное и бесплодное в это время года. Мы даже забыли о жажде, думая об этом чуде, и смеялись над тем, как мы, уже опытные путешественники, могли так обмануться.

Мы решили положиться на компас и продолжить путь по дну озера – это было гораздо приятнее скольжения по песку и объездов дыр в покрытии, да и к тому же, как мы поняли, до нас здесь никто никогда не ездил и наши шины оставляли белые следы на девственной почве (20 лет спустя я увидел это странное место снова, в кинотеатре, но там оно называлось планетой Татуин, и по хрустящей поверхности ходили Люк Скайуокер, C-3PO, R2-D2 и голограмма принцессы Леи).

Добравшись до Ливии, мы возобновили путь по старой асфальтированной дороге по направлению к сохранившимся руинам римского города Сабрата III века, где было тихо, как пустынной ночью, безжизненно, как пустынным днем, а морской ветер и погода медленно уничтожали известняк, когда-то принадлежавший Риму. Я бродил по храмам Изиды и Сераписа, проходил мимо христианской базилики времен Юстиниана и стоял на мозаичных полах бань, смотрящих на море.

Я не мог прекратить думать о том, что это место когда-то было бурлящим городом в мощной империи, в цивилизации, которая правила большей частью мира более 400 лет, цивилизации, которая привела инженеров, акведуки, учителей и библиотеки в самые темные уголки мира, империи, которая была мощнее тогда, чем моя страна сейчас, империи, чьими единственными врагами были язычники на конях и кочевники на верблюдах, империи, от которой ныне остались лишь руины.

В Ливии нас приютил Мохаммед Сусси, владелец новенького сервиса «Тойоты» со штабом в Бенгази, и за неделю в его компании мы неплохо с ним подружились, пока он осматривал наш транспорт и чинил подвеску трейлера. В последнюю ночь он закатил прощальный ужин, и, когда остальные гости ушли, мы все сели на террасе с видом на город и говорили. Когда речь зашла о религии, он впустил нас в свой мир, сказав:

«Ислам придает смысл всей моей жизни. Я не могу без него жить. Он говорит мне, что делать, и рассказывает как. Это величайшая религия, единственная верная. Ваши религии – сказки с чудесами, сыновьями богов и этими триединствами. В исламе лишь один Бог, и у Него – вся власть. Мохаммед – единственный настоящий пророк Бога, и Его записи – единственный способ толкования божественного. Коран – это последнее откровение. Нам не нужно искать и не нужно принимать кого-то еще. Коран объясняет все о том, как жить и выполнять волю Бога.

Я никогда не волнуюсь. Никогда не пью алкоголь. Не смотрю на молоденьких девушек и парней. Я женюсь по совету своего отца. Я никогда не думаю о суициде или о наркотиках. В отличие от жителей Запада, я не обременен сомнениями и страхами. Я знаю, что Аллах видит все, что я делаю, и если я делаю все, как написано в Коране, я буду вознагражден. Я спокоен и живу в согласии с собой и миром. Я люблю восход, потому что это творение Бога, и люблю закат, потому что Он его придумал. И когда я молюсь, я уверен, что Он слышит мои молитвы. А ваш слышит?»

Из-за времени, потраченного на починку трейлера, в Лептис-Магна мы смогли остановиться очень ненадолго, хотя мне хотелось бы провести там неделю. Лептис-Магна, больше и прекраснее Сабраты, была лицом Римской империи, местом рождения императора Септимия Севера, прекрасный город колоннад, амфитеатров, собраний, фонтанов, ванн, базилик, форумов, библиотек, арок и около сорока других зданий. В отличие от Сабраты, которую построили из известняка, Лептис создали из невероятного разноцветного мрамора, который везли из Греции, Италии и Малой Азии, и этот удивительный камень сияет так же, как сиял еще до рождения Христа.

Когда мы уехали из Лептис-Магна, на протяжении многих миль мы не видели ничего, кроме крохотных деревень и абсолютно плоской пустыни. Дорога, по которой мы ехали, называлась La Strada Imperiale, ее в 1930-х построили итальянские фашисты. На ней все еще были видны шрамы Второй мировой, когда ее рушили танки, взрывали авиабомбы, подрывали мины и артиллерийские снаряды. Дыры на дороге были явно расположены продуманно, и избежать их было решительно невозможно. Кто бы ни придумал скороговорку «еду я по выбоинам, из выбоин не выеду я», он определенно был на этой дороге. Благодаря бесконечным ямам родилась даже шутка: «Что ты делаешь, когда видишь яму? Кричу, вдруг в ней кто-то сидит».

Обочина была усыпана останками огромных шин от грузовиков, изничтоженных колдобинами и жарким солнцем. Большинство шин были по метру в диаметре, усилены железными полосами и были настолько тяжелыми, что мы даже вдвоем не могли их поднять. Единственный плюс дороги был в том, что она была прямой, иногда шла 50–60 километров без поворотов и изгибов.

Пустыня поглотила нашу энергию и высушила тела. На нас обрушился гхибли, ужасный ветер Сахары, часто настигающий Ливию. Нас предупреждали о нем, но мы даже не представляли, насколько это пугающее явление. Это была волна чистого жара, похожая на выброс ракетного топлива. Внутри машин без кондиционера температура доходила до 50 градусов. Неважно, как мы ехали, медленно или быстро, спасения от ветра не было нигде. Он ослеплял нас, иссушал носы, засыпал песком глотки. Температура наша росла, пульс поднимался до 130 ударов в минуту. Любое усилие казалось последним: попытка дышать, двигаться, вести машину. Пустыня жарила нас заживо, и мы не могли никуда деться.

Гхибли – настоящее проклятие Ливии, за которое следует винить пустыню, составляющую 98 % территории страны. Благодаря орошению и удобрениям в песках могут зацвести цветы, но ничто не может справиться с гхибли. Цветущие поля вымирают за день, фермерские хозяйства уничтожаются за час. Лишь самые стойкие оливковые деревья и финиковые пальмы выживают в смертельном ветре. Из-за гхибли Ливия никак не может считаться развивающейся нацией: «Она развивается до тех пор, пока не придет гхибли. Как только начинается этот ветер, развивать становится нечего».

Мы медленно карабкались в сторону холмов Джебель аль-Ахдар, а костлявые козлы, овцы и верблюды жадно жевали пучки травы. Солнце беспощадно жарило затылки, и вокруг не было ни деревца, ни куста, которые бы дали тень. Мне было жаль животных и людей, которые никогда не укрывались в тени дерева, не лежали на цветочном лугу и не окунались в прохладный ручей. Я думал о храбрости моих родителей, переехавших из уютного штата в неизвестность, чтобы я смог родиться в самой процветающей стране, в то время как люди не столь удачливые рождались в нищете. Что, если бы мы, как и они, никогда бы не знали полного желудка, не знали бы дней без страха болезни и неуверенности, не знали бы беззаботной любви и полной жизни? Я убежден, что люди могут быть хозяевами своей судьбы, что, будучи амбициозным и настойчивым, можно добиться чего хочешь. Но будучи в той части света, я понял, что для многих, даже, наверное, для большей части человечества, нет ни возможностей, ни больших надежд, ни беззаботных дней, ни утешения – лишь ранняя смерть.

Вскоре я пожалел всех нас. Мы пережили еще одну поломку трейлера (который, как мы поняли, совершенно не подходил для подобных дорог) и трудились весь день, чтобы заменить ось. К ночи еда и вода закончились, осталась только коробка мацы, которую мы обещали сохранить для фотографии на фоне пирамид. Мы путешествовали почти без еды из-за завышенных цен в Бенгази и собирались пополнить запасы в Египте, а воду выпили уже через два часа после аварии. За весь день мимо нас прошла одна машина, и у них воды не было.

Мы уже были готовы к безводной и голодной ночи, когда рядом с нами затормозил военный джип, а из него выпрыгнул ливийский лейтенант, предложивший разделить с ним кусок хлеба. Ни один джинн, вылезающий из лампы, не мог бы появиться в лучшее время.

Лейтенант, представившийся Ихабом, был инструктором в лагере около египетской границы, где-то в 50 милях к востоку, где он учил партизан военным действиям, мерам по подавлению восстаний, сносу зданий, расставлению ловушек и саботажу. В Бенгази он был в увольнении, навещал жену. На данный момент он как раз возвращался обратно.

Я спросил, есть ли у него еда. Он секунду подумал, потом показал на юг.

– Мы возьмем еду у кочевников. Они проходят недалеко отсюда как раз по дороге к летнему пастбищу в холмах. Я был в их поселении несколько дней назад.

– А разве кочевники не опасны? – спросил Вудро. – Разве они не избивают незнакомцев и не воруют у них деньги?

– Только те кочевники, у которых пятистенные палатки, – они это делают, даже если вы держитесь от них подальше. Но эти не такие, со мной у вас проблем не будет.

– Хотите сказать, они военных боятся? – спросил я.

– Вовсе нет. Контролировать их мы не можем. Когда мы получили независимость, король сказал кочевникам, что они могут приходить и уходить когда угодно и что они могут продолжать носить оружие. У них нет паспортов. Они переходят границы, как хотят. Наша страна пытается склонить их к оседлой жизни и фермерству, но это займет годы. Сложно построить нацию, когда половина населения все время перемещается. Но они слишком гордые, чтобы делать то, что им скажут. Именно их дальние предки разрушили города вдоль побережья после ухода римлян, а тысячу лет назад именно их овцы и верблюды паслись на наших фермах, съели всю траву, уничтожили леса и превратили землю в пустыню.

Легенды говорят, что когда-то человек мог всю дорогу от Триполи до Танжера пройти в тени деревьев и садов. Но кочевники уничтожили всю растительность, и после они не хотят ничего менять. Каждый год их умирает все больше. Когда нет дождя и травы, везде лежат кости ягнят и козлят. Стада становятся меньше с каждым годом. У многих семей осталось только то, что помогает выживать.

– Как же они тогда нам помогут? – спросил Ману.

– У местных бедуинов все хорошо. Они живут рядом с Киреной и холмами, где все-таки случаются дожди и растет трава. Их козлы и овцы выживают.

– Почему тогда остальные бедуины не придут сюда?

– Это запрещено. Будет война. Каждое племя пасет скот там же, где пасли свои стада их предки на протяжении тысяч лет. У каждого племени есть границы. Если кто-то на своих пастбищах находит другое племя, нарушителей убивают.

– Не очень похоже на доброжелательные отношения, – сказал Вудро.

– Ну так и бедуины – не дети из воскресной школы.

– Тогда почему ты думаешь, что они дадут нам еды? – спросил Стив.

– Вы дадите им подарок, конечно же. Одежда и украшения идут хорошо, но возьмите ружья – надо показать кочевникам, что вы вооружены, чтобы они не ограбили вас ночью.

– Мы можем отдать только ботинки, а ружей у нас нет, только луки и стрелы, – сообщил я.

– Сойдет. Кочевники носят обувь. И будут уважать вас, как воинов, если вы вооружитесь луками – потому что их отцы носили луки до того, как британцы дали кочевникам огнестрельное оружие.

Все, кроме нас со Стивом, остались охранять трейлер, а мы проехали четыре мили к югу по пустыне, где Ихаб и остановил нас:

– Остаток пути мы пройдем пешком, чтобы не испугать их животных.

В черной пустынной ночи я увидел черные шатры. Пространство между шатрами было пересечено канатами, и когда мы начали между ними пробираться, все уже поняли, что в лагерь кто-то пришел. Овцы и козлы прятались где-то вдалеке, курицы и дети бегали перед нами, а верблюды похрапывали в больших палатках. Воздух был наполнен ароматом чая и свежего хлеба.

Ихаб вел нас к палатке шарифа[4], у входа в которую мы сложили луки, чтобы показать, что мы пришли с миром, и поклонились улыбающемуся старику, пригласившему нас войти. Мы оставили обувь снаружи, всю, кроме той пары, которую принесли на обмен. После витиеватых арабских приветствий лейтенант объяснил цель нашего визита, показывая на наш подарок. Шариф указал на луки у входа в шатер, и прошло еще много времени, прежде чем они пришли к какому-то соглашению.

Я рассмотрел на удивление комфортабельный шатер. Он был около двенадцати метров в диаметре и пяти метров в высоту, земляной пол был покрыт толстыми коврами, лежащими на соломенных циновках. Конусообразный потолок с большими дырами для вентиляции и освещения не был водонепроницаемым, но в стране, где иногда дождя не бывает годами, это не было большой проблемой. Когда мы вошли, кто-то задернул занавеску в дальнем конце шатра, где располагалась женская часть и кухня. Когда приходят незнакомцы, женщины не должны их видеть и никто не должен видеть их.

Больше всего в шатре меня впечатлили сокровища: они занимали примерно полстены и возвышались на высоту около метра. Это были ковры тончайшей работы, каждый из которых стоил целое состояние. Ковры бережно расстелили перед нами. Я заметил, что что-то, похожее на приклад, высовывается из-под одного из них. Кочевники перехватили мой взгляд и вытащили старинное итальянское ружье. Нам показали на центральный шатер – его пересекали веревки, с которых свисали другие ружья. Я заметил, что под сиденьем предводителя лежит еще одно ружье. Четыре или пять сундуков стояли за коврами, каждый был сложным образом изукрашен. Я мог только догадываться, что же в них лежало.

Шариф открыл маленький сундук и достал оттуда коробочку, внутри которой что-то блестело, а потом мы услышали звон монет. Из коробочки он достал четыре маленьких стаканчика с орнаментом по краям.

Одна из его жен вошла в шатер из-за занавески. В руках у нее была старая британская фляга, наполненная кипящей водой. Ее лицо было спрятано лишь частично, она, видимо, была слишком любопытна, чтобы скрываться целиком. Девушке было около шестнадцати, она была одета в алую юбку и белую блузку, а на тонких ее запястьях и лодыжках позванивали золотые браслеты. Она кипела жизнью и была очень привлекательной, не считая синеющей на щеках и между бровями татуировки. Сложно было спрятать мое восхищение и легкую зависть от ее мужа. Что-то невероятно захватывающее чудилось мне в кочевой жизни старика. Это была другая сторона экзистенциальной медали – жизнь без границ, без начальников, без дедлайнов, без встреч и конференций. Они двигались за солнцем, шли вместе с ветром, страстно любили в просторном шатре в пустыне под покрывалом бриллиантовых звезд.