Битвы зверей. Начало Гасанов Азад

Гэсер Татори. История от начала времен

Мы будем говорить только о том, что знаем.

Нам известно, что у истоков истории стояли драконы. Все, что было прежде, покрыто мраком давности. А посему за начало времен разумно будет принять пришествие драконов.

Одни полагают, что эти крылатые ящеры явились к нам изгнанниками из рая, другие утверждают – они посланцы иных миров. Однако доподлинно известно только одно: когда драконы спустились на Землю, она была настолько мала, что вмещалась в пределы долины, именуемой ныне Обетованной. В ней имелся сад, устроенный на подобии райского, и в нем кормились звери: волки, лошади, львы, орлы и люди. С трех сторон ту долину окаймляли горы, и с одной – омывало море. И куда ни глянь за ее пределы, всюду царили мрак, стужа и белое безмолвие зимы.

Когда началась битва между драконами и обитателями сада, суша и море отогрелись драконьим огнем, снега и льды растаяли, и зима отступила вспять, откатываясь к окраинам Вселенной. Туда же по следу наступающего лета устремились люди. Ведь они были самыми слабыми и потому первыми оставили поле битвы.

Вторыми то же самое проделали орлы. Только морская гладь освободилась от ледяных оков и заплескалась волнами, они встали на крыло и перелетели с восточного на западный берег моря. Заодно с ними, в орлиных когтях улетела Старая Волчица.

Третьими пустились в бегство лошади. Они ускакали на северо-восток, где после зимней спячки образовались пастбища.

Львы, покинув Землю, частью направились на юг, и заселили пустынную равнину, а частью – на север и обустроились на берегах северного моря.

Волчья стая оставила поле битвы последней, прежде измотав одного драконов (а число их было три). Истратив весь свой пыл, тот дракон рухнул наземь и остался умирать, когда двое других пустились в погоню за волками.

Волки уносили ноги на восток. В бегстве они уморили оставшихся драконов. Первый из них помер севернее Небесных гор, а второй – в смычке Небесных и Крыши Мира. Останками первого образовалась Драконья гряда, а останками второго – Драконьи горы.

Так закончилась первая звериная битва, и так Земля распростерлась по всей суше. В тех местах, где обосновались бывшие обитатели сада, возникли со временем государства. На северо-западном берегу Внутреннего моря образовался Рум, на северо-восточном – его придаток Восточная Румийская империя. На берегах северного моря установилось королевство Северных Львов, которые сами себя называли «морскими». На южной равнине не возникло никакой державы, но там вольными прайдами стали хозяйничать потомки первых львов. Восточнее изначальной Земли укрепилась Дариана, и ей подчинялись четыре других государства: Согд, Бактриана, Хозр и Маргилана. Южнее последних, за неприступными кряжами Крыши Мира руками отважных первопроходцев был воздвигнут Хинд. В степях севернее Абескурана и на берегах Соленного озера образовалась конфедерация кочевых племен Массагето, что в переводе с языка кочевников означает «от семени коня». На восток от них укрепились сарматы (те же лошадники), а еще восточнее, за Драконьей грядой – северные волки. К югу от них правили волки Малой стаи. Последним удалось подчинить своей власти племена фаунов, что в переводе означает «потомки дракона», и создать свою державу – Син. А на месте изначальной Земли возникло маленькое княжество Терзерум – «Земля обета». Просуществовав недолго, оно досталось сначала Западному Руму, позже – Дариане, а в конце – Восточным руминам.

Велик, прекрасен и красочен был древний мир, но дням его подходил конец. В «Книге Времен» Дана Звулуна – единственного, кто обошел весь мир, кто отыскал точки трех проекций Небесного креста и кто, расположив в тех точках вершины сакрального треугольника, свел воедино прошлое, настоящее и будущее и тем самым обрел дар предвидения, – в книге этого великого человека сказано, что за первым пришествием драконов грянет второе, и когда это случится – мир рухнет. Надо понимать, что великий Дан Звулун вел речь не о кончине мира, а только о конце древней истории. В трех сторонах света родятся три дракона, – предрек Дан Звулун, – и устремятся эти крылатые чудовища навстречу друг другу, сметая все на своем пути. И сойдутся они, как написано в «Книге Времен», там, где началась первая Звериная битва.

Коро Чубин

Когда лошади, оставив изначальную Землю, ушли за Понтийское море, заняли западную половину Великой степи и разжились там, на тучных пастбищах, случилось так, что часть их перемешалась с поселившимися в тех местах людьми. От этого смешения возникло племя «дари». Это было воинственное племя и никак не могло ужиться с соседями. Разделившись надвое, народ дари оставил Великую степь и берегами Абескурана ушел на юг. Те, что спускались западным берегом, заселили южное плоскогорье и назвали новую родину Дарианой. А те, что прошли восточным берегом – заняли предгорья Небесных гор и Крыши Мира. Там они основали четыре государства: в оазисах – Согд, в горах —Бактриану, на южном берегу Соленого озера —Хорзу, а в узкой долине между Небесными и Крышей Мира – Маргилану. Земли те были плодородны, солнце над ними – жарким, а потомство кобылиц отличало трудолюбие и выносливость, так что те страны вскоре стали процветать и разрастаться.

Гэсер Татори. Истрия от начала времен.

В столице он занимал самую завидную должность. Даже для отпрысков Пяти семейств место командующего дворцовой стражей – предел мечтаний. А дитю греха, коим, по сути, являлся Коро Чубин, оно должно было представляться даром Всевышнего и милостью судьбы.

Мать его была самой благородной крови – она приходилась племянницей прежнему царю и двоюродной теткой нынешнему. А вот с отцом Коро Чубину не повезло. Его отец был табунщиком, вождем одного из кочевых племен. Это племя проиграло битву в извечной степной войне, народ погиб, а вождь с остатками войска бежал в Дариану и попросился под защиту царя царей.

Закон предписывает вельможным дари вступать в брак только с себе подобными, а юношам и девицам царского рода – исключительно с ближайшими родственниками. И лучше всего по закону дари, когда в царственном браке мужем и женой становятся брат и сестра.

У матери Коро Чубина было трое родных братьев, двенадцать двоюродных, еще больше троюродных, было несколько свободных от обязательств дядьев, и один овдовевший дед, все еще в силе. Одним словом, выбор у девицы был богатый. Но она всем принцам крови, мужам, осененным божественным благоволением, предпочла дикаря массагета. Чем мог пленить ее невежественный табунщик, непонятно. Единственно, что было замечательно в дикаре, так это наглость и огонь в глазах. Вот царевна и запалилась его огнем и, презрев закон, впала в грех, самый страшный из тех, в который может впасть дочь дари.

Одним словом, кем бы ни бала мать Коро Чубина, и из какого бы благородно чрева – он ни вышел, а, как ни крути, явился Коро Чубин в этот мир ублюдком. И пропал бы он зазря, не успев получить имени, и оборвалась бы его жизнь в тот же день, как он родился, и бросили бы его на растерзание храмовым псам, почитаемым за чистильщиков, если бы в те дни отец нынешнего государя, царь Хосрой II не испытывал крайнюю нужду в лучной коннице, которую привел с собой с берегов Соленого озера вождь массагетов. Младенца оставили во дворце залогом верности табунщика, самого табунщика отправили на войну, а царевну, которую он обесчестил, передали на поруки магам.

До трех лет Коро Чубин рос в гареме, среди евнухов, стариков и женщин. У последних он научился всяческим уловкам и особенно умению лить слезы в три ручья. Эту способность по достоинству оценили наставники царевича Ануширвана и приставили к своему воспитаннику в качестве бачи1. Вот тут слезы Коро Чубина воистину полились рекой. Проказничал царевич, а наказывали бачи – охаживали плетьми на глазах у наследника. При этом бачи полагалось кричать как можно громче да жалобней.

Надо сказать, что царевич Ануширван рос добрым и справедливым мальчиком. Ему было больно видеть, как из-за него страдает Коро Чубин. Чтобы успокоить свое жалостливое сердце и с тем, чтобы загладить вину, он после экзекуций забирал бачи к себе. Пока лекари врачевали спину Коро Чубина, царевич угощал его сладостями и фруктами. И еще надобно знать, что царевич Ануширван был большой проказник, и по этой причине бачи сделался частым его гостем. А вскоре мальчики и вовсе стали неразлучны.

Во второй раз жизнь Коро Чубина должна была оборваться после проигранной битвы под Авником. В ней армия руминов, предводительствуемая имеретинцем Ираклием, наголову разбила дарийское войско, командовал которым брат царя Хосроя II – сардар Дариуш. Чтобы обеспечить отступление и спасти остатки войска, Дариуш выделил сильный арьергард и поставил над ним табунщика. Последний справился с задачей – дарийское войско благополучно отступило. Но арьергард погиб, а табунщик сгинул. А вместе с ним отпала и потребность в заложнике. Однако Коро Чубину опять повезло. Его взял под свою защиту царевич Ануширван, назначив своим ристальщиком.

Новая должность мало отличалась от первой – Коро Чубина, как и прежде, держали для битья. Только теперь местом избиения сделалось ристалище, и плеть сменилась оружием, а удары стали наноситься рукой самого наследника. Во время учебных схваток, на которых царевич оттачивал боевое искусство, ристальщик имел право отбиваться, но сам атаковать не смел. Наследник совершенствовался в умении разить, а Коро Чубин учился уворачиваться. Первый в своем деле достиг не многого, а второй воистину преуспел. Случались дни, когда ни один удар царевича не достигал цели.

В третий раз Коро Чубин сменил должность, когда царь Хосрой II отошел в мир иной, и на троне его сменил наследник. Приняв бразды правления, Ануширван больше всего озаботился тем, кому доверить свою безопасность и не нашел претендента лучшего, чем Кора Чубин. Царь Ануширван назначил ристальщика командующим дворцовой стражей.

Тогда многие вознегодовали, и первым сардар Дариуш. Он напомнил племяннику, что не было никогда такого, чтобы человек низкого происхождения занимал столь ответственную должность, и что негоже попирать законы, освященные веками.

Разговор дяди и племянника произошел после прощания с усопшим. Придворная челядь, главы и старшие сыновья Пяти семейств, военачальники и советники дивана, все, кто был допущен на похоронную церемонию, возвращались в город. Скорбная процессия, растянулась почти на четверть фарсанга. Люди вереницей пускалась по пологому склону горы, на вершине которой на высоком деревянном помосте было оставлено тело покойника в белых одеждах. Впереди шли дядя и племянник. Первый – дородный, в зрелых годах мужчина, с могучими плечами и широкой грудью. Он шел размашистым шагом, чуть в развалку, немного косолапя, что выдавало в нем старого кавалериста. Второй – юноша, хоть и широкий в кости, но какой-то весь нескладный, долговязый, сутулый. Он спускался по тропе бочком, как это делают женщины и дети, когда боятся оступиться и скатиться под гору кубарем. Юноша шел, задрав до щиколоток полы халата, и озабоченно глядел под ноги.

– Ты теперь самодержец, и ни у кого из людей нет власти над тобой. Ты волен поступать так, как считаешь нужным. Но даже самодержец должен в своих решениях придерживаться божьего закона и следовать обычаям, которые достались нам от предков, – внушал сардар Дариуш своему племяннику. – Я твой дядя, и по смерти твоего отца я остался старшим в семействе. Мой долг указывать тебе на промахи и ошибки, когда ты их совершаешь. То, что ты, не посоветовавшись со старшими, назначил безродного выскочку командующим дворцовой стражей – это серьезная ошибка. И ее следует немедленно исправить. Ты понимаешь это?

Племянник качнул головой.

– Да, дядя. Я прекрасно понимаю, что расстроил вас. Но дело в том…

– Что?

Юный царь Ануширван, как ни старался, все же зацепил загнутым носком замшевого сапога полу парчового халата. Он спотыкнулся и непременно плюхнулся бы в пыль, если бы сардар Дариуш не поддержал его.

– Простите, дядя, – проговорил Ануширван, заметно смутившись. – Не знаю, как исправить положение, но мне от всей души хочется загладить свою вину.

– Загладить вину? – сардар Дариуш, не скрывая презрения, глядел на племянника. – И как же это?

– Я вступил в возраст мужей, – промямлил Ануширван. Он чувствовал на себе тяжелый взгляд дяди и не смел поднять глаз. Он продолжал смотреть под ноги, а точнее на ноги, на то, как дорожная пыль рыжим тальком ложится на сапоги и забивается в мельчайший ворс телячьей замши. Пыль ложилась и на полы нарядного халата, и ему неожиданно пришла мысль, что большинство обычаев глупы, в частности обычай совершать похоронный обряд, стоя на ногах, тогда как удобней было бы провести всю эту церемонию, сидя в седле, а лучше в паланкине. – Мне подошел срок озаботиться продолжением рода… и подыскать себе невесту…

Бабьи повадки племянника, его привычка жевать слова, недоговаривать фразу, замолкать, не закончив мысли, всегда раздражали сардара Дариуша. В таких случаях ему хотелось отвесить недотепе добротный отеческий подзатыльник. Но упоминание о царской невесте пришлось сардару Дариушу по вкусу. Он сменил гнев на милость и проговорил снисходительным тоном.

– Это ты верно рассуждаешь. Выбор невесты – весьма серьезная задача, – сардар Дариуш смачно крякнул для убедительности. – В этом деле ошибок быть не может. Тем более, когда речь идет о выборе царской невесте.

Ануширван вздохнул и, наконец, нерешительно поднял взор на дядю.

– Я рад, что вы разделяете… э-э-э, мою озабоченность…

Сардару Дариушу опять захотелось наградить занудливого парня увесистой затрещиной.

– Мне думается, что самую наилучшую партию мне сможет составить одна из ваших дочерей… Все ваши дочери хороши собой… все они обладают приятной наружностью… э-э-э, прекрасно воспитаны, умны и… образованны… Вы как отец знаете о них больше, чем кто-либо другой… и по этой причине… лучше меня сумеете определить… какая из ваших дочек больше подходит на роль царской невесты… Одним словом, в этом, как вы выразились, весьма ответственном деле, я полностью полагаюсь на вас. Сделайте выбор за меня.

Последние две фразы Ануширван выпалил на одном дыхании, словно и сам притомился от собственного занудства. Сардар Дариуш благодушной улыбкой выразил удовольствие. Он остановился и пророкотал густым баритоном:

– Это великая честь. Царь царей милостив и великодушен. Длань его милости, что рука пророка… – сардар Дариуш склонился в низком поклоне.

Ануширван вынужден был остановиться вслед за дядей. По глупому обычаю ему полагалось закончить начатую фразу обещанием «… во век не оскудеет». Он лениво вздохнул и подумал, глядя сверху вниз на могучую спину дяди и его лысеющий затылок: «Как глупо и подло устроен мир». Он почувствовал. Как за его спиной остановилась и вся процессия. Тонкой змейкой она хвостом забирала в гору, на вершине которой на деревянном помосте было оставлено тело его отца в белых одеждах.

– Во век не оскудеет, – выдавил из себя положенное царь Ануширван.

Прежде чем процессия тронулась в дальнейший путь, юный царь бросил прощальный взгляд на гору. В небе над вершиной уже появились грифы. Кружась, они снижали высоту, все ближе и ближе подбираясь к помосту. Сегодня их ожидает царский пир.

Во дворце, оставшись наедине со своим фаворитом, царь царей пожаловался:

– Мир устроен подло. Подло и глупо… Люди измельчали… Хотя, скорее всего, они изначально были такими. Мне думается, что благородство, честность и все прочее в подобном духе не более чем достояние легенд и мифов… Благородство и честность были выдуманы поэтами, чтобы приукрасить мир. Согласись, друг мой, возвышенные порывы гораздо чаще встречаются в книгах, нежели в жизни.

Коро Чубин не имел вкуса к беседам на отвлеченные темы. Не желая спорить со своим господином, он лениво пожал плечами.

– Взять хотя бы витязя Рустама, чьи подвиги так красочно описаны поэтом Фердаусом. Что больше всего отличало легендарного витязя?

– Сила и благородство, – со вздохом ответил Коро Чубин.

– Верно, – согласился Ануширван. – Но я бы в первую очередь выделил два других качества: бескорыстность и верность долгу. Как ты справедливо заметил, витязь Рустам от рождения был наделен невероятной силой. Он мог один выйти против целой армии. И царь древней дарийской земли был бессилен перед ним! Понимаешь ты это?

Коро Чубин качнул головой.

– Витязь Рустам имел полную возможность свергнуть царя и возложить на свою голову его корону. А вместо этого он взялся защитить престол, когда полчища врагов осадили столицу державы. И в уплату за свою неоценимую услугу он попросил только табун лошадей и стадо баранов на прокорм. А после того, как на земле появился пророк, витязь Рустам оставил и табун свой, и стадо и пошел за посланцем Господа, чтобы оберегать его и помогать нести свет истины. Где нынче можно увидеть подобное благородство и бескорыстность?

Коро Чубин опять пожал плечами.

– Нынешние витязи другого сорта. Если они и служат государю, то больше из корысти. Причем служат из рук вон плохо, – Ануширван насупился. – И за примерами далеко ходить не надо. Взять хотя бы моего любимого дядюшку. Он больше других возмущался по поводу твоего назначения. А почему? Ну, во-первых, из глупой спеси. А во-вторых, он надеялся посадить на место начальника стражи своего бестолкового сына. А зачем мне еще один неумеха, подобный своему отцу? Витязь Рустам за два года расправился с полчищами магоджей и гамоджей, а мой дядя уже столько лет не может разделаться с Румом, который, если разобраться стоит на глиняных ногах.

Коро Чубин уже привык к полуночным жалобам своего хозяина, но все же решил, что пришло время проявить участие.

– Отправьте меня на войну, – попросился он. – Я буду биться в вашу славу подобно бесстрашному Рустаму.

Ануширван отмахнулся.

– К чему это? Ты погибнешь… как и твой отец. И с кем я тогда останусь?.. Да, и не хочу я войны. Я бы предпочел решать все споры миром… Но это, к сожалению, невозможно. Следует признать, что мир и согласие это тот заманчивый плод, который, как ни тянись, не сорвать. Народы и страны воюют испокон веков, с тех пор, как драконы отогрели землю, и жар их опалил души первых людей и зверей.

– Драконы были ниспосланы Всевышним, – напомнил Коро Чубин известную истину. – Их огонь это агни – сосредоточение божественной сути. Разве можем мы желать мира, когда Всевышний ведет свою тысячелетнюю войну?

– Так то Всевышний, – недовольно возразил Ануширван. – Он может биться тысячу раз по тысячу лет, а нам длительные войны не по силам. Я не имею ничего против скоротечных войн, но наша война с Румом длится уже сотню лет. Поверь мне, такое не может кончиться ничем хорошим. Однажды эта бестолковая война разрушит нашу державу. Возможно, это случится при мне, а может быть позже… я не знаю. Но я знаю наверняка, что мы на пороге бедствий.

Коро Чубин поморщился, словно услышал непростительную глупость.

– Откуда вы это можете знать, если только-только воссели на трон? Поцарствуйте немного, – посоветовал он, – глядишь, и жизнь покажется не такой уж мрачной.

– Эх, друг мой, – вздохнул Ануширван. – Я царь от рождения. Я сын царя, и внук царя. Я видел, как правят мои предки. Они только тем и занимались, что пытались привести своих подданных и слуг к единству. Мой дед пытался достигнуть цели жесткой рукой, а мой отец – прибегнув к вере. Но чего они добились? При деде страна изнывала от мятежей. Не успевал он подавить одно восстание, как тут же в другом месте разгоралось новое. Отец же окружил себя жрецами, и те с неистовством принялись учить народ праведной жизни, а грешников бросать на растерзание голодным храмовым псам. И что же больше стало праведников? Нет. В наследство от отца мне достались самые подлые подданные, не обладающие и толикой добродетелей, к коим призывает вера.

– Так-таки и нет ни у кого? – усомнился Коро Чубин. – Не бывает так, чтобы все обстояло плохо. Среди множества дурных людей всегда найдется горстка честных. И в череде бед и огорчений всегда промелькнет хоть маленькая радость. Вы преувеличиваете, господин.

– Безусловно, – согласился Ануширван, – я преувеличиваю, и делаю это лишь для того, чтобы отчетливо показать всю порочность мира. Люди за исключением той малости, на которую ты указал, лживы и вероломны. Но самый их большой порок в корысти. Именно она разобщает людей и разрушает целостность народов. Мой дед бился, чтобы согнать своих подданных в единую стаю. Отец пытался сплотить людей с помощью единой веры. Для чего? Чтобы заручиться силой. Потому что только сплоченность делает державу сильной! Но, к сожалению, ни дед, ни отец не преуспели в затеянном деле. Они оставили решать неразрешенную задачу мне. Так к какой силе должен я прибегнуть, какой чудодейственной молитвой заручиться, чтобы преуспеть? Я не знаю.

В утешение господину Коро Чубин сказал:

– У вас есть мудрые советники, они подскажут.

– О да, они подскажут. Только каждый будет советовать свое. И к чьему голосу мне прислушаться?

Коро Чубин в который раз пожал плечами.

– В старинных книгах, – продолжил разглагольствовать Ануширван, – пишут, что в давние времена, когда создавалась держава, народ дари был малочислен – одно племя, а лучше сказать, одна семья. Но придя с севера на эти земли, дари покорили здешние народы. Удалось им это только в силу сплоченности. Народы, покоренные первыми дари, были разобщены, как мы теперь, а мои предки держались друг за друга, как братья. Таковыми они и были.

– И у вас есть братья, – напомнил Коро Чубин.

– Мои братья хуже врагов. И у меня их слишком много. Сплоченным может быть только небольшое братство. А там, где народу много, там царят разногласие и раздор. Обрати внимание, у руминов прежде было примерно то же. Когда их старая империя рушилась, нашелся у них человек, вокруг которого сплотилось двенадцать братьев. Этот человек проповедовал странные на первый взгляд вещи. Он уверял, что гибнущий мир спасет любовь. Над ним смеялись, и мало кто его слушал. Но те, кто пошел за ним, воспламенились его речами, и любовь утвердилась между ними, как и должно быть между истинными братьями. Те, первые, были сильны своим единодушием, и любовь делала их честнее, отважнее и преданнее. Если кто из них был купец, то на него можно было твердо положиться. Если – землепашец, то закрома у него ломились. А если он брал в руки оружие, то надежней и преданней воина трудно было сыскать. Так что нет ничего удивительного в том, что в скором времени царь приблизил к себе этих братьев, а потом и весь народ заставил жить по их законам и научиться их молитвам. Но следует знать, что молитва, слетевшая с множества уст, теряет силу, а один для всех закон – обман. Посмотри, сейчас весь Рум чтит того человека, как своего пророка и следует его заветам. Но много ли ты видел честных купцов среди руминов? И много ли ты знаешь среди них вольных хлеборобов?

– На их нивах трудятся рабы.

– Верно! А кто сражается в войске Рума? Наемники и инородцы с их окраин. И как сражаются?

– Не хуже нашего.

– Опять же верно! Что мы, что румины сражаемся из рук вон плохо.

– Думаю, что многие готовы поспорить с вами.

– Уже сотню лет длится война между Румом и Дарианой. Сотню лет! – Ануширван посмотрел на Коро Чубина своими горячими слезливыми глазами. – Что это за война такая, которой века мало? Что это за война, в которой никто не может добиться превосходства?

Коро Чубин развел руками.

– Такое случается. Когда силы равны, победе сложно определиться с выбором.

– Равенства в силе не бывает! – прокричал Ануширван и сам удивился своей горячности. – Признаю, – продолжил он, понизив голос, – по молодости лет я мало что смыслю в войнах. Но что такое война, если разобраться? По сути это большая драка. Так?

Коро Чубин качнул головой.

– А в драке, как всем известно, не бывает ничьи. А когда такое все же случается, это означает лишь то, что дрались понарошку. В настоящей же драке всегда кто-то берет верх над противником! Победе сложно сделать выбор, – заключил Ануширван, – когда нет ее достойных. И знай, что, когда в драке двое дерущихся проявляют слабость, всегда отыщется тритий, кто покажет силу.

– А ком вы? – выразил удивление Коро Чубин. – О Массагето?

Ануширван опять поморщился, будто в рот залетела муха.

– Это верно, степных воинов всегда отличала удаль. Но они разобщены. Они разобщены, еще больше, чем ваши подданные. Каждый из них бьется сам за себя. Не думаю, что массагеты способны явить силу.

– Не способны.

– Тогда кто же?

– Не знаю, – буркнул Ануширван. – Но кто-то, будь уверен, явит.

Коро Чубин задумался.

– Рум и Дариана величайшие державы мира. В их армиях собран весь цвет воинства, а в сокровищницах – богатства всей вселенной. Пусть обе державы не столь могущественны, как прежде, но и теперь никто не может сравниться с ними. Посудите сами, – мысль Коро Чубина, похоже, встала на крыло, – на севере обитают варвары, еще более дикие, чем массагеты. На берегу Внутреннего моря – книжники-омеретяне. Эти никогда не умели драться. На юге – погонщики верблюдов и скитальцы пустыни. У этих нет вождя и даже достойного имени. На востоке – согдаки и бактрийцы, но те наши союзники и к тому же сплошь купцы и земледельцы, для которых война худшая из бед. Правда еще дальше на востоке стоит Син, и, говорят, будто эта империя весьма богата. Но она расположилась на краю земли, за Небесными горами и за непроходимой пустыней. Перевалить через Небесные и пересечь пустыню можно только на спине дракона, это всем известно. Но драконов не осталось. Так что, мне думается, нет у воителей Сина возможности явиться к нам и показать свою силу. И еще я думаю, что нет и империи такой, а рассказы о драконьем народе, живущем на краю земли – вранье. Я так полагаю, что за Небесными горами и за Драконьей грядой обрывается суша, а за краем ее – бездна. Во всяком случае, с начала времен никто оттуда не являлся. Так о какой третьей силе вы говорите?

Ануширван не ответил. Ему, похоже, наскучила беседа.

– На Крышу Мира, прячась от властей, поднимаются лихие люди. Бактрийцы жалуются на них. Я слышал, они сбиваются в шайки, и некоторые из них велики числом. Говорят, этими шайками верховодят люди необычной наружности. Белобрысые и голубоглазые. Говорят, у них нет и кровинки в лице. В Аведе написано, что нелюди подобного вида должны спуститься с заснеженных вершин, когда Долгая зима во второй раз нагрянет на землю.

Ануширван нетерпеливо перебил Коро Чубина:

– Друг мой, довольно. Не желаю слушать глупости подобного рода.

– Я всего лишь пытаюсь определить третью силу, о которой вы говорили, – заявил в свое оправдание Коро Чубин.

– И я пытался, да не смог. Не думаю, что тебе это удастся. Но можешь поверить мне на слово, мы обречены, и наша держава на пороге бедствий. И дело вовсе не в белобрысых людях, кем бы они ни были. И неважно бескровны они или нет! Скажи, где ты видел таких людей? Такая масть и у лошадей на редкость. А чтобы и глаза при этом были голубого цвета, это уж точно невидаль.

– Так сказано же, что нелюди, а не люди. И знайте, господин, что во всех донесениях, что приходят из Бактрианы и предгорий Согда, говорится одно и тоже: в горах поселились белобрысые.

– О вещах подобного сорта начинают говорить всегда, когда предчувствуют близость бедствий. Это старая привычка – малевать беду с нечеловеческим обликом, будто люди сами себе навредить не могут. И разговоры о твоих белых пришельцах лишний раз подтверждают мои слова. Мы слишком долго благоденствовали. Привыкли к роскоши, привыкли к славе и позабыли о том, что ради первого и второго надобно трудиться. Так всегда бывает, – Ануширван замолчал, решая, стоит ли говорить дальше. А потом махнул рукой и выпалил. – Отцы добывают земли, отцы воздвигают стены, наполняют житницы хлебами. А дети их пользуются готовым. И если отцы потрудились на славу, то добра хватает и внукам. Наши предки были трудолюбивы, они воздвигли великую державу. Многие поколения их потомков пользовались плодами их трудов. Но как показывает опыт, дети таких отцов, выросшие в роскоши и неге, не проявляют способность и желание трудиться. Они не выносят усилий, а вкус пота и крови вызывает у них изжогу. Мы сто лет бьемся с Румом и не можем побить врага, потому что бьемся без усилий. Но когда против нас станет сильный враг, верь мне, мы будем обречены на гибель. И Румийская империя тоже!

– На гибель? – Коро Чубина скривил лицо. – Против гибели руминов не возражаю. Но вашу державу защитит заступничество небесного владыки и сила, заключенная в ваших добродетелях.

– В каких?

– В вашем благонравии, в вашем благородстве, отваге и мудрости. Вы убережете Дариану!

Ануширван восхитился словами Коро Чубина.

– Отвага? Мудрость?! – воскликнул он. – О да, этого у меня не отнять! Но что толку в добродетелях, если я ничего не знаю?

– Чего вы не знаете?

– Об этом я твержу тебе весь вечер! Я воссел на трон и не знаю, как мне быть. Я не знаю, каким надо быть царем, чтобы сохранить державу. Я не знаю, что мне делать!

– Как, что делать? – изумился Коро Чубин. – Править. Для начала можно изгнать пришельцев с Крыши Мира.

Ануширван горько усмехнулся.

– И то верно. Что может быть проще? Однако в моем положении, лучше всего – ничего не делать. Когда не знаешь, что предпринять, разумно не предпринимать ничего и отстраниться от дел. Вот я и отстраняюсь. Во всяком случае, на время.

Слова царя произвели на Коро Чубина самое тягостное впечатление. Заканчивая разговор, он все-таки заметил:

– Осведомители и пограничники с восточных рубежей доносят, что белобрысые пришельцы говорят на неведомом языке и называют себя серами.

– Ну и что?

– «Сер» по-ихнему означает «человек». Они называют себя людьми.

Ануширван усмехнулся.

– А как им себя называть? Обезьянами?

– В их глазах лишь они люди. А остальные – нет.

глава II

Марк

Та старая волчица, что перелетела через море в орлиных когтях, была немощна и мучилась лишаями. Ее худая шкура, выдержав почти весь полет, под конец все-таки порвалась. Больная волчица рухнула на землю и при этом здорово ушиблась. Она утратила подвижность членов и не смогла защитить себя, когда на нее набросился человек – один из тех, кто раньше других обосновался на тамошнем побережье. Он брал волчицу много раз, и та, в конце концов, зачала. И через положенный срок понесла. Волчица, хоть и хворая, а потомство дала здоровое. Ее детеныши выросли крепкими и свирепыми по-волчьи. Войдя в возраст, они захватили весь тот берег моря и основали свою державу. Так появились румины.

Гэсер Татори. История от начала времен.

Свет брызнул в глаза. В голове сверкнула молния, и жгучей болью пронзило тело.

«Чертово кафское, – простонал Марк, сомкнув веки. – Утром всегда о себе напомнит».

Он полежал некоторое время с закрытыми глазами, дожидаясь, когда боль отпустит, и дурнота отступит. Со второй попытки он сумел разглядеть потолок. Потолок качался, и по нему зыбко пробегала рябь. И еще Марк заметил, что на лепнине за ночь появились пятна и подтеки. «Это мы так постарались? – заподозрил Марк, но тут же отверг собственную мысль. – Нет, это в глазах рябит. А рябит, потому что мы опять надрались… О, боги».

В утробе тревожно заурчало. В глотке мерзко защекотало. И в нос ударили запахи давешнего пиршества.

«О, герои…»

Кто-то за его спиной засопел и потным боком потерся об него. Липкое прикосновение чужого тела вызвало озноб, а зловоние чужого дыхания в конец возмутило утробу.

«Надо вставать, – сообразил Марк, – немедленно».

Но только он пошевелился, как содержимое желудка, точно лава в жерле вулкана, жгучей волной подступила к горлу. Марк выблевал на спящую рядом шлюху.

С минуту он оставался недвижим из страха, что может попросится низом. И страх оказался не напрасным. Марк смотрел на сонную шлюху, на то, как она ладонью размазывает по щеке его блевотину, когда урчание в брюхе переросло в грозные грозовые раскаты. Обхватив живот двумя руками, он вскочил на ноги и мелкой торопливой трусцой припустил к выходу из розария.

В саду заштормило всерьез. Деревья, кусты, гипсовые фигуры, купола беседок, все, утратив незыблемость, заходило ходуном. Сама земля начала уплывать из-под ног. Только чудом ему удалось донести до нужного места.

Сидя на корточках над дыркой в полу и придерживая рукой дощатую дверь, он уныло глядел в щель между плохо подогнанными досками и с тоской думал: «Все это повторялось сотню раз. Ночью веселье, а по утру похмелье. Ночью заливаешься по горло, а утром все отдаешь обратно. А ведь это глупо. И что за образину я пригрел под боком? Я пал так низко?»

Он просидел в нужнике достаточно долго, чтобы успеть пожурить себя за все свои грехи. Но когда удалось освободить утробу, то полегчало и на душе. Марк вышел из уборной с полной решимостью покончить с праздной жизнью и с разбега голышом нырнул в бассейн.

Прохлада бассейна и свежесть утра подействовали на него самым благотворным образом. Покачиваясь на волнах, он спиной лежал на воде и умиленно глядел на небо. «Вот свод, под которым должен спать мужчина, чтобы пробудившись вершить великие дела. Небо такое чистое и прозрачное, как помыслы младенца. И никаких тебе пятен и подтеков». Марк испытал злость и раздражение от мысли, что надо вернуться под загаженный свод розария.

В розарий Марк возвратился настроенный весьма воинственно. Первым делом он наградил увесистым пинком своего компаньона Кая Друза Хорея, который, развалившись на голом полу, спал в обнимку с дебелой шлюхой и сладко сопел в ее тяжелые груди.

– Подъем, озорник! – прокричал он так громко, как горнист трубит побудку в казарме.

Вторым делом он отыскал в ворохе сваленной в кучу одежды свою тунику и натянул на еще мокрое после бассейна тело.

– Вставай, Купидон!

Марк пнул компаньона во второй раз, но уже сильнее, и в ответ услышал жалобный стон.

– Где мой меч? – прокричал Марк, разбросав всю груду перепутанной одежды. – И где мои сандалии? – он лягнул товарища в третий раз.

– Отстань, – страдальческим голосом отозвался Кай. – Мне нет никого дела до твоих сандалий. Ищи их сам.

Марк закружил по комнате. После продолжительных поисков меч нашелся в судне.

– Сто чертей! – взревел Марк. – Кто его сюда засунул?

Марк со всей силой пнул по судну, и оно, перелетев через весь розарий, свалилось рядом со спящей парочкой. Судно опрокинулось к верху дном и содержимым загадило усыпанный розовыми лепестками пол2. Несколько капель угодило и в лицо дебелой шлюхи, и та проснулась. А меч, вывалившись из судна, с лязгом подкатился к ней.

– Отмой! – приказал Марк.

Дебелая, нехотя, поднялась, подобрала с пола испачканный меч и, вихляя задом, побрела к двери. Глядя на то, как лениво перекатываются ее толстые окорока, Марк не смог удержать желания пустил ей вдогонку кубок. Тот угодил девице в спину. Девица взвизгнула от боли, подпрыгнула и во всю прыть помчалась прочь.

Меткий бросок и вид убегающей толстухи доставили Марку некоторое удовольствие, и он обратился к компаньону уже не столь воинственно:

– Вставай, Кай, – после чего принялся за поиски сандалий.

После некоторого времени правый нашелся на скатерти, в луже пролитого вина, а левый почему-то под головой у Кая.

– Уже полдень, – напомнил Марк, выдирая свою сандалию. – Надо выбираться из этой помойки.

– По мне хоть нужник, – промямлил Кай и перевернулся с бока на бок. – Я не встану. Лучше убей меня.

Марк, обувшись, склонился над товарищем и сгреб его в охапку.

– Отстань, – простонал Кай.

Не обращая внимания на вялые протесты компаньона, Марк взвалил его на спину и вынес из розария в сад.

– Куда ты меня несешь? Что тебе от меня надо?

Марк, оставив вопросы компаньона без ответа, донес его до края бассейна и сбросил компаньона в воду.

– Это невообразимо! Это просто дикость! – негодовал Кай, сидя на войлоке в бедуинской корчме, куда товарищи попали после публичного дома. – Ты мог запросто утопить меня, ты это понимаешь?

В корчме было жарко и дымно. Марк жадно хлебал верблюжью похлебку, а Кай дожидался, когда ему принесут пальмовую араку.

– Это все от невежества. У тебя нет ни малейшего представления об анатомии и устройстве человека… Ты что ухмыляешься?

Марк не ответил, только шумно потянул из глиняной миски.

– Ты всегда пропускал уроки и никогда не проявлял усердия в учебе. А если был хоть чуточку усердней, то знал бы, что во сне человек живет лишь наполовину, он все равно что наполовину мертвый. Скажи, трудно ли убить полуживого?

Марк пожал плечами.

– Когда спящего человека бросают в воду, с ним может случиться что угодно. Сердце может остановиться, кровь хлынуть в голову… да мало ли, что! Ты хоть и друг мне, но мне порою бывает странно глядеть на то, какой ты невежественный.

Марк утер пот с лица рукавом туники.

– Не ухмыляйся! Не ухмыляйся мне в лицо! – взвизгнул Кай. – Хотя бы притворись, что тебе стыдно.

Марк примирительно кивнул головой и сказал товарищу:

– Успокойся, вон несут твою араку.

Кай вздохнул.

– Тебя не исправить.

Он принял араку с подноса у служки и вздохнул во второй раз.

– Жаль мне тебя, – Кай печальным взором посмотрел на друга, который заканчивал с верблюжьем супом. – Неужто вкусно?

Марк неопределенно пожал плечами.

– Для меня это не важно.

– А что важно?

Со лба Марка ручьями стекал пот и заливал глаза. Глядя на то, как мучает себя товарищ, Кай сделал глоток араки. Арака огненным шаром прокатился по нутру, и Кай от блаженства закатил глаза.

– Я предпочитаю лечить подобное подобным.

Марк обтерся рукавом туники.

– Ты хоть и учился со старанием, но остался невеждой почище, чем я. Был бы поумнее, последовал бы моему примеру.

– Существует мнение, что истина в вине, – Кай сделал второй глоток и развалился на кошме.

– Глупости, – Марк, отложив ложку, поднес глиняную миску ко рту и одним глотком допил остаток супа. – Вот ты начал день с вина, а я с острой похлебки. Согласен, тебе как будто полегчало, а меня все еще мутит. Но это ненадолго. Очень скоро болезнь выйдет из меня потом. А вот ты снова сделаешься пьяным.

– Чего и добиваюсь.

– Вот я и говорю, что ты дурень.

– Почему это я дурень?

– У тебя впереди заседание сената, а ты, знай себе, напивается с утра пораньше.

– Ну и что?

– Опять будешь клевать носом на виду у всех.

– А это, как ты выразился, неважно, – Кай легкомысленно отмахнулся и снова потянул из чаши. – Могу носом клевать, могу слюни пускать, могу пукать от блаженства. Важно, чтобы я во время и к месту поднимал мандат.

– Вот, вот.

– А за этим всегда проследят мои коллеги, все добрейшие люди, смею тебя уверить. К тому же сегодняшнее заседание обещает быть забавным. Докладывает преподобный Маврикий.

– Пастырь?

– Он самый. А оппонирует ему Тит Красс. Очень надеюсь, что твой папаша разнесет в пух и прах старого зануду. Ему это легко удается.

– Не в этот раз.

Кай вскинул бровь.

Этой осенью Кай Друз прошел жребий Золотого пера и уже месяц как состоял постоянным заседателем сената. А Марк Красс провалился. Оставалась возможность купить мандат с аукциона – десять из общего числа всегда выставляются на торг, – но отец отчего-то поскупился. Тит Красс сказал тогда сыну: «Фортуна отвернулась от тебя. Прискорбно, но мы не будем брать ее сзади. В этом году тебе предстоит решить другую задачу – жениться. Это не так трудно, как вытянуть золотое перо. Во всяком случае, с женитьбой не все решает случай». На выбор сыну Тит Красс предложил две кандидатуры. Первая – Марцела Сола. По отцу и матери она была из самых старых нобилей, а дядюшка ее был императором сводных легионов и в настоящее время вел войну на севере, во Фризах. Вторая – Юлия, дочь сенатора Маврикия, не особенно именитая, и не такая уж богатая, но Тит Красс отдавал предпочтение именно ей. «Единобожцы нынче набирают силу, и у них большинство голосов в сенате, – объяснял он свой интерес к девушке. – Мне бы очень хотелось заручиться поддержкой единобожцев. Маврикий возглавляет их общину. Они его называют „пастырь“, представляешь. К тому же, старик имеет связи на Востоке. Короче говоря, если тебе удастся надеть хомут на его дочурку, я буду тебе крайне признателен. Мне нужны связи и влияние единобожца, а тебе не помешают его деньги».

Марцела была смазлива, не более того. И глупа, как курица. Но зато с ней было весело в компании. Она любила посмеяться, была обучена восточным танцам и умела себя подать. С ней, без сомнения, можно было бы развлечься. Но жениться…

С Юлией все обстояло иначе. Лицом ее боги, вроде, не обидели. Но она всегда носила такую постную мину, что казалось ее год держали без пищи. Детство и первую юность она провела в монастыре и, по всей видимости, сделалась скучней и занудливей своего папаши. Какова она по стати сложно было судить, так как платья она выбирала согласно избранной религии – туники из тончайшего льна висели на ней точно ряса. Но справедливости ради надо признать: походка ее отличалась легкостью, и ноги у неё, похоже, были безупречны. А вот с бедрами не задалось – чувствовался под платьем излишек жира. Забавно, конечно, было бы соблазнить монахиню, но, опять-таки, куда на такой жениться. Так что Марк Красс уже месяц как уклонялся от порученного дела.

– Что ты этим хочешь сказать?

Марк утер губы и глотнул горячего чая из лепестков дарийской розы.

– Даже если на сегодняшнем заседании преподобный Маврикий превзойдет самого себя и будет сыпать благоглупостями, как никогда прежде, я думаю, отец воздержится от острот и не поднимет старикашку на смех.