Броненосцы победы. Топи их всех! Коротин Вячеслав
«Прорвался сквозь окружившего противника, не оставив тому трофеев…» – Да!!
«Вступил в бой с вдвое и более превосходящим противником и провел бой с честью…» – Да, черт побери!!!
«Прорвался через превосходящего противника и доставил главнокомандующему важные сведения…» – Еще бы!
Да еще и заменил тяжело раненного командира корабля!
А главное, доставил главнокомандующему новость, сильно поднявшую настроение главнокомандующего! Не-еет! Этот мичман (Как его? Соймонов?) без награды не останется.
Но дело сейчас не в нем. Куда пошел Вирен с броненосцами? Приказ он имел на Владивосток. Неужели ослушается? Хотя, если он будет буквально выполнять приказ, то его, с большой степенью вероятности, перехватят японцы. Остается только ждать. Ждать информации.
Но уже то, что корабли вырвались из Артура – маленькая победа. Наместник уже неоднократно получал выражение неудовольствия из Петербурга из-за пассивности и неуспешности действий флота в этой войне. Теперь была в активе хоть одна, но удачная операция, и адмирал был готов простить Вирену все, лишь бы она окончилась хоть сколько-нибудь успешно.
И что докладывать Государю? Ведь пока совершенно непонятно, куда направились броненосцы артурской эскадры. Выполняют они приказ наместника или ведут свою собственную игру?
В общем пока нужно сообщить в столицу о самом факте прорыва из западни, а подробности потом… Но про мичманца не забыть. Стране сейчас как воздух нужны герои-моряки. Флот, черт побери, тоже воюет! И воюет геройски! И пусть газетчики как следует раздуют эту историю!
– Немедленно вызвать ко мне начальника штаба! – прогудел Алексеев флаг-офицеру…
21.09.1904. Шанхай
А вот при входе в порт ждал неприятный сюрприз – трехтрубный японский крейсер, похожий на «Нийтаку».
«Теперь точно интернироваться придется, – подумалось мичману. – Недолго я кораблем прокомандовал. Хотя из под шпица наверняка такой приказ и пришел. Ну да ладно…»
Как только отдали якорь, Соймонов отправился в консульство, где он действительно получил приказ от Адмиралтейства спустить флаг и разоружиться.
«Ну хоть высплюсь, – думал он по пути на корабль. – И за угольные погрузки голова болеть не будет, и о том, как дальше действовать. И… Оленька! Мы скоро увидимся!..»
Увы. По возвращении на «Сердитый» его ждал сюрприз в виде японского офицера в вельботе под белым флагом.
– Капитан-лейтенант крейсера императорского флота «Отова» Суга, – представился японец.
– Чему обязан визитом? – поинтересовался мичман, представившись в ответ.
– Имею честь предложить вам либо спустить флаг и сдать свой корабль, либо выйти в море на рыцарский бой с моим кораблем.
– А вам не кажется, что, находясь в нейтральном порту, вы не имеете прав диктовать такие условия? К тому же ваш корабль находится здесь дольше моего и по всем нормам международного права обязан покинуть порт раньше нас.
– Идет война. В праве пусть потом разбираются дипломаты. Я военный, и мое дело уничтожать врагов страны Ямато. Если вы откажетесь – мы атакуем ваш корабль в порту. Кстати, ваш соотечественник Руднев был смелее вас, – не упустил случая подпустить шпильку японец.
На губах Соймонова и стоявшего рядом Роднина заиграли улыбки:
– Так что на нашем месте вы бы вышли на бой с противником, как бы силен он ни был?
– Можете не сомневаться!
– Ну тогда оглянитесь.
К борту «Сердитого» подходил катер под русским флагом. Катер говорил о присутствии на рейде крупного русского корабля или даже всей эскадры.
«Этого не может быть! – пронеслось в мыслях у японца. – Еще вчера русскую эскадру видели почти сотней миль южнее и она уходила дальше на юг».
Русские офицеры иронически поглядывали на капитан-лейтенанта.
– Ну что, по-прежнему согласны на рыцарский бой, капитан Суга? – спросил Роднин.
– Я должен вернуться на свой корабль, – ответил тот.
– А вот тут заминка, – усмехнулся Соймонов. – Вам придется побыть нашим гостем, пока я не выясню обстановку.
– Вы не имеете права! Я прибыл под белым флагом. Вы обязаны… – замялся японский офицер.
– Вы сами поняли, что хотели сказать… ненужные слова? Вы не взяты в плен, вы задержаны на некоторое время. Обещаю, что через час-два вы будете свободны. Спуститесь в каюту, вас проводят.
С радостным удивлением командир «Баяна» Иванов увидел, что в порту находится русский миноносец. Обнаружение в порту «Отовы» также вызывало интерес и тревогу. Но в любом случае Иванов похвалил себя за то, что не завел крейсер в порт. В этом случае пришлось бы сидеть в Шанхае еще двадцать четыре часа после ухода японца. А там и его «старшие братья» могли подоспеть.
«Баян» был один, он получил приказ Вирена в Шанхае связаться с Адмиралтейством, сообщить подробности прорыва эскадры, назначить точку рандеву с транспортами, которые из Петербурга должны были обеспечить. Подробности были в конверте, который Иванов должен был лично передать русскому консулу и проследить, чтобы после передачи телеграммы письмо было уничтожено.
Заметив «Сердитый», Иванов приказал пристать к борту миноносца и поднялся на его борт.
Выслушав рассказ мичмана, каперанг с трудом сдержался, чтобы не расцеловать этого славного юношу, который к тому же даже стеснялся, рассказывая о своей, смело можно сказать, героической одиссее.
– Я пока съеду на берег, но «Баян» останется на внешнем рейде, так что не выпустим, не волнуйтесь. Или разоружатся они, или милости просим… «Сердитому» придется спустить флаг после боя с японцем, а может, и нет, но не беспокойтесь, вас с Родниным и пару десятков матросов я заберу на эскадру. Если пожелаете, конечно. Но такие моряки, как вы, России сейчас нужны. А миноносец, в случае чего, оставите на попечение кондукторов и остатков команды. Официальной частью займется наш местный военный представитель, я договорюсь. Возражения будут?
Вернувшись на «Отову», Суга доложил о беседе с русскими, что, впрочем, уже не имело значения. «Баян» почти втрое превосходил японский крейсер по водоизмещению, более чем вчетверо по весу бортового залпа, не уступал в скорости, к тому же имел броневой пояс. Стоящий на внешнем рейде «Баян» надежно перекрывал выход в открытое море. А до истечения отпущенного международным правом времени нахождения в нейтральном порту оставалось три часа.
«Отова» хоть и был новейшим крейсером, улучшенным вариантом «Нийтаки», но улучшены были мореходность, скорость, а вот как раз вооружение было ослаблено по сравнению с прототипом. Большинство экипажа не имело опыта войны. Именно поэтому Того и отправил скоростной, но слабый крейсер на юг в качестве разведчика. И в открытом море «Отову» никто из русских бы не догнал. Надо же было так глупо попасться!
Собрав офицеров крейсера, командир японского корабля обрисовал ситуацию и предложил игнорировать правило двадцати четырех часов. А русские не посмеют здесь находиться долго – они прекрасно понимают, что адмиралу Того уже известно об их нахождении в Шанхае. Не раз уже в этой войне японцы грубо нарушали международное законодательство, и им это сходило с рук. Причем, будь это Циндао, принадлежавшее немцам, «полусоюзникам» русских… Немцы уж точно не позволили бы творить на своей территории такой же «беспредел», как было в Чемульпо и в Чифу. Но китайцы не посмеют что-то категорически требовать со своих недавних победителей.
– Господин капитан, катер под белым флагом! – заглянул в каюту вестовой.
К борту подходил катер с «Баяна». По поданному трапу на борт поднялся русский офицер.
– Лейтенант Подгурский, – козырнул он японскому командиру. – Господин капитан, я уполномочен передать вам следующее: до окончания разрешенного времени стоянки в порту у вашего корабля осталось два часа. Если по истечении этого времени ваш крейсер не спустит флаг и не разоружится или не покинет порт, то наши силы атакуют вас прямо здесь, в порту. На принятие решения вам даются те самые два часа. Причем, если вы все-таки решите разоружаться, то мы не поленимся проконтролировать это, простым спуском флага не ограничитесь. Честь имею!
После убытия русского офицера в кают-компании «Отовы» повисло тягостное молчание.
– Ну что же, господа. Сберечь крейсер не удастся, – заговорил капитан первого ранга Арима. – Русский «Варяг» вышел на бой при гораздо более неблагоприятных обстоятельствах. Мы не можем покрыть позором себя и нашу родину, показав, что у нас меньше мужества, чем у русских. Да и шансы у нас, хоть и небольшие, но есть. Готовить крейсер к бою!
– А ведь наше интернирование откладывается, Василий, смотри! – протянул мичману бинокль инженер-механик.
На «Отове» разводили пары, было видно оживление на палубе, а через несколько минут крейсер начал выбирать якоря.
– Ну и нам туда же, – усмехнулся Соймонов. – Поднять якорь! Следовать на внешний рейд! А драться постепенно надоедает, а?
– Ну а нам драться и не придется, хотя для чего мы жалованье получали все эти годы и мундир носили: чтобы барышень охмурять? – усмехнулся Роднин. – Ладно, я в машинное, зови, если что.
Юркому миноносцу потребовалось, конечно, гораздо меньше времени, чтобы выйти на внешний рейд. И когда «Отова» показался на выходе из порта, «Сердитый» уже успел встать на якоря на внешнем рейде. Вся команда, кроме машинной, вывалила на палубу и с нетерпением стала ждать начала боя.
Море. Окрестности Шанхая
Р. Киплинг
- Весло ли галеры средь мрака и льдин,
- Иль винт рассекает море, —
- У волн и у Времени голос один:
- «Горе слабейшему, горе!»
Когда «Отова» показался из дельты, «Баян», находившийся в тридцати кабельтовых от места выхода, дал ход и стал ложиться на параллельный курс со сближением. Когда опасность повредить посторонние корабли огнем миновала, с «Баяна» хлопнул пристрелочный выстрел из шестидюймовки. Снаряд лег недолетом в 2 кабельтова, но через несколько минут дистанция была нащупана, и русский крейсер загрохотал всем бортом. Японцы стали энергично отвечать, но преимущество русских было поистине «раздавляющим»: против двух восьмидюймовых пушек «Баяна» и пяти шестидюймовых в бортовом залпе «Отова» мог отвечать из двух шестидюймовых и трех стодвадцатимиллиметровых. Первая кровь пролилась, конечно, на японском корабле: шестидюймовый снаряд попал в правое крыло мостика – были убиты штурман Коноэ и два матроса, еще трое получили ранения.
Принято считать, что русские снаряды времен той войны были никуда не годны; действительно, они довольно часто не взрывались, зато японские фугасы давали при взрыве большое количество мелких осколков и поражали большое количество людей. Все это так. Шимозные снаряды японцев взрывались очень эффектно, давая много огня и дыма, вызывая пожары, но… Если русский пироксилиновый снаряд все же взрывался, то его взрыв, дававший крупные осколки, убивал в среднем больше моряков противника, чем взрыв снаряда, снаряженного шимозой. Разница была приблизительно как между выстрелами картечью и дробью.
Следующим снарядом на «Отове» было уничтожено стодвадцатимиллиметровое орудие со всем расчетом. Еще два снаряда, не взорвавшись, пробили один среднюю трубу, а другой прошил навылет оба борта в носу и взорвался над морем. Но японский крейсер был все еще вполне боеспособен и энергично отвечал на огонь русских. Однако первое же попадание восьмидюймового снаряда привело к трагической для японцев цепи событий. Этот снаряд тоже не взорвался, но он перебил трубу, в которой были проложены все рулевые приводы. Крейсер потерял управление, и его неудержимо покатило вправо, на русских.
– Федор Николаевич! Японец идет на таран! – закричал в боевой рубке «Баяна» штурман.
– Вряд ли. Арима хоть и самурай, но не сумасшедший, чтобы с двадцати пяти кабельтовых пытаться протаранить неповрежденный крейсер. У них что-то с управлением. Воспользуемся. Беглый огонь всей артиллерией! Противоминной тоже!
Это называется анфиладным огнем. Противник бьет по тебе всем бортом, когда ты обращен к нему носом или кормой. И при точности огня в плюс-минус пятьдесят метров по дальности (а именно она и была всегда главной проблемой артиллеристов) твой корабль все равно получает попадания. Шквал смерти прошел по палубе «Отовы».
Сначала шестидюймовый снаряд (опять без разрыва) проделал аккуратное отверстие в носу, в метре над ватерлинией, куда тут же начали захлестывать волны, другой привел в невосстановимое состояние носовую шестидюймовку, а восьмидюймовый фугас разорвался среди пушек на палубе правого борта, выведя из строя два орудия и более полутора десятков человек. От очередного попадания рухнула третья труба. На японском крейсере стали разгораться пожары.
В артиллерийском бою, особенно на море, существует понятие «обратная связь». Чем большее преимущество имеет один из противников, тем сильнее, при прочих равных, это преимущество будет нарастать. Если у тебя меньше пушек, то ты будешь наносить противнику меньший вред, чем он тебе, значит, количество твоих пушек будет уменьшаться с течением времени сильнее, чем у врага, а значит, относительная эффективность его огня будет возрастать, а твоего падать. Поединок «Отовы» и «Баяна» был яркой иллюстрацией этому правилу. «Баян» получил за все время боя пока только три попадания, два снаряда из трех разорвались на броневом поясе, не причинив вреда крейсеру, а один, пробив небронированный борт в корме, разрушил одну из офицерских кают.
А «Отове» приходилось несладко. Хоть она и развернулась ранее не стрелявшим левым бортом и могла отвечать из трех стодвадцатимиллиметровых и одной шестидюймовой пушек, но падение скорости из-за пробоины в носу и сбитой трубы было столь серьезным, что «Баян» имел возможность, постоянно держа японца под обстрелом, пройти у него под кормой и еще раз обработать продольным огнем, что, конечно, не добавило «здоровья» японскому крейсеру.
Соймонов видел, что японский крейсер уже в безнадежном положении, артиллерия практически выбита и осталось совсем немного, чтобы доломать его до конца. Но ведь артиллерией это будут делать еще ой как долго. Сколько можно быть фактически наблюдателем боя? Но ведь японцы собирались нарушить международное право совершенно вопиющим образом! А мы должны соблюдать каждую дурацкую букву этого дурацкого закона? Да гори оно все!
– Владимир Николаевич, родной! Давай самый полный! – прокричал мичман в машинное. – Идем в атаку. Готовить минный аппарат к выстрелу!
«Сердитый», набирая ход, стал уходить с внешнего рейда, юридической акватории порта Шанхай и нацеливался на японский крейсер.
«Еще минут пять-десять, и можно будет пускать мину. Только бы не подбили. Только бы попасть!»
Японцы заметили маневр миноносца и застучали выстрелами в его направлении. Всплески их снарядов ложились все ближе.
«Только бы успеть! А там пусть хоть топят!»
– Вашбродь! С «Баяна» сигналят: «Немедленно вернуться в порт. Не мешать стрелять».
«Сорвалось!» – с обидой подумал мичман. – Право на борт! Вернуться на рейд.
– Федор Николаевич! «Сердитый» выходит в атаку на японца, – доложил Иванову мичман Шевелев. – Лихо!
– Что-о-о! – взревел командир «Баяна». – Мальчишка! Всех японцев сам перетопить решил, что ли?! Немедленно вернуть его в порт! Получит он у меня потом!
Некогда изящный японский крейсер медленно, но верно превращался в пылающую развалину, с трудом ковылявшую по волнам. Уже рухнула вторая труба, одна за другой замолкали пушки, вспыхивали все новые пожары, ход упал до восьми узлов. Было понятно, что еще полчаса такого откровенного избиения и «Отова» отправится на дно.
«Баян» прекратил огонь, и на его мачте заполоскался флажный сигнал: «Восхищен вашим мужеством! Предлагаю сдаться или затопиться. В порт не пущу. В случае затопления гарантирую спасение людей».
Ответом был выстрел единственной уцелевшей стодвадцатимиллиметровой пушки. По иронии судьбы, именно этот снаряд натворил на «Баяне» бед больше, чем все предыдущие: пробив фальшборт, он разорвался между двумя противоминными орудиями, выведя из строя одну из малокалиберных пушек и начисто выкосив оба расчета, причем один из них – прямо через проем, временно оставленный во вновь установленном каземате для подноски снарядов.
Без всякой команды на открытие огня русские орудия заговорили вновь. Раз за разом по борту «Баяна» пробегали цепочки вспышек орудийных выстрелов.
Море вокруг крейсера японцев кипело от всплесков, и очень скоро «Отова» стал садиться носом, медленно заваливаясь на левый борт.
– Задробить стрельбу! Беречь снаряды! – кричал Иванов. – Лейтенант Де Ливрон, прекратите, наконец, эту вакханалию!
Капитан первого ранга Арима был некурящим, поэтому стоял на покореженном мостике тонущего крейсера без классической в таком случае сигары и даже без папироски.
– Господин капитан! – подбежал к командиру крейсера Суга. – Шлюпка осталась только одна, идемте скорее, ваша жизнь еще нужна империи. Скорее, «Отова» скоро перевернется.
– Портрет императора в шлюпке? – невозмутимо спросил Арима.
– К нашему горю, в кают-компании до сих пор пожар, портрет нашего императора сгорел. Идемте в шлюпку.
– Идите, Суга. Вон выходит английская канонерка, постарайтесь, чтобы весь спасшийся экипаж попал на нее. Думаю, наши друзья-англичане не будут настаивать на интернировании. Пусть интернируют раненых, а остальные найдут способ вернуться на родину и продолжить войну. Идите! Я остаюсь.
Шлюпка медленно отходила от борта, вокруг плавало еще несколько десятков спасающихся японских моряков. Суга охрип, крича, чтобы находившиеся в воде отплывали дальше от борта тонущего корабля. Но тщетно. Даже когда «Отова» перевернулся, многие полезли на его днище, предпочитая хоть временную, но твердую опору под ногами. И когда корабль пошел ко дну, их, конечно же, затянуло водоворотом.
Английская канонерка за кабельтов стала спускать шлюпки, и бравые англичане махом преодолели это расстояние. Кроме тех двух офицеров и шестнадцати матросов, которые находились в шлюпке с утонувшего крейсера, из воды было спасено еще сорок семь матросов и три офицера.
– Ну все, – выдохнул Иванов, глядя, как англичане начинают спасение японского экипажа. – В море. Передать на «Сердитый», чтобы следовал за нами. Чёрт! Как только отойдём миль на сорок, вызвать ко мне этого сопляка Соймонова, я ему вставлю такой фитиль, что морские черти позавидуют! Нет, ну надо же! Говорят: «шило в заднице». Так у него там целый кактус! Засвербило ему, понимаешь! Благо, если за границу территориальных вод не вышел. Хотя, если даже и не вышел – англичане в прессе запросто историю о нарушении морского права раздуют. Ох и получит он у меня!
– Федор Николаевич, – пряча глаза, обратился к каперангу старший офицер крейсера Попов. – Тут такое дело… Во время боя… На последних минутах… – продолжал Попов, – погиб мичман Соймонов… Петр Михайлович… Брат…
Лицо командира «Баяна» помертвело:
– Надо же так… И именно Петя… Ведь они вчера на катере встретились, даже поговорить толком не успели…
– Да, – Попов вздохнул, – совсем мальчик еще.
– Мужчина, Андрей Андреевич, офицер. И погиб в бою за Россию. Вечная ему память. Передайте на «Сердитый». Какие еще у нас потери?
– Убито семеро матросов и девять ранено, из них двое тяжело.
– Да уж, натворил делов этот последний снаряд. Похороним всех завтра утром, в море. Предупредите батюшку. Курс на Сайгон.
Письмо мичмана Василия Соймонова
Дорогая моя Оленька!
Глубоко осевший в почти пресной воде миноносец увозит нас прочь из китайского Шанхая, но мое сердце, как всегда, там, на другом краю Земли, у совсем другой реки и рядом с единственной для меня девушкой на свете…
Оленька, как много случилось за сегодняшний день! Еще утром, получив из Петербурга страшно разозливший меня приказ интернироваться, я был уверен, что мы застрянем здесь, в Шанхае, до самого конца войны, и утешало меня только то, что теперь, наконец, и я смогу получать твои письма. Но стоило мне вернуться из консульства, как бункеровавшийся здесь японский крейсер, который оказался едва вступившей в строй «Отовой», прислал ультиматум, привычно наплевав на китайский нейтралитет и грозя потопить наш корабль прямо в порту, если мы немедленно не сдадимся! Я уж, было, мысленно попрощался с этим светом, снова попросив у тебя прощения и ожидая нападения немедленно, как прикажу открыть кингстоны… Но тут, не иначе как вмешательством свыше, в порт вошел катер с прибывшего на рейд «Баяна»!
Японцы, которые дольше не могли находиться в порту без интернирования и не имевшие теперь возможности игнорировать международные правила, пошли на бой, где и были примерно наказаны «Баяном» за свое утреннее вероломство. Мы были рядом, но в битве участия не принимали, так как по международным законам не имели права, зайдя в порт позже «Отовы», затем преследовать ее. Но «Баян» и без нас утопил японца. Страшно было представить, что творилось на их маленьком крейсере, когда его ломали русские снаряды – ужасное зрелище. Но это война – они бы нас тоже не пощадили.
На катере я встретил моего младшего брата Петра, служащего на «Баяне», однако не имел времени перекинуться с ним и парой слов. Одно радует, что он жив и, кажется, здоров.
Еще к нам на «Сердитый» с крейсера прислали нового вахтенного офицера, так что теперь у меня, наконец, появилась возможность написать тебе это письмо.
Сейчас мы снова в море. Спереди – невозмутимо рассекает тараном волны красавец «Баян», позади – исчезает последняя полоска китайского берега, и теперь наш путь лежит в открытый океан – туда, где нас ждет русский флот, туда, где мы сейчас нужнее всего.
А я – как всегда, живу только нашей будущей встречей.
Твой В. С.
P.S. С «Баяна» мне только что передали, что Петр погиб во время боя. А я так и не смог с ним поговорить! Надеюсь, Господь будет милостив к душе новопреставленного воина Петра, положившего жизнь за своих ближних. Прости, сейчас больше не могу писать.
Твой В. С.
На следующее утро Василий прибыл на «Баян», чтобы проводить в последний путь младшего брата. Океан был на удивление спокоен для осени.
На палубе крейсера лежало девять зашитых в парусину тел.
Команда была выстроена на палубе. Судовой священник, махая кадилом, читал отходную молитву. Солнце, все еще ласковое в этих широтах в конце сентября, освещало обнаженные головы матросов и офицеров.
«Ве-е-ечная паамять!» – пел хор матросов, специально отобранных для церемонии.
«… и в землю отыдеши, яко земля есть», – закончил священник панихиду.
– Накройсь! – скомандовал вахтенный офицер, руководивший церемонией. – Слушай на караул!
Офицеры вскинули палаши, подразделение матросов подняло вверх винтовки. Ударил залп. Под звуки траурного марша офицеры крейсера подняли на руки останки Петра Соймонова. Пронесли до борта. Плеснула вода… Затем волнам были преданы тела погибших матросов.
После похорон Иванов пригласил мичмана к себе в салон.
– Еще раз выражаю вам свои самые искренние соболезнования, Василий Михайлович, но у меня к вам разговор сугубо служебный. Вы можете говорить сейчас или перенесем его на более позднее время?
– Конечно, могу, господин капитан первого ранга.
– Оставьте. Обращайтесь ко мне по имени-отчеству. Так вот. Разговор неприятный. Вчера вы грубо нарушили приказ, пытаясь ввязаться в бой. Почему? Так захотелось в очередной раз отличиться?
– Нет, Федор Николаевич. Честно говоря, сам не знаю, как это получилось. Просто увидел, что японца можно быстро добить и закончить затягивающийся бой. Клянусь честью – о наградах не думал. Понимаю теперь, что поступил неосмотрительно… Не по-взрослому, что ли. Поддался порыву…
– Именно. Именно не по-взрослому. Вы, несмотря на свой возраст, все-таки офицер, к тому же волею судьбы командир пусть небольшого, но боевого корабля. И должны действовать, опираясь не на эмоции, а на здравый смысл. Уметь просчитывать последствия своих поступков для себя, подчинённых вам людей и даже для страны, флаг которой развевается на вашем корабле.
Я не могу не указать в рапорте адмиралу о вашем поступке, но, надеюсь, он поймет, почему вы действовали именно так. Идите, Василий Михайлович. И отдохните сегодня, благо на миноносце есть теперь кому подменить вас на мостике. И вот еще… Возьмите это.
Иванов протянул Василию листок бумаги, на котором были записаны координаты «могилы» его брата.
Сайгон
Когда до Сайгона оставалась сотня миль, в каюту Соймонова постучал механик.
– Заходи, Володя. Что скажешь?
– Отвоевался наш «Сердитый», Василий. Тебе конкретно рассказать или на слово поверишь?
– Что такое? – нахмурился мичман.
– Ну, вкратце: если до Сайгона доползем, то уже хорошо. Я уже попросил передать на «Баян», что больше десяти узлов дать не можем. Сайгон – наша последняя стоянка в этой войне. Ну сам вспомни, как в Артуре регулярно механизмы из строя выходили, а мы ведь только по окрестностям бегали. А тут сколько отмахали… Да еще зачастую с форсировкой. Неделя-две на ремонт необходимы. А кто их нам даст?
– Неужели ничего нельзя сделать?
– Увы. Даже будь у меня запчасти – все равно нужны работы в мастерских.
На следующие сутки отряд прибыл в Сайгон, где «Сердитый» был интернирован, а его офицеры и большая часть матросов перешли на «Баян». Хотя полноценным «разоружением» это назвать было нельзя: все четыре пушки миноносца демонтировали и вместе с боезапасом и оружием экипажа переправили на крейсер. Из оружия на «Сердитом» остался только минный аппарат и две мины к нему. Вопросы интернирования были переложены на князя Ливена, командира уже разоруженной здесь «Дианы». Иванов, побывав в консульстве, вернулся на борт с почтой из Петербурга, и крейсер, забункеровавшись, взял курс на точку рандеву с эскадрой.
Письмо мичмана Соймонова
Дорогая, любимая моя Оленька!
Не таким уж и долгим оказался наш океанский поход. Были две погрузки угля в открытом море, были досмотры встретившихся пароходов на предмет военной контрабанды и был океан, почти такой же безграничный и бездонный, как наполнявшее меня все эти дни ощущение океана нерастраченной любви, которое так хотелось донести до тебя, невзирая на все расстояния. Сам я твоими молитвами жив и здоров, но вчера у нас в машине случилась серьезная поломка, и теперь корабль требует срочного ремонта. Механик клянется, что даже в оборудованном порту работа займет не меньше двух недель, и мы уже сутки медленно ползем в Сайгон, где мне придется оставить старого товарища «Сердитого» на попечение нашего старшего механика и экипажа интернированной там же «Дианы». Мы же с матросами пока заменим на «Баяне» тех, кого пришлось отправить с захваченным «Баяном» еще до Шанхая контрабандистом с военными грузами, которые были сочтены достаточно ценными, чтобы быть отправленными во Владивосток.
Очень-очень жду нашей встречи, чтобы снова затеряться в глубине океана твоих глаз и снова увидеть на нашей грешной земле кусочек настоящей, небесной красоты – самую-самую лучшую девушку на свете!
Из французского Сайгона,
Навеки твой,В. С.
Владивосток, 30 сентября 1904 года
С самого утра командир броненосного крейсера «Громобой» Дабич был в замечательном настроении – сегодня корабль впервые после двухмесячного ремонта должен был выйти в море, а отряд артурских броненосцев, похоже, окончательно сбежал из-под носа у японцев… Благодушное настроение, казалось, было и у всего крейсера – не особо напрягаясь, он прошел по положенному маршруту и к вечеру благополучно вернулся в порт.
Капитан так и не узнал, что будь его настроение не столь замечательным, и стоило бы случиться той редкой цепочке случайностей, что произошла в реальной жизни… Чрезмерно лихой маневр у единственной на все побережье неогороженной банки Клыкова в заливе Посьет закончился бы для «Громобоя» четырьмя месяцами в сухом доке, а для выкинутого на это время из того же дока и залатанного буквально на живую нитку крейсера «Богатырь» – и вовсе вступлением в строй уже после войны.
Теперь же чуть не погибший весной на скалах «Богатырь» остался в доке, и рабочие спокойно продолжили укреплять его новое, в основном деревянное, днище. По удивительному совпадению основные работы по корпусу были завершены (едва ли возможное в наше время дело!) 1 января по новому стилю, как раз в день памяти святого Илии Муромца, у которого нижняя часть тела, как известно, тоже была единственным слабым местом.
Бухта… в Зондском архипелаге
– Заходи, Федор Николаевич, рассказывай, – пригласил Вирен в свой салон Иванова, которого встретил еще у трапа. – У нас ведь информации никакой, боимся в голландские порты заходить. По безлюдным бухтам околачиваемся.
– Если о нас спрашиваете, Роберт Николаевич, то очень неплохо. Около Шанхая потопили «Отову»…
– Ого! Приятная новость, а как все было?
– Роберт Николаевич, я все подробно в рапорте написал. Конечно, потом расскажу за коньячком в красках, – улыбнулся Иванов. – Давайте уж сначала с официальщиной закончим, а?
– Конечно, конечно, но неужели рассказать больше не о чем? Как миноносцы наши?
– Четыре, если верить газетам, вернулись в Артур, два интернировались в Чифу. А один… Ну это отдельный разговор. В Сайгоне он остался.
– В Сайгоне??? Да как его туда занесло? Что за миноносец?
– «Сердитый».
– Ай да Александр Васильевич! Всегда считал его незаурядным офицером! Но чтобы так!
– Колчак был тяжело ранен еще при прорыве. Все остальное время «Сердитым» командовал мичманец. Соймонов Василий Михайлович. И… Держитесь за кресло – утопил миной японский истребитель.
– Миной? Подбитый?
– Нет, Роберт Николаевич. Подбитый миноносец они еще при живом-здоровом Колчаке артиллерией добили. А вот уже после его ранения за «Сердитым» два японских истребителя увязались. По ним на полном ходу выстрелили минами и попали. Случайность, конечно, – уточнил свое отношение к случившемуся донельзя довольный рассказываемой историей каперанг. – Но факт! И командовал «Сердитым» самый младший из офицеров – мичман Соймонов. Я его на «Баян» забрал вместе с механиком, когда миноносец в Сайгоне из-за поломки разоружился. Очень горячий молодой человек, чуть в неприятности нас в Шанхае не втравил. Я об этом тоже в рапорте написал. Вы уж в случае чего не очень строго с ним, такие сейчас нужны – война ведь… – И, вмиг погрустнев, продолжил: – К тому же у меня на крейсере в бою его брат погиб.
– Подождите… Петя?! Господи! Ведь только в мае мы его с двадцатилетием поздравляли. Как его?
– Последним снарядом. «Отова» уже тонул. И восемь матросов с ним вместе.
Вирен молча встал с кресла, подшел к буфету и наполнил два стакана:
– Помянем раба божьего Петра, Федор Николаевич.
Выпили не закусив и десяток секунд помолчали.
– Ладно, идите к себе на крейсер. Завтра Соймонова пришлите ко мне к полудню. Лейтенант Остелецкий сломал руку во время прорыва. Отправим этого мичмана на «Пересвет».
Через час Вирен вызвал вахтенного офицера и приказал: «Передать по всем кораблям эскадры следующее…»
Еще через несколько минут сигнальщики на крейсерах и броненосцах протянули командирам кораблей довольно странный приказ адмирала: «Выяснить, кто из состава команд является по специальности гравёрами, чеканщиками, стекловарами. К 18.00 доставить этих специалистов на «Ретвизан»
Из наградных списков, полученных адмиралом Виреном
За отвагу и мужество, проявленные при прорыве порт-артурской эскадры и в последующих боях, наградить:
1. Контр-адмирала Вирена Роберта Николаевича
Орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 3-й степени и званием контр-адмирала свиты его величества.
2. Контр-адмирала Ухтомского Павла Петровича
Орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени.
3. Капитана 1-го ранга Эссена Николая Оттовича
Орденом Святого Владимира 3-й степени с мечами.
4. Капитана 1-го ранга Щенсновича Эдуарда Николаевича
Орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени.
5. Капитана 1-го ранга Успенского Ивана Петровича
Золотым оружием «За храбрость».
6. Капитана 1-го ранга Зацаренного Василия Максимовича
Золотым оружием «За храбрость».
7. Капитана 1-го ранга Иванова Федора Николаевича
Орденом Святого Владимира 3-й степени с мечами и званием флигель-адъютанта.
8. Капитана 1-го ранга Сарнавского Владимира Симоновича
Золотым оружием «За храбрость».
…
…
27. Мичмана Соймонова Василия Михайловича
Орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени и производством в чин лейтенанта.
10.10.1904. Борт «Ретвизана»
С утра Соймонов, в соответствии с полученными вчера указаниями, приготовился к визиту на флагманский броненосец. Вместе с ним в катер спустились Иванов, Попов, Подгурский и Роднин. Все, так же как и он, в треуголках и при палашах. На борту «Ретвизана» явно должно было произойти что-то очень серьезное. К тому же и с других кораблей потянулись катера в том же направлении.
В одинадцать часов на палубе «Ретвизана» выстроились около тридцати офицеров. Когда отгремел корабельный оркестр и адмирал Вирен стал зачитывать указ императора о награждениях офицеров, мысли Василия просто понеслись, обгоняя друг друга: «Не может быть! Мой первый орден! Какой? Станислав? Анна? С мечами же! Если не «клюква», конечно…»
… – Орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия четвертой степени и производством в чин лейтенанта, – прозвучал скрипучий голос адмирала.
– Иди! – подтолкнул обалдевшего мичмана… то есть уже лейтенанта, Роднин, чуть раньше получивший своего Владимира с мечами.
На ватных ногах вышел из строя Соймонов и получил во вспотевшие руки белый эмалевый крестик на черно-оранжевой ленточке. Знал бы он, что Вирен ему единственному передал настоящую награду, которую снял с одного из своих мундиров, а не скородел, сделанный из латуни за прошедшую ночь, каковые достались остальным сегодняшним кавалерам.
Из всего немалого количества награжденных только четверо получили «Георгия»: два адмирала, капитан первого ранга и… мичман, вернее теперь уже лейтенант.
– Ну, поздравляю, командир! – улыбаясь, протянул руку Роднин, когда оркестр отгремел в честь награжденных и официальная часть закончилась.
– Да ну тебя, Володь! – сквозь слезы выдохнул Василий, обнимая друга. – Да и какой я тебе командир теперь. На «Пересвет» назначили. А тебя?
– «Паллада», там у них один из механиков в лихорадке лежит. Вряд ли выживет.
– Поздравляю, господин лейтенант! – протянул Соймонову руку подошедший Эссен. – Рад получить в подчинение такого офицера. Надеюсь, что назначение на мой броненосец не вызывает у вас неприятия?
– Благодарю за поздравления, господин капитан первого ранга. А служить под вашим началом сочтет честью и удачей любой настоящий офицер. Я очень рад этому назначению.
– Ну что же, приятно слышать, – улыбнулся командир «Пересвета». – Сегодня вернетесь на «Баян», вещи соберете, а завтра к полудню жду вас на броненосце. А сейчас, господа, прошу в кают-компанию – приглашают. Надо хоть слегка отметить наши награды.
Письмо Василию Соймонову
Здравствуй, дорогой мой Василий!
Завтра идем к Добротворским, Леонид Федорович скоро уходит на своем «Олеге» к вам, на Дальний Восток, и я попрошу его передать тебе это письмо, когда вы встретитесь.
Очень редко стали приходить твои письма, но я все понимаю. Очень скучаю по тебе и не могу дождаться, когда закончится эта проклятая война. Сколько горя несет она людям! У Инны Тельской убили жениха в Маньчжурии, я не могу видеть тебя и даже просто тебе писать, а сколько еще будет смертей и разлук! Может, я пишу сумбурно, но я в самом деле очень за тебя волнуюсь теперь. Как это страшно – Сергей Ильницкий был такой веселый, сильный, искрометный… живой. А теперь его нет. Вообще нет. Я просто боюсь подумать, что может не стать тебя. Этого не может быть! Ты обязательно вернешься! Вернешься потому, что я этого хочу, потому, что я тебя жду, потому, что ты не можешь не вернуться! К тому же…
Третьего дня отец пришел со службы какой-то странный, позвал меня к себе в кабинет и говорит: «Знаешь, Ольга, смотрел я наградные списки артурской эскадры сегодня… А я ведь Соймонова твоего мямлей считал, был уверен, что карьеры не сделает… Радуйся – лейтенанта он за геройства какие-то получил, да еще и Георгиевский кавалер теперь. Меняет война людей. Молодец Василий! В общем, если живой вернется и не передумает твоей руки просить – я не возражаю».
А я всегда знала, что ты у меня самый сильный и самый смелый. Ты только перед отцом моим робким был.
Ты ведь не передумаешь, Васенька?
Обязательно возвращайся, хороший мой!
Очень жду.
Читать бесплатно другие книги:
