Дюжина печали Жданко Евграф

Час встречный

Вчера на ниву Выпал снег и не растаял, А я надеялась, что будет всё не так… Ещё мне снилось, как напуганная стая Взвилась, покинув свой насиженный пятак.

И ночь тревожна, И день светлый неспокоен, И пальцы фартук поминутно теребят, И думы горькие проходят в сердце строем И ранят бедное, и мучат, и свербят.

Мне шепчут листья, Что и путь твой бесконечен, И что последний твой разломлен каравай, А мне помочь тебе в разлуке, милый, нечем… Но я стараюсь – только ты не унывай.

Расправлю крылья, Поднимусь над миром этим, Увижу след твой в дебрях, смоченных росой, Замру от радости, забуду всё на свете И стану речкой у ноги твоей босой.

Усталой горстью Зачерпни меня, мой милый, Чтоб разлилась я по плечам и по груди. И, если вера не придаст и капли силы, Войди поглубже и уже не выходи.

(из девичьих страданий мест, где говорят по-русски)

***

То было время, когда птицы не кричали И стлался дым над помутившейся водой. То было время слов, исполненных печали, И бледных бликов, проплывавших чередой. То были годы безраздельного господства Чего-то среднего над жаждущим расти И перспективы вопиющего сиротства С досадным знанием, что некуда идти, Что нет надежды на приют в конце пути.

Сияло солнце где-то там, за облаками, Но на земле царили сумерки и тьма; Мысль тех, кто мыслил, поглощалась потолками, А кто не мыслил – обходились без ума. Играли дети в игры гибельного свойства, Вослед родителям не глядя никогда… Все были жертвами порочного устройства, Рабами робости и ложного стыда, С чьих уст не слышалось в ответ ни «нет», ни «да».

И только травы в диком поле не стеснялись Расти, плодиться и испытывать восторг; Цветы шмелям и пчёлам тихо улыбались, А те вели между собой извечный торг. И странным образом в том самом диком поле, Где жизнь, казалось бы, застыла на ветру, Одна душа с печатью мудрости и боли, Устав бороться с безысходностью в миру, Нашла прибежище в Час встречный поутру.

• • • • • • • • • •

В пространстве масса всевозможных ответвлений, Слоёв и сфер, а также страт и закутков, «Углов мышиных» и других подразделений – Всё обозначить недостанет нужных слов… Но суть проста: везде есть то, что именуют Крупицей духа внутри каждого из нас; Конгломераты их живут, сосуществуют, Друг с другом в год соприкасаются лишь раз. И миг единства их и есть тот Встречный час.

• • • • • • • • • •

Как неуютно и всё так же безысходно, Но в то же время так свободно и легко… Струится влага, холодна и чужеродна, К корням по стеблю, превращаясь в молоко. А звёзды смотрят свысока, как вновьпришедший Промокшей курицей пытается сыскать Заслон от ветра и как он, его обретший, Стремится тут же дивным соком расплескать Вокруг текущую из сердца благодать.

Был день, разодранный на мглу серее пепла, И были сумерки, как бархат на плечах; Сверкнула молния, да тут же и ослепла В гораздо более блистательных лучах; Пространство вздрогнуло спиной озябшей кошки, Раздался гул, нет – сокрушительный аккорд; Боль раскололась с треском сдавленной матрёшки И разметалась черепками, точно фьорд По берегам студёных вод по курсу Nord.

Бывало часто так в местах тех малолюдных, Где поволокой был затянут каждый взгляд Немногочисленных ростков в ложбинах скудных, Где чахло всё: и зверь, и плод, и свежесть чад… Ползучим гадам здесь не ползалось вольготно, И не скакалось лошадям во весь опор; Что б ни решалось, шло вразрез бесповоротно, Привычно ткался лет заученный узор… Но кто хотел простора, тот имел простор.

Уставших душ не иссякал поток входящий, Лишь год от года то слабел, то нарастал. В ту осень ветры дули с силой леденящей, А потому почти никто и не пристал В туманной гавани, где волны цвета грусти, Где шум прибоя исповедует печаль, Где вновьприбывший слышит шёпот в каждом хрусте Нечётких слепков стоп, где даль сменяет даль И где ноябрь похож на март или февраль.

• • • • • • • • • •

Душе той названной местечко приглянулось Среди долины между каменных холмов; Дорога пыльная там к озеру тянулась, Порой теряясь в редких зарослях дубков. И было тихо, только шорох листьев павших, От дуновения очнувшихся слегка… Да, в самый раз для в полной мере отстрадавших, Снискавших право строить замки из песка, Чьих стен зубцы способны выдержать века.

Дни – как условность! – потянулись друг за другом – Негромко, мирно, без борьбы и без молвы; Свежа, не стиснута обузданности кругом, Голубоглазая некошеной травы Вдыхала запахи и таяла от мысли, Что всё внутри неё и вне, и под и над – Живая жизнь… Пошли дожди, луга раскисли, Чумные твари устремились наугад – Кто вниз, кто вверх, ни ног не чуя, ни преград.

• • • • • • • • • •

Для нас дожди суть дискомфорт неимоверный, А для иной души они – паллиатив С наливом прелести, пусть краткий, эфемерный, Но порождающий божественный мотив, Всепроникающий, питающий и кроны, И паутину разветвлённую корней, – Мотив как символ нимба, ауры, короны, Дух обрамляющих в чреде тех самых дней, Что так условны при отчётливости всей.

• • • • • • • • • •

Вот и жила она, умытая потоком Звучащей свежести с морозным холодком, Брала из грёз места, тиснённые намёком, Куя пространство их незримым молотком, Впадала изредка в возвышенность полёта, Бежала прочь от угрызений и вины… И всё ждала, ждала, надеясь на кого-то, То ли приметы, то ли собственно весны, В виду у Господа, вдали от сатаны.

И дождалась!.. То было утро в серой дымке. Да, несомненно, было утро в бледной мгле: Стояли клёны, хохлясь, словно на отзимке, И воздух плотен был, как стылое желе; Порою капля вниз срывалась с мокрой ветки, Мгновенным шорохом царапнув тишину; На небосводе незатейливой расцветки Луч солнца изредка, нащупав слабину, Мелькал средь туч и тут же меркнул в их плену.

Как будто еле колокольчик дрогнул где-то, И хрустнул вроде бы валежник под ступнёй; Сухие стебли, в знак незримого привета, Качнулись явно над забытой колеёй… И, хоть по-прежнему земля не замечала, Что мир поблёкший безнадёжно разделён, Притоком благостного женского начала Мир этот странный был и воодушевлён, И, в чём-то главном, несомненно, обновлён.

Под узловатыми ветвями старой ивы, Где равноправны полутень и полусвет И мысли сонны и, как сон, несуетливы, Возник прозрачный, но реальный силуэт. Он постепенно, точно патока, сгустился В рельефный стан, и лик, и глаз ночной раствор, Став осязаем, грациозно опустился Туда, где жимолость цеплялась за бугор, А клёны с ивами сменял сосновый бор.