Арлекин. Скиталец. Еретик (сборник) Корнуэлл Бернард

Мессир Гийом отвел глаз от окна:

– Ты в самом деле никогда не слышал про Вексиев?

– Никогда.

– Значит, тебе повезло. – Он встал. – Это дьявольские отродья, и ты, подозреваю, один из их щенков. Я бы убил тебя, парень, и испытал бы угрызений совести не больше, чем раздавив паука. Но ты был добр к моей дочери, и я благодарен тебе за это.

Ковыляя, он ушел, оставив Томаса в полном замешательстве.

Томас потихоньку выздоравливал. В саду мессира Гийома, затененном от солнца двумя деревьями айвы, он в тревоге дожидался ежедневного вердикта доктора Мордехая о цвете, консистенции, вкусе и запахе своей мочи. Лекарь как будто не обращал внимания, что чудовищно распухшая шея Томаса приходит в норму и что пациент снова может глотать хлеб и мясо. Значение имела только моча. Доктор заявлял, что нет лучшего способа поставить диагноз.

– Моча выдает все. Если она пахнет кисло, или темная, или на вкус отдает уксусом, или мутная, значит пора принимать серьезные меры. Но чистая, светлая, сладко пахнущая моча вроде этой – самое худшее известие.

– Худшее? – обеспокоенно переспросил Томас.

– Она означает снижение оплаты врачу, милый мальчик.

Доктор пережил разграбление Кана, укрывшись в свинарнике поблизости.

– Англичане перерезали свиней, но упустили еврея. Однако они переломали все мои инструменты, разбросали все лекарства, перебили все склянки, кроме трех бутылей, и сожгли мой дом. Вот почему я вынужден жить здесь.

Он передернулся, как будто жизнь в доме мессира Гийома была невыносимой. Мордехай понюхал мочу Томаса, а потом, неуверенный в диагнозе, взял каплю на палец и, попробовав на вкус, проговорил:

– Прекрасно. К великому сожалению, прекрасно. – Он вылил содержимое бутыли на клумбу лаванды, где трудились пчелы. – Таким образом, я потерял все. И это после того, как наши власти заверили нас, что городу ничего не угрожает!

Сначала, рассказал Томасу Мордехай, командиры гарнизона решили защищать лишь окруженный стенами город и крепость. Но на стенах они нуждались в помощи горожан, а те настаивали на защите Иль-Сен-Жана, поскольку там находились все их богатства. Поэтому в последнюю минуту гарнизон потянулся через мост, что и привело к катастрофе.

– Болваны, – презрительно сказал Мордехай. – Доблестные болваны. Болваны!

Томас и Мордехай жили в доме мессира Гийома, а сам рыцарь отправился набирать новых солдат в свое поместье в Эвеке, находившееся милях в тридцати к югу от Кана.

– С раной в ноге или нет, он все равно будет сражаться дальше, – говорил Мордехай.

– А что он сделает со мной?

– Ничего, – уверенно ответил доктор. – Ты ему нравишься, несмотря на его угрозы. Ты спас Элеонору, ведь так? Он всегда любил ее. Жена не любила, а он любит.

– А что стало с его женой?

– Умерла, – ответил Мордехай. – Просто умерла.

Томас уже мог должным образом есть, и его силы быстро возвращались, так что он гулял с Элеонорой по Иль-Сен-Жану. Казалось, что по острову прокатилась чума. Более половины домов были пусты, и даже те, где кто-то жил, несли следы разорения. Отсутствовали ставни, двери были разбиты, а в лавках не торговали никакими товарами. Кое-кто из крестьян продавал с повозок бобы, горох и сыр, мальчишки предлагали только что выловленных в реке окуней, но голодные дни продолжались. Было неспокойно: выжившие боялись, что ненавистные англичане могут вернуться, и в городе все еще витал тошнотворный запах трупов из рек, на берегах которых жирели чайки, крысы и собаки.

Элеонора терпеть не могла гулять по городу, предпочитая выходить в южные предместья, в поля переспелой ржи, пшеницы и ячменя, к ручьям, где над водяными лилиями летали голубые стрекозы.

– Люблю время сбора урожая, – говорила она Томасу. – Мы обычно выходили на поля помогать крестьянам.

В этом году урожая не ожидалось. Некому было жать зерно, колосья опустошались овсянками, а за остатки дрались голуби.

– После сбора урожая обычно устраивали праздник, – задумчиво проговорила Элеонора.

– У нас тоже был праздник, – сказал Томас, – и мы обычно вешали в церкви зерновых кукол.

– Зерновых кукол?

Он сделал из соломы куколку.

– Мы вешали тринадцать над алтарем – одну для Христа и по одной для апостолов.

Он сорвал несколько васильков и протянул Элеоноре. Девушка вплела их в волосы. Волосы у нее были очень светлые, как залитое солнцем золото.

Они говорили без умолку, и однажды Томас снова спросил ее про копье; на этот раз Элеонора кивнула.

– Я соврала тебе, – сказала она, – потому что оно у него было, но его похитили.

– Кто похитил?

Она дотронулась до своего лица:

– Тот человек, который лишил его глаза.

– Вексий?

Девушка серьезно кивнула:

– Думаю, да. Но копье было не здесь, оно хранилось в Эвеке. Там его настоящий дом. Дом в Кане ему достался после женитьбы.

– Расскажи мне про Вексиев, – попросил Томас.

– Я ничего о них не знаю, – ответила Элеонора, и он ей поверил.

Они сидели у ручья, где плавала пара лебедей. В камышах охотилась на лягушек цапля. Томас как-то сказал, что уйдет из Кана искать английское войско, и его слова, похоже, запали Элеоноре в душу, поскольку она вдруг нахмурилась:

– Ты и правда уйдешь?

– Не знаю.

Ему хотелось вернуться в войско, ведь он принадлежал ему. Но он не знал ни как найти своих, ни как выжить в землях, где ненавидели англичан. К тому же ему хотелось остаться. Хотелось больше разузнать про Вексиев, а только мессир Гийом мог удовлетворить его любопытство. И день ото дня ему все больше хотелось быть рядом с Элеонорой. В ней была спокойная доброта, какой не обладала Жанетта, – доброта, заставлявшая относиться к ней с нежностью из страха, что девушку можно обидеть грубым словом или неловким прикосновением. Ему никогда не надоедало смотреть на ее бледное лицо с чуть впалыми щеками и большими глазами. Элеонора смущалась под пристальным взглядом Томаса, но не могла запретить ему рассматривать себя.

– Мессир Гийом, – сказала она, – утверждает, что я похожа на свою мать, но я плохо ее помню.

Мессир Гийом вернулся в Кан с дюжиной латников, нанятых в Северном Алансоне, и сказал, что поведет их на войну вместе с полудюжиной собственных солдат, уцелевших после падения Кана. Нога у него все еще болела, но он мог ходить без костылей и в день возвращения бесцеремонно велел Томасу отправляться вместе с ним в церковь Святого Иоанна. К ним присоединилась Элеонора, бросив работу на кухне, и мессир Гийом не остановил ее.

Люди кланялись, когда рыцарь проходил мимо, многие ждали от него подтверждений, что англичане действительно ушли.

– Они идут на Париж, – отвечал он. – Наш король поймает их там в ловушку и перебьет.

– Вы действительно так думаете? – спросил его Томас после одного из подобных заверений.

– Я молюсь об этом, – зло сказал мессир Гийом. – Ведь для этого короли и существуют, не так ли? Чтобы защищать свой народ. А видит бог, мы нуждаемся в защите. Мне говорили, что, если подняться на ту башню, – он кивнул в сторону церкви Святого Иоанна, куда они шли, – можно увидеть дым от сожженных вашим войском городов. Они проводят зачистку.

– Зачистку? – переспросила Элеонора.

Ее отец вздохнул:

– Зачистка, дитя мое, – это когда идешь по вражеской стране и сжигаешь, уничтожаешь и разрушаешь все на своем пути. Цель такого варварства – заставить противника выйти из крепостей и дать сражение, и я думаю, наш король клюнет на это.

– И английские лучники выкосят его войско, как траву, – сказал Томас.

Мессир Гийом бросил на него сердитый взгляд, но потом пожал плечами.

– Войско на марше устает. Кони начинают хромать, сапоги изнашиваются, стрелы заканчиваются. И ты еще не видел всей мощи Франции, мальчик. На каждого вашего рыцаря у нас шесть. Вы можете стрелять из луков, пока не сломаете их, но у нас все равно хватит солдат, чтобы перебить вас всех.

Он выудил из кошелька на поясе несколько монет и раздал нищим у церкви, стоявшей близ свежей братской могилы, где покоились пять сотен тел. Теперь над ней выросли одуванчики, но от могилы по-прежнему смердело. Когда англичане копали ее, то вблизи от поверхности наткнулись на источник, отчего яму вырыли неглубокую, и слой земли был слишком тонким, чтобы сдержать смрад разложения.

Зажав рукой рот, Элеонора поспешила вверх по ступеням в церковь, где в свое время лучники торговали захваченными женами и дочерьми горожан. Священники трижды изгоняли из церкви нечистую силу молитвами и святой водой, но здесь все равно царило уныние: статуи были сломаны, окна разбиты. Мессир Гийом преклонил колена перед главным алтарем, потом провел Томаса и Элеонору в боковой неф, где роспись на беленой известью стене изображала спасение святого Иоанна из котла с кипящим маслом, приготовленного ему императором Домицианом. Святой был изображен бесплотным существом, наполовину дымом, наполовину человеком, плывущим по воздуху мимо пораженно смотрящих на него римских солдат.

Мессир Гийом подошел к боковому алтарю и встал на колени у огромной черной плиты. К своему удивлению, Томас заметил, что из единственного глаза француза текут слезы.

– Я привел тебя сюда, – сказал мессир Гийом, – чтобы поведать о твоей семье.

Томас не возражал. Он не знал, что принадлежит к Вексиям, но йейл на серебряном значке предполагал, что так оно и есть.

– Под этой плитой, – сказал мессир Гийом, – покоится моя жена и двое моих детей. Мальчик и девочка. Ему было шесть лет, ей – восемь, а их матери – двадцать пять. Здешний дом принадлежал ее отцу. Он отдал мне свою дочь в качестве выкупа за захваченный мною корабль. Это было пиратство, не война, но в результате я получил хорошую жену.

Слезы полились ручьем, и он закрыл глаз. Элеонора подошла к отцу и положила руку ему на плечо. Томас ждал.

Через какое-то время мессир Гийом спросил:

– Тебе известно, почему мы пришли в Хуктон?

– Мы думали, что прилив увлек вас от Пула.

– Нет, мы приплыли в Хуктон намеренно. Мне заплатили, чтобы я причалил там, – заплатил человек, называвший себя Арлекином.

– Похоже на эллекин, – сказал Томас.

– Это то же самое, только на итальянский манер. Дьявольская душа, насмехающаяся над Богом. Он даже был похож на тебя. – Мессир Гийом перекрестился и протянул руку, чтобы провести пальцем по краю плиты. – Мы отправились в Хуктон, чтобы забрать из церкви реликвию. Ты, конечно, уже понял это?

Томас кивнул:

– Я поклялся вернуть ее.

Ему показалось, что мессир Гийом усмехнулся.

– Я счел это чушью, но в те дни и сама жизнь казалась мне глупостью. С чего бы это жалкой церкви в ничтожной английской деревне хранить драгоценную реликвию? Но Арлекин настаивал, и когда мы захватили деревню, то действительно нашли там реликвию.

– Копье святого Георгия, – сказал Томас.

– Копье святого Георгия, – согласился мессир Гийом. – Я заключил с Арлекином договор. Он заплатил мне небольшую сумму, а остальные деньги отдал на хранение монаху здешнего монастыря. Этому святоше все доверяли, он был высокообразованный, истово верующий человек, о котором говорили, что он станет святым. Но когда мы вернулись, я узнал, что брат Мартин сбежал и прихватил с собой мои деньги. И я отказался отдать Арлекину копье. «Принеси мне девятьсот ливров чистым серебром, – сказал я ему, – и копье твое». Но он не заплатил. Поэтому я оставил копье у себя и держал его в Эвеке. Проходили месяцы, об Арлекине я ничего не слышал и решил, что он забыл про копье. Но через два года, весной, Арлекин вернулся. Он пришел с латниками и захватил мое поместье. Он перерезал всех – всех до единого – и забрал копье.

Томас посмотрел на черную плиту:

– А как вы выжили?

– С трудом. – Мессир Гийом поднял свой черный камзол и показал страшный рубец на животе. – Они нанесли мне три раны – одну на голове, одну на животе и одну на ноге – и сказали, что на голове – за то, что я безмозглый дурак, на животе – за мою жадность, а на ноге – чтобы я ковылял в ад. И оставили меня умирать у трупов моей жены и детей. Но благодаря Мордехаю я выжил.

Он встал и сморщился, опершись на левую ногу.

– Я выжил, – мрачно проговорил рыцарь, – и поклялся найти человека, сотворившего это, – он указал на плиту, – чтобы послать его гнусную душу в преисподнюю. Мне понадобился год, чтобы узнать, кто он такой. Знаешь, как я это узнал? Придя в Эвек, он велел своим солдатам прикрыть щиты черной материей, но я распорол ткань мечом и увидел йейла. Потом я стал расспрашивать людей об этом странном звере. Я спрашивал в Париже и Анжу, в Бургундии и Дофине и в конце концов нашел ответ. И знаешь где? После расспросов по всей Франции я нашел его здесь, в Кане. Один здешний человек знал этот герб. Арлекин – человек из рода Вексиев. Не знаю его подлинного имени, не знаю титула, а знаю только, что дьявол – это и есть Вексий.

– Значит, копьем владеют Вексии?

– Да. И человек, убивший мою семью, убил и твоего отца. – Мессир Гийом словно устыдился на короткое мгновение. – А я убил твою мать. Во всяком случае, думаю, что убил. Она набросилась на меня, а я был зол. – Он вздохнул. – Но это не я убил твоего отца, а убив твою мать, я не совершил ничего такого, чего ты сам не делал в Бретани.

– Верно, – признал Томас. Он посмотрел в глаз мессира Гийома и не смог вызвать в душе ненависти к человеку, убившему его мать. – Значит, у нас один враг.

– И этот враг – дьявол, – сказал мессир Гийом.

Он мрачно перекрестился. А Томасу вдруг стало холодно. Он нашел своего врага, и враг этот был Люцифер.

В тот вечер Мордехай натер Томасу шею какой-то мазью.

– Шея, кажется, почти зажила, – сказал он, – и боль пройдет, хотя, возможно, иногда будет возвращаться, чтобы напоминать, как близко ты был к смерти. – Еврей вдохнул ароматы из сада. – Значит, мессир Гийом рассказал тебе про свою жену?

– Да.

– И ты оказался родственником человека, убившего ее?

– Не знаю, – ответил Томас. – Точно не знаю, но, судя по йейлу, это так.

– А мессир Гийом, вероятно, убил твою мать, а человек, убивший его жену, убил твоего отца, а сэр Саймон Джекилл пытался убить тебя. – Мордехай покачал головой. – Еженощно проливаю слезы, сожалея, что не родился христианином. А то мог бы с оружием в руках присоединиться к этому веселому занятию. – Протянув Томасу бутыль, он велел: – Давай. А кстати, что такое йейл?

– Геральдический зверь, – объяснил тот.

Лекарь фыркнул:

– Господь в Его бесконечной мудрости, создав на пятый день рыб и китов, на шестой создал наземных животных. И, посмотрев на содеянное, Он увидел, что это хорошо. Но недостаточно хорошо для герольдов, которым пришлось к Его неудовлетворительной работе добавить крылья, рога, клыки и когти. – Мордехай усмехнулся. – Это все, на что ты способен? – через минуту спросил он, принимая от Томаса бутылку с мочой.

– В настоящий момент.

– Из грецкого ореха я и то выдавлю больше сока, – проворчал еврей и зашаркал прочь.

Элеонора, видимо, следила за ним, поскольку сразу появилась из-под грушевых деревьев, что росли в конце сада, и указала в сторону ворот на реку. Томас последовал за ней на берег Орна, где они полюбовались на разгоряченную троицу мальчишек, пытавшихся пронзить щуку английской стрелой, оставшейся после захвата города.

– Ты поможешь моему отцу? – спросила Элеонора.

– Помогу?

– Ты сказал, что его враг – и твой враг.

Томас опустился на траву, и девушка села рядом.

– Не знаю, – сказал он.

Ему так до конца и не верилось во все это. Он знал, что есть копье и есть тайна его семьи, но не хотел признать, что это копье и эта тайна направляют течение его жизни.

– Значит, ты вернешься в английское войско? – тихо спросила Элеонора.

– Я хочу остаться здесь, – помолчав, ответил Томас. – Чтобы быть с тобой.

Она, наверное, знала, что он ответит что-то в этом роде, и все же покраснела и уставилась на воду, где к роящимся мошкам всплывала рыба и плескались трое мальчишек.

– У тебя, наверное, есть женщина, – осторожно предположила Элеонора.

– Была, – ответил Томас и рассказал ей о Жанетте и о том, как она встретилась с принцем Уэльским, а его бросила, даже не оглянувшись. – Я никогда ее не понимал, – признался он.

– Но любил ее? – прямо спросила Элеонора.

– Нет.

– Ты говоришь так, потому что сейчас со мной, – вздохнула она.

Томас покачал головой:

– У моего отца была книга с высказываниями святого Августина, и одно всегда вызывало у меня недоумение. – Он наморщил лоб, вспоминая латынь. – «Я не люблю, но тоскую по любви».

Элеонора скептически взглянула на него:

– Очень замысловатый способ сказать о своем одиночестве.

– Да, – согласился Томас.

– Так как же ты поступишь?

Он на минуту задумался. Его мысли были о епитимье, наложенной на него отцом Хоббом.

– Пожалуй, когда-нибудь я должен найти человека, убившего моего отца, – наконец сказал Томас.

– А что, если это дьявол? – серьезно спросила она.

– Тогда мне нужно носить на себе чеснок, – беспечно ответил Томас. – И молиться святому Гинфорту.

Элеонора посмотрела на темнеющую воду:

– Святой Августин действительно это говорил?

– «Я не люблю, но тоскую по любви»? Да, говорил.

– Я понимаю его чувства, – сказала девушка и положила голову Томасу на плечо.

Он не двинулся. Перед ним был выбор: отправиться за копьем или взять свой черный лук и вернуться в английское войско. Он действительно не знал, что делать. Но теплое тело Элеоноры так доверчиво прижалось к нему, что на мгновение, всего на мгновение, он решил остаться.

На следующее утро мессир Гийом, уже во главе полудюжины латников, взял Томаса в Аббе-оз-Омм, мужской монастырь. У ворот стояла толпа просителей, дожидаясь еды и одежды, которой не хватало и самим монахам, хотя монастырь избежал страшного разграбления, поскольку при взятии города в нем располагались король и принц Уэльский. Монахи бежали при приближении английского войска. Некоторые погибли на Иль-Сен-Жане, но большинство отправилось на юг в братский монастырь, и среди них был брат Жермен. Когда пришел мессир Гийом, монах только что вернулся из кратковременного изгнания.

Брат Жермен был древним сгорбленным старичком, хрупким человечком с белыми волосами, близорукими глазами и изящными ручками, которыми он очинял гусиные перья.

– Англичане, – заявил он, – используют эти перья для своих стрел, а мы – для Божьего слова.

Брат Жермен, как сказали Томасу, более тридцати лет отвечал за перепись рукописей в монастырском скриптории.

– Когда переписываешь книги, – объяснил монах, – открываешь для себя новые знания, хочешь того или нет. Большинство из них, конечно, совершенно бесполезны. А как поживает Мордехай? Жив?

– Жив, – ответил мессир Гийом, – и посылает тебе вот это.

Он поставил на наклонную плоскость писчего стола запечатанный воском глиняный горшок. Горшок заскользил вниз, но брат Жермен поймал его и ловко засунул в мешок.

– Мазь для суставов брата Жермена, – объяснил Томасу рыцарь.

– Мои суставы стонут, – сказал монах, – и только Мордехай может унять боль. Жаль, что он будет гореть в адском огне, но на небесах, я уверен, мне не понадобятся притирания. А это кто? – Он уставился на Томаса.

– Друг, – сказал мессир Гийом, – который принес мне вот это.

Он взял с собой лук Томаса и теперь положил его на стол и постучал по серебряной пластинке. Брат Жермен нагнулся, чтобы рассмотреть герб, и Томас услышал его удивленный возглас.

– Йейл, – сказал монах. Он отодвинул лук и сдул со стола мусор от очиненных перьев. – Этого зверя придумали герольды в прошлом веке. Тогда, конечно, в мире существовала настоящая ученость. Не то что нынче. Из Парижа ко мне приходят молодые люди, у которых головы набиты шерстью, и это не мешает им притязать на докторскую степень.

Он взял с полки обрывок пергамента, положил на стол и обмакнул перо в горшок пунцовых чернил. Потом сделал на пергаменте блестящую кляксу и с обретенной за долгую жизнь ловкостью протянул от нее разные линии. Вряд ли он сам замечал, что делает, но, к своему изумлению, Томас увидел, как на пергаменте появляются очертания йейла.

– Говорят, это зверь мифический, – сказал брат Жермен, быстрыми штрихами набрасывая клыки. – Возможно, так оно и есть. Большинство геральдических зверей, похоже, придуманы. Кто-нибудь видел единорога? – Он сделал еще одну кляксу, немного выждал и принялся за поднятые лапы зверя. – Однако есть мнение, что в Эфиопии действительно водится такой зверь. Не могу утверждать, поскольку сам не путешествовал дальше Руана и не встречал никого, кто бывал в Эфиопии, если она вообще существует. – Он нахмурился. – Однако Плиний упоминает о единороге, а значит, этот зверь был известен римлянам, хотя, видит бог, они были легковерным народом. Говорят, единорог обладает и рогами, и клыками, что кажется странным и избыточным, и обычно его описывают серебристым в желтую крапинку. Увы, наши краски украдены англичанами, но они оставили нам пунцовую, что довольно любезно с их стороны. Мне сказали, она получается из киновари. Это растение. Отец Жак, да упокоится его душа, всегда заявлял, что она растет в Святой земле, и, возможно, так оно и есть. Мне показалось, что вы хромаете, мессир Гийом?

– Какой-то английский гаденыш прострелил мне ногу, – ответил тот, – и ночами я молюсь, чтобы его душа вечно жарилась в аду.

– Вам следовало бы вознести хвалы Господу за его неточность. А зачем вы принесли мне английский лук, украшенный изображением йейла?

– Я подумал, вас это заинтересует. И, кроме того, мой молодой друг, – он коснулся плеча Томаса, – хочет узнать про Вексиев.

– Ему бы гораздо лучше забыть о них, – проворчал брат Жермен.

Он выпрямился на высоком стуле и обозрел помещение, где дюжина молодых монахов наводила порядок после пребывания в монастыре англичан. Некоторые болтали за работой, и это вызвало недовольство брата Жермена.

– Это вам не Канский рынок! – крикнул он. – Если хотите посплетничать, отправляйтесь в сортир. Жаль, что сам не могу. Вы не спросили бы Мордехая, нет ли у него средства для кишечника?

Старик сердито осмотрел зал, а потом попытался поднять прислоненный к столу лук. Мгновение он внимательно рассматривал йейла, затем поставил лук на место.

– Постоянно ходил слух, что одна ветвь семейства Вексиев переехала в Англию. И этот лук, похоже, подтверждает это.

– А кто они такие? – спросил Томас.

У брата Жермена прямой вопрос как будто вызвал раздражение, а возможно, ему было не по себе от самой темы разговора.

– Когда-то они владели Астараком, – ответил он, – графством, граничащим с Лангедоком и Аженуа. И одно это, конечно же, говорит вам все, что нужно о них знать.

– Это не говорит мне ничего, – признался Томас.

– Значит, вы получили ученую степень в Париже! – сострил старичок и захихикал. – Графы Астаракские, молодой человек, были катарами. Южную Францию заразила эта ересь, и Астарак был центром порока. – Измазанными в краске пальцами он перекрестился и процитировал: – «Тот не может иметь Бога своим отцом, кто не имеет Церковь матерью».

– Святой Киприан, – сказал Томас.

– А вы, оказывается, не из Парижа, – проговорил брат Жермен. – Катары отвергали Церковь, ища спасения в своей собственной темной душе. Что бы стало с Церковью, если бы все мы поступали так же, если бы следовали своим капризам? Если Бог в нас, значит нам не нужна никакая Церковь и Святой престол, чтобы обрести Его милость? Это учение – самая пагубная ересь, и к чему же она привела катаров? К разгульной жизни, к плотской похоти, гордыне и извращениям. Они отрицали Божественную сущность Христа!

Он снова перекрестился.

– Значит, Вексии были катарами, – напомнил старику мессир Гийом.

– Подозреваю, они были поклонниками дьявола, – возразил брат Жермен. – Но графы Астаракские определенно покровительствовали катарам, они и десятки других знатных господ. Их называли «темными владыками», и очень немногие из них были «совершенными». «Совершенные» были вождями еретиков, они воздерживались от вина, половых сношений и мяса, а из Вексиев никто не мог отказать себе в этих трех удовольствиях. Но катары допустили таких грешников в свои ряды и пообещали им райское блаженство, если перед смертью они покаются. Темным владыкам понравились такие обещания, и, когда Церковь напала на ересь, они яростно сражались. – Он покачал головой. – Это было сто лет назад! Его святейшество и король Франции разбили катаров, и Астарак пал среди последних их оплотов. Была смертельная битва, погибло бессчетное число бойцов, но ересиархи и темные господа были наконец уничтожены.

– Но некоторые спаслись, – мягко подсказал мессир Гийом.

Брат Жермен помолчал, глядя на высыхающие пунцовые чернила, после чего проговорил:

– Рассказывали, что несколько катарских предводителей действительно спаслись и сохранили свои богатства по всей Европе. Ходит даже слух, что и сама ересь еще живет, прячась в краях, где сходятся Бургундия и Италия. – Он сотворил крестное знамение. – Думаю, часть семейства Вексиев отправилась в Англию и укрылась там, поскольку именно в Англии, мессир Гийом, вы нашли копье святого Георгия. Вексий… – задумчиво произнес он. – Это слово, несомненно, происходит от латинского vexillaire – «знаменосец», и говорят, что первые Вексии нашли это копье во времена Крестовых походов, а потом носили его как знамя. В стародавние дни оно, несомненно, было символом власти. А я… я скептически отношусь к таким реликвиям. Настоятель уверяет меня, что видел три крайние плоти младенца Иисуса, и даже я, считающий Его благословенным выше всякой меры, сомневаюсь, что Он был одарен настолько щедро. Но я задал настоятелю несколько вопросов об этом копье. С ним связана одна легенда. Говорят, что человека, идущего в битву с этим копьем, нельзя победить. Конечно, это всего лишь легенда, но вера в такие нелепицы воодушевляет невежд, а мало кто сыщется невежественнее солдат. Впрочем, больше всего меня беспокоит их цель.

– Чья цель? – спросил Томас.

– Рассказывают, – продолжил брат Жермен, пропустив вопрос мимо ушей, – что перед падением последней крепости еретиков оставшиеся в живых темные владыки дали клятву. Они понимали, что война проиграна, что их оплот неминуемо падет, а инквизиция и сила Божья уничтожат их, и потому поклялись вечно мстить своим врагам. Они поклялись, что когда-нибудь уничтожат французский трон и святую Мать-Церковь и, чтобы сделать это, воспользуются могуществом святейших реликвий.

– Копьем святого Георгия? – спросил Томас.

– И им тоже, – кивнул брат Жермен.

– Тоже? – озадаченно повторил мессир Гийом.

Брат Жермен макнул перо в чернила, сделал на пергаменте еще одну блестящую кляксу и искусно закончил копию значка на луке Томаса.

– Йейла я видел и раньше, – сказал он, – но на принесенном вами значке он не совсем такой. Зверь держит чашу. Не простую чашу, мессир Гийом. Вы правы, лук заинтересовал меня, даже напугал, поскольку зверь держит чашу Грааля. В Генуэзском соборе есть кусок зеленого стекла, который якобы был чашей Грааля, но сомневаюсь, что наш любимый Господь пил из такой штуковины. Нет, настоящая чаша Грааля существует, и владеющий ею обладает могуществом, какого нет ни у кого на земле. – Он положил перо. – Боюсь, мессир Гийом, темные владыки хотят свершить месть. Они собирают силы. Но по-прежнему прячутся, а Церковь еще не замечает их. И не заметит, пока опасность не станет явной. Но тогда уже будет поздно. – Брат Жермен склонил голову, так что Томас видел лишь розовую лысину среди седых волос. – Все это предсказано, – сказал монах, – все это есть в книгах.

– В каких книгах? – спросил мессир Гийом.

Брат Жермен пробормотал что-то на латыни.

Мессир Гийом вопрошающе посмотрел на Томаса.

– И король с юга станет могучим, – неохотно перевел тот, – но один из его принцев будет сильнее его.

– Катары живут на юге, – сказал брат Жермен, – и пророк Даниил все это предвидел. – Он поднял перепачканные чернилами руки. – Грядет ужасное сражение, поскольку ставкой будет душа мира, и в ход пойдет любое оружие, даже женщины.

Он вновь забормотал на латыни.

– Дочь южного короля, – перевел Томас, – придет к королю северному и заключит с ним договор.

Брат Жермен уловил недовольство в его голосе.

– Вы не верите? – прошипел он. – А зачем, вы думаете, мы скрываем рукописи от невежд? Там содержатся всевозможные пророчества, молодой человек, и все они даны нам непосредственно Богом, но подобные знания темны для неучей. От слишком многих знаний люди сходят с ума. – Он перекрестился. – Благодарю Бога, что скоро умру и буду блаженствовать на небе, глядя, как вы бьетесь во тьме.

Томас стоял у окна и смотрел, как послушники разгружают два воза с зерном. Латники мессира Гийома на галерее играли в кости. «Вот это реальность, – подумал он, – а не какое-то бормотание пророков». Отец всегда предостерегал его насчет пророчеств. Они вредят разуму человека, говорил он. Не оттого ли и его ум сбился с пути?

– Копье, – сказал Томас, стараясь держаться фактов, а не фантазий, – было похищено из Англии семейством Вексиев. Мой отец был одним из них, но он отпал от семьи, украл у них копье и спрятал в церкви. Там его убили, и, умирая, он сказал мне, что это сделал сын его брата, мой двоюродный брат, называющий себя Арлекином. – Он повернулся к монаху. – Мой отец был Вексий, но он не был еретиком. Да, он был грешник, но боролся со своим грехом, он ненавидел своего отца и был верным сыном Церкви.

– Он был священником, – пояснил монаху мессир Гийом.

– И вы его сын? – неодобрительным тоном спросил брат Жермен.

Другие монахи бросили уборку и жадно слушали.

– Я сын священника, – сказал Томас, – и добрый христианин.

– И вот семейство разузнало, где спрятано копье, – подхватил рассказ мессир Гийом, – и наняло меня, чтобы его вернуть. Но забыло мне заплатить.

Брат Жермен как будто не слышал. Он смотрел на Томаса.

– Вы англичанин?

– Это мой лук, – признался тот.

– Значит, вы Вексий?

Томас пожал плечами:

– Похоже что так.

– Значит, вы один из темных владык, – сказал брат Жермен.

Томас покачал головой и твердо проговорил:

– Я христианин.

– Значит, на вас лежит возложенная Богом обязанность, – с удивительной силой произнес маленький человечек, – закончить дело, недоделанное сто лет назад. Убей их всех! Убей их! И убей женщину! Ты слышишь меня, мальчик? Убей дочь южного короля, прежде чем она соблазнит Францию ересью и пороком.

– Если даже мы сможем разыскать Вексиев, – с сомнением проговорил мессир Гийом, и Томас отметил слово «мы», – они не покажут нам свой герб. И сомневаюсь, что они носят фамилию Вексий. Они скрываются.

– Но теперь у них есть копье, – сказал брат Жермен, – и они воспользуются им для первого своего отмщения. Они уничтожат Францию и в последующем хаосе нападут на Церковь. – Он застонал словно от физической боли. – Вы должны отнять у них силу, а их сила – это чаша Грааля.

Значит, подумал Томас, нужно спасти не только копье. К наказу отца Хобба добавился весь христианский мир. Он едва удержался от горького смеха. Учение катаров умерло сто лет назад, оно подверглось бичеванию, и его выпололи, как сорняки с поля! Темные владыки, дочери королей и принцы тьмы были измышлениями трубадуров, а не делом лучников. Но, взглянув на мессира Гийома, он увидел, что француз не смеется. Рыцарь смотрел на распятие на стене библиотеки и возносил молчаливую молитву. «Помоги мне, Боже, – подумал Томас, – помоги мне, Боже, но меня просят совершить то, что не удалось всем рыцарям Круглого стола короля Артура: найти святой Грааль».

Филипп Валуа, король Франции, приказал всем французам, способным носить оружие, собраться в Руане. Были направлены требования к вассалам и призывы к союзникам. Он ожидал, что стены Кана задержат англичан на несколько недель, но город пал через день, и спасшиеся от побоища в панике разбежались по Северной Франции, рассказывая ужасные истории про вырвавшихся на волю бесов.

Руан, раскинувшийся в широкой излучине Сены, заполонили солдаты. На галерах приплыли тысячи генуэзских арбалетчиков, они пристали к берегу, и их толпы забили местные таверны. Из Анжу и Пикардии, Алансона и Шампани, Мена, Турени и Берри прибывали рыцари и латники. Каждая кузница стала оружейной, каждый дом – казармой, а каждая таверна – борделем. Приходило все больше и больше народу. Вскоре город уже не мог вмещать воинов. Тогда на полях к югу от Руана появились шатры. Через мост с севера катили возы с сеном и только что убранным зерном. Англичане взяли Эврё, или это был Берне? В Лизье видели дым, а через Бротонский лес шло множество лучников. Одной монахине в Лувье приснился сон, в котором змей убил святого Георгия. Король Филипп велел доставить женщину в Руан. У нее оказалась заячья губа, горб, и она заикалась. Когда монашку представили королю, она не смогла рассказать свой сон, не говоря уж о том, чтобы поведать его величеству Божью стратегию. Несчастная лишь тряслась и плакала, и рассерженный король прогнал ее. Позже он получил утешение от епископского астролога, который сказал, что Марс сейчас восходит и это говорит о неизбежной победе.