Опыты жизни. Психологические эссе Кирьянова Анна

О правителях

Страшно, наверное, было жить при правлении Хуанны Безумной. Или вот – Филиппа Одержимого. Карл Жестокий и Иван Грозный тоже внушают тревогу. Николай Кровавый тоже звучит неприятно. А мне нравится испанский король Филипп Добросовестный. Его так за добросовестность прозвали. Присущую всем олигофренам. И это ничего, что он был олигофрен. Зато никого не мучил и ничего плохого не делал лично. Гранды – те да, воровали, грабили народ, бесчинствовали… А Филипп как начнет с утра одеваться – так до вечера добросовестно одевается. Аккуратно, размеренно. Или указ добросовестно по складам читает и печатными буквами подписывает. Неделю. Цветочек нарисует в углу… Милый человек. И скончался мирно. В кресле. Задохнулся от дыма из камина. Пока искали гранда, который отвечал за то, как кресло передвигать

Когда тяжело на душе

и кажется, что энергия куда-то делась; и интуиция может обмануть, и психологические способности иссякли, и все горести пациентов обрушились на меня, и злые люди пишут и говорят всякие гадости, я не начинаю работать с чакрами или делать какие-нибудь упражнения. На голове стоять или твердить заклинания. Я вспоминаю о радостном и веселом. О тех, кто меня любит. И понимает. О детях. Дети безошибочно чувствуют душу человека. Их трудно обмануть. Можно, конечно, заманить конфетами или обещаниями. Как всех нас. Но в основном они все чувствуют и понимают. Что еще раз доказывает, что душа – она врожденная, мы с ней приходим и уходим. И души всегда узнают друг друга. Как один маленький мальчик в кафе-мороженом. Он там справлял свой день рождения; наверное, третий. Родители его привели, а с ним – двух таких же крошечных мальчиков. Колпачки такие на них надели. На столик пирожное поставили, мороженое. Большие стаканы с колой. И мальчик довольно скучливо сидел и глядел на других мальчиков. А они – на него. Вообще никакого веселья и очень натянутая атмосфера. Как у нас, у взрослых. И вот мальчик посмотрел на меня. Улыбнулся. Робко сначала, а потом залихватски. Начал хлопать ладошками по столу. Сильнее и сильнее. Так, что кола стала выливаться. Колпачок на ухо сдвинул. Захохотал. От меня просто глаз не отрывает. Разошелся не на шутку. И, глядя на меня, схватил другого мальчика за грудки и отвесил ему такую шутливую, но ощутимую оплеуху. Тут родители закричали, вмешались, я тихонько ретировалась. Но на прощанье мальчику помахала… Другая девочка на курорте вообще еще разговаривать не умела. И родители ее были турки. Но при виде меня этот младенец срывал с себя кружевной чепчик и махал им, зажав в кулачке. Это был привет ангелов звездам, как писал Гюго. А недавно одна женщина пришла на прием и привела с собой маленького сына. Его оставить не с кем было. И он тихонько сидел на стульчике, воспитанно молчал и слушал, как я страстно и уверенно настраивала женщину на победу в борьбе с врагами. Включив всю свою силу, энергию и волю. И в конце приема мальчик мне задал вопрос. Который, признаюсь, поставил меня в тупик, хотя и польстил. Он с восхищением спросил: «Тетя, вы можете переплыть ВИЗовский пруд?». И даже сейчас я об этом вспомнила и силы появились. И настроение поднялось. И думаю, если буду тренироваться и верить в себя, может, и смогу пруд переплыть. И дальше успешно работать и помогать людям.

О разочарованиях

В глубине души у всех живет такой наивный, ожидающий чуда ребенок. Даже у известных психологов и писателей, которые ко всему скептически относятся. К письмам на электронную почту, в которых сообщается об огромном наследстве. К рассказам людей о своих добродетелях. К обещаниям баснословных скидок. Но у каждого есть свое слабое место, которое можно задеть – и мы поверим. И страшно обрадуемся. Хотя бы на секундочку. А потом будем себя корить за доверчивость… Мне сегодня позвонили и говорят:

– Здравствуйте, Анна Валентиновна. Приглашаем вас на конкурс красоты, который состоится в начале июня там-то и там-то. Просим сообщить, свободны ли вы в эти дни.

Я залепетала, что мне сорок четыре года. Рост небольшой. Борюсь с весом. Кроме того, ношу очки, без них ничего не вижу.

А мне отвечают: ничего, мол. Пустяки какие. Главное – очки не забудьте, потому что как же вы будете судить в жюри без очков-то!

Не успела я устыдиться, второй звонок. Из Москвы, радио «Шансон». Говорят, что почитали мои тексты, восхитились и хотят меня позвать на передачу. И вообще тесно сотрудничать. И наивный ребенок в моей душе моментально вообразил, как я в таком котелке, с розой в петлице, выступаю на сцене с песней на свои стихи. Надо, думаю, что-нибудь блатное написать. Залихватское такое, за душу берущее… А собеседник внятно поясняет, что мне предстоит выступить в передаче про психопатов и с точки зрения науки пояснить их злобное поведение… И вроде, все верно. Правильно. Мне сорок четыре года. Я известный психолог. Писатель. Философ. В очках, небольшого роста. Меня с уважением зовут на разные мероприятия. Все, как положено. Только грустно стало как-то на душе. Там, где и живет у всех нас этот наивный ребенок.

О вредных привычках

Употреблять алкоголь и курить очень вредно. Фрейд выкуривал по 50 сигар в день, Есенин был алкоголиком, да еще и много курил впридачу, так, что зубы чернели – его друзья звали «чернозубым ангелом». Курили Цветаева и Ахматова. Сталин курил, пока врачи не запретили. Композитор Мусоргский умер от белой горячки. И курил. В общем, многие великие люди имели вредные привычки. Переживали по этому поводу, боролись, как могли. Фрейд бросал курить постоянно, но удержаться не мог, даже когда заболел раком. А вот Гитлер не пил. Даже кофе и чай. Не кушал мясо. Бульон называл «трупным чаем». А с курением боролся просто беспощадно. Запретил курить Еве Браун – иначе, говорит, немедленно тебя брошу! На дверях бункера, в котором покончил с собой, повесил табличку: «Не курить!». Даже Геринга заставлял бросить курить, угрожая не поставить ему памятник. И отказался публиковать фотографию Сталина с папиросой, потому что это, мол, унижает монументальный образ вождя и пропагандирует курение.

Еще в детстве мой папа, известный нарколог, рассказал мне маленькую историю. Екатерине Второй представили одного вельможу, и все расхваливали его: он, мол, не пьет и табаку не курит, ведет трезвый образ жизни! На что Екатерина Вторая ответила так: «Трезвость – еще не добродетель, а лишь отсутствие порока».

О разрушителях мечты

Я однажды была в зоопарке. С ребенком ходила. И мы стояли и смотрели на львов. Как и положено в зоопарке. И к нам подошел мальчик. Такой уже большой мальчик, можно сказать, подросток. В нелепом пальто, в лыжной старой шапочке и в разбитых ботах. Его нельзя было назвать красавцем, этого мальчика. И это мягко сказано. И с дикцией у него были проблемы, так что я едва поняла, что он хочет сказать. Мальчик показал пальцем на льва и веско заявил: «Это мой лев. Это Король Лев. Симба его зовут». Мальчик рассказал, что его лев любит его. Ждет. И слушается всех приказаний. Но мальчик не будет делать приказаний, чтобы, например, Симба прыгнул. Потому что Симба устал, и надо иметь совесть. Но потом Симба отдохнет, мальчик вот этак вот щелкнет пальцами (он показал), и Симба прыгнет. И будет кувыркаться и танцевать. Но пока нельзя, надо отдохнуть Симбе. С большим воодушевлением и очень эмоционально мальчик рассказывал о своем льве. О том, как сильно лев его любит и ждет. И тут появился то ли сторож, то ли дворник. В грязной телогрейке, с метлой и запахом перегара, конечно. Он замахнулся на мальчика метлой и закричал: «Опять ты здесь, дебил проклятый! Опять возле львов отираешься! Опять без билета пролез!». И владелец Симбы побледнел и хотел убежать, хромая. Я, конечно, заступилась, и дала деньги – сколько стоил билет. И сторож ушел, ворча и обзываясь. А мы еще долго стояли у клетки с Симбой, обсуждая его привычки и взаимоотношения с мальчиком. И мальчик твердо пообещал, что в следующий раз Симба обязательно станцует специальный танец, которому научил его мальчик. Специально для меня и ребенка. И мальчик был счастлив, и я тоже. Да и лев, судя по всему, неплохо себя чувствовал. А я иногда читаю некоторые комментарии и сообщения по поводу того, что здесь пишу. Что, мол, за рождественские истории с хорошим концом! Что, мол, за сентиментальные мечтания! В жизни так не бывает! И вспоминаю сторожа. Или дворника. Не слушайте тех, кто не верит в хорошее. Уходите от тех, кто запрещает мечтать и радоваться, кто все время говорит: «У тебя ничего не получится!». И знаете, все, что я здесь пишу – святая правда. И, к сожалению, не все истории кончаются хорошо и отлично. Но мечты сбываются. Добро побеждает зло. А злому сторожу в конце концов просто можно дать немножко денег. Может, это сделает его добрее…

О потерянной любви

Настоящая любовь не имеет никакого отношения ни к возрасту, ни к полу. Ни к физиологии вообще. Она просто есть – и все. Это я давно поняла. Это такое невероятное чувство притяжения, понимания, радости от присутствия человека, что ни с чем даже сравнить нельзя. Просто – восторг и радость души, когда даже мурашки по коже. И это хорошо понимают дети, которые далеки и от возраста, и от физиологии. Они просто любят восторженно – и все. И меня так любил один мальчик семи лет, Сережа. Просто безумно. И я его тоже любила, конечно. Он бежал по двору и бросался мне в объятия. И повисал на шее, и крепко обнимал. И глаза у него так и сияли. От любви. Но, поскольку я уже была подростком, страстные чувства этого мальчика вызывали смех у других детей. Все потешались. Наверное, со стороны это нелепо выглядело, когда маленький мальчик виснет на шее у почти взрослой девушки. И я при встрече как-то стала его осторожно отодвигать. И ласково здороваться, но уже без объятий. И он, как все истинно любящие, все понял. И, конечно, продолжал ко мне подбегать, но уже не так пылко. А вполне сдержанно. В такой, знаете, шапке с мысиком на лбу, вроде конькобежной. И варежки на резинках болтались. А потом он упал на катке, повредил ножку коньками и умер от заражения крови. И больше уж никто не подбегал ко мне, визжа от невероятной любви и радости. За последние тридцать лет. И совершенно душу переворачивает мне стихотворение Некрасова, который был великий лирик. «Еду ли ночью по улице темной, бури заслушаюсь в пасмурный день – друг беззащитный, больной и бездомный, – вновь предо мной проплывет твоя тень»… И я поэтому очень не люблю, когда меня обнимают чужие люди. Просто есть с чем сравнивать. А своих я сразу узнаю. Какими бы удивительными и странными они ни были. В них есть что-то такое, сережино, искреннее. И я их тоже всегда обнимаю.

О бедности

В биографиях великих писателей часто пишут о нищете и бедности гениев. О трудных, так сказать, бытовых условиях. И мне в детстве было очень жалко этих бедных писателей. Но потом я стала вдумчиво читать. И сочувствия поубавилось. Достоевский в Швейцарии дошел до настоящей нищеты. Он в рулетку играл. И проиграл все деньги. Дьявольски не везло. И он стал таким бедным, что вынужден был отказаться от кухарки. И заложить семейные драгоценности. Хорошо, что мне не грозит такая нищета. Кухарки никогда не было. Семейных драгоценностей тоже. Марина Цветаева в Париже жила в бедности. Даже в нищете. Каждое лето на четыре месяца надо было ехать на море. А денег не хватало. Добрые люди помогали, чем могли. Саломея Адронникова-Гальперн отдавала треть своего жалованья. И некоторые другие так поступали. Но делали это не очень регулярно. Что отражалось на семье поэтессы. За стихи платили очень мало. Муж не работал. Потом уже стал работать. На НКВД. Бедность довела. И очень трудно было платить за трехкомнатную квартиру в центре Парижа с ванной и двумя комнатами для прислуги. Хорошо, что у меня двухкомнатная на Эльмаше… И бедность до того дошла, что в центре комнаты стоял мусорный ящик. И прыгали блохи. Как результат мучительной бедности. И багаж этой нищей поэтической семьи, который они привезли в Советский Союз, вернувшись обратно, не входил в комнату. Если собрать все мои вещи, не считая мебели, выйдет три чемодана. Примерно. Мусорный ящик, наверное, занимал много места… А Эдгар По был беднее всех. Он от бедности, как пишет биограф, пил неразбавленный джин. Я всегда полагала, что от бедности старушки продают ненужную утварь и жалкие герани. И плохо кушают. И роются, извините, в мусорных ящиках. Которые у по-настоящему бедных поэтов гордо стоят посреди комнаты. В Париже.

О мужских решительных поступках

От мужчин всегда ждут решительных поступков. Масса конфликтов происходит из-за того, что мужчина не принимает решения. Не совершает мужского поступка. Уклоняется от ответственности. Это всегда раздражает женщину и вызывает чувство обиды. поэтому я сегодня вам расскажу о решительном поступке трех свирепых и смелых горцев, черкесов по национальности. Это были два брата и один их друг. Даже имена их уже намекали на свирепость и смелость. Их звали Амир, Фарух и Джафар. Я вылечила их маму, которая к ним приезжала. И в знак глубокого уважения и признательности эти черкесы пригласили меня на праздник в мою, так сказать, честь. Они на Вторчермете дом снимали, где и жили со своими женами и детьми. И я поехала, потому что тоже решила проявить уважение. Да и, честно сказать, много читала об обидчивости свирепых горцев и кровной мести… И праздник начался и проходил вполне хорошо и пышно. Кроме того, Амир, Фарух и Джафар решили в мою честь зарезать барашка. Так полагается из уважения. Дикий и жестокий обычай. Они привели барашка. Принялись очень решительно расхаживать вокруг него с ножиком. Говорить между собой на своем языке. Сверкать черными глазами. Готовиться к убийству. Я лепетала, что не надо никого резать. Но суровые и жестокие горцы не слушали меня. Они между собой спорили и даже принялись ругаться и, видимо, говорить друг другу разные обидности. Страшные, дикие люди. С ножиком. Они ругались очень долго и, наконец, пришли к согласию. Ко мне очень решительно подошел Джафар. Протянул ножик. И заявил: «Аня у нас – девушка-джигит. Пусть Аня и режет барашка». И видно было, что все трое испытывают глубокое облегчение. Никто из них не хотел резать бедного барашка. И они нашли отличный выход – свалили все на меня. И ножик дали… В итоге барашка мне подарили и даже привезли его ко мне домой. Где этот барашек пробыл почти сутки и чуть с ума меня не свел. Потом друзья на машине его в деревню отвезли и подарили местным жителям. А ковер выбросить пришлось. А ножик на память остался. Чтобы я не забывала о важном уроке. И тогда, двадцать лет назад, я все поняла о мужской решительности. Почему они решение принять не могут и на девушек-джигитов сваливают. Им просто жалко барашка. Даже таким вот свирепым горцам…

Об отличных оценках

Моя бабушка была учительницей русского языка. А во время войны она служила в военной контрразведке. И поэтому тетради учеников проверяла очень строго. Сурово, я бы сказала. Вечером сядет перед горой тетрадей и проверяет. И ставит очень строго оценки. То «кол», то «двойку», то «тройку». А я маленькая играла рядом. И внимательно слушала бабушку, которая мне разъясняла, какие ошибки делают ученики из-за неграмотности и невнимательности. Поэтому я уже в четыре года была довольно грамотной. Но еще я была очень жалостливой и доброй. И я прямо всю ночь не могла уснуть, представляя, как ученики получают свои тетрадки, а там – «колы» да «двойки»… Я все думала, как они заплачут. Огорчатся. Может, даже заболеют от горя. И я тихонечко ленинградской белой ночью встала и взяла бабушкину ручку красную. И терпеливо во всех тетрадках вывела цифру «5». Довольно кривобокую, но вполне ясную. А плохие оценки зачеркнула. Потому что не надо никого огорчать. Ребята старались, писали письменными буквами. Которые я еще не умела даже читать. Пусть им за это будет «пятерка». Пусть улыбаются и еще лучше учатся. Вот такой мелкий случай из моей жизни. И я думаю, что невидимые ангелы тоже очень добрые. Как некоторые дети. И, может, они тоже тихонечко смотрят, что мы написали. Что сделали. Как старались. И в последний момент они тоже могут перечеркнуть плохие оценки, которые нам суровая жизнь выставила, и поставить «отлично». За старание. И чтобы мы не огорчались…

О нашем университете

Я только что приехала в Башкирию. Ехать долго, почти четыреста километров. Я по дороге устала и попросила мужа остановиться у придорожного кафе. Возле харчевни, как раньше говорили. Чтобы кофе выпить. Или что там подают вместо кофе. Сладкое и горячее. Я на все была согласна, так сильно устала. Хотя, конечно, страшновато было. Опасаюсь я придорожных деревенских кафе. Зашла, попросила кофе. Два местных жителя громко кушают суп и на своем языке разговаривают. С женщиной средних лет, которая принимает заказы и всем остальным занимается. Мы сели за столик и стали кофе пить. И еще заказали два эчпочмака – это такие треугольные пирожки. И стали ждать. Довольно уютно, чисто, беленькие занавески на окнах. За окнами свиноферма, лес, поля, домики. Башкирская деревня. Непонятный мне пока язык. Эчпочмаки… И женщина поглядела на меня острым вглядом и говорит: привет, мол, философскому факультету! Да здравствует альма-матер, наш Уральский университет! Как поживает профессор такой-то и декан такой-то? Сдала ли ты, Аня, тогда кандидатский минимум? Защитилась ли? Что новое написала? И так интеллигентно и важно меня расспрашивает, что местные жители тоже заинтересовались. Хотя к университету не имели никакого отношения. Они трактористы. Но тоже интересуются философией. Они здесь каждый день обедают и ведут интересные беседы. С Гульнарой, которая училась на историческом и экономическом. И меня помнит. Мы хорошо побеседовали о философии, психологии и трудностях бизнеса. И непростой работе тракториста. Гульнара мне с собой эчпочмаков положила. По студенческим правилам. Угощение. И я поехала дальше в хорошем настроении. Проезжая другие придорожные харчевни. «Алтын балык», «Юлай», «у Рамазана»… А у Гульнары кафе называется интеллигентно и просто: «Париж». Кстати, рекомендую.

Воспоминания о прошлом

Однажды на телекомпании, где я работала, устроили вечеринку. И пригласили рекламодателей, которые приносили доход. Чтобы сделать им приятное и укрепить сотрудничество. Я не люблю вечеринки. И вынужденное общение – особенно. Недаром считается, что в тюрьме люди больше страдают не от лишения свободы, а от вынужденного общения с сокамерниками. И я тихо сидела в уголке и размышляла. Особенно меня раздражала такая крупная высокая женщина, которая громко кричала и хохотала, простите, как гиена, собственным шуткам. И выражалась. И была разряжена, как трансвестит… И ко мне обращалась на «ты», рассказывая о своих проблемах» с мужиками». Я пошла одеваться в гардероб, а она – за мной. Кричит, шумит, задает личные вопросы… Я раздражилась донельзя, но терплю. Приличия соблюдаю. И вдруг эта вульгарная тетка пристально смотрит на меня и спрашивает: «А у тебя, случайно, не было в детстве собачки Белочки?». А у меня была собачка Белочка. Когда я еще маленькой девочкой жила у родственников в чужой семье. И была не очень счастливой маленькой девочкой. И пелена упала с моих глаз; вот все встало на свои места. Я узнала девочку Люсю, с которой гуляла во дворе, вместе с собачкой Белочкой. И Люся была сирота и жила с дедушкой. И мы с Люсей прятали собак дворовых от собачников, которые на специальной машине ездили по дворам с крюками и веревками. А мы прятали щенков внутрь деревянной горки и кормили их. И вместе побили мальчишку-садиста, который мучил котенка. И Люся была такой бледной и худенькой девочкой с косичками. Как и я. И мы узнали друг друга и даже прослезились. И Люся перестала орать и выражаться, и мы тихо и нежно поговорили обо всем. И я вспомнила слова Платона о том, что любовь и дружба – это просто узнавание тех людей, которых мы знали еще до рождения. Мы их просто узнаем, вспоминаем и начинаем любить с такой же силой и нежностью, как прежде. Хотя сами не знаем, почему. Самое трудное – это узнать, вспомнить. Увидеть сердцем…

О бездарности

Император Нерон был страшным человеком. Его кровавые злодеяния просто ужасны. Мучил и убивал людей, предавался разврату, наслаждался чужими страданиями, отбирал имущество… До самоубийства доводил. Даже Рим поджег. И все как-то сходило ему с рук. Как многим кровавым тиранам. И свергли его из-за сущей ерунды. Нерон повадился петь и танцевать в театре. Пел и танцевал он бездарно. Плохо. Зрителей насильно удерживал и принуждал аплодировать. И вот этот пустяк вывел людей из себя. Народ и сенаторы возроптали и свергли Нерона. И в летописях описываются его чудовищные преступления. Но даже великие историки все время сбиваются на упоминание о бездарных песнях и стихах тирана. Понятно становится, как он всех достал и разгневал именно своим так называемым творчеством. И, сидя в театре или на поэтическом вечере, иногда чувствуешь такую же неловкость и злость, как зрители на концертах тирана. Мне лично становится невыносимо стыдно, как будто я сама выступаю на сцене с бездарными виршами или танцами. Просто не знаешь, куда глаза девать. Телевизор сразу переключаешь, когда бездарные актеры играют в бездарном фильме. Потому что очень стыдно за них. Или вот один писатель хорошо написал о выступлении психолога: «Как тяжело, как стыдно слушать, как он говорит, словно лопатой скребет по асфальту…». Чехову вообще физически плохо становилось, когда приехавшие к нему литераторы читали свои пьесы и рассказы. Он деликатный был человек. Может быть, оттого и скончался рано. И странно, что так на нас действуют неопасные и вполне обычные вещи. Ну, играет человек плохо. Ну, написал галиматью. Ну, читает вслух или публикует. Ну, потерпи, послушай, похлопай. Ведь ничего плохого он не делает. Никого не убивает, не мучает… В том-то и дело, что мучает. Как вот пенопластом водят по стеклу и звук такой невыносимый получается. И становится тошнотворно плохо. И начинаешь понимать, почему в Риме и Древней Иудее предусматривались физические наказания для бездарных актеров. Наказывают же бездарных врачей. Полководцев. Строителей. Потому что они причиняют вред. Мне большой вред нанесли строчки одного поэта: «Следы остались на дороге: здесь пробежали чьи-то ноги». Меня буквально преследуют теперь эти страшные, отдельно от туловища бегущие ноги. А слушать пришлось. Как-никак литературный вечер. И даже пришлось аплодировать, как Нерону. И хочется мне повторить слова Аверченко, которые он сказал молодому писателю: «Вы милый, добрый человек! У вас вся жизнь впереди! Пожалуйста, не пишите!»… А бездарным актерам и поэтам пусть попадется такой же бездарный психолог. Который говорит, как лопатой скребет по асфальту…

О комплексе спасителя

В последнее время читаю советы психологов. Раньше в основном так американские коллеги рассуждали. А теперь и наши соотечественники принялись внушать: не надо ничем жертвовать. Если вам захочется помочь человеку пьющему, больному, несчастному – это вы сами больной. Психически. Это у вас комплекс спасителя. Или – спасительницы. Надо в любых отношениях в первую очередь заботиться о своих интересах. Чтобы вам лично было хорошо и удобно. Сразу, так сказать, определить границы в отношениях с мужчиной, например. Это – мое. А это – твое. Это – мои проблемы. А это – твои. И, если что не так, отношения следует рвать. А лучше всего – и не начинать их вовсе. А то вдруг человек окажется недостойный. Или пить примется. Или заболеет. И, конечно, помешает вам жить. Делать карьеру. Деньги придется тратить, усилия прилагать. Вот зачем вам это надо? Живите для себя. Разумный эгоизм. В 19 веке доктора Гааза, который даром лечил тех, кто сидел в тюрьме, вымаливал для них прощение у властей, на каторгу провожал и делился деньгами, называли святым доктором Гаазом. А нынче психиатры пишут, что он страдал мазохизмом и комплексом спасителя. И, если женщина спасла алкоголика или наркомана, как жена Булгакова, если вышла замуж за инвалида или бедняка – она попросту ненормальная. С комплексом спасительницы. Надо было поискать нормального, обеспеченного человека. А калеку немедленно бросить. И жить для себя. Делать карьеру, вкусно кушать, сладко спать и заниматься духовным развитием. Посещать тренинги и другие интересные мероприятия для духовного роста. И мне вспомнились показания одного юноши из уголовного дела столетней давности. Была такая секта – скопцы. Они добровольно лишали себя, извините, органов воспроизводства. Из высоких духовных соображений. И один скопец, одинокий богатый человек, начал заманивать юношу в эту секту. Предлагая отрезать некоторые части тела. И привел паренька в подвал. И показал ему полный сундучок золотых монет. Видишь, говорит, как я богат! Сколько у меня золота скоплено! А все потому, что у меня нет жены-транжиры. Детей-спиногрызов. Я один. И все тебе оставлю. Да и ты немало скопишь, если последуешь моему вдохновляющему примеру. Юноша в ужасе убежал и дал показания в полицейском участке. И я бы убежала. И даже показания бы дала. Потому что любовь и совместная жизнь невозможны без жертв и спасения. И никакой сундучок с золотыми монетами не заменит милосердия и сострадания. А комплекс спасителя – мне нравится это название. Потому что я знаю, кого Спасителем называли.

О славе и Пушкине

В Екатеринбурге меня многие знают. А в Санкт-Петербурге – немногие. Но и там я стала знаменитостью однажды. Среди китайцев. Мы с ними ждали «Метеор», чтобы плыть в Петергоф. И я с одной китайской туристкой разговорилась. По-английски. Милая такая китайская женщина. И я ей рассказала, что мой дедушка воевал на финской, на Отечественной, а потом – в Китае. Сбил десять американских самолетов. И Мао Дзе Дун подарил ему на личной аудиенции свой портрет. Дедушка живет в Пушкине. И китаянка стала очень оживленно и громко что-то кричать по-китайски. И меня окружила целая толпа китайцев. Они показывали на меня пальцами и качали головами, и восхищенно переглядывались. Я даже покраснела от удовольствия. Что так им пришлись по душе подвиги дедушки. А китаянка говорила громко, уже по-английски: «Смотрите, это внучка Пушкина!».

О шахматах

Давным-давно я была совсем маленькой девочкой. Такой маленькой, что, когда меня спрашивали, сколько мне лет, я показывала три пальчика. Хотя мама меня уже ругала за это. Надо было голосом отвечать: три годика. И я преотлично помню все, что происходило. И одну странную историю помню. Про шахматы. Папа играл на гитаре, мама – на рояле. Шахмат дома не было, и они мне очень понравились, когда я их впервые увидела. В гостях. Мы с мамой пришли в гости к ее пациентке, Бэлле Соломоновне. Тогда это было нормально – доктор мог подружиться с пациентом и пойти в гости. Чаю попить, поговорить об искусстве. Тогда врачи и пациенты разговаривали об искусстве. Бэлла Соломоновна была очень старая. Лет сорока с лишним. Седые волосы. Очень добрая. Она мне подарила замечательные карандаши. И даже дала бумагу, усадила за стол в другой комнате и разрешила рисовать. И все трогать, что я хочу, а не только глазками смотреть. И они с мамой пошли пить чай. А на столе стояли шахматы, в коробке. Я коробку открыла и стала удивительные фигурки рассматривать. И в комнате как-то появился большой мальчик. Он мне стал все объяснять. Как фигурки расставлять. Как они называются. И даже успел объяснить, как пешка ходит по доске, на другую клеточку. Мальчика звали Павлик. Он был очень взрослый, но ласковый и добрый. Я улыбалась и фигурки расставляла. И мне было совсем не скучно. Потом в комнату зашли мама и ее пациентка. Мама изумилась, как я фигурки расставила. Вас разве в садике учили? – спросила. А я плечами пожала. Потому что прекрасно поняла, что про большого мальчика говорить нельзя. На прощанье Бэлла Соломоновна меня поцеловала, погладила по головке. Она была очень грустная. И мы с мамой пошли домой. И по дороге мама мне рассказала, что Бэлла Соломоновна оттого грустная, что у нее год назад умер сын, Павлик. В пятнадцать лет. Сердце остановилось. А он был подающий надежды юный шахматист, очень добрый и хороший мальчик. И это его шахматы были. И было мне так грустно на душе и радостно. И потом, уже во взрослой жизни, теряя самых любимых и близких, я имела силы не отчаиваться до предела. Меня очень шахматы утешали. Не сами, конечно, шахматы – я в них так и не выучилась играть. А вот эта давняя история. Из которой я не вывожу никакой морали и не делаю выводов. Просто искренне рассказываю о том, что было. Взаправду, как мы в детстве говорили.

О Юпитере

Я часто погружаюсь в свои мысли. Почти всегда. Все размышляю и размышляю. О связи событий окружающего мира и внутреннего состояния человека. Думала: как прекрасно было в греческих пьесах устроено. Попал человек в безвыходное положение. Спереди – засада, сзади – западня. Выхода нет. Враги одолевают. Молнии сверкают. Земля горит под ногами. Полное отчаяние. Или, как говорил пациент-уголовник, амба. И ту человек взывает к богам. Предположим, к великому Юпитеру. И вызывает его на подмогу. И сверху, на сцену спускают при помощи такого приспособления, машины, этого бога на веревочке. И он решает все проблемы несчастного героя, все улаживает, приводит к счастливому избавлению. Здорово вызвать Юпитера! Взять бы и вызвать! И в этих размышлениях я, конечно, забыла снять квартиру с сигнализации. У подъезда машина затормозила. В дверь позвонили. Сотрудники охранного предприятия. Один такой крупный красивый мужчина. Величественный. С ним два спутника. Помельче. Прошли в квартиру, все проверили, меня немного поругали за невнимательность. Дали бумажку расписаться. Один экземпляр себе, один – мне. И так же величественно удалились в свою машину. Я посмотрела на бумажку в расстроенных чувствах. А там написано крупными буквами: «Вызов ложный. Старший смены Юпитер Гиздуллин»…

О заботливом мужчине

Год назад я была в Египте. Там обо мне так заботились, как никогда в жизни. Это я поняла, когда столкнулась с настоящей заботой. Истинной. Там был гид. Довольно молодой еще человек, высокий, худой, с мрачным лицом. И образ мыслей, и речи – все у него было мрачное. Для начала он сообщил туристам, что все вокруг – мошенники и воры. Президент – дурак, и его надо свергнуть. В такси ездить нельзя, потому что таксисты обманывают. Купаться в море не стоит. Акулы могут напасть. В бассейне многие тоже тонут. В первую очередь те, кто выпивают. На экскурсии ездить не следует. Это плохие экскурсии. Покажут какой-нибудь камень в пустыне и наврут, что это что-то интересное. И на автобусе ехать четыре часа. Автобус может попасть в аварию. И хотя он, гид, должен продавать экскурсии и этим зарабатывать деньги, он не будет этого делать. Потому что если с кем-то случится плохое, его Аллах накажет. Да и сам он себе этого не простит. Гид говорил так долго и мрачно, что все ушли купаться и отдыхать. Одна я осталась, с удовольствием слушая гида. Потому что больше всего на свете я люблю сидеть и читать. Или – писать. И никуда не ездить. Так, погулять, пока не жарко – и снова за книжку. Что крайне не нравится моей семье. А гиду – очень понравилось. Он был за меня спокоен. Он мог за меня ответить перед Аллахом. Я сидела на диванчике в таком закутке с книгами, под названием – библиотека. А гид приносил мне газеты для чтения. Чтобы я никуда не ходила. И это пустяки, что газеты были чешскими и польскими – некоторые слова я вполне понимала. И еще он мне рассказывал всякие ужасные истории, которые должны были побудить меня не покидать библиотеку и слушаться гида. Он знал, как страшна жизнь и коварны люди. Он сообщал, что на улице пятьдесят пять градусов жары. А море, оно просто кишит всякими чудовищами. Как и персонал отеля. Не говоря о туристах. И за неделю гид даже развеселился и начал улыбаться. Такой саркастической улыбкой, указывая мне на некоторых легкомысленных отдыхающих. Которые купались и ездили на экскурсии. Так, в полном согласии, мы провели чудесную неделю. Я даже не загорела. Написала три больших статьи и закончила повесть. И, когда уезжала, этот Мухаммед пожал мне руку и проводил нашу семью до автобуса. Чтобы ничего ужасного не случилось. И пригласил еще приезжать. Если, конечно, мы доживем до следующего лета… И он был очень счастлив. Потому что ему просто очень хотелось о ком-то заботиться. Защищать и присматривать. Такой уж он был человек. А запугивал он специально, чтобы заботиться, понимаете? Так многие мужья и отцы поступают. Поэтому не стоит на них сердиться. Возьмите вот книжку или вязание, и посидите дома, на диванчике, пока он рассказывает про президента, войну и прочие ужасы жизни. Иногда надо просто позволить о себе позаботиться…

Про День рождения

За сорок пять лет много прошло дней рождения. И радостных, и грустных. Разных. Но я об одном расскажу, самом памятном. Когда мне шесть лет исполнилось. Родители мои были интеллигентные и образованные доктора. И дружили с поэтами, писателями и музыкантами. Папа сам играл на гитаре. Мама – на рояле. Меня учили. Безуспешно, к сожалению. И на мой день рождения в гости приглашали таких же интеллигентных детей с их образованными и творческими родителями. И я спросила у мамы: «Можно, я тоже приглашу одну девочку из двора?». Мама согласилась, конечно. Приглашай, говорит, Анечка, кого хочешь. А я хотела пригласить Лену Коптяеву. Это была такая девочка в вытянутых тренировочных штанишках и вязаной шапке, надвинутой на глаза. Немного сопливая, извините. Волосы из-под шапки торчали. Говорила она невнятно и грубо. И не очень хорошие слова. И копалась в помойке иногда. И дети с ней не то, что не дружили, а просто разбегались, когда она во двор выходила. Дралась она очень больно. А мама у нее освободилась из тюрьмы и работала дворником в нашем дворе. Зимой скребком очищала асфальт. А летом – метлой. На руке кривыми буквами было написано: «Люся». Зубы железные. Иногда она шаталась и пела песни. Такие, несовесткие. Но жизненные. На меня производили большое впечатление. И вот эту Лену я боязливо пригласила на свой праздник. Вместе с мамой. Потому что все другие дети должны были прийти с мамами и папами. Лена так изумленно на меня посмотрела и кивнула. А мои мама и папа еще более изумленно посмотрели на появившихся на пороге Коптяевых. Хотя и скрыли свое изумление. Насколько могли. Лена и ее мама принарядились. Мама – в платье с цветочками. Лена – в новые тренировочные штанишки. Спортивный стиль. Лена мне подарила пригоршню медного купороса. Очень красивого голубого порошка. Из кармана достала. Она его на помойке нашла. А ее мама – книжку. Сказки. Подержанную, но интересную. И мы отлично провели день рождения. Лена играла с другими детьми и не дралась почти. И научила меня выдувать пузыри из слюней. А ленина мама сыграла на гитаре моего папы. И удивительно красивым голосом спела песню. Один куплет до сих пор помню: «А мусор пытал меня, крыса позорная, скажи мне, воровка, с кем в деле была»… Гости аплодировали. Приятный вечер. Для всех. И для врачей. И дли поэтов. И для музыкантов. И для Лены Коптяевой. Меня, кстати, с тех пор никто во дворе не обижал. Даже плохие мальчишки. На моей стороне всегда были Лена Коптяева и ее мама… И за все сорок пять лет это был лучший день рождения. Осталась грустная песня. Умение выдувать пузыри. И дружить с довольно удивительными персонажами, из которых получаются самые верные и преданные друзья…

О суровой женщине

В башкирском селе я оформляла документы на квартиру. Это непросто – документы оформлять. Сами знаете. А в деревне – особенно. Пришлось, как Сноудену, отвечать на многочисленные вопросы: с какой целью я собираюсь здесь жить. Кто я по профессии. Какое образование имею. Есть ли семья. Какие, так сказать, планы и ожидания. Вопросы задавала суровая женщина средних лет. Остальные сотрудники слушали внимательно. Я чистосердечно отвечала. Ничего не скрывая. Что планах на будущее – папу из Санкт-Петербурга пригласить пожить. Папа один остался. А здесь – природа, санаторий рядом, свежий воздух, чистая вода. Женщина мрачно поинтересовалась кто мой папа. Я честно ответила. Она кивнула и подписала договор на электричество. Как комиссар ЧК – оправдательный приговор. Тяжелый честный разговор. Очень похожий на допрос. И такая неприветливая угрюмая женщина. Я даже расстроилась немного. И пошла. А в коридоре она меня догнала. И сурово спросила, понимаю ли я, что делаю. До конца ли осознаю ответственность. Например, как я собираюсь перевозить рояль. В деревне не продают роялей. Старинный рояль придется везти из Санкт-Петербурга. Потому что профессор-папа – как он здесь будет без рояля? На котором, несомненно, привык играть. Я лепетала, что у папы нет рояля. есть штанга и гири. Но женщина не слушала меня. «Как он будет здесь ходить по деревне, в галстуке и бакенбардах?», – взволнованно спрашивала она. С кем общаться? Кому читать научные статьи? Как мы будем перевозить библиотеку? У папы ведь масса книг. Наверное, вагон. Ему тут будет скучно. Его никто не поймет. Он будет такой одинокий и потерянный ходить по улицам в шляпе. С бакенбардами. С палочкой. Ужасно. Его могут обидеть. И, главное, когда мы привезем папу? В конце концов, есть и здесь понимающие люди. Они помогут с роялем. На худой конец можно купить пока детское пианино в соседнем большом селе. И женщина уже не была суровой. Она была страшно взволнованной. В некотором нервном ожидании. На щеках у нее появился румянец, а в глазах – слезы, когда она говорила о том, что профессора можно обидеть. Даже вот просто – непониманием. И мы расстались друзьями. Я пообещала держать ее в курсе событий. И принуждать папу пить витамины и не волноваться по пустякам. Из-за рояля там или библиотеки. Пусть приезжает, когда захочет. Она сможет за ним присмотреть. Умеет обращаться с учеными. И на прощанье мы помахали друг другу. И она сурово пошла выполнять свою работу. Такая ответственная одинокая женщина…

Всеобщий любимец

Однажды я была всеобщим любимцем. Это научная правда. Доказано путем социологического опроса и психологического тестирования. На третьем курсе философского факультета взошла моя звезда. Когда я получила научное подтверждение, что все меня любят и уважают. Нам начали преподавать социологию. Науку об обществе. И преподаватель провел тест. Там был такой вопрос: если бы вам предстояло год провести на необитаемом острове или в космическом путешествии, кого из группы вы взяли бы с собой? Чтобы вдвоем преодолевать, так сказать, тяготы. И проводить довольно однообразное время на острове или в звездолете. И, изучив наши тесты, преподаватель торжественно сказал: «самый популярный человек в группе – Анна Кирьянова. Все до единого отметили, что именно с ней полетели бы на год в космос. Или вот на острове бы жили. Поздравляю, Анна!». Мне было приятно. Хорошая штука – социологический опрос. Неподдельный и непредвзятый. Что ни говори, наука. Все доказано. Но радость была несколько омрачена простым фактом. В группе было тридцать юношей. И всего две девушки: я и монголка Ичинхорлоо. Которая редко посещала занятия. И плохо говорила по-русски. Наверное, меня выбрали, потому что я отлично по-русски говорю… Но соцопросам я с тех пор не слишком доверяю…

О национализме

Только что вернулась я из Башкирии. Из самой башкирской Башкирии, где горы и поля, где луга и реки. И где живет коренное население. И было мне грустно и обидно после оскорбительных комментариев и прочих неприятных сообщений. Которые, кстати, писали люди, которые в «друзья» зарегистрировались. После моего интервью про нынешнюю ситуацию на родине. А на улице перед домом играли два башкирских мальчика лет пяти. Просто загляденье, что за мальчики! Плотные, упитанные, крепенькие. Щекастенькие, круглолицые. Смугленькие, румяные. Глазки карие, чуть раскосые. В руках – палки. Это как бы мечи. И один мальчик мне говорит: «Тетя, давайте с нами играть!». Я отвечаю: «С удовольствием! А во что вы играете?». И один мальчик взмахнул мечом и кричит: «Я Илья Муромец!». А второй тоже взмахнул. И тоже кричит: «А я – Добрыня Никитич!». Они богатыри земли русской. Мальчики-то. А мне предложили стать Тугарином Змеевичем. Я вежливо отказалась, и мне разрешили быть третьим богатырем – Салаватом Юлаевым. И дали палочку. И мы два раза вокруг дома обошли, угрожая палочками Тугарину Змеевичу. Если бы он нам с Рамазаном и Наврузом встретился, не сносить бы ему головы! От трех богатырей-то. И мне стало гораздо веселее. Потому что нет у детей ни национализма. Ни политики. Ни оскорбительных комментариев в интернете. А война только с Тугарином Змеевичем. Который, понятное дело, испугался и спрятался. От трех богатырей земли русской: Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Салавата Юлаева…

О спорах и распрях

Задумка московской передачи была проста до гениальности. Меня позвали. Рассказать о ясновидении и прочих загадочных феноменах психики. Ученого профессора-атеиста, чтобы он быстренько разоблачил все эти явления: мол. одно самовнушение и иллюзия. И священника. Чтобы он с точки зрения религии и профессору, извините, нос утер. И мне указал на недопустимость мистических взглядов. И, возможно, чтобы мы переругались и наговорили друг другу обидностей. Для увеселения зрителей. Там, видимо, предполагались какие-то особенные зрители. Любители гладиаторских боев и публичных казней. И перед студией мы все трое встретились. Довольно натянуто поздоровались. Как боксеры перед поединком. С некоторой угрюмостью. А в здании шел ремонт, а с бокового входа наверх вела такая крутая обледеневшая лесенка. Как вот горка. С хлипкими перильцами. А я красивые сапоги надела. На каблуках. Чтобы казаться выше и элегантнее, когда меня будут обижать и подавлять аргументами. И с горечью поняла, что никак не подняться мне по лесенке. Я еще и вижу плохо. А уже смеркается. О чем и сообщила будущим оппонентам. Прямо и искренне. И тогда пожилой профессор-физик стал искать выход из положения. А молодой священник ему помогать советом. Они даже горячились и спорили. Но отнюдь не по религиозным вопросам, нет. А по вопросу моей транспортировки по лесенке. И, ругаясь и споря, нашли выход из положения. Спиной вперед пошел ученый. Крепко держа меня за руки. Его разбитые прочные ботинки были очень устойчивыми. Физик все-таки. А сзади, крепко держа меня за воротник, пошел представитель религии. Утешая меня кротко. Что если мы упадем – то упадем вместе. Мне будет мягко. Но очки лучше снять и в карман положить. И лучше все же не падать. И так мы поднялись успешно в здание телекомпании. Запыхались, раскраснелись, ученый со священником спорят о том, как меня обратно транспортировать… Аргументы научные приводят. И я рада, что не расшиблась. А передача прошла очень скучно. Потому что все трое обращались друг к другу с невыразимой добротой и дружелюбием. И кивали разным историям и научным выкладкам, которые ничуть не противоречили друг другу по сути. И улыбались. Впереди нас ждало важное и интересное занятие – спуск. Совместное и увлекательное дело. Дружное. Благородное. Позитивное. Поэтому я не люблю спорить. Из-за какой-то философской дефиниции или взглядов на происхождение человека можно упасть с лесенки. Одному-то. Ну их, дефиниции и формулы. Главное – это все же понимание и помощь. Они нас и объединяют в итоге…

Об утешениях

Есть дежурные утешения. Бессмысленные и беспощадные. Потому что только подчеркивают безразличие человека к вашей беде. Даже писать их не хочу. А есть утешения нелепые. Глупые. Бесполезные по сути. Но очень действенные. Как по столу стукнуть, за что, что ребенок об угол ушибся. Или подуть на царапину. Или сказать: «Ничего страшного! Мы с тобой еще горы свернем!», – хотя какие горы? И зачем их сворачивать? Но утешает почему-то. Меня редко утешали во взрослой жизни – как и всех, наверное. Поэтому и запомнилось. Недавно паспорт меняла. Очередь, все злятся, присесть негде. Страшные лампочки под потолком, люди ругаются и кричат. Ужасно. Обычная история. Я огорчилась, конечно. Опаздываю. Вслух говорю об ужасной организации дела и плохом отношении к людям. И сосед по очереди, очень колоритный мужчина с железными зубами и кольцами на пальцах – к сожалению, нарисованными, – меня утешал. «Не расстраивайтесь, – говорит, – дама! – Я двенадцать лет без паспорта жил. В смысле, сидел. И сейчас у меня только справка об освобождении. И ничего. Я вас вперед пропущу. Потому что вы инженер и можете на симпозиум опоздать. Это по вам сразу видно. Вам паспорт нужнее. Дорогу ученым, граждане!»… Утешительно думать, что производишь приятное впечатление на людей. Благодаря очкам и пальто. А в другом случае, в Эрмитаже, тоже внешность помогла. Я с маленькой дочкой стояла в громадной очереди. И вдруг вижу: объявление. Мол, гражданам России – билет сто рублей. А иностранцам – сто долларов. Нужно предъявить паспорт. Я распереживалась, что паспорт дома оставила. Говорю: вот примут нас, Сонечка, за иностранцев. И заставят билет за такую огромную сумму покупать. Мужчина впереди обернулся и утешил меня ласково: что вы, – говорит, – женщина, с ума сошли? Кто нас за иностранцев примет с нашими рязанскими мордами? Не стоит переживать! Сейчас приобщимся к культуре! Это меня здорово успокоило. И билет продали дешевый. Прав оказался добрый мужчина. А недавно в магазине купила персики. Кассир такой интересный юноша, с волнистыми волосами, элегантный. На пальце кольцо. Настоящее, с камушком зеленым. Рубашечка розовая. А персики не пробиваются на кассе почему-то. Я огорчилась. А кассир так элегантно меня утешил: «Это ужасно гадкие персики, уверяю вас! Скажу по секрету, тет-а-тет, кислые и жесткие. Некоторые – гнилые. Вы их скушаете, и живот заболит. Как нехорошо могло бы выйти! Тьфу, пакость, а не персики!». Я сразу повеселела и сказала кассиру, что он красивый. Это святая правда. Ну их, эти персики. Потому что был такой философ, Лейбниц. Про него все забыли давно. Ну, кому нужен древний философ? Но одну его фразу мы часто повторяем. Она утешительная. «Все к лучшему в этом лучшем из миров»!. А если коротко: «Все к лучшему!»…

Про шарфик

Лев Толстой себя помнил с пеленок. В буквальном смысле. И многие люди – тоже. А я помню, как я ходить научилась только-только. Настала уже зима. Валеночки мне надели, такие, с калошками. Шапку круглую с резинкой. И шубу. Мое поколение помнит эти шубы из цигейки. Они больше самого ребенка весили. Как целый дом. И, конечно, шуба несколько сковывала движения. Мягко говоря. Навыки пешего хождения утрачивались. Шаг сделаешь – и падаешь. Но не больно. Вообще ничегоне чувствуешь. Лежишь, как жук, и встать не можешь. Пока не поднимут. Потом дальше передвигаешься. Шага два-три. И дедушка со мной гулял, держал меня за шарфик. Не прочно, а для страховки. Чтобы предупредить падение. И, стоило ему меня взять за шарфик, как я падать переставала. Чудесным образом появлялась устойчивость в инквизиторской советской шубе и скользких валеночках. Шла себе да шла. И на коньках он меня так же учил кататься потом – держал за шарфик. Сам чуть не падал на льду – ноги ему пулеметной очередью в Сталинградской битве перебили. Но я потихоньку катилась и не падала. И научилась. А потом он меня на велосипеде учил кататься. Я ехала, а дедушка бежал сзади, держась за багажник. И командовал: «Тормози, Анечка! Поворачивай, Анечка!». И тоже научилась. Без страшных травм и переломов. Единственные мои спортивные достижения за всю жизнь. И еще я научилась своей работе. Надо правильно держать человека за шарфик. Чтобы это не стесняло его движения, не давило на горло, не душило. Чтобы он вообще этого не чувствовал. Но знал, что я где-то сзади иду. Или бегу. И кричу: «Тормозите, Алексей Николаевич! Направо, Тамара Петровна!» – это в случае опасности. И человек чувствует, что его за шарфик держат. Для страховки. И через этот шарфик передают энергию любви и заботы. Которые тоже руками потрогать нельзя. А только почувствовать. И те люди, которых вот так держат, реже падают. Не расшибаются. Многому учатся без серьезных потерь. А если даже упадут – обязательно встанут. Хорошо, когда тебя за шарфик держат. Или за багажник. Как Ангел-Хранитель…

Душевная глухота —

неумение и нежелание понимать и слышать других людей. И душевную глухоту зачастую проявляют люди, считающие себя чувствительными, эмоциональными, ранимыми… Очень тяжело и горько читать переписку поэтессы Цветаевой с молодым поэтом Штейгером. Все начиналось очень хорошо и романтично. Она написала поэту, который лежал в госпитале, тяжело больной. Ему легкое вырезали. Поэт ответил искренне и лирично, как и положено поэту. О поэзии, о своей судьбе и внутреннем мире. Это письмо произвело большое впечатление на Цветаеву. Ей захотелось поближе пообщаться со Штейгером. Она стала писать ему многостраничные письма. Звать к себе. Предлагать приехать. Задавать вопросы. Цитировать стихи. Напрасно бедный больной поэт робко и деликатно намекал, что он болен. Что он даже ходить не может. Только, извините, под себя. Что ему не всегда удается ответить на излияния великой поэтессы… По понятным причинам. Она просто остановиться не могла. Искренне сочувствовала его болезни, рассказывала, что у нее в семье тоже были больные туберкулезом. Некоторые скончались. Куртку прислала в подарок. И начала страшно обижаться, что поэт как-то не очень активно ей отвечает. И не рвется к встрече сквозь все преграды. Она словно не понимала, что пишет тяжелобольному человеку, который думает о смерти. И, возможно, ему не до писем. Ну, напиши ему открыточку. Вышли денег на лекарства. Пожелай выздоровления. И подожди ответа. Если, конечно, он будет. Кончилось все печально. Великую поэтессу опять не поняли. Гадом оказался этот самый молодой поэт. Так что она написала ему язвительное письмо: вы, мол, гораздо больнее, чем я думала. На голову, так сказать. И куртку потребовала обратно. И такие ситуации возникали в ее жизни постоянно. То умирающему поэту Рильке пишет, то еще кому… И сначала людям приятно получать письма от великой поэтессы. А потом они уже не знают, куда от нее деваться, потому что она утрачивает всякое представление о границах, а на деликатные намеки и жалобы вообще не обращает внимания. Как назойливый гость, которому робко намекаешь, что тебе утром вставать рано. А он в ответ подхватывает, что вставать рано очень тяжело. И для здоровья вредно. И такие люди очень обидчивы, когда дело касается лично их. То есть, они вполне адекватны и восприимчивы. И не страдают эмоциональной тупостью, как шизофреники, которые ни чужих эмоций не понимают, ни своих не испытывают. Это обычные эгоисты, которым по большому счету нет никакого дела до других людей. И на месте умирающего поэта я бы все-таки доползла до чернильницы. И хладеющей рукой вывела бы: «Что вы в меня впились, как клещ? Что вы меня мучаете? Заберите свою куртку. Не пишите мне больше писем. И вообще их никому не пишите, раз не можете себя контролировать. Пишите лучше стихи, а меня оставьте в покое! Дайте умереть спокойно!». Хотя сомневаюсь, что это подействовало бы…

Про игрушки

Сейчас в Башкирии снег идет крупными хлопьями. Горы, лес, за лесом – даль… Я вспомнила и вам советую: покупайте своим детям игрушки. Даже если денег мало – всё равно покупайте. Даже если непедагогично баловать. Даже если не заслужил. Даже если дети ваши выросли, или нет своих – вы какому-нибудь ребенку купите. Он обрадуется. Заулыбается. Или смутится и станет отказываться. Или схватит и поблагодарить забудет. Неважно. Это всё равно самое прекрасное дело. Хотя и абсолютно бесполезное: ну зачем она, игрушка? Поиграет да забросит. Забудет. Никакого толка. Разве что в развивающих играх есть польза. Ребенок от них умнеет и получает знания. Готовится к школе. Все остальные игрушки – сплошное баловство. А я всю жизнь помню; у одной девочки во дворе был такой стеклянный шарик. Внутри шарика – домик крошечный. С окошком. Окошко желтенькое – свет в домике горит. Стекло синее – это зимний вечер. Потрясешь шарик – поднимается метель из белых крупинок-снежинок. Снежинки медленно кружатся и ложатся на крышу домика… И девочка даже мне дала два раза потрясти шарик. Я лично делала метель и снег. Больше всего на свете я хотела такой шарик с зимней ночью и домиком. И даже попросила у папы, хотя ничего не просила обычно. Но такую игрушку не продавали, это была редкость. Ценная импортная вещь. И каждый вечер я думала об этом шарике. И даже немножко трясла руками; тренировалась. И прошло сорок лет. И в магазине я увидела похожую игрушку. Шарик, домик, белые крупинки… Купила. Потрясла. Ничего особенного. Грустно на душе стало. Поддельный шарик. Китайский, наверное. А я по нему сорок лет тосковала в душе. И поэтому своей дочке я всегда покупала игрушки. Даже на нищенскую стипендию. Довольно убогие и дешевые, но всегда. И вам советую. Ребенка так просто сделать счастливым! Просто наполненным счастьем. Пусть и временным. Мы ведь тоже, как мой папа однажды сказал, – временные… И время неумолимо уходит. Вот еще одна зима, и снег падает. Как в том чудесном шарике.

О старухах

Скоро мне самой переходить в эту категорию. Если повезет дожить, конечно. Невольно к старухам приглядываешься. Многие хорошо так выглядят, загляденье просто. Макияж, прическа, всякие подтяжки и процедуры. Утешительно видеть такую моложавую старушку. Даму преклонных лет. А некоторые старухи, видимо, живут вечно. Они такие же, как в моем детстве. Платок. Боты. Приталенное пальто с воротником из умершего от бешенства животного. Или даже вечный плюшевый жакет. И суровое морщинистое лицо. Эти старухи мне очень нравятся. В них сила, воля, разум и некоторая загадочность. Сказочные старухи. Решительные и сильные. Такую Раскольников вряд ли зарубил бы топором. Я видела недавно по пути в Башкирию съехавшую в кювет фуру. Никто не пострадал. Фура перевернулась и из нее помидоры рассыпались. Очень много. И целый отряд таких старух решительно грабил помидоры. Вся деревня – одни старухи. Молодые разъехались, мужики спились. Остались одни старухи. Они как пираты действовали. И у каждой был сотовый телефон, по которому она вызывала других знакомых старух. Грабить. Водитель стоял, бессильно опустив руки. В небе кружила стая страшных птиц. А другая такая старуха сидела у метро и продавала жалкие герани и салфетки вязаные. А потом вообще какой-то унылый домашний скарб. Сурово и героически. Я всегда что-нибудь покупала, но вещь не брала, конечно. «Пусть, – говорю, – у вас полежит»… Чтобы не унижать милостыней. Трагическая картина. Если не знать, что потом эта старуха в «пальте» и платке шла в метро, где стоял такой игровой автомат. И азартно бросала в него разменянные пятирублевики. Иногда ей везло, и сыпалась мелочь. Старуха хохотала и опасливо прятала деньги. Иногда – не везло, и старуха бранила автомат и его владельцев. Она разрумянивалась, глаза сверкали. Жизнь продолжалась! Как и у другой старухи, которая смирно сидела на крылечке магазина. Я ей подала денежку. Старуха спрятала денежку в кармане бывшего малинового пальто. И рассказала мне, как в 1956 году поймала диверсанта на территории завода. В темных очках и кожаном черном плаще. Он имел при себе чертежи и гранату. А на крылечке она сидит не для того, чтобы побираться. А чтобы рассказывать про диверсанта. За которого ей дали орден. А на мою денежку она купит своему дедке пива. В утешение, что у него не было такой увлекательной и полной опасностей жизни. И такая же старуха, суровая, в той же униформе, работала консьержем в моем подъезде. Смотрела на всех жильцов пронизывающим взглядом. Как древняя Сивилла, которой ведомы людские сердца. Конечно, ведомы. Недаром почти каждый день у лифта висело объявление, написанное паучьим почерком: «Кто потерял деньги, обратитесь к консьержу» или «Кто потерял золотое кольцо с драгоценным камнем, обратитесь к консьержу». Видимо, некоторые жильцы покупались на уловку. Потому что здоровалась она выборочно. А некоторых обливала холодным презрением. Которые, видимо, хотели получить кольцо с драгоценным камнем. Или другую ценную вещь. Так что ничего страшного в том, чтобы стать старухой – нет. Но не моложавой, с кудерьками и разглаженным лицом. А такой вот – загадочной старухой. А униформу, видимо, им где-то выдают. Об этом не стоит беспокоиться…

Идиотское положение

Каждый из нас может в такое положение попасть, поэтому я не сержусь и не обижаюсь, когда человек что-то скажет или напишет. А потом – извиняется. Переживает, конечно. Мучительная неловкость. Тягостное чувство. Не знаешь просто, что делать. Извинениями только усугубляешь ситуацию. Молчать – тоже нехорошо… Ох, по себе знаю. Утешает только одна история про художника Репина, который очень любил психиатрию. Горячо увлекался. Приглашал в дом светил-психиатров, вел беседы, впитывал знания. И одно светило, уходя, страшно заинтересовалось портретом мальчика на стене. «Какой изумительный дегенерат!, – в восхищении заявил ученый-психиатр. – Истинный, настоящий дегенерат! Вы гений, господин Репин. И видно, что дегенерат – потомственный. То есть, его родители тоже были дегенераты. Прошу пояснить, что это за мальчик и где вы такой замечательный образчик дегенерата встретили?». Репин скромно ответил: «Это мой сын, Юра». И, наверное, повисла неловкая пауза. И красный как рак профессор поспешил, что-то бормоча, прочь из гостеприимного дома… Лепеча что-то невнятное. Как я недавно. На одной конференции я разговорилась с женщиной-психиатром. Увлекательная профессиональная беседа. Солидная дама-доктор в очках с проницательным взглядом. Слушала внимательно. А я малоразговорчива, но внимание меня просто подкупило. Видно было, что очень интересно новой знакомой меня слушать. А я рассказывала о шапках. Про то, что шапка многое символизирует. Указывает на принадлежность человека к социальной группе, а также – на его психическую нормальность. Шапка царя – признак величия. В высшем смысле – корона, символ власти. Шапка церковного иерарха – то же самое. Намек на связь с высшими силами. Шапками награждали и подчеркивали статус. Или наоборот – на еретиков надевали колпак безобразный, шутовской, чтобы унизить. И шут носил тоже такую дурацкую шапку – с бубенчиками, нелепую и странную. Что означало его полную ненормальность. Оторванность от законов общества. Подчеркивало уродство и тела, и психики. Давало возможность говорить все, что вздумается. И особенно я отметила, что психически ненормальные люди с вычурной, причудливой психикой тяготеют к таким же странным и манерным головным уборам. Своеобразным и несколько диким. Как говорится, что в голове, то и на голове. Дама просто глаз с меня не сводила. В раздевалке я платок завязала. Продолжая интересную тему. А доктор достала из рукава шубы очень странный головной убор. С такими меховыми колбасками кругленькую шапку, расшитую бусинами. А на кончиках колбасок – металлические шарики. Вроде бубенчиков… И мрачно надела ее на свою голову. И я скомкано попрощалась. Покраснела от стыда. И мне до сих пор стыдно, когда вспоминаю. Идиотское положение…