Тайна послания незнакомки. Исторический детективный роман. Часть 2 Бейкер Уолд

Глава 1

Мортон написал письмо Эразму Химплу, члену КА, но ответа пока не получил. Таис Мельбур по своей инициативе, сходила в читальный зал Королевской библиотеки и принесла оттуда то, что можно было прочесть в доступных источниках о Фрэнсисе Уэнзли, о том художнике, который оставил залог за миниатюру Грейгарс. Уэнзли, бывший всего на несколько лет моложе Мортона, оказался самым последним в списке незначительных художников австрийского происхождения, которые иммигрировали в Англию, чтобы не оказаться под оккупацией Наполеона. Его текущее амплуа, как написано в статье «Наши современные художники» в «Пирсонс»¹, светский портретист и пейзажист, специализирующийся на сельских домиках.

– Похоже, он может нарисовать для тебя и твою жену, и твоё сельское местечко,

– сказал Мортон Фрэнку. – Ну, и тебя самого, если захочешь.

– Может он даёт скидки за количество, ну, как эти страховые агенты – «Семейные тарифы – наша специализация».

Мортон собирался выйти из дома, рабочий день закончился. Его сознание воспринимало окружающее туманно. Он подумал, что если вскоре не закончит этот треклятый роман, ему придётся сделать передышку. Но Фрэнку он этого не сказал; тому нравилось, когда его работодатель был занят зарабатыванием денег. Мортон спросил:

– Как ваш кинобизнес?

– Мы сейчас проводим то, что называют «кастингом». Театральный термин. Мой приятель, тот, который владеет камерой, работал на Дан Ленно², это он называет это кастингом – поиски чего-нибудь нужного. Типа, ловли щуки на блесну. Думаем пригласить Коэна на роль бура.

– Как горничная?

Фрэнк начал громыхать чем-то. – Вообразила из себя и многого хочет. Чтобы её молодой человек был солдатом. Говорит, что ни с кем другим целоваться не будет. Её молодой человек немного похож на крысу и габаритов ребёнка, только что выросшего из штанишек. Я ей сказал, если не прекратит это, то вместо неё найму горничную из соседнего дома, а та ей злейший враг. Он покачал головой. – Да, это не будет прогулкой в парке, как я раньше полагал. Уходите?»

– Поговорить с художником по имени Уэнзли. Отправил ему письмо; он, по крайней мере, ответил.

– Звучит чудно. В поисках рыцарства, как говорят.

– Кто это так говорит.

– Болтовня в «В светских сплетнях». Была колонка такая в новом журнале, который редактирует Фрэнк Харрис. Весьма странное для Фрэнка чтиво, – подумал Мортон.

– Перенимаешь от меня самое лучшее.

Уэнзли, конечно же, не был художником типа Огастеса Джона. Он жил на Мелбери Роуд в Кенсингтоне – художественное окружение покойного президента Королевской академии, лорда Лейтона, как это представил Пирсонс, но у него была студия в Сент-Джонс Вуд³, который некогда был владением мистера Бурка. Это ничего не говорило Мортону, но, попав туда, он понял: это была студия для художника, который хотел жить как биржевой маклер.

Уэнзли уже был там, скорее всего, уже ждал. Он не работал – на нём не было блузы, следов краски на нём и палитра была пуста. На нём был просторный пиджак и жилет, несколько светловатый оттенок для бежевых брюк, высокий воротничок – в целом, этакий вид щегольского военного офицера в штатском. Аккуратно и коротко постриженный усы и борода создавали впечатление, что он только-только встал из кресла полкового парикмахера, который, видимо, до сих пор вытряхивает где-то свою простынку.

Дверь открыл дворецкий, который препроводил Мортона к зданию в стиле королевы Анны⁴, и затем на второй этаж в студию размером с железнодорожный вокзал провинциального городка. Потолок на высоте в три его роста, пол покрывали ковры; камин с готической облицовкой, такого размера, что в нём поместился бы кэб, занимал часть одной стены; повсюду стояли мягкие кресла. На столе с мраморным верхом, за которым могли бы сесть человек двенадцать, были разложены принадлежности художника, как бы подтверждая тот факт, что сам живописец где-то здесь. Рядом со столом стоял мольберт высотой три метра, на котором был натянут холст, где-то 180 х 120 см, с изображением на нём двух молодых девушек и собаки. Сам художник стоял перед этим холстом, будто готовился его защищать.

– Я Мортон.

– Да, да. Вы писали мне о встрече.

В действительности Мортон отправил ему свою визитную карточку, на оборотной стороне которой карандашом написал: «Касательно Кэтрин Джонсон»; Уэнзли прислал ему записку, в которой предлагалось встретиться в его студии, а не дома.

– Ваш дом и ваша студия в разных местах?

– Мне нужно, чтобы меня не отвлекали. Уэнзли выдохнул и втянул живот, который он поддерживал; теперь это был вполне приятный человек с вялым, пухлым и плотно набитым животом – никак не монашествующий художник. Мортон произнёс:

– Кэтрин Джонсон.

– Да, это было написано на вашей карточке.

– Вы знаете это имя?

– Ну, да. Она была у меня натурщицей раз или два. У неё была интересная внешность.

– Она исчезла.

– А-а. О-о. Казалось, он не был уверен – удивляться ему или нет. – Да.

– Вы знали, что она исчезла?

– Слышал что-то.

– Где?

– А почему вы спрашиваете?

Мортон изучал лицо человека. Нос по краям и вокруг глаз – явно говорили о том, что он мог легко расплакаться. Присутствовал и оттенок страха. Мортон спросил:

– Каковы были ваши отношения с Кэтрин Джонсон?

– Не было никаких отношений! Что за неуместный вопрос! – Уэнзли попытался выпрямиться, чтобы снова принять военную позу, но роста он был на несколько дюймов ниже Мортона. – К чему вы клоните, сэр?

– Перед тем, как она исчезла, Кэтрин Джонсон написала мне письмо. Она писала, что боится кого-то.

Уэнзли залился краской. – Я был сама доброта с этой девушкой. Когда я встречался с ней, а это было всего – два или три раза.

Мортон оглядел студию. – Да, укромное местечко. Очень укромное. Он повернулся к художнику спиной. – Она приходила сюда?

– Я работаю здесь!

– Вы оставили залог за картину в салоне Геддиса в Берлингтонском пассаже. Там, где работала Кэтрин Джонсон.

– И что это может означать?

– А затем отказались и от картины, и от залога – сразу после того, как она исчезла. Почему вы это сделали, мистер Уэнзли?

Уэнзли начал снова втягивать свой живот и тут же отказался от этой затеи. Тем не менее, ему удавалось выглядеть решительным. – У меня есть работа. Вам придётся удалиться.

– Мисс Джонсон позировала вам нагой?

И раздался сиплый глас:

– Свидетельство невежества; мало найдётся настоящих художников, которым нужны нагие натурщицы. Нет, она не позировала нагой. То, что вы предполагаете, звучит как порочащее предположение.

– Думаю, клеветнически. Мортон взял одну из кистей и провёл большим пальцем по щетинкам.

– Это очень дорогая кисть!

– Мортон положил её на место и облокотился на мраморный стол.

– Вы не спрашиваете, кто я и чем занимаюсь, мистер Уэнзли, из чего я заключаю, что вы это знаете. Кэтрин Джонсон упоминала моё имя?

Уэнзли начал что-то говорить, замялся. – Может, она что-то и говорила. Тогда ваши статьи о путешествии были очень популярны. Он имел в виду статьи о приключениях на автомашине, которые Мортон собрал в книгу.

– Бывший Американский хранитель закона.

– Полагаю, такая у вас репутация. Я действительно не вижу, чем это может помочь.

– Значит, если вы видели, что Кэтрин Джонсон написала мне, прося помощи, вы должны были знать, что это было для неё серьёзно.

– Ну, да. И какое все это имеет значение? Вы должны уйти, серьёзно!

Мортон подошёл и встал очень близко к нему. – Её письмо в конверте, адресованное мне, было сзади на той картине, которую вы собирались купить. Нет никакого сомнения, что она сама положила его туда. И я вижу только одну причину, по которой она это сделала, мистер Уэнзли. Она хотела, чтобы вы его нашли.

– Это сумасшествие.

– Вы знали моё имя; вы, однозначно, прочли, что она боялась, что кто-то собирается причинить ей зло; вы знали, что это для неё было серьёзно. Это было предупреждение.

– Но я его не находил! Я никогда не находил это чёртово письмо!

– Вы собирались причинить ей зло, мистер Уэнзли?

– Конечно же, нет!

– Ваши отношения дошли до определённого момента, мистер Уэнзли? Помимо вашей воли? Вы целовали её?

– Это мерзко! Уэнзли подошёл к шнурку колокольчика, который находился рядом с огромным камином; судя по размерам, его можно было бы использовать для перезвона колоколов на кафедральном соборе.

Мортон отчётливо произнёс:

– Полиция извещена о её исчезновении. И замолчал на мгновение; Уэнзли тоже замолчал. – Думаю, вам лучше поговорить со мной, чем с детективом сержантом Гилламом. Он конченый ублюдок.

Сейчас Уэнзли как никогда выглядел готовым расплакаться, но он оказался твёрже, чем выглядел. Он сказал раздражительно:

– Если вы не уйдёте, я прикажу вышвырнуть вас.

– Вы и тот дворецкий не сможете вышвырнуть меня. Мортон скрестил руки.

– Итак, или я, или полиция. Он прошёлся по студии, чтобы посмотреть на портрет двух молодых девушек, и, обращаясь скорее к ним, нежели к Уэнзли, спросил: – Вы целовали ее? Было ли что-то ещё большее, – скажем, прикосновения?

– Убирайтесь!

– Уэнзли, вы не получите рыцарского звания, если будете лгать мне. Так, вы касались ее или не касались?

– Между нами ничего не было!

– Думаю, что было. Вы её точно целовали. И было нечто большее – она не останавливала вас – она для вас не раздевалась, но она кое-что делала – своими руками, да, Уэнзли? Или ртом?

– Прекратите это немедленно! Это отвратительно!

– Вы могли бы привлечь меня к суду. Но, не думаю, что вы это сделаете. Думаю, эти вещи случились и тогда… Мортон видел, как это происходило. Он знал, как это происходит. С ним это уже происходило, давным-давно. – И тогда вы стали несколько грубым. И начали запугивать её.

Уэнзли стоял красный как рак. Он отошёл от шнурка и, возможно бессознательно, взял муштабель, палочку с шариком на конце, чтобы поддерживать рисующую руку, когда нужно было выписывать тонкие детали. Он был мало похож на оружие, но это убедило Мортона в том, что он попал в точку. И он также понял, что Уэнзли способен запугать женщину, даже при всей своей мягкости и очевидной слабости. Он был высокомерным, а чувство разочарования и неудовлетворённости разозлило его – мощное сочетание. Равным образом, Уэнзли мог и причинить зло маленькой женщине. – Вы запугивали ее, Уэнзли.

– Я ничего подобного не делал.

– И она написала записку, чтобы вы её нашли, но я верю, что вы так её и не нашли – или вы ее уничтожили. Но она исчезла, и вы узнали, что она ушла – или, может, просто не вернулась, не пришла в назначенное время – и тогда уже вы испугались. Вы захотели стереть ваши с ней отношения. И вы никогда больше не приходили к Геддису. Вы написали, что картина вас больше не интересует. И позволили ему оставить себе залог.

Уэнзли постукивал муштабелем по бедру, затем неожиданно бросил его в сторону мраморного стола; он ударился об него, отскочил рикошетом и со стуком упал на ковёр.

Мортон продолжал давить на него. – Что там было очень важного с той картиной?

– Я решил, что она мне не нравится.

– Да, нет, нечто большее. Что? Он ждал ответа. Потом произнёс: – Я действительно не хочу привлекать к этому полицию, Уэнзли. Они не будут заниматься её исчезновением, если только я не стану их к этому побуждать. Они люди занятые; у них есть дела намного поважнее. Да, и исчезла она уже давно. Но, если я всё это им расскажу, они придут, чтобы допросить вас. Вы хотите, чтобы в дешёвых газетёнках появилось, скажем, вот что: «Известного художника допрашивали в связи с исчезновением девушки?». Он подождал и добавил. – А ваша жена хочет этого?

– Ну, и дерьмо же вы!

– Что значила для неё миниатюра Грейгарс?

Уэнзли плюхнулся в одно из кресел. – Она хотела её. Я сказал, что куплю её для неё.

– Подарок?

Уэнзли кивнул.

– Такой маленький красивый подарок для кого-то, кто пару раз позировал?

Уэнзли махнул рукой. Он уронил голову на пальцы другой руки, опиравшейся на резной подлокотник кресла. – Она была жадной маленькой штучкой. Я давал ей деньги – небольшие суммы. Я… я не хотел, чтобы она ушла без них.

– Вы подкупали её, но так её и не заполучили.

Уэнзли покачал головой, не отрывая её от руки. – Она была очаровательна. Наивная, но…. Он снова покачал головой.

– Она вас шантажировала?

Уэнзли фыркнул. – Не произошло ничего, чтобы из-за этого можно было меня шантажировать! Говорю вам, всё было так невинно! Я только хотел дарить ей вещи. Чтобы доставить ей удовольствие. Потом, когда она не пришла в оговорённый день, я подумал – может, это и к лучшему. Прекратить с ней встречаться – больше её не нанимать. Если рассматривать в этом свете, то дарить ей картину, было бы ошибкой. И я написал Геддису.

– Она не пришла в оговорённый день для позирования?

Уэнзли кивнул.

– Но ей нужны были деньги?

– Она всегда хотела денег. Она была жадной. Но наивной. Как ребёнок.

– И поскольку она не пришла в назначенный срок, вы решили, что она ушла?

Уэнзли обхватил лицо руками. – Она приходила каждый вторник и четверг. Не появилась в оба дня. Тогда я призадумался – я ждал её и следующую неделю.

– Вам не приходило в голову, что с ней что-то могло случиться?

Лицо Уэнзли, всё ещё в руках, ходило туда-сюда. Он произнёс, почти простонал:

– Я был рад, что она ушла, как вы не понимаете?

Мортон подождал. Большего он не узнает. Он подумал, что верит Уэнзли. Мужчина выглядел покорным, измученным. Своим признанием или безрассудной страстью, которая за этим стояла? Новый взгляд на Кэтрин Джонсон – наивность, обладавшая силой заставить такого человека как Уэнзли рисковать падением. Та же наивность, которая, очевидно, и Геддиса свела с ума.

Мортон сказал, что-то, что было произнесено, останется между ними и вышел, а Уэнзли так и остался сидеть, обхватив лицо руками и глядя в никуда.

– Но здесь что-то не вяжется, Мортон. Почему она исчезла, если так хотела ту картину? Случилось нечто более важное. Я считаю, что то, что она положила свое письмо в рамку сзади картины было предупреждение ему. Но тогда это должно означать, что она действительно надеялась, что он купит картину, заберёт ее и повернёт, или его слуга повернёт, и тогда письмо будет найдено. А потом он передаст картину ей.

Из чувства вины, если ничего другого не случилось. Думаю, она не хотела прекращать все, написав это письмо. Просто предостеречь его. Затем он передаёт ей картину, он предупреждён и будет вести себя прилично. Может ещё что-то там – например, она сама собиралась доставить картину ему, чтобы убедиться, что письмо найдено. Главное вот в чём, я не думаю, что Уэнзли несёт ответственность за её исчезновение. Я ему верю. Этому типу, который готов ударить женщину, но не убить её?

Они сидели в её любимом дешевом кафе в магазинчике компании, выпускающей разрыхленный хлеб, в районе Олдгейт. Она прощалась со своей прежней работой; она пригласила на чай двух женщин, которые с ней работали и собиралась потом на ужин в отель с преуспевающими мужчиной и женщиной, которые субсидировали Общество.

– Они дают тебе рекомендательное письмо? – спросил он.

– Если самое худшее, что люди делают, Мортон, это желают добра, я не буду слишком уж несчастлива. То, что я сделала за последние десять лет, не так уж много, но Общество, по крайней мере, старается. Лучше пытаться, чем нечего не делать.

Он пожал плечами. Как бы то ни было, похоже, Уэнзли – это тупик. Он был по-настоящему напуган, может, даже самим собой. Как человек, который, обнаружив, что ему нравится выпивать, вдруг понял, что это, сидящее в нём желание, погубит его.

Он не называл это любовью? Большинство мужчин это делают.

Как только она ушла и у него оказалось несколько дней всё это обдумать, он понял, – хорошо, что он от этого освободился. Я, должно быть, появился как призрак на банкете. Он ещё несколько недель будет дрожать как осиновый лист.

– Но это завершает дело Кэтрин Джонсон. Теперь ты знаешь, почему она написала письмо, и ты сделал все, что смог – сам с собою рассуждал Мортон.

– Мне по-прежнему хочется поговорить с Химлом из КА. Насколько нам это сегодня известно, Кэтрин Джонсон все ещё не найдена, а Химпл знал её. И все-таки я не верю до конца Уэнзли.

Он покачал головой. – Я поверил ему. Давай посмотрим, что нам скажет этот академик Химпл. Я так и не получил от него ответа – может, члены КА не отвечают на письма простых авторов, – что ж, давай посмотрим, что произойдёт, если я просто навещу его.

Глава 2

Эразм Химпл, член КА, жил в Челси⁵, не считавшемся в тот момент каким-то особенным артистическим районом, да и сам Химпл, как бы выразился Огастес Джон, ничего особенного как художник собой не представлял. Мортону нравился Челси, но жить там он не хотел. Ему нравилось гулять по его маленьким улочкам и его набережной, хотя, как ему сказали, место это сильно отличалось от «деревеньки с маленькими домиками, окружёнными розами», как в своё время его описывал Стендаль и некоторые другие известные люди. В одном из журналов по искусству, упоминалось, что Химпл высказывался о том, что «ему нравится жить там, где бывал его великий тёзка Эразм⁶», где творили великие художники – предположительно Хольбейн и Тернер, если понимать «великие» буквально, и менее великие – Росситти и Уистлер⁷. Как бы то ни было, именно в Челси переехал Химпл, оставив Мелбери Роуд и удалённые уголки Кенсингтона.

Дом оказался весьма небольшим, сразу за углом «Церкви Всех Святых». Мортон подошёл к нему со стороны Эмбанкмент, остановившись посмотреть на реку – он всё ещё не отказывался от мысли поплавать по ней на байдарке, хотя реальностью это пока не стало, и на подвесной мост. Он попытался представить себе реку без Эмбанкмент, илистый, подтапливаемый приливами берег, то там, то здесь ступеньки к воде, но целостной картинки характерной деревни, где сейчас располагалась столь доступная часть Лондона, не получалось. Его сознание всё ещё всецело было занято почти завершённой книгой. Внутри было знакомое чувство приближения финиша, почти ожидание следующего за этим умственного и психического спада.

У него не было особого желания наведаться к Эразму Химплу. Стоял хмурый холодный день, хотя его немного приободрило кружение над рекой утки, которая плюхнулась в воду прямо перед ним. Небо над головой было чугунного цвета и лишь вдали к западу виднелось бледно-медное солнце, на фоне которого возвышались голые и гладкие деревья. В воздухе пахло рекой и копотью; его дыхание рассеивалось и растворялось в нём паром.

– Мистер Мортон хотел бы встретиться с мистером Химплом, если ему будет позволено, – произнёс он и протянул свою визитную карточку. После посещения Уэнзли он ожидал увидеть то же законсервированное великолепие, то же артистическое нуворишество, но дом оказался размером со сдвоенный коттедж, дверь в который открыла женщина средних лет, скорее, домохозяйка, нежели прислуга. В ней была какая-то строгая простота, присущая домохозяйке пожилого ирландского пастора, посвятившей себя сохранению его, нежели собственного, безбрачия; на ней было всё чёрное, головной убор был похож на домашний чепец, только кружевной. У неё были колючие густые брови и нос почти такой же большой, как у Мортона, разве что ноздри были более волосатые.

Не глядя на его карточку, она сказала:

– Мистер Химпл в отъезде.

– Вот так. После того, что сказал ему Джемс, это его не удивило. Его волновало то, что Химпл отсутствовал так долго. – Он скоро вернётся?

После этих слов она воспользовалась очками в стальной оправе, висевшими на шнурке, чтобы прочесть его визитку. – Вы по поводу того, чтобы нарисовать ваш портрет, мистер Мортон? У неё был глубокий, почти мужеподобный, голос.

– Я написал письмо. По поводу одной молодой особы, которая, похоже, исчезла. Я думаю, она была натурщицей мистера Химпла – для картины про Лазаря. Он стоял в некой неопределённости, произнося слова отрывочно. – Я сообщил об этом в полицию. И вот только что узнал о мистере Химпле. О том, что она была его моделью. Я подумал… Он не успел сказать, о чём он подумал.

– О, да, конечно. Она осмотрела его снизу доверху. Очень хорошо, что Фрэнк настоял на том, чтобы он в этот раз оделся как истинный джентльмен. – Заходите, пожалуйста. Но в голосе её не было ни оттенка гостеприимства.

Она провела его в заднюю часть дома через главный холл, где на стенах висели картины, не Химпла, подумал он (они показались ему старше самого Химпла), и остановилась у открытой двери, левой рукой предложила войти, как бы говоря, – Если уж вы здесь по делу, заходите в эту комнату. За дверью оказалась комната, её можно было бы назвать гостиной этой дамы, такой же строгой, как и она сама, на стенах чёрно-белые гравюры вместо картин, на драпированном столе лежала открытая Библия.

Она не предложила ему снять пальто. Наконец, представилась как миссис Эванс. Потом она села, он тоже, стул безжалостно заскрипел. Он рассказал ей уже не раз произнесённую историю о Кэтрин Джонсон, сократив её прилично, стараясь не звучать как гид, в тысячный раз пропевающий детали трёхразрядного чуда. Он показал одну из копий рисунка Кэтрин Джонсон. – Полагаю, этот рисунок нарисовал мистер Химпл. Вы его узнаете?

У неё был такой же зоркий взгляд, как и у Огастеса Джона. – Вот этот маленький в углу похож на Лазаря.

– Да. Он сделал паузу. – А лицо этой женщины вам знакомо?

– Студия мистера Химпла через дорогу.

Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что это значит. Т.е. его моделей вы не видите?

– Я не любопытствую о делах своего работодателя.

– Я не имел в виду даже предположить это. Я просто подумал, может вы её видели.

Она вернула рисунок. Мортон подождал, но ничего не произошло. Тогда он спросил:

– Когда возвращается мистер Химпл?

– Мистер Химпл уехал за границу.

– Ага. И надолго?

– Уверена, что не знаю этого. Его приготовления соответствовали тому, что он собирался позволить себе длительное путешествие. Наверное, самым лучшим для вас будет написать ему. Или нет.

– Я уже это сделал. Могу я узнать, когда он уехал?

– Какое-то время назад.

– Когда?

Ей очень нравилось быть собакой на сене, что касалось информации. И никакой благопристойностью выманить её оттуда было невозможно. Мортон приложил все усилия, постарался, как мог, и уже изменившимся голосом показал ей, что может быть таким же твёрдым, как и она. С неохотой она предположила, что уехал какое-то время назад, потом допустила, что это было в августе, и, наконец, сообщила, что это было 9-го августа.

На следующий день после того, как Кэтрин Джонсон обратилась к нему с просьбой о помощи. Мортон почувствовал, что выходит из своего пред финишного оцепенения.

– Он уехал один?

Она тут же выпрямилась:

– Что он имеет в виду? Что он там предполагает? Ей придётся просить его удалиться, если он не оставит свои инсинуации.

Мортон снова показал рисунок. Она громко произнесла, – вряд ли бы он поехал с юной леди!

– А он вообще уехал с кем-то?

– Конечно, со своим слугой. Она посмотрела на рисунок, затем перевела взгляд за окно, и уже другим голосом сказала, впервые предполагавшим, что она этого не одобряет? Или это была какая-то личная обида? – С мужчиной. Я имею в виду, со слугой.

Мортону пришлось это хорошенько и быстренько обдумать – со своим слугой, но как бы в то же время не своим слугой, с мужчиной, и затем он спросил:

– Не со своим обычным слугой?

Не глядя на него, оскорблённым голосом она проговорила. – Ему нужен был кто-то, кто говорит по-французски.

– А его обычный слуга не говорит по-французски?

– Браун не говорит по-французски.

– Браун – это его обычный слуга? Можно мне поговорить с Брауном?

– Браун живёт на Странде. Он приходит раз в неделю присмотреть за студией и заняться портретами. Мортон не имел ни малейшего представления, что бы это значило; но значения это не имело. Она добавила, – Мистер Химпл договорился с Брауном на время своего отсутствия – пока не вернётся. Она снова посмотрела на рисунок. Выражение её лица стало ещё суровее.

– Вы не одобряете того, что он взял с собой нового слугу?

– Не моё это дело одобрять решения своего работодателя.

– Думаю, это потому, что вам не нравился этот новый человек.

– Я его едва знаю. Она снова посмотрела на рисунок.

– Вы, ведь, узнаете рисунок, так?

Она вернула его. Конец бумаги вибрировал; это дрожала её рука. Посмотрев снова на неё, Мортон почувствовал неожиданную симпатию, увидел мельком её жизнь, наполненную уединением, а может, и одиночеством. Он спросил:

– Этот новый слуга, он похож на лицо женщины, изображённой на рисунке?

Она предельно выпрямилась. – Полагаю, что, по крайней мере, он похож на лицо в уголке.

– Лазарь.

Она сидела молча. Её голова немного подрагивала; а, может, он ошибался. Он спросил: – А вы видели саму картину?

– Мистер Химпл любезно пригласил меня в студию посмотреть на неё, перед тем как она отправилась в Академию.

– Как вы думаете, этот «новый слуга» и был моделью для Лазаря?

– Когда я увидела картину, то подумала, – может так и есть. Но это не моё дело. Она посмотрела на него и добавила. – И не ваше, сэр.

– Я думаю, что человек, который позировал для Лазаря, может быть братом той пропавшей девушки. И он может знать, где она сейчас. Миссис Эванс, это очень важно. Мне нужно связаться с этим молодым человеком.

– Думаю, вы могли бы написать ему письмо.

– А где они?

Она облизала свои тонкие тёмные губы. – Браун – обычный слуга мистера Химпла – на связи с ним. Если мне нужно что-то сообщить о доме, я делаю это через Брауна. Она разгладила своё платье; её пальцы потянули на себя небольшой кусочек ткани, так будто она что-то на нём увидела. – Сначала у меня был его адрес, но и то это был адрес до востребования. Они уже давно оттуда переехали, так говорит Браун. По одному её тону, она чётко дала понять, что домохозяйке не следует связываться со своим работодателем через слугу.

– И куда?

– Я вам уже сказала, я не знаю! И как бы сожалея о своей резкости, она добавила, – Первый месяц они провели за рисованием во Франции, в деревеньке Хинон. Это в Нормандии. Предполагалось, что лето они проведут там, но он передумал. Весьма неиспорченное местечко, как выразился мистер Химпл. Именно поэтому ему был нужен франкоговорящий. Но они двинулись дальше. Выражение её лица изменилось, на нем появился оттенок злобного удовольствия. – Наверное, оно было слишком неиспорченное.

– А этот новый слуга, тоже переехал с ним?

– Полагаю, что да. Хотя – по её губам пробежало выражение злой улыбки. – Браун говорил, что мистер Химпл уволил его.

– А почему?

– Не имею представления.

– А когда это случилось?

– Не помню. В конце лета, наверное.

– Тогда писать ему для передачи через мистера Химпла не имеет смысла.

– Полагаю, что да.

Мортон разозлился на неё, попробовал взглянуть на ситуацию её глазами. Сначала она пыталась обмануть его со своей идеей написать «новому человеку». Она просто хотела избавиться от него – Кэтрин Джонсон для неё ничего не значила; и почему она должна беспокоиться, чтобы помочь ему? Она хотела, чтобы он ушёл, оставил её наедине со своим уединением и одиночеством. – Но вы уверены, что не видели изображённую на рисунке молодую женщину.

– Конечно, абсолютно уверена.

– Но мистер Химпл рисовал её.

– Я не знаю, делал ли он это. Может, и рисовал. Она смотрела в сторону двери, в сторону каменных часов на каминной доске.

– А этот «новый человек» был англичанином?

– Конечно же.

– Тогда вы слышали, как он разговаривает.

Она сжала губы. – Раз или два.

– А как звучала его речь – как человека образованного? Или грубого, неделикатного?

– Он разговаривал, как представитель своего класса.

– Говорящего при этом по-французски.

– Так утверждал мистер Химпл. Если бы он это не сказал, я бы не знала. Меня иностранные штучки не волнуют.

Она не знала имени нового человека – ему надо будет спросить об этом Брауна. Он спросил, можно ли будет заглянуть в студию, на что она ответила, что за разрешением нужно обращаться к Брауну. Ей уже не терпелось, чтобы он ушёл; она ему и так слишком много сказала, не потому, подумал он, что она что-то скрывает от него, а потому, что это действительно всё, что она знала. Может, она просто получала удовольствие от того, что относилась к обычным вещам, как к некому секрету. Он получил от неё адрес Брауна и ушёл, чтобы с радостью снова окунуться в сгущавшиеся сумерки и холод.

Утки улетели. Солнце тоже зашло, убывающий свет окрашивал всё в оттенки бледно-лилового и темно-серо-синего цвета, а остатки света поблёскивали на воде как сильно потёртый металл. На висячем мосту Альберта движение грохотало и рычало. По реке прошёл паровой катер, сверкая своими огнями как соблазнительными намёками в наступающей темноте.

На следующий день он наведался к Брауну в его аккуратненький домик на берегу реки почти у самого ботанического сада Кью на западе Лондона. Это был грузный мужчина до сорока, не очень интеллигентного вида.