Огнерожденный Афанасьев Роман

4

Караван они догнали на следующий день, к вечеру. Шли быстро, не таясь, прямо по дороге. Танвар сказал, что слежки можно не опасаться, дескать, он такое дело нутром чует. Но Фараху показалось, что на самом деле северянин просто устал от горных тропок и решил, что по дороге будет идти удобнее. Наверно, так оно и было, но подмастерье не решился высказать свои предположения вслух.

Они шли по утоптанной дороге, ведущей от Эшмина к Башмину. Альташ, большая деревня, остался восточнее. К счастью караван, немного задержался, иначе бы его пришлось нагонять дня два.

По дороге говорили мало. Северянин не привычный к жаре, быстро устал, и постоянно прикладывался к бурдюку с подкисленной водой. В конце концов, Фарах отобрал бурдюк и сказал, что так много пить нельзя. Неожиданно северянин согласился. Теперь он брался за бурдюк только тогда, когда ему разрешал подмастерье, знавший, сколько воды нужно пить в жару.

Танвар оказался приятным спутником. Не смотря на разбойничью внешность, он сразу пришелся Фараху по душе. Северянин казался добрым и открытым, иногда до простоты. Про таких в Эшмине говорили: что на уме то и на языке и худа от них не ждали. К тому же оказалось, что северянин не так уж стар, как показалось вначале. Ему было всего тридцать лет. Конечно, по сравнению с Фарахом, он выглядел самым настоящим опытным мужчиной, воином, побывавшим во многих переделках. Но Фараху, привыкшему общаться с дедом, Танвар представлялся скорее старшим братом, нежели наставником. Так что и общались они почти на равных.

Шли быстро. Пыльная и сухая дорога сама ложилась под ноги, и казалось, звала за собой, манила в новые земли. Горы вскоре остались позади, и они вышли на холмистую равнину. Строго говоря, настоящие горы начинались от Эшмина, и простирались далеко на юг, до самой пустыни Бога Огня, где почти никто не бывал. А здесь располагались лишь большие холмы, поросшие редкой травой, жесткой как ювелирная проволока. Но северянин упорно именовал их горами, и проклинал их почем зря.

Фарах, привычный к долгим прогулкам шел ровно – не быстро и не медленно, берег дыхание и силы. Танвар же, одетый в кольчугу, изнемогал от жары и постоянно останавливался перевести дух. К счастью, подмастерье, привыкший к родным местам, догадался повязать голову северянина чистым полотенцем, захваченным из дома. Так что голову ему не пекло, но с повязкой на голове Танвар стал еще больше походить на разбойника.

К вечеру, когда солнце стало закатываться к западу, норовя нырнуть в холмы, северянин выдохся. Он остановился посреди дороги, беспомощно оглянулся по сторонам и позвал Фараха, шедшего впереди.

– Эй, парень! Фарах!

Подмастерье остановился и подождал, пока северянин его догонит.

– Вот что, – сказал Танвар. – Не могу я больше. Ты скачешь как горный козел, а я совсем выдохся. Надо сделать привал и чего-нибудь погрызть. Я уж не мечтаю в волю напиться, но горло промочить надо. Оно у меня забито пылью. Еще немного и буду ею пердеть.

Фарах улыбнулся. Шуточки северянина, которые не решился бы повторить в слух даже кузнец, – главный сквернослов деревни, – ему нравились. Он тоже был не прочь отдохнуть, и собрался уж сказать об этом спутнику, но в этот момент ему послышался странный звук. Танвар продолжал проклинать пыль и жару, шумно жаловаться на сушь, так что подмастерью пришлось схватить его за руку.

Северянин моментально замолчал, насторожился, и положил ладонь на рукоять меча.

– Что это? – шепотом спросил он, услышав, наконец, тот же звук что и Фарах. В тоже мгновение довольно ухмыльнулся, и сам ответил на свой вопрос:

– Это же быки!

Подмастерье согласно кивнул, мысленно выругав себя за то, что сразу не узнал звуки. Это действительно были южные быки, – большие рослые животные, заросшие густой рыжей шерстью. Они были очень сильны и неприхотливы, за что весьма ценились. В Эшмине их не держали, деревня не настолько богата, но Фарах уже видел этих животных, правда, давно – лет пять назад, во время путешествия на юг. Надо же, их голос.

– Пошли, – подхватился Танвар, – давай быстрей. Это караван, мы его догнали!

Он вскинул на плечо мешок, поправил полотенце на голове и решительно зашагал по дороге. Казалось, у него открылось второе дыхание. Вся его усталость пропала, и теперь Танвар выглядел посвежевшим, словно и впрямь напился досыта холодной воды.

– Идем! Да побыстрее, растяпа! У меня место в караване оплачено, и припасы отложены. Если только их еще не сожрали эти жадные дети собак.

Подмастерье улыбнулся и поспешил за спутником. В самом деле, если погонщики добрались до запасов северянина, то им придется не сладко. Судя по всему, Танвар был скор и на слова и на дела.

Караван они увидели сразу, едва свернули за очередной холм. Десять быков, две повозки и восемь человек – вот и весь караван. Что и говорить, не много. Фараху доводилось за время скитаний видеть караваны и по двадцать, тридцать повозок, но здесь, в краю деревень, и две повозки – караван.

Погонщики разбили лагерь у подножия большого холма. Между двух повозок разожгли костер, и теперь люди суетились у него, деловито переговариваясь. Быки стояли спокойно, но порой издавали утробные звуки, словно жаловались на свою нелегкую судьбу. Их то и услышали путники.

Танвар шел быстро, почти бежал, и подмастерье едва поспевал за ним. Караванщики, заприметив путников, сначала всполошились, похватали из повозок оружие, но, видя что гостей всего двое, успокоились.

У самых повозок Танвар сбавил ход и подождал Фараха.

– Слушай, – сказал он, – они по северному плохо лопочут. Ты уж пообщайся с ними, смотри, чтоб нас не обжулили. Тут только зазевайся, мигом без порток останешься. И поменьше трепись о том, куда идем. И о смерти деда – никому не слова! Идешь со мной в Башмин на базар и вот и все дела.

Фарах кивнул, и они неспешно подошли к костру. Шли нарочито медленно, не торопясь, подчеркнуто держа руки на виду. В последнее время на трактах пошаливали разбойники, поэтому не стоило понапрасну волновать караванщиков. Они стали около костра, вглядывались в гостей и держа оружие наготове – кто деревянную пику с дрянным медным наконечником, доставшуюся от деда, кто палку окованную железом, кто нож. Всего их было восемь.

В сгущавшихся сумерках Фараху было плохо видно их лица, но крайнего слева он сразу признал – по халату. Халат знатный: толстый, с двойным воротом, сшитый из зеленых и красных клочков материи. Ужасен на вид, и одеть его мог только Хасир – торговец из Башмина, иногда заглядывающий в деревню Фараха. Сам Хасир считал, что халат замечательный и не расставался с ним ни на день.

– Хасир! – крикнул подмастерье, подходя к костру. – Хасир, это вы?

Обладатель примечательного халата подался вперед, опустил дубинку и вгляделся в темноту.

– Фарах? Молодой кузнец! Ты ли это!

– Я!

– Хо! – крикнул торговец. – Почтенные, опустите оружие! Я знаю этого мальчишку!

– А я, – северянина. Это он обыграл меня три дня назад в кости! – подал голос один из караванщиков. – Эту бледную шкуру зовут Танвар.

Северянин, державшийся поодаль, услышав свое имя, заулыбался и ткнул себя пальцем в грудь.

– Подходите гости, подходите, – заволновался Хасир. – Садитесь к костру! Ночь на дворе, не след в одиночку бродить в темноте!

Караванщики повеселели, загомонили, наперебой приглашая путешественников присоединиться к ужину.

Танвар и Фарах подошли к костру и разделились. Подмастерье уселся рядом с Хасиром, а северянин сел с другой стороны костра, рядом с знакомым караванщиком. В руках у него моментально появился бурдюк с кислым Башминским вином и глаза его радостно заблестели.

– Каким ветром тебя занесло так далеко от Эшмина? – Поинтересовался Хасир, присаживаясь рядом с подмастерьем.

– Иду в Башмин, – ответил Фарах. – С Танваром. Это друг деда, надо его проводить.

– Уважишь гостя, и тебе почет и ему радость, – согласился торговец. – Вот, возьми.

Он потянулся к сумкам, и добыл из них большой кусок сыра и мягкую хлебную лепешку. Фарах с благодарностью принял еду. Хасир шумно булькнул – рассмеялся. Выглядел он отвратно: толстый, заплывший жиром, с огромной бородавкой на подбородке… Халат едва налезал на его огромное тело. Подмастерье с неприязнью посмотрел на руки торговца. Пальцы – словно колбасы, толстые, безволосые… Таким людям нельзя доверять. Толстым, шумным, показушно добрым. Но сейчас, увы, это единственный знакомый ему человек среди караванщиков.

– Как там поживает Старый Тейрат? —поинтересовался торговец, шумно отдуваясь. – Все чертит буковки?

– Да. Чертит. – Ответил Фарах, надеясь, что в темноте не видно его покрасневших щек. Лгать он не умел. Знал, что так надо, Танвар его предупредил, но ему никогда еще не приходилось так поступать.

– Не смог к вам заглянуть в этот раз. Дела. – Важно сказал Хасир. – Думаю, в следующем месяце доберусь и до Эшмина. Какие у вас там новости?

– Да никаких, – ответил Фарах, жалея, что сел рядом с торговцем. Теперь придется весь вечер врать напропалую, чтобы уйти расспросов. К счастью, подмастерье знал безотказный способ отвлечь внимание торговца от собственной персоны. Этому его научил дед, еще во время путешествия на юг.

– Уважаемый Хасир, как идет торговля? – спросил подмастерье и впился зубами в твердый сыр.

– Торговля? Хо! Дети собак напели главе Башмина, что торговцы хорошо живут! И он снова поднял налог на продажу шкур. А какой тут налог, и так едва-едва отбиваю вложенные деньги!

Хасир возмущенно всплеснул руками и обрушил на подмастерья поток жалоб и причитаний. По его словам торговля шла из рук вон плохо. Он жаловался, что налоги растут, а доходы падают. Что в деревнях не покупают ничего, потому что тоже платят налоги. Что стражники в Башмине окончательно обнаглели и требуют за вход в город аж целую северную марку. Что разбойники совсем распустились и нападают на караваны среди бела дня…

Фарах слушал этот поток торгового красноречия, иногда кивая и не забывая вгрызаться в сыр. Ему не впервой было выслушивать подобные жалобы. Подмастерье знал, что отведя душу, торговец начнет распространяться об упущенных выгодных сделках, валя вину на недобросовестных конкурентов, потом перейдет к неурядицам в семейной жизни, а потом расскажет самые свежие слухи Башмина и его окрестностей. Так и должно быть. Не часто торговцу попадаются люди, готовые его выслушать.

Так что подмастерье спокойно ужинал, временами посматривая в сторону северянина. Тот сидел у костра рядом с караванщиками, довольно посмеивался и выглядел довольным. Видимо все его вещи остались целы. Караванщики затеяли игру в кости, и Танвар принимал в ней активное участие, хотя его запас «южных» слов был не очень велик. Разговаривал он с жутким акцентом, но, судя по всему, ни самого северянина, ни его партнеров по игре, это не смущало. Ловко пользуясь известными словами и помогая себе жестами, Танвар прекрасно общался с караванщиками и, похоже, даже выигрывал. Во всяком случае, погонщики часто костерили его на все лады, пользуясь тем, что удачливый игрок плохо знает южный язык.

Когда время подошло к полночи, Фарах заснул, так и оставшись сидеть на подушке с горбушкой хлеба в руках. Он так сильно устал за день, что ему не помешали ни словоизлияния Хасира, ни ругань караванщиков.

Разбудил его Танвар. Северянин толкнул его в плечо и указал на одеяло, расстеленное у костра. Фарах оглянулся по сторонам и увидел, что все уже устроились на ночлег: кто у костра, кто у быков. Лишь один из караванщиков уселся на край повозки, спиной к костру. Ему предстояло дежурить полночи – охранять сон товарищей.

Фарах улегся на одеяло, уже привычно подтянул под голову мешок и уснул, успев услышать, как рядом устраивается на ночлег Танвар.

5

На следующее утро, караванщики поднялись рано. По холодку, пока благословенный дом Энканаса еще не взошел, они свернули лагерь, и приготовились тронуться в путь.

Танвар и Фарах помогали торговцам собираться. Когда все вещи уложили, а быков навьючили тюками, друзья устроились в одной из повозок, на том самом «оплаченном» Танваром месте. Северянин сел рядом с погонщиком, а Фарах удобно устроился у высокого борта, сплетенного из крепких сухих прутьев.

Сотворив утреннюю молитву Энканасу, об удачной дороге, караванщики подхлестнули быков, и караван тронулся в путь. На одном из быков восседал Хасир, – считалось, что именно он вел караван. Хотя на самом деле вел его Сасар – худощавый и жилистый погонщик, сидящий на втором быке. У него не было своего товара, но он хорошо знал дорогу и брал плату за то, что служил проводником. Следом за ними шла первая повозка, нагруженная так и не проданной материей. За ней катилась вторая, пустая. В ней то и устроились Танвар и Фарах. Хозяин повозки и двух быков, запряженных в нее, удачно продал свой товар и теперь пребывал в благостном расположении духа. К тому же ему удалось обыграть Танвара в кости, прошлой ночью, так что торговец, назвавшийся Масаром, весьма радушно относился к попутчикам. Он пытался болтать с Танваром, иногда обращаясь за помощью к Фараху, – тот переводил для северянина сложные фразы.

Следом за повозкой тянулись остальные быки, навьюченные мешками и тюками с разнообразным товаром. Некоторые погонщики шли рядом с быками, другие устроились поверх своей клади. Фарах так и не познакомился с ними, но об этом не жалел. Сейчас он думал о том, как сохранить в тайне то, что его дед мертв. Тут уж не до знакомств и не до разговоров – не проболтаться бы.

Еще два дня назад весь мир казался ему простым и понятным. Он знал свою судьбу наперед. Знал, что, став мужчиной, мог рассчитывать на свой новый дом. Знал, что через год или пусть даже через два, он стал бы вторым кузнецом. Потом Фарах привел бы к деду свою избранницу – Фаие, первую красавицу Эшмина. Дед бы усмехнулся в бороду и благословил молодых. Староста повез бы их в Башмин – к Жрецу Огня, чтобы тот связал молодых узами брака. Уж расстарался бы для нового кузнеца, да для учителя. А по приезду из Эшмина, для молодой семьи начали бы строить дом. Всем миром, как и полагалось. У них с Фаие родился бы мальчик – шустрый смуглый малец, наследник. Умный и красивый. А потом, Фарах стал главным кузнецом Эшмина. И чем не шутит судьба, – быть может, его пригласили бы в Башмин. А потом…

Да. Так могло быть. Но судьба выбросила черные кости. Из уважаемого подмастерья кузнеца, Фарах превратился в беглеца. Деда убили – предательски, в ночи. Напасть на беззащитного старика, что может быть хуже! На такое способны лишь падальщики, дети собак. Мир перевернулся. И теперь Фарах не знал куда ему бежать, что ему делать. Будущее туманно. Больше всего Фараха пугало то, что он не знал от кого ему прятаться. Танвар уверял, что за стариком и внуком охотились Темные Жрецы. Но почему бы тогда не обратиться за помощью к старосте? Или, раз уж они едут в Башмин, к Жрецу Огня? Подмастерье задавал себе все новые и новые вопросы и не находил на них ответов.

Впереди лежал долгий путь, времени для размышлений было предостаточно. Покачиваясь в повозке и прижимаясь щекой к теплым прутьям борта, подмастерье порой кидал взгляд на спину северянина. Тот все еще болтал с Масаром. Похоже, запас тем для общения не иссякал. Фарах думал, как бы поговорить с северянином, так чтобы никто им не помешал. Но как тут поговоришь – в дороге то. Разве что на привале.

Но в обед привал делать не стали. Поели на ходу, – быки шли медленно, размеренно, и можно было спокойно кусать хлеб и сыр, не опасаясь прикусить язык.

После еды, Танвар перебрался к Фараху и улегся рядом, прямо на тюк с материей. Масар сначала заволновался, но потом махнул рукой: мол, отдыхай дорогой гость, ничего для тебя не пожалею.

Танвар же придвинулся ближе к Фараху и стал расспрашивать его о житье в деревне. Подмастерье отвечал вяло, неохотно. Его злило то, что он не мог расспросить Танвара о том, что его интересовало. Фарах подумал о том, что если разговаривать на северном языке, то никто их не поймет. Но также понимал, что подобные разговоры не для чужих ушей. Торговцы, они народ ушлый. Может, и не смогут составить прошение саддину на северном, но наверняка смогут разобрать чужой разговор. К тому же Фарах не знал погонщиков. Быть может, кто-то из них действительно знает северный язык.

Танвар же не замолкал ни на минуту: то принимался петь грубые северные песни, то расписывал достоинства кабаков Таграма, то пытался объяснить Фараху разницу между ножом и кинжалом.

Наконец подмастерье не выдержал. Резко наклонился к северянину, ухватил его за ворот кожаной рубахи, от которой нестерпимо воняло потом, и прошептал:

– Танвар, надо поговорить…

Северянин громко расхохотался, заглушив последние слова Фараха, и грубо отбил его руку в сторону. Но в туже секунду переменился в лице, став серьезным и собранным.

– Потом. – Быстро шепнул он. – Вечером.

Через мгновение перед Фарахом снова оказался весельчак и болтун Танвар. Он широко улыбался, почесывался и жаловался на жару.

Фарах через силу улыбнулся, подыгрывая северянину и беззвучно выругал себя последними словами. Конечно, как можно так рисковать! Танвар наверняка все продумал заранее. Его напускное веселье, шутовство – лишь маска. Никто из караванщиков и помыслить не мог, что этот шумный северянин от кого-то скрывается. Перед ними предстал обычный северный варвар – невоспитанный и прожорливый, как и все сальстанцы. Съездил к знакомому в Эшмин, теперь возвращается обратно. Даже с провожатым. Не чужак, – знакомый знакомого уже почти друг. Безопасное трепло, жизнерадостное и шумное. Гораздое только языком трепать. А то, что меч на боку, так как же в дальней дороге без оружия. Нынче без этого не обойтись. Сами бы обзавелись, да не на что.

При всем при том, только сейчас Фарах сообразил, что хоть Танвар и не умолкал ни на минуту, ничего важного он так и не сказал. Ни кто он, ни откуда пришел, ни куда направляется. Из северянина как из дырявого мешка сыпались байки, сплетни, неприличные песенки, и больше ничего. Ни слова о нем самом и о Фарахе.

Подмастерье взглянул на своего путника по иному, с уважением. Только теперь он понял, почему дед выбрал провожатым северянина. Танвар не просто боец, и не обычный проводник. Он опытный путешественник. Знает о чем можно говорить, о чем нельзя. Когда надо улыбнуться, а когда пригрозить. Кем бы он ни был на самом деле, наемником, воином, следопытом – дело свое он знал хорошо.

В Фарахе проснулась уверенность, что с Танваром он не пропадет. Что на него можно будет опереться в трудную минуту. Что его спутник, теперь единственный близкий ему человек.

Подмастерье украдкой нащупал локоть северянина и крепкого его сжал, показывая, что все понял. Танвар подмигнул ему и затеял рассказ о западных землях, где он якобы не раз бывал.

И вовремя. Масар, уже прислушивавшийся к разговору, ослабил поводья и повернулся к пассажирам. Скучно править повозкой – дорога ровная, быки идут медленно. Работы для погонщика немного, – знай, поглядывай на дорогу, да жуй сушеное мясо.

Танвар рассказывал о западе на северном языке, но Масар слушал внимательно и улыбался в нужных местах. Как и подозревал Фарах, погонщик знал северный. Плохо, так же как Танвар южный, – но знал. Не зря же Масар проболтал с северянином пол дня – значит кое-что понимал.

Тем временем спутник Фараха не смолкал ни на минуту. Рассказывал он про государство Леаран, что лежало к западу от Каван-сара. Да так ловко и складно рассказывал, что Фарах даже заслушался. Нет, конечно, подмастерье знал о Леаране, в конце концов они с дедом долго жили в Хазире, что стоял на границе с западным государством. Но Фарах плохо помнил те годы. В памяти остались только сами леаранцы – высокие и смуглые мужчины в одеждах непривычного покроя. Они вечно куда-то спешили, были озабочены только получением прибыли, но при этом не забывали засматриваться на молоденьких жительниц Хазира. Еще Фарах помнил, что почти все леаранцы усаты – пушистые длинные усы, расчесанные и напомаженные, являлись предметом гордости леаранцев. Южане их так и называли – усачами. При этом подбородок они выбривали начисто, что с точки зрения каван-сарцев совершенная глупость. Всем известно, что борода гордость настоящего мужчины. И добровольно лишаться ее – немыслимо! Так что в памяти Фараха леаранцы остались усатыми, жадными до денег и женщин, чужаками. Сейчас то он знал, что в Хазир приезжали в основном торговцы, а эта братия везде одинакова, – что в Сальстане, что в Каван-саре, что в Леаране.

Но Танвар рассказывал совсем о другом. Он делился воспоминаниями о своем визите в Леа – столицу западного государства. Разумеется, этот город-гавань являлся достопримечательностью всей страны. Больше нигде в трех государствах не было выхода к морю, а весь западный край Леарана – побережье. Море…. Фарах слушал рассказ северянина о море и никак не мог взять в толк, откуда взялось столько воды в западном крае. Нет, конечно, он знал про море, – дед не раз рассказывал ему про берег, волны… Даже рисовал карту трех государств, вдалбливая в голову непоседливому внуку основы географии. Но Фараху море всегда представлялось как большой пруд – неподвижная гладь до самого горизонта. Танвар же рассказывал о штормах, о волнах, о приливах и отливах, об огромных кораблях, качающихся на гребнях белой пены…. Да, Леаран всегда славился кораблями. Это единственное государство из трех стран, что имело свой флот. Даже речной флот у них был, – леаранские корабли ходили и по Великой реке. Но, конечно, они сильно отличались от тех, что плавали по морю. По словам Танвара выходило, что это громадины из лучшей древесины, гонял по воде ветер. Фарах не мог себе этого представить, но его заворожила картина, нарисованная северянином: огромная лодка, размером с дом, несется по воде, переваливаясь с одного водяного бугра на другой.

Танвар, тем временем, принялся воспевать столицу – ее красоту, развлечения и, разумеется, кабаки. По словам северянина, основное богатство Леарана таилось в море. Рыба, жемчуг, кораллы – все это Леаран добывал из воды и продавал государствам-соседям. Это Фарах знал. Он помнил, как ценилась валяная леаранская рыба. Конечно, до Эшмина она не доходила, кто же повезет рыбу в маленькую деревню на окраине Каван-сара, но подмастерью доводилось пробовать ее в Хазире. Там то все с ума сходили по рыбе. Именно по морской, леаранской. А в жемчуге Фарах не разбирался, но знал, что украшения из него ценятся высоко.

Развлечений, по словам Танвара, на западе тоже хватало. Леаран это страна торговцев – ушлых ребят, что не сеют, не жнут, но перепродадут все, что только можно и даже то, что нельзя. Каждый город Леарана жил самостоятельной жизнью, а правили в них самые богатые торговцы. Города сильно отличались друг от друга, соответственно и развлечения в них были самые разнообразные.

Ко второму часу рассказа, когда северянин добрался до вин Леарана Фарах не выдержал и уснул. Уже засыпая под мерный говор Танвара, подмастерье подумал о том, сколько же этот болтун способен говорить. Пожалуй, если не остановить – до самого вечера будет расписывать прелести Леарана. На самом деле, Фарах с удовольствием послушал бы про Сальстан, северное королевство, куда они направлялись. Но Танвар наверняка не спроста завел разговор о Леаране. Пусть караванщики запомнят, как он рассказывал о западе. Может, если их спросят, и ответят, – видели двоих, говорили о Леаране. Ложный след…

Разбудил Фараха Масар. Солнце, огненный дом Энканаса, клонился к западу, уходя в гости к тем самым леарнцам.

– Вставай, – сказал Масар. – Ночью спать не будешь.

Фарах потянулся, приподнялся и огляделся. Повозка опустела, северянин куда-то пропал. Но секунду спустя из-за спины донесся раскат знакомого смеха и Фарах обернулся. Оказывается, лишившись своей аудитории, северянин перебрался в другую повозку, и устроил небольшое представление там. Подмастерье увидел, что на повозке сидят аж трое погонщиков, не считая хозяина, чьи быки шли последними, послушно следуя за караваном проторенным путем.

Подмастерье не стал звать Танвара. Размяв затекшие ноги, Фарах принялся мечтать о том, что когда-нибудь приедет в Леаран и покатается на самом большом морском корабле. Потом он стал думать о деде, о дороге на север… Так и прошел остаток дня.

Когда стемнело, караван остановился. Настала пора устраиваться на ночлег. Караванщики быстро согнали быков в круг, привязали их к повозкам и стали разводить костер. Дерева в округе немного, поэтому в каждом караване везли большой мешок с углем. Он то и составлял основу костра. Обычно, поверх угля бросались заранее припасенные поленья дерева Тас – его плотная древесина горела медленно, но жарко. Пары поленьев хватало надолго, на полночи, а то и на всю. Конечно, на таком костре не приготовишь похлебки, но он давал достаточно света, чтобы отогнать ночных демонов и привлечь внимание благого Энканаса. В ночи без огня нельзя. Темнота не прощает ошибок. Во время пришествия Тайгрена, когда Энканас отдыхает, каждый путник, оказавшийся в необжитых землях, обязательно должен поддерживать огонь, иначе рискует нажить крупные неприятности. Энканас может отвернуться от него, а без его благоволения дела могут пойти совсем худо. В больших караванах под поленья и уголь выделяли один, а то и два специальных воза.

Поужинав скромными запасами, выкупленные Танваром у караванщиков, Фарах отправился спать. Хоть днем ему и удалось выспаться, его неудержимо клонило в сон. Подмастерье устроился у большого колеса повозки Масара, подложив на сухую землю одеяло. Танвар же остался у костра, с караванщиками. Но на этот раз он не стал играть в кости, ограничился ролью наблюдателя. Не прошло и получаса, как северянин поднялся и, пошатываясь, отправился к Фараху. Караванщики проводили его шумными криками, и подмастерье понял, что его спутник пьян. Видимо, не принимая участия в игре, он позволил себе хлебнуть лишку, и поэтому пораньше отправился спать. Фарах обижено поджал губы. Хоть бог Огня и не запрещал употреблять вино – в отличие от дурман-травы, но пьяниц не любили нигде. Разум – самый ценный дар изначальной силы, данный человеку. Затуманив его, пьяница тем самым отказывается от дара, добровольно лишаясь права зваться мыслящим существом, уподобляясь глупым животным, не получившим такого дара от творящей силы. Это пол беды – от северного варвара не приходилось ждать ничего иного. Но Фарах рассчитывал поговорить сегодня с Танваром об их будущем. И то, что северянин напился, его расстроило.

Добравшись до повозки, Танвар тяжело опустился, почти упал, на землю рядом с Фарахом. Подмастерье отодвинулся, не желая разговаривать с пьяным спутником. Танвар же ловко подгреб под голову мешок Фараха и довольно рыгнул. После этого тихо выдохнул:

– Говори.

Фарах недоуменно взглянул на спутника. Голос у него был совершенно трезвый.

– Быстрее, – прошипел Танвар.

Фарах осторожно подвинулся к приятелю, и аккуратно пристроился рядом, голова к голове. Теперь его мешок играл роль подушки – одной на двоих.

– Танвар, – тихо сказал подмастерье. – Почему мы прячемся?

– За тобой охотятся. Кажется, это не требует доказательств.

– Но почему мы таимся от караванщиков? Быть может они помогли бы нам, если бы знали…

– Они могут навести на наш след охотников за наградой. Случайно или нарочно, – но могут.

– Но они и так нас запомнят. Твои разговоры…

– Запомнят. Но если мы будем вести себя как беглецы, то они, конечно, заинтересуются – почему. Возможно, в Башмине они расскажут об этом друзьям и знакомым, а те своим друзьям и знакомым. В конце концов, слухи дойдут до тех, кто ими заинтересуется. А нам этого не надо. Пока что мы обычное явление – путешественники. Может, о нас и упомянут, но как о чем-то обычном и мелком. Вряд ли даже имена запомнят.

– Но зачем такая таинственность! И почему мы должны опасаться башминцев? Быть может наоборот…

– Что, наоборот? – резко перебил Танвар.

Фарах смутился и замолчал. Он полагал, что Танвар все ему объяснит, успокоит. Но северянин кажется не собирался этого делать.

– Что мы будем делать, когда доберемся до Башмина? – спросил подмастерье.

– Найдем попутный караван и отправимся в Масун – столицу Каван-Сара.

– А может…

– Что?

– Может, обратимся к Жрецу Огня в Башмине? Он наверно сможет защитить нас от преследований. Особенно если мы расскажем ему про Жрецов Темного Пламени.

– Дурак, – коротко отозвался Танвар. – Деревенский дурачок.

Фарах обижено засопел. Ему не нравилось, когда его так называли. Неумный человек – обидные слова для того, кто знает счет и грамоту. Захотелось отвернуться и замолчать. Но подмастерье пересилил себя и снова обратился к северянину:

– Почему?

– Потому что нельзя, – веско отозвался Танвар. – Едва ты упомянешь Темных Жрецов, тебя посадят в подвал, а потом в кандалах отправят в Масун, где тобой займутся Жрецы повыше рангом. Вряд ли ты выйдешь живым из их рук.

– Но почему?

Северянин тихо выругался, грубо и зло.

– Проклятье, – сказал он, отведя душу. – Не хотел тебе говорить, но видно придется. Я бы предпочел забыть об этой истории и не хотел тебя впутывать в нее.

– Какая история?!

– Тише, что ты орешь, как укушенный. Слушай и молчи. То, что я сейчас скажу, ты выслушаешь и постараешься забыть навсегда. Никогда и ни с кем не говори об этом. От этого зависит твоя жизнь. Именно твоя.

Фарах поерзал на месте стараясь устроиться поудобнее и не пропустить ни слова из рассказа северянина. Он был так заинтригован, что даже затаил дыхание.

– Прежде всего, забудь о своем деде. Забудь о Тейрате и никогда больше не произноси этого имени.

Фарах дернулся, желая ответить грубостью, но северянин ухватил его за руку и крепко сжал.

– Я же сказал, – молчи. Я сам не очень хорошо знаю эту историю. Расскажу самое главное, и надеюсь, ты все поймешь. Первое, что тебе нужно знать – за тобой и за твоим дедом охотятся и Жрецы Огня. На кого работал тот воин, которого зарезал твой дед я не знаю. Не исключено, что он действовал по наущению башминских жрецов. Не знаю, случайно ли он вас нашел, или ему кто-то подсказал, где искать Тейрата. Но теперь тебе лучше всего сменить имя и придумать себе новую родню. Тебе нужно спрятаться и как можно скорее уехать из Каван-Сара.

– Почему? – прошептал Фарах. – Мы же не бандиты!

– Ох, чую, пожалею еще, что затеял этот разговор. Клялся ведь старику, что никому не скажу. Но ты же молодой, горячий. Смолчу, – так наворотишь ты таких дел…

– Ну!

– Тише. Ладно, слушай. Твой дед, Тейрат, был жрецом Темного Пламени. Тише, тише! Не дергайся. Слушай внимательно, повторять не буду: да, Тейрат действительно общался с темными. Тогда он жил в Хазире – именно там я с ним и познакомился. У меня возникли разногласия с одним очень наглым Жрецом Огня – пришлось порядком проредить ему зубы. Такого жрецы не прощают, пришлось скрываться. Твой дед был свидетелем этой ссоры. Он нашел меня и предложил свою помощь. Деваться было некуда, по всему Хазиру меня искали жрецы огня, пришлось довериться твоему деду. Тейрат укрыл меня, воспользовавшись тайными убежищами Темных. Больше никого из них я не видел, ну и хвала Энканасу. Тогда то мне было все равно, кто меня спасет, но теперь я понимаю… Ну да ладно, то дело прошлое и тебя не касается. Слушай, значит, дальше. Оказалось, что твой дед готовился бежать. Он вроде как раскаялся и собирался уходить от Жрецов Темного Пламени. Тогда-то он и взял с меня клятву, что я помогу вам добраться до Таграма, когда ты вырастешь. Честно говоря, клятву, данную темному жрецу, я бы нарушил. Но Тейрат раскаялся и не хотел зла. Вообще не понимаю, как он очутился у Темных. Но, так или иначе, вышло, что он дважды изменник. Жрецы Огня ищут его, чтобы казнить как еретика – и, между прочим, тебя тоже. Темные тоже ищут его, они не прощают измены. За пять лет ничего не забудут. За этот срок жажда мести не утихает, наоборот, как раз в самом разгаре. Тейрат поступил мудро – забился на самый конец света и жил тихо. Кстати, когда мы познакомились, звали его по-другому. Но то имя я, как и обещал, забыл, а тебе и знать не зачем. Вот и выходит, что тебе нельзя к Жрецам Огня обращаться. И к старостам и к саддинам. Сначала всплывет история с темными, потом имя твоего деда и ты отправишься на костер. Да и я заодно. Если только раньше, пока мы будем сидеть в темнице, нас не навестят Жрецы Темного Пламени. Да тише ты! Не сопи! И так вон, толстяк на нас поглядывает. Не иначе в дурном заподозрил… ты у нас такой красавец…

– Тьфу на тебя! – тихо сказал Фарах. – Сквернословец. Скажи лучше, дед действительно раскаялся?

– Не знаю. Я с ним после того пять лет не виделся. Тебе лучше знать.

Фарах закрыл глаза, и лежал молча, переваривая услышанное. Еще днем ему казалось, что привычный мир разлетелся на куски и что он никогда не привыкнет к этому. Сейчас от тех кусочков не осталось даже пыли. Дед – Жрец Темного Пламени. Еретик. Не может быть! Он же учил внука молитвам, наставлял его в деле сохранения Огня, славил всеблагого Энканаса…

– А ты не ошибся? – тихо спросил Фарах. – Танвар, это правда?

– Правда. И это все что я знаю. И никак не могу взять в толк, почему старику приспичило переезжать на север именно сейчас. Ну, то, что на одном месте долго сидеть опасно, это понятно. Да и тебе надо вырасти. Но почему он не сделал этого сразу? Почему только сейчас? А! Кажется, понял. Наверно знал, что в Таграме его будут искать в первую очередь.

– Танвар! Танвар, пожалуйста, ну скажи что ты пошутил!

– Да тише ты, сын собаки! Все! Забудь то, что я рассказал. И когда приедем в Башмин, первым делом расстаемся с караваном и бежим на север.

– Но что я буду делать в Сальстане?

– Там разберемся. Пока нам нужно туда добраться. Желательно – целыми и невредимыми.

– Почему ты так возишься со мной? Зачем тебе все это?

Танвар хмыкнул. Почесал подбородок, подергал себя за бороду.

– Знаешь, – сказал он, наконец, – ты наверно не поймешь. Понимаешь, у меня ничего нет. Ни денег, ни звания, ни титула, ни дома… Ничего. У меня есть только честное слово и мое имя. И еще никто не мог сказать, что я не сдержал слово и запятнал имя. Это единственные мои богатства и я оберегаю их более ревниво, чем саддин Масуна свой гарем. Ни один человек, ни в Каван-Саре, ни в Сальстане, ни в Леаране, не может сказать, что Танвар нарушил данное слово. Я обещал доставить тебя и Тейрата в Таграм. И я сделаю это. С твоим дедом, конечно, плохо вышло. Но это от меня не зависело. А уговор я выполню. Любой ценой.

– А дальше, что дальше? Как мне жить?

– Это уж, парень, разберемся на месте. Не трусь. Не пропадешь. Здоровый уже вымахал. Привык, что дед о тебе заботился. Теперь привыкай жить собственным умом. Ничего, все наладиться.

Фарах не отвечал. До боли закусил губу и постарался сдержать крик. Судьбы несправедлива. За что? За какие грехи! Неужели благой Энканас воздает по заслугам грешнику Тейрату и семейству его? Но ведь дед раскаялся! А Энканас добрый, он принимает раскаянье, прощает заблуждавшихся.

– Ты это, – тихо сказал Танвар. – Не переживай. Прости ежели чего. Я человек прямой. Ты сейчас ничего не говори. Отворачивайся и спи. У тебя впереди много времени. Придумаешь еще что-нибудь. Только поумерь свой пыл. Учись быть выдержанным. У тебя же все на лице написано – что ты думаешь и какими словами. Пропадешь ведь, в большом мире.

– Я постараюсь, – прошептал Фарах.

Да. Выхода нет. Нет возврата к прошлому. Остается только смириться и, стиснув зубы, начинать жизнь с самого начала. Заново. Словно и не было никогда деда и южной деревеньки, ставшей для него родным домом.

– Спи, – сказал Танвар. – Спи. Вон толстяк на нас пялиться. Была б моя воля, сунул бы я ему железо меж ребер. Мертвые не болтают.

Фарах осторожно глянул в сторону костра. И в самом деле, – Хасир поглядывал в их сторону. То ли волновался за внука Тейрата, то ли, в самом деле интересовался разговором.

Подмастерье потянулся и повернулся к северянину спиной. Устроился поудобнее на одеяле и закрыл глаза.

– И то дело, – шепотом сказал Танвар.

Вопреки всем ожиданиям, Фарах действительно быстро заснул. Вернее провалился в черную бездну отчаянья, где его ожидали кошмары.

6

Следующие три дня прошли в унылом однообразии дороги. Фарах сидел на повозке, болтал с Танваром, улыбался караванщикам и старался как можно глубже спрятать свою боль.

О планах больше не говорили. Вечером северянин играл в кости с торговцами, пил с ними вино, расплачиваясь деньгами неудачливого охотника за наградой. Фарах же обычно сразу укладывался спать. На фоне бесконечной и скучной дороги, сон выглядел желанным разнообразием, чуть ли не развлечением.

Перед тем как заснуть, молился. Взывая к Энканасу, Богу Огня, подмастерье молил его о прощении. Фарах страстно желал только одного – чтобы Энканас простил его деда и подарил ему счастливое посмертие. И чтобы позволил недостойному Фараху начать жизнь сначала и заслужить прощение служением делу Огня. Вознося молитвы, Фарах искренне верил в то, что Энканас его услышит. Не мог всеблагой пропустить искренние молитвы, никак не мог. И каждый вечер, помолившись, успокоенный Фарах засыпал с чистой совестью. Но днем, размышляя о своей судьбе, подмастерье приходил в отчаянье. Ему казалось, что все напрасно, и что его жизнь кончена.

Дорога казалась бесконечной. Единственным развлечением служили рассказы Танвара. Бойкий на язык северянин не уставал рассказывать разом о десятке вещей, мало связанных друг с другом. Фарах же жадно впитывал все услышанное, стараясь отличить выдумку от правды.

А правды было довольно много. Судя по всему, Танвару доводилось бродить и по лесам Сальстана и по горам Каван-Сара и по долинам Леарана. Конечно, не все его слова следовало принимать за чистую монету. Особенно подмастерье сомневался в количестве якобы выпитого северянином вина. Но вот рассказы о других странах Фарах слушал с жадностью.

Оказалось, что он совсем не знал мир. Конечно, Фарах знал, что Каван-Сар на юге, Сальстан на севере, Леаран на западе, а на востоке раскинулись непроходимые леса. Знал, что в Сальстане, например, правит не саддин, как в Каван-Саре, а король. И что у короля есть советники и министры. Но даже не подозревал о том, что Жрецы Огня имеют очень малое влияние на короля. Так же Фарах с удивлением узнал, что в Леаране каждый город считается главным. Что в каждом есть совет самых богатых людей, и он определяют жизнь остальных. Как города договаривались между собой, Фарах так и не понял, в основном из-за того, что Танвар сам затруднялся это объяснить. Его, как обычно, больше интересовали кабаки и женщины Леарана, чем его политическое устройство.

А вот о кабаках и женщинах Танвар мог рассказывать бесконечно. И еще – о драках. По его словам выходило, что он записной драчун и чуть ли не первый мастер меча в Сальстане. В этом Фарах справедливо сомневался. Первый меч Сальстана вряд ли бы путешествовал налегке – без денег, сопровождающих и учеников. Но Танвар и не рисковал присвоить себе столь замечательный титул. А то, что он воин, было понятно и без слов. За все время пути, северянин так и не снял кольчугу, даже на ночь, и ничуть не жаловался на нее. По мнению Фараха это было под силу только опытному воину, который провел в доспехах столько времени, что чуть ли не сроднился с ними. При этом, Танвар всегда заботился о своем мече. Вынимал из ножен, осматривал, заботливо протирал припасенной тряпицей. Таких клинков Фарах еще не видел. Он, как кузнец, с интересом изучил его, и признал что сталь и заточка отменны. Правда, по части оружия у него не было большого опыта. В маленькой деревеньке не ковали клинков. Конечно, Фарах видел сабли у стражи Башмина, да и в родной деревне имелась пара сабель – у старых вояк, служивших когда-то стражниками. Но то южные сабли – чуть изогнутые, легкие, крепкие и хрупкие. Клинок же Танвар был прямым и довольно тяжелым. И сталь, на взгляд Танвара, у него был мягковата. Меч северянина походил больше на хорошо заточенную железяку, не было в нем изящества острых южных сабель. При этом, Танвар утверждал, что это еще маленький меч, полуторник – легкий, по меркам Сальстана, и небольшой. В ответ на это Фарах отвечал, что мог бы сделать подобный меч более легким и крепким. Танвар взял с него обязательство, что когда-нибудь Фарах сделает для него такой меч.

В итоге, весь третий день они провели в разговорах об оружии. Только к вечеру, Фарах наконец сообразил в чем крылась настоящая причина такого красноречия северянина. Тот по-прежнему рассказывал о школах фехтования Сальстана, но подмастерье уже не слушал его. Подмастерье с удивлением прислушался к себе и обнаружил, что вспоминает деда с тоской, но без отчаянья. Боль, что поселилась в его сердце, отступила. Танвар отвлекал его от грустных мыслей, не давал задуматься о своих бедах.

Осознав это, подмастерье улыбнулся и покачал головой, коря себя за недогадливость. Танвар же, рассказывающий о каком-то немыслимом финте мечом, принял улыбку на свой счет, и, распалившись, поведал историю о том, как в одиночку зарубил троих злющих и вооруженных до зубов таграмских бандитов.

Фарах слушал внимательно и поддакивал в нужных местах, но про себя думал, что Танвар сильно преувеличивает подвиги. Он, конечно, воин, но на героя не похож. Северянин, безусловно, умел фехтовать и драться, но вряд ли бы смог справиться с тремя бандитами. Пока защищаешься от атак одного, другие легко тебя прикончат. Это Фарах понимал. Но – молчал.

Вечером, когда до Башмина оставался всего лишь дневной переход, караван как всегда остановился на ночлег. Погонщики были довольны и веселы, – путь подходил к концу, и эта ночевка должна была стать последней. Следующим вечером они должны добраться до Башмина и встретить закат уже в своих теплых постелях.

Вечер удался. Костер разожгли большой, вино лилось рекой. Достали последние припасы, и воду больше не экономили. Поужинали хорошо. Да и выпили изрядно. В самом деле, – не тащить же все домой. Все равно пить в одиночку скучно. Завтра уже – дом. Жены, дети домашнее хозяйство… Хоть погулять последний день.

Гуляли долго и со вкусом. Все съели, все выпили. Пошумели, посмеялись. Когда настал темный час – полночь, – Фарах отправился спать. Ему довелось отведать кисленького винца – немного, но достаточно, чтобы глаза его стали закрываться сами по себе, несмотря на шум и гомон у костра. Подмастерье, решив, что пора на боковую, устроился как всегда около повозки, на своем стареньком одеяле и закрыл глаза. Он пробовал молиться, но два раза сбился, и решил, что наверстает упущенное завтра. Лучше это делать на трезвую голову. Придя к такому выводу, он преспокойно уснул.

Разбудил его странный звук. То ли шорох, то ли треск. Фарах так и не успел разобрать – что именно. Он открыл глаза, и уставился в темноту пытаясь понять, где он. Оказалось, что лежит на груди, уткнувшись лицом в мешок, служивший подушкой. Подмастерье неохотно поднял голову. Она была странно тяжелой, мысли ворочались медленно, неохотно, словно ленивые быки.

Над спящим караваном царила тишина. Лишь костер, горевший у повозок, потрескивал угольками. Гуляки давно пошли спать, ночь вступила в свои права.

Фарах приподнялся и перевернулся на спину, уставившись в звездное небо. Он собирался уже закрыть глаза, но темноту вдруг разорвал истошный крик боли. Фарах вскинулся, попытался сесть и тут перед ним из темноты появилась темная человеческая фигура, взмахнула рукой…

Мир словно застыл на один миг. Между двумя ударами сердца, подмастерье успел увидеть самое главное, – это не караванщик. Рослый бородатый мужик, закутанный в рваное тряпье. Он замахнулся на Фараха длинной палкой с длинными железными штырями. Костер давал не так уж много света, но его вполне хватило, чтобы подмастерье успел различить лицо нападавшего искаженное злобной гримасой, его худые и грязные руки, заплаты на халате…

Фарах пронзительно закричал и откинулся на спину. Его руки сами поднялись вверх, сложившись как для молитвы, прося пощады у врага. Но палка с шипами уже начала свой бег, на грязном лице застыл оскал, напоминавший улыбку смерти. И тут же маленький огонек вспыхнул на кончиках пальцев Фараха. Вспыхнул на секунду, ярко и озорно. И пропал.

Но этого хватило. Нападавший с криком отшатнулся назад, шипы впустую вспороли воздух всего в локте от головы подмастерья. А он, пораженный происшедшим не меньше нападавшего, застыл, испуганно глядя на руки.

А в следующую секунду у бандита исчезла голова. Пропала, словно ее никогда и не было. Фонтан крови взметнулся в воздух и с шумом обрушился на пыльную землю. Обезглавленное тело взмахнуло руками, дернулось, словно пытаясь отыскать потерянное, и повалилось на землю рядом с Фарахом, в лужу собственной крови. Подмастерье нерешительно поднял глаза и вздохнул.

Над телом стоял Танвар, сжимая в руках меч. Фарах протянул к нему руки, не понимая, что происходит.

– Успел, – хрипло выдохнул Танвар, – еле успел….

– Танвар! – крикнул Фарах, одолев, наконец, непослушные губы. – Танвар!

И словно откликаясь на его слова, ночь наполнилась криками боли, проклятьями, звоном железа и глухими ударами.

– Прячься, – крикнул северянин. – Под повозку, быстро!

– Танвар!

– Быстро, сучий хвост! Сиди там, не высовывайся! И не вздумай больше призывать огонь! Душу выну!

Фарах, ничего не понимая, но подчинясь приказу, перекатился с бока на бок и, больно царапнув макушкой о деревянные доски, оказался под повозкой. Когда он обернулся, то увидел лишь обезглавленное тело, еще подергивающееся, что плавало в луже крови.

Подмастерье сдержал крик, уткнулся носом в сложенные руки, зажмурил глаза и постарался сделаться незаметным. Спрятаться.

Но уши он заткнуть не смог. Его слух терзали крики ярости, вопли боли и страшные короткие хрипы умирающих или раненых. Теперь подмастерье понимал, что произошло, – на караван напали разбойники. В самый темный час, когда довольные торговцы упились вином, предвкушая скорое возращение домой. Наверное, бандиты специально дожидались каравана, зная, что лучшего времени для нападения не выбрать.

Сейчас шла драка не на жизнь, а на смерть. Кто в ней побеждал, Фарах не знал. До него доносились звуки боя, но по ним ничего нельзя было понять. Пару раз сквозь общий ор пробивались ругательства северянина и подмастерье обмирал от ужаса.

«Огонь, – подумалось Фараху. – Откуда взялся огонь на моих руках?»

И тут же он почувствовал, как страх смерти просыпается в нем, заставляет дрожать всем телом. Какой огонь! Идет бой! До огня ли? Он может умереть в любой момент! Бандитам нужно только заглянуть под повозку, ткнуть мечом его сжавшееся в комок тело и перед ним распахнуться двери небытия… Он умрет на коленях.

– Трус! – крикнул Фарах сам себе – Трус!

Он повернулся на бок и попытался нащупать нож, что носил на поясе. Надо вылезти из-под повозки, помочь Танвару и караванщикам. Надо.

Руки отчаянно тряслись. Так сильно, что подмастерье никак не мог нащупать нож. Он дернулся и стукнулся макушкой о дно повозки. Боль отрезвила, и руки подчинились. Зажав в ладони прохладную рукоять, Фарах приподнялся, и рванулся прочь, рванулся отчаянно, вслепую, едва не проломив себе голову.

Он выкатился из-под повозки, растерянный, трясущийся от страха и замер в растерянности. Бой, как оказалось, кончился. Никто уже не дрался. Около повозок лежали тела, из темноты раздавались вздохи и проклятия. Рядом кто-то громко стонал – с надрывом, из последних сил, отчаянно цепляясь за жизнь, но уже соскальзывая в темную пропасть…

«Кто победил?, – думал Фарах, до боли сжимая рукоять ножа. – Кто?»

– Вот и все, – раздалось рядом.

Подмастерье шарахнулся в сторону, вскинул руку с ножом, готовясь защищаться. Но оказалось, что это всего лишь Танвар – усталый и недовольный.

Северянин тяжело вздохнул, выругался, и с размаху сел на землю. В одной руке он все еще держал меч, другую прижимал к лицу.

– Танвар!