Тайна персидского обоза Любенко Иван
В столовую внесли жаркое, и настала первая перемена блюд, а значит, пришло время главной здравицы.
– Господа, разрешите предоставить нашему гостю почетное право объявить первый тост, – обратился к присутствующим хозяин дома.
Самоваров встал с наполненным бокалом в руке и, дождавшись, пока поднимется вся мужская половина, громко произнес:
– За государя императора, самодержца российского!
Гости дружно опустошили фужеры и заняли прежние места.
– Скажите, Иван Авдеевич, а какое сейчас в столице самое модное кушанье? – полюбопытствовала хозяйка.
– Макароны, – просто ответил надворный советник и добавил: – Это такое итальянское блюдо, его изобрели в Венеции, изготовленные из муки трубочки. Их некоторое время варят, потом посыпают итальянским твердым сыром «пармезан» и едят. Тут лучше недоварить, чем переварить, однако некоторые гурманы добавляют в воду столовую ложку оливкового масла.
– Наверное, очень вкусно? – заглядывая собеседнику в глаза, поинтересовалась Агриппина.
– Моей жене нравится, а я, признаться, с большим удовольствием променял бы это иностранное диво на наш расстегайчик с вязигой и налимьей печенкой, – усмехнулся Иван Авдеевич.
– А вот что я вам скажу, господа, – накладывая в тарелку кусок фаршированного груздями гуся, начал повествование полковник Игнатьев. – Недавно из Тифлиса мне привезли тамошние газеты, и в «Кавказских ведомостях» я прочел доселе неизвестный факт: один французский лекарь доказал, что питательная и вкусная пища препятствует появлению на лице морщин. Она придает глазам больше блеска, а коже – более свежести и в то же время укрепляет мускулы, потому как морщины суть главные враги красоты, и появляются они единственно по причине сокращения мускулов. После многочисленных опытов он открыл, что при одинаковых обстоятельствах те, кои умеют хорошо и аппетитно есть, выглядят десятью годами моложе других, чуждых этой привычке.
– Я слышала, Иван Авдеевич, что в столице уже давно врачуют без докторов и лекарств. Сказывают, сейчас в моде лечение по методу грефенбергского доктора Присницы: больному пациенту после ужина дают выпить четыре-пять графинов родниковой воды и велят пройти пешком пять верст. Вернувшись домой, надобно незамедлительно опустошить еще два графина и лечь спать около нагретой печи. Наутро страдающий недугом человек самостоятельно излечивается от любой болезни. Это правда? – подняв глаза на Самоварова, супруга обер-комиссара с непроницаемо серьезным лицом ожидала ответа.
Надворный советник положил приборы, промокнул салфеткой рот и уже собирался было ответить, как в разговор вмешался доктор Краузе:
– Правда, Мария Антоновна, истинная правда! Да только при одном условии: то была «живая вода» из волшебного источника! Ну разве можно в наш просвещенный век монгольфьеров, электрической дуги и паровых машин верить всякого рода архиплутам! Лет пятьдесят назад считалось, что лечение магнитами по способу австрийского доктора Месмера – сущая панацея! Да ведь к нему монархи на прием записывались! И что? Оказалось чистое шарлатанство! Крепкая семья, умеренность в кушаньях и питие – вот залог человеческого долголетия!
– Что ж получается, Отто Карлович, вы отрицаете любые новшества? А как же тогда ваш метод лечения с использованием алебастра? – вступился за супругу Латыгин.
– Этот способ далеко не нов, и моя заслуга лишь в том, что я усовершенствовал его. Еще во время кавказских экспедиций генерала Ермолова я обратил внимание, как горцы лечат переломы. Поврежденную конечность они обертывали шкурой, снятой с только что освежеванного барана. Несколько недель эту своеобразную повязку не снимали; шкура, засыхая, образовывала твердую, неподвижную коробку, и кость постепенно срасталась. Даже их метод был много лучше, нежели построение медленно застывающей и ломкой крахмальной шины. Спасибо поручику Рахманову, выдавшему на лазарет несколько мешков строительного алебастра.
– Рахманов? Это тот самый бесследно пропавший офицер? – как бы невзначай уточнил Самоваров.
– Да-да, только он никуда не исчез, он здесь! Я знаю, я слышала его голос! Корней звал меня, умолял помочь, а я не пришла. Ну почему мне никто не верит? – Агриппина закрыла лицо руками и неожиданно зашлась в судорожных и продолжительных рыданиях.
Игнатьев подбежал, обнял жену за плечи и, успокаивая, вывел в другую комнату. Затем он вернулся и пригласил доктора, который поспешно скрылся за дверью спальной комнаты.
– Вы уж помилуйте великодушно, господа, что так получилось. Я ведь и представить не мог… – сокрушался гость.
– Полноте, Иван Авдеевич, вы уж тут ни при чем, – ядовито улыбаясь, едва слышно пропела жена полкового командира, – во всем виноват этот француз.
– Кто, простите? – опешил надворный советник.
– Француз по фамилии Адюльтер, – прошептала Вера Ефимовна и, довольная собственной остротой, захихикала.
– Слезы на именинах дурная примета, – грустно проронила Марта Генриховна. – У Родиона Спиридоновича сегодня день ангела, и после второй перемены следует объявить в его честь тост. Надеюсь, мы еще успеем это сделать.
– Ну вот, стало быть, мой подарок пришелся весьма кстати.
В отсутствие хозяев гости почувствовали неловкость и замолчали. Тишину нарушила очаровательная супруга Безлюдского. С изрядной долей кокетства она поинтересовалась:
– Иван Авдеевич, но право же, расскажите что-нибудь о знаменитостях! Вы, случаем, с Пушкиным лично не знакомы?
– Нет, знаете, не приходилось, а вот стихи-то его некоторые почитывал… – сказал и тут же осекся Самоваров, понимая, что это стихотворение декламировать никак нельзя. Еще в январе прошлого года по Петербургу разошлось переписанное от руки послание, обращенное к мятежникам 14 декабря. Позже сотрудниками III отделения было установлено, что автором его являлся упомянутый господин Пушкин. Иван Авдеевич хорошо запомнил первые строки:
- Во глубине сибирских руд
- Храните гордое терпенье,
- Не пропадет ваш скорбный труд
- И дум высокое стремленье…
– Ну же? Мы ждем чего-нибудь новенького! – не унималась слегка экзальтированная Анастасия Филипповна.
– Минуточку… – напрягал мыслительный процесс Самоваров, но ничего другого, к сожалению, вспомнить не мог. И тут, слава богу, на выручку пришел Безлюдский:
– А с Каратыгиным не встречались?
– Нет-с, не довелось, но сказывают про него один весьма смешной эпизод, – облегченно выдохнул надворный советник.
– Ну так расскажите же поскорее! – тоном капризного ребенка потребовала неугомонная Анастасия Филипповна.
– А дело было так. Государь, находясь в Александринском театре, во время антракта прошел за кулисы, с тем чтобы лично поблагодарить актеров за прекрасную игру. Прибывая в шутливом настроении, он обратился к Василию Андреевичу: «А правда, говорят, Каратыгин, что ты можешь ловко превратиться в кого угодно?» – «Совершеннейшая правда, ваше величество» – ответил артист. «А меня, к примеру, можешь, изобразить?» – недоверчиво спросил самодержец. «Могу, ваше величество». – «А ну-ка попробуй!» – с тенью легкого сомнения предложил государь. Актер тут же встал в наиболее характерную для Николая Павловича позу и, обращаясь к директору императорских театров Гедеонову, голосом царя громко распорядился: «Послушай-ка, Гедеонов! А выдай-ка незамедлительно артисту Каратыгину двойное жалованье за этот месяц». Государь рассмеялся и, глядя на Гедеонова, добавил: «Извольте исполнить монаршую милость». И Василий Андреевич тотчас же был вознагражден.
– Восхитительно! – захлопала в ладоши Безлюдская.
– А какие у нас в провинции анекдоты случаются! Ни за что не поверите! Помнишь, дорогой, ту историю про сундуки? – обратилась к мужу Латыгина. – Ну, когда вы по казенной надобности накупили у лавочника Ерофея уйму ненужных сундуков и сгрузили их на склад этого Рахманова. В одном из них спал пьяный приказчик… – Увидев бледного, как веленевая бумага, мужа, дама слегка растерялась, но все-таки закончила рассказ: – А утром, когда его открыли, он был уверен, что находится в загробном мире, и, приняв караульного солдата за ангела, стал ему исповедоваться. Не правда ли, господа, смешно?
В ушах Латыгина стучала барабанная дробь, а лицо покрылось липким и противным, как прокисший холодец, потом. От внезапно накатившего стыда он прикрыл глаза и будто в страшном сне увидел, как его, уже переодетого в каторжные обноски, гонят этапом в Сибирь. Вырвав синюю обеденную салфетку, заправленную под толстый двойной подбородок, обер-комиссар судорожно вытер ею пот со лба и, слегка задыхаясь, обратился к Самоварову:
– Когда изволите почтить визитом мое ведомство?
– На днях, думаю…
– Буду ждать с нетерпением… Смею откланяться, господа, – резко выговорил казначей и решительным шагом направился в переднюю, а рядом с ним, шепча и причитая на ходу, точно собачонка, торопливо перебирала короткими ножками Мария Антоновна.
Лакей тем временем поменял скатерть, и на столе появился кипящий тульский самовар из красной меди, пузатый заварной чайник с плетеным серебряным ситечком, низенькие, на китайский манер, чашки с блюдцами, хрустальная масленка, тартинки в корзинках, сладкие сухарики и густые желтые сливки в фарфоровом молочнике. Крыжовенное, вишневое и абрикосовое варенье в хрустальных розетках мгновенно наполнило комнату ароматами ушедшего лета.
Мерцающие отблески свечей, отражавшиеся в темных стеклах окон, неожиданно дрогнули и заколыхались, борясь с набежавшим из отворенных дверей сквозняком, – в комнату вошли Игнатьев и Краузе.
– Прошу извинить за столь длительное отсутствие, но к десерту мы все-таки поспели. Агриппине Федоровне уже значительно лучше, и она непременно к нам присоединится. Пришло время наполнить кубки! – натужно изобразил веселость полковник.
– Старый боевой друг! Родион! В день твоего ангела позволь искренне пожелать тебе и всем твоим домочадцам божьего вспоможения, истинного благоденствия, крепкого дружеского плеча и богатырского здоровья! За святого апостола Родиона! – поставленным командирским голосом, от которого слегка звенело в ушах, пробасил Арчаковский.
– Благодарю, господа, благодарю.
Гости весело обсуждали местные сплетни, наперебой расспрашивали Самоварова о столичных новостях, поднимали бокалы за здоровье хозяев и разошлись только за полночь, подставляя под слабую осеннюю морось черную парусину зонтов.
Запах расплавленного воска, смешанный с табачным дымом, наполнил гостиную. На диване из зеленого кретона, утопая в мягких подушках, потягивал трубку Самоваров. Напротив, полулежа в глубоком вольтеровском кресле, с заморской сигарой блаженствовал Игнатьев. Полусонный лакей Филька в линялой плисовой жилетке беззвучно, словно привидение, проплывал по комнатам и гасил щипцами-съемами растаявшие наполовину свечи в настенных канделябрах.
– Как самочувствие Агриппины Федоровны? – вежливо осведомился надворный советник.
– Слава богу, заснула.
– Сдается мне, Родион Спиридонович, что чем раньше прольется свет на исчезновение Рахманова, тем скорее в вашей семье наступит мир и покой.
– Вы правы, Иван Авдеевич. Видимо, придется мне самому заняться его поисками. И поверьте – я найду его, чего бы мне это ни стоило.
– Можете рассчитывать на мою помощь.
– Благодарю вас. Знаете ли, я слышал, что тень-призрак безвестно сгинувших покойников преследует людей до тех пор, пока останки несчастного не будут погребены по церковному обряду; только вот я запамятовал, как эту тень величают…
– Следь…
Вдруг с шумом распахнулось большое окно гостиной, и в комнату, раздувая пузырем легкие кисейные занавески, ворвался сумасшедший ветер. Неожиданно черный квадрат окна осветился, и небо, расколотое на части десятками шрамов молний, разразилось бурлящими потоками падающей воды, будто силясь отмыть испачканную людскими грехами землю.
9
Реприманд
Бревенчатое здание лазарета строилось еще в первые годы основания крепости и в те стародавние времена состояло из трех больших и двух малых комнат. За последние десятилетия к дому приросли новые, частью деревянные, а кое-где и каменные пристройки. Оштукатуренное и выкрашенное в один серый цвет длинное одноэтажное сооружение, именуемое госпиталем, или лазаретом, с узкими, будто бойницы, окнами весьма напоминало батальонную казарму, но другого лечебного учреждения в городе не было.
У больничных дверей Ивану Авдеевичу пришлось посторониться: два солдата-санитара несли на парусиновых носилках покойника, накрытого рогожей. Одна нога усопшего соскочила вниз и пяткой волочилась по земле, но до этого никому не было дела. В узком полутемном коридоре с низким деревянным потолком Самоваров почти столкнулся с Лисовским. Всклокоченная куафюра полкового врача свидетельствовала о том, что он, видимо, совсем недавно снял головной убор и еще не успел привести себя в порядок.
– Вы, случаем, не ко мне? – глядя поверх очков на вошедшего господина, поинтересовался Максим Емельянович.
– К вам, доктор.
– Прошу, – лекарь провел следователя в маленькую комнатушку, отгороженную досками от основного помещения.
– Вы сами решили обратиться или по рекомендации? – не узнавая в пациенте вчерашнего знакомца, поинтересовался эскулап.
– Сам.
– Какие жалобы?
– Страдаю одышкой, хотя комплекция у меня, как и у многих других…
– Да что вы говорите, милостивый государь, – не дослушав надворного советника, перебил полковой врач. – Вот представьте себе, разразилась самая что ни на есть природная катаклизма: дождь проливной, ветер свирепствует, а по лужам идут двое. У них ни зонтов, ни калош, ни какой-нибудь приличной непромокаемой одежонки. А путь-то долгий. Вот наконец пришли они домой. Оба чайком горяченьким да малиновым вареньицем побаловались. Легли спать. Наутро один здоров-здоровехонек и снова на службу отправился, а другой «кхе-кхе» – кашляет, чихает, и ничто ему уже помочь не может. Так болезный и упокоился навеки. А почему? Да потому, что у всякого организма собственная надобность имеется. Что одному во благо, то другому во вред. Может, его не чаем, а водочкой поить надо было? А? Кто знает? Habent mortalia casum, – подняв вверх все тот же палец с черным отбитым ногтем, заученно протараторил полковой лекарь.
– «Все преходящее подвержено случайностям», – перевел Иван Авдеевич.
– Да-да, верно-верно, – доктор смотрел на Самоварова поверх очков с некоторой растерянностью, тщетно пытаясь что-то вспомнить. Но, видимо, устав от бесплодных попыток, спросил: – Скажите, а мы с вами раньше нигде не встречались?
– Как же, Максим Емельянович. Вчера, в доме у полковника Игнатьева.
– Ах да, конечно же, помню, помню. Вы ревизор из Петербурга, так?
– Именно.
– Вы уж не обессудьте, запамятовал. Да и не удивительно – работы, знаете ли, невпроворот. Ну что ж, давайте приступим к осмотру – помнится, у меня было подозрение на… на…
– На грудную жабу, доктор. Да бог с ней… У меня к вам есть несколько вопросов. Да вы присядьте, господин Лисовский.
Услышав официальное обращение, врач поник, как догоревшая фосфорная спичка, сгорбился и, кажется, стал меньше ростом. В его глазах мелькнул тусклый оттенок грусти, свойственный любому маленькому чиновнику, всегда знающему свое место. Он покорно опустился на стул, положил руки на колени и обиженным голосом тихо спросил:
– И какова же будет материя нашего разговора?
– Видите ли, Максим Емельянович, я хочу разобраться в одном чрезвычайно запутанном финансовом деле, и, по всему вероятию, вы могли бы мне помочь.
– Слушаю.
– В начале октября, как раз когда в Ставрополь прибыл фурштат из Тифлиса, в одном из складов случилась довольно крупная недостача. Тогда же из морга выносили трупы холерных… Скажите, вы руководили их дальнейшим погребением?
– Ну да, я.
– Я хотел бы просмотреть записи в соответствующем журнале.
– Извольте, – лекарь взял со стола толстую, похожую на амбарную, книгу, поплевал на указательный палец и стал быстро шелестеть страницами, отчего листы стали напоминать большую белую чайку с подрезанными крыльями, которая пыталась взлететь, но никак не могла. Остановившись, он показал нужное место Самоварову.
Ознакомившись, надворный советник спросил:
– Не могли бы вы припомнить, как далеко стояли госпитальные подводы от обозных телег?
– Практически рядом, в трех саженях.
– А где находилась обозная охрана?
– Как только солдаты увидели облитые известью телеги, они разбежались кто куда и вернулись только после того, как со двора уехала похоронная команда.
– Вы присутствовали на кладбище?
– Но какое это имеет зна…
– Вы присутствовали на кладбище? – ледяным голосом повторил вопрос Самоваров.
– Нет. Я, знаете ли, плохо чувствовал и послал вместо себя нашего фельдшера. Позже он мне доложил, что все шестнадцать тел погребены.
– Я бы хотел с ним пообщаться.
– Пойдемте, я вас проведу. Он, должно быть, в хирургическом зале.
Миновав несколько переходов, Самоваров оказался в другом крыле здания. Спустившись по щербатым ступенькам в полуподвальное, слабо освещенное помещение, они прошли несколько саженей и очутились перед дверью, из-за которой доносились пронзительные, душераздирающие крики.
– Это операционная. Подождите здесь, пожалуйста, – попросил Лисовский и прошел внутрь. В распахнувшемся на секунду узком дверном проеме взору Самоварова явилась ужасная картина: на выложенном плиткой полу лежал обнаженный человек, привязанный за конечности к чугунным кольцам, ввинченным в пол. Фельдшер и дюжие санитары держали несчастного за голову, руки, ноги, в то время как обер-лекарь Краузе в длинном окровавленном фартуке острой зубчатой пилой крошил белую кость голени несчастного. От увиденного Ивана Авдеевича стало слегка подташнивать, на лбу выступили капли холодного пота, а перед глазами побежали мелкие зловредные мошки – верный признак головокружения. Придерживаясь за стену, он поднялся по ступенькам и быстрым шагом, пройдя все переходы, устремился на улицу. Свежий и прохладный воздух вновь привел Самоварова в чувство.
Через пару минут появился полковой врач в сопровождении высокого широкоплечего мужчины с пшеничными, слегка седеющими усами.
– Фельдшер Пархомов, Иван Лукич. Чем могу служить? – пробасил немолодой уже господин в длиннополом сюртуке и фуражке с отливающим черным блеском козырьком.
– Надворный советник Самоваров. Я хотел бы взглянуть на могилы солдат, кои были похоронены первого числа прошлого месяца. Не соблаговолите ли показать их?
– Конечно. До военного кладбища рукой подать, – указал вниз медик.
– Что ж, не будем откладывать.
Спустившись вниз с Крепостной горы, они вскоре достигли погоста.
– Вот они – скромные защитники Отечества. Подряд все шестнадцать могил. Ни пуля, ни кривая персидская сабля их не смогли победить, а проклятая чужеземная хворь одолела. Земля им пухом, – троекратно перекрестился Пархомов и поклонился.
– А скажите-ка, Иван Лукич, вы были здесь до самого конца?
– Да. Назад вернулся вместе с похоронной командой.
– А сколько было в ней человек?
– Кажется, восемь.
– Восемь, говорите? – проронил Самоваров и тут же принялся мысленно рассуждать: «Выходит, что первоначальная версия о том, что похищенный сундук оказался в одном из шестнадцати захоронений, кажется маловероятной, поскольку в таком случае соумышленниками кражи оказались бы солдаты, копавшие могилы, что вряд ли возможно. А что, если персидский сундук спрятали среди гробов под парусиной, а потом во время следования незаметно сбросили с телеги? Но и в этом случае пришлось бы что-то объяснять сопровождающим. Трудно представить, что преступники были среди могильщиков. Ну как могли эти необразованные, далекие от науки люди заранее изготовить поддельные печати и опломбировать купленный ими точно такой же сундук? Нет, это положительно невозможно! И что же? Значит, я снова вернулся к истокам расследования? Тупик? Ну нет… Надо бы обязательно встретиться с Латыгиным, время еще есть». Испытывая непонятное, смутное сомнение, Иван Авдеевич потянулся было рукой к жилетному кармашку, дабы удостовериться, который час, но вспомнил, что вчера подарил брегет Игнатьеву. «Вот и славно! Без часов как-то свободней и легче дышится!» – успокоил себя надворный советник.
– Это на следующий день, когда выносили еще пятерых, отрядили уже десять человек, чтобы поскорее управиться, – вдруг заговорил Пархомов.
– Так, стало быть, и на другой день хоронили? – встрепенулся Самоваров.
– Ну да, трех холерных солдат и двух паломников. Только на этот раз на кладбище вместе с ними я уже не поехал. Почему-то сам доктор Краузе изволил сопровождать подводы.
– А что здесь удивительного?
– Да раньше никогда такого не случалось. Обычно этим занимался либо я, либо доктор Лисовский, но уж никак не главный врач гарнизона.
– А скажите, Иван Лукич, персидский обоз к тому времени уже покинул расположение части или еще оставался здесь?
– Как же! Они опять с нами столкнулись. Ведь морг как раз с этим соляным амбаром соседствует. Как только санитарные телеги подкатили, так их полковник сразу же выставил караульных у фурштата, а сам вместе с Рыжиковым отправился в интендантское управление.
– Вот, значит, какой реприманд вырисовывается, – задумчиво проронил Самоваров.
– Простите?
– Неожиданный, говорю, оборот дело принимает, – объяснил надворный советник. – Ну да бог с ним! Пора и обратно…
От каменных плит и деревянных крестов, опавших листьев и давно увядших цветов веяло прощением и покоем. Высокие морщинистые тополя, будто почтенные старики, махали на ветру сухими ветками-руками, прощаясь с посетителями воинской юдоли.
10
Рентерия
Величественное двухэтажное каменное здание Главного вещевого магазина Комиссариатской комиссии, ведавшей снабжением всей Кавказской армии вооружением, амуницией, продовольствием и денежными выплатами, было построено всего восемь лет назад и представляло собой длинное сооружение с галереями, вплотную примыкающими к еще сохранившимся старым складам.
Наиболее охраняемой его частью являлось казначейство с денежной кладовой – рентерией, где находился золотой и серебряный запас Кавказского войска и всей Кавказской области. От остальной части интендантского хозяйства она отделялась высокими деревянными воротами, охраняемыми караульным.
В тот момент, когда надворный советник уже подходил к ведомству Латыгина, ворота перекатисто загудели и навстречу выехали две телеги, груженные сундуками. В глубине двора главный казначей с высокомерным видом протягивал ладонь какому-то негоцианту, который подобострастно раскланивался с военным чиновником. Завидев Самоварова, взгляд Латыгина померк, его плечи опустились, и, стягивая на ходу белую перчатку, он двинулся навстречу столичному инспектору, забыв о прерванном разговоре с купцом, так и оставшимся стоять с полуоткрытым от непонимания ртом.
– Милости просим, Иван Авдеевич, – затараторил обер-комиссар. – Для таких гостей самовар всегда горячим держим… Пожалуйте сюда, а вот сейчас направо, – перебегая из стороны в сторону, суетился Латыгин, распахивая перед гостем двери и отдавая на ходу распоряжения денщику.
Пораженный богатством убранства кабинета обер-комиссара, надворный советник невольно остановился. Его внимание привлекли три большие картины в массивных золоченых рамах, изображающие батальные сцены римской истории. Люстра на пятьдесят свечей хоть и была изготовлена из поддельного венецианского стекла, а все равно казалась величественной снежинкой, высеченной изо льда. Стол из мореного дуба с ножками, выполненными в виде львиных лап, походил на мифическое чудовище, переносившее на плоской спине массивный письменный прибор – копию башен Московского Кремля. Высокое резное кресло с кожаной спинкой и подлокотниками больше походило на трон Людовика XVI, нежели на рабочее место скромного военного чиновника.
– Покорнейше прошу садиться, – Латыгин угодливо выдвинул из-за стола большущее кресло и предложил гостю.
– Да право же, неловко, – скромничал Самоваров, снимая цилиндр и скидывая плащ. «Кабинет командующего линией – унылая солдатская палатка по сравнению с этой поистине королевской роскошью», – мысленно отметил надворный советник.
– Нет уж, позвольте мне поухаживать. Перво-наперво чайку попьем, а уж потом о делах – такая вот у нас заведенция на Кавказе имеется. Хоть мы люди и окраинные, но человеческому пониманию не чуждые.
В мгновение ока денщик внес заварной чайник, небольшой кипящий самовар, чашки, блюдца, разного рода сласти и несколько видов сыра. При виде всего этого съестного благолепия Иван Авдеевич вдруг вспомнил, что как-то незаметно пропустил обед, и это угощение пришлось весьма кстати. Выпив чаю и отведав сайки из сдобного теста, Самоваров миролюбиво проговорил:
– Харитон Поликарпович, я не хотел бы излишне докучать вам расспросами, но некоторые обстоятельства мне все же придется выяснить, и без вашей помощи тут никак не обойтись. В частности, помните эту смешную историю, кою давеча поведала ваша супруга?
– Ну конечно. Вы имеете в виду того пьяного приказчика? – с наигранным безразличием произнес Латыгин.
– Приказчик, как вы понимаете, меня не интересует. Для начала мне надобно получить от вас список всех лиц, коим были переданы приобретенные вами сундуки. К тому же я обязан проверить, как в вашем ведомстве хранятся казенные ценности.
– Не вижу никакой трудности и готов к завтрашнему дню вам сей список представить, – дрогнувшим голосом ответил казначей, нервно одергивая фалды форменного мундира.
– И все-таки я попрошу вас выполнить это прямо сейчас. Я подожду.
Следователь невозмутимо продолжал пить чай.
– В таком случае буду вынужден на время вас покинуть, – с ноткой легкой обиды вымолвил обер-комиссар и удалился.
Косые лучи холодного ноябрьского солнца отражались в стеклянных дверках напольных английских часов и, разбиваясь о золотистое покрытие маятника, скользили по изразцовой поверхности натопленной голландской печи, издающей треск еще не перегоревших поленьев. «Неужели это доктор Краузе? – вновь задавался одним и тем же вопросом Самоваров и никак не мог дать однозначного ответа. – Очень уж на него не похоже, хотя многое сходится: изготовление поддельных оттисков с помощью гипса, совпадение времени погрузки обоза и похорон. И почему наутро он сам отправился на воинское кладбище? Не царское это дело… да и одному без помощника никак не справиться. Во-первых, надо суметь каким-то образом отвлечь выставленного у обозной телеги караульного и, во-вторых, быстро поменять сундуки. А потом под видом гроба опустить его в могилу и засыпать, с тем чтобы позднее, когда все утрясется, откопать. В таком случае воров должно быть не менее трех – целая шайка-лейка получается. И кладбищенский сторож ничего не должен был видеть. Хотя с ним проще всего: можно споить или подкупить. Но в любом случае злоумышленниками должны были оказаться либо служащие похоронной команды, либо переодетые в их форму люди. Довольно слабая version… И все-таки – почему Отто Карлович решил сопровождать холерные подводы?»
– Вот, Иван Авдеевич, прошу, – Латыгин передал листок.
– Да-да, премного благодарен, – Самоваров взял бумагу и стал читать вслух, – дня… месяца… м-м-м… куплено семнадцать сундуков… кои под роспись получили: штабс-капитан Рыжиков, поручик Рахманов, поручик Гладышев, доктор Краузе. Остальные, ввиду выявленных неисправностей замков, в совокупном количестве тринадцать штук, отправлены по месту закупки с возвратом прежней оплаты… А позвольте узнать, кто такой Гладышев?
– Поручик Гладышев – казначей Навагинского полка.
– Ясно. Насколько я понимаю, сундуки предназначались для хранения ценностей?
– В общем-то да. Всем вышепоименованным господам офицерам и обер-лекарю они положены согласно их должностям. Доктор самолично ведает поступлениями медикаментов и для этого получает в моем ведомстве крупные суммы, кои надо где-то хранить. Гладышев, как я уже объяснил, казначей. А штабс-капитан Рыжиков, как полковой интендант, закупает продовольствие. Рахманов же приобретал для вещевого магазина конскую упряжь.
– Я бы хотел лично удостовериться в правильности ведения расходных книг сих офицеров.
Читать бесплатно другие книги:
