Будущее в тебе Кожевников Олег

Посвящается нашим предкам, победившим в той страшной «Зимней войне» с Финляндией. Если бы не было тех 126 875 погибших, пропавших без вести, замёрзших и умерших от ран в госпиталях героев, то, может быть, и не было бы и 9 мая 1945 года.

Глава 1

Звон, казалось, навсегда поселился в моей бедной голове. Ощущение было такое, как будто меня несколько часов держали в большом колоколе и при этом всё это время звонили к обедне. Кроме того, невыносимо ныла правая щека от нестерпимого холода. Левый висок ломило от боли, а по лбу к носу стекал тонкий, тёплый и вязкий ручеек, блокируя доступ воздуха. Приходилось дышать ртом, в который периодически попадала или солоноватая жидкость, или холодная, быстро тающая субстанция.

Неимоверным усилием воли я открыл глаза. Вернее, получилось открыть только левый. Увидел снег, заляпанный чем-то красным. Кровь, – подумалось мне, – значит, я ещё на этом свете и лежу, уткнувшись головой в снег. Следующая мысль была – где я?

Последними связными воспоминаниями были – хозяйский сарай, запах свежескошенного сена, я стою, привязанный к столбу, а герр Крюгер охаживает меня метровым отрезком толстого электрического кабеля. Стоявший рядом его сын Аксель злобно усмехается и периодически тыкает мне под дых черенком от лопаты. Иногда герр Крюгер приостанавливается, вытирает пот со лба и ворчит:

– Мой бог, какая дикая страна! За столько лет даже паршивый мул и тот начинает понимать по-немецки. Ну ничего, следующее поколение этих ублюдков, наконец, забудет свой собачий язык. И всё-таки будет знать несколько человеческих фраз. Чтобы исполнять волю истинного арийца, этим свиньям больше и не нужно.

Я, как и все мои друзья, прекрасно знаем их гнусный язык, но никто никогда в этом не признается. Кроме этого, я еще понимаю и могу говорить по-фински. В нашем уезде, кроме немецких бюргеров, было процентов десять финских колонистов. И зверствовали они ещё похлеще немцев. Я целых три сезона отработал на ферме одного такого гада.

Остановки в истязании дают мне возможность, превозмогая боль, посматривать в сторону соседнего столба. Где, уже без сознания – висит на верёвках мой друг Пашка. Возле него стоят надзиратель, финн Матти, и капо второй рабочей бригады Кирпич.

После очередного хлёсткого удара, когда схлынула боль, я увидел, как Матти достал здоровенный тесак и начал медленно отрезать ухо у Пашки. Не обращая внимания на брызнувшую кровь, они вместе с Кирпичом заинтересованно изучали реакцию Паши. Наверное, от боли тот очнулся и поднял свою голову. Я ужаснулся видом моего самого лучшего друга. Его лицо представляло один большой, чёрный синяк, на месте глаз зияло кровавое месиво, откуда всё ещё сочилась сукровица. Губы настолько распухли, что вывернулись и оголили нижнюю челюсть с неровными обломками передних зубов. Увидев, что Паша очнулся, Матти удовлетворённо хмыкнул, схватил за волосы и ещё больше приподнял ему голову. Потом с отвратительной улыбкой вогнал свой нож в живот Паши, повернул его там, вытащил и обтёр лезвие о рукав рубашки моего друга.

Этого я выносить уже не мог, от безумной ненависти к этим извергам и собственного бессилия я отвернулся, из моих глаз непроизвольно катились слёзы. В этот момент герр Крюгер, обращаясь к своему сыну, гундосил:

– Ты слышишь, Аксель, сукин ты сын? Они не понимают даже самых примитивных фраз. Не зря твой дед считал, что всю эту русскую породу нужно пропустить через газовые камеры. Они упрямы, как ослы! А он хорошо их успел узнать – восемь лет после взятия Москвы и бегства их комиссаров к своим жидовским хозяевам в Америку. Нашему предку пришлось в составе ягд-команды гоняться по лесам за этим отребьем. И, представляешь, за такую службу великому рейху ему дали надел не в чернозёмной зоне, где-нибудь у Чёрного моря, а в этой заднице, за Уральским хребтом.

Герр Крюгер поднял голову и на ломаном русском произнёс:

– Кюрханьский облист.

Потом сплюнул прямо на меня и продолжил:

– Нет, всё-таки правы были птенцы великого Гиммлера! Нужно было полностью зачистить всю территорию этой варварской страны, а вместо этих рабов завезти китайцев. Чёрт с ним, что они никудышные работники, зато смирные и трудолюбивые. Сейчас мы с узкоглазыми рабами горя бы не знали – никаких тебе бунтов и неповиновения. Разве было бы возможно такое, чтобы они покусились на жизнь настоящего арийца? Теперь, конечно, это сделать затруднительно – эти жёлтые макаки, почитатели Микадо, здорово проредили поголовье своих вассалов. Но ничего, когда окончательно разберёмся с этой жидовнёй в Америке, япошки сами нам в ноги упадут и будут умолять взять всё, что нам нужно в их сраной империи. Эх, жалко, конечно, что великолепные американские земли, скорее всего, будут непригодны для использования ещё лет триста. Недавно у бургомистра я беседовал с приезжим профессором из Кёнигсберга, и он поделился со мной планами, исходящими из самой Рейхсканцелярии. Там решено, что солдаты на американский континент больше посылаться не будут – возвращается очень большое число больных лучевой болезнью. Они хотят оставшиеся очаги сопротивления в Чикаго, Квебеке и в Сан-Франциско опять обстрелять ракетами ФАУ с ядерными боеголовками. А этот профессор врать не будет, ведь он служит в самом центре имени фон Брауна.

По-видимому, отдохнув, герр Крюгер опять поднял свой хлыст и огрел им меня прямо по гениталиям. Дикая боль захлестнула мой мозг, и на несколько минут я выпал из реальности. Обратно вернулся тоже от боли, теперь удар пришёлся по грудине, кончиком кабеля зацепив шею. Наверное, уже удовлетворившись проделанной работой, герр Крюгер опустил этот, используемый в качестве хлыста, обрезок кабеля и, перемешивая русские и немецкие слова, задал мне вопрос:

– Ти, руссиш швайн, бистро отвечайт на вопрос. Кто вас подговорить напаль на майн син Аксель? Шнель, сын опоссума, шнель!

Я в этот момент корчился от боли, а в голове билась только одна мысль: «Нет! Никак нельзя даже думать об Учителе. От этой адской боли могу невзначай назвать его имя. О боже! Почему ты послал мне эти мучения? А-а-а, если это продлится ещё пять минут, я же оговорю Михалыча. Он же нас с Пашкой предупреждал, нужно сидеть тихо и выступить неожиданно и только всем вместе. Какого чёрта мы решили проучить этого борова. Дураки, думали, в масках нас не узнают и не найдут. Какие мы всё же идиотские сосунки, если уж взялись мстить за сестру Пашки, нужно было мочить этого гада. А-а-а, что же делать?»

На секунду я опять выпал из этого мира, а когда вернулся, в голове сидело уже готовое решение: «Да, надо умереть! Только не так, как Пашка, в диких мучениях, в блевотине и говне».

Невыносимый запах отчетливо несся от соседнего столба, где уже безвольно висел, накрепко привязанный к столбу, мой лучший друг.

«Нельзя больше допускать до себя этих садистов Матти и Кирпича. Нужно так разозлить герра Крюгера, чтобы он сам меня пристрелил. И делать это надо быстро, а то не выдержу и всех сдам».

Приняв окончательное решение, я поднял голову и на чистейшем немецком языке произнёс:

– Будь вы прокляты, грязные, вонючие арийские свиньи! Чтобы ваш ублюдочный Гитлер вечно горел в адском пламени!

После чего, набрав в рот слюны, плюнул прямо в ненавистную рожу герра Крюгера. Отвратительная смесь соплей и крови повисла у него прямо на щеке.

Последнее, что я увидел, была искажённая физиономия Акселя и несущаяся прямо мне в голову здоровенная палица – это был черенок от лопаты. Затем как будто выключили свет, наступил мрак, тишина и безвременье.

Все эти воспоминания пронеслись в моём мозгу буквально за мгновенье. Следом пришло ощущение какой-то неправильности и нелогичности. Во-первых, это, конечно, холод и снег. Во-вторых, непонятно, почему я лежу, а не стою, привязанный к столбу, и почему тело совершенно не ощущает боли, которая мучила меня перед отключкой. И наконец, куда делся сарай и все находившиеся там.

Попытавшись присесть, я с немалым облегчением ощутил, что сделал это безо всякого напряжения и без ожидаемой мной боли. Все члены слушались меня прекрасно. Почки и печень, до этого отбитые герром Крюгером, даже не ощущались. Получалось, что я был полностью здоров, только немного подкапывала кровь с левой стороны головы, но боли практически не было. Встав на ноги, прислонился к стоявшему рядом толстому дереву. Затем сдёрнув большую варежку, захватил полную пригоршню снега и обтёр им кровь. Потом рукой прощупал кровоточащее место. Была слегка ободрана щека, и отсутствовала половинка мочки уха.

– Полная херня, царапина, которая только украсит настоящего мужика, – так сказал бы мой дружище Пашок.

И опять перед моими глазами возник образ моего друга. Неожиданно картинку последних минут жизни Паши заслонило лицо нашего учителя – Михалыча. Он, глядя прямо на меня, усталыми, немного покрасневшими глазами, говорил:

– Нельзя поддаваться своим эмоциям. Всегда предполагай, что враг умнее и гораздо коварнее, чем ты. Перед тем как действовать, оглядись, охлади свой мозг и подумай, где тебя может ждать засада. И знай, что от твоего хладнокровия и правильных действий зависит не только жизнь твоих друзей, но и судьба всей нашей нации. Помни, что других попыток и дублёров у тебя нет – нас осталось слишком мало.

Всё это происходило в секретном тренировочном лагере нашего эскадрона, на небольшом островке в центре Пийского болота. Там нас учили стрелять, бесшумно и быстро ползать, драться на ножах и всяким другим боевым премудростям. Были даже занятия по восточному единоборству – ушу называется. Его вёл старый уральский казак, родители которого бежали в Китай, после того как власть захватили большевики. После оккупации России немцами он, неизвестно какими путями, вернулся на родину и сразу же включился в работу подполья. Но самым авторитетным человеком для меня, конечно, был Михалыч. Хотя он и не вёл занятий и вообще редко бывал на базе эскадрона.

Михалыч, как сын репрессированных большевиками врагов народа, занимал какую-то должность в нашей магистратуре. Именно он направлял нас в фиктивные командировки на нужды РОА (имени Клопова). А также всегда обеспечивал аусвайсами бойцов нашего эскадрона – когда они принимали участие в какой-нибудь диверсии.

Я был сиротой, кроме бабушки, ни одного родного человека рядом не было. Михалыч принял самое активное участие в моей судьбе. Он взял полностью на себя моё образование и обеспечивал нас с бабулей еженедельным магистратским пайком. Благодаря этому мы и не погибли в самые голодные годы. Четыре года назад, уже пятнадцадцатилетнего, он определил меня в двухгодичное ремесленное училище. Там я стал механиком по ремонту и обслуживанию сельскохозяйственных механизмов. Такое образование, как у меня, было верхней границей для неарийского населения Третьего рейха. После окончания училища меня вернули на работу в поместье, к моему хозяину герру Крюгеру.

Там я опять близко сошёлся с друзьями детства – Пашкой и Серёгой, тем более мы состояли в одном эскадроне. Правда, нас ещё ни разу не допускали ни на одно боевое задание – говорили, что мы ещё совсем сосунки и что нужно много и упорно тренироваться. Может быть поэтому, мы и решили сами осуществить акт возмездия – ликвидировать Акселя и его комрада Фрица. Они этой весной изнасиловали и зверски замучили сестру Паши – пятнадцатилетнюю Танюшу.

Поймать мы их поймали, всё было сделано чисто – никто этого даже не услышал и не заметил. Вывезя этих уродов на телеге в лес, решили казнь сделать пострашней и помучительней. Хотя я и предлагал особо не мудрить, а перерезать им горло и сбросить трупы в овраг. Но Пашка непременно хотел сделать эту казнь показательной – повесить ублюдков на высокой осине, у развилки. И обязательно полностью голыми, зацепив большим мясным крюком за рёбра и отрезав гениталии, которые хотел собственноручно засунуть им в рот.

Вот мы с Пашей и отправились в мясной цех животноводческой фермы за крюками, на которых вешали бычьи туши. Когда вернулись обратно, то увидели изуродованный труп Серёги, а наших пленных и повозки уже и след простыл. Мы были в шоке и начали делать кучу непродуманных поступков. Похоронив Сергея, направились по своим домам, чтобы предупредить родных. Потом хотели найти Михалыча, всё ему рассказать и попросить достать аусвайсы, чтобы мы вместе с родичами могли добраться до базы на острове в Пийском болоте.

Когда я добрался до своей мазанки и с ходу ворвался в дверь, чтобы быстрее предупредить бабулю, то сразу получил удар чем-то тяжёлым сзади по голове. Потом меня, полностью потерявшего ориентацию, связали и бросили на пол нашей единственной комнаты. Головой я чуть не уткнулся в безжизненное лицо моей любимой бабушки. После этого я впал в прострацию и очнулся только от боли – уже привязанный к столбу в большом сарае.

Все эти воспоминания не помешали мне внимательно оглядеть свою теперешнюю одежду. Я стал проверять карманы и затем провёл рукой по своему широкому ремню. Почти сразу нащупал пистолетную кобуру и вытащил оружие. Это тут же вернуло меня в действительность.

«Что всё-таки произошло? Где я? Почему сейчас зима, а не конец лета? Откуда на мне взялась эта совершенно незнакомая форма, а в кобуре древний револьвер?» Из обзорных лекций по истории вооружений, которые вёл хорунжий Кащей – я узнал данную модель табельного оружия. Это был наган М 1895, он стоял на вооружении Русской армии где-то до 1940 года, потом его начали заменять на тысячу раз перебранный мной пистолет ТТ-33.

В голове от всех этих непоняток опять помутнело, но вдруг из подсознания начали поступать ответы на мои вопросы.

«Это Карельский перешеек, недалеко от дороги к посёлку Суомуссалми. Сейчас идет Советско-финская война. Наш второй батальон 355-го стрелкового полка 100-й стрелковой дивизии брошен на прорыв, к окружённой финнами, 44-й стрелковой дивизии. Сегодня, пятого января 1940 года, мой взвод был направлен лично командиром батальона, капитаном Сиповичем в передовое боевое охранение».

Непонятно откуда взявшаяся информация и вся её маразматичность опять вогнали меня в ступор. И как я ни пытался понять, откуда она исходит, только всё больше приходил в полное недоумение. Между тем внутренний голос продолжал вещать, и теперь я даже различал слова и интонации нашего командира батальона. Одновременно удивляясь тому, что знаю всех по именам и званиям:

– Лейтенант Черкасов, вам как командиру лучшего в нашем батальоне взвода ставится самая трудная задача. Двигаться в боевом охранении батальона и первыми, в случае чего, принимать на себя огонь из засад.

Стоявший рядом начальник штаба, капитан Пителин добавил:

– Юра, я знаю, ты уральский казак и с детства приучен к такой войне и к таким морозам. Я ещё в Первую мировую видел, на что способны пластуны. Думаю, что на снайперские и другие засады ты не купишься. Так что давай, сынок – послужи России.

Не остался в стороне и сидевший в санях старший политрук Каневский, он хорошо поставленным голосом заявил:

– Ну, лейтенант, давай, оправдывай доверие партии. Ведь от тебя приняли заявление о вступлении в члены ВКПб – теперь всё зависит только от твоих действий. Оправдаешь доверие – быть тебе кандидатом в члены партии, даже несмотря на твоё тёмное происхождение. А если струсишь и попытаешься как-то увильнуть и схалтурить, то я лично направлю письмо в НКВД – чтобы они получше проверили твои кулацко-казацкие корни. Сам знаешь, что командиром Красной армии ты стал только потому, что сам Иосиф Виссарионович как-то сказал – сын за отца не отвечает. Посчитали, что ты политически подкован правильно. Но это в теории, а вот сейчас мы это проверим на практике.

Произнося имя Сталина, Наум Лейбович даже привстал в санях.

При упоминании таких слов, как ВКПб, НКВД, имени Сталина я ощутил непонятно откуда взявшийся холодок страха, а к Каневскому ещё и еле сдерживаемую ненависть и презрение. На все эти испытываемые мной в данный момент чувства вдруг чётко наложилась вынесенная мной ещё со времён обучения в эскадроне мысль:

«Россию мы потеряли из-за безграмотных действий, или умышленного бездействия партийных бонз. Они внутренне испытывали презрение и ненависть к русскому народу. И, чтобы укрепить свою власть, уничтожили становой хребет нации – крепких хозяев, свободолюбивых казаков, а также истинных патриотов – не пожелавших убежать за границу дворян. После того, как осенью 1941 года немцы захватили Москву, и правительство эвакуировалось, в Саратове погиб в результате организованного на него покушения Сталин. По слухам, его застрелил личный порученец Берии – тогдашнего председателя ГБ. Затем начался полный разброд в ЦК, и комиссары, как крысы, побежали на восток».

Как рассказывал Михалыч:

– Американцы, кроме организации нескольких пассажирских конвоев силами флота, установили даже воздушный мост, присылая по несколько самолётов в день для вывоза самых главных коммунистов.

Ещё он говорил:

– Развал армии, а в дальнейшем и всяческой обороны, предопределил отсутствие какого-либо связующего и цементирующего звена у тогдашнего общества. Когда от немцев побежали в Америку все евреи, коммунистов уже ничего не могло спасти, среднее партийное звено распалось. Армия была настолько затюкана террором, что командиры полностью утратили способность проявлять инициативу и творчески мыслить. Снабжение материально-техническими ресурсами тоже развалилось. Итог вам известен – мы все, включая и англосаксов и евреев, стали жертвами нацистов. Теперь ещё оставшиеся в живых члены мирового жидомасонского правительства, наверное, кусают себе локти. Это они способствовали развалу России и позволили амбициозным нигилистам захватить власть, чтобы зачистить для себя поле деятельности. Думаю, что Ротшильды теперь понимают – только процветающая Россия сохраняла в мире статус-кво.

Весь этот сумбур в голове постепенно заглушила одна тема. Передо мной возник образ женщины и ощущение близости с ней. Затем одна за другой появились две совершенно разные картинки. В одной я яростно тискал Наташку (работницу пищеблока поместья герра Крюгера) и откровенно балдел от близости с ней. Во второй другая, чем-то неуловимо знакомая мне девушка, нежно ласкала меня. И ощущение приближающейся кульминации полностью выбивало из моей бедной головы всяческие воспоминания о Наталье. Все мои мысли и чувства принадлежали теперь только этой родной и очень близкой мне женщине. Как бы в ответ на мои к ней чувства перед глазами начали появляться фотографии.

Одна из них была мне очень хорошо знакома с самого детства, с изображением горячо мною любимой бабушки с моим дедом в день их венчания. На снимке эти двое просто светились радостью и счастьем. Бабушка выглядела совсем девчонкой, да она тогда фактически ею и была. Рассказывая мне об этом дне, она признавалась, что на момент свадьбы ей было не полных шестнадцать лет. И им с дедом даже пришлось договариваться в местном Совете о разрешении на этот брак. Дед выглядел тоже очень молодо и несерьёзно, несмотря на то что именно в то лето он окончил военное училище и получил звание лейтенанта. Чтобы скрыть факт участия в церковном обряде венчания, его проводили в маленькой церкви, в деревушке, где жили родители бабушки. Мой дед был одет в нелепо выглядевший на нем костюм своего отца Филиппа.

С ужасом я понял, что та женщина, с которой я был близок в одной из сцен на картинках, только что возникших передо мной, – моя бабушка. Все мои эротические ощущения мгновенно испарились, в голове опять помутнело, и я полностью потерял контроль над своим разумом. Не знаю, сколько прошло времени – к реальности меня возвратило ощущение того, что я жутко замёрз. После чего сразу же получил полный контроль над своим телом. Быстро вскочил и, опершись на стоящее рядом дерево, активно начал двигать конечностями, разгоняя кровь. Как только тело моё немного отогрелось, в мозгах что-то щёлкнуло, и вся, до этого непонятная и разрозненная мозаика моего мироощущения сложилась воедино. Я пришёл к единственно объяснимому для себя выводу – Господь решил сохранить мне жизнь. Для этого он перенёс мою душу в тело моего деда – Юрия Филипповича Черкасова, который погиб на Финской войне, как раз сегодня – 5 января 1940 года.

Для чего это было нужно Всевышнему, мне было сейчас неважно. Было уже достаточно и того, что Господь совместил момент переноса с тем мгновением, когда выпущенная снайпером пуля должна была убить моего деда. И таким образом Всевышний не нарушил нити мироздания – душа деда, как уже было предопределено, покинула его тело и перенеслась в бывшее вместилище моей сущности. С некоторой горечью я представил, что ему предстоит испытать в моём времени, в 2007 году, в сарае поместья герра Крюгера. Но эта мысль быстро сменилась уверенностью, что пребывание его в моём теле продлится совсем недолго, как и мучения его души. Вскоре она вознесётся на встречу с Богом.

Не зря все наставники в нашем эскадроне ценили мою исключительную психическую устойчивость и очень быструю адаптацию к любым условиям существования. Вот и сейчас, поняв для себя, что произошло, я принял всё это как данность и перестал грузить свой мозг никчёмными вопросами, сомнениями и переживаниями. Вместо этого попытался дальше прозондировать свою память.

Мне хотелось узнать, что я помнил из своей жизни и что я знаю из прошлого моего деда. Но, в первую очередь, на всякий случай исследовал свой мозг на наличие второго «я». Никаких признаков присутствия второй сущности в моей голове не было. От деда остались только сухие воспоминания, образы и знания, полученные им в жизни. Особенно меня заинтересовали навыки, приобретённые им в военном училище. С восторгом я ощутил, как велик мой военный опыт, знание оружия и тактики ведения боя.

С удивлением я понял, что хотя я и гость из будущего, но военные знания мои гораздо беднее, чем у моего деда. Что я мог добавить в новую память деда? То, что будет создана атомная бомба, и 15 июня 1941 года начнётся война с Германией. Про идущую сейчас Советско-финскую войну я знал только то, что она закончится к лету 1940 года нашей победой и что потери наши будут очень большие. Может быть, немецкие хозяева утаивали от нас новые знания, но по большому счёту устройство всей техники и большинства вооружений были известны моему деду. Пожалуй, что он не знал – это только о ракетных системах залпового огня, вертолётах и реактивных самолётах.

Ещё меня удивляло то, что во время получения информации, которую так быстро усваивала моя сущность, почти полностью отсутствовали эмоции. Различные сведения были как будто почерпнуты из справочника, а на них уже накладывался мой собственный взгляд на мир, моя индивидуальность. Кроме, пожалуй, двух вещей. Во-первых, это любовь к моей бабушке. После сложения моих и дедовых чувств моя память о ней приобрела какую-то двусмысленность и неопределённость. Вторая, сильно засевшая в памяти и не зависящая от меня эмоция – это страх. Какая-то всеобъемлющая боязнь на генетическом уровне. Недобро волновали слова: коммунизм, коллективизация, партия. Спинным мозгом чувствовал я призыв – не высовывайся, будь как все, старайся быть глупее, чем ты есть, больше говори принятыми лозунгами и не лезь ни в какие политические разговоры. А также – инициатива наказуема, старайся тупо выполнить самый маразматический приказ. Помни – умных и удачливых не любят, поэтому старайся перед чужими людьми почаще плакаться и сокрушаться.

Весь этот полученный дедом житейский опыт в корне отличался от всего того, чему нас учили в эскадроне. Поэтому я просто принял к сведению эти призывы, решив впредь опасаться всех власть предержащих и действовать, добиваясь своих целей, всегда исподтишка. А цель у меня, как и у всех в нашем эскадроне была одна – спасти Россию, спасти свою нацию, спасти, в конце концов, многообразие мира. Правильность этой задачи не вызывала у меня сомнения. Зачем тогда Всевышний спас меня и вселил в тело моего деда? Единственное, что ставило меня в тупик – как это сделать? По интеллекту и знаниям я уступал даже собственному деду, не говоря уже об учёных и инженерах этого времени. Чтобы что-то изменить, я мог, конечно, сообщить о дате начала войны и основных направлениях удара немцев – но кто поверит какому-то лейтенанту. В лучшем случае сочтут психом или, что, скорее всего – провокатором и агентом английской разведки.

Поэтому у меня оставался единственный выход – драться насмерть и постараться уничтожить как можно больше врагов. Может быть, в конечном итоге это поможет моим братьям остановить эту коричневую орду.

Глава 2

Как только разобрался в себе и принял окончательное решение, я успокоился и начал адекватно воспринимать окружающую действительность. Оглядевшись, понял, что нахожусь в заснеженном лесу, стою, прижавшись к толстой берёзе, по колено провалившись в снег. Совсем недалеко от меня лежали лыжи. По-видимому, я попал под снайперский выстрел, и если бы в момент обмена разумами был в сознании и не потерял равновесие, то пуля наверняка прошила мне голову. И под этой берёзой сейчас лежал бы труп лейтенанта Черкасова. Точно так же, как и находящееся метрах в пяти неподвижное тело в маскхалате.

– Красноармеец Сидоркин, – бесстрастно, как справочная, выдала информацию полученная от деда память.

Это был наш лучший взводный следопыт – сибиряк, бывший охотник и очень хороший лыжник. Можно сказать, лучший боец в моём взводе. Мы вместе с ним выдвинулись немного вперёд, чтобы получше оглядеть примыкающую к дороге на Раате громадную поляну. Подошли вроде бы грамотно, со стороны большого леса, а не от дороги. На открытое место ни разу не выбирались. И, казалось бы, под огонь «кукушки» никак не должны были попасть. Но эти чухонцы оказались хитрее, наверное, их командир был опытным бойцом и всё предусмотрел. Как знал, что через поле никто не полезет, а попытаются зайти в тыл со стороны леса.

Я начал рассуждать, пользуясь опытом, полученным в наследство от деда и опираясь на знания, приобретённые в эскадроне. По всему выходило, что впереди, на противоположном краю поля, финны организовали большую засаду. А может быть, даже мощную оборонительную линию, чтобы оседлать дорогу и не пропустить наши войска на помощь блокированной 44-й дивизии. Не зря же они разместили снайперов в большом отдалении от дороги, а до неё от этого места было не меньше двух километров. Не дебилы же они, охотиться на случайно забредшего в глубину леса красноармейца. Нет, наверняка это фланговое охранение большой засады у дороги. Ведь по нам работало не меньше двух снайперов. Срезать двух довольно-таки опытных бойцов одна «кукушка» вряд ли смогла бы.

Осторожно выглянув из-за дерева, я внимательно оглядел открывшуюся передо мной перспективу. Впереди, до самого поля, стояли маленькие деревья и кусты. Спрятаться снайперам в маскхалатах там было, конечно, можно, но тогда им открывался бы уж очень небольшой сектор стрельбы. Единственно приличные позиции для расположения кукушек находились где-то в километре. На дальнем краю поля, немного выдвигаясь от стены леса, стояло четыре больших, ветвистых дерева. Вот на них, вполне могли располагаться снайпера. Оттуда хорошо можно было контролировать все подходы к рощице у дороги.

Очень не хватало бинокля, но они были только у ротных и у командования батальона. Ваньке-взводному бинокль не полагался, как говорится, не вышел рылом. Даже отправляя меня в передовой дозор, никто из командиров не пожелал расстаться с этим атрибутом своего высокого положения. Сплюнув с досады, я оглядел свои тылы, а потом перевёл взгляд на лежащее невдалеке тело Сидоркина. Глаз сразу же зацепился за тёмный предмет на его спине.

– Винтовка СВТ-38, – мгновенно отреагировала на это моя память, – на вооружение начала поступать с полгода назад. Из недостатков – избыточная масса, громоздкость, сложна в эксплуатации.

Если прямо сказать, её недостатки сейчас меня мало волновали, всё-таки это было оружие, а не та пукалка, которая лежала в моей кобуре. И ещё я понял, что так беспокоило меня в последние несколько минут. Это полная беззащитность перед засевшими в километре от меня врагами. Из своего нагана я мог бы, конечно, стрельнуть в появившегося вдруг чухонца, но это было бы простым сотрясением воздуха.

Я уже совсем было приготовился перекатом добраться до вожделенной мной винтовки, но тут боковым зрением заметил какое-то движение. Мгновенно собравшись и присев, достал свой револьвер и повернулся в ту сторону. Действительно, метрах в ста между деревьями мелькали два силуэта лыжников. Когда они приблизились настолько, что стало возможным различать их лица, мой внутренний голос исправно проинформировал:

– Красноармеец Василий Перминов. Боец средний, но очень исполнительный. Любит отираться возле начальства и по малейшему кивку бросается выполнять любое задание. В трусости замечен не был, но наверняка всё-таки по натуре карьерист и халтурщик. Ответственные вещи лучше ему не поручать.

– Красноармеец Наиль Асаенов. Из пополнения, пришедшего неделю назад. Ещё не обстрелян, нужно к парню присмотреться. Вроде как человек неплохой, в отделении прижился нормально. Комот про него ничего плохого не говорил. На привалах у костра гогочет громче всех. И вообще, мужик здоровый, ручища, как лопата, и ростом повыше меня сантиметров на пять. А у меня рост был довольно-таки приличный – 179 сантиметров. Татарин, призвался из какой-то деревни недалеко от Челябинска.

Узнав бойцов из своего взвода, я начал энергично махать им руками. Поняв, они метрах в тридцати от меня остановились, сняли лыжи и, используя их как сани, лёжа покатили в мою сторону. Кстати, после того как они сняли лыжи, я крикнул:

– Перминов, проверь, что там с Сидоркиным, и будь поаккуратней, «кукушка» хорошо простреливает этот сектор. Если он ещё жив, то тащи его в тыл. Да, ещё чуть не забыл, сними с него самозарядку и катани её прямо по снегу в мою сторону, подсумок тоже не забудь кинуть.

Первым добрался до своей цели Василий, он начал уже переворачивать тело Сидоркина, когда передо мной появился красноармеец Асаенов. Когда он был уже метрах в двух от меня, то сразу, не давая мне даже вставить слово, начал тараторить:

– Товарищ лейтенант, вы как, живы? Вай, сколько тут крови натекло! Маскхалат теперь нужно менять – красный цвет на белом очень далеко виден. О, как вам щёку-то ободрало, и половина уха нет! Комот срочно послал нас к вам, предупредить – в расположение взвода прибыло начальство. Там Каневский со своей шестёркой бродит по позициям и ругается – что, мол, встали и не идёте вперёд. Комот объяснял ему, что впереди «кукушки», и что лейтенант направился посмотреть, как к ним лучше зайти в тыл, чтобы без потерь уничтожить. Но старший политрук всё равно ругается и собирается заявиться сюда, чтобы, как он говорит – вставить вам фитиль – кхе-кхе-кхе – в жопу.

После этих слов Наиль уставился на меня своими зелёными, смеющимися глазами. Он как будто изучал мою реакцию на ругань начальства. От напряжения он даже сдёрнул капюшон маскхалата, снял шапку и начал разглаживать свои волосы.

А я, несмотря на полученную информацию, чуть не прыснул со смеху, увидев оголённую голову Наиля. Волосы у него были жгуче рыжими и росли какими-то клоками. Сейчас они были очень коротко подстрижены и между этих рыжих полян хорошо просматривались белые полоски кожи. Это был первый человек, которого я воочию увидел после осознания себя в теле деда. Поэтому я с большим интересом начал разглядывать этого человека, сравнивая свои наблюдения с памятью предка.

Кроме волос, особое впечатление от его внешности производили и оранжево-белые полосы на лице. Они образовывались в результате чередования рыжей растительности и белой кожи на лице. Особенно выделялась сросшаяся, кустистая линия бровей, чуть менее рыжей была щетина усов и бороды. Нос был слегка приплюснут, а черты лица выдавали грозный нрав своего хозяина. Руки у него были тоже выдающиеся – длинные и мощные, кисти почти доставали до колен.

Одним словом, мне он напоминал громадного тигра. Рисунок этого хищника по имени Шерхан я видел в книге, которую давал мне читать мой Учитель. Она называлась «Книга джунглей», и там была сказка – «Маугли», которая в детстве произвела на меня очень сильное впечатление. Написал эту книгу англичанин Редьярд Киплинг. Фамилию Киплинга любили упоминать и немцы. Они всё время твердили о миссии белого человека, утверждая, что именно истинные арийцы сейчас взвалили на себя эту ношу. Скорее всего, в великом рейхе шла подготовка к устранению последнего конкурента – Японской империи.

«Да, такой экземпляр в толпе не затеряется, – подумал я, – только странно, почему татарин и вдруг – рыжий».

За свою предыдущую жизнь я встречал много татар, но ни разу не видел рыжего. В нашем эскадроне они тоже были, но все ниже меня ростом и чернявые, реже русые. Как бойцы они были одними из лучших, все ловкие и прекрасно владеющие холодным оружием. Что касается меня, то я был совершенно обычный, среднего роста, с белобрысыми волосами. Хоть я и был блондинистым с голубыми глазами, но под стандарты истинного арийца не подходил. Что-то там в форме черепа было не то. Немцы обычно обследовали всех детей, которым исполнилось пять лет. Они это называли сортировкой. Если ребёнок соответствовал всем их параметрам, то его отбирали у родителей и отправляли в специальные интернаты. Как говорили сами немцы – в школы настоящих, арийских янычар.

Все эти мысли разбудили во мне большое желание посмотреться в зеркало. Надо увидеть свою физиономию наяву, картинка из памяти как-то меня не впечатлила. Поэтому я задал вопрос, совершенно не относящийся к теме доклада:

– Слушай, Наиль, а у тебя случайно нет зеркала?

В совершеннейшем недоумении тот, вытараща глаза, ответил:

– Нет, все личные вещи сдал старшине в обоз.

Следующий вопрос погрузил его в полную прострацию:

– Асаенов, а ты случайно не из чингизов?

Он нервно сглотнул и, уже заикаясь, переспросил:

– И-и-из, каких э-это чи-чин-нгизов? М-м-моя и-из с-семьи б-б-бедного крестьянина. М-м-мы в п-первой д-десят-тке з-з-записались в к-колхоз.

– Да я не про твой сраный колхоз. Может быть, в твоей семье передавалось из поколения в поколение, что твой пра-пра-прадедушка был Чингисханом. Говорят, он был такой же рыжий, как ты.

Наиль несколько взбодрился, немного подумал и ответил:

– Да нет, никто про это не говорил. Сами подумайте, если бы я был потомком такого великого человека, то разве служил бы сейчас рядовым. Наверняка стал бы генералом и сидел в тёплом штабе, смотрел на карты, а ординарец подносил бы мне горячий чай.

В его голосе слышалась явная тоска по теплу и домашнему уюту, которые были так далеко от нас. Но он преодолел эту секундную слабость и, уже другим голосом, спросил:

– Товарищ лейтенант, может быть, вам в госпиталь надо? Наверное, пуля здорово шандарахнула по голове и у вас контузия. Давайте я отведу вас к нашему фельдшеру.

Я, проигнорировав этот недвусмысленный намёк, продолжал вводить его своими фразами в ступор:

– Слушай, Асаенов, а какое тебе прозвище в отделении дали?

Наиль, уже не думая, механически ответил:

– Оса. А что?

– Нет, насекомое, тебе не подходит, слишком ты здоровый. Наверное, они взяли первые буквы твоей фамилии, переделав А на О. Я придумал тебе, новую боевую кличку – Шерхан. Слышишь, как она грозно звучит. Как только чухонцы услышат – Шерхан, вперёд, – то вмиг разбегутся по своим чумам.

Наиль тем же равнодушным голосом ответил:

– Да мне всё равно, как будут звать, лишь бы комот поменьше дрючил.

Потом подумал и добавил:

– Чем бы начальство ни тешилось, лишь бы отдохнуть давало. А всё-таки, товарищ лейтенант, почему Шерхан и что это такое?

– Э-э-э, Наиль! Это повелитель тигров, о нём писал великий английский писатель Киплинг. К тому же тебе очень подходит второй слог этого имени – хан. Но, сам понимаешь, по политическим соображениям нельзя употреблять это слово. Оно характеризует верхушку эксплуататорского класса, а задача нашей партии – их всех к ногтю. А Шерхан – это политически грамотное имя, книги Киплинга сам товарищ Сталин одобряет.

Весь этот наш трёп оборвал выкрик Перминова:

– Товарищ лейтенант, там, по-моему, старший политрук с Кузей к нам едут. Сейчас комиссар начнёт всем вправлять мозги. Может быть, мне пока оттащить труп Сидоркина в тыл? Нужно самим похоронить Сидора, а не оставлять его похоронной команде. По-людски надо с ним проститься. Жалко мужика, хороший он был человек – правильный.

Первым делом я посмотрел в сторону нашего тыла, для этого мне пришлось, руками упираясь в плечи Наиля, усадить его на корточки. Своей мощной фигурой он загораживал всю перспективу. Стоял он почти вплотную ко мне и тоже старался спрятаться за дерево, на которое я опирался спиной. Отодвигать его в сторону или самому выходить на открытое пространство – значит, попасть в прицел к финскому снайперу. А предыдущий опыт показал, чем это чревато.

Когда я заставил пригнуться Асаенова, то увидел метрах в ста две фигуры. Одна легко и свободно катила на лыжах, лихо объезжая попадающиеся на пути деревца.

– Командир второго отделения, Серёга Кузнецов, – тут же сообщило моё подсознание, – во взводе его все зовут Кузя.

Второго человека я тоже узнал по полученному ранее яркому образу, единственным дополнением, выданным мне внутренним голосом, было:

– Каневский, не любит, чтобы к нему обращались как к старшему политруку, очень любит, когда его называют комиссар. Перечить ему или что-то доказывать не надо, всё равно не поймёт, а только разозлится. Очень любит читать нотации, поучать, показывая тем самым, что он тут самый умный и политически грамотный. Просто – наместник ЦК в нашем убогом обществе.

Несмотря на его самомнение, что он прекрасный боец и великий, правда, не признанный, стратег, на лыжах политрук смотрелся очень смешно. Ехал еле-еле, постоянно теряя равновесие. Он был раза в два толще Кузи, и вообще, в белом маскхалате, на лыжах, с биноклем на груди он смотрелся очень нелепо и чуждо. Я ещё подумал, что таким – самое место в каком-нибудь музее абсурда и уж никак им нельзя доверять судьбы и жизни других людей.

Прикинув, что такими темпами, как двигается Наум Лейбович, им добираться до нас ещё минут пять, я посмотрел в сторону Перминова. Он к этому времени уже перевернул тело Сидоркина и оголил его грудь, которая вся была залита кровью. Снял он с него и винтовку с патронной сумкой и положил их прямо в снег, недалеко от себя.

«Приготовил для передачи их мне, – подумал я, – но, наверное, постеснялся прерывать разглагольствования командира».

– Петруха, оставь пока Сидоркина, давай двигай, помоги товарищу политруку к нам добраться. Укажи им безопасный путь в объезд этой прогалины.

Пока я выдавал распоряжения Перминову по обеспечению грамотного подъезда начальства к нашему дереву, Каневский с Кузей уже въехали на хорошо просматриваемую со стороны снайперов лесную прогалину. Я примолк и со страхом ждал сухих щелчков от выстрелов. Дёргаться и кричать им об опасности снайперского обстрела уже не имело смысла. Лишняя суета могла только привлечь внимание «кукушек». А так был вариант, что если у них большой сектор, который они должны охранять, то две фигурки в маскхалатах на километровом отдалении они могли и не заметить.

Политрук с комотом-2 благополучно проехали всю прогалину и остановились недалеко от нашего дерева. Даже не поздоровавшись и не выяснив, почему у меня весь маскхалат забрызган кровью, Каневский сразу же начал кричать:

– Черкасов, какого хрена ты здесь прохлаждаешься! Я уже минут двадцать нахожусь в месте расположения твоего взвода, и ни один красноармеец не знает, где их командир. Только и слышу – впереди снайпера, засада, лейтенант думает, как их обойти. Тьфу, Чапай, нашёлся! Знаешь, что бы сделал Василий Иванович, он давно бы организовал атаку и смёл бы эту несчастную засаду. Ты что, не понимаешь, что там, впереди, бьются с империалистическими наймитами, наши братья из 44-й дивизии. Сейчас каждая минута дорога и нельзя позволить белофиннам поступить с ней так же, как с 163-й дивизией, которую они в декабре окружили и уничтожили. Тогда тоже, наверное, какие-нибудь умники думали, как обойти засады. А то, что империалистическая сволота, во главе с Англией, только и ждёт нашего срыва, они не думали? Капиталисты всего мира кинутся помогать белофиннам, если у нас произойдёт какая-нибудь заминка. Так что, лейтенант, хватит тут изучать противника, давай вызывай весь взвод и цепью вперёд, в атаку. Настоящий коммунист не должен дрожать за свою жизнь, а должен, если партия прикажет, отдать всю свою кровь за дело Ленина-Сталина. А ты, Черкасов, можно сказать, без пяти минут кандидат в члены ВКПб.

Я, дождавшись некоторой заминки в речи товарища Каневского, попытался объяснить положение дел и, в запальчивости, даже вышел из-за своего укрытия и сделал к нему несколько шагов. Обиженный, что меня подозревают в трусости и уклонении от выполнения поставленной задачи, я заявил:

– Товарищ комиссар, я тут не прохлаждался, мы с красноармейцем Сидоркиным обнаружили засаду белофиннов. Они хотят заманить на этой дороге наш батальон в огненный мешок.

Исходя из этого, я решил: с взводом зайти им в тыл и уничтожить этих буржуйских выкормышей. Для чего и отправился с красноармейцем на рекогносцировку – чтобы выбрать траекторию для нашей яростной атаки. Но здесь мы напоролись на огонь вражеских снайперов, в результате чего красноармеец Сидоркин погиб, а я получил ранение в голову и с полчаса был без сознания.

Как бы в подтверждении этого я ткнул пальцем в свой окровавленный маскхалат, повернулся к политруку ободранной щекой и напыщенно продолжил:

– Я, товарищ комиссар, за партию великого Сталина своей крови не жалею, если нужно, этих проклятых империалистов буду рвать голыми руками. А под вашим чутким, идейным руководством мы быстро сковырнём эту засаду. Я уже засёк, где у белофиннов расположены «кукушки», сейчас мы их обойдём, незаметно зайдём засаде в тыл и деблокируем дорогу. Потери при этом будут минимальные, мы свалимся этим чухонцам, как снег на голову в июле.

Весь мой запал и обида прошли сразу после первой фразы, потом я вдруг осознал, что стою, как мишень для хороших стрелков. Спрятаться же обратно за берёзу было выше моих сил, этим я как бы признавал правоту слов Каневского. Своими напыщенными, идейно выдержанными словами я хотел успокоить его и заставить прислушаться к моему разумному плану. А не пороть горячку, лезя на рожон, прямо под пули прекрасно замаскированных снайперов. Быстрота, как нас учили в эскадроне, нужна только при ловле блох. А когда дело касается жизни людей, нужно быть сверх осторожным и предусмотрительным. В конечном итоге правильно разработанный план ведёт к быстрой победе, намного сокращая время операции. При этом потери резко уменьшаются, поэтому я и был против предлагаемой Каневским неразумной кровавой бойни.

А он продолжал гнуть свою линии, хотя явно подобрел, будучи очень довольным моей пафосной речью. Встав почти вплотную, он положил руку на моё плечо и душевным голосом произнёс:

– Надо, Юра, быстрей пробиваться к 44-й дивизии. Понимаешь, товарищ Сталин очень недоволен, что мы закопались в этой Финляндии, а ведь ещё придётся штурмовать линию Маннергейма. А это тебе – не «кукушек» в лесах гонять. А твои снайпера, наверное, уже дома чай попивают. Тактика этих «кукушек» хорошо известна – какой-нибудь кулак залезет на дерево, один раз стрельнёт, а потом сматывается. А мы из-за этого одного выстрела останавливаемся, разворачиваемся и прочесываем всю местность. Тысячи красноармейцев заняты поиском одного стрелка. Вот поэтому и буксует вся операция. Но теперь всё, хватит, высшее партийное руководство приняло решение, несмотря на жертвы, поскорей закончить эту войну. Если тянуть и пытаться потери свести к минимуму, всё равно куча народа загнётся от морозов, от нашего топтания на месте и нерешительности. Поэтому слушай мой приказ, разворачивай своих людей в цепь, и вперёд, в атаку.

Я попытался ещё раз убедить его отказаться от прямой атаки. Говорил, что если снайпера ещё остались, то за то время, которое нам понадобится, чтобы пересечь это поле, они перещёлкают две трети красноармейцев моего взвода. Но получалась как беседа немого с глухим. Каневский опять разъярился, покрылся красными пятнами и визгливым голосом вскрикнул:

– Ты что, Черкасов, выступаешь против линии партии?

Неожиданно резко повернувшись, к Кузнецову и Перминову он приказал:

– Вы, товарищи красноармейцы, сейчас быстро следуете в расположение взвода и передаёте приказ командира: прибыть всем сюда.

Потом, глянув на часы, продолжил:

– Чтобы через пятнадцать минут все были здесь! Через полчаса, ровно в 10–00, начинаем атаку.

Дождавшись, когда красноармейцы удалились метров на двадцать и, посчитав, что нас никто не услышит, политрук повернулся ко мне и прошипел:

– Ты как миленький сейчас организуешь атаку! Если будешь продолжать саботировать моё решение – пойдёшь под трибунал. А там, сам знаешь, что бывает за неисполнение приказа. И не беспокойся ты за свой взвод – эти погибнут, пришлют других. Не волнуйся, командовать будет кем. Что значат для победы мировой революции несколько десятков жизней – да ничто. Тем более баб в России много – ещё нарожают.

После этих слов он как-то мерзко начал смеяться. А я стоял, пришибленный этим цинизмом, с уже начинающейся разгораться нешуточной ненавистью к этому ублюдку. Мне так и хотелось сказать, от кого им останется рожать-то, если такие мужики, как Сидоркин и похожие на него, погибнут, то дети начнут рождаться от таких негодяев, как ты. И бедная Россия, что с ней станет? И ещё у меня появилось большое желание достать свой наган и разрядить весь барабан в его жирное пузо.

Несмотря на все бушующие в душе моей страсти, какая-то часть меня продолжала внимательно наблюдать за той группой деревьев, где могли сидеть «кукушки». Обострённое чувство опасности держало меня в напряжении, с того самого момента, когда обстоятельства заставили меня выйти из-под защиты дерева.

Какое-то шестое чувство помогло мне заметить шевеление ветвей у одной из дальних сосен. Не думая, действуя, скорее всего, на инстинктах, я схватил Каневского за балахон, надетый на шинель, привлекая к себе и загораживаясь его телом от возможной траектории пули.

Смех немедленно смолк, политрук попытался меня оттолкнуть, но тут я почувствовал два толчка, Каневский обмяк и только потом раздался сдвоенный хлопок отдалённых выстрелов. Подчиняясь накрепко вбитым в меня навыкам, я оттолкнул его тело и прыгнул в сторону моего старого убежища. Упав рядом с деревом, я, перекатываясь под его защиту, уткнулся головой во что-то мягкое.

Уже осмысленно оглядывая возникшее препятствие, я встретился взглядом с Наилем. Этот хитрый татарин не ушёл вместе с другими красноармейцами, а залёг в небольшой ложбинке между выступающих корней берёзы и принял форму сугроба. Подавая шапку, сбитую с моей головы столкновением с его животом, он смешно поцокал языком и произнёс:

– Вах, какой смелый человек был наш комиссар. Не испугался снайперов и сам вышел на открытое пространство, чтобы осмотреть место нашей будущей атаки.

Я прекрасно понял подтекст его заявления – мол, старший политрук сам виноват, что попал под пулю «кукушки», и Наиль готов это подтвердить. Меня эта легенда полностью устраивала, и я, как бы соглашаясь с его словами и в то же время продвигая свой план атаки, сказал:

– Да, товарищ Каневский только согласился с фланговым обходом засады и начал намечать наш будущий маршрут, как коварные пули белофиннов оборвали его жизнь. Но мы отомстим этим империалистическим наймитам за смерть нашего товарища, пламенного борца с буржуазной идеологией.

Не удержавшись, Наиль хмыкнул, а потом, чтобы уж совсем не рассмеяться, суетливо предложил:

– Товарищ лейтенант, давайте я оттащу его за деревья, вдруг он ещё жив.

– Какой, к чёрту, жив! Шерхан, ты что, не видишь, у него полчерепа снесено. И куда ты сейчас полезешь? Не знаешь что ли любимую тактику снайперов – подстрелить кого-нибудь и ждать, когда к раненому бросятся на помощь. И вот тебе новая, лёгкая жертва. Так что лежи, не дёргайся, а лучше давай потихоньку отползай подальше в лес. Сейчас наши должны сюда подтянуться, ты их там, в глубине леса притормози. Я сейчас винтовку Сидоркина захвачу и туда к вам подъеду. Будем по краю леса заходить этим «кукушкам» в тыл.

– Так далеко же!

– А ты как думал, Наиль? Хочешь ухлопать таких опытных вояк и при этом особо не напрягаться, так, что ли? Могу тебе со стопроцентной уверенностью сказать, что получится всё наоборот, это тебя они подстрелят и при этом ещё посмеются над твоей тупостью. Как правило, на войне извилистый путь оказывается короче прямого. Ладно, парень, хватит болтологией заниматься. Двигай глубже в лес, и вон за той сосной ждёшь меня с народом. Я через десять минут буду. А погибшими займёмся, когда разберёмся с засадой. Всё, Шерхан, вперёд – время пошло!

Глава 3

Появился я на месте сбора взвода позже, чем планировал. Пришлось приспосабливать лыжи Сидоркина на свои валенки. У меня лопнул ремешок крепления, наверное, ещё при первом выстреле, когда я упал в снег. Вооружённый уже СВТ-38, я подъехал к группе красноармейцев, стоящих вокруг Асаенова. Он им что-то говорил, наверное, рассказывал, что произошло с комиссаром. Все двадцать шесть человек из моего взвода уже были здесь.

Не теряя время на лишние слова, я сразу приказал построиться и кратко обрисовал сложившуюся обстановку. Потом поставил задачу каждому отделению и порядок движения к намеченной цели. Решил, что будем двигаться по лесу, вокруг этого большого поля, двумя группами. Первую, разведывательную, поведу я, в неё войдут ещё два человека – Кирюшкин и Асаенов. Остальные будут двигаться цепочкой за нами, на расстоянии не ближе чем сто метров. Замыкающим едет комот-1, старший сержант Курочкин, в случае чего он же принимает командование взводом на себя. Одновременно он исполнял и обязанности помкомвзвода, взамен убывшего по ранению Нилина. Ещё я отослал красноармейца Перминова в штаб батальона – доложить о гибели комиссара от пули снайпера и о наших дальнейших действиях.

С собой в передовой дозор много народу я брать не стал, посчитав, что вполне хватит и трёх человек. Можно было бы взять и одного Кирюшкина, но эта мысль ушла сразу же, чем-то это мне напомнило последний выезд с Сидоркиным. Тот же лес, те же снайпера и нас двое, а в итоге – Саня убит, я чудом остался жив.

Кирюшкин (боевая кличка – Якут) принадлежал к какой-то северной народности Сибири, но полностью обрусел, русский язык знал прекрасно. На гражданке он был охотником и сейчас, после гибели Сидоркина, лучшего следопыта и лыжника в нашем взводе, пожалуй что, и не осталось.

Асаенова (боевая кличка, придуманная мной – Шерхан) я взял, потому что мне понравился этот парень – своим спокойствием и умением быстро соображать. Чего только стоил эпизод с гибелью политрука. К тому же, практически с момента его появления, какая-то часть меня, наиболее близко соприкасаемая с командирской жилкой моего деда, внимательно отслеживала все его действия. И пока была очень им довольна. Тем, как он инстинктивно грамотно укрывался от возможного выстрела снайпера. Ни разу не подставился, всё время находил какое-нибудь укрытие и при этом не суетился и ни капли не нервничал. И тем, как он двигался на лыжах, легко, быстро. Одним словом, весь военный опыт моего деда говорил, что если этого парня немного подучить, то получится лучший боец из всех тех, кого он видел.

Последний раз, проинструктировав комота-1 Курочкина (боевая кличка – Ряба), наша троица двинулась вперёд вдоль края леса. Первым, пробивая для всех лыжню, катил Якут, за ним, метрах в пяти, я, последним скользил Шерхан. Минут через двадцать такого движения, когда мы уже ощутимо приблизились к соснам, на которых засели снайпера, Кирюшкин остановился. Когда я к нему подъехал, он еле слышно зашептал:

– Однако вон по той большой сосне человек в маскхалате лезет.

И показал мне на дерево метрах в трёхстах от тех сосен, на которых, как я и предполагал, засели снайпера. Это гигантское дерево находилось как раз по ходу нашего движения. Достав снятый с Каневского бинокль, я посмотрел на эту здоровенную сосну. Действительно, по импровизированной лестнице из прибитых прямо к стволу деревяшек, спускалась трудно различимая даже в бинокль фигура в пёстром маскировочном комбинезоне. Спускаться до поверхности снега ей оставалось метров десять. Разглядел я и площадку, куда вела эта лестница. Между ветвей, метрах в двадцати пяти над землёй, было положено несколько толстых досок. Оглядел я и соседние деревья, а также, уже в который раз, видневшиеся верхушки сосен нашей первоначальной цели, откуда стреляли «кукушки». Никаких признаков снайперских гнёзд нигде не за метил.

«Да, место для „кукушки“ чухонцы выбрали хорошее, – мысленно оценил я эту снайперскую позицию, – если бы стрелок не полез сейчас зачем-то вниз, хрен бы мы его первыми заметили».

Я поблагодарил Бога за то, что он вразумил меня пустить вперёд Кирюшкина. Первоначально я сам хотел двигаться первым, надеялся на свою подготовку, полученную в эскадроне. Но вовремя вспомнил, что когда мы с Сидоркиным попали в снайперскую засаду, впереди двигался тоже я и ничего подозрительного не заметил. Тогда, конечно, меня в этом теле не было, но ведь дед обладал неплохой пластунской подготовкой. Поэтому я и решил в этом рейде довериться опыту и интуиции профессионального охотника. Ещё я подивился предусмотрительности финнов. Они, практически со всех сторон, окружили место своей засады у дороги снайперскими постами.

Мои размышления прервал шёпот Якута:

– Товарищ лейтенант, однако, давайте, пока он на дереве, я его одним выстрелом сниму, как белку.

– Нет, дорогой товарищ, постараемся его взять живым и тихо. Этот «язык» сам нам в руки идёт. Брать будем мы вдвоём с Шерханом, а ты, Якут, внимательно вокруг смотри – будешь прикрывать нам спины.

Стоявший рядом и внимательно всё слушавший Наиль вдруг высказал своё предположение:

– Я думаю, чухонец спускается, чтобы просраться. А что, сейчас всё тихо, стреляли последний раз с полчаса назад, да и то свои. Наверное, он предполагает, что они отогнали разведку русских, и до подхода основных их сил всё будет тихо – самое время опорожниться, чтобы не обосраться во время боя. С дерева срать или в миску, их европейская сущность не позволяет. Да и на запах говна могут слететься стаи птиц и демаскировать эту снайперскую лёжку. Наверное, сюда посадили молодого и не очень опытного стрелка – дурак, вчера от пуза нажрался, а теперь всё, пипец котёнку.

– Ладно, знаток системы пищеварения, скидывай свою винтовку, чтобы не мешалась. Сейчас аккуратно, не шумя, подкатываем к этой пташке, и ты кулаком по башке отключаешь нашу кукушечку, только, ради бога, тихо, и смотри, не пришиби его.

Сказав это, я тоже скинул самозарядку и бинокль, перед этим сняв брезентовый ремень с винтовки и, уже молча, покатил в сторону медленно спускающегося с сосны снайпера. Он через каждые метра три останавливался и прислушивался к шуму леса. Всё-таки он был явно неопытен, услышать что-нибудь подозрительное можно было максимум метров за тридцать, да и то не факт. В воздухе стоял гул канонады отдалённых выстрелов и вопли растревоженных птиц. Иногда раздавался треск ломающихся сучьев, это ошалевшие дикие звери, а может и обезумевшие домашние животные, метались, не зная, где им найти покой и прибежище. На слух полагаться в таких условиях не следовало. Всё равно, если ты даже услышишь подозрительный шум метрах в двадцати от себя – будет уже слишком поздно.

К месту, где находился финн, мы выскочили с Наилем практически одновременно. Тот действительно сидел и справлял свои естественные нужды. Рядом лежали снайперская винтовка и сапёрная лопатка. На белом снегу очень чётко выделялась пёстрая одежда снайпера. Шерхан с ходу, на скорости, заехал сидящему чухонцу своим кулачищем в лоб. Тот, первоначально ошарашенно смотревший на несшийся на него белый смерч, как-то нелепо хрюкнул и сел голым задом на наваленную только что им самим кучу говна. Тут подлетел я и, придерживая его за шею, запихнул ему в рот свои варежки – это был подготовленный мной заранее импровизированный кляп. Потом мы вместе с Шерханом вытащили нашего пленника из этой своеобразной выгребной ямы, связали ему руки, сняли верхние, маскировочные, шаровары и куртку и натянули на грязный, вонючий, голый зад его штаны.

Когда подтащили финна к стоящей недалеко берёзе, пленный очнулся и, выпучив глаза, начал мычать. Не обращая на это внимания, мы примотали его верёвкой к стволу. Верёвка нашлась в сидоре запасливого Якута. Он подкатил буквально через минуту после того, как мы скрутили снайпера. Ещё в его заплечном мешке нашлось, правда, грязное, требующее основательной стирки, исподнее бельё. Я его реквизировал на нужды советской власти. Сделал из исподних штанов кляп и заменил им свои варежки, торчащие из широко открытого рта пленного. Было как-то холодновато, я хоть и был привычен к зауральским морозам, но, когда снял варежки, почувствовал себя неуютно, от того, что холод начал пробираться под одежду. По моим ощущениям, мороз был гораздо ниже десяти градусов, про которые мне сегодня утром говорили в штабе батальона.

Закончив с пленным, я внимательно оглядел окружающее пространство. Всё было спокойно, ничто не напоминало о недавно произошедшем эпизоде. Даже наличие множества следов от лыж ни о чём не говорило, тут и до этого было множество хорошо накатанных лыжней. Я успокоился, боевой азарт начал потихоньку спадать. Я вспомнил, что сейчас я не просто рядовой боец, а командир целого взвода и от моих поступков зависят жизни двадцати пяти человек. Поэтому, как только осмотрелся, сразу же спросил у Шерхана:

– Слушай, Наиль, ты подал знак основной группе, чтобы они остановились?

– Обижаешь, командир! Как только Якут остановился, я тут же поднял руку вверх, как вы и приказывали на построении.

– Молодец! Ты и чухонцу хорошо с ходу в лоб вмазал, хвалю. Если будем живы, к медали тебя представлю. Ну а теперь давай мне маскировочную одежонку, которую мы сняли с пленного. Сейчас её надену и залезу на его лёжку – нужно осмотреться. Там высоко и хорошо всё видно. А вы пока с Якутом отъедете метров на десять в разные стороны от этой сосны и внимательно контролируйте все подходы. И ещё, Шерхан, не забывай посматривать на привязанного пленного, мало ли что. Как только спущусь, устроим допрос этого чухонца. Нужно узнать расположение огневых точек основной засады и где ещё засели «кукушки». Только после этого поедешь к основной группе и приведёшь людей сюда. Тут последний раз всё обговорим и, вперёд, с тылу атакуем эту сволоту в засаде. До темноты нужно успеть переловить всех чухонцев, а то они опять с утра начнут клевать из засад наших ребят.

Поставив, таким образом, задачу своим бойцам, я, скинув свой маскхалат, надел трофейные куртку и шаровары и полез на сосну. Позиция пленённого снайпера находилась довольно высоко, и оттуда открывался прекрасный обзор на все интересующие меня места. Я даже без бинокля разглядел позиции двух «кукушек», убивших красноармейца Сидоркина и политрука Каневского. Если прямо сказать, у меня жутко чесались руки немедленно открыть по ним огонь из снайперской винтовки пленённого нами финна. Её я захватил с собой в это гнездо «кукушки». Тем более, до тех деревьев расстояние было не очень большое, думаю, я смог бы попасть в них, даже стреляя из обычной трёхлинейки. Метров четыреста, не более. Но глубоко засевшая в мозгу мысль об ответственности за успех всей операции по деблокировке дороги подавила этот сиюминутный порыв.

И, как оказалось, это было очень правильное решение. Продолжая осматривать близлежащие окрестности, заметил совсем недалеко, метрах в двухстах, пулемётную позицию. На ней находилось три человека, чуть в стороне стоял четвёртый и махал мне рукой. Совершенно автоматически я несколько раз махнул ему в ответ. По-видимому, его это успокоило, он повернулся и направился к стоящей неподалёку маленькой будке, установленной на длинные лыжи. Кончики их выглядывали из-под днища этой нелепой конструкции. Тогда я ещё подумал, как прав был мой Учитель, когда говорил, что нужно всё много раз осмотреть, хорошо подумать и только потом действовать.

Направляемый этой мыслью, я ещё раз внимательно оглядел всё близлежащее пространство. Причём сделал это, используя бинокль. Кстати, бинокль я взял трофейный, он висел на сучке рядом с тем местом, где я выбрался на эту снайперскую площадку. Этот аппарат понравился мне гораздо больше, чем бинокль Каневского. Он был компактнее, немного мощнее, а в окулярах была нанесена шкала расстояний. Одним словом, буржуйская техника оказалась лучше нашей.

Когда я изучал предполагаемое место основной засады, находящееся в двух километрах от этой сосны, и уже засёк два гнезда «кукушек», как внезапно моё внимание привлекло какое-то движение недалеко от моей позиции – в лесу, у самой кромки поля. Причём движение я уловил боковым зрением, когда на секунду оторвался от окуляров бинокля. Сразу бросив заниматься осмотром деревьев, стоящих у дороги, я всё внимание сосредоточил на подозрительном месте. На всякий случай взял трофейную снайперку и передёрнул затвор. Но через минуту отложил винтовку и чуть не зашёлся в истеричном смехе.

По полю, смешно подпрыгивая в глубоком снегу, из леса выбрались две домашние козы – на шеях у них висели большие колокольцы. Бедные животные совсем ошалели от стоявшего кругом шума и незнакомой обстановки. По-видимому, хозяева выгнали этих бедных козочек из тёплого хлева в лес, в надежде, что они спрячутся там от солдат и избегут участи попасть к русским в котёл. Вид этих животных навёл меня ещё на одну мысль. Козы стали невольными помощниками в деле нашего удачного захвата снайпера. Своими прыжками и метанием по лесу они создали дополнительные шумовые помехи. А их судорожное мелькание среди деревьев помешало людям у пулемёта заметить наши силуэты.

Когда козы выбежали в поле, один из сидевших у пулемёта встал, надел лыжи и, даже не взяв оружие, покатил в сторону испуганных животных. Финнам явно захотелось отведать свежего мяса. А у меня тут же созрел план, как захватить этих любителей парной козлятинки. Я, долго не рассуждая и оставив снайперку на площадке, буквально скатился вниз и, подозвав красноармейцев, начал отдавать приказания:

– Якут, быстро надевай трофейный комбинезон и дуй наверх. Там, наверху лежит снайперка, между прочим, очень неплохое ружьишко, думаю, что и пристреляно оно тоже хорошо. Так вот, твоя задача – сначала снять пулемётчика. Здесь, товарищи, мы попали в самое сердце их засады – пулемётная позиция находится в двухстах метрах от этой сосны. Потом, Кирюшкин, снимаешь двух снайперов, их гнёзда находятся вон в тех соснах, видишь, торчащие верхушки. Если считать отсюда, то это вторая и четвёртая сосна. Площадки находятся на высоте двадцати метров от земли. А затем займёшься парнем, который там, на поле гоняется за козами. Если он ещё на открытом пространстве, то сразу его валишь и начинаешь контролировать все подходы к нам. В лесу им мы с Наилем займёмся.

Произнося это, я лихорадочно сдёргивал с себя маскировочный комбинезон. Наконец сняв его и передав Кирюшкину, который немедленно стал в него облачаться, я продолжил:

– Шерхан, а мы с тобой аккуратно подкрадываемся к чухонцам, при этом я беру на себя пулемётное гнездо, а ты финна, который, наверное, всё ещё сидит и отогревается в стоящей там будке. Если он сунется на шум или если ему надоест сидеть в будке, ты ему опять долбани кулаком по башке и связывай верёвкой, но предварительно кинь, на всякий случай, в эту теплушку гранату. Если же он уже сидит рядом с пулемётом, то ты не дёргайся, карауль у дверей будки. С теми, кто у пулемёта, я сам разберусь. Если кто будет лишний, пристрелю, на хрен, из нагана, да и всех делов. Самое главное сейчас – это подскочить к ним незаметно. Думаю, они совсем не ожидают нашего появления, а заняты сейчас просмотром бесплатного кино. Называется – поимка для пропитания бесхозных коз. Да, чуть не забыл – Якут, ты не торопись, всё огляди, дождись, когда мы доберёмся до места, и только после этого снимай пулемётчика. Если нас заметят, то шлёпай там всех подряд и только потом открывай огонь по снайперам. Они по тебе первыми стрелять вряд ли будут. Им деревья загораживают пулемётную точку, и они ни хрена не увидят, что там творится. А что ты стреляешь, да это, может, ты русских увидел. Ну что, всем всё понятно?

Дождавшись утвердительных возгласов, я хлопнул Якута по плечу, накинул свой маскхалат и подождал, пока Кирюшкин заберётся на дерево. Потом кивнул Шерхану, и мы с ним осторожно покатили в сторону пулемётной точки. На полпути мы приостановились, чтобы хорошенько подготовиться к операции. Я оставил лыжные палки, достал револьвер и приготовил кляп и верёвку. Шерхан достал пару гранат и положил их в карман маскхалата и тоже проверил наличие верёвки.

Метрах в двадцати от пулемётного гнезда мы разделились. Шерхан направился к уже просвечивающейся между деревьев теплушке. Между прочим, там уже из небольшой трубы был виден еле заметный дымок. А я, удвоив осторожность и взведя револьвер, начал медленно подкрадываться к пулемётчикам.

Ближе чем метров на десять приблизиться к ним незаметно никак не получалось. С ходу, с разгона влетать на их позицию мне тоже как-то расхотелось, когда я увидел в руках у одного из финнов автомат «Суоми». Я подумал: из такой штуки ему даже целиться не надо, нажмёт на курок, и – привет родителям. И хотя оба финна даже не смотрели в мою сторону, а всё их внимание было обращено на третьего, который в этот момент тащил упирающуюся козу, я всё-таки решил не рисковать и стрелять из нагана во владельца автомата. Правда, убивать его я не хотел, решил выстрелить в колено, чтобы у него случился болевой шок, так можно было спокойно его скрутить. Оба чухонца сидели на толстом бревне, положенным сбоку от мелкого окопа, вместо бруствера. Наверное, для того, чтобы лучше видеть представление.

Взяв револьвер наизготовку, я махнул рукой, так, чтобы Якут мог это увидеть. Тут же раздался сухой звук выстрела, следом выпустил две пули я. Даже не посмотрев на результаты наших выстрелов, я бросился к окопу пулемётчиков. Сразу перед ним я сбросил лыжи и буквально свалился на корчившееся внизу тело. Заломив ему руки и связав их, я наконец оглядел место схватки. Второй финн, вернее его голова, представляла собой очень неприглядное зрелище. Его голова свешивалась в окоп, на месте правого глаза зияла дыра, в задней части головы черепной коробки почти не было, и всё дно окопа было в крови, смешанной с белёсыми частичками мозга. Одним словом, картинка не для слабонервных.

Между тем раздалось ещё несколько выстрелов, и всё стихло, только был слышен скулёж раненного мной финна. Меня это стало ужасно раздражать, и я, скомкав свои многострадальные варежки, засунул их опять вместо кляпа в рот чухонцу. Закончив с пленным, я оглядел место наших действий.

В первую очередь посмотрел в сторону третьего финна, который перед этим отправился в мясозаготовительную экспедицию. Он лежал на ближнем ко мне краю поля, уткнувшись головой в снег. Его правая рука с зажатой в ней верёвкой периодически подёргивалась. Это несчастная коза пыталась вырваться из неволи. Потом я повернулся в сторону теплушки. Дверь в неё была открыта настежь, и было видно, как Наиль, упираясь коленом в спину какого-то человека, ремнём связывал ему руки. Рядом на улице, прямо на снегу, лежал ещё один финн, с заломленными назад связанными руками.

– Три – ноль, в нашу пользу, – пробормотал я про себя.

Потом выпихнул своего пленного из окопа, вылез сам и, проваливаясь по колено в снег, потащил на верёвке, опутанной вокруг его рук, в сторону теплушки. За нами потянулась тонкая полоска из капель крови.

Добравшись до будки, я, с помощью Наиля, затащил свою добычу в тёплое помещение. Там уже сидели на длинной лавке два пленённых Шерханом финна. Они ещё не отошли от полученных ударов по голове и ничего не соображали. Мой пленный тоже находился в бессознательном состоянии. Одним словом, пока не с кем было проводить форсированный допрос в полевых условиях.

Поэтому, чтобы зря не терять времени, я отослал Асаенова за нашим первым пленным. Все допросные мероприятия решил проводить в этой будке. Здесь было тепло и уютно и, что меня очень устраивало, были в наличии инструменты для проведения экспресс-до проса. Очень заманчиво выглядела кочерга, лежащая рядом с раскалённой печкой, на столе лежало несколько остро отточенных карандашей, а в недоеденной консервной банке торчала вилка.

Пока Наиль отсутствовал, я перевязал раненого финна. Он очнулся и с испугом наблюдал за мной. Я вытащил у него изо рта кляп и опять услышал стоны и скулёж. Меня это совсем взбесило, и я надел ему на голову железное ведро, стоящее в углу. Посчитав, что так он быстрей заткнётся, так как усиленное в несколько раз нытьё, в первую очередь, будет действовать на его собственные уши.

Пришли в себя и два других пленника. Они провожали глазами любое моё перемещение по тесному помещению. У одного, более молодого финна, глаза были уже сейчас безумно испуганные, даже когда его никто не трогал. Про себя я подумал: ну, этот мужик уже поплыл, теперь пару раз дать ему по морде, и он полностью расколется, расскажет все секреты, которые он знает, или про которые хоть что-то слышал.

Второй, более пожилой финн, чем-то мне напомнил Матти – мучителя и убийцу моего друга Пашки. Уж очень у него было злобное и решительное выражение лица. В глазах – ледяное спокойствие. Единственное, что всё-таки выдавало его напряжение, это нервное покусывание нижней губы. Я коварно, коленом, долбанул по его подбородку так, что он серьёзно прикусил губу. Наверное, это было очень больно, но он не проронил ни звука, только сморщился, а потом наклонил голову и уткнулся взглядом в пол. О боли, которую он испытал, я судил по значительному расширению зрачков светлых глаз этого истинного арийца.

Вскоре в теплушку ввалился Шерхан, он настежь распахнул дверь и пинком впихнул в помещение нашего первого пленного. Потом зашёл сам и доложил, что все приказания выполнил. Кстати, кроме приказа доставить финна, я поручил ему доехать до основной группы красноармейцев и проводить их до сосны, где теперь сидела наша «кукушка» – Кирюшкин. Там все командиры отделений должны были поочерёдно забраться на снайперскую площадку и изучить на местности будущий театр наших действий. А если проще сказать – запомнить и зарисовать рощу, где засела засада, и путь, по которому мы будем к ней подкрадываться. Для этого у Якута я оставил оба бинокля.