Вольное царство. Государь всея Руси Язвицкий Валерий
Но государь сделал знак, и Товарков продолжал:
– Токмо сам Феофил того не всхотел, решил с собя избрание снять и пойти в монастырь, в келию, но его не пустили. Господа же, лукавство тая, обещала отослать его на Москву, где отец наш, владыка Филипп, его рукоположит в архиепископы Новугороду и Пскову, а токмо отпуску ему на Москву никак не дают.
– О злолукавцы и нечестивцы! – со скорбью воскликнул митрополит.
– Но, государь, – продолжал Товарков, – злолукавие их более того. Как мне сказывали в Новомгороде доброхоты наши, господа-то продалась уж королю Казимиру, дабы главой он был новгородской державе. Посылала она для сего в Краков Панфила Селифонтова и Кирилу Иванова с челобитной и с великими дарами. Всему же коноводы – Борецкие, а наиглавная из них – Марфа, вдова посадникова. С дерзостью она против тя, государь, всенародно баила: «Не господин нам князь московский! Новгород нам господин, а король польский – щит и покров нам от зла московского». Наемники же их, слуги и всякие люди запьянцовские, били в колоколы вечевые, бегали по улицам и вопияли: «Не хотим Ивана, хотим за короля Казимира задаться». Тех же, кто за Москву православную кричал, за государя нашего и за отца митрополита Филиппа, камнями били, хватали и в Волхов с моста метали, а дворы их грабили.
Ужаснулись все на думе государевой. Митрополит же Филипп встал со скамьи в гневе великом и, обратя взоры свои на кивот с образами, воскликнул:
– Виждь, Господи, срамоту сию, накажи их за грехи их и мерзости! – Перекрестился истово, обвел всех глазами и продолжал: – Ныне же новгородские люди, злые мысли тая, вредят в делах законных своего же государя! Пусть же накажет Господь Бог их за злые начинания против православной веры!
– Бить их! – возвысили все голоса свои в негодовании. – Бить, яко псов неверных!..
– Хуже татар нам сии вороги, свои бо кровные!..
Шумели и кричали все, требуя войны с изменниками отечеству и вере православной. Когда же затихать стали крики и возгласы, опять встал митрополит, помолился на образа и, обратясь к Ивану Васильевичу, молвил:
– Государь! Возьми меч в руци свои! Благословляю тя на рать против врагов Руси православной!
Великий князь молча принял благословение владыки и, не садясь на скамью, произнес громко:
– Обещаюсь Господу Богу и всея Руси православной: будет рать сия грозна и немилостива. – Успокоившись и смирив гнев свой, сказал великий князь приветливо: – Молю я, отец мой, – трапезу с нами раздели вместе с отцами духовными, и вас о сем же молю, князья и бояре, воеводы и дьяки… – Государь сел на место свое престольное и добавил: – После трапезы буду один яз с воеводами и дьяками думу думать, дабы лучше волю совета сего исполнить.
Проводив гостей после трапезы, великий князь оставил у себя в покоях только малое число воевод и дьяков, наиболее сведущих и верных, во главе с братом своим, князем Юрием.
В случаях тех, когда грозила опасность и надобна была скорость действий и быстрота мысли, Иван Васильевич становился совсем иным, не похожим на обычного сурового и медлительного государя. Его движения делались быстрыми и выразительными, глаза блестели воодушевлением, а лицо озарялось иногда светлой улыбкой…
Великий князь оживленно ходил по своему покою вокруг большого стола, за которым сидели воеводы, разложив на нем карту с начертаниями дорог, рек, сел, городов, лесов, болот и озер на всех путях от Москвы до Новгорода Великого. Наиглавных путей было два: один – через Волок Ламский, Торжок, Вышний Волочок, Коломенское озеро и Яжолобицы; другой – через Волок же Ламский, но потом мимо озера Волго, откуда Волга начинается, потом на град Демань[8] и Русу, а оттуда берегом озера Ильмень через Коростыню. Глядя на очертания дорог, Иван Васильевич весело усмехался и говорил воеводам:
– Добре сие все начертано. Яз даже будто вижу очами своими, как полки наши идут обоими путями, как с обеих сторон к Новгороду подходят! Вижу, как и псковичи к Сольцам и Мусцам по дороге вдоль Шелони идут… – Государь замолчал и задумался. – Токмо рек-то сколь в Ильмень-озеро впадает, – молвил он тихо, – и Мста, и Волхов, и Шелонь, и все с притоками, а опричь того – Полиста, Ловать, Пола! Болот же и озер, больших и малых, почитай и не сочтешь.
– Да, государь, – сказал воевода Федор Давыдович Пестрый, – не за зря же николи в летнее время никто не ходил ратию к Новугороду.
– Сие не указ нам, – ответил Иван Васильевич, – на все нам ко времени и к случаю свой разум иметь надобно.
Еще некоторое время государь разглядывал молча чертежи, потом весело заговорил: – Добре, добре все сделано. Наиперво сие для ратного дела. Спасибо вам, воеводы мои. Ныне же молю вас, все чертежи взяв, соберитесь у собя купно и точно мне исчислите: во сколько ден полки по сим путям пройти могут. И исчислите отдельно, сколь ден пройдут конные полки, сколь ден пешие, сколь ден обозы вьючные или тележные. Исчислите, сколь харча людям надобно, сколь сена, овса или жита – коням. Татары Даниаровы с нами пойдут, у тех свой порядок, те сами собе все исчислят. Рассудите такожде, воеводы, где ночлегам быть, где людей и коней днем кормить. Обсудите меж собой, какие у вас наилучшие в полках сотники и десятники, отберите их на главные места в те полки, которые в рати первые будут. Ежели добрых сотников и десятников недостанет, наберите собе новых, да так, чтобы в запасе были. Неровен час кто убиен или ранен будет – была бы в бою замена верная… – Иван Васильевич задумался, потом продолжал: – Еще же вам приказываю, воеводы: каждый пусть из всех своих полков отберет наилучших лучников в особые полки. Помните, у новгородцев нету лучников, негодны они к дальнему бою. Мы же новгородцев издаля бить будем, особливо их конные полки. Басенок и князь Стрига добрый пример учинили, а вот как полки наряжать и где какие из них ставить, укажет вам брат мой, князь Юрий. На все сие даю вам два дня…
На третий день после думы Иван Васильевич завтракал у себя в покоях с братом Юрием. Через час должны были прийти к ним воеводы с новыми дополнительными сведениями о местностях, где войскам проходить, а также о всех местах стоянок и ночлегов.
В покоях жарко и душно, окна в княжой трапезной отворены настежь. Солнце печет, как в июне, заливая окрестности ослепительным блеском. Братья сидят в расстегнутых летниках.
– Помогает нам Бог, Иванушка, – молвил Юрий, – вестники мои, по приказу твоему, три раза в день вести привозят: бают, сушь и зной в новгородской земле вельми велики. Зима-то, бают, бесснежная совсем была. Голая земля замерзла, на санях не проедешь. Всю зиму на колесах ездили. Весной же сразу знойно стало, словно в конце мая; паводков вовсе не было: вместо паводка усыхать начали реки и болота.
– А как лесные-то дороги, – спросил Иван Васильевич, – и гати на топях?
– Все сие крепко. Ведь вешних-то вод там не было. В полях земля от сухоты вся потрескалась, а дождя ни капли не капнуло. Ловать, бают, пересыхать уж стала.
– Карает Господь новгородцев за воровство и отступничество, Юрьюшка, – спокойно и уверенно произнес Иван Васильевич, – а у нас зимой-то всю землю снегом засыпало, а некои села и деревни, бают, до крыш заметывало сугробами. Паводок был – все поймы, как озера, стояли, на лодках по ним плавали.
Постучав в дверь, торопливо вошел в государев покой дворецкий Данила Константинович. Увидев, что братья одни, молвил взволнованно:
– Иванушка, Юрьюшка, кончается Илейка-то наш. Стара государыня там уж с Ванюшенькой.
Братья переглянулись молча и пошли вслед за Данилой. В подклетях, где в малом покойчике жил Илейка, сидела на стольце, принесенном Дуняхой, Марья Ярославна. Ванюшенька стоял возле нее. Тут же был и Васюк. Илейка лежал у окна на пристенной скамье. Солнце, врываясь в окно косой широкой полосой, освещало лицо старика, утопавшее, как в мыльной пене, в густых белых кольцах всклокоченных кудрей и в седой курчавой бороде. Он был такой же, как всегда, и даже улыбался, щурясь от света. Узнав вошедших, Илейка обрадовался и, обратясь к Марье Ярославне, молвил ей слабым голосом:
– Вот и оба сыночки твои, государыня. И Данилушка тут…
Илейка помолчал и, скосив глаза на Ивана Васильевича, заговорил с ясной улыбкой:
– Иванушко, государь мой, ишь как солнышко играет радостно. И люблю уж я солнышко-то, страсть!
Старик закрыл глаза, и застывшие в улыбке губы его медленно стали белеть…
– Упокой, Господи, душу раба Твоего Ильи, – истово произнес Васюк, перекрестился широким крестом и встал на колени…
Вслед за ним и все преклонили колени пред усопшим.
Государь встретил воевод в своих покоях и тотчас же приступил к изучению новых чертежей.
– Угодили воеводы мои, – говорил он весело брату, – порадели вельми. Челом вам, воеводы, бью за труды ваши. Знатно все изделали, знатно! Токмо истинно ли все исчислено, что по сим дорогам войско со всякого рода полками будет двадцать пять верст в день идти, а по сим вот, лучшим, даже двадцать восемь верст в день?
– Истинно, государь, истинно, – зашумели кругом воеводы, – руци свои на отсеченье даем! Отборные же конные полки и того более за день пройдут.
– Добре, коли так, – весело отозвался государь, – наиглавное-то – знать, куда и в какое время каждый полк прибыть может. Расчеты же так замышлять, дабы всяк раз ворога упредить и врасплох его бить. Обходы разным полкам было бы можно по расчету в единое время свершать. – Иван Васильевич усмехнулся и добавил: – Третьеводни тут Федор Давыдыч баил – никто-де не ходил ратию к Новугороду в летнее время, а нам сие-то и надобно. К зиме нас будут ждать новгородцы, дабы с Казимиром и Ахматом нас со всех сторон окружить и задавить.
– Истинно, государь, – молвил Товарков, – блазнят собя сим новгородцы.
– Ежели, – продолжал великий князь, – мы морозов год ждать будем, то вороги наши в три раза сильней нас станут. Нам же страха на нонешнее лето нет, ибо засухой Бог покарал всю новгородскую землю. Князь Юрий Василич о сем и о прочем вам подробно все обскажет. Под началом брата моего вы тут рассудите порядок полкам. Передовым отрядам не уходить от главного войска далее ста пятидесяти верст. Вестники должны день и ночь от воевод быть в ставку государя вашего. – Иван Васильевич встал со скамьи и продолжал: – Воеводы и дьяки, вы днесь у меня обедаете. К обеду ворочусь к вам.
Все встали, провожая государя, а тот, уходя, молвил дьяку Курицыну:
– Иди со мной…
В сенцах великий князь, вспомнив приказ свой о собирании всех правил судебных, спросил:
– Как и что дьяки творят под началом Володимира Елизарыча Гусева? Есть у них толк-то?
– Много уж содеяно у них, государь, – живо откликнулся Курицын. – Сказывал мне Володимир Елизарыч, что много правил нужных они уж из уставных грамот набрали и из судебных дел разных. Жук-то баит, судебник можно составить…
– Ну, ладно, добре, – молвил Иван Васильевич. – Кончив рать с Новымгородом, и о сем подумаем.
Великий князь, войдя в хоромы старой государыни, послал к ней Дуняху спросить, можно ли ему зайти к ней в покой вместе с Курицыным. Дуняха возвратилась и сказала:
– В трапезную просит государыня. Ждет она вас там.
– Яз к тобе, государыня-матушка, – входя в трапезную, ласково молвил Иван Васильевич, здороваясь с матерью, – думу малу подумать.
Марья Ярославна поцеловала сына, сказав нежно:
– Садись, сыночек, рядышком. Садись за стол и ты, Феденька. Обед-то не скоро еще. Может, взвара яблочного со мной поедите?
– Спасибо, – ответил великий князь, – сыт яз. Там у меня в покоях воеводы думают вместе с Юрьем. Обедать с ними у собя буду.
В трапезную вбежал Ванюшенька и повис на шее отца. Он был все еще взволнован, губы его дрожали. Отодвинувшись от отца и глядя в глаза ему, он с тоской вопросил:
– Тату, пошто к людям смерть приходит? Илейка вот помер, и мы все помрем? Пошто сие? – Слезы блеснули в глазах Ванюшеньки. – Любил яз крепко Илейку-то, – проговорил княжич.
Сердце Ивана Васильевича дрогнуло. Растрогали его не столько чувства сына, сколь мысли его.
– Так, сыночек мой, – сказал он, обнимая Ванюшеньку, – от Бога все так поставлено. Все, что рождается, все помирает. Посему краткий век свой кажный прожить должен пред Богом и людьми честно и с пользой.
Успокоенный редкой теперь лаской весьма занятого отца, Ванюшенька сел возле бабки. Марья Ярославна подала ему мисочку с мочеными яблоками и молвила:
– Ешь, голубик мой ясный, ешь на здоровье.
Иван Васильевич грустно вздохнул и, взглянув на мать, тихо произнес:
– Сколь близких нам, матунька, из жизни сей отошло, души предав Господу.
Замолчали все на миг, но Иван Васильевич заговорил снова, обратясь к дьяку Курицыну:
– Как хрестник-то мой? Полегчало ему?
– Спасибо, государь. Совсем уж с постели встал.
– У тя, Феденька, меньшой-то, Фоня, видать, здоровей? – спросила старая государыня. – Ваня-то все хворает. Ну, а как твоя Устиньюшка здравствует?
– Спасибо за ласку, государыня. Что моей Усте-то деется? Не дай бог сглазить, она всегда здорова – Афанасий-то в нее вышел.
– А сколь, Феденька, лет-то ныне сынам твоим?
– Иванушке шешнадцать, Афанасью же тринадцать, как внуку твоему, государыня.
– С похода вернусь, – усмехнувшись, молвил великий князь, – и дочкам твоим старшим и сынам твоим гостинцев привезу из Новагорода. Сей же часец, Федор Василич, давай о зле новгородском думать. Наперво изготовь ты грамоты разметные, токмо без ругания. Пиши им от меня так: «Не хотением своим дерзаю на пролитие многой крови христианской, дерзаю яз об истинном Законе Божественном, о благе Руси православной». К сему добавишь из Святого Писания о мече карающем.
Быстро достав чернильницу, Курицын кратко записал сказанное государем. Иван Васильевич, помолчав, продолжал:
– Грамоты разметные готовыми держи, а когда слать их – скажу тобе особо. Ныне же избери наипочетно посольство к брату моему и великому князю Тверскому Михаил Борисычу. Прошу-де яз по докончанию братскому на конь воссести против Новагорода, а пошто, сам ведаешь, как писать надобно. Ныне же вечером с дьяком Шибальцевым Яковом договорись, дабы ехал он во Псков и там был бы на Вознесенье Господне, двадцать третьего мая. Пусть на вече там пред всеми псковичами от меня баит: «Вотчина моя Новгород отступает от меня за короля. Архиепископа же своего хотели ставить у митрополита униата Григория. Яз, князь великий, дополна иду на них ратию, и вы, вотчина моя, псковичи, сложили бы крестоцелование Новугороду, пошли бы с воеводой моим на него ратию», и прочее, что оба порешите. Далее у меня токмо ратные дела с воеводами. Иди, Федор Василич, а утре придешь ко мне к завтраку вместе с дьяком Шибальцевым и все свои грамоты мне покажете.
За час до обеда государь возвращался к своим воеводам. Идя по сенцам княжих хором, вспоминал он труды всех великих князей московских: Ивана Калиты, Ивана Ивановича, Димитрия Ивановича Донского, прадеда знаменитого, деда своего Василия Димитриевича и родителя своего Василия Васильевича.
– Все они, – молвил он вслух, – купно с нашей церковью не токмо о Москве, а о всей Руси православной радели.
Вспомнил он беседы с Курицыным о Куликовской битве, вспомнил заветы владыки Ионы, и сердце его наполнилось мужеством и верой в себя. Твердым шагом вошел он в покой, где заседали воеводы и дьяки во главе с братом его, князем Юрием Васильевичем.
– Ну, как у вас тут? – спросил он. – Сказывай мне, брат мой.
Приученные государем излагать мысли свои кратко и быстро, выступают перед ним воеводы, а в первую очередь князь Юрий. Говорят один за другим и князь Холмский, и князь Стрига-Оболенский, и князь Пестрый, и Тютчев, и прочие все.
Слушает государь воевод своих, следит по картам и словно на гору высокую восходит. Видней и видней ему становится все, и мысли идут сами, ясные и точные. Глаза его горят, и вот весь поход, со всеми главными задачами ратными, как на ладони.
– Воеводы! – воскликнул он, и голос его вдруг окреп и зазвенел, сразу взволновав всех. – Воеводы мои! Добре все вы исчислили, добре все содеяли! Потрудились для Руси православной! – Государь помолчал и продолжал: – Помните, воеводы, всюду круг нас – вороги. Первое дело наше: не дать ворогам объединиться. Главная цель наша в походе сем: разбить новгородцев дополна ранее, чем король Казимир повернуться успеет. Вести у нас еще есть от Даниаровых татар, что у хана Ахмата междусобье в Орде. Посему летний поход начать надо немедля. Бог помогает нам – во всей новгородской земле сушь великая, голод там будет. Мы же, сговорясь с князем Тверским, ни единого воза с хлебом к Новугороду не пропустим. Будем у Торжка зимой все хлебные обозы, а летом все лодки имать… – Иван Васильевич подошел к развернутой на столе самой большой карте, и опять его голос зазвенел твердо и уверенно: – Сими двумя путями: на Русу и на Вышний Волочок идти полкам нашим. Но мало сего. Надо войско новгородское на части разделить ныне же, дабы умалить силу их ратную, дабы не знали, куда им метнуться. Яз псковичам приказ дал идти в конце мая к Новугороду со всеми полками, с пищалями, дабы новгородцы и туда войска слали. К концу же мая готовыми быть воеводам: Борису Матвеичу Тютчеву – в Москве, Образцу же Василью Федорычу – в Устюге. Оба, как укажу им, должны идти враз, в один день в Заволочье, где у господы самые богатые земли, дабы господа вновь силу свою дробила и туда полки свои слала. Нам же тем самым тыл свой со стороны Двины заслонить надобно. Большую свою силу, тысяч десять, не менее, пошлем мы на Русу, к устью Шелони, а там – пойдет она к Новугороду крут озера Ильменя. Яз же сам с главной силой пойду на Торжок и Вышний Волочок. О прочем ждите приказов от меня через брата, князя Юрья. Разумеете?
– Разумеем, государь! – повскакав с мест, кричали воеводы. – Веру великую вложил ты в нас!
– Сами мы ратные люди и зрим как хитро ты задумываешь!
– Мы за водительством твоим яко за стеной каменной!
Иван Васильевич сделал знак, и все смолкли.
– Еще едино. Всем полкам и отрядам не отходить друг от друга далее ста верст и денно и нощно вестниками ссылаться. А наиглавно – вести бы всякий час в государев стан приходили, дабы вестники вовремя от меня приказы всем воеводам развозить могли.
– Нарядим все, государь! – с воодушевлением говорили воеводы. – Каждый приказ твой борзо и точно исполним!..
– Токмо по разуму, – перебил их великий князь. – Умейте и сами так деяти на месте, где видней вам, чем государю, дабы наидобре приказ исполнить. Помните каждый: что решил – мигом исполняй, дабы вороги не упредили тобя. Каждый шаг вражьих сил ведайте точно… – Государь оборвал речь свою, увидев в дверях дворецкого Данилу Константиновича, и молвил весело: – Ну, да пред отпуском полков ваших буду яз еще беседу с каждым из вас иметь пространную. Сей же часец изопьем кубки за начало рати и пообедаем все за моим столом.
После отдания Пасхи, когда последний раз пасхальные песнопения поют, тридцатого мая завершил Иван Васильевич с братом Юрием составление порядка выступлений воевод своих с полками к Новгороду Великому, а тридцать первого мая, в День Еремея-распрягальника, когда поселяне с концом ярового сева все полевые работы кончают, выступили одновременно в Заволочье боярин Тютчев с московскими полками и воевода устюжский Образец со своими устюжанами и вятчанами. Беседуя об этом с Юрием, Иван Васильевич набожно перекрестился и молвил:
– Не оставь нас, Господи! Великая рать с Новымгородом зачалась.
Перекрестился следом за братом и князь Юрий, добавив:
– Помоги нам, Господи и святые угодники московские.
– Так вот, Юрьюшка, – продолжал великий князь, – приказывай воеводам моим именем: князю Даниле Холмскому, который вельми скорометлив в ратном деле, выступать первому седьмого июня ко граду Русе, а потом к устью Шелони, где бы соединился он с полками псковичей. – Иван Васильевич досадливо усмехнулся и заметил: – Нет у меня веры во псковичей, не соблюдут, боюсь, сроков своих, мешать будут Холмскому. Вся надежа моя токмо на князя Данилу. Десять тысяч даем ему, да пусть он точно соблюдает день в день, час в час, куда и в какое время в указанные грады ему приходить, как на его ратных чертежах мечено. Даем еще князю Даниле быстрые конные полки из татар Даниара-царевича. На походе пущай Холмский-то пустошит нещадно и грабит все грады и селы новгородские и полоны берет, дабы страхом гнать людей новгородских к Новугороду, дабы теснота, страх и голод были в сем гнезде осином… – Иван Васильевич нахмурил брови и добавил: – Помни токмо, Юрьюшка, нигде воли татарам не давать. Добычи и полона им у христиан не брать. Токмо Русь православная карать может за вероотступничество.
– Истинно так, Иванушка, – подтвердил Юрий, – а то пороги наши во зло сие обратят, скажут, добром христианским татарам платим. Вот еще что скажу тобе, Иванушка. В Русе-то могут задержать князя Данилу. Крепок град-то сей заставой своей, и пищали в нем есть. Мыслю, на всяк случай, дабы Холмскому вровень идти с полками князя Стриги-Оболенского, надо ему оставить на задержку запас времени.
– И яз так мыслю, Юрьюшка, – молвил государь, – а посему задержим Стригу-то здесь. Укажем ему выступать из Москвы на Акулину-гречишницу, через седмицу. Токмо ты ему числа и дни на прибытие в другие грады и селы исправь и о сем днесь же Холмскому доведи, а главное – укажи князю Даниле, когда князь Стрига в Вышнем Волочке будет, отколь к реке Мсте пойдет и к устью ее у Ильмень-озера. Сколь силы-то мы дали Стриге?
– Тысяч пять, государь, – ответил князь Юрий, – потому сей отряд всего в семи днях от главной нашей силы, нам ему легче помочь, чем князю Даниле.
– Добре сие придумано, – согласился Иван Васильевич. – Знать, и мне с главными силами из Москвы выступать надобно попозже – на Мефодия-перепелятника, тоже через седмицу. Следи, Юрий, дабы удельные-то наши в Волок пришли точно. Кто не придет вовремя, ждать не буду, пусть на собя пеняет после.
Долго еще беседовали братья, не отрываясь от карты с чертежами, вычисляя время всех переходов и точно намечая по дням и числам движение главных сил, дабы об этом так же точно знали и все воеводы. Было намечено, чтобы выиграть время в движении к Новгороду, производить присоединение отрядов союзников уже на походе. Так, полки великого князя Тверского должны были присоединиться к пехоте главных сил московских в Торжке. Для своих же удельных войск сборным местом назначен был Волок Ламский.
– Все сие, Иване, – радостно воскликнул Юрий, – так придумано и все исчислено, что нету у меня никакого сумления! Наиразумно ты, Иване, изделал, что воеводами Образцом да Тютчевым заслонился от Заволочья. В бой еще не вступая, ты уже силу новгородскую на части разделил. Главное же, государь мой, ты на походе так силы все свои поставил, что ворогам никак нельзя нас уязвить и удары наши упредить.
– Верно, Юрьюшка, – подтвердил Иван, – поход-то Холмского с полудни, а Стриги с полунощи смутит новгородцев, а наши главные силы, идя меж двух сил передовых отрядов сзади, любому на помощь придут, ежели на какой из них главные силы новгородские ударят.
Когда совещание братьев окончилось и Юрий ушел, Данила Константинович осторожно, не входя в покои, отворил дверь и нерешительно остановился на пороге. Государь, все еще поглощенный мыслями о войне и походе, не сразу заметил приход дворецкого.
Вдруг сердце его упало, и тоска вошла в душу. Он вспомнил все. Подошел к дворецкому и, положив ему руки на плечи, спросил с тоской:
– Ну, как она там, Данилушка, в монастыре-то? Что баила?
Данила Константинович взволнованно потупился и тихо заговорил:
– Был яз, государь, у Дарьюшки. Ныне она – мать Досифея. Не приняла мя. Мать-игуменью передать молила, что-де она от мира ушла и мира боле не ведает. Токмо, мол, Богу молюсь за грехи свои и за чужие, а опричь того ничего через игуменью-то не наказывала.
Иван Васильевич ни о чем больше не спрашивал. Понял он все и молвил:
– Поборет она любовь земную ради небесной… – Помолчал и тихо добавил: – Прости мя, голубица моя кроткая… – Быстро отошел от дворецкого, задохнувшись от внутренней боли, и произнес глухо: – Мне ж, Данилушка, побороть надобно любовь и горе свое для ради Руси православной…
Глава 3
Полки идут московские
Вот уж и Федул на дворы заглянул – пора-де сиротам серпы зубрить. Настал июня восемнадцатый день. Погода ныне с самого конца мая стоит жаркая. Порой только идут кое-где полосами грозовые дожди недолгие. Солнце же печет землю так, что, не будь половодья такого весеннего, пересохли бы пашни все в пыль.
– Милостив Бог к московской земле, – говорят сироты, – кругом леса горят, а у нас урожай, хоша и малой, все ж будет.
Верит в это и великий князь и пуще торопится к Новгороду, где, как вестники доносят, ни одной еще капли за все время с неба не упало. Но чтобы еще больше поднять дух народа, совершает Иван Васильевич во храмах молебны и милостыню многую рассылает по монастырям и церквам: священникам, черноризцам и нищей братии.
В Москве же, накануне выступления войск, государь с боярами и воеводами своими, моления многие во храмах свершив, пришел в собор Успения Богоматери и, упав на колени пред иконой Ее чудотворной, громко взмолился:
– Господи! Тобе ведома тайна сердец человеческих. Не моим хотением, не моею волею будет пролитие многой крови христианской на нашей земле, а волею преступивших закон Твой.
Моление государево исторгло слезы у всех бывших во храме и гнев великий против изменников вере православной.
Со всех сторон понеслись возгласы молящихся:
– Помоги, Господи, государю нашему!..
– Накажи, Господи, изменников и богоотступников!
– Пошли, Боже, гибель им без милости за мерзость их латыньскую.
– Мы свой живот положим, государь, за веру православную!
Обернулся великий князь и, поклонившись в пояс, вышел со светлым лицом из храма.
Посетил великий князь Иван Васильевич и собор Михаила-архангела, где предки его от великого князя Ивана Даниловича Калиты до отца его Василия Васильевича во гробах покоятся. Поклонился государь всем усопшим князьям, моля их:
– Аще духом далече есте отсюда, но молитвою помогите мне против отступающих от православия державы вашей.
Обойдя потом все монастыри и соборные церкви, свершая везде краткие молебны и милостыни подавая, пришел он к митрополиту и, приняв от него благословение, молвил громко:
– Утре, отче и учитель мой, на Мефодия Поторомского, отыду яз из Москвы к Новугороду. Утре же, после завтраку, приду к тобе, дабы благословил мя и всех воев моих против латыньства.
На другой день был государь за ранним завтраком у матери своей. Завтракали с ними Ванюшенька, брат государя Андрей меньшой и дьяк Федор Васильевич Курицын.
После трапезы Иван Васильевич встал из-за стола и молвил:
– Снова, государыня, яз по воле Божьей с мечом иду на ворогов наших. Здесь же, на Москве, оставляю вместо собя сына своего, великого князя Ивана. При нем брата моего, князя Андрея меньшого, и дьяка Курицына. Тобе же, государыня-матушка, челом бью, как отцу-митрополиту бил: не оставьте их советом своим. Оставляю вам заставу крепкую и царевича Муртозу, сына Мустафы, с князьями его и казаками – может, пригодится царевич на какое-либо дело. Дьяка же Степана Бородатого опять беру, с твоего разрешения, дабы в неправдах и воровстве новгородцев корить. – Великий князь улыбнулся и добавил: – Братья же мои, государыня, все добре деют. Князи Юрий, Андрей большой и Борис и князь Михайла Андреич верейский с сыном Васильем в Волок Ламский прямо из вотчин придут, каждый со всей силой своей. Царевич же Даниар ночесь еще в Москву пригнал. Об остальном буду вести слать с каждой стоянки.
Постучали в дверь, и вошел дворецкий. Иван Васильевич, оглянувшись на него, спросил:
– Что, Данилушка?
– Государь, конь походный тобе подан, – кланяясь, ответил дворецкий, – стража ждет у красного крыльца. Час, бают, пришел, какой ты сам им назначил.
– Иду, – сказал Иван Васильевич и, встав со скамьи, опустился на колени перед Марьей Ярославной. – Благослови мя, матунька, на сей трудный поход.
Старая государыня благословила его и, обняв, троекратно поцеловала.
Государь благословил и облобызал сына и брата, протянул руку дьякону и дворецкому для поцелуя. Затем молча посидели все на скамьях. Потом, встав и перекрестясь на иконы, пошли провожать государя.
Выходя в сенцы, государь заметил у дверей престарелого дядьку своего Васюка. Протянув ему руку, он ласково сказал:
– Прощай, старина, отвоевал ты свое, отдыхай ныне на покое.
Васюк со слезами облобызал руку государеву и вымолвил горько:
– Покой сей, государь, горше мне наитяжких трудов ратных.
В передней Ивана Васильевича ожидал стремянный его Саввушка с двумя воинами, дабы облачить князя в боевые доспехи для торжественного молебна пред войсками на площади у собора Михаила-архангела.
На кремлевской площади стройными рядами уже стояли пешие и конные полки московского великого князя, поблескивая доспехами и оружием на утреннем, еще низком солнце, которое пока не жгло и не пекло, как печет с полудня во все дни эти июньские.
Тишина на площади, только застучат кони копытами, захрапит жеребец или тонко заржет кобыла, и снова все стихнет.
Но вот от государевых хором послышался четкий и ровный топот коней. Громче и громче звонкое цоканье копыт, и вдруг сразу гулкий звон колоколов заглушил все звуки. Все же сквозь густое и ровное гудение ближе и ближе, как взрывы, прорываются крики:
– Будь здрав, государь!
– Ур-ра! Ур-р-ра-а…
Вот уж крики воинов и звоны колокольные гремят и гудят со всех концов площади. Государь в золоченых доспехах, окруженный стражей, медленно едет к соборной паперти, а там уж ждет его в полном облачении митрополит с епископами, попами и всем клиром церковным.
Великий князь снимает шлем свой и набожно крестится. Смолкают сразу крики воинов, затихает постепенно и гул колокольный, и торжественный молебен начинается. Явственно слышны на всей площади слова молитвенные и священные песнопения.
Сняв кто шишак, кто шлем, а кто простой колпак, все истово крестятся и кланяются, взметывая длинные волосы и оправляя их рукой после поклонов.
Незаметно окончился молебен, но тишина все еще стоит на площади, и князь великий не надевает шлема своего.
Вот обеими руками высоко вознес владыка Филипп золотой крест и, помедлив малое время, широко перекрестил им все войско, произнося ясно и звонко:
– Благословляю вас, воины православные, святым сим крестом Христовым. Идите сокрушите врагов истинной веры нашей и Руси всей православной! Живота за сие не щадите. Мы же, отцы ваши духовные, молитвенники за вас усердные пред Господом Богом. Да хранит Бог в рати сей государя нашего и все его воинство! Да укрепит Господь меч его карающий!
Запели хоры церковные многолетия государю и всем воинам, в князь великий, не надевая шлема, повернул коня с площади к Никольским воротам, и за ним извивающейся по улицам змеей потянулись, один за другим, полки его конные и пешие, проходя в благоговейном молчании мимо владыки Филиппа, осенявшего их крестом.
За кремлевскими же стенами присоединились к главному государеву войску татары служилые во главе с царевичем Даниаром, как иноверцы, на молебне не бывшие.
На Рождество Предтечево, июня двадцать четвертого, главное государево войско под звон колоколов вступало уж в походном порядке в Волок Ламский. Полки же братьев государя стояли уже все под Волоком. Построясь по обе стороны пути Ивана Васильевича, криками радостными встречали они государя своего, и каждый брат выезжал навстречу ему с воеводами своими. Братья при кликах войск обнимались и лобызались с государем и ехали далее вместе впереди главного войска.
Церковный клир из Волока встретил государя еще в поле и здесь вместе с полковыми попами запел молебен с водосвятием, встав на небольшом холме, на виду всего войска.
Тишина наступила в поле, когда все полки и обозы остановились. Время было к полудню, и по приказу государеву, пока пели молебен, во всех полковых обозах обед для воинов готовили, но без шума и криков, держась в отдалении.
Государь, князья и воеводы, спешившись, сошлись у самого холма. День стоял жаркий. Звякали кольцами кадила, поблескивая на солнце и дымясь синеватым дымом ладана. Сверкали кресты, шитые золотом ризы и хоругви. Плыл над полями гул отдаленного звона колокольного, не заглушая молитвенных песнопений.
Иван Васильевич был доволен своими братьями, выполнившими его приказания точно и пришедшими в Волок даже ранее его самого. После молебна приказал он поставить большой шатер свой и пригласил к обеду братьев с воеводами и клир церковный из Волока.
Обед был походный и весьма умеренный. Выпиты были лишь заздравные кубки за государя, князей, воевод и за все воинство православное. По окончании трапезы тотчас же был собран совет по ратным делам, а войскам дан приказ государев: коней накормив, воинам отдыхать после обеда до пяти часов вечера. Потом, как жар свалит, выступать всем полкам, куда каждому указано будет.
Иван Васильевич только выслушал все вести от передовых отрядов, сведенные князем Юрием воедино, и молвил с ясной улыбкой:
– Ну, братья мои и воеводы, все так идет, как нами удумано. Новгородцы-то, сами видите, никуда, опричь Заволочья, своих сил не слали, да и для самого Новагорода еще собе не собрали всех воев. Впадем в земли их, когда не готовы они. Страх у них и безрядицу сеяти надобно. Пустошите нещадно грады и селы, людей бейте и полоны берите, остальных же страхом гоните к Новугороду, дабы граду в тесноте дышать было нечем, а с пустошенных земель взять бы было нечего. Обозы же свои с харчем для воев и с кормом для коней храните про запас. Ешьте и пейте, что в градах и селах вами граблено будет. – Великий князь встал из-за стола и, перекрестясь на иконы, добавил: – Сей часец пойду отдохнуть, а брат, князь Юрий, сверит с вами все места по чертежам ратным, куда и как кому идти и в какие дни где быть. Днесь же и сам пойду с главной силой своей к Торжку, где буду, как вам уж ведомо, на Петров день: туда мне и вестников шлите.
Точно июня двадцать девятого, как и намечено было, прибыл великий князь в Торжок с войском своим. Город этот обнесен крепкой каменной стеной, а посад при нем земляным валом и рвом. За двойным укреплением этот город хоронится.
Стоит Торжок, он же Новый Торг, что в матушку Волгу впадает, верст на восемьдесят выше стольного града Твери. Торговля в нем идет бойко, тяготеет он к Новгороду, но барыши и у него перехватывает.
– Не бывать Торжку выше Новагорода, – говорят новгородские купцы.
Но все же богат и Торжок: управляется вечем своим собственным и даже монету свою и серебряную и медную чеканит.
Только всегда меж двух огней этот город вольный. Тверь ли, Москва ли воевать с Новгородом будет, «новоторам» нужно ужом извиваться, чтобы та или другая сторона не затоптала их. Хитры новоторы, и нашим и вашим угодить стараются, а кто победит, с теми и друзья. Не любит никто их за измены постоянные, и кличка у них, хоть и обидная, но верная: «Новоторы – воры».
Не раз по злобе вороги разоряли Торжок и жгли дотла, но совсем погубить не могли: очень уж на бойком месте стоит он. Почти весь хлеб и скот из Москвы и Твери через него идет к Вышнему Волочку для Новгорода. Только селенье Осташково, что на озере Селигер, отрывает барыши у новоторов; огромными гуртами гонят зимой из Москвы через Осташково крупный и мелкий рогатый скот к Новгороду. Оттого и вражда у них с новоторами постоянная.
– Новоторы – воры, – говорят одни.
– И осташи хороши, – отвечают другие.
Знал все это великий князь московский и, хотя новоторы были гостеприимны и ласковы, все же станом стал он за стенами городскими, возле древнего Борисоглебского монастыря, что старше самой Москвы на сто тридцать два года.
Встретили отцы духовные, как и положено, государя московского звоном колокольным и молебном, пригласили потом к себе на трапезу, но великий князь не пошел. Сам пригласил в шатер свой игумена со всем священством к обеду. Время уж было для отдыха, а тверичи, к досаде государя, запаздывали.
– Тверские-то полки сие тобе не московские, – усмехнувшись, сказал он самодовольно царевичу Даниару, – и не могут точно время блюсти. Надо князю Юрию сказать, чтобы он в рукавицы ежовые их взял. Он сие борзо сумеет.
Перед самой трапезой доложили Ивану Васильевичу, что дозорные приметили на реке судовую тверскую рать, а вдоль берега – конную.
– Простите, отцы духовные, подождем малость с трапезой, – молвил Государь и, обратясь к вестнику, спросил: – Когда они тут будут?
– Не позже, государь, как через час. Узнав от своих дозорных, что мы уж тут с утра до обеда их ждем, вельми спешить зачали.
– Иди, – молвил государь вестнику и, обратясь к своим воеводам, опять с усмешкой добавил: – Ровности нет в ходе войск их…
Когда тверские полки подходить стали к Борисоглебской обители, великий князь приказал звонить в колокола и, сев на коня, выехал в поле с воеводами и стражей своей навстречу тверичам.
Завидев великого князя московского, воеводы тверские – князь Юрий Андреевич Дорогобужский и боярин Иван Никитович Жито – погнали к нему. Иван же Васильевич на виду у всех московских и тверских войск приветствовал воевод, милостиво протянув им руку, к которой они почтительно прикоснулись губами. Затем воеводы по знаку Ивана Васильевича вскочили на своих коней и, сопровождая государя московского, медленно подъехали к своим полкам. Все стихло крутом. Иван Васильевич, привстав на стременах, громко воскликнул:
– Здравствуйте, вои православные!..
– Будь здрав, государь! – покатились дружные крики по рядам полков.
Когда все смолкло и войска тверские ближе подошли к московским, великий князь сделал знак к молчанию и среди тишины возгласил:
– Отец мой, Василий Васильевич, великий князь московский, и тесть мой, Борис Лександрыч, великий князь Тверской, были заедин против врагов своих, так и яз с братом своим, Михайлой Борисычем, великим князем Тверским, заедин против ворогов наших! Да будет здрав брат мой!
– Да здравствует! Да здравствует! – опять загудело по рядам воинов.
Иван Васильевич сделал знак к молчанию и, сняв шлем, перекрестился, а клир церковный начал молебствие.
Нещадно палит солнце, и среди наступившей тишины льются над иссохшими полями печально и глухо церковные песнопения, и воины набожно крестятся, чуя душою всю горесть мужицкую от страшной засухи.
По окончании молебна передан был войскам приказ Ивана Васильевича: «Кормить коней, обедать и спать, на вечерней заре выступать, а куда, про то воеводам ведомо».
В этот же день прибыли в Торжок к великому князю и послы из Пскова; посадники Василий и Богдан, а с ними вернулся назад и посол великого князя московского Яков Шибальцев. Случилось это вскоре после трапезы, когда государь, уединясь в шатре своем, почивал перед походом, как и все войска его.
Стремянный Саввушка тотчас же разбудил государя. Так ему приказано было, если пригонят вестники или послы какие прибудут.
– Саввушка, – молвил Иван Васильевич, не подымаясь с постели, – отведи послов в шатер к дьякам. Пусть примет и угощает их сам дьяк Бородатый, Степан Тимофеич. Шибальцев же, вкусив от трапезы вместе с ними, пусть тайно ко мне придет сюды. Послам сказать: «Почивает-де государь». Яз еще подремлю, а ты мя побуди, как Шибальцев дойдет.
Через полчаса, с некоторой робостью, вошел дьяк Шибальцев в шатер великого князя. Не все так исполнил он во Пскове, как государь ему приказывал. Хитры псковичи и осторожны, лукавят все.
– Будь здрав, государь! – сказал он неуверенно, но государь, улыбнувшись, спросил его:
– Добре ли дошел? Сказывай, садись тут вот…
Шибальцев ободрился от ласки государевой и ответил веселее:
– Спаси тя Бог, государь, дошел добре, токмо вести мои не совсем добры. Псков-то своенравит все, как невесты их псковские перед сватами: «Хоцу – вскоцу, не хоцу – не вскоцу».[9] Время тянет Псков-то – и на Москву глядит, и на Новгород оглядывается.
– Яз другого от них и не ждал, – сурово молвил Иван Васильевич, – ну, да «вскоцут», когда полки наши ближе к ним будут.
– Ныне, государь, – усмехнувшись, продолжал дьяк Шибальцев, – вскочили уж! Крестное целование свое Новугороду сложили и разметные грамоты с подвойским[10] своим Савкою в Новгород отослали, а когда отъезжал яз с послами, то на вече своем раскладку псковичи на десять тысяч рубленого[11] войска изделали. Оба посадника полки сии поведут к Новугороду.
– Добре, – медленно произнес Иван Васильевич и, кликнув Саввушку, продолжал: – Ну, а о новгородцах что там слыхать?
Вошел Саввушка, откинув полу шатра:
– Туточки я, государь.
– Зови ко мне дьяка Бородатого вместе с послами псковскими.
– Сказывать дале-то, – спросил Шибальцев, – пока послы-то не дошли?
– Сказывай.
– Есть у меня через доброхотов наших вести из Новагорода о докончании новгородцев с королем Казимиром. Бают, у них на списках докончания показано, какие твои городы и волости, и земли и воды, и все твои пошлины в новгородских владениях отписали они королю, яко князю литовскому.
– А можно ли списки сии тайно добыть нам? Ведь по докончанию сему все воровство новгородское открывается. Старину ведь, коя двести лет была, они рушат!
– Истинно, государь! – воскликнул Шибальцев. – Бают, Борецкие-то и прочие уже посольство к Казимиру собрали с Панфильем Селифантовым да Кириллом Ивановым, дабы челом бить королю со многими дарами, пишучи и зовучи его «Честной король и господин наш»…
Читать бесплатно другие книги:
