Вождение вслепую (сборник) Брэдбери Рэй
– Кто? Самодур Говард? Чудила Гоуи? Долбаный миллиардер Хьюз?
– Ну, можно и так сказать.
– Никуда он не собирается переезжать – прилип задницей к своему креслу и затихарился в трех милях отсюда. Сама посуди. Пораскинь мозгами. «МГМ» стоит в двух милях от тихоокеанского побережья, в двух кварталах от того места, где Лорел и Гарди{4} в двадцать восьмом лавировали среди трамваев на своей колымаге. А в трех милях к северу от нас, но тоже в двух милях от океанского побережья, стоит…
Он умолк, предоставив ей догадаться.
– Авиационный завод Хьюза?
Закрыв глаза, он прижался горячим лбом к прохладному оконному стеклу.
– Умница, скушай конфетку.
– Ох, умру сейчас, – выдохнула она с облегчением.
– Не ты одна.
– Тот, кто перекрашивает здание и замазывает номер павильона, просто решил подстраховаться на случай воздушного налета или атаки подводных лодок со стороны Калвер-Сити{5}: пусть, мол, япошки думают, будто Кларк Гейбл{6} и Спенсер Трейси{7} прыгают перед камерой в трех милях к северу, там, где на самом деле стоит авиационный завод Хьюза, а в это время у нас, на «МГМ», круглые сутки в поте лица собирают истребители!
Джерри Вулд, открыв глаза, стал разглядывать неопровержимые доказательства этой версии.
– Надо сказать, павильон действительно похож на ангар. Или ангар похож на павильон. Развешивай вывески на свой вкус – и добро пожаловать, японский друг. Банзай!
– Потрясающе! – воскликнула секретарша.
– Ты уволена, – сказал он.
– Что?
– Печатай письмо, я продиктую.
– Опять письмо?
– Мистеру Сиду Голдфарбу.
– Да ведь он сидит выше этажом.
– Ты не рассуждай, а печатай. Голдфарбу, Сиднею. Уважаемый Сид. Нет, зачеркни. Просто «Сид». У меня нет слов. Что, черт возьми, происходит? В восемь утра прихожу к себе в кабинет, который до сих пор находился в стенах студии «МГМ». Около двенадцати спускаюсь в столовую – а там Хьюз тискает официанток. Кто додумался пустить его к нам?
– Вот именно, хотелось бы знать, – поддакнула секретарша.
– Ты уволена, – бросил Джерри Вулд.
– Диктуй дальше, – сказала секретарша.
– Уважаемый Сид. На чем я остановился? Ага, вот. Сид, почему нас не поставили в известность, когда планировался этот камуфляж? Помните старый розыгрыш? Нас всех отправили в дозор, объяснив, что по бульвару Калвер вот-вот поплывут айсберги, велели приходить с семьями, с братьями-сестрами – с родными и двоюродными. Сегодня этот гнусный айсберг уже здесь. На нем теннисные туфли и авиаторская кожанка; под усами прячется похотливая усмешка. Сидней, я отдал студии двенадцать лет и отказываюсь понимать… э-э-э… черт, закончи там как-нибудь. «С уважением». Нет, «с уважением» не надо. «С возмущением». Именно так: «с возмущением». Давай сюда, я подпишу.
Выхватив письмо из машинки, он занес авторучку.
– Отнеси наверх и швырни ему через порог.
– За такое письмо убить могут.
– Лучше быть убитым, чем уволенным.
Она не двигалась с места.
– Ну, в чем дело?
– Жду, пока ты остынешь. Скорее всего, через полчаса тебе захочется порвать это письмо на мелкие клочки.
– Я не остыну и не захочу порвать письмо. Ступай.
Но секретарша сидела в той же позе и в упор смотрела на Джерри Вулда, пока к нему не вернулся обычный цвет лица, а в углах рта не разгладились жесткие складки. После этого она спокойно сложила письмо и разорвала его раз, другой, третий, четвертый. Обрывки полетели в корзину для бумаг.
– Сколько раз за сегодняшний день я тебя уволил?
– Всего ничего – трижды.
– Еще один раз – и можешь подыскивать себе место. Соедини-ка меня с заводом Хьюза.
– Я все думаю: когда же до тебя…
– Ты не думай, а звони.
Она полистала телефонный справочник, подчеркнула нужный номер и подняла глаза:
– Кто конкретно тебе нужен?
– Господин миллиардер в теннисных туфлях и авиаторской кожанке.
– Неужели ты полагаешь, что он сам отвечает на звонки?
– А ты расстарайся.
Секретарша расстаралась: пока он стоял у окна и грыз ноготь, наблюдая за ходом работ, она вела какие-то переговоры.
– Убиться можно, – недоуменно сказала она через пару минут, прикрыв трубку ладонью. – Он у аппарата! Собственной персоной!
– Нашла время шутить! – огрызнулся Джерри Вулд.
Пожав плечами, она подвинула к нему телефон.
Он схватил трубку.
– Алло, кто говорит? Как вы сказали? О, добрый день, Говард, то есть мистер Хьюз. Конечно. Вас беспокоит студия «МГМ». Кто я такой? Вулд. Джерри Вулд. Что-что? Вы и так расслышали? Вы смотрели «Возвращение на Бродвей»? И «Годы славы». Ах да, ведь вы стояли во главе студии «РКО», верно? Конечно, конечно. Видите ли, мистер Хьюз, у нас возникла небольшая проблема. Постараюсь изложить коротко и ясно.
Он умолк и подмигнул секретарше.
Та подмигнула ему в ответ. Голос на другом конце провода звучал ровно и вежливо.
– Неужели? – переспросил Джерри Вулд. – У вас тоже происходят перемены? Тогда вы догадываетесь о причине моего звонка, сэр. На стене первого павильона нашей студии появилась надпись «Хьюз», а теперь рабочие заканчивают слово «авиатехника». Вас это радует? Да, смотрится великолепно. Я хотел спросить, Говард… мистер Хьюз: не могли бы вы сделать мне маленькое одолжение?
Говорите какое, невозмутимо произнес далекий голос.
– Мне вот что пришло в голову: на страже наших границ теперь не стоит Пол Ревир{8}, и если сюда по воздуху или по морю нагрянут японцы, они увидят эти огромные буквы, что появились прямо у меня под окном, и забросают нашу студию бомбами, приняв ее за военный завод – собственность концерна «Хьюз». Блестящий ход, сэр, просто блестящий. Что-что? Всем ли на студии пришлась по нраву эта затея? Не могу сказать, чтобы сотрудники пустились в пляс от радости, но все оценили ваш потрясающий замысел. Итак, позвольте изложить суть вопроса. У меня сейчас дел невпроворот. Шесть картин в производстве, две – уже в монтажной, еще три вот-вот будут запущены. Мне позарез нужны нормальные условия для работы, вы согласны? Вот именно. Да. Совершенно верно. Понимаю, понимаю, в одном из ваших ангаров есть тихий уголок, где можно… Вы буквально читаете мои мысли. Как вы сказали? Да-да, сразу после обеда моя секретарша отнесет туда несколько папок. У вас есть пишущая машинка? Значит, свою можно не брать. Ей-богу, Го… мистер Хьюз, вы просто чудо. Тогда услуга за услугу: не желаете ли переехать в мой кабинет? Шучу, шучу. О'кей. Спасибо. Благодарю вас. Хорошо. Она уже идет к вам.
С этими словами он повесил трубку.
Секретарша испытующе смотрела на него, но не двигалась с места. Он отвернулся, чтобы избежать ее взгляда. Его лицо медленно заливалось краской.
– Ты уволен, – сказала она.
– Не гони волну, – сказал он.
Поднявшись со стула, секретарша собрала кое-какие бумаги, выудила из сумки косметичку и тщательно подкрасила губы. В дверях она остановилась.
– Вызови Ральфа и Джоуи, пусть захватят все материалы с верхней полки, – сказала она. – В первую очередь. Ну, ты готов?
– Одну минуту, – сказал он, не отходя от окна и все так же избегая встречаться с ней взглядом.
– А вдруг япошки обо всем догадаются и начнут бомбить настоящий завод Хьюза вместо камуфляжного?
– Иногда, – со вздохом выговорил Джерри Вулд, – не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
– Может, оставить записку Голдфарбу – вдруг он будет нас искать?
– Никаких записок. Позвонишь по телефону. Чтобы не оставлять улик.
Снаружи замаячила тень.
– Ага, – тихо сказал он. – Еще один. Уже третий аэростат.
– Как удивительно, – сказала секретарша. – Он похож на одного продюсера, у которого я когда-то работала.
– Ты уво…
Но она уже ушла. Дверь захлопнулась.
Привет, я ухожу
В дверь тихонько постучали. Когда Стив Ральфс вышел на порог, перед ним стоял Генри Гроссбок, ростом в пять футов и один дюйм, безупречно одетый, невозмутимый, очень бледный.
– Генри! – задохнулся Стив Ральфс.
– Почему такой тон? – упрекнул Генри Гроссбок. – Чем я провинился? И вообще, что у меня за вид? Куда я направляюсь?
– Входи, входи, тебя могут увидеть!
– Ну и что из этого?
– Да не стой же ты столбом, ради всего святого. Хватит пререкаться.
– Ладно уж, зайду, тем более что у меня к тебе есть разговор. Посторонись-ка. Ну вот, я вошел.
Стив Ральфс попятился в комнату и указал на кресло.
– Располагайся.
– Похоже, мне здесь не слишком рады. – Генри опустился в кресло. – Не найдется ли в этом доме чего-нибудь горячительного?
– Я как раз хотел предложить. – Стив Ральфс бросился в кухню и через минуту вернулся с подносом, на котором стояли два стакана, ведерко со льдом и бутылка. Когда он разливал шотландское виски, у него заметно дрожали руки.
– Тебя трясет, – сказал Генри Гроссбок. – В чем дело?
– А то ты не знаешь! Догадайся сам. Вот, держи.
Генри взял стакан.
– Куда столько?
– Тебе не повредит. Пей.
Они выпили, и Генри внимательно осмотрел рукава и лацканы своего пиджака.
– Ты так и не ответил, куда я иду, – напомнил он. – Или откуда? Этот костюм я надеваю крайне редко, разве что в дни концертов. Когда выходишь на сцену, хочется, говоря высоким штилем, снискать уважение почтенной публики. Отменный напиток. Спасибо. Ну, что скажешь?
Он сверлил Стива Ральфса немигающим, проницательным взглядом.
Стив Ральфс залпом выпил полстакана и закрыл глаза.
– Генри, помилуй, ты уже побывал очень, очень далеко, но почему-то пришел обратно. Теперь ты обязан вернуться туда же.
– Где это «очень, очень далеко»? Прекрати говорить загадками!
Открыв глаза, Стив Ральфс ответил вопросом на вопрос:
– Как ты сюда попал? Приехал на автобусе, на такси, на попутной машине… или… шел пешком от самого кладбища?
– На автобусе? На такси? Пешком? При чем тут кладбище?
– Допивай виски. Генри, ты уже четыре года на кладбище.
– Не мели чепухи. Что мне там делать? Ни разу в жизни не подряжался… – Генри осекся и медленно утонул в кресле. – Ты хочешь сказать?..
Стив Ральфс кивнул:
– Да, Генри, это так.
– Выходит, я покойник? Четыре года лежу на кладбище? Почему же мне никто не сообщил?
– Покойнику затруднительно сообщить, что он умер.
– И то верно.
Генри опустошил стакан и потянулся за новой порцией. Стив Ральфс плеснул ему еще виски.
– Ну и дела, – протянул Генри Гроссбок – Кто бы мог подумать. Вот, значит, почему меня больше не тянет нюхать зелье.
– Да, именно поэтому, Генри. Что-то я отстаю. – Стив Ральфс подлил себе виски и не раздумывая выпил.
– Вот, значит, почему ты так ошалел, увидев меня на пороге…
– Да, Генри, именно поэтому.
– Ну, извини. Честное слово, у меня и в мыслях не было…
– Не вставай, Генри. Сиди, раз уж пришел.
– Но в свете таких событий…
– Все нормально. Я в полном порядке. Даже в свете таких событий ты остаешься моим лучшим другом, и мне, не боюсь этого слова, радостно тебя видеть.
– Удивительно. Я ведь тоже не испугался, когда тебя увидел.
– Это разные вещи, Генри. То есть в каком-то смысле…
– Ты живой, а я – совсем наоборот, так? Все ясно. Привет, я ухожу.
– Как ты сказал?
– У Граучо Маркса{9} была песня с таким названием.
– Ах да. Помню.
– Великолепный актер. Настоящий комик. Он еще выступает? Или тоже умер?
– Боюсь, что умер.
– А ты не бойся. Я, например, ничего не боюсь. Сам не знаю почему. Ну ладно. – Генри Гроссбок расправил плечи. – Давай ближе к делу.
– Разве у тебя ко мне есть дело?
– Я ведь сразу предупредил. Дело важное. Обойти его молчанием нельзя. Я глубоко потрясен.
– Вначале я тоже был потрясен, но спиртное творит чудеса. Не тяни, Генри, выкладывай.
– Тут такая штука… – заговорил Генри Гроссбок, торопливо прикончив второй стакан. – Жена от меня отдалилась.
– Это вполне естественно, Генри. У нее…
– Не перебивай. Поначалу она приходила ежедневно. То цветы принесет, то книжку рядом положит, то посидит-поплачет. И так день за днем. Потом через день. А теперь и вовсе не появляется. Как это понимать? Добавь-ка.
Стив Ральфс наклонил бутылку.
– Генри, четыре года – долгий срок…
– Не спорю. Но это ничто в сравнении с вечностью. Вечность – вот настоящая комедия.
– Неужели ты всерьез рассчитывал, что тебя будут развлекать вечно?
– Почему бы и нет? С Эвелиной скучать не приходилось. Меняла платья мне в угоду по два-три раза на дню. Не пропускала ни одного книжного магазина, покупала для меня последние новинки, читала вслух добрую старую классику, сама выбирала мне галстуки, даже чистила ботинки – уж как эмансипированные подружки ее за это шпыняли! Словом, избаловала меня. Не скрою: хочу, чтобы меня и впредь окружали заботой.
– Так не бывает, Генри.
Поразмыслив, Генри Гроссбок мрачно кивнул и сделал пару глотков.
– Допустим, ты прав. Но это еще не самая большая неприятность.
– Что еще?
– Она перестала по мне плакать. Прежде лила слезы день и ночь: за завтраком – непременно, потом в два приема до обеда, потом перед ужином. Ляжет спать, выключит свет – и опять поплачет.
– Без тебя ей было тоскливо, Генри.
– А теперь тоска развеялась?
– Как говорится, время лечит старые раны.
– Нет, позволь, я не просил лечить эти раны. Меня все устраивало. Пусть бы вволю рыдала на рассвете, потом – можно вполсилы – часов этак в пять, и еще напоследок – ближе к ночи. Только нынче и этой малости не дождешься. На меня – ноль внимания.
– Это можно сравнить с медовым месяцем. Он ведь у вас с Эвелиной тоже закончился в положенный срок.
– Не скажи. Искорки вспыхивали все сорок лет.
– Но ты понимаешь, о чем я говорю?
– Медовый месяц завершился. Жизнь кончена. То, что осталось, – уже не для меня. – Тут Генри Гроссбока осенило. Он резко опустил стакан. – Погоди, не замешан ли здесь кто-то другой?
– Кто-то…
– …другой! Нет ли у нее?..
– Да хоть бы и есть?
– Как она посмела?!
– Прошло четыре года, Генри, целых четыре года. Но она… поверь, у нее никого нет. Она до конца своих дней останется вдовой.
– Похоже на правду. Хорошо, что для начала я наведался к тебе. Ты меня вразумил. Стало быть, она по-прежнему одинока и… нет, постой. Почему же она больше не плачет – ни ночью, ни утром?
– Только не делай вид, будто ты рассчитывал на неиссякаемый фонтан слез.
– Черт побери, мне этого очень недостает. Должна же у человека быть какая-то отдушина!
– Разве у тебя нет друзей… среди?.. – Стив Ральфс смутился, покраснел и добавил виски в оба стакана.
– Ты хотел сказать – «среди покойников»? От них толку не добьешься. Зануды. Словом перемолвиться не с кем.
– А ведь ты был бесподобным рассказчиком, Генри.
– Почему «был»? Я таким и остался, разве нет? А ты – самый благодарный слушатель.
– Рассказывай, Генри. Я тебя слушаю.
– Сдается мне, самое главное уже сказано. Она перестала ко мне приходить. Это плохо. Перестала плакать. Это еще хуже. Слезы – бальзам, который дает возможность… таким, как я… существовать дальше. Как ты думаешь, если я к ней наведаюсь, она будет по мне плакать, как прежде?
– Зачем тебе к ней наведываться?
– По-твоему, незачем?
– Ты ее только напугаешь. Это будет непростительно.
– От кого, скажи на милость, я должен ждать прощения?
– От меня, Генри. Я тебе этого не прощу.
– Да-а-а. Вот оно как. Ну-ну. Добрый совет от лучшего друга.
– Именно так, от лучшего друга. – Стив Ральфс подался вперед. – Ты ведь и сам хочешь, чтобы она справилась со своей бедой?
– Нет! Да. Нет. Тьфу ты, не знаю, что и сказать. Да, наверно, хочу.
– Не забывай: она по тебе скорбела и плакала изо дня в день почти четыре года.
– Я не забываю. – Генри Гроссбок покачал в руке свой стакан. – Что могла, она сделала. Наверное, пора ее отпустить.
– Это великодушный шаг.
– Нет во мне великодушия, не желаю быть великодушным, но, видно, придется. Уж очень я ее люблю, мою милую.
– Согласись, Генри, у нее впереди еще долгие годы жизни.
– И то верно. Вот дьявольщина. Мужчины стареть не торопятся, а умирают раньше. Женщины стареют раньше, а умирать не торопятся. Чудно распорядился Господь. Какой в этом смысл?
– Вот Его и спроси. Ты же теперь у Него под боком.
– У кого? У Господа? Я, жалкий выскочка? Ну-ну. Скажешь тоже. Ммм… – Генри прихлебывал виски. – Ладно, решено. Только чем она будет заниматься? Разъезжать с кем попало в открытых лимузинах? Куда ей себя девать?
– Будет брать уроки танцев, Генри. Займется ваянием. Живописью.
– Она всегда об этом мечтала, только как-то все не складывалось. У меня то концерт, то прием для спонсоров, то сольное выступление, то лекции, то гастроли. У нее даже была присказка: куда спешить, всему свой срок.
– И этот срок настал, Генри.
– А я и не заметил, вот ведь как. Уроки танцев, говоришь? Ваяние? Разве у нее получится?
– Танцует она посредственно. А скульптуры делает просто превосходные.
– Похвальное увлечение. Или лучше сказать «повальное»? Так или иначе. Что ж, можно только порадоваться. Да-да, меня это радует. По крайней мере, хоть какое-то занятие. А мне самому что остается? Решать кроссворды.
– Почему кроссворды?
– А что, черт возьми, ты посоветуешь, в моем-то положении? К счастью, я помню наизусть все кроссворды, которые печатались в «Нью-Йорк таймc» и «Сэтердей Ревью», – и умные, и дурацкие. Да, кроссворды. Египетский фараон, известный своими сокровищами, десять букв. Тутанхамон. Одно из Великих озер, три буквы. Эри! Ну, это ерунда. А вот, например, пятнадцать букв – древняя столица в Средиземноморье. Тут надо пораскинуть мозгами! Константинополь.
– Имя из пяти букв. Свой в доску, лучший друг, образцовый муж, скрипач-виртуоз.
– Генри?
– Угадал. Это ты. – Стив Ральфс, улыбаясь, поднес к губам стакан.
– В таком случае мне остается только надеть шляпу и откланяться. Впрочем, я пришел без шляпы. Ну, не важно.
У Стива Ральфса вырвался какой-то сдавленный звук.
– Что это было? – забеспокоился Генри, наклонился к нему и прислушался.
– Не сдержал рыданий, Генри.
– Молодец! Мне уже лучше. Поверь, это согревает мое изболевшееся сердце. Будь добр…
– «…повторяй эту попытку хотя бы пару раз в неделю на протяжении следующего года». Я не ошибся?
– Мне, право, неловко…
– Постараюсь, Генри. – У Стива Ральфса опять застрял комок в горле. Он поспешил залить его глотком виски. – Знаешь, что мне пришло в голову? Позвоню-ка я Эвелине. Скажу, что пишу о тебе книгу и хочу получить твои дневники, записи, клюшки для гольфа, очки и прочие мелочи, а сам буду раз в неделю их перебирать и скорбеть о тебе. Не возражаешь?
– Да ты голова! Вот что значит настоящая дружба. – Генри Гроссбок просиял. На его щеках даже проступил румянец. Допив виски до последней капли, он поднялся с кресла.
У двери что-то заставило его обернуться и в упор посмотреть на Стива Ральфса.
– Святые угодники, неужели это слезы?
– А что же еще, Генри?
– Давай, давай. Уже лучше. До Эвелины, конечно, далеко, да и рыдания глуховаты. Но сойдет и так. Прими мою благодарность.
– Не говори глупостей, Генри.
Читать бесплатно другие книги:
