Год Дракона Давыдов Вадим

– Это Корона, Дюхон. Но ты не ошибся – мы постарались сделать похоже.

Трассу заливал почти такой же яркий свет, как в тоннеле. Освещённые автострады Корабельщиков видел и в Бельгии, но здесь и температура, и яркость фонарей казались гораздо естественнее. Андрей завертел головой, стараясь ухватить как можно больше деталей окружающего ландшафта.

– Это что? – он показал на линии, натянутые на ажурных опорах и уходящие за горизонт в нескольких направлениях сразу. – ЛЭП? Нет, пожалуй, не очень по…

И в ту же секунду Андрей увидел, как промчались по этим проводам навстречу друг другу обтекаемые – вагоны, контейнеры? – пара, другая, третья.

– А?! – Корабельщиков проводил их полёт оторопелым взглядом, зажмурился, потряс головой – и снова вытаращил глаза. – Что это такое?!

– Струнный транспорт.

– Обалдеть, – выдохнул Андрей. – Невероятно. Так вы его построили?! Я даже не слышал об этом!

– Ну, вы же не хотите, – пожал плечами Майзель. – Пришлось притащить сюда Юницкого с его технологией. Под честное, кстати, слово, – мы, когда будет возможность, поможем строить такое в России, опираясь на имеющийся опыт, дадим и строителей, и инженеров. И я его непременно сдержу. Подсчитав, сколько земли, труда и ресурсов пожирает одна автострада со своей инфраструктурой по сравнению с ниткой чугунки или, тем паче, «струны», мы ужаснулись. И решили: нет, нам это не подходит. А струна – знаешь, сколько всего потянула она за собой? Новая металлургия, субподряды для предприятий, мелких и средних. А скорость?! Отличная вещь – быстро, гораздо быстрее, чем чугунка, чем грузовой автотранспорт, дешевле, экономичнее в разы. А уж об автомобильных грузоперевозках и речи нет! В городах почти весь общественный транспорт по струнам бегает – кроме такси, пожалуй. Чистота, красота, никакого шума – мы с Вацлавом безумно довольны. Конечно, были моменты всякие при внедрении, но всё утряслось – теперь мы по всей Короне линии протянули и ещё протянем. И скорость транзитного оборота почти в три раза выше – это, Дюхон, поверь, дорого стоит. Да и военное значение сбрасывать со счетов нельзя: разрушить его сложнее, чем даже чугунку, а восстанавливать – намного легче. Построить автострады, чтобы субсидировать немецкие автомобильные концерны? Нет, шалишь! А так – всё наше, родное. Недостатков у него практически нет, можно сказать.

– А почему дорога такая пустая?

– А с чего ей быть набитой? – удивился, в свою очередь, Майзель. – У нас плотность автомобилей гораздо меньше, чем в Германии или Нидерландах, – немало народу предпочитает общественный транспорт, особенно те, кто работает от звонка до звонка. А на выходные или в отпуск можно взять автомобиль напрокат – тоже намного дешевле, чем содержать собственный автомобиль постоянно.

– И как удаётся уговорить людей не пользоваться автомобилями? – иронически поморщился Корабельщиков. – Может, поделишься?

– Охотно. Вместо слов – дела, дружище. Это и есть наш главный метод. Безотказно работает, проверено. Налоговые льготы и бесплатные проездные тем, кто добровольно отказывается от покупки автомобиля, розыгрыши призов, поездки на тёплые острова, и одновременно с этим – развитие инфраструктуры, доступности общественного транспорта в любом месте.

– Но это сколько же нужно электричества!

– Электричеством мы занялись в первую очередь. Энергия – кровь цивилизации, основа суммы технологий, без энергии будем ходить бедные и дурные. Ты совершенно прав.

Корабельщиков рассмеялся, – парафраз «бацькиного» высказывания об учителях намекал на отличную осведомлённость Майзеля о скорбных делах в «рэспублике».

– Похоже, упор на атомную энергетику, несмотря на то, что рассорил вас с Евросоюзом, себя оправдал.

– А мы как-то своим умом живём и не жалуемся, – Майзель чуть довернул баранку. – Нам не по пути с политиканами, оседлавшими трубу и полагающими, будто ухватили бога за бороду. Вместо того, чтобы вкладываться в новые технологии, они тянут углеводороды из земли, а сверхприбыли тратят на разработку эликсира бессмертия, стометровые яхты и девок. Но мы положим этому конец. Не сомневайся.

– Дань, ты о чём?! – уставился на него Корабельщиков.

– Ты многого не знаешь, Андрей. Поэтому тебе удаётся спать по ночам, – вздохнул Майзель. – Я не хочу сейчас об этом сильно распространяться. Разумеется, наша энергетическая программа встала у них, как кость в глотке.

– А уран вы где берёте? В Африке?

– Африка – это уже потом получилось. Уран у нас самих есть. Как выяснилось, его не просто много, а очень много. Проблема была в его глубоком залегании, из-за которого в своё время остановили добычу. А мы получили новые, совершенно революционные технологии его извлечения, подобрав тех русских геологов, геофизиков, инженеров и технологов-атомщиков, которым в развалившемся эсэсэсэре нечем было заняться – так, что у них дети забыли вкус мяса и фруктов. Мы забрали их к себе, и через три года у нас был уран и компактные, безопасные реакторы. А на выходе, как ты знаешь, получается плутоний.

– О, теперь я понимаю…

– Ещё нет, – перебил его Майзель. – Знаешь, сколько мы приняли людей из Советского Союза после горбачёвского драпа?

– Горбачёв вам с Вацлавом, между прочим, место освободил, – ворчливо отозвался Андрей.

– Могу выдать ему орден сутулого с закруткой на спине, по твоему ходатайству, – ухмыльнулся Майзель. – Речь не о Горби, а о людях, которых бросили на произвол судьбы. Четыреста тысяч специалистов, Дюхон. Больше миллиона народу. Представляешь?

– Нет, – честно сознался Корабельщиков. – За какой срок?!

– За три года. А потом собрали тех, кто уехал с Америку, в Европу, в Израиль. Выгребли всех, кто представлял для нас хоть какую-то ценность. И заметь – не таксистами их трудоустроили, не охранниками в магазинах. Дали работу по специальности и обеспечили себе технологический рывок – такой, что нас теперь никто не догонит, если мы сами не позволим. Понимаешь теперь, как нас ненавидят еврососиски и штатники?

– Догадываюсь.

– Думаю, только в общих чертах. Ты видел, как оборудована граница – это не паранойя. Они к нам под видом экологических активистов засылали настоящих диверсантов, с их новейшими «ненасильственными» методами. А когда мы приняли меры самозащиты – подняли страшный вой: караул, убивают, тоталитаризьм! Демократическое, с позволения сказать, правительство, обычно склонное похапать и попрятать похапанное заграницей, рухнуло бы в одночасье. Но мы с Вацлавом – удержались.

– Как? У Вацлава нет счетов заграницей? У тебя их нет? Как вы могли удержаться?!

– У Вацлава ничего нет. И у меня тоже ничего нет. Мы пользуемся всем, что нам нужно для выполнения наших задач – даже целой страной или несколькими, но нам лично – ничего не принадлежит. Таков закон. И сейчас ты увидишь результат.

Впереди вставало зарево, похожее на северное сияние.

– Это Прага?

– Прага, Дюхон.

* * *

Город казался бескрайним. В нём царствовала симфония света. Именно симфония, а не стихийная совокупность городских огней: у Андрея возникло непреодолимое ощущение – над этой симфонией трудились художники и инженеры, объединённые чётким замыслом создания архитектурно-светового ансамбля, долженствовавшего символизировать мощь, богатство, величие и хлещущую через край энергию яркой, свободной, радостной жизни. Корабельщиков не замедлил поделиться чувствами со спутником.

– Умничка, – обрадовался Майзель. – Молодец. Всё ты правильно уловил. Так и есть.

– И в Будапеште так же? В Бухаресте? В Белграде?

– Пока ещё нет. Но будет, – пообещал Майзель, и Андрею почему-то очень захотелось в это поверить.

– Но это же просто чёртова уйма денег!

– И что? – удивился Майзель. – А зачем деньги-то нужны, как не для этого?! Деньги, Дюхон, такая штука – они никогда не даются кому-то. Если у кого-то появляются деньги – их нужно срочно отдавать. Чем больше, тем лучше. Деньги приходят в мир для всех людей, но – через немногих. И вот когда эти немногие по какой-нибудь причине перестают понимать, что якобы «их» деньги вовсе не им предназначены, человечеству начинает грозить опасность. Мы объясняем им, как на самом деле всё обстоит и работает. Один раз – вежливо объясняем. Не понять – невозможно. Можно сделать вид, что не понял. Тогда мы приходим и забираем. Всё.

– Вот так вот, приходите – и забираете?

– Ну да, – пожал плечами Майзель. – Денег, взятых у колумбийских дуремаров, как раз хватило, чтобы раскрутиться. Потом началась атака сразу по нескольким направлениям. Здесь мы начали работать с молодёжью, готовя отряды настоящих бойцов, способных за нас, за нашу идею идти в огонь и в воду.

– Какую идею?!

– Погоди, – поморщился Майзель. – Успеем ещё об идее поговорить. Через три года был готов первый эшелон. Одновременно мы взяли на ствол сразу несколько десятков оффшорных банков. Очень красивая операция: оффшорное законодательство позволяло – тогда – менять учредителей, акционеров буквально за минуты, вся отчётность умещалась на одной стороне бумажного листка. Они же не знали, что мы собираемся этим воспользоваться, для себя всё готовили, – он довольно оскалился. – Мы сорвали хороший куш, и одновременно правительственные структуры Европы и Штатов начали атаку на оффшоры. Они даже не подозревали, что действуют в наших интересах. Весь их антиоффшорный пафос я очень тщательно профинансировал.

– Зачем?

– Затем. Оффшор должен был остаться один.

– В Короне.

– В Праге. Видишь ли, Дюхон, – оффшор на Багамах или на Гернси хорош, пока существует консенсус, гарантирующий его работу. Молчаливый сговор магнатов и правительств. Как только такое сердечное согласие даёт трещину, неважно, по каким причинам – всё, пишите письма мелким почерком. Ни Багамы, ни Гернси, ни прочие гваделупы с доминиками не обладают необходимым суверенитетом, чтобы обеспечить неприкосновенность размещённых там капиталов. А мы – обладаем. И мы это настойчиво демонстрировали. Вот они к нам и повалили.

– И что? Это обеспечило достаточно средств для твоих… Извини – ваших с Вацлавом – проектов?

– Конечно же, нет. Средства появились потом – когда они все тут расселись, а мы их кинули, как лохов на Привозе.

– Дань…

– Ах, как это было здорово, – прищёлкнул языком от удовольствия Майзель. – Контроль над их оффшорными счетами они нам сами принесли, на блюдечке с голубой каёмочкой.

– Как?!

– По закону об оффшорных компаниях им полагается местный директор и секретарь. Со смешной зарплатой – одна крона в месяц. Но это в какой-нибудь Андорре такой номинальный руководитель, числясь директором в сотнях предприятий и получая мелкую мзду, продолжает крутить хвосты своим коровам. А наши якобы номинальные директора и секретари – это были наши славные мальчики и девочки, наши соколята, Дюхон. И номинальные хозяева вдруг сделались реальными. А необходимые явки и пароли мы получили традиционным способом – при помощи доброго слова и пистолета.

– То есть по-бандитски.

– Да.

– И что – они вот так всё взяли и вам отдали?!

– Увы, – горько вздохнул Майзель. – Разумеется, одним махом всё забрать не получилось – мы ещё были не так сильны, а они достаточно быстро опомнились. Но двадцать – двадцать пять процентов, – это, Дюхон, реально сумасшедшие деньги.

– Дань. Погоди. То, что ты рассказываешь – невозможно.

– Ясное дело, невозможно, – согласился Майзель. – Невозможно – если уважать законы, написанные мерзавцами для того, чтобы безнаказанно обдирать, как липку, весь мир. Но мы, видишь ли, сами отпетые негодяи. Благообразные сволочи и холёные подонки из мегакорпораций даже не представляли себе, какими наглыми, беспардонными, кровавыми бандитами мы окажемся. Поэтому они не смогли – никак не смогли – воспользоваться теми инструментами, которыми привыкли пользоваться в налаженной ими для самих себя системе: так называемые демократические институты и так называемая свободная пресса. Мы положили на это с прибором так, как не осмеливались класть даже большевики, – но, впрочем, тогда были другие времена, и в те времена нас, вероятно, попытались бы задавить военной силой. Но у нас уже был оружейный плутоний, Дюхон, и носители для него. И мы дали им понять: мы не перед чем не остановимся. Нам терять нечего – у нас всё равно ничего нет. К счастью, система, которую выстроили эти господа, по целому ряду причин оказалась куда менее поворотливой, чем требовалось, а другой у них, снова к счастью, не было. Нет и сейчас – потому что мы не даём им её построить. Они по-прежнему нас боятся – и, святые головастики, мне так это нравится, что хочется петь и кричать от счастья.

– Знаешь, у меня даже слов нет, – пробормотал Андрей, во все глаза рассматривая разворачивающееся перед ним великолепие урбанистического пейзажа. – Но ведь они не могли просто так это оставить, просто проглотить и утереться. Они же должны не просто ненавидеть тебя. Они должны охотиться за тобой ежечасно, ежесекундно, – за тобой, за Вацлавом, за всеми вами. Неужели у них не получилось?

– У кого «у них», Дюхон? – поморщился Майзель. – Нет никаких «их». Не существует никакой «мировой элиты». Это басня, которой они кормят дурачков и легковерных, цену себе набивают. Они и между собой-то не в состоянии договориться. Не с кого даже спросить за бедлам. Сами плывут по течению, будто навоз в половодье. Способны лишь на мелкие пакости, на подлость из-за угла. Поэтому, когда мы встали на обе ноги и с размаху засветили им в глаз, они и полетели с копыт.

– И всё на этом?

– Нет. Из двадцати шести наших, помимо меня и Вацлава – тех, с кем мы начинали заваривать эту кашу – только мы с Вацлавом и остались, – глухо ответил Майзель. – Конечно, они закопошились, начали искать варианты, пробовать нас на прочность, на зуб. И продолжают. Строят куры и козни, то там, то тут пытаются подложить свинью. И всё, тайком, исподтишка – они же трусы, Дюхон, жалкие, ничтожные людишки. Шуршат купюрами, нанимают всякую падаль: нацистов, исламских фанатиков, сектантов – только это и могут, шелудивые псы. Ты думаешь, вся эта сумасшедшая телеметрия, эти приборы, работающие в тау-диапазоне, – это всё так себе, для удовольствия?

– Думаю, нет, – покачал головой Корабельщиков. – Но как тебе удаётся? А ты ещё и мотаешься на машине у них под носом – один, совершенно один, без охраны! Ты натуральный псих!

– Тут такая петрушенция, Дюхон. Западная Европа к нам относится, как тот еврей из анекдота – к советской власти: боится, тоскует, хочет других, но уже привыкла с нами считаться. К тому же без нас – без транзита – не обойтись. Как видишь, я не псих, а всего лишь здраво оцениваю пределы «их» возможностей.

– А свои? Свои пределы ты представляешь?!

– У меня нет пределов, – осклабился Майзель. – Я Дракон.

– Это сказка!

– Ошибаешься, дружище. И у тебя будет шанс в этом убедиться. Я не боюсь. Мы не боимся. Нас свалить невозможно, – мы не почиваем на лаврах, а шагаем вперёд. Поэтому ничего у этих «них» не выйдет. В детали я тебя посвящать не стану – уж не сердись, ты даже не сможешь оценить масштабов игры, тебе для этого не хватит исходных данных, по крайней мере, в настоящий момент. Может быть, как-нибудь в другой раз. А пока мы поедем прямо ко мне в замок. Переночуешь, а утром ещё поговорим.

– В замок?!

– Я Дракон или где?! – щёлкнул зубами Майзель. – Конечно, у меня есть замок. Мой собственный замок в моём собственном городе. На площади имени меня. А ты как думал? Отсюда уже видно. Смотри.

Зрелище, представшее глазам Корабельщикова, действительно поражало воображение. На холме, в центре сходящихся линий улиц с аккуратными новыми домами, утопающими в зелени, возвышалась чёрная громадина, подсвеченная прожекторами снизу и с трёх городских коммуникационных башен. Казалось, она высечена из цельной базальтовой глыбы, отполирована до зеркального блеска и воздвигнута здесь неведомой силой. Очертаниями она напоминала какой-то гигантский, и потому оставшийся невоплощённым, советский проект тридцатых, вроде Дворца Советов. Весь архитектурный ансамбль служил третьим контрапунктом исторического пражского пейзажа – вместе с ажурным, полным света и воздуха Пражским Градом и торжественным Вышеградом он образовывал законченное, ошеломляющее в своём великолепии произведение градостроительного искусства. Столица великой державы, город Короля и Дракона – сказочно древний и восхитительно современный. У Андрея защипало в глазах:

– Бог ты мой, Дань! Невероятно! Ты что, – там живёшь?!

– Ну, надо же и мне где-то жить, – хмыкнул Майзель.

– Один?!

– По большей части – да. Нет, здание используется на всю катушку – там размещается Служба и технический центр управления нашим, надо признаться, отнюдь не скромным хозяйством. Двести шестьдесят восемь тысяч компаний и фирм по всему свету – согласись, это довольно внушительная обуза.

– И как называется это хозяйство?

– Когда-то, ещё в прошлой жизни, я хотел назвать его «Golem Interworld». Но потом мне расхотелось. И теперь это никак не называется. Хозяйство Дракона, и всё.

– Я бы на твоём месте построил это подальше от города, – задумчиво произнёс Андрей. – Если сюда засветят ракетой – неважно, попадут в тебя или нет – будет не очень весело.

– Пробить наш космический щит? Проползти ужом через нашу границу? Нереально, – усмехнулся Майзель. – И потом, прятаться в ущельях – не наш метод. Это они – «тайное мировое правительство». Потому и тайное, что слабое и трусливое. А мы даём в морду, как Святослав: иду на вы!

– Безумие какое-то, – помотал головой Корабельщиков.

– Опять прав, – кивнул Майзель. – Приехали.

Автомобиль снова нырнул в ярко освещённый тоннель. Когда именно они оказались непосредственно под зданием, Андрею определить не удалось. Въехав по пандусу в огромный лифт, Майзель остановил машину, и гондола – кабиной назвать это сооружение язык не поворачивался – взлетела наверх с такой скоростью, что Андрей ясно ощутил давление перегрузки.

Покинув гондолу, они миновали коридор и оказались на площадке перед двумя лифтами. Корабельщиков убедился, что правильно определил строительный материал – это оказался настоящий базальт, полировка лишь подчёркивала структуру камня. Какие-либо драпировки напрочь отсутствовали – помещения выглядели бы мрачными, если бы не светильники, распространявшие свет удивительно мягкого, тёплого спектра.

– Ну, тебе налево, мне направо, – скомандовал Майзель, кладя руку на призывно светящийся экран со схематическим изображением ладони. – Сейчас располагайся, отдыхай, а завтра утром поговорим.

– И даже на чашку кофе не заглянешь? – улыбнулся Андрей.

– Нет, – отрицательно помотал головой Майзель. – Тебе действительно следует отдохнуть, Дюхон. А на кофе я к тебе завтра загляну. То есть уже почти сегодня.

Двери лифта сомкнулись за ним, и Андрей остался один. Вздохнув, он с некоторой опаской положил руку на сканер.

Внутри «персонального» лифта имелся такой же точно сканер и красная круглая клавиша тревоги – больше ничего. Скептически хмыкнув, Корабельщиков повторил жест, к которому уже начал привыкать. Кабина ухнула куда-то – как ему показалось, вниз и немного вбок – и двери распахнулись прямо в приготовленные для него апартаменты.

– Добрый вечер, Андрей Андреевич, – едва переступив порог, услышал Корабельщиков знакомый голос. – Приветствую вас в Праге. Меня зовут Божена. Если вам что-нибудь понадобится, можете обратиться ко мне по имени и сообщить, что я могу для вас сделать. Приятного отдыха!

Чёрт тебя возьми, подумал Андрей, впрочем, без всякой досады. Апартаменты тянули на пять полновесных звёзд – гостиная, обставленная удобной мебелью, огромный плоский телевизор, спальня, ванна, в которой можно было вольготно расположиться втроём, туалет, кухонная ниша с холодильником и прочими атрибутами. Постельное бельё оказалось шёлковым, а махровый халат и полотенца – удивительно приятными на ощупь.

Приняв душ, Андрей вышел в гостиную и несколько растерянно осмотрелся: телефона, по крайней мере, привычного аппарата, он не увидел. Несколько секунд постояв в нерешительности, он громко спросил:

– Могу я позвонить домой?

– Конечно, Андрей Андреевич, – мгновенно отозвалась машина. – Произнесите, пожалуйста, номер по цифрам, связь будет установлена.

Фантастика какая-то, почесал в затылке Корабельщиков. Он продиктовал номер и сразу же услышал гудок вызова. Кажется, Татьяна сняла трубку, не дождавшись его завершения:

– Привет, Андрюша. Всё в порядке?

– Да, всё нормально, – поспешил заверить её Андрей, вертя головой в поисках динамиков и микрофонов и не находя ничего похожего. – А вы как?

– Нормально. У тебя точно всё в порядке? – подозрительно спросила Татьяна. – Голос какой-то… Объёмный. Ты откуда звонишь?

– Из гостиницы, – почти не слукавил Корабельщиков. – Всё по плану, ты не волнуйся. Сонька спит?

– Еле утолкала, – вздохнула Татьяна. – Ты же её знаешь: а где папа, а когда он приедет, а к кому, а куда, а зачем.

– Ладно, ладно, – улыбнулся Андрей. – Не впервой. В понедельник утром вернусь, не скучайте.

– Нам некогда, – отрезала Татьяна. – Спокойной ночи, Андрюшенька.

Его всегда поражала способность Татьяны чувствовать его настроение и прекращать разговор, избегая ненужной болтовни, именно в тот момент, когда Андрею этого очень хотелось. Даже уезжая на несколько дней, Андрей всегда отчаянно скучал по своим девочкам – ещё и поэтому он всегда с облегчением возвращался.

Прага, замок Дракона. Март

Утром, выйдя из ванной, Андре обнаружил экран в гостиной включённым, а на нём – физиономию Майзеля:

– Привет, Дюхон. Как спалось?

– Отлично. Ты мне точно ничего не подсыпал?

– Нет, – рассмеялся Майзель, – я просто тебя ухайдокал вчера, как цуцика. Так ты меня пригласишь на чашку кофе, или так и будем через телек беседовать?

– Конечно, приходи, – засуетился Корабельщиков. – Я…

Продолжить он не успел – Майзель уже материализовался в гостиной:

– Божена! Континентальный завтрак на две персоны!

Корабельщиков усмехнулся:

– Все твои паровые машины зовутся Боженами? Или это одна система?

– Это искусственный интеллект на базе распределённой сети. Централизованная система – зло, Дюхон. В случае чего сеть гораздо живучее. А что, тебе имя не нравится?

– Нет, отчего же, – Андрей испытующе взглянул на Майзеля. – Нравится. И голос нравится. Очень. Она тоже – снегурочка?

– Кто?!

– Божена. У тебя с ней роман?

– Нет, – на лицо Майзеля как будто облачко набежало, но тут же исчезло. – Врать не стану – мы были близки. На самом деле, из всех живущих сегодня на этом шарике женщин, у неё – самый потрясающий голос. И я очень люблю его слышать вокруг себя.

– Только в голос можно влюбиться без памяти.

– Вот поэтому она замужем, а я – слушаю её голос.

– И ты вот так вот взял – и отошёл в сторону?

– Да.

– Почему?!

– Я Дракон, а не пакостник, – с мягким укором пояснил Майзель. – Люди, которые мне дороги, обязаны быть счастливыми. У них нет выбора в этом смысле.

– А с тобой – что могло помешать ей стать счастливой? Чего ты не смог бы ей дать? – недоумённо спросил Андрей.

– Себя. А ей больше ничего не нужно. Все женщины одинаковы, Дюхон.

– А мужчины?

– Ну, – и мужчины, пожалуй, тоже.

– Человек не может быть один, Дань.

– В наши трудные времена человеку нужна жена, нерушимый уютный дом, чтоб от грязи укрыться в нем, прочный труд и зелёный сад, и детей доверчивый взгляд, – да-да, Дюхон, всё именно так. Если ты помнишь, Коржавина именно я тебе доставал. Но речь-то – о человеке, дружище. А я – Дракон. Дракон должен – и может – быть только один. Иначе – какой же это Дракон?

– Ты невыносим, – Корабельщиков сердито отложил вилку. – Какой ещё дракон?! Это же роль в спектакле! А жить ты когда собираешься?!

– А вот тут ты сильно, серьёзно не прав, – Майзель погрозил ему пальцем. – Я очень интересно живу. Короля по плечу похлопываю, да не одного, а целую роту. И вообще – что хочу, то и делаю. Это чертовски важно, дружище – иметь возможность делать именно то, что хочешь.

– Согласен. И я делаю, что хочу.

– Точно?

– Ты это о чём? – подозрительно уставился на Майзеля Корабельщиков.

– Да так, обо всём, в целом, – Майзель произвёл обнимающий жест. – Ты ешь, ешь, подкрепляйся.

– А ты договаривай, раз начал.

– Я договорю, когда увижу, что ты готов, – возразил Майзель. – Пока ещё нет. И не спорь лучше. Голову откушу. Что спросить-то хотел?

– У тебя в самом деле никого нет?

– Эк тебя разбирает, – поморщился Майзель. – Есть, нет – это неважно, пойми. Столько дел – а ты антимонии разводишь.

– Так есть или нет?

– Ты что, женить меня собрался?!

– Я не хочу иметь дело с психом, Дань. Я к этому очень серьёзно отношусь, ты уж поверь. У тебя как будто раскалённый стержень внутри, ни минуты покоя тебе не даёт. И знаешь – это заметно. Может, те, кто давно рядом с тобой, и привыкли, а я – нет. И не желаю привыкать.

– Всё-таки я в тебе не ошибся, – явно довольный, Майзель откинулся на спинку стула, – и как-то поутих, по крайней мере, Андрею так показалось. – Ты мне один давнишний разговор напомнил, с мельницким ребе.

– Зачем ты его сюда приволок? Ты же во всё это не веришь.

– Я?! – изумился Майзель. – Опамятуйся, пан Онджей. Да я с Вацлавом чуть вусмерть не поцапался, когда он решил завести себе настоящих ручных хасидов.

– Так это не твоя идея?! – ответно удивился Корабельщиков. – А Вацлаву они зачем понадобились?

– А вот когда он мне объяснил, зачем, я и махнул рукой. Вацлав – стратег, у него ходы на сто лет рассчитаны.

– Попутчики мои в самолёте, москвичи, обсуждали – якобы Вацлав дворец себе в Иерусалиме строит. Это правда?

– Правда, – утвердительно кивнул Майзель. – Только это, понимаешь ли, не совсем дворец. Это крепость – современная, конечно – из которой он будет контролировать Восточный Иерусалим. И Святые места, или как там это у боговеров называется.

Андрей поскользнулся ножом в тарелке:

– Ни фига себе. Как?! А израильтяне?!

– А это уже ребе уладил. Как – не спрашивай. Я к этому проекту не прикасался, даже технически. Ребе такое условие поставил – чтобы духу этого апикойреса[21], то есть меня, там не было.

– А Вацлав?!

– Вацлав – не еврей, и он – король, Дюхон. К нему подход совершенно другой. Ребе, понимаешь ли, вроде тебя, упрямец – не верит, будто я Дракон. Думает, я еврей. А что должен делать еврей, согласно единственно верному учению? Он должен бубнить Тору с утра до вечера, а с вечера до утра – делать ребе новых евреев. А я чем занят? Ерундой какой-то. Ребе – очень славный старик, но некоторых вещей понять ну никак не желает. Упрямый, как осёл.

– Дань, – укоризненно посмотрел на Майзеля Андрей. – Это же Мельницкий ребе!

– И что? – отпарировал Майзель. – Никто не может повышать голос и стучать палкой – на Дракона. Вот Рикардо это прекрасно понимает.

– Рикардо?

– Тебе он знаком как Урбан Девятый.

– Он вообще очень вежливый человек, – вспомнив аудиенцию у понтифика, Андрей улыбнулся. – Потрясающий человек.

Да, вздохнул Корабельщиков. Полтора года назад, на саммите в Риме, он удостоился – вместе с Брудермайером и Герстайном – аудиенции у наместника Святого Петра. Молниеносный взлёт ещё буквально вчера безвестного веронского аббата Бонелли сначала в кардиналы Ломбардии, а затем – в понтифики под именем Урбана IХ, оказался зубодробительным сюрпризом для многих. Оказывается, и тут без Дракона не обошлось!

– А ребе – хам обыкновенный, – проворчал Майзель. – Пусть орёт и стучит палкой на своих хосидов, им это, похоже, нравится.

– Да ладно тебе, – примирительно поднял руку Корабельщиков. – Не сошлись вы характерами. Бывает.

– Одно радует – с Вацлавом у них отношения совершенно безоблачные.

– Хотел бы я хоть одним глазком взглянуть на его посох, – мечтательно поднял глаза к потолку Андрей. – По легенде, внутри – части посоха Моисея.

– Да перестань, – скривился Майзель. – Какой там ещё Моисей?! Боговерские бредни. Моисей, Аарон, палки из змей, змеи из палок… Чепуха на постном масле.

– Но в это верят миллионы людей. И не только евреев, кстати.

– И это делает авторитет ребе материальной силой. Знаю, знаю, – махнул рукой Майзель. – Вацлав мне всё это чуть ли не теми же словами объяснял. В конце концов, ни ребе, ни его воинство мне нисколько не мешают. Пусть растят своих коров и снабжают кошерным мясом евреев от Шпицбергена до Кейптауна и обратно – нашему проекту это только в плюс. Теперь нас даже в антисемиты записать не получится.

– А что – были попытки? – удивился Корабельщиков.

– Нет такого приёма, какой не попытались бы использовать против нас проклятые империалисты Европы и Северо-Американских Соединённых Штатов, – Майзель хмыкнул и щёлкнул зубами. – Могу сообщить тебе наилучший, абсолютно гарантированный способ получить ярлык антисемита и повесить на себя всех соответствующих собак под аккомпанемент возмущённых воплей так называемой «свободной» прессы и шелест ордеров Интерпола. Достаточно потрогать за жабры Ротшильдов, которые перестали быть евреями лет сто пятьдесят тому назад.

– Ты называешь это «потрогал за жабры»?! – уставился на Майзеля Андрей. – Так это правда, ты действительно… – Он осёкся. – Чего скалишься?

– Так, личико его вспомнил, – охотно поделился Майзель. – Правильное такое. Да. Он думал – он бессмертен: со своим баблом, наёмной охраной, никому неведомый, паук такой, – сидит, за ниточки дёргает. А вот тебе.

– А ты?

– Что – я? Где я нахожусь, всем известно. И чем занимаюсь – тоже. А что рожей своей по глянцу не сверкаю – так я не Ди Каприо.

– И бессмертия тебе не хочется?

– Бессмертие, Дюхон, только одно бывает, – в душах, в сердцах людей, – серьёзно посмотрел на Андрея Майзель. – Вон, как Христос. Никто не знает, был ли он на самом деле, – даже кости свидетелей истлели давно. Никто не знает, как он выглядел, – каждый в нём себя видит, свои поступки с его правдой сверяет. И верующие, и неверующие. И всякие прочие разные. Вот это я понимаю – бессмертие.

– Хочешь уподобиться?!

– Да я, в общем, уже, – расплылся в улыбке Майзель. – Но на самом деле посмотрим – лет эдак через тысячу всё прояснится.

– Однако, – крутанул головой Андрей.

– Давай не будем пока в это вникать, – улыбка Майзеля не располагала к продолжению темы, и Корабельщиков счёл за лучшее повременить с воспитательной тирадой. – В общем, представь себе, – нашлись среди евреев жиды, которые эту песню подхватили. Я собрался реагировать, а Вацлав говорит: нет, Дракон, мы будем действовать по плану, а не махать руками, отгоняя мух.

– Намекаешь, будто Вацлав самостоятельно принимает решения?

– Разумеется, иначе он не был бы Вацлавом. Я им непомерно горжусь и страшно его люблю. Он великий монарх и настоящий друг.

– То есть им ты не командуешь.

– Дюхон, если есть человек на Земле, который может командовать Вацлавом, то это точно не я. Марина как-то умудряется, в своём, женском, разумеется, смысле, а я даже и не пытаюсь. Мы всегда с ним договариваемся – ни никто их нас друг другом не управляет. Он – мой любимый инструмент, а я – его. Это на самом деле невозможно объяснить.

– А остальные? Александр, Михай, Иштван?

– Они превосходны, – улыбнулся Майзель, – хотя никто из них, конечно, не Вацлав. Мы – команда, Дюхон. А я, как и ты – просто нахожу людей, которые прекрасно делают своё дело, и даю им возможность работать в полную силу и в своё удовольствие. Мы с тобой очень похожи.

– Вот только масштаб, – иронически приподнял брови Корабельщиков.

– К масштабам мы ещё вернёмся, а пока…

Он вдруг застыл – словно услышал что-то, чего не слышал Андрей, и достал телефон.

– Да. Уже? Хорошо. Давай.

Сложив аппарат, Майзель обратился куда-то в пространство:

– Переключить трансляцию.

– Гость не располагает надлежащим уровнем допуска для просмотра, – тотчас отозвалась «Божена». – Прошу подтвердить команду.

– Подтверждаю.

– И что нам покажут? – проворчал Корабельщиков, бросив подозрительный взгляд на оживший экран телевизора. – Дубровник?

– Да.

Экран разделился по вертикали на две неравные части: четыре пятых заняло основное изображение – водная гладь с неподвижно застывшим на ней большим судном и несколькими корабликами поменьше, окружившими танкер со всех сторон, на почтительном расстоянии; в оставшейся одной пятой появились несколько рамок. В одном из фреймов Андрей узнал Богушека, остальные участники видеомоста – все, как один, в военной форме – были ему, конечно же, незнакомы.

– Слушаю, – отрывисто скомандовал Майзель.

– На совете принято решение уничтожить судно и всё, что на нём находится. Вирулентность штаммов чрезвычайно высокая, медики не могут гарантировать даже пятидесятипроцентную вероятность локализации эпидемии. Отпечаток генома туляремии на восемьдесят процентов совпадает с советской разработкой из Оболенска, но модифицированного, скорее всего, Колумбии. Официально лаборатория принадлежит саудовскому концерну по производству пестицидов, но это, очевидно, ширма, причём довольно грубая.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Перед вами – новое дело «лихой парочки» из Института Экспериментальной Истории – отчаянного Вальдара...
Вы – сотрудник Института Экспериментальной Истории. Работка, между прочим, еще та – шататься по пара...
Вы – сотрудник Института Экспериментальной Истории. Работка, между прочим, еще та – шататься по пара...
Перед вами – первое собственное дело легендарного своим хитроумием сотрудника Института Эксперимента...
Ox нелегкая это работа – быть сотрудником Института Экспериментальной Истории, шататься по параллель...
Вы – сотрудник Института Экспериментальной Истории. Работка, между прочим, еще та – шататься по пара...