Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона (сборник) Борисова Ариадна

Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона

Осенью Женька, двенадцатилетняя внучка Веры Георгиевны, нашла на улице коричневого щенка неопределенной породы, низенького и ушастого. Семья сына наслаждалась общением с песиком, пока не обнаружилось, что у невестки Марии аллергический ринит от собачьей шерсти. Переселение Тугрика к Вере Георгиевне в другой конец города устроило всех: определили малыша в добрые руки, бабушка теперь не одна, и у внучки появилась причина чаще к ней наведываться.

Честно сказать, поначалу Вера Георгиевна не больно-то радовалась – никогда не держала в доме животных. Но вынужденные ежедневные прогулки хорошо повлияли на суставы ее больных ног, а необходимость захаживать в магазин за ливерной колбасой для питомца приучила хозяйку и себе брать свежие продукты. Скоро ей стало трудно представить, как она могла есть размоченные сухари, ленясь сходить за хлебом, и как вообще жила раньше без собаки.

Перед майскими праздниками Женька пришла с пакетом домашних круассанов с ежевичным вареньем – невестка была стряпуха не чета Вере Георгиевне. Свекровь знала: кулинарными изысками Мария пытается привязать к дому Олега, такого же ловеласа, как его отец. Впрочем, небезуспешно.

За чаем разговорчивая внучка выболтала свои маленькие секреты – бабушка была у нее вроде подружки, которой можно вывалить все, что гнетет и волнует, а она никому и никогда. Пересыпая речь словечками молодежного сленга, рассказала о мальчике, который ее «доставал»:

– Прямо жесть, бабуль, еле-как от него после школы удираю.

– «Кое-как», – поправила Вера Георгиевна. Ее, бывшую учительницу, коробило словотворчество малограмотной эпохи. – Он что, по улице гонится за тобой?

– Не-ет, – замотала головой внучка, – издалека провожает.

– Так это же хорошо.

– А в школе дергает за волосы! Надоел. Следит за мной, совсем как мама за папой… Бабуль, можешь не верить – мама до сих пор в папу влюблена.

– Почему не верю? Верю.

– Ей почти тридцать восемь! Папа, конечно, хороший, его все уважают, но ведь он… – Женька замялась.

– …дамский угодник, – подсказала Вера Георгиевна.

Внучка захлопала ресницами:

– Откуда знаешь?

– Твой папа все-таки мой сын.

– В Новый год у нас были гости, и папа поцеловал в прихожей тетю Дину. Я нечаянно увидела и чуть с ума не сошла, – призналась Женька. – Еле-как… то есть кое-как успокоилась.

– Паршивец…

– Бабуль, а после сорока лет любовь точно заканчивается?

Полстолетия назад Вера Георгиевна тоже предполагала, что после сорока лет интенсивной любви и жизни человек начинает невыносимо долго и эгоистично умирать. Только Вере Георгиевне, в отличие от Женьки, было тогда девятнадцать. Такое соображение заронили в юной Вере мамины беседы с подругами. Она поклялась себе, что даже если ей удастся дожить до пенсии, ничто не заставит ее заводить разговоры о проблемах с сердцем, нервами и бесстыдном геморрое. (Заводит! По часу муссируют по телефону с Ириной Алексеевной те же нескромные темы между обсуждением непрофессионализма нынешних учителей.)

Вера Георгиевна принялась потихоньку убирать со стола:

– У мамы про любовь спроси.

– Ой, ее спросишь! Бабуль, а дедушка тоже был дамским угодником?

– Дедушка был большим ученым, – веско сказала Вера Георгиевна и, подумав, добавила: – Талантливым людям можно простить слабости характера.

– Измена – слабость характера? – фыркнула Женька. – Да ладно, бабуль!

Измена?.. Вера Георгиевна растерялась. Неужели так серьезно? То-то Олежка глаз не кажет.

– Женя, один поцелуй еще не называется изменой. Папа, наверное, чуть переборщил с вином.

– Он больше не любит маму.

Глаза у девочки цвета маренго, внимательные и блестящие. Вот в ком выстрелил броский колер деда. Вере Георгиевне стало не по себе: показалось, что на мгновение сквозь Женьку проглянул Максим.

Внучка поиграла с Тугриком и ушла, оставив тревожный осадок в душе. Пробежала по двору, завернула за угол к остановке и махнула рукой. Сидя у окна, бабушка тоже помахала ладонью – это был их с Женькой ритуал.

Вера Георгиевна не причисляла себя к бабкам-обожательницам, чьи внуки самые-самые, свет не видывал более гениальных внуков, но думала о Женьке с гордостью. Слава богу, девчонка любит действовать самостоятельно, не собьешь с панталыку вариантами подсказок, как в ЕГЭ, и репетиторов ей не нанимают. Сама записалась в театральную студию, сама и ездит туда со второго класса. Мозги крепкие, другая бы из-за разлада в семье нос повесила, а Женька сделала выводы и не раскисает. Вот Мария, должно быть, замучилась оправдывать перед собой Олега во всех его неблаговидных поступках…

Невестка досталась Вере Георгиевне сродни ей. Словно в мужском роду Дудинцевых на протяжении нескольких поколений развился нюх на терпеливых неудачниц, и брали Дудинцевы в жены исключительно таких.

Сегодняшний выразительный Женькин взгляд напомнил того Максима, с которым Вера познакомилась на вечеринке коллеги Ирины.

Девушки работали в одной школе, Вера Георгиевна преподавала русский язык и литературу, Ирина Алексеевна – физику и математику. В то время все их подруги, как заведенные, выскакивали замуж и рожали, или в обратном порядке и не по разу, а они все ходили свободными и отшучивались: «Принцев ждем».

Вере исполнилось двадцать шесть, Ирина собиралась справить тридцатый день рождения. Но матримониальных возможностей у первой было больше не только из-за разницы в возрасте. Прозрачные серые глаза, смуглый румянец и платиновые волосы Веры опасно притягивали взоры пап ее учеников. Бледная Ирина рядом с ней, со своим куцым гороховым хвостиком на затылке, становилась малозаметной, как полуденная тень.

Мало кто из приглашенных на вечеринку знал, что старая дева празднует свой юбилей. Непосвященных гостей приятно удивил богато накрытый стол в зале трехкомнатной квартиры. Пожилые родители Ирины дружно наготовили уйму еды и до осени убрались на дачу. Так они делали третий год в надежде через энный срок отправить единственную дочь в роддом хотя бы без шансов на замужество.

Молодого ученого Максима Дудинцева Ирина случайно подцепила то ли на какой-то конференции, то ли в библиотеке. Он явился не один, с сослуживцем. Сослуживец был по-своему симпатичным, но выглядел на эффектном фоне старшего товарища адъютантом его превосходительства. Подтолкнутый Максимом вперед, он покраснел и скромно представился:

– Андрей.

Скромность проистекала из того, что Андрей Порядин был младшим научным сотрудником в НИИ, где Дудинцев руководил отделом.

– Физик, лирик и бабник, – в такой последовательности весело отрекомендовал себя Максим и только после назвал имя. (Поэтом, между прочим, оказался слабеньким даже для физика, вот бабником…)

Ирина посмотрела на него, на Веру и визуально отдалилась в такую тень, откуда извлечь ее, очевидно, сумело бы дневное солнце, а рассеянный люстрой электрический свет не мог при всем желании. Вера и Дудинцев сияли вне всякого соперничества, прекрасно сознавая свою среди других избранность. Поэтому то, что м.н.с. Порядин сразу на Веру запал (дурацкое, кстати, словечко из ее молодости), почудилось ей досадным вокруг нее комариным жужжанием. Максим же возвышался над танцующей толпой почти на голову, и эта голова была великолепна. Снизу вверх толпа любовалась художественной бородкой, переходящей в изящные скобочки усов под крыльями орлиного носа, яркие глаза метали на девушек огненные стрелы, как в одном из сентиментальных романов. Правда, телосложение будущего светила науки несколько разочаровало Веру: мужественный силуэт неожиданно завершился кривоватыми ногами. Нервные, гибкие пальцы тоже не очень складно сочетались с мощью мускулистых рук. Такие пальцы называют музыкальными; такими, подумалось с уколом невнятного страха, душить легко… Словом, широкоплечий Максим напоминал бы невероятно рослого, чертовски обаятельного неандертальца, если б не лицо отборной мужской модели Homo sapiens… А может, Mephistopheles, о чем Вера подумала позже. Гораздо позже.

В танце фигура Максима преображалась, вкрадчивые скользящие движения делали ее почти грациозной. От него исходили горячие волны, ароматизированные дорогим лосьоном. В танго с Дудинцевым Вера с изумлением почувствовала, что невольно откликается на его эротические позывы. Опытные руки обнимали и ощупывали ее легко, осторожно, как тонкостенный, еще не обожженный в печи кувшин.

За столом Максим поднял рюмку со словами:

– Все то же солнце ходит надо мной, но и оно не блещет новизной!

Ирина радостно захлопала в ладоши, будто в жизни не слышала этого шекспировского сонета.

– «Изобрести» что-то свежее в поэзии после классиков невозможно, как и в изобразительном искусстве и в музыке, – прервал Максим ее рукоплескания. – Нашу жизнь ведет к новым знаниям только наука, чему мы получаем ежедневное подтверждение на грамм, на секунду, на метр – все с приставкой «микро», но невидимый масштаб работы неуклонно поднимает человечество «через тернии к звездам». Выпьем же за науку, взрывающую темноту нашего невежества!

Вера нашла тост пафосным. Позже Ирина сообщила, что Дудинцев – один из соавторов изобретения секретного прибора, изучающего вариации солнечного излучения. Прибор был принят к участию в международном проекте, его собирались запустить в космос на искусственном спутнике с запрещением публикации об этом в открытой печати.

Любую тему затронь – Максим оказывался сведущим в ней больше остальных. Изъяснялся со снисходительным юморком, но без самодовольства, просто как старший. Старше даже Ирины на целых пять лет. Она восторженно внимала каждому его слову и, улучив паузу, шепнула Вере на ухо:

– Так многослойно и вкусно, правда?

Вера не сразу сообразила, что Ирина говорит о Дудинцеве, а не о селедке под шубой.

После чая, вернее вина с пирожными, удалось незаметно прошмыгнуть из прихожей в коридорчик с нужным отсеком. Но рано Вера радовалась: мужчины вслед за ней вышли в прихожую покурить, отворив дверь на лестничную площадку. В шаге от обмершей Веры кто-то возбужденным шепотом болтал о физиологических особенностях неких резиновых кукол.

– Рот у них для того и открыт, – со знанием дела произнес Дудинцев. Его голос Вера уже узнала бы из десятков других. – Чего вы ржете? С женщиной это вполне естественный акт.

Она слышала про такое еще в общаге института и с гадливостью подумала о чудовищной развратности Максима. А еще ученый! Чуть не стошнило.

– Извините, есть тут кто? – раздался стук в дверь.

– Не работает туалет, что ли?

– Свет вроде горит…

Нечаянная затворница задержала дыхание.

– Наглухо забили, – констатировал приятный басок Андрея Порядина.

Щелкнул выключатель, и Вера осталась в темноте. Донесся приглушенный смех. В ванной за стенкой клацнул шпингалет, сильно зашумела пущенная из крана вода. Поленились на улицу сбегать…

Проигрыватель в зале разразился бравурными аккордами, и курильщики потянулись к музыке. Вера наконец вышла из заточения. Народ танцевал и перешучивался: вальс был свадебным. На последней ноте Дудинцев крикнул:

– Повторите, пожалуйста, марш Мендельсона! – и вдруг, подхватив Веру на руки, как ребенка, закружил с нею по танцевальному пятачку.

Хрустальное солнце сверкало над ее головой. Искры вспыхивали в висюльках люстры и глазах Максима. Энергичные частицы в Верином теле неизвестным образом воспламенились и начали генерировать. Когда мягкая ударная волна приземлила ее на стул, Вера поняла: с Дудинцевым она готова на все. Даже на то, что отдельно способный мужчина делает с резиновой куклой.

Спустя два месяца они расписались.

Его коллеги, ребята сплошь бородатые и озорные, прибыли на торжество в обтягивающих трико телесного цвета, прикрытых кокетливыми фартучками в виде фиговых листков. Шеренга «адамов» шокировала работников загса и патриархальную часть гостей. Об интересной свадьбе проведали в «Вечерке», и физики еле отделались от журналистов.

В театральном смокинге с атласными отворотами Максим выглядел как эсквайр, перенесенный в зал бракосочетания прямиком из лондонского клуба. Удачно сшитые брюки скрывали несовершенство брутальных ног. Андрей Порядин был во фраке, также взятом где-то напрокат, свидетельница Ирина – в белом кримпленовом платье. Друзья посмеивались, что этим двоим не сходя с места следовало бы зарегистрировать будущие отношения ради экономии времени и денег. Но Андрей не понимал шуток или не слышал. Он не сводил глаз с новобрачной, чем немало ее раздражал.

Мать после со значением сказала о нем Вере:

– Хороший мальчик, видно по лицу. – А по лицу матери было видно, как сильно ей хочется добавить «Не то что…» и фамилию зятя, с первого дня знакомства ставшую олицетворением надменности и самолюбования.

– Что ты, мама, – удивилась Вера, – Порядин пока даже кандидатскую не защитил!

Результаты измерительных приборов в лаборатории Максима казались ей тогда чуть ли не потаенным контактом с внеземными цивилизациями, а движения в пространстве между космическими телами будоражили не меньше тех, что возникали между нею и Максимом.

– Всякое может случиться, – уклончиво вздохнула мать.

– Только не со мной, – гордо бросила Вера.

Она была уверена в избраннике как в лучшем мужчине, доставшемся ей по праву внешнего соответствия и единства увлечений, которое непременно их ждет. Вера уже любила силу его рук и длинные пальцы, в одну неистовую ночь талантливо овладевшие клавиатурой ее тела, а красивую умную голову полюбила еще в начале Ирининой вечеринки.

Мать ободряюще улыбнулась и больше ничего не сказала.

Первые два года с Максимом действительно убедили Веру в истине затрепанной поговорки «с милым рай и в шалаше». Несколько месяцев Дудинцевы жили в квартире Раисы Павловны, матери Максима. Но свекровь оказалась таким существенным препятствием к ощущению полного счастья, что роль райского шалаша вначале взяла на себя съемная однушка, затем комната в общежитии.

С Верой Раиса Павловна была величественна и холодна, как сфинкс. Не одобряла выбор сына, почему-то считая невестку «безнадежной».

Вера не могла понять, в чем, по мнению свекрови, выражается ее безнадежность, а спросить не осмеливалась. Готовит плохо? Но Максим, вовсе не склонный к гурманству, поглощал расползшиеся Верины котлеты с тем же аппетитом, что и «правильные» бифштексы матери. Не умеет содержать дом в порядке? Но ведь и сама Раиса Павловна, с утра до ночи занятая переводами с английского какой-то технической документации, не убиралась и не стирала. Все это раз в неделю делала нанятая женщина. Выпивать Вера мужу позволяет? Но в пору совместного житья Раиса Павловна ничего не имела против сборищ Максима с приятелями в кухне. Разве что курить просила в открытую форточку.

Вера ни в чем не отказывала мужу и прощала ему легкие влюбленности. С дружно сколоченной компанией Дудинцевы отмечали праздники и защиты. Ходили на театральные премьеры и нашумевшие фильмы, читали одни и те же книги, каждый любил свою работу. Что еще надо? Ребенка? Вера родила Олежку.

Раиса Павловна вроде бы смягчилась, соизволила явиться в общежитие и подарила чудесную складную коляску, привезенную кем-то по ее заказу из Англии. Через год помогла с последним паевым взносом на кооперативную квартиру…

А новоселья не получилось. У Веры умерла мама.

Теща с зятем представляли собой классический образец родственной неприязни. Вера ездила к матери в поселок всего дважды – во время командировок мужа. И вот дочерний долг превратился в хроническую вину: не сумела проводить маму в последний путь. Попытки уговорить Раису Павловну присмотреть за ребенком были столь же бессмысленны, как и просить мужа о переводе денег семье старой тетки, чтобы покойницу погребли достойно. Похороны тещи совпали с днями, когда Максим едва ли не ночевал в лаборатории, обеспокоенный регистрацией небывалого выброса на Солнце.

– Горячая плазма в полярных шапках! – кричал он. – Магнитное поле скинуло избыток энергии, понимаешь? Нет, ты понимаешь хоть что-нибудь?!

Исследуя глобальные явления, способные навредить человечеству, Максим, разумеется, не мог отвлекаться на мелочи чьей-то частной жизни… то есть смерти.

Надо сказать, что с рождением сына муж самоустранился от домашних забот, предоставив Вере разбираться с ними единолично. Внешние раздражители воздействовали на его настроение, как протонные вспышки на ранимую структуру магнитосферы. Он стал часто гневаться по пустякам и, утомленный пробами и ошибками монотонной работы, уже не стеснялся обнаруживать свой буйный нрав. Мог из-за плача ребенка выйти из себя, из кабинета, из дома, хлопнув дверью. Олежка рос хилым, растерянная Вера металась от малыша к мужу, стараясь угадать прихоти одного, желания второго, лишь бы не капризничали, не кричали…

К сороковинам в выходные мальчика согласилась забрать к себе Ирина. Вера вырвалась в поселок, справила хорошие поминки и оплатила скромное надгробие с оградкой. Тетка получила деньги за похороны, что успокоило ее негодование по затратному поводу, но с племянницей не примирило. Раздав мамины вещи старушкам, Вера взяла с собой два запыленных фотоальбома и в воскресенье вечером вернулась домой.

Максим отворил дверь, кивнул без слов, будто она бегала в ближний магазин за хлебом, и удалился в кабинет. Вера посидела в прихожей, не раздеваясь, с гудящими от усталости ногами. Положила сумку с альбомами на столик трюмо и отправилась за сыном.

Олежка уже спал. Ирина усадила Веру за столик в зале перед телевизором:

– Чаю попьем, все равно на такси ехать.

Принялась рассказывать, как хорошо себя мальчик вел, как солнце нарисовал и сказал: «Папино». А в Вере происходила безудержная деформация ее вселенной. Горячая плазма, лава и пепел заполняли ее мысли, полярные умильному щебету Ирины.

В шкафу под стеклом на краю полки блестел распечатанный флакон черного стекла. Духи «Только ты». Вера помнила их аромат в коробочке, обитой изнутри белым шелком, – смесь цветочной пудры с запахом продымленного леденца. Эти духи муж подарил Вере на 8 Марта. Ошибки быть не могло – те самые: длинная капля колпачка и флакон с намеком на стройную женскую фигурку. Позади стояла коробочка «под парчу» цвета беж. С выпуклыми цветами. Каждый цветок на передней части тонюсенько очерчен красным. Разговаривая после праздника по телефону с мамой, Вера бездумно обводила цветы ручкой с красной пастой. Аккуратная, учительская у Веры рука. Ирина, очевидно, не заметила «нововведения» на рисунке.

«Только ты». Черная капля-слеза. Последний разговор с мамой.

Вера примерно знала, какие женщины нравятся Максиму, и всегда считала Ирину безопасной. Не было в ней ничего привлекательного: чахлые светлые волосы уложены в короткую прическу, беспощадные грабельки возраста успели провести полоски морщин под незначительными карими глазами, несмотря на усиленные маски и кремы. Типичная училка, измученная педсоветами, второгодниками и стародевичьей половой неудовлетворенностью.

Но…

Но, взглянув под другим углом, Вера поняла, что нашел в ней Максим. В миниатюрной и живой, как ртуть, Ирине билась энергия – ошеломляюще женственная энергия неуловимо притягательных движений. За Ириной, оказывается, интересно было наблюдать. Сколько лет знакомы, пусть не задушевные подруги, но достаточно близкие приятельницы, а не сумела Вера распознать под внешней невзрачностью искусницу амурных интриг. Слепая…

От предположения, что именно Максим лишил эту перестарку невинности, Веру затрясло. Давно приключилось сие глобальное действие или вчера, когда Олежка спал в соседней комнате?

Впрочем, разницы нет. В любом случае муж «передарил» духи на днях…

Ирина разлила чай в неглубокие чашки, принесла из кухни курагу в конфетнице и ополовиненную бутылку коньяка:

– Будешь? Нет? А я себе капну.

Продолжая чирикать о чем-то, не прекращала двигаться. Домашние бриджи сидели на крутых в меру ягодицах так плотно, что вырисовывались все соблазнительные ямочки в дополнение к вырезу плавок.

– Подожди, – прервала Вера медоточивое словоизвержение и поднялась.

– Тебе нехорошо? – засуетилась Ирина.

– Мне нормально. Извини, надо кое-что выяснить.

Не отвечая на всполошенные вопросы, Вера стремительно оделась, сунула ноги в сапоги и полетела по лестнице вниз. Обернулась на последней ступени: дверь квартиры была распахнута, в проеме стояла Ирина. Молча.

Вера выскочила на необитаемое шоссе в порыве пасть под первые же колеса.

Плетью обуха не перешибить… боль болью… как там было? Развернувшись, саданула ребром ладони о каменную стену остановки. Жуликоватый молодой человек, ошивавшийся поблизости, шарахнулся в тень, и тотчас перед Верой остановилось такси. «Адрес скажите, девушка» – «Да, адрес…» – «Вечером тариф другой» – «Сколько?» – все машинально.

Открытие Ирининого потаенного жара и пыла совершило жестокую, но, кажется, своевременную коррекцию памяти и зрения. Даже слуха. Вера вспомнила, как Максим якобы по-дружески тискал Ирину при встречах. Как стремился подсесть к ней на вечеринках, «нечаянно» касаясь коленей, норовил покурить наедине в кухне, и сложно было пропустить мимо ушей свойское, почти интимное обращение к посторонней вообще-то женщине: «Иринка… Иришка». А вот жена пропустила.

Легко называть мелких и хрупких уменьшительными именами, не то что высокую, под стать мужу, Веру. Верочкой звала ее мама…

Дома все повторилось: Максим открыл дверь, кивнул с невозмутимым лицом и ушел в кабинет. Не спросил, где ребенок.

Вера, не снимая сапог, лихорадочно забегала по дому.

– Могла бы потише стучать каблуками! – сердито крикнул муж и не выдержал, вышел: – Ты что, с цепи сорвалась?

«Ага, сорвалась… и точно – с цепи».

Она этого не сказала. Вывалила из шкафа одежду, пошвыряла в чемодан джинсы, свитер, белье. Забрала деньги, какие нашлись.

– Да что с тобой?

– Ничего.

– Ясно, – осклабился Максим, помедлив. – Женщине срочно потребовалась ночь одиночества.

– Угадал, – огрызнулась Вера, – мне – ночь одиночества, ей – «Только ты».

– Во-он оно что! – протянул он и рассмеялся беззаботно, будто с издевкой (или не будто). – Видишь ли, с пустыми руками идти к Иришке было как-то неприлично, а магазины уже не работали. Собирался взять тебе те же духи вчера – и забыл. Прости.

«Во-он оно что, – злобно подумала Вера. – Значит, дефлорация состоялась в ту же ночь, как я уехала на поминки… Либо все-таки случилась давно, а та ночь по-семейному (сын же за стенкой) прошла в антураже с коньяком. И, для приличия, с духами, предварительно подаренными мне любящим мужем».

Хотелось крикнуть: а твой отказ попрощаться с тещей по-человечески – это прилично? Вся наша жизнь коту под хвост – прилично?!

Будь жива мама, Вера уехала бы к ней, но мама находилась уже где-то вне планеты Земля. Вера переночевала в гостинице, повезло хоть в том, что освободилось место. Не спала, естественно. Давила плач в подушку. В горячую голову лезли дикие мысли, вплоть до ножа в грудь изменнику. Представлялось, как расправляется с Максимом, наводит на лицо боевую раскраску его кровью и убивает «Иришку». Следом – себя. Газеты пестрят шокирующими заголовками, Раиса Павловна в трансе, Олега определяют в детдом…

Не выходило из головы празднование старого Нового года у Ирины несколько лет назад. Вот когда следовало уйти от Максима.

Кроме «своих» Ирина водилась с сомнительными поэтами и непризнанными художниками. Один из этих друзей притащил с собой двух искательниц приключений – юную и постарше, с деревенским именем Дуня. Максим нагрузился как цуцик и пристал к юной. Вера оцепенела в углу дивана, чувствуя себя третьей лишней. Даже четвертой. Не вызвав встречной симпатии у юниорки, муж начал клеиться к Дуне. Та брезгливо отбросила ухватистые пальцы со своего локтя: «Оставьте нас, пожалуйста, мы лесбиянки».

Слово было редкое, стыдное и на публике не произносимое. Тем более в личном ключе. Опешивший Максим покачнулся, взмахнув руками, и под руку удачно подвернулась грудь Ирины. До Веры донеслись пошлейшие его слова: «Как яблочки грудки», на что Ирина с необычной для нее неприязнью ответила: «Дуня тоже так сказала». Он громко захохотал, запрокинув красивую голову…

Девицы были, конечно, никакие не лесбиянки. Просто им было по барабану – к. ф.-м. н. Максим или сантехник. Они видели в нем пьяного навязчивого кобеля, кем он и был в тот момент.

Вера тогда перестала с ним разговаривать. Муж ушел в общагу к Андрею Порядину, а среди ночи заявился под окно. Долго пел романсы в клубах сигаретного дыма, и жильцы накатали жалобу в милицию. Один сосед особенно негодовал по поводу скверного исполнения романсов. Сотрудники правопорядка не углядели состава преступления в пении под окнами, однако участковый предупредил Максима, чтобы серенады он впредь исполнял по возможности музыкально, не во весь голос и до одиннадцати вечера.

Это был период проживания Дудинцевых в съемной однушке, после чего они переехали в общежитие.

Память подсказывала Вере все новые и новые подробности прошлого. Кровоподтек на плече мужа, похожий на засос, – поверила, дура, что в лаборатории на драгоценное плечо упал с полки какой-то предмет. Приходы пахнущего чужими духами Максима подшофе с неизвестных тусовок. На упреки он со временем стал огрызаться – я весь в работе, а ты лезешь с идиотскими домыслами. Объяснил, что изредка ему необходимо проветривать мозги, иначе взорвутся. При чем тут мозги, Вера не поняла, ведь «проветривать» Максим желал явно совсем другую часть тела. Но смолчала.

…Вера уснула, так и не зная, что делать со своей перевернутой жизнью. Утром, пометавшись без толку по городу, позвонила мужу на работу и спросила об Олежке.

– Ребенок у мамы, – сказал он и положил трубку.

Меньше всего Вере в этот день хотелось видеть свекровь. Невольно сжалась, еще только входя в подъезд, и была удивлена благосклонностью Раисы Павловны: свекровь пригласила в кухню, где Олег, с подвязанной на шее салфеткой, ел манную кашу.

Вера отметила и сваренную специально для него кашу, и расчесанные на пробор волосы, и поставленную на табурет шкатулку для рукоделия, чтобы мальчик удобно сидел за столом. Раиса Павловна не любила лишней ответственности, но если соглашалась на что-то, человека добросовестнее трудно было найти.

– Вы, наверное, не завтракали. Может, вместе? – предложила она. Невестку Раиса Павловна всегда называла на «вы».

Вера не посмела отказаться и, хотя кусок не шел в горло, заставила себя запить чаем половинку песочного кольца.

Свекровь сама помыла испачканные кашей щеки Олежки. Дала ему в комнате пакет с оловянными солдатиками, захваченный из сыновнего дома:

– Поиграй, малыш.

Женщины вернулись в кухню.

Странно было видеть волнение Раисы Павловны. Она нервно мяла и складывала Олежкину салфетку длинными, как у Максима, пальцами, унизанными кольцами с крупными камнями. Очевидно, готовилась к серьезному разговору.

Выслушав дежурное соболезнование: «Ах, как жаль, так жаль, ведь ваша мама моложе меня», Вера наконец узнала, почему свекровь считает ее безнадежной.

– Вы безвольны, – сказала Раиса Павловна. – Вы готовы сдаться и пустить все на самотек…

Она рассказала об отце Максима, известном в своем кругу техническом эксперте, альпинисте и ловеласе. Супруг Раисы Павловны погиб в горах Алатау за год до окончания Максимом школы.

– Честно скажу: я хотела видеть рядом с сыном женщину сильную, умную, способную противостоять его недостаткам без скандалов и побегов. До вас я с большим трудом предотвратила четыре негодных союза. В истории с вами Максим повел себя строптиво и сумел выйти из-под контроля… Теперь он признался, что любит другую. Я знаю – это ненадолго. Если сын пойдет на поводу своих вожделений, он не ограничится одним разрушенным браком. Надеюсь, вы понимаете, Вера, насколько важны для мира исследования вашего мужа? В своей области он гений. Неполадки в личной жизни не должны сказаться на работе Максима. Они искалечат его талант, распылят, погубят, поэтому ваша задача – не мешать гению делать гениево…

«Она хочет, чтобы я ушла от ее сына?»

– …и в то же время научиться с хирургической осторожностью устранять его мужские слабости.

«Боже мой, что или кого я обязана устранять с хирургической…»

– Увлечение Максима этой опасной женщиной надо остановить, Вера. В этот раз я вам помогу.

«Раиса Павловна надумала убить Ирину?!»

Речь свекрови была спокойна, лицо хладнокровно, но глаза жили отдельной яростной жизнью и пугали Веру, вызывая в голове кровавые видения ее вчерашних фантазий.

– Дальше вам придется действовать самой. В свое время и мне довелось помучиться из-за адюльтеров мужа, но я нашла способы их предупреждения. Мужчины полигамны, к этому нужно привыкнуть не опуская рук. Будьте выше обид. Попробуйте изменить свой облик, включите творчество, женскую интуицию. Не избегайте лицедейства, вертитесь, хитрите. Каждая ситуация индивидуальна…

Вера вздохнула с облегчением: чего не почудится от недосыпа и расстройства.

– Сделайте все возможное, чтобы сохранить семью. Ради вашего ребенка. Ради науки, в конце концов…

Не представляла Вера, как Раиса Павловна собирается ей помочь. Оказалось, просто: свекровь поговорила с Ириной по телефону, о чем после сама же невестке и сказала. Но не сказала о беседах, проведенных с сыном. Вера догадалась по его поведению. Муж перестал грубить и, хотя оставался немногословным, заметно подобрел. Выкроил из вечно занятого вечернего времени полчаса для общения с Олежкой, за что Вера была особенно свекрови благодарна. Нисколько та не потеряла на сына влияния. Максим любил мать и, гениальный, слабодушный, с поседевшими к сорока годам висками, продолжал ее слушаться.

Летом Дудинцевы отдохнули на море. Максим учил Олежку плавать, увлеченно строил с ним дворцы из песка. Кажется, начал к нему привязываться. Вера дала себе слово посвятить жизнь великой женской цели под кодовой аббревиатурой ОСС – Очень Счастливая Семья и готовилась во всеоружии встретить охотниц за чужими мужьями.

Мужчины пялились на Веру, похудевшую, с белозубой улыбкой на загорелом лице. Максим читал шутливые стихи о фривольных сероглазых одалисках. Скрывал за иронией ревность…

Андрей Порядин, обмолвился он, выбрал другой курорт.

– Один поехал?

– С Иринкой.

К осени Андрей объявил о женитьбе и попросил Дудинцевых выступить свидетелями на регистрации.

– Нельзя нам, – возразила Вера.

– Почему?

– Говорят, муж с женой рискуют подарить молодым свое счастье…

– А я и не знал, что ты веришь в глупые приметы, – недобро усмехнулся Максим.

…Когда сотрудница загса обратилась к молодоженам с сакраментальным вопросом «Согласны ли вы…», Андрей, к всеобщему смущению, уставился на Веру. Покашливая от неловкости, пособница Гименея дважды попросила рассеянного жениха дать ответ.

– Да, – встрепенулся он и опустил взгляд от высокой свидетельницы к невесте. Все вздохнули свободнее, Ирина откликнулась эхом: «Да». Новая ячейка советского общества прошагала к выходу под триумфальный марш…

На свадьбе Вера несколько раз сопровождала Ирину в туалет: от громкой музыки у невесты разболелась голова и подругу замутило. Напряжение между ними не исчезло, они едва обменивались односложными репликами. Вышли на улицу немного подышать свежим воздухом, а крыльцо в табачном дыму. Повернув обратно, Вера поймала конец чьей-то фразы:

– …не промах, женился на квартире с довеском, – и на говорившего зашикали.