Встреча, которой не было Островская Екатерина

Глава 5

Когда подруги подошли к распахнутым воротам дома Иволги, веселье уже началось. На стене дома висели гирлянды накачанных гелием разноцветных шаров. Звучала, но не гремела музыка. Весь состав группы сидел за длинным столом. Что-то рассказывал Максим Божко, громко смеялись женщины. В стороне о чем-то беседовали хозяин дома и Георгий Баландин. Увидев девушек, продюсер сразу бросился навстречу.

– Как здорово, что вы пришли! – произнес он негромко. – А то я уже рассказал о вас Игорю Егоровичу.

– Мы с ним знакомы, – перебила его Настя.

Они подошли к хозяину и вручили ему два букета роз, срезанных на клумбах возле дома Насти. Тут же подскочил охранник в костюме, взял оба букета и пошел ставить в вазы. А хозяин, взяв подруг под руки, повел их к столу и усадил неподалеку от себя, где, вероятно, специально для них были оставлены два свободных места. Почти напротив Светы оказался Божко, рядом с которым сидела молодая женщина. Когда другие покатывались со смеху, она улыбалась уголками губ…

– …Все кричат: «А где еще одно кольцо?» – продолжал рассказывать Максим, – а бедный парень, который свидетелем был, руку за спиной прячет. Руку оттуда вытащили, оказалось, – кольцо на его пальце. Бедолага объясняет, что ему обручальное кольцо дали подержать, а он решил примерить и поглядеть, как оно на руке смотрится, а теперь кольцо не слезает. Естественно, все бросились помогать снимать. Пыхтят, но не получается. А свадьбу торопят: быстрее, дескать, у нас на очереди еще восемь пар и всем невтерпеж. Побежали за мылом. Принесли. И тот же результат. Не хочет кольцо слезать. Парня уже родственники жениха в спину тычут. Не помогает. Со всех сторон советы, давайте кольцо распилим. Нет, давайте ему палец отрубим, раз он, такой гад, сюда приперся. Невеста оказалась самой догадливой: взяла она этот свидетельский палец, извините, в рот… раз-раз и кольцо снялось. Невеста вынула символ супружеской верности изо рта, вытерла о подол свадебного платья и подает будущей свекрови. А мать жениха с такой ненавистью на нее смотрит и сына в бок толкает, дескать, видишь, на ком женишься…

– Ладно, – прервал рассказчика Баландин, – свадьба в другой раз, а сегодня мы собрались, чтобы поздравить всеми нами уважаемого и любимого Игоря Егоровича Селезнева с сорокатрехлетием. У всех налито?

И только сейчас Настя заметила, что многие уже навеселе. И Воронина обратила на это внимание. Она наклонилась и шепнула:

– Поздно пришли. Тут не вечеринка, а обычная пьянка.

– Просто кто-то слишком долго собирается, – напомнила подруге Анастасия.

Но та уже обводила взглядом стоящие на столе тарелки, вазочки, блюда и блюдечки.

– В моем ресторане такого не бывает, – шепнула она, беря большой ломоть черного хлеба.

На хлеб она водрузила увесистый кусок отварной осетрины, а поверх густым слоем намазала черную икру.

Повернулась к сидящему рядом мужчине:

– Поухаживайте за дамой.

И показала глазами на ведерко со льдом, из которого торчали горлышки бутылок водки и шампанского.

– Что пьет милая дама? – поинтересовался тот.

– Шампань, плиз, – улыбнулась Воронина.

Настя тоже попросила немножко шампанского, но сосед Светы, очевидно, не расслышав, наполнил ее бокал по самую кромку.

– Ладно, – произнес Божко, поднимаясь, – теперь я скажу. В жизни так мало праздников: Новый год, День Победы, разумеется, дни рождения друзей, свадьбы друзей и твоя собственная, если повезет… Но сегодня мы чествуем человека, который сам по себе праздник. Я участвую уже в третьем проекте, которые без нашего юбиляра были бы невозможны. Благодаря Игорю Егоровичу Селезневу я стал тем, кем являюсь…

Светлана внимательно слушала, стараясь смотреть в сторону и делая вид, что устрицы во льду ее интересуют куда больше. Зато Олеся Руденская подняла голову и смотрела на Максима, улыбаясь так, словно каждое слово находило отклик в ее душе.

«Наверняка Олеся влюблена в Селезнева, – подумала Настя, – причем искренне и преданно. А как может быть иначе, когда он – такой спокойный и обаятельный? Ну и богатый, разумеется». Почему-то вдруг вспомнились романы Джессики Стоун, где все избранники главных героинь были точно такими же – нереальными до тошноты.

Все выпили, и даже сама Настя, которая собиралась лишь пригубить, осушила свой бокал почти до дна.

Воронина обхватила ее шею рукой и шепнула в ухо:

– Чего эта Руденская так к Максу прилипла, ведь все и без того знают, чья она любовница?

А Божко уже подошел к хозяину.

– Игорь Егорович, я видел ваш «Каенн». Хочу спросить, как вам машина? А то я собираюсь такую же купить после сдачи картины.

– Пока пожаловаться не могу, – ответил Селезнев, – только не спеши покупать. Если отработаешь хорошо, я тебе эту машину подарю.

– Вы же меня знаете, – обрадовался актер, – я халтурить не умею.

Он посмотрел на Воронину, потом резко обернулся к Руденской.

«Проверяет, видела ли Олеся, на кого и как он посмотрел», – догадалась Настя и вдруг поняла: что-то тут не то, еще неизвестно, с кем спит эта актриса.

И самой стало неприятно, что она об этом думает. Теперь Настя старалась не глядеть на сидящую напротив парочку. Но мысли крутились только вокруг этих двоих. Краем глаза она подмечала, что сидят они ближе, чем положено приличиями для посторонних друг другу мужчине и женщине, что она часто наклоняется к нему и шепчет что-то, предназначенное только для него, прикасается к нему рукой, прежде чем попросить о чем-то, улыбается ему. Впрочем, Олеся улыбалась всем: было такое ощущение, что улыбка не сходит с ее лица. Она даже Насте улыбнулась приветливо и кротко, когда перехватила ее взгляд. Руденская была несомненно красива – несравненно лучше Светы Ворониной, обаятельнее ее. Олеся была тонка и очень грациозна в каждом движении, что отсутствовало у Светланы. А потому было непонятно, зачем Максим приходил к Ворониной и оставался на ночь, если у него с красивой актрисой роман, пусть и скрываемый от всех.

Продолжали звучать тосты. Потом кто-то предложил размять ноги и потанцевать. Вышли несколько пар, и сосед Ворониной, тот, что подливал ей шампанское, пригласил Настю. Божко и Руденская оставались за столом, и тогда Светлана спросила:

– Максим, можно вас пригласить?

Божко молча поднялся, вдвоем они вышли на выложенную розовой брусчаткой площадку и присоединились к танцующим. Мужчина кружил Настю слишком активно, словно хотел продемонстрировать свое умение и темперамент. Они едва уворачивались от других пар; Настя смотрела через мелькающие спины в сторону стола – туда, где Селезнев о чем-то беседовал с Баландиным. Музыка закончилось. Партнер не хотел отпускать Анастасию, ей пришлось сказать, что у нее от такого танца закружилась голова. И это было почти правдой.

Божко подвел Свету к столу и остановился возле Селезнева.

– Игорь Егорович, может, позволите мне минут пять посидеть за рулем вашего «Каенна»? Далеко не уеду, покатаюсь по дорожке вдоль забора… Я почти не пил сегодня – разве что чуть-чуть. Так ведь здесь гаишников нет…

Хозяин подозвал одного из охранников в темном костюме, и тот отдал Максиму ключи.

Божко направился к автомобилю, но остановился и махнул рукой Руденской:

– Олеся, не хочешь в «Порше» прокатиться?

Руденская поднялась и направилась к нему, двигаясь очень красиво – не шла, а словно парила над землей. Проходя мимо Селезнева, она, не сбавляя шага, погладила его по плечу – не погладила даже, а так, слегка коснулась. А тот даже не заметил этого, хотя, возможно, все же заметил, но оборачиваться не стал.

Посидели еще немного за столом. Прозвучало несколько тостов, потом опять начались танцы. Сосед Ворониной, оказавшийся главным оператором, уже не отпускал от себя Настю, а когда она уходила к столу, опускался на стул рядом, пытался налить ей вина или положить на плечо руку. Наконец, она не выдержала и, в очередной раз сбросив руку оператора со своего плеча, сказала, что устала и пойдет домой.

– Я провожу, – обрадовался своим мыслям темпераментный мужчина.

– Сиди! – вдруг произнес Селезнев. – Я сам это сделаю.

Спорить с ним оператор, разумеется, не решился.

Глава 6

Шли не спеша через березовую рощу, за которую опускалось солнце. Настя молчала, но ей было хорошо и без всяких слов.

– Двадцать три года назад я выкупил у банка заложенный участок земли в два с половиной гектара. Даже не смотрел, что приобрел: думал, перепродам с прибылью. А когда приехал сюда, сразу понял, что хочу здесь жить. Сосны еще были невысокими, березовую рощу посадили там, где когда-то было совхозное поле. Построил сразу три дома, один себе и два для приятелей, чтобы сделать им сюрприз – у обоих уже родились девочки, и летом мои друзья вывозили свои семьи по тогдашней моде за границу: на Карибы, на Маврикий или еще куда-то.

– Маврикий я помню плохо. Только океан и землю, – улыбнулась Настя, – она там разного цвета: где-то красная, как медь, где-то – голубая, где-то как песок, а где-то черная… А вы хорошо знали наших отцов?

Селезнев кивнул:

– Я учился с ними в одном классе. Мы сразу сдружились и сидели рядом в заднем ряду, болтали там, не умолкая, шалили, вероятно. Наш классный руководитель Михаил Исаевич одергивал нас постоянно: «Эй, птичий базар! Нельзя ли угомониться?»

– Почему птичий базар? – удивилась Настя. – Так громко шумели?

– Так наши фамилии, если вы помните: Стрижак, Воронин и Селезнев.

– Остроумный был человек, – улыбнулась Настя.

– Еще какой! Особенно если учесть, что фамилия нашего учителя была Фогель, что в переводе с немецкого означает «птица». Он к тому же был очень добрым. Когда мы в десятом классе предложили в школьной пристройке организовать видеосалон, он, будучи завучем, похлопотал перед директором.

– Вы уже тогда начали свой бизнес? – удивилась Анастасия.

– Вместе с Колей, твоим отцом, и с Лешкой Ворониным. Дело пошло. Очень скоро мой ежедневный доход стал равняться зарплате матери за месяц и пенсии за отца.

– Так вы сирота?

Игорь Егорович кивнул:

– Я был поздним ребенком. Подарком за большую любовь своих родителей. Ему было пятьдесят четыре, когда я появился на свет, а маме почти сорок. Отец закончил перед войной артиллерийское училище, собирался жениться, а тут война. Он писал своей девушке письма, писал даже тогда, когда перестал получать ответ. Потом, когда сняли блокаду, ему удалось вырваться в Ленинград. Приехал на одиннадцатую линию, увидел разбомбленный в сорок втором дом. Соседи сказали, что невеста его погибла и родители ее тоже. Но осталась маленькая сестра, которая находилась в тот момент в одном из немногих работавших в блокаду детских садов. Пошел туда: девочку, как оказалось, передали в детский дом, а детский дом вывезли в Вологду. Весь свой короткий отпуск отец потратил на то, чтобы узнать адрес. Потом уже с фронта написал туда и вскоре получил письмо, написанное детским почерком. Естественно, ответил. Завязалась переписка. Отец переводил на детский дом свой денежный аттестат и деньги, которые полагались за ордена и за подбитые танки. На Зееловских высотах под Берлином отец был тяжело ранен, попал в госпиталь, но осенью того же сорок пятого пришел в детский дом на костылях, оформил опекунство… Ему пошли навстречу, потому что благодаря его денежным переводам детский дом не голодал. Вернулись они в Ленинград и стали жить вместе. Девочка сразу сказала, что, когда вырастет, выйдет за него замуж. Так и случилось. Ей было шестнадцать, ему тридцать один. До конца жизни он сильно хромал и ходил с тростью…

– Какая замечательная история!

Селезнев промолчал. Они уже стояли возле ворот ее дома.

– Вы хотите вернуться? – спросила Настя.

Игорь Егорович покачал головой:

– Там и без меня весело.

И тогда она распахнула перед ним калитку. Когда шли к дому, Настя сказала:

– Только у нас могут быть подобные истории. У меня есть в Штатах подруга, которая пишет книги, но такой сюжет ей не смог бы прийти в голову. А если бы она и написала такое, ей бы никто не поверил. Герой войны, девочка, которая влюблена в него с детства, потом у них появляется умный и заботливый сын…

– Я оказался плохим сыном, – вздохнул Селезнев. – Конечно, я очень их любил. Но потом, когда отца уже не было на свете, а мы с Колькой и Лешкой решили открыть тот злополучный видеосалон, денег у нас не было. Я отработал все лето на прокладке трамвайных рельсов. Получил прилично, но на пару видеомагнитофонов и телевизоры, конечно, не хватало. Друзья внесли свои доли, конечно, но у них с деньгами было совсем туго… И тогда я продал отцовские ордена… То есть не продал, а заложил. В соседнем доме жил барыга, который терся у метро с табличкой на груди «Куплю золото, серебро, ордена». Звали этого человека Зозуля. Точнее, это фамилия у него была такая, но по имени и отчеству его никто не называл. Я взял отцовские награды, принес ему, а там только орденов шесть штук, включая орден Ленина. В ордене Ленина, между прочим, пятьдесят граммов золота. Зозуля пообещал не продавать ордена, а я через месяц обещал вернуть долг и тридцать процентов сверху. Но когда принес деньги, Зозуля заявил, что ордена уже продал…

– И награды пропали? – ужаснулась Настя.

– Не пропали. Я дал ему пару дней на то, чтобы он выкупил их и вернул. Зозуля ответил грубо, и тогда я его ударил. А надо сказать, что я долгое время занимался боксом, а когда в моду вошло карате, и им тоже… Через два дня, когда я пришел, Зозуля был не один, а с двумя бандитами. Но и я тоже был не в одиночестве. Ордена, как я и предполагал, находились у него. Там были и другие награды – не только отцовские. Я забрал все. Чужие отнес в военкомат, чтобы они по номерам нашли владельцев. Зозуля у метро потом не стоял. Бандиты, что его крышевали, за подставу своего барыгу куда-то на отработку отправили. Может, наркоту возить или еще чего. Позднее я узнал, что Зозуля на украинском означает «кукушка». Вот такие птичьи разборки получились.

Они разговаривали на крыльце, и беседа затягивалась. Настя открыла дверь дома и предложила зайти.

Селезнев посмотрел на девушку:

– Не утомил?

– Что вы! Я даже не предполагала, что такая жизнь была.

Они прошли в столовую и сели в кресла.

– Суровая была жизнь, – согласился Игорь Егорович, – никто и не спорит. Я тогда, понимая, что удача с видеосалоном временная, стал большую часть в развитие вкладывать. Поставил ларек у метро, где продавались сникерсы всякие, колготки женские, все, что тогда в дефиците было. Ну и водку, ликеры мы продавали. Фальсифицированный «амаретто» тогда на ура шел – по три коробки в день его скидывали. В ларьке посадил женщину немолодую – лет сорока. На смену и на подхвате у нее был только что освободившийся муж, отсидевший семь лет за разбойное нападение. Потом у нас второй ларек появился, третий. Это уже когда я на первый курс поступил. Вскоре бывший разбойник сообщил мне, что люди приносят в качестве платы акции заводов и особенно ваучеры, которыми Чубайс с Ельциным весь народ одарили. За бутылку водки нам часто вместо денег предлагали ваучер. Я дал команду брать. Тогда же в родном институте при главном входе организовал пункт обмена валюты. Не рассчитывал, что там у меня попрет. Все обменивали: преподаватели, студенты, служащие, работники столовой… В основном, конечно, сдавали доллары, марки, фунты… А через месяц курс валюты вдвое взлетал… Удивил, конечно, ректор, который однажды принес на обмен тридцать тысяч баксов. Утром подошел и спросил, сможем ли мы обменять такую сумму. Получил ответ, что к обеду да, а пока мы еще вроде того, что не открылись и из банка еще рублей не подвезли. Мы ведь повесили вывеску, что обмен осуществляет «Интеркомбанк», а такого никогда не существовало в природе.

Рассказчик замолчал, а потом усмехнулся:

– Сейчас даже не верится, что сам все это проворачивал в шестнадцать-семнадцать лет. Конечно, наезжали на меня всякие, но у меня к тому времени связи и в том мире были… Не хочу сказать, что очень хотелось разбогатеть, но уж взялся за гуж… Понятно было, что ларьки и обменник – дело временное. В стране тогда стали как грибы расти паевые инвестиционные фонды. А у нас к этому времени уже изрядно скопилось акций и ваучеров. Отправился я в один такой фонд, предложил им, поговорил, но не продал. Короче, решил такой же фонд организовать. Но организация – дело долгое, а время – деньги, и потому я пришел к директору и предложил ему сделать меня компаньоном, взамен я вкладываю деньги в рекламу, на что у него не было средств, и отшиваю бандитов, на что у него не хватало смелости и возможностей. И он согласился. А потом началась ваучерная приватизация. Мой новый компаньон спешил, требовал и умолял приобретать за ваучеры акции каких-то вдруг появившихся акционерных обществ, обещающих огромные прибыли. В результате мы разделили доли: я выделил ему тридцать процентов в уставном капитале, а поскольку он решил выйти, отдал ему треть наших средств. Сам же я ждал своего часа. И дождался: за пару недель до окончания ваучерной приватизации объявили об акционировании нефтяных и газовых предприятий, предприятий связи – короче говоря, того, что большие начальники оставили для себя. У меня к тому времени была своя брокерская контора на Московской бирже, а на руках – ваучеров и денег, вырученных за акции разоряющихся заводов, почти на миллион американских рублей. И все это сработало: восемь тысяч процентов прибыли только за первый год. Естественно, что Николай – ваш отец, и Лешка Воронин оставались все это время моими партнерами. В делах они особо не помогали, но зато не мешали и не требовали ежемесячно делить доходы. Получали зарплату, точно такую же, какую я сам себе начислял. Иногда премии им выписывал – у них ведь уже девушки появились, надо было достойно выглядеть. А у меня и на это не было времени.

– Может, не встретили достойную? – предположила Настя.

Селезнев замолчал, а потом покачал головой.

– Мне нравилась одноклассница, но, к моему разочарованию, она нравилась и Лешке Воронину. Он первый стал с ней встречаться, еще в школе. В кино с ней ходил, а потом приводил в наш видеосалон. Ничего между ними не было. Они не целовались даже, но дружок мой строил планы. Не отбивать же? Как я мог испортить ему жизнь? Хотя переживал, не скрою. А у Николая сразу появилась Валентина – ваша мама, насколько я понимаю, и у них завертелось все очень быстро. Ждали только, когда ей восемнадцать исполнится, потому что родители его избранницы возражали.

– Дедушка с бабушкой очень любили моего отца, – не поверила Настя. – Потом уже, когда его не стало, они сильно переживали.

– Так он хороший парень был. Застенчивый немного, я удивился, когда узнал, что он первым из нас… На свадьбу он меня пригласил, Лешку с его девушкой. Впрочем, там почти весь наш класс гулял во главе с Михаилом Исаевичем. И вот на этой свадьбе Лешкина девушка спросила меня, когда я ей сделаю предложение. Оторопел – не то слово, чуть ноги не отнялись. Попытался даже возразить, отговориться, что у них… то есть у нее дружба с Ворониным… Но она сказала, что с Ворониным у нее ничего нет и быть не может. А вот меня она любит давно и знает, что и я тоже ее люблю. Одним словом, с этой свадьбы мы уехали вдвоем. У меня к тому времени была своя маленькая квартирка, в которую она вошла, чтобы остаться навсегда. Воронин потом приезжал туда разбираться. Кричал, угрожал и ей, и мне… Но в драку не полез, потому что я сильнее был. Через день-другой, конечно, мы помирились. А он нашел себе другую и сразу сделал ей предложение.

– Звали ее Нина Петровна. Это мама Светы, – догадалась Настя. – Сейчас у нее в Штатах американский муж, и она на него вроде бы не жалуется.

За окном уже были густые сумерки. Настя зажгла свет и предложила гостю чаю.

– Я, пожалуй, пойду, – ответил Селезнев, – время позднее. А если вас заинтересовал мой рассказ, то продолжу в следующий раз. Будем считать это поводом для встречи.

– Я готова, – согласилась Анастасия.

Она проводила его до дверей, хотела уже запереть дом, но выскочила на крыльцо, догнала гостя, проводила до калитки.

– А приходите завтра, – сказала она, прощаясь.

Вернувшись домой, включила чайник, предполагая, что скоро должна вернуться Воронина. Но Светлана не спешила.

Вскипела вода в чайнике. Но Настя не подошла к нему, сидела в кресле, в котором недавно располагался совсем незнакомый ей человек, который неожиданно оказался таким близким ее семье и семье Ворониных. Странно только, что она не слышала о нем раньше. Взяла телефон и набрала номер мамы. Никто не ответил. За окном стало совсем темно, и на небе высыпали звезды. Света по-прежнему где-то пропадала, видимо, все-таки подцепила Максима, болтает с ним, пытаясь заманить к себе, а тот упирается. Упирается потому, что есть Олеся Руденская. Почему-то Настя в этом не сомневалась.

Вскоре перезвонила мама, начала рассказывать новости…

– Мама, – перебила ее Анастасия, – я тут познакомилась с одним интересным человеком. Помнишь такого Игоря Селезнева?

Над океаном повисло молчание, а потом раздался не крик, а вопль Валентины Николаевны:

– Беги от него, дочка! Беги подальше и побыстрее! Я тебя умоляю, доченька! Это страшный человек. Он убийца! Он зло…

И мама заплакала. А потом пошли гудки. Перезванивать Анастасия не решилась. Продолжала стоять с трубкой в руке, удивляясь, что такого мог сделать этот обаятельный с виду и очень умный, если судить по его речи, человек. Очевидно, мама что-то, как всегда, напутала.

Но Валентина Николаевна перезвонила снова. Она была уже спокойна. Не дав дочке задать ни одного вопроса, она твердо произнесла:

– Этот человек приносит горе всем, с кем знаком. Он ужас нашей семьи. Он убил свою невесту, а потом приказал убить нашего папу и папу Светы – твоей лучшей подруги… Беги от него, я сказала! Если ты этого не сделаешь, я прилечу и найду способ защитить тебя…

Валентина Николаевна снова сбросила вызов. Настя даже не попыталась еще раз набрать номер, не сомневаясь, что мама вообще отключила телефон: она-то хорошо ее знала.

Открылась входная дверь. Анастасия бросилась навстречу, предполагая, что это вернулась не очень трезвая Воронина. Но на пороге, даже не пытаясь пройти дальше, стоял с застывшим лицом Селезнев.

– Что-то случилось? – спросила она.

Игорь Егорович кивнул и произнес очень тихо, словно и сам не мог поверить в то, что должен сказать:

– У меня в доме убили Олесю Руденскую.

Настя почувствовала, как у нее похолодела спина.

И все же она произнесла:

– Проходите.

Селезнев шагнул в столовую и так и остался стоять. Настя вошла следом, приблизилась к чайнику и коснулась его рукой – чайник был горячим. Тогда она бросила в стакан пакетик и залила кипятком. Селезнев взял стакан в руки, потом шагнул к окну, обратно, посмотрел по сторонам и опустился в кресло, в котором до этого уже сидел.

– Я вернулся домой с телохранителем, который, пока мы здесь беседовали, ожидал меня возле вашей калитки. Сева поднялся наверх, заглянул в спальню и увидел на кровати мертвую Олесю. Ее убили выстрелом в голову. Сева человек опытный – много лет опером отработал. Пробежался по комнатам, потом мы с ним вместе выскочили во двор, где стоял «Каенн». Сева заглянул в бардачок и спросил: «Ваш пистолет где?» Дело в том, что мое оружие лежало в бардачке, когда машину забрал Максим…

– Ведь Руденская уехала с ним, – напомнила Настя, – Божко сказал, на несколько минут, но их не было больше часа, это точно. Когда мы с вами уходили, они еще не вернулись…

– Короче, Сева опытный в таких делах. Он сразу сказал, чтобы я пока исчез. Он вызовет полицию и скажет все, как надо. Будто бы он сам обнаружил труп, когда его хозяин находился в гостях.

– Я тоже скажу полиции, что именно так и было, – поспешила заверить Анастасия…

Она произнесла это, а в сознании пронеслись слова мамы об этом человеке… Неужели?

– В любом случае я буду первым подозреваемым, – покачал головой Селезнев. – Во-первых, ее наверняка убили из моего пистолета, вовторых, в моей постели… К тому же на Олесе не было никакой одежды, а потому выводы можно сделать какие угодно.

– А разве Божко не мог это сделать? Может, не специально. Может, он обнаружил оружие, взял его, а потом случайно…

– Случайно? – воскликнул Игорь Егорович. – На ней не было одежды, и выстрелили ей в затылок…

Он посмотрел на свои часы.

– Ладно, полиция будет в моем доме минут через двадцать. Я специально оставил дома телефон, пока меня будут искать, надо что-то придумать. Через полчаса – минут сорок они придут сюда.

– А зачем придумывать? Надо сказать правду. Все расписать по минутам.

– Вы правы. Безумно жаль Олесю. Тихая, казалось бы, но непредсказуемая. Она словно предвидела… Олеся мне еще в первый вечер знакомства сказала, что умрет не своей смертью. А я посмеялся тогда…

Селезнев замолчал, ненадолго задумался. Потом вздохнул, провел ладонью по лицу, ото лба до подбородка, и посмотрел за окно.

– Я тогда в Москве жил, – опять заговорил он. – Вылетал только на деловые встречи. И вот однажды, девять лет назад, почти день в день, вернулся. В Шереметьево меня как раз Сева встречает – он только начинал тогда на меня работать. Поздний вечер, почти ночь, мы несемся сквозь эту тьму, и вдруг я вспомнил, что с утра ничего не ел. Вымотался прилично и заскакивать в какой-нибудь ресторан или клуб не было сил. Хотелось тишины и покоя, чтобы поесть и сразу в постель. Спрашиваю Севу, есть ли что в холодильнике. Он отвечает, пусто. Тогда я прошу заехать куда-нибудь. Думал, возьмем пельмешек, еще чего-нибудь, чтобы на зуб положить… И тогда он выруливает к какому-то гипермаркету и предупреждает, что на кассе сидит очень красивая девушка, которая поразила его самого так, что он вообще аппетит потерял. Так он пошутил. Но когда мы подошли к кассе – не к той девушке, а к другой, он мне глазами показал: вот та, мол, за соседней кассой. Но я еще раньше ее увидел… Ей тогда двадцать два года было, но выглядела как семнадцатилетняя. Наша кассирша пробивает на аппарате, что мы выложили перед ней, и комментирует, стараясь обратить на себя внимание, ведь мы оба смотрим в другую сторону: «Ой, улитки в чесночном соусе! Как вы эту гадость едите? И креветки тигровые – тоже гадость. Зачем такие деньги за них платить? Вот пельмени – это, конечно, еда, только я сама их в тыщу раз лучше делаю…» И все в таком духе. А другая – Олеся, стало быть, кассу сдает, деньги пересчитывает, администратор по залу ее контролирует, девушка улыбается, заметив, что мы на нее уставились… Заплатили, направились к выходу – и как раз Олеся закончила свою работу. Поднялась, и тут я не выдержал, подошел к ней и говорю: «Выходите поскорее. Я вас у входа ждать буду». – «Куда поедем?» – интересуется девушка. «Куда скажете».

Стоим мы, ждем, гадаем: выйдет не выйдет. Сева был уверен, что нет, а я почти не сомневался в обратном. Но она выскочила – легкая, тоненькая… Села в автомобиль и сказала, что устала сегодня. Тогда я предложил не в ресторан, а ко мне домой. Она поразмышляла секунд пять и согласилась.

Дома приготовили вместе пельмени, что-то еще. Поужинали с Севой, а потом он ушел, чтобы не смущать девушку и не мешать мне… Но я постелил ей в кабинете на диване, а сам зачем-то выбрался на балкон, он у меня как терраса был: двадцать первый этаж – вид на ночную Москву. Сижу в кресле, закутавшись в плед, размышляю… Слышу: шлеп-шлеп. На мою терраску входит босиком Олеся, закутавшись в одеяло. Подвигает кресло к моему, садится, прижимается ко мне и начинает рассказывать…

Она приехала из Казахстана, где училась в студии при русском театре, не закончила, потому что студию прикрыли… Один из режиссеров рванул в Москву, надеясь устроиться там, и она следом. У них был тогда роман – недолгий, но девушка думала, что на всю жизнь. И здесь узнала, что не нужна ему, потому что он женат и разводиться не собирается, квартирку снимает, денег едва хватает… Словом, у него все плохо, а у нее – вообще край… В один из последующих дней шла по улице, рядом остановилась машина – не дорогая, а самая обычная, и какой-то парень предложил ее подвезти. Так она познакомилась со своим мужем. Тот не работал, был примочен какими-то бандитскими делами, но деньги у него не водились тоже. Олеся устроилась в этот гипермаркет, но каждый день после окончания работы не знала, куда ей отправляться, потому что домой не хотелось. Там почти всегда собиралась пьяная компания и случалось всякое… Тогда-то она и решила, что своей смертью не умрет… Полтора месяца отработала за кассой, и тут появляюсь я… В ту ночь мы так и заснули на балконе. Я, накрытый пледом, и она, в одеяле, положив голову мне на плечо. Утром я сказал, что Сева ее отвезет на работу, но затем только, чтобы она уволилась без отработки. Вот так начался наш роман. Что я чувствовал к ней, сейчас сказать не могу. Вероятно, любви не было – были страсть и желание кого-то опекать, хотелось, конечно, и чтобы меня любили. Но вот любила ли она, сказать трудно. А я, как всякий объятый страстью безумец, ревновал. Чаще всего небеспочвенно. Дело в том, что она любила выпить – не с целью напиться, а просто чтобы раскрепоститься… А раскрепощалась она до вульгарности. Мы раза три или четыре расставались. После первого расставания я купил для нее квартирку, но она через две недели вернулась ко мне, сказав, что без меня жить не может. Потом я решил поучаствовать в постановке фильмов, но не потому, что светила хорошая прибыль – как раз наоборот, перспектив на прибыль не было никаких. Просто я решил вытащить ее из круговерти бессмысленной жизни, решив, что она сможет сниматься и тогда все для нее изменится. Все изменилось – кроме нее самой. Мы не сходились уже, то есть не жили вместе, но она приезжала в любое время, когда ей хотелось… Иногда была развязной от алкоголя, тогда устраивала скандалы, потом бросалась мне в ноги и просила прощения… Иногда оставалась у меня на три или четыре дня. Потом пропадала снова. С бывшим мужем я ее развел через неделю после того, как мы познакомились. Парень пытался угрожать, а после предложил сделку: он ей развод, а я ему «Ленд Круизер» и тридцать тысяч баксов… Я сделал ему встречное предложение, от которого он не смог отказаться и уехал в другой город…

Селезнев большим глотком допил свой ча.

– Ничего, что без сахара? – спросила Настя.

– Я так и пью, – ответил Игорь Егорович и продолжил: – Все думают, что у нас до сих пор отношения. Возможно, она сама распространяет… распространяла эти слухи. Но я знаю наверняка, что сейчас у нее есть один близкий человек… Максим Божко. Макс – парень неплохой, но ветреный…

– Он бабник, – уточнила Анастасия, – моя подруга Воронина может это подтвердить.

Она поднялась и сказала:

– Снимайте быстренько обувь, пиджак, рубашку!

– Зачем? – не понял Селезнев.

– Затем, что сейчас сюда придут полицейские, и они должны застать вас именно в таком виде, а я дам показания, что мы пришли около десяти вечера и никуда ни на минуту не выходили. А чем мы здесь занимались, никого не касается…

– Но ваша репутация… – попытался возразить Игорь Егорович.

– Мне не важно, что обо мне подумают люди, которых я не знаю. Снимайте…

Пока гость снимал обувь, пиджак и рубашку, Настя открыла холодильник, достала из него не допитую Божко с Баландиным и Светой бутылку виски. Там еще немного оставалось. Поставила на стол два четырехгранных стакана, плеснула в них виски. Один тут же залпом осушила и поморщилась:

– Какая гадость! Как они это пьют?!

Потом схватила ботинки Селезнева, быстро отнесла в прихожую, так же быстро вернулась. Схватила пиджак и рубашку и побежала наверх, в свою спальню. Пиджак повесила на спинку стула, рубашку бросила на пол, туда же сдернутое с кровати покрывало, одеяло, одну из двух подушек. Потом из шкафа вынула кое-что из своего белья, разбросала для дополнения натюрморта. Сбросила с себя платье и торопливо надела короткий шелковый халатик.

Так же стремительно спустилась вниз.

Селезнев сидел в том же кресле, скрестив руки на груди, очевидно, пытаясь прикрыть голый торс.

– Не надо стесняться, – посоветовала она, – вы практически в своем доме.

И тут она увидела на его предплечье татуировку – голову тигра или барса.

– Животных любите? – улыбнулась она.

– Да это так просто… – Он прикрыл ладонью тату и объяснил: – Дело в том, что я почти год провел на зоне и наколку сделал там. Она означает, что я типа неуправляемый, готов постоять за свою честь, никому не позволяю себя унижать и оскорблять…

Он замолчал и прислушался. Тут же открылась входная дверь, раздались звуки шагов; в столовую заглянули и тут же вошли несколько человек. Рядом с ними был телохранитель Сева.

– Гражданин Селезнев Игорь Егорович? – обратился один из вошедших к обнаженному по пояс мужчине.

– Это я, – ответил бизнесмен, – а в чем, собственно, дело? Что такое могло случиться, что вы без приглашения, ночью в чужой дом…

Один из мужчин подошел к столу, посмотрел на бутылку виски, потом поднял один из стаканов и понюхал. А другой, к которому и обращался Селезнев, ответил:

– Мы из областной прокуратуры, хотим задать вам несколько вопросов, только в другом месте.

– Хозяин, – встрял в разговор Сева, – у нас дома Олесю убили.

– Что? – медленно поднимаясь из кресла, выдавил из себя Игорь Егорович. – В каком смысле убили? Как это возможно? Ты где был?!

– Так я здесь, возле калитки, где вы меня и оставили, потом, простите, приспичило, не под забором же… Вот я и рванул домой. Проходил мимо вашей…

– Стоп, стоп! – закричал один из мужчин. – Никакой информации!

– Я готов, – сказал Селезнев, – только… – он посмотрел на свою обнаженную грудь, – я должен одеться. А моя одежда наверху.

– Я сейчас принесу, – крикнула Настя, бросаясь к лестнице.

– Не надо ничего приносить, – остановили ее. – Сейчас мы все вместе поднимемся и возьмем все, что нам, то есть гражданину Селезневу необходимо.

Все, включая Севу, направились к лестнице, поднялись на второй этаж. Хозяйка подвела мужчин к двери спальни:

– Вот здесь, только можно я сама, а то там…