Плотский грех Маккалоу Колин

– Готов поспорить также и на мои комиксы о капитане Марвеле[8]: это один и тот же парень, и ни разу не профессионал. Хорошая камера, но никакого освещения, кроме природного.

– Никто этого не заметил, – воодушевилась Делия, чувствуя огромную благодарность. – Мы действительно думали, что каждый портрет был сделан каким-то не очень профессиональным человеком, но фотографией занимается слишком много людей, и мы решили, что каждый снимок отличается от другого.

– Отличается, но не в существенных моментах, – уверенно сказал Хэнк.

– О, это замечательно! Это действительно, действительно многое меняет.

– Каким образом? – жадно спросил он.

– Я не буду докучать тебе, распространяясь со всеми подробностями о том, насколько скудными были наши гипотезы – порой мы чувствовали себя собаками, гоняющимися за собственным хвостом. Такие гипотезы хороший адвокат с легкостью опровергнет как выдачу желаемого за действительное. Да, у этих шести случаев имеются общие элементы: все исчезнувшие следовали одному и тому же календарю, каждая была замечена в течение полугода, затем исчезла, оставив после себя несколько дешевых предметов и лишенного двухмесячной арендной платы арендодателя. Вот и все! – запустив руки в волосы, сердито прорычала Делия. – Однако, Хэнк, есть во всем этом некий привкус, который говорит нам, что Женщины-тени связаны между собой, что здесь имеет место грязная игра и что преступник только один. Формально же имеется шесть совершенно самостоятельных дел без каких бы то ни было осязаемых доказательств связи между ними. Каждая женщина оставила после себя только одну необычную вещь – студийный портрет. Хэнк, ты проложил для нас новый путь: ты сообщил нам, что все шесть портретов сделал один и тот же человек. В качестве зацепки это может никуда не привести, но это не так важно. Важность твоего сообщения в том, что теперь мы точно знаем: все шесть случаев определенно связаны между собой и моменты сходства не случайны и не являются простым совпадением.

Она победно помахала в воздухе фотографиями.

– Дорогуша, ты просто золото! Уникальный фотолюбитель! Спасибо, спасибо, спасибо!

И Делия удалилась.

Хэнк некоторое время смотрел ей вслед, ввергнутый в состояние легкой оторопелости – так этот детектив влияла на многих. Улыбнувшись и пожав плечами, он подкатил свой стул обратно к чертежной доске и стопке бумаг. Сейчас он работал над черепом Джеба Доу, потому что его труп был самым свежим. Хэнк нашел карандаш 6В, который перед этим стесал под нужным углом, и насмешливо хмыкнул себе под нос.

Всего мгновение, подумал Хэнк, и перед ним уже обратная задача: только что он обдирал плоть с черепов Делии и вот уже наращивает плоть на черепе Джеба. Мать честная, ну и клевый же у него способ зарабатывать себе на жизнь! Не сравнить с изображением белозубых улыбок в рекламном агентстве – а ведь он чуть было не пошел туда. Кто сказал, что изучение анатомии по трупам есть потеря времени по сравнению с натурным классом? Если бы Хэнк не пробирался тайком в анатомический театр медицинского факультета, его бы здесь сейчас вообще не было.

Вторник, 5 августа 1969 года

Хотя из-за непроглядной тьмы было трудно получить хоть какое-то представление о размерах помещения, в котором он находился, Эйб Голдберг, искушенный в таких делах, понимал, что оно огромно. Он сидел в одном из рядов, – судя по ощущению, театральных, – приведенный сюда гибким молодым человеком, который встретил его у парадного входа. Этот гибкий молодой человек проводил его через невообразимых размеров дом, затем вниз по пандусу, открыл дверь в эту темноту, шепнул: «Подождите!» – и исчез.

Раздался какой-то голос, проговоривший с усталым смирением:

– Освещение дай.

Часть черноты залилась фиолетовым светом, который осветил громадный золотой трон, занятый голым бесполым манекеном, и подсветил какое-то ложе в глубине.

Царила тишина. Кто-то издал мелодраматический вздох, затем усталый голос заговорил снова:

– Возможно, тебя это шокирует, Питер, но правда состоит в том, что ты не способен осветить даже собственную задницу.

Чьи-то еще голосовые связки что-то проскрипели, но этот скрип был перекрыт голосом Усталого, который продолжал, не обращая внимания:

– Я понимаю, что это музыкальная комедия, Питер, но данная песня идет под занавес первого акта. Это хит всего спектакля – или, по крайней мере, на этом настаивают авторы. – Голос набрал силу. – Король Кофетуа охвачен безнадежной страстью, дорогой Питер. Безнадежной страстью! Сервилия, девушка-рабыня, только что велела ему отстать и протанцевала прочь, воспевая своего пастушка и совершенно не соображая своей пустой головкой, что на самом деле он ассирийский волк, использующий ее, чтобы внезапно напасть на королевскую овчарню. Ты следишь за моей мыслью? Улавливаешь главную суть? Король Кофетуа в меланхолии! Я не говорю, что ты должен осветить его мертвенно-бледным светом. Но, во имя богини Иштар, зачем ты сделал его лиловым? То, что ты создал, выглядит как будуар Вельзевула, заблеванный виноградным соком! Настроение, дорогой Питер, настроение! Это не освещение, а кошмар! Меня самого сейчас стошнит!

В ответ скрипучий голос перешел в страдальческое всхлипывание, а голос доминирующий, похоже, подпитывался этими звуками, пока не потерял всю свою усталость. Неожиданно он прокричал:

– Зажгите свет! – И тут же все помещение, в котором сидел Эйб, вдруг озарилось благословенным сиянием.

Взору Эйба предстало то, что, по его предположению, было всей сценой целиком, в ее голом беспорядке. Пространство уходило вверх футов на сорок, и его верхняя половина представляла собой нагромождение брусьев, перекладин, подъемных конструкций, рядов осветительных приборов на тонких стальных балках, рабочих мостков и стен из ящиков и всевозможной машинерии. Кулисы, как он с восторгом обнаружил, составляли единое пространство с глубиной сцены. Его подкованный в механике глаз распознал гидравлические подъемники – и дорогие! Это вам не самодеятельный театр, а настоящий храм Мельпомены, который конструировали, не считаясь с издержками, и он превосходил даже некоторые крупные бродвейские театры. Но все-таки помещение не являлось театром в полном смысле: зрительный зал был ограничен, пожалуй, пятьюдесятью креслами партера.

Хозяин голоса направлялся к Эйбу, рядом с ним шел тот самый гибкий молодой человек, видимо, собираясь ввести лейтенанта в курс дела. Эйб взирал на них в благоговейном трепете.

Этот человек, не менее шести с половиной футов роста, был одет в черно-белое японское кимоно с изображением водяных птиц на пруду с лилиями, а на ногах носил шлепанцы без задников; распахиваясь при каждом резком шаге его ног-ножниц, кимоно обнажало черные в обтяжку брюки. Его телосложение казалось слишком крупным, чтобы иметь право называться великолепным, в то же время он вовсе не был тучным. «Моя няня назвала бы его «основательным», – подумал Эйб, – баскетболист, а не футболист». Ступни размером со шлюпку. Золотистые, цвета спелой кукурузы, коротко подстриженные курчавые волосы, вызвавшие у лейтенанта укол зависти. Бетти удалось наконец заставить Эйба отрастить его белокурые, редеющие волосы так, чтобы они закрывали уши и шею, и он ненавидел этот новый фасон. А здесь к нему приближался знаменитый на весь свет человек, щеголяющий короткой со всех сторон стрижкой! У этого парня точно не было жены, во всяком случае именно такое впечатление он производил. Черты его лица отличались правильностью, и их выражение позволяло предположить добрый характер, хотя, конечно, внешность бывает обманчивой; Эйб решил не спешить с вынесением вердикта. Глаза были большие и прекрасные, цвета небесной лазури, придававшего им выражение невинности.

Как же, спрашивал себя Эйб, прикажешь соединить этот ореол доброты с его желчными репликами? Разве что, подумал он, правила поведения в театральном мире изрядно отличаются от обычных. Артистический темперамент и все такое.

Мистер Гибкий как раз двигался в направлении плачущей фигуры Питера, бездарного осветителя, на ходу утешая его и призывая успокоиться.

Поднявшись на ноги, Эйб протянул вперед правую руку.

– Лейтенант Эйб Голдберг, полицейское управление Холломана, – сказал он.

Огромная рука поглотила его ладонь и сердечно ее пожала, затем Голос придвинул к себе секцию соединенных между собой сидений и уселся напротив Эйба. Что-то сверкнуло, когда он производил эти манипуляции; Эйб моргнул, ослепленный. У этого человека в правой мочке уха был чистейшей воды бриллиант в два карата, но больше никаких украшений, даже перстня.

– Ра Танаис, – представился он.

– Простите мне мое сыщицкое любопытство, сэр, но Ра Танаис – это ваше настоящее имя?

– Как оригинально вы это сформулировали! Нет, лейтенант, это мое профессиональное имя. Я был крещен как Герберт Рамсботтом.

– Крещен?

– Русские обряды. Возможно, до приезда на остров Эллис[9] Рамсботтом был Раскольниковым. Герберт Рамсботтом[10], вы можете это себе представить? Средняя школа была сплошной чередой кличек, но наибольшим успехом у всех пользовалась Герби Овцежоп. К счастью, я не входил в ряды тех бедных, презираемых аутсайдеров, которых порой задразнивают буквально до смерти. – Голубые глаза озорно блеснули. – У меня было остроумие, рост, добродушие – и Руфус. Даже самый злобный из шайки моих гонителей имел достаточно мозгов, чтобы понять: я могу сам выставить его на посмешище. Я ломал себе голову в поисках нового имени, но ни одно не звучало для меня подходяще, пока однажды, пролистывая книги в библиотеке, я не наткнулся на атлас древнего мира. И нашлось!

– Что нашлось? – спросил Эйб после минутного молчания, ценя тот факт, что (редкое удовольствие в трудовых буднях детектива) он находится в присутствии истинного рассказчика со значительной эрудицией.

– Семейное предание гласит, что мы происходим из казачьей страны в окрестностях Волги и Дона, поэтому я посмотрел на земли древних варваров и обнаружил, что Волга называлась Ра, а Дон – Танаис. Ра Танаис – превосходно! Вот так я нашел свое новое имя.

– Надо быть профессором античной литературы, чтобы догадаться, сэр.

– Да, для мира это тайна, – согласился Ра Танаис.

Эйб бросил взгляд туда, где мистер Гибкий завершал оказание помощи негодяю-осветителю, и теперь, судя по всему, собирался присоединиться к ним. Беспощадно яркий свет показал всю мнимость сложившегося у Эйба впечатления о Гибком как о юноше. Мистер Гибкий был на редкость хорошо сохранившимся человеком лет сорока. При своих шести футах роста он казался невысоким, только когда стоял рядом с Ра Танаисом, но никакое другое слово, кроме как «гибкий», не могло описать его тело и то, как он перемещал его в пространстве. Медно-рыжие волосы, болотного цвета глаза и сдержанная, но эффектная подмалевка глаз. Красивые руки, движения которых были похожи на движения балетного танцора. Каковым он, вероятно, и являлся.

– Подойди и познакомься с лейтенантом Эйбом Голдбергом! – громко позвал его Танаис, и, когда мистер Гибкий приблизился, приглушил свой тон. – Лейтенант, это моя незаменимая вторая половина, Руфус Ингэм. – Неожиданно он разразился бас-баритональной песней, а Руфус Ингэм подпевал ему чистейшим дискантом.

– Мы вместе уже сорок лет, и нам не надое-е-ело!

Изумленный Эйб почтительно засмеялся.

– Руфус тоже пришел в мир не с этим благозвучным именем, – сказал Танаис, – но его подлинное имя – секрет.

Руфус оборвал его – не сердито, но совершенно твердо. Так кто же из них был главным?

– Нет, Ра, мы говорим не с Уолтером Уинчеллом, а с лейтенантом полиции. Право же! Меня звали Антонио Карантонио.

– Зачем пытаться это скрывать, мистер Танаис?

– Ра, зовите меня Ра! Вы хотите сказать, что не знаете?

– Не знаю чего?

– Это Тот самый Дом! Карантонио То самое Имя! Эйб… можно мне называть вас Эйб? Эта история сейчас уже вошла в мифологию Басквоша, ее даже рассказывают в экскурсионных автобусах. Я уверен, в полицейском управлении Холломана имеются многочисленные досье по этому делу. В двадцать пятом году, еще до того, как мы с Руфусом появились в проекте, владелица этого дома и двухмиллионного состояния исчезла с лица земли, – зловещим голосом сказал Ра Танаис. – Через семь лет ее объявили мертвой, и наследство перешло к матери Руфуса. Первоначальной владелицей была доктор Нелл Карантонио, а мать Руфуса была еще одной Нелл Карантонио.

– Я Карантонио, потому что я незаконнорожденный ребенок, – обронил мимоходом Руфус. – Я не имею представления, кто мой отец. Моя мать записала его в моей метрике так: имя – Не, фамилия – Известный.

Ра перехватил у него повествование:

– Фенелла, мать Руфуса, – умерла в пятидесятом году, но, в отличие от первоначальной Нелл, она оставила завещание. Антонио Карантонио Четвертый, то есть Руфус, унаследовал все. – Ра издал один из своих вздохов, воздев обе руки в воздух. – Можете себе это представить, Эйб? Вот они мы, наша сладкая парочка, с этим ангаром вместо дома и вагоном денег! Фенелла увеличила накопления первой Нелл в пять раз и содержала дом в образцовом состоянии. Наши головы всегда были набиты мечтами, и в то время мы уже положили нашему делу хорошее начало, но внезапно у нас оказались капитал и помещение, чтобы делать все, что нам захочется.

– А чего вам хотелось? – спросил Эйб.

– Заниматься дизайном. Гламурная одежда для так называемых непривлекательных женщин, во-первых. Затем свадебные платья. После этого пошли сценические костюмы и, наконец, сценография. Замечательно! – пропел Ра.

– Замечательно, – эхом отозвался Руфус.

– Давайте выберемся отсюда и выпьем эспрессо, – предложил Ра.

Вскоре Эйб обнаружил, что пьет отменный кофе в маленькой комнате рядом с кухней размером с ресторан; стулья здесь были обиты искусственной леопардовой кожей и изобиловали золоченой резьбой, шторы были парчовые, черные в золотую полоску, а пол – из рыжевато-бежевого с черными вкраплениями мрамора. «Не хватает только Мэй Уэст[11]», – подумал Эйб.

– Чем была хороша Фенелла – Нелл Вторая – так это тем, что она одобряла геев, – сказал Руфус. – Она была хорошей матерью.

– Перестань болтать, Руфус! Пусть человек изложит свое дело.

Эйб сделал это сжато и точно, не уверенный, что слухи о шести неопознанных телах проникли в столь высокие гомосексуальные круги. Ни он, ни его команда никогда не приближались к Ра и Руфусу, но слухами земля полнится.

– Вскоре у меня появятся по крайней мере два портрета последних Доу, и я пришел спросить, не согласитесь ли вы на них взглянуть, – заключил он. – Понимаете, эти Доу были тем, что моя племянница называет «потрясающе привлекательными». Согласно мнению экспертов, они не были… э… геями, но всем им было лет по двадцать, и вполне вероятно, что они могли стремиться к сценической карьере или к карьере киноактера или модели. Миссис Глория Сильвестри посоветовала мне поговорить с вами.

Лицо Ра просияло.

– Эта женщина – нечто особенное, не правда ли? Она ведь шьет всю свою одежду, знаете ли, так что я сопровождаю ее по домам тканей. Непогрешимый вкус!

– Пусть человек изложит свое дело, Ра, – мягко сказал Руфус и перехватил инициативу. – Я знаю, что она имела в виду. Через нас всегда проходит масса юных созданий, которые изучают ремесло. Находясь в семидесяти милях от Нью-Йорка, Холломан является идеальной отправной точкой перед тем, как окунаться в кошмар большого современного города. Мы видим и девушек, и юношей. Они задерживаются у нас от недели до года, и я рад, что вы обратились к нам в первую, а не в последнюю очередь. Вероятно, мы сможем помочь, но даже если и нет, мы будем держать глаза и уши открытыми.

Эйб поставил свою кофейную чашку и поднялся.

– Могу я вернуться с портретными набросками, когда наш полицейский художник их закончит?

– Конечно, – дружественно сказал Ра.

По пути к выходу у Эйба мелькнула мысль, и он спросил:

– Как там Питер, незадачливый осветитель, он в порядке?

– О, конечно, – ответил Руфус. Казалось, он удивлен тем, что кто-то вспоминает о таком ничтожестве. – Он тянет крепкий скотч.

– Вы пристроили к дому театр?

– В этом не было необходимости. – Руфус открыл парадную дверь. – Имелась бальная зала, размером почти что с Уолдорф[12] – можете себе представить, бальная зала? В Басквоше бесновались дебютантки.

– Осмелюсь сказать, так и было в конце XIX – начале XX века, – широко улыбнулся Эйб, – но я понимаю, почему вы, джентльмены, нашли театр гораздо перспективнее. Спасибо за уделенное время и за кофе.

Из окна оба партнера по дизайну наблюдали, как худощавая фигура Эйба движется к респектабельного вида полицейской машине без опознавательных знаков.

– Он очень, очень умен, – сказал Руфус.

– Определенно достаточно умен для того, чтобы отличить пайетки от стекляруса. Руфус, любовь моя, я предлагаю нам быть чрезвычайно отзывчивыми и услужливыми.

– Что меня беспокоит, так это то, что мы ничего не узнаем! – досадливо воскликнул Руфус. – Геи не пользуются популярностью в этом месяце.

– И в этом году тоже. Не важно, мы можем попробовать. – Последовал один из тех самых, бурных вздохов, голос Ра снова сделался усталым. – А пока что, Руфус, нам надо разобраться с морем выблеванного виноградного сока. – Он вдруг остановился, как громом пораженный. – Золото! – прорычал он. – Золото, золото, золото! Когда богатейший король в мире хандрит от неразделенной любви, он делается Скруджем Макдаком и купается в золоте, золоте, золоте!

– Открыть повсюду сундуки с сокровищами!

– Водопад золотой мишуры!

– Он должен барахтаться на исполинской пуф-груше, набитой золотыми монетами, хотя такую нелегко будет изобразить убедительно…

– Нет, не пуф-груша! Озеро золотой пыли у подножия водопада из мишуры, дубина! Он купается в своей печали!

Руфус хихикнул.

– Ему придется затянуться в трико, а не то мишура будет проникать во все отверстия.

Ра заревел от смеха.

– Разве Роджеру Дартмонту привыкать? Он и так испражняется фиалками – а будет золотом, это даже лучше.

Продолжая смешливо похрюкивать над стареющей бродвейской звездой, бессмертным Роджером Дартмонтом, Ра Танаис и Руфус Ингэм вернулись к работе, вдохновленные, охваченные свежим энтузиазмом.

Едва вернувшись со своего собеседования с дуэтом дизайнеров, Эйб отправился прямиком к Хэнку Джонсу.

– Как дела, Хэнк?

Карандаш продолжал двигаться по бумаге.

– У меня есть предложение, сэр.

– Валяй.

Художник отложил карандаш и слегка постучал рукой по двум рисункам голых черепов, лежащих бок о бок на чертежной доске.

– Черно-белые карандашные эскизы тут не помогут, сэр. Джеймс и Джеб будут иметь разные лица, но однообразие выразительных средств уменьшит различия и сделает сходство преобладающим. Они очень похожи по типу, это то, что я называю «тип Тони Кертиса»[13]. Мне нужно выделить индивидуальность каждого. Вы улавливаете, сэр?

– Называй меня Эйб, Хэнк. Ты такой же профессионал в своем деле, как я в своем, так что формальности не обязательны.

Чего Эйб не мог сказать вслух, так это того, что начинает осознавать их невероятную удачу в том, что им удалось заполучить Хэнка Джонса, явно слишком хорошего для такой оплаты и статуса. Хэнк оказался не только необычайно одаренным художником, но также думающим молодым человеком. В сентябре у Эйба будет совещание с Кармайном и Гусом, затем они смогут пойти к Сильвестри, чтобы добиться для Хэнка повышения должности и оплаты.

– Что ты предлагаешь? – спросил он.

– Чтобы я вместо рисунков в карандаше сделал портреты красками, – горячо и нетерпеливо сказал Хэнк. – О нет, не масляными! Акриловые хорошо подойдут, они моментально сохнут. Каждый Доу будет иметь присущий ему цвет волос, модную стрижку, которая была в том году, и правильные оттенки кожи. Глаза я бы сделал голубыми, как у Джеба. – Хэнк перевел дух. – Я знаю, быстрота работы входит в мои должностные обязанности, но, честное слово, я работаю быстро, даже красками. Будь у вас цветные портреты хотя бы Джеба и Джеймса, людская память лучше бы срабатывала, уверен в этом. Но это действительно займет несколько дополнительных дней.

Эйб одобрительно похлопал художника по спине.

– Правильно, Хэнк! Это блестящая мысль. – Он улыбался, собрав морщинки в уголках глаз. – Если у тебя в конюшне есть чистокровка, не впрягай ее в повозку. Применяй свои таланты, для того они и существуют. Работай столько, сколько тебе нужно.

– С Джебом до пятницы, – ответил обрадованный Хэнк.

В деле же поисков подземной темницы положение оказалось куда мрачнее. Лиам и Тони в поте лица разыскивали подходящие места для такого каземата, но визит Эйба в Басквош-мэнор развеял все сомнения относительно этого дома; его колоссальные крыши скрывали не подземные камеры, а полномасштабную театральную сцену, оснащенную внизу сценическим трюмом и оркестровой ямой. Все пространство использовалось, акустика была великолепной – нет, Басквош исключался из перечня возможных кандидатур. Когда был похищен Курт фон Фалендорф, детективы обшарили округ Холломан на предмет звукоизолированного погреба, что значительно упростило нынешние поиски. Большинство строений уже внесли в список и проинспектировали. Камера, где томился Фалендорф, с тех пор была заделана. Ни один местный подрядчик не соорудил нигде звуконепроницаемой студии, а те новые погреба, что появились с тех пор, представляли собой обычные подвалы. Военные реликвии вроде дотов не подвергались переоборудованию, а театры в таком городе, как Холломан, где имелись три репертуарные труппы и факультет драмы и где постоянно проходили театральные пробы, постоянно использовались по назначению, как и Басквош.

– Хреново, – сказал Тони Эйбу.

– Темница где-то здесь, – упрямо ответил тот.

– Иголка в стогу сена, – бросил Лиам, такой же раздраженный, как и Тони.

– Давай рисуй, Хэнк Джонс, – пробормотал себе под нос Эйб.

Суббота, 9 августа 1969 года

Иви Рамсботтом пригласила Делию «на целый вечер развлечений» в Басквош-мэнор, и Делия была поставлена в тупик. Приглашение свалилось как снег на голову в прошлый четверг, и у детектива не оставалось времени выбрать себе хороший наряд, а ведь хозяевами вечеринки будут сами Ра Танаис и Руфус Ингэм. Как ни странно, именно Джесс Уэйнфлит накануне за ленчем в ресторане «Лобстер Пот» все ей объяснила.

– Нет, Делия, ты не должна отклонять приглашение, – заявила Джесс.

– Думаю, должна. Я совершенно не знаю брата Иви и его друга. Если я приду, это будет выглядеть так, словно мной движет вульгарное любопытство.

– Ну что за глупости! Обычно они приглашают заранее, но сейчас, по словам Иви, причина в том, что сценография нового мюзикла Ра безнадежна. Поскольку Ра и Руфус заядлые тусовщики, они устраивают вечеринки по любому поводу, им нравится проводить время с людьми и нравится, чтобы приглашенные были им под стать, – сказала Джесс, прихлебывая искрящуюся минеральную воду. – Я познакомилась с ними на одной из таких вечеринок, и Руфус – из уважения к моей профессии, полагаю, – объяснил мне вот что: любая успешная вечеринка нуждается в определенном количестве шероховатостей. Рецепт предусматривает одного новичка и нескольких гостей, немного раздражающих остальных. Добавьте их к тусовке, сказал Руфус, и вечер не останется забытым. – Джесс скроила гримасу. – Мой старший персонал почти неизбежно выступает в роли тех нескольких гостей, которые всех раздражают. Они у меня народ серьезный и приходят только для того, чтобы угодить мне.

– Как необычно! – Делия смотрела на подругу, заинтригованная. – Если ты все это знаешь, зачем так стараешься для хозяев?

– Потому что они двое милейших парней на свете, я нежно люблю их, а больше всего люблю Иви. – Большие темные глаза смотрели мягче, чем обычно; для Джесс явно было важно, чтобы собеседник понял ее мотивы. – Я очень хорошо знаю наименее привлекательные черты своего характера, из которых самая худшая – исключительная степень неэмоциональности. Это обычная вещь у людей, страдающих, как я, навязчивым неврозом. Моя привязанность к Иви, Ра и Руфусу важна для меня, я скорее осчастливлю их, чем доставлю удовольствие самой себе. Поэтому я побуждаю свой старший персонал посещать празднества в Басквош-мэнор, даже если им это не нравится.

– По мне, это скорее звучит так, что ты не любишь свой старший персонал, – заметила Делия.

Джесс разразилась журчащим смехом, глаза излучали веселье.

– О, браво, Делия! Ты абсолютно права. Кроме того, вечеринка у Ра и Руфуса – это радость, и как только моя банда оказывается там, она уже вовсю наслаждается. Просто они ненавидят, когда их выдергивают из привычной обстановки.

– Тогда они тоже страдают навязчивым неврозом.

– Несомненно страдают! Но, пожалуйста, приходи, Делия.

– Что мне следует надеть?

– Все, что захочешь. Мы с Иви наденем длинные вечерние платья, не опасаясь жары – Басквош-мэнор полностью оснащен кондиционерами. Ра и Руфус облачатся в черные брюки и свитера, Боб Тирни – в смокинг, Николас Греко будет выглядеть как реклама Сэвил-роу[14]. Моя банда будет одета попроще и преимущественно в белое – немой протест против того, что их заставили прийти.

В результате этого ленча Делия изнемогала от любопытства и, конечно же, согласилась, сообщив о своем решении секретарю. Детектив обшарила несколько своих шкафов в поисках чего-нибудь интересного, что подошло бы для этого, судя по всему, беспредела портновского искусства и стиля. Она нуждалась в приятном времяпрепровождении, ей было необходимо отвлечься.

Напряженное расследование дела Женщин-теней так и не обернулось успехом. Сделавший портреты фотограф не обнаружился: теперь фотоателье имелись лишь у признанных мастеров и отыскать одного из многочисленных вероятных дилетантов практически невозможно. Ведь любой потенциальный художник мог позволить себе купить превосходную однолинзовую зеркалку и дать рекламное объявление в «Желтых страницах». Разница в ценах на свадебные фото между одним из таких предприимчивых фотографов-любителей и признанным профессионалом медленно вытесняла последнего с рынка. Так что большую часть времени Делия потратила на обзванивание этих так называемых фотографов из «Желтых страниц». Некоторые из них даже пришли в здание окружной администрации взглянуть на портреты, но никто не признался в том, что их сделал.

Прибыв на место в своем красном «Мустанге», Делия обнаружила, что места для парковки располагались на внушительной территории поместья. Это была широкая гудроновая площадка, расчерченная белыми линиями и так удачно укрытая за высокой живой изгородью, что оказывалась вне поля зрения из разбитого рядом ландшафтного сада того типа, который не требует внимания и сосредоточенной работы специалиста: лужайки, кустарники, редкие деревья. Когда-то Басквош-мэнор, стоящий на гребне мыса между небольшой Басквош-бей и Миллстоун-Бич, был окружен участком в десять акров, но на стыке девятнадцатого и двадцатого столетий угодья были разделены, и четыре акра распроданы участками по одному акру. Сам дом был громадный, хотя мансардные окна третьего этажа заставляли предположить, что там располагалось помещение для слуг, поэтому на долю семьи оставалось самое большее два лестничных пролета. Делия прикинула, что, исключая третий этаж, первоначально тут могло располагаться примерно пятнадцать спален.

Детектив больше привыкла видеть тыльную сторону Басквош-мэнор, потому что та выходила на Миллстоун-бич, где на береговой линии стоял ее дом. С тыла особняк представлял собой гораздо менее приятный вид, включающий в себя уродливое множество покатых крыш, напоминающих кинотеатральный комплекс в торгово-развлекательном центре. От Иви Делия узнала, что крыши обладали столь значительными размерами из-за расположенного внутри театра и, главным образом, из-за гигантской сцены. Сам дом был выстроен из известняковых блоков и щедро оснащен высокими, широкими окнами. Где ему самое место, решила Делия, так это в Ньюпорте, на Род-Айленде[15].

Внутри дом обнаруживал уникальный взгляд и вкус своих владельцев, и то, что при меньшем понимании и вкусе казалось бы вульгарностью, здесь было поднято на уровень роскошного величия, от которого захватывало дух. Если бы Делия только знала, что каждый предмет мебели и каждая портьера когда-то служили украшением какой-нибудь бродвейской сцены в те дни, когда бутафория делалась по особому заказу мастерами высокого класса и использовались исключительно наилучшие материалы. Богатое цветовое оформление выглядело роскошно. Тут были кресла в форме сфинксов, львов и крылатых ассирийских быков; стены оказывались обширными зеркалами, которые своими многочисленными отражениями проникали почти в бесконечность. Одна комната была полностью выложена розовой кованой медью. Разинув рот, Делия шагала по мраморным или мозаичным полам, пялясь на бесценные персидские ковры, и спрашивала себя, уж не попала ли она в зазеркалье, в иную вселенную. Не сказать, что она была незнакома с богатыми убранствами или с дворцами-усадьбами, но тем не менее чувствовала, что Басквош-мэнор – это невозможная фантазия.

Нос Делии оказался почти на уровне пупка Ра Танаиса; ей пришлось запрокинуть голову далеко назад, чтобы увидеть его лицо, озаренное изнутри тем, что она приняла за теплые, дружественные эмоции. Он подал детективу изящный хрустальный бокал белого вина; пригубив, она поняла, что вино отменное.

– Дорогая, вы великолепны! – воскликнул он. – Как посмела Иви вас прятать? Идите, познакомьтесь с Руфусом.

Тот уже поджидал ее, и при виде гостьи на его красивом лице нарисовалось остолбенелое выражение. Слои оборок из органзы красновато-лилового, кислотно-желтого, оранжевого и розового цветов. Ошеломленный, он споткнулся.

– Делия, дорогая, это моя вторая половина, Руфус Ингэм. Руфус, это подруга Иви Делия Карстерс. Разве она не великолепна?

– Никогда не меняйтесь! – выдохнул Руфус, целуя ей руку. – Это платье изумительно! – Он потянул ее в сторону, к полосатому дивану периода Регентства[16] и сам сел рядом с ней. – Я должен знать, дорогая, где вы покупаете свою одежду?

– Швейный квартал в Нью-Йорке[17], – сказала Делия, сияя, – но как только я привожу вещи домой, я разрываю их на части и делаю более интересными.

– В этом весь фокус. Что за взгляд у вас – полностью индивидуальный! Никто другой никогда не смог бы иметь успех в этом платье, но вы покоряете его, как Мерман[18] песню. – Он улыбнулся, лаская ее взглядом. – Дорогая, очаровательная Делия, вы знаете здесь кого-нибудь?

– Иви и Джесс, но, кажется, я приехала раньше них.

– Превосходно! Тогда вы принадлежите мне. Видите вы обветшалого старого джентльмена, позирующего под портретом миссис Сиддонс[19]?

Стремительно влюбляясь – безнадежно, но платонически – в Руфуса, Делия с интересом посмотрела на указанного пожилого, любезного и изящного человека.

– Я чувствую, что мне следует его знать, но его имя не приходит мне на ум.

– Роджер Дартмонт, который скоро будет петь у нас партию короля Кофетуа.

– Тот самый Роджер Дартмонт! – У нее отвисла челюсть. – Я не знала, что он такой… э… пожилой.

– Это подлинно он, очаровательная Делия. Бог разбил его форму на миллион кусочков, затем явился Люцифер и снова склеил их вместе, но в той же манере, в какой Исида склеила Осириса – невозможно найти фаллос.

Делия хихикнула.

– Это проблема, если его имя Роджер[20]. – Взгляд Делии скользнул дальше. – Кто эта леди, что выглядит как лошадь, поедающая яблоко сквозь изгородь из проволочной сетки?

– Ольга Тирни. Одна из жен, моя дорогая. Ее муж – продюсер бродвейских постановок, включая и того недоноска, над которым мы работаем сейчас. А вон и он, тот, что в смокинге и похож на жокея. Они раньше жили в Гринвиче, теперь у них один из островов неподалеку от нашего мыса Басквош. – Подвижные черные брови Руфуса выгнулись дугой. – Роскошное место – или стало бы таковым, если бы Ольга не была такой пресной. – Он понизил голос: – Ходят слухи, что Боб Тирни неровно дышит к несовершеннолетним девочкам.

– Остров, – задумчиво проговорила Делия, – подошел бы превосходно.

Что-то в ее тоне побудило глаза Руфуса цвета хаки настороженно метнуться к ее лицу.

– Превосходно? – переспросил он.

– О, уединенность, звуковая изоляция и все такое, – туманно ответила она.

– Восхитительная Делия, чем зарабатывает себе на жизнь упоительно одетая дама с оксфордским акцентом в городке Лиги плюща?[21]

– Ну, она может обсуждать Шекспира со студентами последнего курса Чабба, или заправлять элитным борделем, или работать с электронным микроскопом, или… – Широкая улыбка расцвела на ее лице, когда она сделала драматическую паузу. – …она может быть сержантом отдела убийств в полиции Холломана.

– Фантастика! – воскликнул он.

– Я не под прикрытием, дорогой Руфус, но я также не афиширую свою профессию, – сурово сказала Делия. – Ра вы можете сообщить, но я бы предпочла быть для всех остальных… о, хозяйкой элитного борделя или специалистом по Шекспиру. Как только люди узнают, что я коп, они занимают оборонительную позицию и автоматически цензурируют свой разговор. Были бы вы так откровенны, если бы знали?

На лице Руфуса появилась медленная улыбка.

– Грешным делом, вероятно, да. Я имею достойную сожаления склонность высказывать то, что думаю. Ну не превосходно ли это выражение? Я, как попугай, собираю способы высказывать всякое. Но если серьезно, буду нем, как могила. Однако ваша привлекательность растет с каждой новой порцией информации, которую вы мне скармливаете. Я обожаю необычных людей! – Его лицо изменилось. – Вы здесь по работе?

Делия была шокирована.

– О боже мой, нет! Я бы никогда не пришла сюда, если бы не знала Иви. Боюсь, мои полицейские дела такие же ветхие, как Роджер, хотя признаю, что детектив никогда не снимает своей шерлок-холмсовской шляпы. Так что, когда слышу что-то интересное, я заношу это в свое мысленное досье. У нас полно старых дел, которые мы никак не можем закрыть.

– Возраст, – изрек Руфус с великой торжественностью, – это самый худший преступник из всех, тем не менее он постоянно уходит от наказания. А! Вот входят Корнблюмы! Бен и Бетти. Она – та, что в норковой шубе до полу, а он – тот, что с бриллиантовым кольцом на мизинце. Бетти – единственная причина, по которой следовало бы запретить кондиционеры: они побуждают ее в августе носить норку в помещении. Это не выглядело бы так скверно, не будь она привержена к двухцветной норке – вылитая сиамская кошка.

– А она держит сиамских кошек? – спросила Делия.

– Двух. Сунь Ятсена и мадам Чан Кайши[22].

– А чем Бен зарабатывает на бриллиантовые кольца?

– Продюсирует театральные постановки и фильмы. Он еще один спонсор. У них раньше был пентхаус на Парк-авеню, – непринужденно сказал Руфус, – но сейчас они живут в Доме Смита; вы его знаете – тот, что запрятан в расщелине Норт-Рок.

Делия выпрямилась.

– Смитов дом, неужели? М-м! Уйма уединенности. Есть ли у мистера Корнблюма какие-нибудь отвратительные секреты?

– Он любит лошадок намного больше сиамских кошек.

– Игрок? Наездник? Приверженец зоофилии?

– Дорогая, вы очаровательны! Лошадки, которых он любит, находятся в заднем ряду кордебалета.

– Я думала, их называют танцовщицами.

– Нет. Танцовщицы умеют танцевать, они стоят в первом ряду.

– Но Холломан не богат танцовщицами.

– Вот и Бетти так думала. Чего она не приняла в расчет, так это того, что в Холломане тысячи красивых девушек в разнообразных школах. Бен посещает занятия по всему: от машинописи до танцев и любительской фотографии.

Очень большая комната начинала казаться переполненной; по помещению рассеялись примерно двадцать человек, погруженных в беседу, уснащенную смехом, остротами, и, Делия была готова поклясться, сплетнями. Все они хорошо знали друг друга, хотя некоторые по прибытии вели себя так, словно значительное время прошло с того момента, как они в последний раз видели окружающие лица.

Верный своему слову, что Делия принадлежит ему, Руфус Ингэм повел ее знакомиться с присутствующими, снабжая информацией с таким простодушным видом, что ни один из гостей, знакомясь с ней, не имел ни малейшего понятия, что Руфус направляет разговор так, чтобы выжать из него максимальные сведения для сержанта полиции.

Из-за своего миниатюрного роста, Делия сомневалась, что сумеет когда-нибудь близко подружиться с Ра Танаисом, но зато была уверена, что это возможно с Руфусом Ингэмом. В случае с Ра пришлось бы постоянно напрягаться, чтобы охватить такого крупного персонажа. Политические карикатуристы иногда рисовали рослого генерала Шарля де Голля с кольцом облаков вокруг шеи, и Ра рождал такое же впечатление у Делии. В то же время Руфус вызывал эмоции, которые кричали о дружбе, старой, как мир; познакомившись с ним, детектив уже не могла представить свою жизнь без него. Будь Хэнк Джонс того же возраста, что и Руфус, он бы встал с ним в один ряд. Как странно, что в пределах одного лишь короткого лета Делии посчастливилось встретить двух столь интересных ей мужчин – ничего подобного не случалось с ее первых дней в Холломане. Подруги были важны и необходимы, но друзей-мужчин удавалось найти куда труднее. Очень счастливая, Делия позволяла знакомить себя с остальными гостями.

Детектива поразила Симонетта Беллини (урожденная Ширли Натт). Главная модель Ра Танаиса для свадебных платьев, она была высокой, худой и двигалась с бесподобной грацией. Ее по-скандинавски светлые цвет волос и тон лица придавали ей ореол девственной невинности, которую не могло нарушить даже открытое в обтяжку платье. Симонетта могла бы носить и мешок из рогожи, решила Делия, и все равно выглядеть как невеста.

– Черт, испорченная вечеринка, – простонала она, когда Руфус отошел, чтобы поохотиться на новую дичь.

– Что, простите? – спросила Делия, озадаченная.

– Явятся противные мозгоправы. Ра говорит, на такие сборища мозгоправы обязательно должны приходить, но они портят все веселье, – сказала Ширл. – Они смотрят на нас, будто на зверей из зоопарка.

– Мозгоправы к этому склонны, – согласилась Делия, насторожившись. – А зачем их непременно надо приглашать?

– Без понятия, – ответила Ширл.

По словам Джесс, Ра и Руфус приглашали психиатров ради их способности служить источником шероховатостей в обществе, а если верить Симонетте/Ширл, они действительно воспринимались как раздражители.

– Ты говоришь, на такие сборища, Ширл, а есть и другие виды сборищ? – спросила Делия.

– О, множество. Но мозгоправы приходят только на такие.

Типичная невеста, подумала Делия: газовая вуаль не только на голове, но и в голове.

И пока Руфус водил детектива от гостя к гостю, она заметила, что антипатия к «мозгоправам» была повсеместной. Настолько повсеместной, что она начала задаваться вопросом, насколько правдивыми были объяснения Джесс. Стали бы два таких любезных мужчины омрачать свою вечеринку ради ментальной стимуляции? Это казалось сомнительным, а значит, Ра и Руфус приглашали психиатров на определенный вид сборищ, чтобы сделать приятное Иви, которая умоляла их об одолжении доставить удовольствие Джесс. Пока что это была обычная вечеринка человек на пятьдесят; напитки и легкие закуски, за которыми далее, очевидно, последует фуршет, но народ все прибывал. Тут имелись и тайны, но они, похоже, были сфокусированы на Иви и Джесс, которые не являлись хозяйками этого дома, как и не оплачивали расходы на вечеринку.

Пока Делия перемещалась в пространстве и выдавала все подходящие к случаю банальности, мысли ее были заняты Иви и Джесс. «Я гораздо чаще вижусь с Джесс, чем с Иви, – думала она, – отчасти это происходит по моему выбору, но отчасти причина в самой Иви: она часто ездит в Нью-Йорк, связана обязательствами с Ра и Руфусом – не только благодаря кровному родству, но и бизнесу, – и живет далеко, на холме. Джесс живет за углом, наши профессии слегка связаны, и график работы позволяет совместные ленчи раз или два в неделю. И хотя Иви не настолько гигантских размеров, чтобы быть отталкивающей для такой карлицы, как я, нет сомнения, что существует невидимая граница. И она столь потрясающе хорошо одета! Забавно, что тетушка Глория Сильвестри не устрашает меня, когда дело касается одежды, в отличие от Иви. В ней есть черта холодной отчужденности. Нет, это неверное слово. Лучше подойдет слово «непроницаемая». Тем не менее мне она чрезвычайно нравится, я имею в виду настоящую Иви, скрывающуюся за тем, что ею не является. Иви знакомо страдание, ей доводилось переносить душевные травмы. Я не чувствую этого в Джесс, чьи травмы, как мне кажется, были связаны с профессиональной сферой: ее пол препятствует продвижению ее способностей. Иви же была травмирована морально, душевно…»

Перед носом Делии щелкнули тонкие пальцы, и раздался смех Руфуса.

– Спуститесь с небес на землю, очаровательная Делия! Я бы хотел познакомить вас с Тодо Сатарой, нашим хореографом.

Перед этим он смеялся над шуткой в компании Роджера Дартмонда и Долорес Кенни, имевшей на сцене не меньший успех; потом те отошли, а Тодо остался. Вероятно, сценическое имя, подумала Делия, поскольку человек не выглядел по-восточному: среднего роста, балетные движения тела, лицом слегка похож на Рудольфа Нуриева – татарин? От его энергии и сексуальности у нее захватило дух, несмотря на то что дни, когда сам он танцевал, явно прошли. Выражение его черных глаз было беспокойным; у детектива возникло впечатление, как от встречи с пантерой, не евшей несколько недель.

– По праву Делия принадлежит Иви и Джесс, – сказал Руфус, собираясь последовать за знаменитыми певцами, – но пока они не приехали, она моя, и я не уверен, что собираюсь ее возвращать.

Какой лакомый кусочек в разговоре бросить Тодо, чтобы сделать ему искусный комплимент?

– Я так восхищаюсь великими танцовщиками! – восторженно выплеснула она. – Самое крохотное их движение – чистая визуальная поэзия.

Он проглотил все это с довольным видом.

– Мы такие, какими создает нас Бог, – вот так просто, – сказал Торо с чистейшим акцентом штата Мэн. – На самом деле вы двигаетесь очень хорошо – решительно и строго, как высокопрофессиональная школьная учительница. – Зловещие глаза удовлетворенно оценивали ее. – Вы очень обманчивы, дорогая. Под оборками вы чрезвычайно подтянутая и, как я подозреваю, проворная. Готов поспорить, вы пробегаете сотню ярдов просто в мгновение ока.

Передав мысленный привет Хэнку Джонсу, она усмехнулась.

– Вы второй человек с рентгеновским видением, которого я встречаю за неделю! Мой лучший результат на ста ярдах действительно был поразительно быстрым, но тогда я тренировалась. О, это далось мне нелегко!

– Я мог бы научить вас некоторым чудесным комедийным хореографическим номерам.

– Спасибо, любезный сэр, я смогу обойтись и без них.

– Жаль, у вас есть сценическое обаяние. Не пытайтесь сказать мне, что проводите часы досуга в скучной серой комнате, в качестве интеллектуального развлечения глядя в телевизор, – я вам не поверю.

– Возможно, вы правы, – сказала она с жеманной напускной скромностью.

У двери, ведущей из холла, возникло какое-то движение; Тодо Сатара напрягся.

– О черт! Фальшивые фанфары, и входят наши лунатики.