Лучшие годы Риты Берсенева Анна

Глава 6

В Москву Рита приехала к вечеру. Полдня выветривала из себя алкоголь, прежде чем выехать из Меченосца.

Утром на соседней даче появился какой-то незнакомый мрачный мужик, Митя попросил у него телефон и вызвал такси. Пока он все это делал, Рита умывалась у рукомойника, прибитого к стене дома, и старалась не смотреть на него. Он тоже почти на нее не смотрел, только заметил, когда она вышла на крыльцо:

– Платье у тебя необычное.

Ну, это немудрено было заметить. Платье Рита купила в маленьком дизайнерском магазинчике в Берлине. На нем была изображена сине-золотая стрекоза. Она вытянулась от горла до колен, а крылья раскинула от правого плеча до левого. На купленных в том же магазинчике туфлях были нарисованы босые ступни. Впрочем, о туфлях Митя ничего не сказал. Внимания не обратил, наверное.

Едва войдя в мамину квартиру, Рита упала на диван и уснула мертвым сном. А потом всю дорогу до Москвы испытывала облегчение оттого, что все это кончилось наконец. И что это вообще было, что на нее нашло?

«Ну, нашло и нашло, – решила она, подъезжая к Кольцевой. – Не так уж много я делаю в жизни глупостей, иногда можно».

Если быть честной, она не то что не много делала в своей жизни глупостей, а не делала их вовсе. История с Салынским навсегда отбила у нее романтическую охоту совершать необдуманные поступки. Во всяком случае такие, последствием которых являются решающие перемены в жизни.

Переспать с забытым одноклассником – этот поступок не относился к числу решающих, поэтому Рита и позволила себе вычеркнуть его из памяти сразу же, как только Москва встала перед нею, как лист перед травой.

Отдохнуть она решила на Менорке. Это выходило дороже, чем на любом из Балеарских островов, не говоря уже о Греции. И конечно, сейчас было совсем не время для дорогого отдыха. Но поскольку никакого финансового улучшения впереди не просматривалось, Рита решила, что откладывать посещение Менорки незачем. Неизвестно, что следующим летом будет. Может, от безденежья вообще в Москве придется отдыхать. В Парке Горького.

Никогда она не видела такого сонного острова! Наверное, бестрепетный покой как раз и являлся частью его дороговизны – так же, как сложенные из камней невысокие изгороди, которыми он расчерчен был весь, и беленые одноэтажные дома, и ярко-синие оконные рамы. Кое-где, впрочем, рамы были охряные, в цвет земли, а кое-где зеленые. Но все дома, построенные у моря, только синими окошками смотрели из кипенной белизны своих стен.

В одном из таких домов Рита и поселилась. Это был отель, но такой маленький, что ей казалось, она живет у родственников. И даже, может, у слишком заботливых родственников: из-за того что тишину здесь соблюдали как-то прямо панически, ее преследовало ощущение, будто она нездорова, причем ощущение это было таким явственным, что с утра ее мутило, а к вечеру начинала болеть голова. И это притом что в дом она уходила только спать, а все остальное время проводила у моря!

Впрочем, остров был такой маленький, что у моря ты находился в любой его части. И даже в столице, в городке Маон, куда Рита отправилась потому, что ее любопытство оказалось все-таки чуть сильнее апатии, – море ощущалось так же явственно, как у мыса Кавалерия, где она жила в своем беленьком отеле.

В Маоне она намеревалась купить для подарков джин, который все очень хвалили за приятный хвойный запах.

Разномастные бутылочки Рита выбрала в фирменном магазине, там джин давали даже пробовать. Но совершенно он ее не впечатлил – только рот обожгло, а легкость в голове не воцарилась, и на сердце не стало веселей.

«Не остров, а сонное царство!» – сердито подумала она, выходя из магазина на улицу.

Длинная белая лестница вела к морю, к порту. Рита шла по этой лестнице вниз, бутылки гремели в полотняной сумке, висящей у нее на плече, солнце било в глаза, и ни капли радости не было в том, что идет она по белому как парус городу, и смотрит на синее драгоценное море, и бриз щекочет ей губы.

Если бы не бриз, то Рита, может, не дошла бы до порта. Голова у нее закружилась где-то посередине лестницы, ее бросило в пот и одновременно зазнобило.

Точно такие ощущения описывала ей однажды приятельница, у которой случилась депрессия. Тогда Рита слушать-то ее слушала, но в глубине души была уверена, что депрессия – выдумка слабых людей, не умеющих держать в руках собственное настроение. Теперь же она с удивлением наблюдала у себя все признаки этой болезни, и ей было стыдно, но не за то, что она скептически относилась к рассказам приятельницы, а за то, что с ней, Ритой Германовой, может происходить подобное.

Чтобы прийти в себя, она выпила полстакана помады – так смешно назывался излюбленный местный коктейль из джина с лимонадом, – попросив лимонада налить побольше. Но и помада не помогла, и тенек, в который она уселась под раскидистым платаном, и даже чудесное зрелище – вереница всадников, скачущих прямо по старинным улицам Маона.

Вообще все кругом плясало, пело, скакало и смеялось. Рита вспомнила, что сегодня на Менорке празднуют день Иоанна Крестителя. Видно, в самое сердце праздника она и попала, оттого тишина здесь наконец нарушена. Но и во всеобщем празднике не было ей ни легко, ни весело.

«Ну и чем эту депрессию теперь лечить?» – испуганно мелькнуло у нее в голове.

При мысли о том, что она больна, что сама не верит в существование болезни, которая ее настигла, что лекарства от этой болезни приблизительны и опасны, Риту снова охватило уныние, от которого, ей казалось, она уже избавилась.

«Вот так во все это и погружаются, – подумала она. – Шаг за шагом, день за днем – в бессмысленность существования. Оглянуться не успеешь, и ничего с этим поделать уже будет нельзя, а там – бульк! – и нет тебя».

Если бы не навыки держать себя в руках, ее, наверное, охватила бы паника. Но навыки были, и немалые, поэтому, превозмогая головокружение, Рита поднялась с лавочки под платаном и двинулась к причалу, где стояли кораблики; на одном из них она приплыла в Маон.

В номере совсем не чувствовалось жары, солнечный свет едва пробивался сквозь жалюзи, простыни были так свежи и прохладны, что Рита плюхнулась на них с облегчением, сбросив всю одежду прямо на пол.

Она лежала, остывая, на этих прохладных простынях, и голова у нее прояснялась, и даже уныние как будто проходило.

«Может, у меня и не депрессия никакая, – с некоторым намеком на бодрость подумала она. – Как нашел морок, так и пройдет, с каждым бывает».

Она приободрилась и собралась уже пойти в ванную, под холодный душ, а потом выбраться на пляж, как раз спадет дневная жара. Но простыни так приятно касались плеч, что вставать совсем не хотелось.

«И не холодные они, и к коже не липнут», – подумала Рита.

А вот это пришло ей в голову совсем некстати. Сразу же вспомнилась ночь с Гриневицким. Это воспоминание само по себе было неловким и стыдным, но мало того, за ним последовали и другие воспоминания, те, которые она считала совсем уже изгладившимися, исчезнувшими, несуществующими и несущественными…

Глава 7

Игорь Салынский появился в Ритиной жизни, когда она уже все про свою жизнь знала. Конечно, про будущую свою жизнь – настоящая была так незамысловата, что знать про нее все и даже сверх того было немудрено.

А будущая ее жизнь была связана с Москвой. Москва сияла Рите ярче, чем звезда Рождества королям-волхвам Мельхиору, Бальтазару и Гаспару. Ей, кстати, нравилось выдумывать и рисовать жизнь этих королей в виде маленьких, примыкающих одна к другой картинок. Она даже сама не понимала, почему именно так она их рисует и какое вообще отношение имеют к ней древние короли, о которых она прочитала в книге «Мифы народов мира». Но это было и неважно – важно было, что рисует она очень хорошо и что это проложит ей путь в Москву. Вот это она и знала про свою жизнь, и очень давно, класса с восьмого, наверное.

Училась Рита легко: у нее был быстрый ум, поэтому она без особенного труда схватывала даже математику, к которой больших способностей не имела. Для успешной учебы и даже, вероятно, для золотой медали этого было достаточно. А то, что не приходилось тратить много времени на школьные предметы, позволяло ей готовиться к экзаменам в Полиграфический институт, который она выбрала для поступления, и готовиться с полной отдачей.

Этим Рита и занималась все лето перед выпускным классом. То, что никуда ей не удалось поехать, очень занятиям поспособствовало: сидя на обрыдлой даче, Рита смотрела на осточертевшие ягодные кусты и фруктовые деревья – каких-нибудь бесполезных берез мама на драгоценных сотках, разумеется, не сажала, – и испещряла рисунками лист за листом, выполняя задания по композиции, данные ей на лето преподавательницей, с которой она занималась в художественной студии. Когда от этого начинало рябить в глазах, шла на реку Меченосец и плавала до одури, потом лежала на песке, глядя на облака до тех пор, пока зрение не приходило в порядок, потом снова плавала и, переполненная бодростью, возвращалась через луг по пыльному проселку в дощатый дачный домик, чтобы засесть за очередную серию рисунков.

После лета, проведенного таким образом, Рита появилась первого сентября на линейке невообразимой красавицей – загорелой, стройной и яркой. Даже волосы, которые всегда были у нее какими-то пегими, выцвели до переливчатого платинового тона, даже глаза, цвет которых она сама затруднялась назвать, выглядели теперь почти что зелеными, как это полагалось бы какой-нибудь загадочной красавице.

Мнимым своим загадочным содержанием Рита, впрочем, одноклассников не интриговала. От сидения на даче она слегка одичала и истосковалась по общению чуть не до вытья, поэтому в первый школьный день только и делала, что смеялась и болтала со всеми подряд.

И оттого не сразу заметила, что в классе появился новенький. А когда заметила, то удивилась лишь одному: что он не бросился ей в глаза сразу, как только она вошла на школьный двор. Весь его облик был таким, что должен был именно броситься в глаза, и именно сразу.

В его облике чувствовалась ирония, вот в чем дело. Не над окружающими, хотя и над ними, может быть, тоже, но в первую очередь над самим собой. Рита не была особенно искушена в людях, но даже она поняла, что это качество – из незаурядных. Только сильный и уверенный в себе человек может относиться к себе иронически, вот что она поняла, когда поближе познакомилась с Игорем Салынским.

Собственно, знакомство в первый же день и произошло. Игорь не стал строить из себя экзотическую птицу, а немедленно перезнакомился со всеми новыми одноклассниками. К Рите, в частности, он подсел на уроке химии.

Химик мыслил нестандартно, поэтому решил устроить великовозрастным детишкам встряску на первом же уроке в виде лабораторной работы. Следовало что-то смешать в колбе и что-то при этом получить, притом довольно красивое, переливающееся разными цветами.

Рита в химии разбиралась слабовато, то есть на грани фола. Добавь химик еще совсем чуть-чуть сложности, она вообще перестала бы что-либо понимать в этом предмете. А Салынский, как выяснилось, понимал в химии очень хорошо, поэтому делать с ним вместе лабораторную оказалось одним удовольствием.

Да и просто сидеть с ним рядом оказалось удовольствием – ее окатывало не холодком, как можно было бы думать, а, наоборот, теплой волной.

Он капнул раствор из колбы на лакмусовую бумажку и сказал:

– Ну вот, сейчас лакмус почувствует, что у нас с тобой получилось.

У нас с тобой!.. От этих слов сердце у Риты забилось чаще. Но она произнесла насмешливо:

– Лакмус почувствует?

– И отреагирует. – Игорь улыбнулся. – Я чувствую твой взгляд и реагирую на него. Лакмус от меня в этом смысле ничем не отличается.

И начиная с этих слов, необычных и интересных, Рита поняла, что Игорь Салынский полностью овладел ее воображением.

А это было очень даже нелегко! Одноклассники не зря считали Риту гордячкой и себе на уме, такой она и была, конечно. Почему судьба велела ей родиться в Меченосце, почему папа, единственный человек, выделявшийся из обыденности, умер, когда она была ребенком, и все ее отрочество прошло в кругу примитивных маминых интересов и забот, и из этого круга вырывалась теперь ее юность, – она не знала. Но что сама она к такому кругу не принадлежит и именно что вырвется из него при первой же возможности, и возможность эту создаст себе сама, – это Рита знала очень давно. Ну и с людьми держалась соответственно, разумеется. Кому охота считать ее гордячкой – на здоровье, не запретишь же. А сама про себя она знала, что достойна лучшей участи уже хотя бы потому, что это понимает.

В этом смысле разница между ней и Игорем была лишь в том, что Рита в Меченосце родилась, а он оказался почти случайно. Здесь жила его бабушка, и раньше он приезжал к ней только на каникулы. Удивительно, что ни разу они с Ритой при этом не встретились; многие ее одноклассники давно его знали. Недавно бабушка перенесла инсульт, и родители отправили Игоря не то чтобы ухаживать за ней – для этого была нанята сиделка, – но при ней жить.

– Все-таки это странно, – заметила Рита, когда Игорь рассказал ей, почему оказался в Меченосце.

Они шли по берегу реки, было тепло, но ветер уже пробовал силу первых осенних порывов, и листья слетали с берез, парили в светлом пространстве над водой.

– Что странно? – не понял он.

– Что ты здесь будешь учиться. Все-таки выпускной класс…

– Многие так делают.

Он пожал плечами.

– Как – так? – не поняла Рита. – Приезжают заканчивать школу в глухую дыру?

– Ну, Меченосец не такая уж дыра, – улыбнулся Игорь. – Жить здесь приятно, и до Москвы всего четыре часа поездом. А школу многие оканчивают экстерном. В последнем классе как раз и переводятся.

– Зачем? – удивилась Рита.

– Экзамены через экстернат проще сдавать, – объяснил Игорь. – И учиться проще. Значит, остается больше времени на подготовку в университет.

Конечно, он собирался поступать в университет – на химфак МГУ.

«То-то с лабораторной разобрался в ноль секунд!» – весело подумала Рита.

Судьба явно свела их вместе неожиданным образом, и это не могло быть случайным.

В тот же первый день, гуляя после школы над Окой, они впервые и поцеловались. Для Риты это было нечто невероятное: кто гордячка, тот и недотрога – ею она и была. То есть романы у нее, конечно, случались, но чтобы целоваться в первый же день, такого не было точно. Да и романов было всего два, и оба закончились именно после первых поцелуев – сразу же, как только закончилась интрига переглядок, и улыбок, и загадочных бессловесных намеков.

А сейчас Игорь протянул руку, чтобы убрать березовый листок, прильнувший к ее щеке от ветра, и провел по ее щеке ладонью, и от этого голова у нее закружилась так, будто она вдохнула не пахнущий рекой осенний воздух, а какой-то особенный дурманящий газ. И то, что, убрав листок с ее щеки, Игорь притянул ее к себе и поцеловал, не показалось ей ни преждевременным, ни странным, а показалось таким естественным, будто иначе и быть не могло.

Он все делал естественно и так легко, что в его присутствии жизнь сама собою принимала стройные формы, и будущее представлялось ясным, как вымытое стекло.

Что Рита собирается стать художницей, Игорю очень понравилось.

– Это лучшее, чем может заниматься человек, – сказал он.

А его слова понравились Рите. И особенно понравилось, что он сказал «человек», а не «женщина». Что рисовать картинки – приемлемое занятие для женщины, слышать ей приходилось не раз, и подобная оценка ее возмущала. Даже то, что мама считала ее выбор пустой блажью, возмущало меньше, чем снисходительность, с которой люди относили художество исключительно к женским занятиям. Как будто не было на свете ни Гойи, ни Пикассо, ни хоть Репина, что ли! И не на Марсе же все эти художники жили, точно в таком же мире, в каком и мы сейчас живем, и никто им, наверное, не советовал заняться чем-нибудь посерьезнее.

Такие мысли посещали Риту едва ли не при любом соприкосновении с действительностью. Но после слов Игоря они вылетели у нее из головы. Какая разница, как относятся к ее жизненным намерениям примитивные люди! Главное, Игорь их одобряет.

Весь ее последний школьный год прошел в вихре любви – просто невероятной любви. Рита назвала бы ее безумной, но ничего безумного в ней не было. Не потому, что ее любовь к Игорю была рациональной, а потому, что была счастливой.

Одно плохо: им было совершенно негде встречаться. Холода наступили как-то слишком быстро, и гулять над рекой стало невозможно. Ритина мама работала в домоуправлении, поэтому забегала домой по сто раз на день; она была мелочно суетлива. А при Игоревой бабушке постоянно находилась сиделка, и хотя дом был частный и Игорь жил на другой его половине, Рита чувствовала себя неловко оттого, что старушка выходила из своей комнаты встречать внука, когда он возвращался из школы, а потом то и дело звала его из-за стены или деликатно стучалась к нему, чтобы расспросить, как у него дела, и всегда при этом говорила, чтобы Игореша звал девочку в зал попить чайку.

Поэтому Рита как манны небесной ждала дня, когда мама наконец уберет все свои яблоки и тыквы и перестанет ездить на дачу. Ну или хотя бы станет ездить не каждый день.

Только в конце октября мама сообщила, что законсервировала дачу на зиму. Это означало, что окна и двери домика забиты досками, будто перед отъездом в эвакуацию. Рита считала такие меры глупостью. Ну боится мама, что зимой дачу обворуют, и в самом деле каждую зиму кого-нибудь из соседей обворовывают, но каким образом этому могут помешать доски, оторвать которые не составляет никакого труда, непонятно.

Раньше Рита не забивала себе голову подобными размышлениями, а в этом году пришлось задуматься. Не может же она так вот прямо сказать Игорю: давай уединимся в дачном домике. А предложить непринужденную прогулку за город… Ага, и он увидит забитую досками дверь – хороша непринужденность!

Неизвестно, какой выход Рита нашла бы из этой ситуации, но искать не пришлось никакого. Через два дня после консервации дачного дома мама вспомнила, что забыла в нем целый мешок картошки.

– Прямо посреди комнаты оставила! – встретила она вернувшуюся из школы Риту. – Вот она, старость! Главное, думаю себе: приедем с тобой на выходных, заберем мешок, потом все и закрою. Думаю, думаю, сама полынь от мышей раскладываю и тут же на крыльцо выхожу и дверь досками заколачиваю! Склероз, – вздохнула она.

Рите стоило больших усилий не завопить от радости, а предложить:

– Ну давай я съезжу.

– Одна не дотащишь, – возразила мама. – А у меня на этой неделе комиссия, подготовку к зиме проверяют. В субботу поедем.

– Да я попрошу кого-нибудь, – пожала плечами Рита. – Или вообще компанией съездим. Костер разведем, картошку испечем.

– Вы там пожар мне не устройте! – забеспокоилась мама. – Осень в этом году вон какая сухая, даром что холода.

– Не устроим, – успокоила ее Рита. – Завтра же и съездим.

– Ну да, поскорей надо, – кивнула мама. – Не то мыши погрызут или заморозки ударят.

Игорь, конечно, не отказался помочь перевезти с дачи мешок картошки. Ему вообще нравилась простая работа, в саду у бабушки он с удовольствием снимал с деревьев яблоки, жег сухие палые ветки и укрывал еловым лапником розы на зиму.

И они поехали назавтра же, холодным октябрьским днем.

Все садовые домики выглядели так, будто их хозяева ожидали зимой вражеского нашествия. Окна были заставлены фанерой и забиты досками, а в крайнем от дороги доме еще и перевиты колючей проволокой. Рите казалось, что Игорь посмеется над такой примитивной предусмотрительностью, но он то ли вообще не обратил на это внимания, то ли виду не подал.

Гвоздодер она привезла с собой – никаких инструментов вне домика мама на даче не оставляла, полагая, что их-то уж точно украдут. Игорь, похоже, видел гвоздодер впервые, но с досками, которыми была забита дверь, справился ловко.

Впрочем, Рите было все равно, как он с ними справился. Она не оценивала его таланты и ничего от него не требовала, кроме того, чтобы он был. Его существования было ей достаточно, все остальное не имело ни малейшего значения.

– Ух ты! – сказал он, когда вошли в дом. – Ну и запах!

Полыни мама не пожалела: веники из нее висели на стенах и даже на лампочке под потолком, из-за чего домик напоминал пещеру колдуньи Гингемы. И запах в самом деле настоялся так, что его невозможно было не почувствовать.

– Это полынь пахнет, – сказала Рита.

– Здорово, – улыбнулся Игорь. – Ее вместо чая пьют, что ли?

– Мышей ею отпугивают.

Мешок с картошкой стоял посередине комнаты как неопровержимое доказательство того, что Рите действительно требовалась помощь. Но Игорь и не подозревал ее в тайных замыслах и ни в каких доказательствах ее искренности не нуждался.

День был пронизан ярким солнцем – последним солнцем осени. Но в дощатом домике было так холодно, что стыли пальцы. И когда Рита с Игорем оказались на диване, то раздеваться не стали. Холод, таким образом, пришелся даже кстати. Рита, во всяком случае, не представляла, как они стали бы раздеваться друг перед другом. Или друг друга надо было бы раздевать? То и другое казалось ей одинаково стыдным.

Но ни в том ни в другом не было необходимости. Они целовались, сидя на холодом диване, и пар, просвеченный узкими солнечными лучами, пробивающимися сквозь щели в забитых досками окнах, вился вокруг их поцелуев.

И то, что они уже не сидят на холодном как лед диване, а легли на него, получилось как-то само собою, очень естественно. Как первый их поцелуй, как все, что делал Игорь.

– Не волнуйся, – шепнул он Рите. – О последствиях я подумал. Все будет хорошо.

Голова у нее кружилась, в глазах блистали пятна, будто она смотрела на расплавленный металл. От всего этого она даже не поняла, о чем он говорит. И когда заметила, что Игорь будто бы возится с чем-то, одновременно целуя ее, то не обратила на это внимания. И что означают его слова «подумал о последствиях», не поняла.

Все, что происходило между ними, оказалось для нее так физиологично, так… Совсем не так, как она ожидала! Да, болезненно все получилось и как-то… ненужно, поэтому ей было не до того, чтобы обращать внимание на подробности.

В общем, она была разочарована. Но даже разочарование было каким-то естественным, а главное, это не было разочарование ни в Игоре, ни в ее любви к нему.

Ну и к тому же она ведь знала, что болезненность и прочее подобное не должно удивлять при первой близости. Никто ей ничего, конечно, не объяснял – в скудном кругу маминой жизни никакой физической близости просто не существовало, другие там были заботы, – но кое-что Рита об этом читала. И в те мгновения, когда Игорь вздрагивал и вскрикивал, обнимая ее чуть не до боли, она успела подумать, что ничего страшного не происходит, потом будет лучше, и успела испугаться – ведь можно забеременеть! – и тут же сообразила наконец, что означала его предварительная возня, и сразу успокоилась.

Покой, охвативший ее, совпал с его поцелуями – легкими, нежными, уже без страсти и, она чувствовала, счастливыми. Рита знала, что Игорь счастлив тем, что между ними произошло, и счастлива была сама.

И они стали ездить на дачу так часто, как только могли. Холодное осеннее солнце сменилось дождями, потом пришли морозы, потом и снег выпал, а им ни до чего не было дела. Игорь привез на дачу обогреватель, и счастье полной, совершенной близости связалось в Ритином сознании с алым свечением раскаленной спирали, и с острым от возрастающего тепла запахом полыни, и даже с холодным кожимитовым диваном.

Вот диван этот дурацкий был холодным всегда, никакое тепло его не брало! Но и это не мешало крепнущему Ритиному счастью. Примерно через месяц дачных встреч неприятная физиология была уже неощутима, и близость стала совершенной, чистой, абсолютно равной всей романтике, которой Рита была переполнена в своей отдельности от окружающей жизни, в своем гордячестве, в своей резкости и в своем ожидании будущего.

О будущем они с Игорем говорили много. Нет, не о свадебных планах: Рита не считала это существенным и разговоров на эту тему не заводила, ну и Игорь не заводил их тоже. Но само собой было понятно, что будущее у них общее. В Москве, в движении вперед, в открытии лучшего, что было в каждом из них и что каждый из них и они вместе могли открыть в мире – огромном, бурном, полном необыкновенного.

Дачные свидания были только для них двоих. Но вся остальная их жизнь была разомкнута и распахнута. Любовь к Игорю пошла Рите в этом смысле на пользу: он был общителен, открыт, доброжелателен, и эта его манера передалась ей. А прежде ей всего этого не хватало.

Она с удивлением поняла, как легко, оказывается, подбирать ключики к людям. Надо всего лишь забыть о всяких ключиках, просто заинтересоваться ими, и люди откроются тебе сами, и даже слишком, может быть, откроются, тебе столько от них и не надо, но и в этом нет ничего страшного, надо просто не позволять людям делать ничего такого, что может тебя разрушить, не позволять им перекраивать твою жизнь на свой лад – и все наладится само собою, и ты даже не заметишь, как легко наладится.

Все это она поняла, всему этому научилась, просто живя в такт с Игорем и немножко, может быть, подражая простоте его общения с окружающими, его неприхотливости, нетребовательности по отношению к ним.