Одна минута и вся жизнь Полянская Алла

3

Все имеет свое начало. Тридцать лет назад в захолустный городишко приехали новобрачные. Они только что поженились, были молоды, счастливы и полны радужных планов – в то время большинство людей надеялось на лучшее. Шел семьдесят шестой год, народ ударно трудился на благо великого государства, и практически никому даже в голову не приходило, что может быть иначе. Те, кого подобные мысли посещали, состояли под неусыпной охраной санитаров или тюремного конвоя.

Но счастливые молодые люди не тяготились незаконными мыслями. Души их были чисты, помыслы – вполне благонадежны, а мир казался им большим и светлым. Они вольны были ехать куда угодно, а осели именно здесь. Им казалось, что это именно то, что нужно, – маленький тихий городок с несколькими огромными предприятиями, тенистыми аллеями и парками, белыми и красными кирпичными домами и вполне приличным ассортиментом магазинов – дефицит тогда еще никого не хватал за горло.

Они оба были выходцами из деревни. Их родители, проработав всю жизнь на колхоз «за так», выпихнули своих чад в город, не желая им своей судьбы. Там они и познакомились и решили пожениться. Все было чудесно, большой город – это неуютно и немного страшновато, а маленький Торинск – в самый раз. Катя и Славик были вполне довольны судьбой. Почему бы и нет? К тому же в городе имелся институт, и они бегали туда вечерами на занятия.

В положенный срок их маленькая семья пополнилась – родилась девочка. Мода на красивые заграничные имена не прошла, никто не думал, как они сочетаются со славянскими фамилиями, а уж тем более – отчествами. Молодые родители хотели назвать свою дочь как-то так… Жанна, Лада, Анжелика. Ну не Людой же или Валей называть такую необыкновенную девочку! Нет, конечно. Девочку назвали Даной. Выбирали наименьшее из зол.

Квартиры своей у них пока не было, завод выделил комнату в общежитии, куда семья и переехала из частного угла. Да что там, квартиру дадут, и очень скоро! Вот только институт закончат – тут уж начальству не отвертеться, положена молодым специалистам отдельная квартира. По советскому закону.

Только время было немного упущено. Самую малость. Квартира все не появлялась, и девочка росла в общаге – длинном кирпичном здании, где длинные коридоры и комнаты с обеих сторон. И две кухни на этаж. И два санузла с четырьмя унитазами в каждом. И душевая в подвале, которую стерва-комендантша запирала в одиннадцать часов. И прочие прелести вроде пьяных соседей за тонкими, почти фанерными стенами, и вечные разборки соседок, и запах мокрого белья, борща и мочи в коридоре. А в конце коридора окно, как надежда на лучшее будущее.

В этом коридоре и росла Дана. Его она вспоминала, как только начала сама себя осознавать. И комнатку в шестнадцать квадратов, которую мама старалась сделать уютной, да только все равно впустую, потому что с одной стороны дядя Дима, Виталькин отец, кроет матом весь свет – опять налакался до синих слоников, а с другой – тетя Люда, Танькина мать, привела очередного «папу», причем кровать скрипит независимо от того, есть Танька в комнате или нет. Дана рано узнала эту сторону жизни, а мать все боялась, что отец тоже станет пить. Но Вячеслав приходил с работы поздно и к компании соседей никогда не примыкал, за что мужики его недолюбливали, но трогать побаивались. У Славки кулаки были пудовые, и хоть он инженер, а вполне свободно мог дать сдачи, все это знали.

А Славику и дела не было до косых соседских взглядов – он лез наверх, хотел «выбиться в люди». Он не мог смотреть, как его девочка бегает вместе с сыном алкаша Димки и дочкой потаскухи Людки. Он не мог вынести, что его жена, беленькая и нежная Катюша, находится на одной кухне с горластой Зинкой-табельщицей из его цеха, толстой и неопрятной бабой, злобной, подлой и сладострастно скандальной. Славик делал карьеру – не партийную, как многие в те времена, а настоящую. У выходца из деревни было какое-то внутреннее неприятие фальши и пустозвонства, которые являлись неотъемлемой частью партийных функционеров. Из Славика он стал Вячеславом Петровичем, инженером и хорошим специалистом, которого ценили и уважали на заводе. А Катюша была при нем. Девочка росла. И скоро им обещали дать квартиру, отдельную, в новом доме.

А Дане не было дела до соседей и социального статуса. Всю свою недолгую жизнь она провела в общежитии и не представляла даже, что можно жить по-другому. Когда она шла по улицам, думала, что все дома – это общежития, что везде живут одинаково. Она играла с Виталькой и Танькой чаще всего в своей комнате, папа был не очень доволен, а мама пекла на всех блины и открывала варенье. Виталька с Танькой ели с удовольствием, но Дана любила блины с мясом. Варенье – эка невидаль! Полно его.

– У тебя хорошая мамка. – Смуглый черноглазый Виталька с завистью смотрел на Дану. – А моя только дерется.

– Я знаю, – Дане немного жаль Витальку, ее-то никто никогда не бил. – Хочешь еще варенья?

– А можно?

– Мама позволяет.

Дана лезет под кровать и достает банку варенья. Когда приходит лето, Дана с мамой едут к бабушке в деревню – тоже ничего жизнь, только Витальки и Таньки нет, зато есть соседская Алена. С ней Дане весело, и речка рядом, а в лесу шелковица. Мама варит много-много варенья – из всего, что есть в саду. А потом оно «приезжает» сюда, под кровать.

– Давай Таньку позовем.

– Да ну ее! – Виталька облизывает ложку. – Когда были у нее шоколадные конфеты третьего дня, так она нам не давала.

– Все равно. Давай оставим ей.

Они с Виталькой устраиваются на диване и смотрят журналы «Вокруг света» и «Крокодил». Осенью они идут учиться, и Дана попросила маму записать ее в одну школу с Виталькой и Танькой. И если можно, то и в один класс. Мама только вздыхала, а отец хмурился.

У них свои секреты. Виталька рассказывал анекдоты и пел нехорошие песни, это секрет, конечно же. Танька рассказывает о том, что делает ее мать с дядьками, которых приводит, и это уж совсем тайна. И во дворе, за сараями, можно найти всякую всячину, только мама не разрешает нести находки домой, а Витальке с Танькой разрешают. А еще мама постоянно смотрит в окно, и Дане нельзя залезть на крышу сарая, а Виталька с Танькой уже там. Собственно, Дана немного боится залезать. Но один-то разочек можно? Нет, нельзя. Мама смотрит в окно.

А еще Дана не любит разговоров о квартире. Их заводит мама. И тогда родители сердятся друг на друга, а Дана боится ссор.

– Ну, пойди к Малыгину, ты же специалист, без тебя в цеху все рухнет! – Мама говорит спокойно, только Дана знает, что это ненадолго.

– Когда будет положено, нам скажут, не забудут!

– Как бы не так! Ты что, слепой? Вон, Митрохины получили, а они на очереди за нами! Ты должен сходить и поговорить с Малыгиным. Попроси его, ведь он хорошо к тебе относится! Сколько можно так жить?

– Катя, ты не понимаешь. По закону нам квартира положена – значит, дадут обязательно.

– Дана постоянно простывает в коридоре.

Папа молчит. Он знает, что дочка все время болеет. Это удар ниже пояса. Мама приберегает свой аргумент на конец разговора, чтобы последнее слово осталось за ней, потому что папа после таких слов хмуро молчит, а Дана чувствует себя виноватой, ей и самой совершенно не нравится болеть.

Гром грянул, когда Дана была уже в третьем классе. Вика Морозова позвала ее на день рождения. Мама принарядила дочь, повязала ей огромный капроновый бант – голубой, под цвет глаз. Дана чувствовала себя сказочной принцессой, когда входила в подъезд. До этого она ни разу не была дома ни у кого из своих одноклассников – кроме тех, кто жил в ее общежитии. А тут…

Первое, что поразило Дану, был подъезд. В нем не сидела вахтерша, просто висели синие почтовые ящики и было три двери, одна деревянная, а две обиты дерматином. И овальные бирки с номерами. Дана поднялась на третий этаж и нажала кнопку звонка.

Наверное, это была обычная квартира. Три комнаты, ванная и кухня. И балкон. Но Дане показалось, что она попала во дворец. Она долго не могла понять, как может быть, что здесь живет только Вика с родителями и братом. Пришло несколько девочек, Викина мама приготовила угощение, а Дана думала только о том, чтобы никто не заметил, что она чувствует.

Это была не зависть, нет. Ну, может, совсем чуть-чуть. Просто ранее Дана ненавидела «квартиру», потому что из-за нее ссорились родители. А теперь она поняла, что мама, наверное, права в своем стремлении. И Дана старательно улыбалась и вежливо отвечала на расспросы Викиной мамы.

Ирина Степановна никогда до этого не обращала внимания на Дану. И она не очень одобрительно отнеслась к затее дочери пригласить к себе одноклассницу из общежития, но Вика так просила, что мама сдалась. И теперь с удивлением смотрела на белокурую девочку с тонким личиком и странными дымчатыми глазами, огромными и задумчивыми. Эти глаза не улыбались, но речь девочки оказалась правильной, она умела вести себя за столом, одета была в красивое платьице, и сердце Ирины Степановны потеплело. Девочка ей понравилась.

– А кем работают твои родители? – Ирина Степановна заинтересованно рассматривает Дану. Что-то есть в этом ребенке, что-то тревожное и странное, но что? Маленькая леди. Но, боже мой, откуда взяться такому? А вот, поди ж ты…

– Папа работает инженером, мама тоже. На заводе.

– Очень хорошо. Ты приходи к Вике, когда захочешь.

– Ладно.

Дане отчаянно хотелось домой, зайти в свою комнатку с салатными стенами, сесть рядом с мамой и рассказать ей. Или нет. Ничего не надо рассказывать. Потому что мама опять расстроится. Лучше пойти гулять с Виталькой и Танюхой, с ними весело, а тут не очень, и Вику она терпеть не может. Но Дана сдерживалась. Ее личико было безмятежным, она улыбалась, а Ирина Степановна неотрывно следила за выражением ее дымчатых глаз.

«Эта девочка добьется многого, – думала она. – Просто настоящее чудо. Кто бы мог подумать!»

В те благословенные времена снобизм был не популярен, но Ирина Степановна была снобкой. Она работала директором книжного магазина и, как говорили, «имела связи», вращаясь в определенном кругу. Но девочка из общежития ей понравилась. К тому же она дочь инженеров…

– Ты любишь читать?

– Папа записал меня в библиотеку.

– Если хочешь, можешь брать книги у нас. – Ирина Степановна благосклонно улыбается. – Только обращайся с ними аккуратно.

Дана пришла домой в странном расположении духа. Она словно нехотя поднялась по лестнице, вот знакомая дверь, за которой стены салатного цвета, кровать родителей и ее раскладное кресло, шкаф и стол, за которым Дана учит уроки. И запах, проникающий из коридора. И знакомые звуки из-за стен.

– Ну, как там было? – Папа внимательно смотрит на Дану. – Понравилось тебе?

– Да.

Дана твердо решила ничего не говорить, чтобы не расстраивать родителей. Ее личико было спокойным. Это трудно, но Дана уже умела скрытничать.

– А у нас новость. – Папа весело смотрит на нее. – Нам выделили квартиру. Новую, в новом доме.

– А Виталька?..

– Его родителям дали в соседнем подъезде, – отец мрачнеет, компанию дочери он недолюбливает. – А Татьяна будет жить на нижнем этаже.

– Ура!

Дана выскакивает в коридор. Танькина мать, тетя Люда, связывает узлы, а Виталька собирает в ящик свои игрушки.

– Виталька, вот это да!

– А, это ты… – Он поднимает голову. У него на пол-лица расплылся синяк.

– Ой, кто тебя так?

– Крат.

– А ты ему?

– Он с Цыбой был.

Крат и Цыба – ребята с четвертого этажа, на два года старше их. Маленький злобный Крат и огромный глуповатый Цыба держат в страхе не только всех ребят в общежитии, но и в окрестностях.

– Идем, поймаем гада.

Дане хочется подраться, потому что она совсем недавно чувствовала себя несчастной и словно второсортной – там, в гостях. И теперь это должно уйти.

– Да, а если они…

– Идем.

Крата они нашли почти сразу. Маленький, рыжеватый и слюнявый, он вызывал у Даны постоянное желание дать ему пинка, что она немедленно и сделала. Крат полетел с лестницы. Они с Виталькой принялись деловито лупить его ногами, и Дана подумала, что ее лаковые туфельки могут испортиться, но дело того стоило.

– Цыба! – завопил поверженный враг. – Цыба-а!

– Заткни пасть! – Виталька боялся Цыбу. – Данка, бежим отсюда!

Но Цыба уже появился. Он идет по коридору, переваливаясь, но все равно видно, что он сильнее их и им не убежать. Однако Дана не боится. Крат поднимается на четвереньки, пытаясь встать, а она наподдает ему ногой под ребра, и он снова падает. Дана ненавидит Крата, потому что тот однажды на ее глазах убил котенка. Она не может видеть, как обижают животных. Из зоопарка ее приводят в слезах, цирк для нее – просто пытка.

– Цыба, дай им!..

– Не-е-е.

Цыба смотрит на Дану. Его маленькие карие глазки на круглом лице умильно следят за ножкой в лаковой туфельке. Эта девочка всегда казалась ему сказочной феей, и у нее такое красивое имя. Она, наверное, отличница, а ее родители совсем не такие, как все здесь.

– Не, я не хочу. – Цыба смотрит на Дану, не отрываясь. – Ладно тебе, ему хватит.

– Это ему за Витальку. – Дана не понимает, чего это грозный Цыба так странно ведет себя. – И еще дадим, пусть только полезет!

– Да не, он больше не будет. – Цыба завороженно смотрит, как Дана поправляет сбившиеся волосы. – У тебя бантик развязался.

– Мама новый завяжет. Пока, Цыба. Мы переезжаем, а вы?

– Ага, и мы тоже.

В это время лежащий на полу Крат пинает Дану в колено, и она падает. Цыба минутку смотрит на своего бывшего соратника, а потом с силой бьет его ногой под дых. Дана сидит на полу, белый гольфик набухает кровью, а Виталька несется вверх по лестнице – за помощью.

Цыба беспомощно садится рядом. Дана прикрыла рану рукой, сквозь тонкие пальчики течет кровь, она прикусила губу, чтобы не плакать. Что скажет мама? Цыба думает о том же. Он встает и оттаскивает лежащего Крата подальше, в туалет.

– Цыба, я умру? – Дане стыдно плакать, и она терпит.

– Не. Зашьют, только это не больно. А вы куда переезжаете? На Третий участок?

– Да.

– И мы. Я тебя найду там, ага?

– Ладно.

Сильные руки отца поднимают Дану с пола, потом мама и тетя Люда причитают над ней, потом… Но это уже неважно.

Что представляет собой Третий участок? Когда-то там была пригородная деревня, ее снесли и настрои-ли одинаковых желтых блочных пятиэтажек. А половина частных домов так и осталась, во многих из них жили цыгане, а то и русские. Русскими называли здесь всех, кто не был цыганом.

Семья Даны переселилась в трехкомнатную квартиру с полом из разноцветных линолеумных квадратиков – голубых и красных. Это был 1986 год. Тогда очень многие переехали на Третий, получив новые квартиры. И старая школа затрещала по швам, перегруженная донельзя.

Дану не перевели в местную школу. Вячеслав Петрович не хотел, чтобы дочь ходила в переполненный класс. Он купил голубой «Москвич» и стал возить ее в школу в центре. В образцово-показательную 13-ю. Там были паркетные полы, чистые классы, строгие правила и высокий уровень преподавания. И не было Витальки и Таньки, без которых Дане стало неинтересно. Впрочем, она ни с кем открыто не враждовала, а с Викой даже немного дружила, но это сути дела не меняло. Дана оказалась чужой в образцовом классе и сама понимала это. Ей было скучно. Ее глаза все чаще смотрели отстраненно и холодно.

И только после занятий начиналась настоящая жизнь. Быстренько сделав уроки, Дана уходила во двор. До девяти она была свободна. Вячеслав Петрович попробовал запретить эту дружбу, но жена вступилась за дочь и стояла насмерть.

– Ты просто чурбан неотесанный! Как ты можешь? Они же с рождения вместе растут, это хорошие дети. Они не виноваты, что у них такие родители.

– Катя, я не хочу, чтобы девочка якшалась с дворовой шпаной. Они научат ее дурному.

– Ты так мало ей доверяешь? – Катерина была в ярости. – Ты не смеешь так говорить! Она сама должна разобраться. Это хорошие ребята, Славик.

– Ну, смотри, Катя.

Дану мало заботили родительские споры по поводу ее друзей. Она уходила во двор, где ее ждал верный Цыба, они шли на «точку» – в небольшую беседку в соседнем садике. Там говорили о жизни, слушали музыку и курили – кто хотел. Виталька устраивался рядом с Даной, и Цыба начинал громко сопеть. А Танька, смуглая и тонкая, двигалась в волнах музыки, как дух танца. И пахло лебедой и полынью. Или горелыми листьями.

Иногда, когда кто-нибудь начинал доставать их, они дрались. Дана только следила, чтобы не получить удар в лицо, но в пылу драки не уступала своим друзьям, и за это у нее появилась кличка – Бешеная Кошка. Ногти Даны, очень твердые и острые, оставляли на лицах врагов глубокие кровоточащие борозды. Скоро их зауважали и стали старательно обходить стороной.

И только Крат не давал покоя их компании. То было время расцвета микрорайонных драк, Крат уже успел схлопотать условный срок за угон мотоцикла, был «в авторитете», и только компания с «точки» плевала на него с высокой горки, и тронуть ее не моги, потому как свои, с Третьего, закон не разрешает трогать своих. А Крат обиду помнил. Он так и не подрос, но его жестокость выросла многократно. Его мать, толстая Зинка, била его смертным боем, и он ненавидел весь свет. И особенно – Дану.

Но не Крат был главным на Третьем. Он с его мелким ростом, слюнявым ртом и истеричной злобностью вызывал у всех отвращение. Делами на Третьем заправлял Валера Соколов, мальчик из приличной семьи партийных работников. Была у него и кличка – Танкер. Кличка уважительная, потому что Танкер сумел поставить дело так, что сам всегда оставался в тени, но его лидерство никто не оспаривал. Никто, кроме Крата.

Дана жила в своем придуманном мире, в который не впускала никого и никогда. Она пребывала словно в нескольких измерениях, и в каждом у нее была своя роль: школа, дом, «точка». Она будто спала и видела сны о будущем. Дане хотелось сделать в жизни что-то необыкновенное… Она и сама не знала, что именно. Она просто хотела жить иначе. Не здесь. И не так. Впрочем, никого это не касалось. Она ждала.

И Крат тоже ждал. Иногда, проходя мимо Даны, он цедил бранные слова, но она даже голову не поворачивала – зачем? Это всего лишь слюнявое ничтожество – Крат. Вот странная фамилия… Плевать на него.

Они возникли перед Даной на остановке. Школа находилась в центре, который подростки называли Варна. А Дана ждала автобус, чтобы ехать на свой Третий. Был день. Они появились рядом с ней – четверо парней в кожаных куртках. Дана не испугалась. Она просто подумала, что скажет мама, если ее сейчас убьют.

– Эта? – Один из них в упор рассматривает Дану.

– Само собой. – Второй усмехается, от него чем-то несет. – Эта.

– Идем, поговорим.

– И не подумаю. – Дана смотрит на парней и улыбается. – Чего мне с вами беседовать?

В тринадцать лет мы кажемся себе бессмертными. Но это не так.

– А придется.

– Чего надо?

– Поговорить.

Дану толкнули, потом ударили чем-то по голове. Она упала, успев сильно поцарапать лицо одного из нападавших. Ее стали бить ногами. Прохожие шли мимо, стыдливо отворачиваясь. Дана опоздала родиться. В девяностом году такие мелочи, как избиение, уже никого не интересовали.

Цыба появился ниоткуда. Вадик Цыбин не отличался особым интеллектом, у него напрочь отсутствовало воображение, зато он был чрезвычайно силен. Дана стала, пожалуй, самым ярким впечатлением в его жизни. Ему шел шестнадцатый год, в компании ребят говорили разное о девчонках, но он не смел даже подумать такое – о Дане. Он просто служил ей. Он, пожалуй, и сам не знал, что чувствует. Есть люди, которые рождаются слепоглухонемыми и познают мир на ощупь, – Вадик Цыбин родился таким вот немного увечным. Его маленькие карие глаза смотрели на мир словно в оптический прицел.

В тот день Цыба едва не опоздал. Дело в том, что Кис, парень из группы Крата, рассказал ему, что Крат выиграл в карты на желание – и «заказал» Дану парням с Варны, и сегодня они должны ее убить – в уплату карточного долга.

Цыба ворвался на остановку, как смерч, несущий разрушение. Его мотоцикл свалился на бок, а нападающие оставили Дану и попробовали наброситься на Цыбу, но напрасно. Разве можно остановить разъяренного носорога? Только выстрелом из пушки. Но пушки у ребят не было.

– Ты как? – Цыба присел около Даны. – Ничего?

– Ничего, нормально.

– Тогда поехали.

Дома Дана торопливо привела в порядок одежду. На лице синяков не осталось, парни вряд ли всерьез собирались убить ее, но Дана взбесилась. Что-то темное и грязное, чего она всегда избегала, догнало ее, ворвалось в ее мир и разрушило его. Дана поняла, что, пока она здесь, она уязвима. Вот если бы стать кем-то, кого пальцем тронуть боятся! На это надо много денег, а их нет и, наверное, пока не будет. Крат. Вот кто должен заплатить за то, что она сегодня чувствовала себя несчастной. Она ненавидела ощущение ущербности, а еще здорово болел бок. Крат должен заплатить за все.

– Его надо убить, – Виталька сжимает жилистый кулак. – И мы его убьем.

– А потом в тюрьму? – Цыба полон здорового оптимизма. – Нам-то ничего, а как Данка с Танюхой?

– Танюхе тоже ничего. А Данке – нет, нельзя.

– Это почему еще? – Дана вскинулась, бок заныл. – Я что, хуже вас?

– Не. – Цыба улыбнулся. – Лучше. Но тебя там точно убьют.

Они принимали Дану такой, какой она была. Они росли вместе и воспринимали чудачества подружки как нечто само собой разумеющееся. Они терпели ее уходы в себя, ее вечное бдение над книжками – даже на «точке» Дана что-то читала. Они понимали ее стремление держаться «в рамках», потому что бывали в ее доме и видели, что там не так, как у них. Дядя Слава не напивался, тетя Катя не дралась и не водила мужиков. Они признавали за Даной право жить так, как она хочет, но относились к ней немного снисходительно, как к младшей. Потому что к девяти Дана торопилась домой, а они провожали ее и уходили в ночь. Дана знала, что они там делают, но она тоже признавала за друзьями право жить по-своему, понимая, что у них просто так сложилось.

Виталька был своим среди цыган, наверное, сыграла роль его внешность. Смуглый и черноглазый, он все же отличался от цыган тонкими чертами лица и оттенком кожи. Но это не мешало ему толкать в районе наркотики, потому что его отца к тому времени выгнали с работы за пьянки, мать выбилась из сил и постоянно болела, а Виталька был самолюбивым и мечтал «выбраться». Он хотел, чтобы у него когда-нибудь появился хороший дом, много денег, и тогда он осмелится сказать Данке, как он к ней относится.

Таня любила потусоваться. Ей было все равно, где и с кем, лишь бы не идти домой, потому что там кто-нибудь из мамашиных мужиков станет приставать – Таня росла необыкновенно красивой. Красота ее была броской, скороспелой, такая рано начинает радовать глаз: черные как смоль волосы, удлиненные карие глаза, полные губы и точеная шея. И на бледном лбу – разлет бровей. Таня жила в ритме танца. Она ходила вместе с Виталькой, он давал ей иногда деньги и шмотки. А иногда они спали вместе, и Таня радовалась этому – лучше с Виталькой, чем с кем попало. Таня знала, что он думает только о Дане, но ей и в голову не приходило ревновать. Данка – это Данка. Немного не от мира сего, но зато нос не задирает, и вообще. Таня любила ее, глядя на нее немного свысока – Данка еще маленькая, она не знает многого, несмотря на уйму прочитанных умных книжек, от одного взгляда на которые Таню одолевает зевота. И не надо Данке этого знать, каждому свое.

– Мы убьем Крата, и никто на нас не подумает, а Данка с нами не пойдет. – Виталька хитро улыбается.

– Еще чего! Конечно, пойду, иначе не стоит его и убивать.

– Стоит. Он злобится на тебя – и за Цыбу, и за ту историю, помнишь? – Виталька садится на лавку. – Он не оставит тебя в покое. А потом и тех хануриков с Варны переловим. Или объединимся с Автобаном и Кубой и вломим им всем.

– Я все равно пойду с вами.

– О, Данка уперлась. – Таня смеется. – Давай, Виталька, поспорь с ней. Не хочешь? Все равно не переспоришь, сам знаешь. Данка уперлась. Как мы его убьем?

– Трубой по башке – и все дела.

– Цыба, ты у нас гений. – Виталька усмехается. – Это чересчур просто. Менты – тоже не дураки, слухи уже ходят, все знают, что было с Данкой. Нет, так не годится. А сделаем мы вот что…

4

На это место они часто приходили вчетвером. Если пройти мимо музея, мимо каменных надгробий и прочих древностей, спуститься с холма вниз, то можно попасть сюда. Здесь большие камни подступают к самой воде, берег относительно пологий, а вода прозрачная. Это место на Острове тогда принадлежало им. Здесь по-прежнему пахнет мокрым песком. И камни все такие же теплые, нагретые солнцем. Дана сидит на камне, закрыв глаза. Где-то далеко стоят три мраморных ангела. Кошкины глаза золотятся на донышке ее зрачков.

– Привет, Данка.

Она поворачивает голову. Красивый парень с бронзовым лицом и медальным профилем. Прямые черные волосы зачесаны назад и собраны в небольшой пучок, черные глаза смотрят знакомо. Это из сна о счастье.

– Не узнаешь меня?

Он изменился, но Дана все равно узнает его. Она узнала бы его всегда. Когда они виделись в последний раз, он выглядел подростком, а теперь у него широкие мускулистые плечи и сильные руки, но это ничего не меняет. Она узнала бы его и через сто лет.

– Как ты нашел меня?

– Стучите – и отворится вам, ищите – и обретете. Я рад тебя видеть.

– Да?

– Прости, я совсем не то хотел сказать. Я знаю о твоем горе. Твоя мама позвонила мне.

«Все такой же неловкий. Ну, хоть что-то осталось от тебя прежнего».

– Мы очень давно не виделись, я… я очень скучал. Дана, мне жаль. Эй, ты что? Что с тобой такое, малышка?

– Я в порядке, – нужно учиться жить мертвой, – я тоже рада тебя видеть. Что ты сейчас делаешь?

– У меня есть ночной клуб и ресторан. Мы на пару с Цыбой делаем свой бизнес, и дела идут неплохо.

«Ах, да. Ты же сидел в тюрьме, я помню. Что ж, значит, все вышло так, как задумывалось».

– Ты, наверное, помнишь. Я вытащил козырную карту. Теперь плачу налоги, отстегиваю «крыше» и живу спокойно. Три года, детка, три паршивых года. Но я не жалею. Другого пути у меня не было.

– Я знаю.

– Данка, ты пугаешь меня. Идем, повезу тебя обедать.

– Ты быстро нашел меня.

– Твоя мама беспокоится, и я вижу, что не зря. У тебя хорошая мать, Данка. Помнишь блины с вареньем?

– Помню.

«Мама всегда жалела и любила их всех, а его – особенно».

– Поедем, Дана. Я обещал ей, что не оставлю тебя одну.

– Я не хочу усложнять твою жизнь. Ты очень занят, а я… Я сама о себе позабочусь.

– Ты говоришь глупости, а выглядишь просто ужасно. Поехали.

Они вдвоем поднимаются по тропе. Дана идет впереди, Виталий – следом. Он давно научился владеть своим лицом, но когда он спустился к берегу и увидел одинокую фигурку на камне, в его груди словно атомная бомба разорвалась. Острая жалость пронзила его сердце – столько было безысходной тоски в опущенной светловолосой головке, в поникших хрупких плечах. Он не видел ее много лет, думал, что забыл ее, но стоило ему увидеть эти большие дымчатые глаза, нежное лицо, стоило поймать ее взгляд – и Виталий понял, что любовь всегда была с ним. Как забрасывают мокрым песком пламя, так он забрасывал ее будничными делами, глушил многочисленными связями, но все зря. В ту минуту он понял, что любит Дану так же, а может, еще сильнее.

И теперь она совсем рядом, только протяни руку – и можно ощутить в ладони ее прозрачные пальчики… Но она идет вперед, далекая и безучастная. Виталий чувствует: с ней творится что-то страшное, он может потерять ее – уже навсегда, но она идет вперед и молчит. В глазах ее отражается небо, но жизни в них нет. Это не та девушка, которую он любил. Но он любит ее и такую, новую – еще сильнее.

Их ждет большая темно-синяя машина, возле которой стоят два огромных парня.

– Это Эдик и Егор. Данка, осторожно, головой не ударься.

Виталька, старый друг и соратник. Длинный коридор, пропахший борщом и мокрыми простынями, запах горелых листьев и полыни на «точке», кровавые драки и клятва вендетты. И плюгавое тело слюнявого садиста на рельсах. Убив его, они избавили мир от будущего убийцы.

«Я вполне могу терпеть его рядом. При нем мне не надо притворяться живой».

– Помнишь, тебе никогда не нравились черные машины? Ты говорила, что они напоминают катафалк. Вот я и купил темно-синюю. Нравится?

– Когда ты узнал?

– О твоей… о твоем горе? В тот же день. Твоя мама, мы общались. Господи, мне так жаль! Малыш, ты не в себе. Нельзя так. У тебя есть Лека. Кстати, чудесный парень. Я подарил ему пони, ты видела?

– Нет. Я прилетела вчера вечером.

«Как будто, если теряешь один палец, а остальные остаются, рана меньше болит. Моя малышка, принцесса в атласном платьице, пахнущая птенчиком…»

Яркая вывеска. Ресторан «Дана».

– Виталик?!

– Да, малыш. Ты помнишь?..

Она помнит. Горячие губы Витальки, его умелые и нежные ласки. Их ночь. Но это в прошлом. Где-то далеко.

– Я ничего такого не имею в виду. – Он с болью вглядывается в лицо Даны. – Просто я всегда помню. Потому что ты – самое лучшее, что было в моей жизни. Я понимаю, глупо говорить сейчас об этом, но я помню. И я очень дорожу этой памятью…

– Не надо, Виталик.

«Все в прошлом. Я сама в прошлом. Я умерла».

Таня почти не изменилась. С годами ее красота стала более яркой, зрелой. Дана рядом с ней выглядит смертельно больной. Таня обнимает подругу, чувствуя, как слезы текут по щекам.

– Данка! Я так соскучилась!

«Я, может быть, тоже».

– Идем в кабинет, нам туда подадут еду. Томатный сок, ты его еще любишь? Ты его литрами когда-то уничтожала.

– Да.

– Ну, вот, сейчас придет Виталька, нам накроют стол. Вадик в отъезде, завтра явится.

– Да.

– Данка, это все ужасно! Как же так? Вадим вернулся с похорон прямо больной. Дана, я поверить не могу!

– Да.

– Прости, я не должна… Вот, садись сюда, здесь удобно.