Царская сабля Прозоров Александр
– Боярский сын Леонтьев, княже. Под твою руку исполчался, крест целовал живота за тебя не жалеть. Не гони, княже, Христом-богом прошу. Двумя ярусами выше бойница есть удобная. Аккурат для меня.
– В такой просьбе отказать не могу… – Князь поднес руку к лицу, оторвал, посмотрел на окровавленные пальцы и ругнулся: – Опять течет. Никак не остановить. – Воротынский развернулся и шагнул к боярину, с которым недавно беседовал: – Ну что, друже? Обнимемся напоследок? Ногайцы, мыслю, дух перевели, скоро снова полезут. Уходи, пока тихо.
– Да как язык у тебя повернулся, княже?! – отстранился боярин. – Род Басмановых издавна в битву первым идет, да последним отступает! Не бывать такому, чтобы я от соратников своих в теплую постель убегал! Покуда ты здесь, то и я ни на шаг не сдвинусь.
– Так ты жив, боярин? – даже привстал со своего места Басарга, вглядываясь в воина, лицо которого в сумраке второго яруса различалось с трудом. – Твоя же сотня вся полегла, когда ногайцев у пролома топтала!
– Не откована еще та сабля, чтобы голову Андрея Басманова от тела отсечь! – рассмеялся воин. – Моя шея любой стали крепче!
На вид ему было лет сорок, но голос звучал молодо, да и лицо еще не тронули морщины. Темная курчавая бородка, подстриженная ровным полукругом, длинный тонкий нос, узкие скулы. Боярин был так же вычурно красив, как и его узорчатый с позолотой доспех.
– Дай Бог тебе долгих лет, боярин. Сотня твоя меня ныне от верной смерти спасла. Низкий тебе за то поклон от боярского сына Басарги.
– Все мы братья во Христе, служивый. Одной земле, одному Богу, одному государю служим. Посему завсегда помогать друг другу должны, – кивнул Андрей Басманов и махнул холопам рукой: – Тишка, Ухтарь, отнесите боярского сына, куда просит, усадите удобно и стрел доставьте, дабы нужды в них у витязя не имелось.
Парни подхватили раненого под плечи, поддержали снизу, быстро поднялись наверх, опустили возле облюбованного окна, убежали, вскоре вернулись с пустым бочонком из-под зелья, роняющим мелкую пороховую крошку, усадили, свалили возле ног несколько запыленных от времени связок. На этот раз стрелы были с гранеными наконечниками, удобными для пробития брони. Но почти все – тронутые ржавчиной. Видать, долго дожидались часа, когда понадобятся, не один десяток лет.
На город тем временем опускалась тьма. Молитвами монахов Богоявленского монастыря насланные басурманскими чародеями дожди остановить удалось[9], но небо оставалось пасмурным, не пропуская к земле ни лунного сияния, ни света звезд. Казань освещалась лишь огнями пожаров: пламенем горящей возле пролома стены и нескольких домов, возле которых полдня шла тяжелая битва.
Загоревшиеся во время битвы дома ногайцы потушили довольно быстро, но вот к стене защитники Арской башни их не подпустили. И Басарга, и бояре, что сидели на верхней площадке, отогнали непрошеных пожарных стрелами, двоих убив, а еще нескольких ранив.
В ответ басурмане попытались захватить занятое русскими укрепление, но два пушечных залпа окатанной речной галькой[10] и посыпавшиеся на голову стрелы заставили их отойти. В ночной темноте ногайцам оказалось не так-то просто угадать, где засели враги и сколько их собралось, – а вот бить из бойниц по толпе, подсвеченной пожаром, было безопасно и удобно.
Всю ночь на отбитых улицах стучали топоры. К рассвету стало видно, что казанцы, разобрав ближние строения, поставили перед проломом новую стену из срубов в три человеческих роста высотой и теперь торопливо наполняли их землей. Басарга для пробы пустил в строителей несколько стрел, но из-за дальности не попал. Однако горожане после этого стали заслоняться щитами.
Незадолго до полудня, пробравшись невидимыми сверху лазами, басурмане внезапно ринулись на Арскую башню изрядной толпой, стараясь держаться по сторонам от двери. Стрельцы отважно дождались момента, пока враги подойдут вплотную, и начали палить из пушек, лишь когда басурмане полезли внутрь. Ногайцы, презрев смерть, кидались прямо под каменный жребий, сносящий головы и ломающий ребра даже под самыми прочными доспехами, устилали подступы десятками тел – тюфяков же внизу оказалось всего три, и басурмане опять ворвались внутрь.
Бояре и стрельцы побежали с верхнего яруса вниз, а прикованный к своему месту Басарга мог только слышать шум сечи да пускать стрелы в бегущих на подмогу нехристей. В него тоже стреляли, но пока Бог миловал: два наконечника безопасно скользнули по пластинам юшмана, а один рассек ухо – да так быстро, что воин даже боли не ощутил. Почувствовал лишь, как потекла кровь за шиворот.
Спасла русское воинство осадная башня, наконец-то поставленная розмыслами в правильном месте. Ее десять пушек внезапно загрохотали через стену, крупным стальным дробом расчищая подступы к двери. Ногайцы схлынули, укрываясь от смертоносного огня, отпрянули вдоль улиц, а вскоре стих и шум боя внизу. Башню удалось отстоять.
Басарга с облегчением уронил вниз натруженную руку, уперся лбом в холодное бревно, отдыхая, и даже задремал, когда его плеча коснулась тяжелая ладонь:
– Жив ли ты, боярский сын Басарга Леонтьев?
– Прости, княже, – вскинулся молодой воин и сгоряча даже попытался встать. – Прикорнул…
– Не тебе каяться, служивый, – остановил его Воротынский. Вид воеводы был страшен: лицо трескалось кровяной коркой, борода и усы топорщились жесткими кореньями. – Воды приносили тебе? Еды давали?
– Нет, – покачал головой Басарга. – Холопы и родичи еще вчера в сече потерялись.
– Лука, проследи, – обернулся князь на сопровождающего его могучего воина, снаряженного так же хорошо, как сам воевода.
– Сделаю, княже, – заверил хозяина слуга.
И действительно, где-то через час уже другой, молодой холоп принес боярскому сыну бурдюк воды и изрядный шмат солонины. Слуга дождался, пока Басарга напьется, забрал бурдюк, а солонину оставил.
Снаружи несколько раз оглушительно жахнули пушки, башня вздрогнула.
Воин наклонился к окну: оказалось, что ногайцы затащили на свою стену пару тюфяков и начали палить по захваченному русскими укреплению. Им тотчас ответила осадная башня, пытаясь сбить со стены османских пушкарей. Однако дроб не желал попадать в цель, врезаясь в землю то ниже стены, то в стороне от тяжелых медных стволов.
Третьим залпом басурмане чуть не сразили Басаргу, попав в стену аккурат напротив него, – но дубовое бревно выдержало удар, лишь немного вспучившись с внутренней стороны цветком из белой щепы. В ответ боярский сын выпустил несколько стрел, но тоже никого не задел.
Под грохот обстрела ногайцы попытались сделать еще вылазку, пробравшись к башне вдоль самых стен, – там, куда не попадали русские пушкари. Вроде бы они даже застигли защитников врасплох, – судя по лязгу железа, внизу завязалась сеча. Однако вскоре тюфяки дважды жахнули тройным залпом, и сеча захлебнулась.
До темноты басурмане предприняли еще две попытки отбить Арскую башню, но под огнем осадной башни и стрелами подвести достаточно воинов к двери так и не смогли.
Второй день выдался для защитников уже не таким напряженным. Османские пушкари продолжали упрямо долбить укрепление ядрами, часто попадая в узости между бревнами. При этом каменные шарики пробивали стены насквозь и разили всех, кто находится внутри на пути их полета. Одно из таких ядер чиркнуло боярского сына почти по самой спине – однако к этому времени нога Басарги разболелась так, что молодой воин уже сам начал желать себе смерти. Бедро горело, словно его варили в кипятке, и внутри постоянно взрывались пузыри, распирая мясо, буквально разрывая его в клочья. Хотя по виду нога оставалась прежней и даже не особо распухла.
К вечеру боярскому сыну стало так плохо, что он уже не мог сдерживать стонов. Поднявшийся к молодому воину Лука осмотрел рану, напоил Леонтьева отваром каких-то трав, от которых Басарга впал в сонное беспамятство, что-то порезал, что-то посыпал, поменял повязку и, уже уходя, сказал помогавшему холопу самые страшные слова, которые может услышать увечный воин:
– Антонов огонь…
К рассвету Басарга метался от жара, плохо понимал, что происходит вокруг, и, как мог, молил сидящих рядом ратников позвать к нему князя.
Воротынский внял просьбам, пришел, опустился рядом на колено, снял шлем, перекрестился:
– Сказывай, раб божий Басарга, чего желаешь? Что смогу, сделаю.
– Сабля… – пересохшими губами прошептал боярский сын. – Сабля государева… Царь Иоанн сам вручил, дабы долг я свой исполнил… Вернуть надобно, княже… Прошу…
– Да, я вижу, – кивнул Михайло Воротынский. – Богатый меч.
– Передай… Передай государю… Не посрамил я царской сабли… Передай…
– Не беспокойся, боярский сын Леонтьев, – кивнул князь, принимая оружие. – Передам в точности. И про подвиг твой передам, и имени твоего не забуду.
Солнце тем временем медленно поднималось к небу, и, когда лучи его щедро залили теплом улицы Казани, город содрогнулся от сильнейших взрывов, прорвавших крепостные стены сразу в двух местах. Царские войска, успевшие к этому времени причаститься и собраться в полки, дружно ринулись в проломы, сметая ногайцев со своего пути. Битва завязалась на улицах и площадях, в домах и дворах. Арская башня больше никого не интересовала, и ее израненные защитники смогли спокойно покинуть свое укрепление, унося на плечах тех, кто более не мог передвигаться сам.
По приказу князя Воротынского боярского сына Басаргу Леонтьева служивые отнесли к царскому шатру, неподалеку от которого стояла палатка, натянутая монахами Кирилло-Белозерского монастыря. Святые отцы приняли мечущегося в беспамятстве больного и забрали под расшитый крестами белый парусиновый полог…
Молчальники
Проснулся Басарга от острой боли. Его бедро, казалось, грызли изнутри мыши – много-много маленьких мышат, скребущих мелкими зубками края раны на всю ее глубину. И это было хорошо. Боярский сын Леонтьев залечивал уже не первую рану и знал, что, когда боль такая, скребущая, а не обжигающая или рвущая, значит, дело идет на поправку.
Вот только легче от этого осознания ему не становилось.
Воин застонал, попытался лечь удобнее, открыл глаза. Возле самого лица полоскалась белая парусина, и, если не считать далеких голосов, вокруг царила невероятная, непостижимая тишина: ни грохота разрывов, ни лязга железа, ни криков работающих на турах ратников.
Басарга попытался встать, но боль в ноге заставила его со стоном упасть обратно на кошму. Леонтьев скривился, приподнялся на локте, взглянул на ногу. Пояс с оружием был снят и положен рядом, царская сабля осталась наполовину торчать из ножен. На правой ноге штанина отрезана полностью, оба сапога сняты, рана замотана белой тряпицей с утолщением над тем местом, куда вошла стрела. Видать, мха туда набили от души. А так – вся конечность до ступни выглядела светлой, даже чуть розоватой.
Это означало, что антонов огонь ушел.
На шум приблизился монах с кувшином, присел рядом, поднес край сосуда к губам. Раненый воин ощутил знакомый запах киселя. Помогая себе и святому отцу, Басарга прихватил свободной рукой глиняное донышко и стал жадно пить густой, вкусный и сытный напиток. Когда в живот больше уже не лезло, утер губы:
– Благодарствую, отче… Не скажешь, почему так тихо ныне?
Монах кивнул.
– Так чего там происходит? Взяли Казань-то али о замирении сговорились?
Монах кивнул снова.
– Ты чего, – не понял Басарга, – молчальник?[11]
Святой отец кивнул в третий раз.
– А-а, тогда понятно… Так взяли город-то?
Четвертый кивок успокоил боярского сына. Басарга устало зевнул, спросил:
– Скажи, почто меня сюда принесли, а не в отчую палатку? У меня отец опытен, раны закрывает и заговаривает хорошо, все соседи и знакомые к нему за лечением завсегда ходят.
Монах укоризненно покачал головой и перекрестил раненого. Басарга зевнул еще сильнее, и дремота снова закрыла его глаза. Видимо, в свой сытный кисель святые отцы добавляли еще и сонное зелье.
Однако сильная боль мешала боярскому сыну окончательно провалиться в беспамятство – он то засыпал, то возвращался к реальности, после чего снова засыпал. В одно из таких пробуждений Басарга ощутил, что на лице его лежит какая-то ткань, услышал мерную молитву – и рана наконец-то перестала его донимать…
К новому пробуждению боль в ноге сменилась нестерпимым зудом. Это было тоже неприятно, но, по крайней мере, позволяло не просто подняться, но и уверенно ступать на конечность. Подхватив оружие и торопливо выбравшись из палатки, ратник сбегал до нужника, после чего ощутил себя почти совершенно здоровым и даже счастливым.
Над Казанью сияло яркое солнце, окончательно высушившее окрестные земли, и от ног стрельцов, с мешками идущих от города к себе в лагерь, даже поднималась легкая серая пыль. Большая часть крепостных стен уцелела, хотя местами и тлела, но теперь с них никто не пускал стрелы и не палил из пушек. На склоне вала грелось множество бедно одетых людей: светлые длинные рубахи, темные шаровары. Их были сотни, если не тысячи. Уцелев в ужасах войны и штурма, они наслаждались миром и покоем. Из самого города к небу поднимались дымы – но их было не так уж и много. Как при не очень большом деревенском пожаре.
Совсем близкий царский шатер был тих и безлюден, – видать, государь со свитой тоже въехал в поверженную твердыню. Тихой оставалась и увенчанная черным крестом палатка.
Осенив себя знамением, Басарга отвесил распятию низкий поклон, вошел обратно под навес, высматривая свои сапоги. Однако на полу, застеленном кошмами в несколько слоев, никакой обуви не лежало. Зато у дальней стены возвышался массивный крест, под которым на красном ковре стоял большой деревянный сундук. Углы были обиты толстыми железными уголками, покрытыми позолотой, скважина на передней стенке выдавала наличие внутреннего замка, а сами стенки украшали святые образа и иконы, нанесенные эмалью, и витиеватая разноцветная роспись. Судя по всему, внутри ларца хранилось что-то очень и очень ценное.
Басарга опустился на колени, перекрестился на смотрящие с сундука иконы, благодаря Господа за счастливое исцеление, дал обет внести в монастырь, во славу Божию, крупный вклад. А когда закончил и собрался уходить, увидел двух замерших возле входного полога суровых монахов.
– И вам моя благодарность, братья, – поклонился им в пояс боярский сын. – Век Бога за вас молить буду. И еще спросить хочу: вы не знаете, куда сапоги мои подевались?
Монахи переглянулись, но ничего не ответили и с места не сошли.
– Вы чего тут, все молчальники? – догадался Басарга. – Кто же тогда молебен надо мной читал, когда я в дремоте мучился? Хотя ладно. Живот дороже сапог. Пусть у вас остаются, коли надобны. Ныне сапог бесхозных окрест Казани наверняка в избытке. Я себе другие найду.
Он прошел между монахами и, прихрамывая, отправился к лагерю Воротынского ополчения. Миновав полпути, ощутил на спине пристальный взгляд, оглянулся. Один из монахов в некотором удалении следовал за ним. Боярский сын приостановился было, но тут же двинулся дальше. Спрашивать у молчальника, чего тому надобно, все равно бесполезно.
Лагерь воротынской дружины тоже был на удивление пуст. Здесь находилось не больше десятка холопов, хлопочущих возле юрт и шатров, да редкие стоны подсказывали, что за парусиновыми и войлочными стенами находится немало раненых.
Добредя до своей палатки, Басарга откинул полог и в недоумении остановился, удивившись обилию тюков, узлов и свертков, сваленных внутри и занимающих почти все место под навесами. Даже на месте очага стояли, упираясь в крышу возле опорного столба, несколько туго скрученных ковров.
– Никак ты жив, барчук? – Голос от дальней стены заставил его вздрогнуть, протиснуться дальше. Там, на кошме возле самой стены, лежал молодой холоп: на лице у него запеклась коричневая кровяная корка, а к животу был примотан большой кусок рогожи, закрывающей наложенную на рану ткань. – То-то радость батюшке! Он ужо отпевать тебя собрался. Столько дней ни одной весточки… Как в сечу ушел, так и сгинул.
– Сливян? – не сразу узнал слугу боярский сын. – Ты? Что с тобою? Никак посекли?
– Есть маненько, барчук. – Приподнявшийся было холоп упал обратно на толстую войлочную подстилку.
– Сильно?
– В брюхо сулица[12] влетела, – поморщился Сливян.
– Плохо… – посерьезнел Басарга.
– Не, барчук, обошлось, – тихо пробормотал холоп. – Боярин сказывал, коли насмерть в живот ранят, то за полдня помираешь. А коли до вечера уцелел, так выкарабкаешься, обойдется. За пару недель отлежишься. Вот Коляну Рыжему и Свистуну – тем света уже не видать. Стрелами посекли, когда первым приступом надвигались. Да Дударя бревном зашибло. Вчерась рядом тут бодрый лежал, ан утром не проснулся. Преставился раб божий. Брата твоего Степана ногайцы саблей в плечо достали. Но неглубоко. Поутру подвязал руку-то да в город пошел. Государь сказывал, ему в Казани, окромя пушек да самого города, ничего не надобно. Ныне там веселье. Рабов русских, сказывают, мы освободили несчитано. Они ныне все схроны да тайники хозяйские ратникам указывают, за муки свои мстят.
– Да, – согласно кивнул Басарга. – Теперича на земле русской во всех краях праздник будет, когда невольники басурманские под отчий кров возвернутся… Ты не знаешь, где сапоги мои красивые упрятаны? Походные, вишь, стянули, пока в беспамятстве лежал.
– Ныне не найдешь, барчук, – едва заметно покачал головой холоп. – Вон как все добычей завалено. Коли не побрезгуешь, мои надеть можешь. У меня нога вроде как побольше будет. Коли с двумя портянками, то сядут удобно. Мне они ныне без надобности. До ветру и босым доковыляю.
Боярский сын заколебался. Пользоваться обносками слуги ему отнюдь не улыбалось. Однако и босым в осеннюю пору много не набегаешь. Войти же в побежденный город молодому воину страсть как хотелось! Не для того он живота своего не жалел, через пролом на копья ходил, в Арской башне под ядрами сидел, чтобы теперь, когда все позади, в стороне остаться.
– Ладно, давай! – согласился Басарга и присел возле раненого, помогая тому скинуть обувку. Вскорости боярин, уже окончательно забыв про больную ногу, выскочил из палатки, готовый бежать в город. Тут-то воина и перехватил веселый княжеский холоп в лазоревом зипуне с желтыми шнурами и таких же нарядных сиреневых сапогах:
– Это ты, что ли, Басарга Леонтьев будешь, боярин?
– Я Басарга, – приосанился воин и положил ладонь на рукоять криво торчащей из чужих ножен царской сабли. – Чего надобно?
Осадить за неуважение слугу знатного воеводы боярский сын не решился, однако всем своим видом постарался выразить недовольство.
– Князь Михаил тебя кличет, боярин. В свите своей видеть желает. Айда за мной! – Холоп махнул рукой и, не оглядываясь, быстрым шагом направился к Казани. Басарга за ним еле поспевал. Опять начала побаливать раненая нога.
В освобожденный город они ступили через низко сидящие в земляном валу Царские врата. Людьми по сторонам, отдыхающими под холодным осенним солнцем на травяных склонах, оказались рабы – изможденные, усталые, грязные и заросшие. Боярского сына сильно удивило: как вообще они смогли выжить среди случившейся жестокой битвы? Вряд ли закрывшиеся в Казани басурмане тратили на них драгоценную провизию и воду. Но теперь невольники обрели свободу и мирно ждали того часа, когда их поведут обратно в отчие края. А может, кое-кто, сохранивший достаточно сил, уже и сам отправился домой, не дожидаясь команды или разрешения.
Читать бесплатно другие книги:
