Крах проклятого Ига. Русь против Орды (сборник) Павлищева Наталья

– Отпустила!

Вафсоний, поневоле слышавший всю беседу и возню, рассмеялся:

– Похоже, погнала…

– А, – махнул в темноте рукой мальчик, – ей все равно, даже рада будет, что обузы нет!

Дальше они топали уже вчетвером. Никитка оказался худеньким, живым и действительно вихрастым мальчишкой. Его босые ноги, едва не просвечивающие из-за худобы, бойко месили дорожную грязь, а язык не смолкая либо рассказывал, либо спрашивал. Монахи многое узнали о деревенском житье-бытье во время мора. Немало рассказали и сами, живой ум ребенка впитывал знания и впечатления от дороги, как сухая ткань воду.

В первый же день, покосившись на голые ноги мальчика, монахи переглянулись меж собой, в ближайшей деревне раздобыли ему лапоточки и кое-какую одежонку, потому как и на теле было негусто. За лапти хозяин категорически отказывался брать деньги, все отдал за простое благословение своего сынишки примерно такого же роста и возраста.

Дальше Никитка уже пылил по дороге, довольный собой донельзя. Он ревниво косился, когда к Сергию подходили к руке, следил за небогатым скарбом монахов и старался опередить все их желания, хотя и было их немного.

В Нижний пришли незаметно, стража не обратила никакого внимания на трех монахов с мальчишкой. Всякие калики перехожие попадались, мора нет, потому коситься на каждого не стоит. На епископском дворе встретили с почетом. Никитка крутил головой, он никогда не видел сразу столько монахов и тем паче столько богатств! Иконы в богатых окладах, всюду золото, красота неземная!.. И кормили всласть! Сам Сергий почти не ел, не привык, а вот мальчишку попросил откормить, смеялся:

– Не то обратный путь не выдержит! – Обернулся к Никитке: – Или ты здесь останешься? У меня таких разносолов не будет!

Тот старательно замотал головой:

– Не, я с тобой!

Игумен хотел сказать, что еще неизвестно, как дело повернет, как бы всем здесь не остаться, но не стал пугать загодя. Князь Борис Константинович, даже узнав, что вот-вот придет игумен Сергий из Радонежа, интереса не проявил. Зато о приходе знаменитого монаха вмиг стало известно нижегородцам, к монастырю потянулись православные, хоть одним глазочком глянуть, если к руке приложиться не удастся!

Сергий хмурился, кажется, чем больше он старался быть незаметным, тем больше его знали! Но надо делать то, зачем пришел. Назавтра решил идти к князю с поклоном и разговором. Вафсоний засомневался:

– Отче, как бы не вышло как с митрополитом Алексием в Киеве. Может, мы сами сходим?

Глаза Сергия стали жесткими:

– Не посмеет! Там Ольгерд, он поганой веры, пням да идолам молится, а князь Борис православный, небось схиму уважает?

Игумен хотел сказать, что не уверен, но промолчал.

Зря Сергий надеялся, что Борис Константинович станет с ним беседы вести. Правда, на крыльцо князь все же вышел, но в отличие от своих горожан к руке не пошел и даже шага вниз по ступенькам не сделал! Прямо оттуда с крыльца громко сказал игумену, что московские советчики ему не нужны, даже если они в монашеской рясе.

Слышавшие это холопы и ближние люди ахнули! В сердцах еще теплилась надежда, что князь не понял, кто перед ним, но сам Борис эту надежду и погасил:

– Это митрополит расстарался тебя ко мне отправить? Зря пыль дорожную месил, отец Сергий! Все, чего князь московский и митрополит хотят, я и без послов знаю.

Сергий словно не слышал обидных слов, вполголоса, но почему-то было слышно на весь большой княжий двор, ответил:

– Да, я митрополитом Алексием прислан. Остановись, князь, не по отчине и не по дедине поступаешь! Не время Русскую землю меж собой на части рвать!

Борис не выдержал, дернул плечом, фыркнул:

– А Москва ее не рвет? Готова всю Русь купить, да только не все продают! Довольно слов!

Он уже почти повернулся уйти, хотя и было это невежливо, и все же услышал ответ Сергия:

– Другое время наступило, князь, пора пришла собирать землю! Пусть и под Москвой, но собирать!

Борис задохнулся, не зная что ответить, а монахи уже были почти в воротах. Их согбенные фигуры в простых темных одеяниях, казалось, олицетворяли собой укор всей Руси мятежному князю Борису. Было от чего остолбенеть.

Но, пометавшись по палатам, Борис Константинович решил не отступать! Его и большим войском не сломить, не то увещеванием какого-то монаха! Чтобы показать, что он ничего не боится, отправился осматривать укрепления, которые спешно подновляли, готовясь к подходу объединенных суздальско-московских сил.

Город замер. Нижегородцы ворчали на князя, но пока выступать против него не собирались. А Сергий вел себя совершенно спокойно. Бояре поглядывали на него с удивлением: он что, надеется, что к завтрему у князя проснется совесть? Ничуть не бывало, вон он, по крепостной стене ходит, к рати готовится.

Ворчали уже и ратники, слава Сергия была велика и в такой дали от его обители. После обеда Борис Константинович осторожно поинтересовался у ближнего боярина Федора Никитича, не ушли ли монахи. Тот помотал головой:

– Не, по городу ходит…

– Людей мутит?! – разозлился князь.

– Не мутит, он по храмам только, и ведет себя чинно. Остальные тоже.

Борис усмехнулся: на что надеялся митрополит, отправляя сюда этакого посла? Решил усовестить его одним видом монашеской схимы? Странно, он считал митрополита Алексия умнее.

Вечер, ночь, а за ними и утро были тихими. Далеко вперед высланы по дорогам разведки, когда появятся полки соперников, донесут. Пока все спокойно, ни московских, ни суздальских ратей не видно, можно заниматься своими делами.

Почему же было так тревожно на душе у князя Бориса Константиновича? И спал плохо, и теперь вот за окном занимается радостное, светлое утро, а у него щемит на сердце? Ничего, скоро к утренней службе позвонят, колокольный звон всегда возрождал в нем надежды, казалось, обновляется сама душа.

Наконец глухо, с оттяжкой ударил первый колокол. Его звук поплыл над Волгой и где-то далеко замер. Борис ждал, что вот-вот присоединятся остальные. Так бывало всегда, он просыпался очень рано и слушал перекличку колоколов по утрам. Начинал всегда один тяжелый, точно стонущий удар, но не успевал он затихнуть, как россыпью отвечали на все лады остальные, и тогда звук умножался, становился звонче, играючи тек над городом и рекой, расплескивался по округе, будя все и всех.

Но в этот раз за первым звуком не послышалось следующих, точно ударив, колокол сразу захлебнулся своим собственным звуком! Мгновения, которые князь ожидал следующего колокола, казались бесконечными. Ждал и не дождался. В сердце властно вползал холодок нехорошего предчувствия.

Но додумать о колокольном звоне князь не успел, в опочивальню заглянуло тревожное лицо его ближнего холопа. Увидев, что хозяин не спит, он быстро зашептал:

– Княже, чегой-то не звонят по церквам-то?!

– Где не звонят? – насторожился Борис Константинович. Вот оно! Что-то все же случилось такое, от чего беспокоится сердце.

– А нигде. Все храмы, сказывают, закрыты, ни один утреннюю службу не вел!

– Чего?! – вскочил князь.

Наспех втискивал ноги в сафьяновые сапоги, совал руки в рукава кафтана, дергал застежку, чтоб скорее пристроилась. Негоже князю на людях появляться как простому смерду, это слышно, молодой московский увалень навроде простого дружинника ходит, Борис не таков!

Коня успели оседлать и подвести, правда, храпящего, непокорного. Князь сильнее дернул уздечку: тебя еще не хватало! Следом за ним выскочил и воевода с кем-то из бояр, даже не посмотрел с кем.

На паперти первого же храма народ, слышен женский плач и причитания. И вроде свадебная процессия в стороне! А невеста в слезах.

– Что случилось?! – голос Бориса Константиновича загромыхал на всю улицу. К нему живо обернулись все стоявшие на ступеньках храма, лица были недобрые.

Один из мужиков развел руками:

– Все церкви закрыты, княже.

– Почему?!

– Говорят, митрополит Алексий повелел…

Конь князя рванулся с места, поднимая пыль облаком. Воевода следом за Борисом. Служки у монастырских ворот едва успели раскрыть их пошире. Даже не сознавая, что делает, Борис так и подъехал к крыльцу верхом.

Там уже стоял давешний монах, а позади него епископ. Мысленно ругнувшись на епископа: «Вот я тебе!», Борис закричал:

– Почему храмы закрыли?!

Сергий спокойно спустился по ступенькам и с укором произнес:

– Сойди с коня, князь, ты в обители, а не на рати. А церкви закрыли по распоряжению митрополита всея Руси Алексия. Я хотел вчера сказать, да ты слушать не стал.

Борис затравленно оглянулся и обомлел. Вроде мчался во весь опор, но толпа горожан успела почти следом за ним и слышала укор монаха! Закусив губу, он спрыгнул с лошади, но поводьев подскочившему иноку не отдал. Князь не собирался уговаривать здесь никого, его дело приказывать!

И вдруг Борис с ужасом понял, что приказывать вот этому чернецу и тем, кто вокруг него, не может! Есть сила, которую не взять острым мечом или угрозой, над которой он не властен. Борис Константинович с ужасом осознал, что проиграли и он, и брат Дмитрий, еще не начиная игры, тогда, когда за спиной маленького московского князя встал бежавший из заточения митрополит Алексий! А теперь еще и этот монах, в лицо которому с надеждой заглядывают все нижегородцы…

Рванув поводья ошалевшей от такого обращения лошади, он процедил сквозь зубы, хорошо понимая, чего ждет стоящий рядом Сергий:

– Открывай храмы, я сдаюсь…

Глядя вслед уходившему с понурой головой князю, Сергий усмехнулся:

– Сразу бы так, и позора бы избежал…

Ни московская, ни суздальская рати не понадобились, навстречу им уже мчался гонец от князя Бориса с заверениями, что тот согласен на все условия старшего брата и уйдет в свой Городец. Но московскому князю подчиняться отказывается.

Узнав об этом, митрополит Алексий едва сдержал улыбку:

– Нам его покорность и не надобна, против бы не шел да воду не мутил.

Вечером князь Борис долго лежал без сна, закинув за голову руки, и досадовал на себя. Что бы самому не воспользоваться помощью митрополита?! Алексий сидел в заточении в Киеве у его тестя Ольгерда. Пусть тесть бывший (Ольгердова дочь умерла родами, почти и не жили вместе), но внуком Юрием дед гордится, глядишь, и помог бы! Вот когда свое показывать надо было, вызволил бы митрополита и повез не в бессильную тогда Москву, а в Суздаль. Иван Данилович сумел Москву из ничего поднять, неужто он не смог бы то же сотворить с древним Суздалем? Ну, не Суздаль, так сюда вот, в Нижний привез бы! Тоже город хорошо стоит, если с Ордой не яриться, то как на опаре поднять можно…

Досадовал на себя князь Борис, что вовремя не разглядел силы митрополичьей, что не на ту силу поставил. Но сделанного не воротишь, а Борис и проигрывать тоже умел, признал свое поражение.

Братья встретились в Бережце, подальше от Нижнего Новгорода, но и от Москвы тоже. Повинился Борис, от своих требований отказался. Тут бы и отыграться старшему брату, оставить бунтаря вовсе без удела, чтоб рядом со стременем ходил, в глаза заглядывая, но Дмитрий вдруг повел себя очень мирно. Вернул Борису его Городецкий удел, ни в чем не винил, называл по-прежнему братом.

И мало кто заметил, что за обоими внимательно наблюдают глаза матери. Когда подписали братья докончанную грамоту, вроде даже вздохнула княгиня Олена с облегчением. Неужто ради этого ездила она в Москву?! Задуматься бы, но всем было не до того…

И еще одного не заметили: что Дмитрий Константинович признавал за Москвой право на великокняжеский ярлык на веки вечные! Не только за молодым князем Дмитрием Ивановичем, но за его детьми и внуками! Ярлык на великое княжение окончательно доставался Москве. Именно она становилась столицей новой Руси. Но до полного объединения было еще ой как далеко!

Обратно к Москве шагали привычным быстрым шагом трое взрослых монахов и один маленький послушник. А впереди Сергия неслась молва о том, как он один победил целый Нижний Новгород!

Митрополиту и князю Дмитрию Ивановичу придется еще раз прибегнуть к помощи Сергия Радонежского в переговорах. Он сумеет убедить сильного и своевольного князя Олега Рязанского добром отказаться от соперничества с Москвой, чем сбережет немало жизней русских воинов в преддверии Куликовской битвы.

До деревеньки, где оставалась мачеха Никитки, дошли в середине дня. Когда уже завиднелся пригорок с покосившимися избами, мальчишка вдруг мотнул головой: «Я догоню!» и метнулся в кусты при дороге. Монахи только проследили за качнувшимися ветками, потом переглянулись меж собой. Вафсоний покачал головой:

– Боится мимо своего дома идти?

Второй монах с сомнением усмехнулся:

– Или, напротив, от нас отстать захотел…

Но не успели они допылить до первых изб, как Никитка невесть откуда появился рядом. Видно, вынырнул из таких же придорожных кустов. Глядеть на него было любо-дорого, мальчонка где-то успел прихорошиться, умылся, старательно расчесал свои вихры, перемотал онучи. Был он весь чистый и ладный, рубашонка, пусть и не новая, оправлена, под пояском лежала ровными складками, порты в онучах не как попало, и сами онучи намотаны полоска к полоске, перевязаны крепко…

Вафсоний не сдержался:

– Ты, Никитка, точно к князю в гости собрался. Чего ж раньше так не обихаживал себя?

Мальчик смутился, не зная, что ответить. Его поддержал Сергий:

– Оставь мальца, пусть уж покрасуется пред мачехой и друзьями.

Дольше разговаривать было некогда, сразу за первыми избами выскочил народ, точно всем и в поле делать нечего. Откуда-то несли хлеб-соль на широком блюде, кланялись, как гостям дорогим. Сергий, не красуясь, отломил чуть хлебца, круто посолил, взял в рот, поклонился с благодарностью. За ним и остальные: когда добром встречают, негоже чваниться.

Хозяйка низко склонилась:

– Возьмите, братия, хлебушко на дорожку. Да вот туточки еще припасы приготовлены.

Припасов оказалось на немалую котомку, но Сергий и тут отказываться не стал, нельзя отталкивать руку, дающую от сердца, только попенял:

– Не последнее от детей отрываешь?

Та быстро замотала головой, чтоб не сомневался:

– Не, не!

За нее заступился мужик, видно, не муж, просто соседский:

– Есть с чего давать, бери, отче. А может, заночуете, а уж утром дальше? Или лошадь с возком дать?

– Благодарствуем, не надо. Лошадь можно бы и у князя взять, у него, чаю, много. Но мы своими ногами привычны пыль месить. А за хлеб-соль спасибо.

Никитка вместе с монахами пробовал хлеб-соль, гордо вышагивал, только чуть кося на деревенских. Те хоть и признали мальчонку, но смотрели как на гостя заморского. Только давний друг Семка, с которым столько раков в речушке выловлено, столько вороньих гнезд разорено, столько синяков наставлено, шепотом осторожно поинтересовался:

– Никита, ты ли?

– Я! – гордо ответил мальчишка и, не в силах сдержаться, затараторил тоже шепотом:

– С отцом Сергием до Нижнего ходил, а теперь вона в Москву!

– Ух ты! – раскрыл рот Семка. – А как это ты с ними приладился?

Не вынесла горделивости душа Никиткина, пред другом не сдержался, замотал головой:

– И сам не чаял! Просто попросился, как мачеха пообещала более в дом не пускать, а они и взяли…

– И порты на тебе новые… и картуз вона какой…

Зависть друга, конечно, была приятна Никите, но по сердцу тут же резанула жалость к Семке. Тому не лучше живется, тоже сирый, у тетки на шее, а тетка злющая, еще хуже Никиткиной мачехи! Вдруг решительно шепнул другу:

– Иди с нами!

Тот обомлел:

– Да я-то с радостью, так ведь не возьмут, заругают!

– Идем, они добрые! Я своим поделюсь, обузой не будешь, а на Москве к кому пристроимся работать.

Монахи заметили эти переговоры мальчишек, заметили и то, что подбежавший такой же худенький пацаненок не отстает, явно наметившись топать следом. Пока шли деревней, все молчали, но за околицей Сергий вдруг остановился, строго глядя не на обомлевшего Семку, а на Никитку:

– Ты чего ж мальца из дому сманил?! Сам ушел и его тянешь? А о матери не подумали, каково ей будет?!

У Никитки навернулись на глаза досадные слезы, а у Семки и того более – просто брызнули, но друга в обиду Никита не дал, заслонил собой, точно монахи ему что сделать могли, почти вскричал:

– Нету у него матери! Сирота, как и я, у тетки обузой живет!

И вдруг осознав, что грубит самому Сергию, вмиг сник, почти заголосил жалобно:

– Возьмите его с нами… Я своим поделюсь, у меня лапоточки запасные есть, да и порты тоже тетка в Нижнем дала крепкие. И рубаха… Только вот картуза нет, так свой отдам! – И неожиданно добавил: – И ест он немного, нам хватит.

Последние слова вдруг заставили монахов разом рассмеяться. Хохотал Вафсоний, держась за бока, басом ухал Антоний, лучики смешинок расходились от глаз Сергия.

– Ну, коли хлебом не объест, тогда, пожалуй, пущай идет с нами…

Семка, вмиг осознав, что его не гонят, завопил что есть силы:

– Дяденьки, я и вовсе хлеба могу не есть! Разве что иногда горбушечку… Зато я рыбалить хорошо умею, я вам рыбку ловить буду!

Он еще многое хотел пообещать, но остановила рука Сергия, легшая на плечо:

– Хлеба больше, чем у самого есть, не обещаю, но и не обидим. – Он вдруг хохотнул: – Только дяденьками не зови, говори лучше «отче» и по имени. Никитка тебе все объяснит. Пойдемте уж, и так припозднились.

Дальше дорожную пыль топтали уже пятеро, Семка и впрямь оказался мальчишкой ловким и толковым. И рыбу удить хорошо умел, баловал монахов рыбкой.

А однажды на привале, который устроили просто на берегу небольшой речушки, ночью к Сергию подобрался теперь уже Семка, приткнувшись к самому уху, горячо зашептал:

– Отче, я чего видел… эти твои иноки и не иноки вовсе!

– А кто? – шепотом ответил Сергий. Ночная мгла скрыла его едва сдерживаемую улыбку, а шепот не выдал.

– У иноков мечей не бывает, а у ентих короткие под рясами спрятаны!.. Они не тебя ли убить мыслят? Так ты беги, мы их отвлечем! А то давай, мы с Никиткой подберемся и по башкам чем потяжелее… а?

– Не надо ничего. Кабы убить хотели, так давно бы сие свершили, мы который день по лесным тропам бродим. Успокойтесь, их митрополит со мной отправил, видно, хотел, чтоб защитили в случае чего. А то, что они не иноки, я в первый день понял, службу плохо знают.

Последние слова игумен говорил уже громко, в ответ со стороны рослого здорового Антония раздался довольный смех:

– Ты, Семка, зря нас пужаешься. Мы отца Сергия не первый день храним, он верно заметил. Так что спите оба!

Про оба это он зря, Никитка и без того сладкие сны смотрел, и помощи от него было чуть. Вообще мальчишка, почувствовав заботу и защиту взрослых сильных людей, сильно изменился, стал не только уверенным, но и чуть нагловатым. Если шли по деревням и тем более в городах, Никита вышагивал важно, точно не он при Сергии, а монахи при нем. Сначала монахов это даже смешило, потом стали едва заметно морщиться, а однажды Сергий даже сделал выговор мальчишке:

– Ты пошто не дал старухе ко мне подойти?

Тот оправдывался:

– Да мне тебя жаль, отче. Ежели всякий станет к твоей руке подходить, то она отвалится!

Сергий укоризненно покачал головой:

– То моя рука, а не твоя, и в благословении я еще никому не отказывал. Всякий человек доброго слова достоин.

Семка тут как тут:

– А ежели тать? Или вор, к примеру?

– Тем паче надо слово доброе сказать, чтоб в душе что хорошее шевельнулось.

– Чтоб укор почувствовал?

– Не укор, а душой свою неправоту понял. Если поймет, то не сможет худого сделать…

– А ежели не поймет?

– Значит, плохо объяснил. В другой раз говори понятней и до сердца доходчивей.

– Этак ты, святой отец, всех душегубов ласкать станешь, – не выдержал уже Вафсоний.

– А лаской большего добиться можно, чем дурным словом или злостью.

– Ага, вот ордынцев сколь ни ласкай, они все свою мзду требуют, а то и в полон тащат.

– Мерзок сей мир, мерзок пока, – со вздохом согласился Сергий. – Потому и в обители живу, чтобы у Господа прощенье за людские грехи вымолить. Но, вишь, приходится на эти же грехи отвлекаться. Кабы не ссорились меж собой два брата, то не месили бы мы грязь дорожную столько дней.

Не раз заходили такие разговоры, все меньше нравилось это Никитке: ежели столько строг отец Сергий и в обители, то не зря ли он сам туда идет? Однажды стал тихонько говорить Семке, что на Москве сразу надо себе другое прибежище искать, не по нутру ему монастырские строгости. Приятель махнул рукой:

– Поживем увидим…

Вот, наконец, и Москва скоро, Вафсоний сказал, что за поворотом реки будут видны московские холмы. Радовались все, но почему-то идущих охватывала тревога. Эта тревога была разлита в воздухе.

Вдруг Семка принюхался:

– Не то дымом пахнет? Костер где палят, что ли?

Принюхались и остальные. Вафсоний хмуро покачал головой:

– Ой не костер это, чует мое сердце… А ежели и костер, так такой большущий, что всем страшно будет!

Путники прибавили шаг, едва не бегом выскочили на высокий пригорок на берегу и в ужасе замерли! На другом берегу выше по течению единым костром пылал московский Кром! Такого не только мальчишки, но и отец Сергий не видывал. На что большие пожары были, но чтоб дубовые стены Кремника горели, да еще и столь жарко!..

Пылало все: деревянные церкви и колокольни, терема, дома, амбары, скотные дворы, пристани у реки… Горячий ветер помогал расползаться пожару, хотя расползаться уже было некуда. Люди с воплями бежали, бросая все свое добро, даже запертую в хлевах скотину, только бы успеть убежать из огня самим и вынести детей да стариков.

Сергий неподвижным столбом замер на круче, взирая на огонь, охвативший Москву. Помочь они ничем не могли, не только тем, кто еще был в пожаре, но и тем, кто добрался до воды. На их глазах город превращался в груду черных горелых бревен, а ветер все разносил по округе горячий пепел и обрывки того, что раньше было человеческим творением. Пламя бушевало так, что человеческих голосов и не слышно.

Для взрослых это ужас от одного сознания, что вмиг рушится все, что люди делали годами, что остаются новые тысячи обездоленных без крова над головой, без пищи, без скотины, без скарба, а еще хуже – гибнут в огне и люди, которые не смогли, не успели или побоялись покинуть свои дома! Для мальчишек бушующее пламя – это интерес, постояли молча, восхищенными глазами глядя на огненный разгул, а потом не выдержали, принялись обмениваться возгласами:

– Смотри, смотри… вона как полетело!..

– А вон! Глянь, колокольня рухнула, что ли? Вроде как колокол на ней!

– Ага… и человек, кажись…

Под строгим взглядом Сергия примолкли. Но когда стали спускаться к воде, чтоб все же переправиться на ту сторону, Семка поинтересовался:

– А куда ж мы? Чай, монастырь сгорел?

– Монастырь там, отсюда далеко, не видно. А владычий двор вон там, погорел ли, неизвестно, – объяснил Вафсоний со вздохом. – И где митрополит с князем?..

И митрополита нашли, и князя, они не пострадали. Но когда уже пробирались по московской гари, Никитка вдруг зашептал другу:

– Куда ж тута пристроишься, придется в монастырь идти…

– А ты куда хотел? – поинтересовался Сергий.

– Не, я в монастырь и хотел.

– Лукавишь ты все, плохо сие. Говоришь одно, а мыслишь совсем другое, – покачал головой игумен. Никитка потупился, был за ним такой грех.

В Москве Сергий показал мальчишек митрополиту Алексию:

– Хотел в обитель забрать, да больно вертлявы, не по ним монастырское житье. Может, где у себя на дворе пристроишь, толковые мальчонки-то.

Никитка с Семеном остались на владычьем дворе. Семка оказался очень схватчивым к грамоте и через некоторое время уже вопрошал, заглядывая через плечо Власия:

– А это что за буквица?

Никиту пристроили на монастырскую кухню, там все пришлось по душе, нравилось малому вдыхать дар печи, запах свежеиспеченного хлеба, нравилось крошить большим ножом овощи для варева, а потом взирать, как уплетают приготовленное за обе щеки, нахваливая умельцев. Каждому нашлось свое, устроились две судьбы на Руси, а сколько тысяч неустроенных сирот, живущих не всегда у добрых родовичей, еще осталось?

Но мальчишки недолго пробыли на владычьем дворе, так случилось, что оба оказались рядом с братьями Вельяминовыми, Никитка у Ивана, а Семка подле младшего, Николая. И судьбы обоих с той минуты уже были тесно связаны с судьбами молодых бояр Вельяминовых, и развела их жизнь по разные стороны Куликова поля.

Женитьба

– Вот уж правы те, кто твердит, что не ведаешь, откуда беды ждать и кто поможет! – жаловался жене Дмитрий Константинович. Если честно, то в душе он был даже рад разрешению спора о великом княжении, понимал, насколько прав оказался брат Андрей, отказываясь от ярлыка еще там, в Орде. Сидеть, вечно ожидая, что ярлык дадут кому-то другому… Нет, уж лучше в Нижнем Новгороде, который растет, точно тесто на хорошей опаре.

Хотя великого княжения жаль… Теперь уж его вовсе не видать никаким боком даже внукам.

Неожиданно Дмитрий Константинович приподнялся на локте, ему живо вспомнились слова матери, сказанные после ее поездки в Москву. Тогда княгиня Олена мельком бросила, мол, князю московскому скоро жениться придет пора. Не так много годков пока, но и более молодыми князья семьями обзаводились.

Тогда Дмитрий Константинович материнским словам значения не придал, а сейчас вдруг как обожгло – понял, к чему это она! Ох и хитра княгиня Олена! А… а если это не одной ее придумка, но и… Неужто сообща с митрополитом такое мозговали?!

Жена Анна испугалась:

– Что? Что ты? Услышал кого?

Сама сколько ни прислушивалась, ничего не разобрала. С чего вдруг муж забеспокоился?

А тот откинулся на подушки, немного помолчал, не обращая внимания на беспокойство супруги, и вдруг поинтересовался:

– Сколь нашей Марии годков?

– Да тринадцать только…

– А Дуняше, стало быть, двенадцать?

– Да…

Неужто об Олеге Рязанском вспомнил, про которого она тогда сказывала? Но рязанский князь глаз не кажет, поглядел тогда и вроде забыл про Дуняшу. А ведь как смотрел… У них с Вассой сердца зашлись! Думали, вот-вот сладится все, но закрутили другие дела, и все затихло. Дочь тоже переживала, теперь вроде успокоилась. Рано ей еще сердечком маяться.

Хотя сама Анна еще раньше замуж за своего Дмитрия вышла, но матерям всегда кажется, что дочкам в их возрасте еще рано. А тут отец вдруг вспомнил. Княгиня уже собралась попечаловаться на невнимание рязанского князя, хорошо, что не успела, потому как услышала от мужа такое…

– А князю Дмитрию пятнадцать, я мыслю. Точно, шестнадцатый годок… Когда Иван Красный умер, княжичу, сказывали, всего девять было. Получается, пятнадцать ныне.

– К-какому Дмитрию?

– Московскому. – Не было заметно, чтобы вопрос смутил Дмитрия Константиновича. Напротив, он продолжал рассуждать вслух. – Кто ему в невесты ныне годен? У Михайлы Тверского дочки подходящей нет… от Ольгерда он как от язвы моровой шарахается, там точно не сладится… да и не с кем ладить… Олег Рязанский сам молод и бездетен… другие князья помельче нас будут. В Орду сейчас лучше не соваться. Вот по всему и выходит, что самая подходящая князю невеста – наша дочь! Лучше Евдокиюшка.

– Да ты очумел, что ли?! – не выдержала жена. Ей почему-то вдруг стало очень жалко дочь с той сердечной привязанностью. – Какой московский князь? Ты с ним который год воюешь!

– Дура баба, право слово, дура! – с удовольствием хохотнул Дмитрий Константинович. – Породнимся, воевать перестанем. А ну как будешь тещей великого князя, а?! Каково?

Конечно, породниться с московским князем – не то что с рязанским, Олег сам по себе, ему тяжело, а за Дмитрием вся Москва и пол-Руси стоит. И Олег невесть какого рода, а у Дмитрия дед Иван Данилович по сей час притча во языцех, а уж о прапрадеде князе Александре Ярославиче, спасителе Руси, и говорить нечего! Только вот каков сам этот московский князь? Да захочет ли брать Евдокию? А с Машей как быть тогда?

Муж в ответ на такие слова усмехнулся:

– Если не дурак, а он, говорят, не глуп, хотя и прост, то захочет. Завтра же пошлю с предложением! – Резко обернулся к жене, строго добавил: – Только пока ни слова никому! Я вас, баб, знаю, не успеешь глазом моргнуть, как все новости точно сороки-трещотки разболтаете! Молчи!

– Хорошо, – со вздохом пообещала княгиня.

– И дочери не говори, ни той, ни другой!

– Может, Марью лучше московскому князю? – зачем-то предложила княгиня.

– Надеешься выдать Евдокию за Олега Рязанского? – фыркнул Дмитрий Константинович. Жена мысленно ахнула: не забыл! – Марья пусть своего часа дожидается. А об Олеге забудь, и ей скажи, чтоб забыла. Слишком тяжелая у него доля, чтоб дочь к такой привязывать.

– А у Дмитрия Московского легкая? – княгиня и сама не могла объяснить, почему упорствует.

– У всех нас тяжелая, только у князя Олега еще хуже, но не о том речь. Сколько времени прошло, как вы у Вассы на именинах были? Вот то-то и оно… Захотел бы, давно сосватал, никто же не мешал. Пусть себе, теперь не вмешивайся, может, с князем Дмитрием сладится, он, говорят, добр и прост.

Митрополит не мог поверить своим ушам! Дмитрий Константинович не только на попятный с ярлыком пошел, не только помощь супротив младшего брата принял, но и дочь свою Дмитрию в жены предложил!

Конечно, погодить бы князю с женитьбой, еще и бородка едва пробивается, но если поразмыслить, то лучшей невесты, чем старшая дочь Дмитрия Суздальского, на Руси нет. Тоже молода, но возраст не помеха. Было решено посмотреть на невесту, не крива ли, здорова, разумна, каков нрав… Конечно, с лица воды не пить, но ей же наследников рожать, а ну как следующий князь безобразен ликом будет? И этому на ложе уродину тоже подкладывать грех, не заслужил вроде.

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Он виновен и осужден, он знает дату своей смерти. Сумеет ли Ретано Рекотарс отменить приговор? Успее...
Мы плохо знаем историю своей страны. Речь идет не об официальной истории, которая полна «белых пятен...
Не секрет, что в «Трех мушкетерах» А. Дюма исказил настоящую историю Франции. Александр Бушков переп...
Не секрет, что в «Трех мушкетерах» А. Дюма исказил настоящую историю Франции. Александр Бушков переп...
Как остановить надвигающуюся войну, если противник силен и могуч? Если его флот не имеет себе равных...
«Дао Дэ Цзин» («Книга об истине и силе») Лао-цзы – одна из величайших книг человечества наряду с Биб...