Тень горы Робертс Грегори
Тут уже я не удержался от смеха.
– Что в этом смешного?
– Но… с какой целью?
– С какой целью я собираю свою банду? – переспросил он, возвращая мне косяк. – Да с самой обычной, с какой же еще? Раздобудем стволы, устроим пару заварушек, запугаем кого-нибудь до смерти, вытрясем из него кучу бабла и будем гулять на всю катушку, покуда не загнемся.
– Загнуться в загуле? Это и есть твоя золотая мечта?
В этот самый момент к нам приблизился мой знакомый по имени Джибрил, державший лошадей в расположенных неподалеку конюшнях. Я встал, чтобы его поприветствовать.
Этот мягкий стеснительный человек испытывал трудности при общении с себе подобными, но был чрезвычайно разговорчивым и дружелюбным, общаясь с лошадьми. Несколько недель назад его дочь слегла с лихорадкой, и состояние ее быстро ухудшалось. Джибрил связался со мной через знакомых в трущобах и согласился на мое предложение провести вирусно-токсикологическое обследование в частной клинике.
Я оплатил все анализы, в итоге показавшие, что у девочки лептоспироз – очень опасное заболевание, передаваемое, в частности, через мочу крыс. Благодаря тому, что болезнь выявили на ранней стадии, лечение проходило успешно.
И сейчас, сжимая мои ладони обеими руками, Джибрил радостно сообщил, что его дочь идет на поправку, и пригласил меня к себе домой на чай. Поблагодарив за приглашение, я в свою очередь предложил ему присоединиться к нам. Он с извинениями отказался, поскольку спешил на встречу с торговцем, который поставлял корм для его лошадей.
– Теперь ты понимаешь, что я имел в виду? – сказал Конкэннон, когда я вновь занял место за столом. – Эти местные тебя любят. А меня нет. Да мне и не нужна их любовь. Мне не нужно их угощение – терпеть не могу эту паршивую жрачку! Я не хочу смотреть их дурацкие фильмы, не хочу разговаривать на их гребаном языке. А вот ты совсем другое дело. Ты с ними общаешься, ты их понимаешь, и они уважают тебя за это. Подумай о моем предложении. Вместе мы сможем проворачивать нехилые дела. Мы сможем подмять под себя эту часть города!
– А зачем нам это делать? – спросил я со смехом.
– Потому что мы это можем, – сказал он, доверительно наклоняясь ко мне.
«Потому что мы это можем» – вот оно, кредо любой власти с тех давних времен, когда сама идея власти над себе подобными зародилась в головах наших далеких предков.
– Но это не причина, это всего лишь предлог.
– Оглянись вокруг! Девяносто девять процентов людей делают то, что им велено. Но ты и я… мы с тобой принадлежим к оставшемуся одному проценту. Мы берем то, что хотим, тогда как все прочие берут лишь то, что им позволяют взять.
– Люди восстают против этого.
– Бывает и такое, – согласился он. – Время от времени. Но потом один процент снова лишает их всех вольностей, а до кучи еще гордости и достоинства, и они возвращаются в свое исконное рабское состояние.
– Знаешь, – сказал я со вздохом, глядя в его бледно-голубые глаза, – я не то чтобы не согласен с твоими словами, но мне противно их слышать.
– И в этом вся прелесть! – вскричал он, хлопнув себя ладонями по бедрам. Затем, выдержав паузу и убедившись по моему виду, что я заинтригован такой реакцией, продолжил: – Вот, смотри… Моя мать умерла, когда я был совсем еще мальцом. Отец крутился как мог, но не сводил концы с концами. Нас было пятеро детей, все младше десяти лет. А отец еще и болел. В конце концов он отдал нас в разные сиротские приюты. Мы были протестантами. Девчонки попали в протестантские приюты, но мне и братишке места в таких не нашлось, и мы очутились среди католиков.
Он умолк, глядя себе под ноги. Дождь вновь усилился, дробно, как барабанщики на свадьбе, молотя по навесу чайной. Конкэннон начал водить носком ботинка по сырой земле, оставляя на ней какие-то замысловатые узоры.
– Там был один священник.
Он поднял глаза. Я видел линии и точки на голубой радужке вокруг крошечных зрачков. Белки его глаз вдруг налились кровью.
– Я не буду говорить об этом, – заявил он, и вновь над столиком повисло тяжелое молчание.
Его глаза наполнились слезами. Он сжал челюсти и сглотнул в попытке преодолеть этот позыв. Но слезы потекли по щекам, и он отвернулся.
– Гад ты поганый! – рявкнул Конкэннон, вытирая глаза тылом руки.
– Я?!
– Да, черт возьми, ты! Вот что делает с людьми это твое милое благоразумие! Оно превращает их в слюнявых слабаков. Впервые за много лет я пустил слезу, и еще дольше я не говорил об этом ублюдочном святоше! Но именно поэтому… да, именно поэтому мы с тобой отлично сработаемся, понимаешь?
– Да нет, не очень.
– Я покинул приют в шестнадцать лет. К восемнадцати на моем счету было уже шесть трупов. В том числе я прикончил и того священника. Видел бы ты, как он унижался, цепляясь за свою жизнь, никчемный огрызок!
Он снова умолк, и рот его сжался в одну горестную складку. Я понадеялся, что этим все и закончится. Но нет.
– Знаешь, я его простил, прежде чем убить.
– Конкэннон, я…
– Ты дашь мне договорить?
Выглядел он просто жутко.
– Хорошо.
– Больше я никого не прощал после того случая, – продолжил он со свирепой ухмылкой, вызванной этим воспоминанием. – Вступил добровольцем в Ассоциацию обороны Ольстера. Я разбивал головы и простреливал колени католикам, отправлял посылки с кусками тел пойманных нами собак из ИРА их вдовам и делал много чего еще. Мы сотрудничали с копами и армией – разумеется, неофициально, но нам давали хренов зеленый свет. Мы были типа «эскадронов смерти», убивали и калечили по заказу, и никто не задавал нам никаких вопросов.
– Конкэннон…
– Потом все пошло наперекосяк. Я вроде как сорвался с поводка. Они сказали, что я, мол, переусердствовал с насилием. Переусердствовал! Но это же, черт возьми, война! Как можно переусердствовать с насилием на войне? И они от меня отделались. Отправили сначала в Шотландию, потом в Лондон – ненавижу этот дерьмовый город! Я уехал оттуда, бывал в разных местах и вот оказался здесь.
– Послушай, Конкэннон…
– Знаю, – прервал он меня. – Знаю, что ты думаешь и что ты хочешь сказать. И ты прав на мой счет, не могу этого отрицать. Мне нравится причинять боль людям, когда они того заслуживают. Я чокнутый сукин сын. На мое счастье, здесь полно чокнутых девиц, так что скучать не приходится. Но ты совсем другой. У тебя есть свои принципы. Схватываешь мою мысль? Мы с тобой та еще парочка: ты мастер «говорить мягко», а я люблю махать «большой дубинкой»[47]. Ты смотришь им в глаза, проворачиваешь дела, пожимаешь руки. А я отрубаю им руки, если они не захотят подчиняться.
– Отрубать людям руки после пожатия – мощная идея, что и говорить.
– Я хорошо все продумал, – сказал он нервно. – Вот почему я пытался увести тебя от этого французского гомика.
– Ты просто не знаешь, когда нужно остановиться, верно?
– Нет, погоди, я еще не закончил. Это… возьмем для примера религию… Если очистить религию от всего наносного, вернуть ее к основам, на которых она держалась сотни и сотни лет, останется только комбинация из красивых слов и страха перед вечными адскими муками. То же самое, что ты и я. Вместе мы составим похожую комбинацию. Попы и муллы жирели на ней столетиями.
Я протяжно вздохнул и уперся ладонями в колени, готовясь встать. Он попытался меня задержать, схватив за запястье. Как клещами сдавил – хватка у него была железная.
– Не советую этого делать, – сказал я.
Он отпустил мою руку.
– Извини, я… я только хочу, чтобы ты подумал над этим, – сказал он со слабым подобием прежней ухмылки. – Вернемся к этому разговору через несколько дней. На всякий случай имей в виду: мы будем в деле не только вдвоем – понятно, если ты согласишься. Я прощупываю почву, встречаюсь с разными людьми, и многие из них заинтересовались, можешь не сомневаться. Обдумай все на досуге, большего я не прошу. Это не слишком высокая цена за спасение твоей мягко-говорящей задницы, верно? Я бы хотел видеть тебя в своей команде. Мне нужен кто-то, с кем можно поговорить. Кто-то, кому я мог бы доверять. Так что подумай над моим предложением…
И я уехал, оставив его под синим пластиковым навесом. Я не думал о его предложении, но о нем самом я вспоминал не раз, объезжая бары и рестораны, в которых мы обычно встречались с клиентами.
Я общался с нужными людьми. Я слушал гангстерскую «музыку улиц»: сплетни, ложь, клевету и взаимные обвинения. Это всегда занимательно. Но как только выдавалась свободная минута, мои мысли возвращались к Конкэннону и к тем слезам, которые он безуспешно пытался сдержать.
Какие мечты, какие надежды, какое отчаяние побуждают нас совершать те или иные поступки лишь затем, чтобы сразу покинуть нас, как только дело будет сделано? Неужели все эти побудительные мотивы – только жалкие пустышки, рожденные в ночной тьме и бесследно исчезающие в ярком свете вызванных ими последствий? Все сотворенное нами в этой жизни сохраняется внутри нас еще долгое время после того, как наши амбиции и страхи покроются пеплом и инеем на каких-нибудь забытых берегах. Теми, какие мы есть, нас в первую очередь делают наши поступки, а не наши мысли или слова.
Конкэннон мечтал ворваться в здешний криминальный мир, тогда как я стремился из него вырваться. Слишком долго я жил и действовал под страхом ареста и депортации – и этот страх превратился в подобие отражения на водной глади, глядясь в которое я отпускал грехи самому себе. Но теперь вода покрылась рябью, и отражение, к которому я до сих пор обращался, начало смазываться и исчезать.
Глава 17
Я ждал Лизу перед отелем «Махеш», с удовольствием наблюдая за жизнью Города семи островов. В течение дня несколько раз прошли короткие, но сильные дожди, но сейчас вечерний воздух под серым небом вновь был сухим и горячим, как до муссона.
Волны разбивались о парапет и, перехлестывая через него, доставали до середины широкой набережной. Детвора шумно приветствовала самые большие волны, бегая под их брызгами, от которых шарахались гуляющие парочки. Рядом замедляли ход рикши, зазывая желающих прокатиться в хлипкого вида тележках на высоких колесах. Торговцы арахисом сновали тут и там, раздувая веерами тлеющие угли в переносных жаровнях, ароматный дым от которых стелился над набережной и вводил в искушение прохожих.
В целом город, омытый ливнями, благоухал сильнее обычного. Казалось, низкое облачное небо прижимает к земле запахи от сотен закусочных и лотков со снедью, приправами, бетелем, благовониями и гирляндами жасмина, в изобилии предлагаемыми на каждом перекрестке.
Из созерцательного состояния меня вывел голос Лизы, незаметно возникшей рядом.
– Пенни штрафа за рассеянность, – сказала она.
– Пенни сейчас уже не чеканят, – ответил я и поцеловал ее.
– Ты забыл, что мы в Бомбее? – спросила она, однако же не сопротивляясь. – Здесь можно попасть под арест за поцелуи на публике.
– Может, они посадят нас в одну камеру, – предположил я.
– Это вряд ли, – засмеялась она.
– Тогда я сначала сбегу сам, а затем вытащу и тебя.
– И что дальше?
– Я привезу тебя в это самое место в такой же вечер и снова публично поцелую, как сейчас.
– Погоди-ка, – сказала она, разглядывая мое лицо. – Да ты опять нарвался на побои!
– С чего ты взяла?
– А то я не вижу? Не пытайся меня обмануть, красавчик фингалистый.
– Что?
– Боже, Лин! Снова драка? Да что с тобой творится?
– Все в порядке, Лиза. Я жив-здоров. И я сейчас здесь с тобой.
Я поцеловал ее.
– Надо спешить, – сказала она, отстраняясь, – а то начнется без нас.
– Как это без нас?
– Не «как», а «что», горе-писака. Скоро узнаешь.
Она повела меня от набережной к променаду, окаймлявшему расположенное неподалеку высотное здание авиакомпании «Эйр Индия». Офисы уже закрылись, но в вестибюле на первом этаже горели тусклые ночные лампы, позволяя разглядеть конторки и дверные проемы в глубине помещения.
Обойдя здание, мы остановились перед запертой стеклянной дверью служебного входа. Лиза знаком велела мне подождать и нервно оглянулась на небольшой отрезок улицы, видимый с этой позиции. Там было безлюдно.
– Ну и что мы тут…
– Мы тут ждем, – оборвала она меня.
– Кого ждем?
– Да вот его.
Внутри здания замелькал луч света, и к стеклянной двери приблизился охранник с фонарем. Он открыл замок одним из ключей на увесистой связке, распахнул дверь, жестом призвав нас поторопиться, после чего вновь запер вход.
– Сюда, – сказал он. – Идите за мной.
Мы прошли несколько коридоров и помещений с рядами пустых столов и добрались до грузового лифта в дальнем конце здания.
– Этот лифт не отключают на ночь, – сообщил он с довольной улыбкой. – После остановки на самом верху еще два этажа по лестнице – и вы на крыше. А теперь мой бонус, будьте добры.
Лиза передала ему пачку банкнот. Охранник откозырял нам и, нажав кнопку на панели, пригласил войти в открывшийся лифт.
– Значит, мы будем грабить «Эйр Индию», – сказал я в процессе подъема. – А всего десять минут назад ты тревожилась из-за поцелуя на публике.
– Вовсе я не тревожилась. И мы здесь не для ограбления. Это будет закрытая вечеринка, только для избранных.
Двери лифта отворились, и мы увидели зал архива, забитый картотечными шкафами и полками, на которых пылились ряды бесчисленных папок.
– О, так это вечеринка в кафкианском стиле! Интересно, что у них в меню.
– Быстрее! – сказала Лиза, устремляясь к лестнице. – Не то опоздаем.
Шагая через две ступеньки, она повела меня наверх и там остановилась перед железной дверью.
– Надеюсь, он оставил ее незапертой, как обещал, – сказала она шепотом и нажала ручку.
Еще пара шагов, и мы очутились на крыше здания – обширной площадке с низкими металлическими будочками по периметру.
А над нашими головами, поддерживаемая мощными стальными опорами, высилась десятиметровая светящаяся эмблема компании «Эйр Индия»: стилизованный кентавр с натянутым луком, пролетающий в прыжке через разомкнутое кольцо.
Гигантская фигура была закреплена на стальном поворотном стенде, который, в свою очередь, фиксировался многочисленными тросами и крепежными балками. Как и все бомбейцы, я сотни раз наблюдал вращение этого знака над зданием «Эйр Индии», но оказаться на крыше с ним рядом, высоко над океанским простором, – это было совсем другое дело.
– Вот это да!
– Мы успели вовремя, – сказала Лиза.
– А разве тут прекрасно не в любое время? Какой вид!
– Подожди, – сказала она, глядя вверх на эмблему с лучником. – Подожди.
Поблизости что-то зажужжало и заскрежетало – судя по звуку, запустился генератор. Начала раскручиваться турбина, глухое урчание которой постепенно сменилось утробным воем. Послышались ритмичные щелчки конденсатора – или нескольких конденсаторов, – а затем фигура над нами, пару раз мигнув, мощно вспыхнула, заливая все вокруг кроваво-красным светом. Еще через несколько секунд алый стреляющий кентавр начал вращаться вокруг своей оси.
Лиза возбужденно приплясывала, широко раскинув руки.
– Ну и как тебе это? – крикнула она. – Вот теперь в самом деле прекрасно!
Задрав головы, мы наблюдали за тем, как громадная эмблема разворачивается лицевой стороной к морю. К тому времени тучи вновь набухли и слились в одну темную массу. Отдаленные ветвистые молнии разрезали мрак, подобно ребрам небесных великанов, беспокойно ворочавшихся на облачном ложе.
– Тебе нравится? – спросила она, прижимаясь ко мне.
– Даже очень. Как ты до этого додумалась?
– Я побывала здесь пару недель назад вместе с Ришем – ты недавно встречался с ним в галерее. У него была идея сделать полноразмерную копию этого лучника для новой Бомбейской выставки. Для начала он захотел взглянуть на него вблизи и позвал меня за компанию. Когда мы поднялись сюда и все разглядели, он отказался от этого проекта. Но мне это так понравилось, что я обворожила охранника, и он за взятку пообещал пустить сюда нас двоих, тебя и меня.
– Так ты его обворожила или подкупила?
– И то и другое. Я ведь подкупающе обворожительная девушка.
С минуту мы молча смотрели на штормовое море далеко внизу. Зрелище пугало и завораживало, но внезапно – как уже не раз случалось этим днем – мне вспомнился Конкэннон.
– Послушай, ты не общалась в последнее время с высоким ирландским парнем по фамилии Конкэннон?
Она задумалась, приподнимая верхнюю губу, – мне всегда особенно нравилась эта ее гримаска.
– Должно быть, Фергюс? Его зовут Фергюс?
– Мне он известен только как Конкэннон, – сказал я. – Но ты его ни с кем не спутаешь. Рослый, длинноногий, кажется грузным, но на самом деле очень подвижный и неслабо боксирует. Светлые рыжеватые волосы, жесткий взгляд. Он говорил, что встречался с тобой на выставке.
– Да, это Фергюс, так он представился. Я общалась с ним только один раз. А что?
– Ничего особенного. Просто мне интересно, что он мог делать на выставке. Не похож он на ценителя искусства.
– На той выставке кто только не тусовался, – припомнила она. – Это было самое успешное из наших шоу. Одно из тех, на которых бывают и люди далекие от искусства.
– Наверно, тема была жизненная?
– Да, о людских судьбах, разрушенных из-за конфликтов между сыновьями и отцами. Выставка так и называлась: «Сыновья своих отцов». Ее бурно обсуждали в прессе. Ранджит постарался на славу. И это привлекло толпу посетителей. Да я ведь тебе рассказывала, разве не помнишь?
– Нет. Я тогда был в Гоа, а позднее ты ничего об этом не говорила.
– Неужели? Я была уверена, что рассказывала. Странно, да?
– Не так чтобы очень.
«Сыновья своих отцов». Возможно, именно эти слова, случайно замеченные на афише, и привлекли Конкэннона на мероприятие. Или же он следил за мной, а потом за Лизой и воспользовался выставкой для знакомства с ней?
По его взгляду во время нашего разговора было видно, как мучительны для него воспоминания о детстве и юности. У меня самого подобных воспоминаний хватало, а по ночам являлись кошмары из прошлого, возвращались призрачные лица тех, кого я, казалось бы, уже благополучно забыл.
Я посмотрел на точеный профиль Лизы: глубоко посаженные глаза, небольшой тонкий нос, изящный удлиненный подбородок, почти никогда не сходящая с губ полуулыбка. Ветер развевал ее светлые волосы, превращая их в подобие нимба.
На ней было свободное черное платье до колен, с высоким жестким воротником, но с открытыми плечами. Она скинула сандалии и теперь стояла босиком. Единственным ее украшением было бирюзовое ожерелье, составленное из разных по форме и размеру бусин. Лиза увидела выражение моего лица и чуть наморщила лоб.
– Ты знаешь, какой сегодня день? – спросила она и рассмеялась, когда мои глаза озадаченно расширились. – Сегодня у нас годовщина.
– Но мы ведь с тобой…
– Я говорю о том дне, когда я впервые поняла, что могу тебя полюбить, – пояснила она, наслаждаясь моим замешательством. – Ровно два года назад, через неделю после свадьбы Карлы, ты остановил свой байк рядом со мной на Козуэй, когда я пережидала дождь.
– Я надеялся, что ты уже забыла о том случае. Я тогда был под сильным кайфом.
– Что верно, то верно, – согласилась она. – Ты заметил меня в толпе под навесом у магазина и подкатил с предложением подбросить до дома. А дождь стоял стеной…
– Назревал большой потоп, и я подумал, что тебе будет непросто добраться домой.
– Да, лило как из ведра. И вдруг появляешься ты, на мотоцикле под ливнем, весь мокрый насквозь, и предлагаешь подвезти меня, стоящую в сухом и безопасном месте. Я хохотала от души.
– Ладно-ладно…
– А потом ты слез с байка и начал танцевать под дождем на глазах у всех.
– Чертовски глупо.
– Да нет же! Как раз это мне очень понравилось.
– Глупо, – повторил я, качая головой.
– Думаю, ты должен дать обет перед силами вселенной: находясь в Бомбее, танцевать под дождем хотя бы один раз за время муссона.
– Насчет сил вселенной не знаю, но перед тобой я готов дать обет. Отныне обещаю в каждый из муссонов на моем веку хотя бы раз потанцевать под дождем.
Гроза приближалась. Молнии яростно метались над морем. Еще через мгновение первый громовой раскат потряс небо.
– Сейчас польет вовсю.
– Иди сюда, – сказала Лиза, беря меня за руку.
Она подвела меня к подножию медленно вращающегося лучника, нырнула в тень и тут же появилась обратно с плетеной корзиной в руке.
– Я заплатила охраннику, чтобы он спрятал это здесь для нас, – объяснила она, открывая корзину, в которой обнаружились большое одеяло, бутылка шампанского и несколько бокалов. Она протянула мне бутылку. – Открывай, Лин.
Пока я возился с фольгой и проволочной уздечкой, она расстелила одеяло, придавив его найденными на крыше кусками арматуры, чтобы не унесло порывом ветра.
– А ты и вправду все продумала, – сказал я и выстрелил пробкой.
– Ты и половины еще не знаешь. Это уникальное место. Когда мы были здесь с Ришем, я хорошенько осмотрелась и поняла, что это одно из очень немногих мест в Бомбее – а то и вовсе единственное место, – где никто не сможет увидеть тебя из окна.
С этими словами она стянула платье через голову и отбросила его в сторону. Под платьем на ней ничего не было. Она протянула два бокала, чтобы я их наполнил. Так я и сделал, и мы чокнулись.
– За что выпьем? – спросил я.
– Почему бы тебе тоже не скинуть свою чертову одежду?
– Лиза, – сказал я серьезно, – нам надо поговорить.
– Да, – сказала она. – Но сначала выпьем. Я скажу тост.
– Давай.
– За влюбленных глупцов.
– За влюбленных глупцов.
Она осушила бокал и швырнула его через плечо. Бокал звонко разбился о бетонную опору.
– Всегда хотела это сделать, – заявила она радостно.
– Послушай, нам необходимо поговорить…
– Нет, – сказала она и принялась срывать с меня одежду.
Когда мы оба оказались голыми, она взяла новый бокал.
– Еще один тост, и после этого поговорим, – сказала она.
– Хорошо. Выпьем за дождь, – предложил я. – За дождь, очищающий нас изнутри и снаружи.
– За очищающий дождь! – согласилась она.
Мы выпили.
– Лиза…
– Нет, выпьем еще.
– Но ты же сказала…
– Я еще не готова.
– В каком смысле?
– В смысле: меня еще не развезло.
Схватив бутылку, она вновь наполнила бокалы.
– На сей раз без тостов, – сказала она, сделав большой глоток. – Пьем до дна.
Мы выпили. Еще один бокал звякнул, улетев куда-то в тень. Она опрокинула меня на одеяло, но тут же выскользнула из моих рук и стала в позу на фоне неба.
– Ты не против, если я буду разговаривать танцуя? – спросила она, раскачиваясь и встряхивая волосами на ветру.
– Постараюсь быть не против, – пообещал я и откинулся на спину, подложив руки под голову.
– Есть еще одна дата, которую стоит отметить, – сказала она с мечтательным видом.
– А ты знаешь, что в аду предусмотрены специальные пытки для людей, никогда не забывающих дни рождения и юбилеи?
– Но эта дата не из прошлого. Это начало новых нас через два года после прежней даты.
– Новых нас?
– Да, – сказала она, кружась в танце. – Вместо тех, какими мы были.
– Какими мы были?
– Именно так.
– И когда же мы перестали ими быть?
– Сегодня.
– Неужели?
– Да.
– Когда ехали в лифте или когда поднимались по лестнице?
Она смеялась и танцевала под только ей одной слышную музыку, в такт которой двигались ее голова, руки, ноги и бедра.
– Это танец дождя, – сказала она, совершая руками плавательные движения. – Сейчас нам нужен дождь.
Я посмотрел на громадный, медленно крутящийся диск с лучником в центре, стальными тросами закрепленный на крыше одного из высочайших зданий города. Дождь. Гроза. А значит, и молнии. Пламенеющий лучник казался идеальной мишенью для молний.
– А нужен ли нам дождь прямо сейчас?
– Конечно, – сказала она, падая на одеяло рядом со мной. – И он скоро пойдет.
Она схватила бутылку, набрала полный рот шампанского и перелила его в меня вместе со смачным поцелуем.
– Я хочу, чтобы у нас были открытые отношения, – сказала она, когда наши губы разомкнулись.
– Да мы и так открыты дальше некуда, – улыбнулся я.
– Я хочу встречаться не только с тобой, но и с другими людьми.
– А, так вот о какой открытости речь.
– И тебе тоже не помешает встречаться с другими. Разумеется, не регулярно. Не во вред нашим отношениям. Меня вряд ли обрадует твоя прочная связь на стороне, но развлечься время от времени – почему бы нет? Уже и кандидатка есть на примете: подруга, которая на тебя запала. Она такая милашка, что я не отказалась бы и от секса втроем.
– Что?
Читать бесплатно другие книги:
