Дочки-матери Знаменская Алина

Глава 3

Почему, оказавшись в тупиковой ситуации, она не сразу вспомнила о Наталье Михайловне? Почему она не додумалась сразу обратиться к ней за советом? Кому, как не Наташе, знакома ситуация тупика, безысходности? Да та просто живет в состоянии тупика уже очень долго и даже умудряется ловить минуты счастья.

Своим теплом и жизнелюбием она притягивает людей подобно магниту. К ней хочется прислониться душой, попасть в сети ее расположения, рассказывать ей секреты и плакаться в жилетку. Ее цветущий внешний вид (несмотря на все болезни, беспробудное пьянство нигде не работающего мужа), ее умение найти в любой ситуации положительный момент как-то сразу расположили к ней Юлю. Потом, после санатория, они стали общаться по телефону и даже несколько раз были друг у друга в гостях. Город-спутник, где жила Наташа, находился не слишком близко по меркам Юли, и она отправлялась туда на машине Никиты. А Наташа заглядывала к Юле как-то раз вместе с Бородиным. Юля поила их чаем.

А вот последние месяцев пять они потерялись, но, оказывается, не навсегда.

– У тебя же есть дача! – вдруг сказала Наташа, когда Юля закончила свое печальное повествование и они обе, наплакавшись, сидели с ногами на диване.

– Дача? – эхом вторила Юля, с трудом пристраивая свои мысли в то русло, которое ей выбрала гостья. – Это развалюха-то в Вишневом? Я, Наташ, честно говоря, не представляю, что из этого можно извлечь. Никита и купил-то ее по дешевке, под снос. Из-за земли. Он намеревался там дом строить. В будущем.

– Правильно. Потому что там красиво.

– Откуда ты знаешь?

– Мы с Бородиным проезжали там. С дороги Волгу видно, ночью мост в огнях, и пароходы плывут.

– Даже если я продам этот дом, мне не хватит вырученных денег даже на комнату в коммуналке здесь, в областном центре. Да я и не смогу его продать, поскольку он оформлен на Оленьку.

– У тебя есть дом! – как заклинание твердо повторила Наташа. Словно и не слышала того, что говорила ей Юля. – Так что причин для абсолютной паники нет. Я не предлагаю его продавать. Я предлагаю в нем жить.

– Жить? – не поверила своим ушам Юля. Она и в Вишневом-то никогда не была и дома этого не видела. Никита показал ей документы и объявил, что теперь у них есть дача. Она только плечами пожала. Не все идеи мужа вызывали у нее бурный энтузиазм. Купил у каких-то пьяниц дом по дешевке, это его дело. Вот будет там нормальная дача с садом и лужайкой, они с Оленькой станут проводить там уик-энды. С удовольствием. Могла ли она предположить, что эта пресловутая «дача» станет их с дочкой единственным пристанищем?

Денег оплачивать квартиру нет. На работу без стажа и с такой «экзотической» специальностью никто брать не спешит.

– А что я там буду делать? – недоверчиво поинтересовалась Юля.

– А что и все. Да у них там пенсионеры из наших мегаполисов накупили дач, квартиры в городах детям оставили и наслаждаются свежим воздухом. Будешь вишню продавать на трассе, там все этим живут. Мысли в порядок приведешь. А там видно будет.

Теперь уже Юля не возражала так рьяно. Она ходила по кухне, заваривала чай, готовила в микроволновке горячие бутерброды и по капле впускала в себя Наташино бредовое предложение.

А что? Хоть какой-то выход. В тупик уже проникла струйка свежего воздуха. По крайней мере можно съездить и посмотреть. У нее больше нет сил сидеть на чемоданах, перешагивать через упакованные, готовые к переезду коробки и ждать чуда.

– На что ты живешь? – поинтересовалась Наташа, наблюдая, как Юля движется по квартире, совершая выбор.

– У нас было немного, на какое-то время хватит. За квартиру дорого платить. Хозяйка приходит день в день и требует свои сто долларов. Если бы у меня была какая-нибудь специальность типа экономиста…

– Или юриста.

– Вот-вот. Я ведь хотела получить второе высшее, Никита был против. А о том, чтобы я работала, не могло быть и речи! Сиди дома и обеспечивай ему тыл.

Наталья Михайловна зажмурилась:

– Пожить бы так хоть недельку – за чьей-нибудь спиной! С забитым холодильником, чтобы голова ни о чем не болела.

Юля обернулась и смерила ее недоверчивым взглядом.

– Вы бы не смогли, Наталья Михайловна. Натура не та.

– Это точно. Сбежала бы на работу. Вернее, на работы.

– Вы так и работаете в двух местах?

– Теперь в трех.

– С ума сойти! Это с твоим-то здоровьем! – ахнула Юля, от изумления вновь перейдя с «вы» на «ты». – Ты же говорила, что хоть одну бросишь! Хотя бы школу!

– Школу не могу. В этой школе Лерка учится. Я им помогаю к смотрам готовиться. Попросили спектакль поставить, как я откажу? Лерка и так оценками не блещет, так хоть учителя к ней внимательней относятся, чтобы мне угодить.

– Ну а Дом творчества? Ты же говорила, что смотреть там уже ни на что не можешь и директор тебя достал?

– Достал. Верно. Но там дети, которых я пять лет растила. Хорошая группа, жалко бросать. Мы с ними «Чиполлино» ставим. Знаешь, я придумала применить поролон для постановки, и…

– А радио? – перебила Юля, не особо горя желанием слушать Наташин фанатичный рассказ об очередном шедевре, который унесет у нее новую порцию здоровья, а судьи на очередном фестивале изрядно попортят кровь.

– Радио? Там платят хорошо. Работы, правда, много, но все-таки платят. Нефтеперерабатывающий завод, не какое-нибудь депо.

– Молчу, молчу, – улыбнулась Юля. – Вот только когда ты все успеваешь?

Наташа усмехнулась с горчинкой.

– А куда мне деваться, Юль? Куда деваться? Рожнов не работает. А если и устроится куда, непременно попадет в приключение. То машину разобьет, то пьяный за руль сядет. Я только его права раз пять у милиции выкупала. А машин сколько отремонтировала на свои деньги – не перечесть. Пусть уж дома сидит, мне дешевле обходится. А Лерку одевать надо, лечить, учить… Она школу заканчивает. Если бы она еще это ценила…

В Наташином голосе послышалась горечь. Откровенная досада на дочь выплеснулась наружу.

– Что-то случилось?

Сигарета означала особенно волнующую тему. Наташа курила редко, только во время посиделок с подругами и когда волновалась или нервничала. А Юля… Если рассказы о буднях Дома творчества ее мало интересовали, то тема «дочки-матери» являлась живой и близкой.

– Лерка… переспала с парнем, – выпустив дым, сообщила Наташа. Банальные, по сути, слова применительно к дочери казались чудовищными, грубыми, неправдоподобными. Обида с новой силой хлынула в грудь. Встала поперек, заставив закашляться.

– Сколько ей? Шестнадцать? – уточнила Юля, выдержав паузу.

– Пятнадцать! – невесело усмехнулась Наташа. – Ей только в следующем месяце шестнадцать исполняется. Она с шести лет в школу пошла. Сопля! И ладно бы – приспичило! Ладно бы она так сгорала от страсти, что невмоготу, а то ведь нет, ей ничего такого не надо было, просто любопытство! Он уговорил ее попробовать!

Наташа уронила пепел на юбку, неловко взмахнула рукой с сигаретой – новая порция пепла упала теперь уже в стакан с Юлиным чаем. Она злилась на себя за то, что раскрыла их с Леркой тайну постороннему человеку. Рассказанная, она казалась ей еще более ужасной. Нельзя было этого делать, это личное…

– Успокойся, все уже случилось. – Юля убрала остывший чай и открыла створку шкафчика, где стояло несколько бутылок. – Молдавского вина хочешь? – спросила она и, не дождавшись ответа, достала фужеры и темную красивую бутылку. – А как ты узнала? Она сама тебе рассказала?

– Из письма. Письмо прочитала. Как будто кто толкнул.

– Ты прочитала ее письмо?

Юля посмотрела на гостью с каким-то новым выражением.

– Да, прочитала! – с вызовом ответила Наташа. – И твоя подрастет, ты поймешь, что невыученные уроки – это цветочки. И будешь и письма читать, и записки. Ты знаешь, у меня сейчас такое чувство, что меня все предали. Рожнов – давно. А теперь вот – дочь.

– Но при чем здесь ты? – попыталась найти связь Юля. – Вряд ли она в тот момент думала о тебе. Она лишь сделала хуже себе, испортив первое впечатление об интимных отношениях.

– Она – это я. Я – это и она тоже. Мы неразделимы, – горячо возразила Наташа, не зная, куда деть окурок, и яростно терзая его в пальцах. – Я стараюсь обо всем говорить с ней откровенно, я не обхожу эти темы, как некоторые матери. Так за что она так со мной?

Наташа не выдержала – на глаза набежали слезы.

– Ну, ну, ну… – Юля дотронулась до Наташиной руки. – Все не так страшно. Она сама этого захотела. С парнем, который ей нравится. А могло быть иначе. Меня вот сегодня пытались изнасиловать. Мне хоть и не пятнадцать лет, но, знаешь, приятного мало. Ну брось. Давай выпьем. Выпьем за наших дочек. Чтобы у них все было… – Юля запнулась. Потом задорно тряхнула челкой: – Чтобы у них все было!

Выпили. Вино оказалось густым и терпким. Юля отметила, что паническое состояние, овладевшее ею этой ночью, отступило, переплавилось в иное. Она думала о дочке, о том, что скоро ее первый учебный год, и мысль о незнакомом месте с кисло-сладким названием Вишневый вернулась.

– Наташа! Как хорошо, что ты есть… – улыбнулась Юля. – Может, ты съездишь со мной в Вишневый?

– Мне в деревню нужно. Пока я с Леркой не поговорю, я буду жить как на раскаленной сковороде. Я к тебе потом приеду, как устроишься. У тебя обязательно все будет хорошо.

Наташа понимала Юлину неуверенность. Юля прожила десять лет за широкой спиной Никиты, не зная и не стремясь узнать жизнь. А теперь хочешь не хочешь нужно выходить в эту жизнь, как зимой на мороз.

– Никита снится? – невольно вырвалось у Наташи. Она сразу пожалела, что спросила. Но вопреки опасениям Юля оставалась спокойной. Только задумчиво посмотрела в мутный квадрат окна, словно оттуда мог явиться в ее сны покойный муж.

– Один раз. Стоял вдалеке так и смотрел виновато. Самое интересное, Наташ, в жизни он на меня так никогда не смотрел. Я такого его взгляда не помню виноватого. Всегда уверенный, даже немного снисходительный. Виноватый – никогда.

– А когда ссорились?

– Я всегда первая мириться начинала. Я долго не могу выдержать молчания. Он у нас в семье всегда главный был во всем. Даже одежду мне покупал на свой выбор.

– Как это?

– Ну так. Раньше, как только поженились, я, бывало, куплю себе что-нибудь, он обсмеет меня. Говорит: наряд председателя колхоза «Десять лет без урожая». Потом я без его одобрения ничего покупать не стала. Теперь уж и не соображаю без него – идет мне или нет.

Наташа покачала головой. Все, что говорила о своей семейной жизни Юля, было для нее настолько странно, что она с трудом представляла себе подобные отношения. Хотя если бы она жила с Женей, то… Пожалуй, она не прочь ходить с ним по магазинам в поисках какой-нибудь блузки. Пусть бы он диктовал ей, она доверяет его вкусу. Лишь бы он был рядом… Всегда. Но это невозможно. Он опутан паутиной жизни так же плотно, как и она сама. Почему у других так легко и просто получается? Разошлись, разменялись, переженились. А у них будто не нити отношений, а цепи. Может, она все усложняет?

– Я вообще своего мужа мало знала, – озвучила свои мысли Юля, а Наташа не сразу оторвалась от своих. – Его жизнь там, за пределами дома, была для меня непонятной. Он мне никогда не рассказывал о работе, о своих делах. Ну, знаешь, как это бывает в других семьях, где все обсуждается. Теперь я не знаю его настоящих друзей и вообще – были ли у него друзья? Не в курсе – какие и где у нас были деньги, что мы имели. Не понимаю логику многих его поступков. Например, с этой квартирой. Почему он купил ее на имя матери? Может, он хотел со мной развестись?

– Глупости, – остановила ее Наташа. – Так можно не знаю до чего додуматься. Жила не тужила за Никитой как за стеной. Он, может, всем вам намеревался по квартире купить со временем. Кто его знает…

На следующий день, подогретая разговором с Наташей, Юля съездила за дочкой, и они отправились на вокзал. Оля смотрела на все с удивлением. Даже рот у нее оставался открытым, словно являлся дополнительной антенной для восприятия.

– Мам, а это почему? А это кто, мам?

Уже на перроне Юля засомневалась – правильно ли она сделала, потащив с собой дочку. Оля первый раз ехала в электричке! Она не знала никакого транспорта, кроме их комфортабельной машины и салонов такси. И вдруг на нее разом, без подготовки, вывалилось все, что являлось сутью пригородной электрички: грязь; пьяный, уснувший на лавочке, выставив ноги в проход; глухонемой, разносящий книжки о здоровом образе жизни; фанатичные сектанты, раздающие брошюрки; цыгане, коверкающие эстрадные хиты… Юля, как экскурсовод, пыталась объяснить дочери суть явления. Но видела, что та не понимает. Проехали уже полчаса, а Оля все еще с опаской чужака смотрит на свое новое окружение. Она даже ни разу не взглянула в окно, широко распахнутыми глазами изучая содержимое вагона. Девочка была в ступоре, нос к носу столкнувшись с жизнью. Едва проехав станцию со смешным названием Половинка, электричка сбавила ход и встала посреди чистого поля. Устав от впечатлений, Оля уснула, уткнувшись матери в бок. Юля отвернулась в окно, но, поскольку смотреть было не на что, вскоре вынуждена была вернуться к действительности, которая отнюдь не утешала. Все та же нищета, грязь и безвкусица заполняли старый раздрыганный вагон. Ее внимание привлекли мать с дочкой – только что вошедшие. Мать, молодая женщина спортивного вида, стояла и наблюдала за девочкой лет восьми. Ее дочь металась от окна к окну и притопывала ножкой.

– Поехали, ну поехали! – уговаривала она кого-то. Электричка стояла, а девочка нетерпеливо оглядывалась на мать, причем лицо ее выражало смесь радости и досады. Юля догадалась, что «поехали» относится к электричке. Словно подчиняясь настойчивой просьбе девочки, вагон заскрипел и дернулся. Состав вяло, словно нехотя пополз, и девочка запрыгала на месте.

– Мама! Смотри, едем! Едем! Ура!

Теперь уже на дочь и мать оглядывались полвагона. Ладно бы ребенок был лет четырех-пяти, восторг понятен. Но – восемь?..

Матери было явно неловко за бурные эмоции девочки. Она покраснела, не зная, как быть. Похоже, неуемный восторг дочери по поводу поездки в электричке явился для нее полной неожиданностью.

Между тем девочка продолжала летать от окна к окну и бурно выражала одобрение пейзажа, проползающего за окном.

– Человечки! – подпрыгивала она, увидев копошащихся в огороде жителей деревни.

– Вы что, не местные? – с сочувствием поинтересовалась старуха с двумя корзинками.

Красная, как из бани, женщина отрицательно покрутила головой.

– Местные, – отмахнулась она и поискала глазами свободное местечко.

Старуха попыталась угостить девочку яблоком, которое долго выбирала, шаря рукой в завязанной платком корзинке. Но девочка отмахнулась от нее как от назойливой мухи и побежала к противоположному окну, где проносился состав, груженный легковыми автомобилями. Завороженно поворачивала она свою маленькую головку, словно маятник настенных часов. Тик-так.

Женщина увидела освободившееся место напротив Юли и села. Щеки ее, все еще покрытые красными пятнами, горели, и она машинально прикладывала к ним ладони. С девочкой заговаривали пассажиры, подшучивая над ее дикостью. Ей было все равно – она никого не замечала, упиваясь поездкой как приключением.

– Моя дочь тоже ни разу не ездила в электричке, – заговорила с соседкой Юля, пытаясь ободрить ту. – Мы всегда на машине, а сегодня вот она едет первый раз.

Юля показала глазами на спящую Оленьку. Женщина усмехнулась, окинула Юлю взглядом.

– Видите ли… – тихо заговорила она. – Я ее из приюта везу. У нее мать родительских прав лишили. Я – опекун. Она многие вещи видит первый раз в жизни. А многие увидела раньше, чем положено.

Юля покачала головой. Теперь она другими глазами смотрела на девочку и ее приемную мать. Поезд снова притормозил и встал намертво.

– Почему не едем? – забеспокоилась девочка, оглядываясь на пассажиров. – Когда поедем?

– Сегодня – окно, – пояснил ей пожилой мужчина с дочками. – Пути ремонтируют. Может и час простоять, и два.

Но он ошибся. Электричка простояла перед железнодорожным мостом без малого пять часов. За окном густела синева. Пассажиры нервничали и ругались. Оля проснулась и захотела есть. Дочь Юлиной знакомой без конца теребила опекуншу, беспокойно и просяще заглядывая той в глаза. Ей не сиделось, она больше других изнывала от вынужденного простоя. Она то и дело вскакивала и принималась бродить между сиденьями, останавливаясь то тут, то там и наблюдая за тем, что делают пассажиры. Она и к ним приставала с расспросами насчет вынужденного простоя, ныла и за пять часов набила всем оскомину. В конце концов бабка с корзинками отправила назойливую к матери, но девочка подалась к дядьке с удочками. Опекунша не выдержала, подошла к ребенку и сделала замечание. Эта невинная воспитательная мера возымела странный по своей силе эффект. Глаза девочки моментально налились слезами, она остановилась в проходе в середине вагона и заревела. Ревела она надрывно, на зрителя. С обильными слезами, громко всхлипывая и подвывая. Возникло ощущение, что девочку сильно и несправедливо наказали, даже побили. Кто-то попытался утешить. Куда там! Плач усилился. Весь вагон смотрел на дочь и мать. Люди перешептывались осуждающе. Причем большинство, судя по всему, осуждали мать, а несчастного ребенка жалели, предполагая жестокое к ней отношение. Опекунша взяла девочку за руку и попыталась увести на место. Не тут-то было. Девочка уперлась, предпочитая работать на публику. Оля смотрела на девочку во все глаза.

Нервное состояние ребенка, напряжение в вагоне подстегивали и без того беспокойное Юлино чувство. Что делать? Они попадут в Вишневый только в сумерки. Как найдут нужную улицу? А когда найдут, что будут ночью делать в чужом пустом доме? Там, должно быть, и днем жутко. Доехать до конечной станции и ночевать на вокзале? Юлю начинала потряхивать внутренняя дрожь. Между тем истерика юной пассажирки не прекращалась. Лицо ее от слез пошло пятнами, худенькое тельце сотрясали судороги всхлипов. Опекунша посерела лицом, не умея совладать с проявлениями детского характера. В ее адрес уже сыпались откровенно недоброжелательные выкрики:

– Довела ребенка!

– Расшатают детям нервы, а потом удивляются, откуда наркомания всякая!

– Да она ее бьет и не кормит, по всему видно!

Вопрос разрешила толпа цыганят, ворвавшаяся в вагон подобно стае саранчи. Впереди всех шла девчонка в ярких лохмотьях с чумазым младенцем, привязанным к ее животу. Увидев рыдающую малолетку, цыганка остановилась – руки в боки – и грубо приказала:

– Чего встала! Дай дорогу! Воешь тут! – и что-то зычно добавила по-своему.

Цыганята сзади засмеялись. Девочка исподлобья зыркнула на цыган и торопливо юркнула на свое место. Рев прекратился столь же резко, как и начался. Она шмыгнула носом и отвернулась к окну. Цыгане шумно двинулись по проходу. Электричка дернулась, поползла и вскоре резво помчалась.

– Пока доберусь до дома, полжизни потеряю, – бросила опекунша.

Девочка ее не слушала, поглощенная картинкой за окном. Мгновенно забыв, что причинила приемной матери столько беспокойства, девочка дергала ее то и дело за руку и восклицала:

– Смотри! Смотри!

– А далеко вам ехать? – поинтересовалась Юля.

– В Вишневом выходим.

– Правда? – Юля обрадовалась, инстинктивно угадав в женщине отзывчивую душу. – Я тоже туда! А улицу Станционную знаете?

Юля с дочкой вышли за своими новыми знакомыми в сумрак станции. Их повели неровной тропкой, теряющейся в зарослях бурьяна, вдоль череды огородов, покосившихся заборов и неясных очертаний каких-то кустов. Возле колонки Юлина новая знакомая, представившаяся Ларисой, объявила:

– Мы пришли. Вот наш домик. А вам – туда. – И показала в сторону темнеющих невдалеке строений.

Юля поежилась. Распрощавшись со своими спутниками, Юля, крепко держа дочь за руку, двинулась вперед. Фонари на улице загораться не спешили, из-за заборов подавали голос собаки. С неба подглядывала за Юлей половинка луны. В ее скудном свете женщина наконец увидела на одном из заборов намазанную белой краской цифру 38.

Подбадривая себя тем, что маячившее впереди строение – их собственность, Юля открыла калитку и шагнула внутрь. Они попали в заросший сад. Пахнуло осенним листом, какой-то травой, дымом. За густой паутиной веток был виден только темный силуэт вытянутого пеналом дома. В темноте он казался чужим и враждебным.

– Я боюсь, – пискнула Оля, но Юля одернула ее:

– Глупости!

Под ногой хрустнула ветка, и Юля вздрогнула всем телом, внутри будто что-то оборвалось. Она замерла, прислушиваясь, и сад замер вместе с ней, будто передразнивая. Ей казалось, все предметы, неясные очертания которых выступали из темноты, насторожились и ждут. Она стала нарочно громко разговаривать с Олей, рассуждая, как они здесь хорошо устроятся и как утром их ночные страхи покажутся смешными и они будут хохотать сами над собой.

Она решительным шагом двинулась вперед по тропинке и вдруг остановилась как вкопанная. Впереди, в темном квадрате окна, мелькнул огонь! Юля зажмурилась и потом потихоньку открыла один, а затем другой глаз. Слабый язычок пламени мелькнул теперь в другом окне. Холод накрыл ее с головой. Огонь то ли свечи, то ли зажигалки разгуливал по ее дому! Там кто-то был! Ужас тяжелой волной толкнул Юлю в грудь. Она отшатнулась, увлекая за собой Олю, в темноте они задели что-то ногами, это «что-то» оказалось садовой лейкой, которая, упав, попала в оцинкованный таз и издала звук, подобный громовому раскату. В соседнем дворе залаяла собака. Надрывно, с подвыванием ее подхватили «коллеги» – улица погрузилась в собачий перелай. Огонь свечи умер в окне. Юля попятилась к калитке, Оля захныкала. Они ясно услышали хруст веток и шум в конце огромного запущенного сада. Кто-то уходил через заднюю калитку.

Глава 4

Окрестности сельского клуба сотрясали звуки ударных. На крыльце тусовалась молодежь, покуривая и потягивая пиво. Мат, визгливый смех девчонок и хохот пацанов смешивались с фонограммой группы «Стрелки».

Лера сидела на спинке скамьи, спиной к клубу, и, глядя прямо перед собой, лузгала семечки.

– Говорил тебе – не ходи туда, – ворчал Колька Смирнов.

Он на самом деле уговаривал ее не ходить сегодня на танцы. Делать там нечего. И Мишка предлагал пойти к реке и устроить костер. Но их отговоры лишь укрепили желание сделать по-своему. Она поняла, что Юра там и что он не один, и захотела сделать себе больнее. Как дура притащилась в клуб! Увидела Юру с этой девочкой с Севера, Аленой. Они целовались под музыку прямо посреди зала. Его руки находились под ее майкой, и, увидев Лерку, он не смутился, не опустил руки, а только поплотнее обхватил габаритную Алену.

А та вообще ничего не замечала вокруг, лениво, в такт музыке, двигая ягодицами.

Лерка вылетела из клуба и помчалась к реке. Туда, где они обычно гуляли с Юрой. Она еще надеялась, что он догонит ее и станет убеждать, что с Аленой он просто так, чтобы позлить Лерку. Но вместо Юры притащились Колька и Мишка и позвали ее на лавочку.

– Она все равно скоро уедет, – осторожно бросил Мишка, отрывая плавник у сушеной воблы. – Я слышал, ей Семеновна уже билет на самолет до Сургута купила.

– И я уеду, – усмехнулась Лера, выбрасывая в траву остатки семечек. – И он. И вы уедете. Ну и что? Что из этого?

– Ничего, – отозвался Колька. – Просто с ней он гуляет недавно. А с тобой… сколько?

– Сколько? – зло передразнила Лерка и тут же отрезала: – Все. Тема закрыта. Хотели костер? Давайте ваш костер!

На свет костра подтянулись девчонки. Потом деревенские пацаны принесли домашнего вина. Лерка громко, неестественно хохотала над Колькиными шутками. Мишка тоже вовсю прикалывался – он здорово изображал эстрадных артистов.

Поначалу Лерке приходилось выдавливать из себя смех, делать вид, что ей весело и она не думает о Юре, о его руках, лапающих девочку с Севера. А потом ей и вправду стало весело – то ли от вина, которое на вкус было вроде компота, то ли от шуток ребят, то ли еще от чего. Поэтому для нее полной неожиданностью прозвучало сообщение запыхавшегося Андрюшки, Колькиного брата, примчавшегося из деревни на велике.

– Лерка, тебя мать везде ищет! Сюда идет.

Лерка отчего-то побледнела. Она чувствовала, что бледнеет, но не понимала отчего. А лица Кольки и Мишки поскучнели. Бутыль с вином спрятали за корягу. Веток в костер подбросили. Лера накинула ветровку и направилась по тропинке в сторону деревни. Зачем это маме вздумалось приехать среди недели? Тем более что они с отцом собирались вернуться домой в понедельник. Неожиданно сердце незнакомо стукнуло и заныло. Лера прибавила шагу. Она почти столкнулась с матерью у оврага. Та вынырнула из лопухов – запыхавшаяся, какая-то вся взъерошенная. На секунду они замерли друг перед другом, тяжело дыша.

– Привет, мам, – первая сказала Лерка и потянулась для поцелуя. – Ты чего это на ночь глядя?

– Где ты ходишь, Лера? – все еще задыхаясь, спросила Наташа. – Я и в клубе была, и у подружек твоих…

– Мы с ребятами костер жгли. А что случилось? Ты зачем приехала?

– Я? – Наташа обшаривала дочь взглядом, все еще тяжело дыша и словно боясь увидеть в той какие-то заметные перемены. Лерка показалась ей выше ростом, и в лице, как нарочно, промелькнуло что-то рожновское. Тень усмешки. То, чего Лерка в себе не замечала.

– Так я… приехала вот… за тобой. Надо к школе подготовиться.

Глухая деревенская ночь, овраг в лопухах, отзвуки дискотеки, и посреди этого – взволнованная мать, несущая что-то несусветное. Все это не вязалось у Лерки в мозгу и вызывало подозрения. Она пожала плечами.

– Ну, пошли домой.

– Нет! – остановила ее Наташа и развернула к реке. – Нам нужно поговорить.

Лера послушно взяла мать под руку, и они двинулись назад. Им навстречу шли ребята от реки, вдалеке затухал брошенный, но не залитый костер.

– У тебя все нормально? – спросила мать, не глядя на Леру.

– Конечно, – пожала плечами Лерка. – Что могло случиться за неделю?

– Не за неделю. Раньше.

Лерка молчала. Они молча дошли до костра. Лерка стала собирать в кучу разбросанные ветки и кидать их в оставшийся жар. Ветки затрещали, костер вспыхнул.

– Ты говоришь неправду, – сказала Наташа с вновь вспыхнувшей обидой.

Лерка вела себя так, будто ничего не случилось!

– Ты прочитала письмо! – Лера ошпарила мать жестким взглядом. – Я так и знала! Тебе ничего нельзя доверить!

– Да, прочитала, – подхватила Наташа, вскипая с новой силой. – Ты – моя единственная дочь! Ты – моя жизнь, и я боюсь за тебя! И ты обещала мне! Ты обещала мне, что не станешь делать этого! Хотя бы пока не окончишь школу! А ты…

Не дождавшись от дочери ни слова, Наташа спросила тихо:

– Или он тебя заставил?

Лерка ковыряла веткой в костре, низко склонив голову.

– Нет, зачем, – почти спокойно отозвалась она. – Я сама захотела… попробовать. Мне было интересно.

В тоне дочери Наташа не услышала раскаяния. Она не чувствовала себя виноватой! Не жалела о случившемся!

Наташа была в шоке.

– Тебе было интересно, – эхом отозвалась она, проглатывая ком в горле. – И что, ты теперь довольна? Тебе понравилось? Может быть, ты замуж захотела в пятнадцать лет? Может быть, ты нарочно издеваешься надо мной? Давай уж, помогай отцу! Мало он из меня крови выпил за время нашей совместной жизни, так теперь еще подмога подросла! Давайте, вместе на меня навалитесь. Он – пьянкой своей, ты – гулянкой. Весело!

Наташа хлестала дочь словами, видя только ее белесую макушку и блеск черной лайковой жилетки. Не видя глаз. Она знала, что может наговорить лишнего, но остановить себя не могла. Обида кипела в ней, как вода в электрическом чайнике – бурно, с выплеском.

– Я думала: ты взрослая, понимаешь меня, прислушиваешься. А ты только делала вид! Неужели так трудно было сдержать обещание?

– Трудно! – с вызовом заявила Лерка, с хрустом ломая ветку. – Мне было одиноко! Ты все время отправляешь меня на все лето в деревню, я тут одна, без тебя! Дед пьет, отец пьет, бабушка вся в заботах. Я никому не нужна. А Юрка… Он любит меня! Да, любит! Я хотела отблагодарить его за любовь!

– Лера! Я тебя отправляю… Да ты рвешься сюда как… Тебя же в городе не удержишь летом!

– А куда мне рваться? – яростно защищалась Лерка. – Ты каждое лето в санатории лечишься. Или в лагере работаешь. Что же, я должна в городе с пьяным отцом оставаться? Спасибо!

– Но ты никогда не говорила, что чувствуешь себя так одиноко… – растерялась Наташа, отслеживая взглядом Леркины резковатые движения.

– А как я должна себя чувствовать? – Лерка уселась на коряге и перешла в наступление: – Ты целыми днями на работе! За день у меня накапливается полно вопросов, я жду тебя, хочу поделиться. И вот ты наконец приходишь с работы! Тебе тут же начинают названивать твои подружки и выливать на тебя свои проблемы! И ты часами выслушиваешь их, подбадриваешь и даешь советы! А я как собачка жду, когда же на меня наконец обратят внимание! Когда же ты наговоришься, поешь и сделаешь свои дела, наступает ночь. Ты засыпаешь, едва коснувшись подушки. А я остаюсь одна со своими мыслями и вопросами! Одна! Всегда одна!

Голос Лерки окреп, агрессивные интонации в нем пугали Наташу настолько, что она с трудом улавливала смысл обвинений.

– В чем ты меня обвиняешь, Лера? В том, что я работаю за себя и за отца? Ты прекрасно знаешь почему. Я вынуждена тянуть семью. Если бы я работала только в одном месте, я была бы дома. Да. Но мы умерли бы с голоду! Я даже представить не могла, что услышу такие обвинения! От тебя! Я делаю это все для тебя! Пойми, мне самой ничего не надо! Ты думаешь, я получаю удовольствие, бегая по городу высунув язык? К концу дня у меня так ноет почка, что мне уже ничего не хочется. Я даже к телевизору не подхожу.

Лерка, насупившись, смотрела в костер.

– И если бы ты больше помогала мне, делая все по дому, то у нас с тобой всегда оставалось бы время поболтать. Ведь так? Но ты забываешь даже помыть посуду!

От обиды и недоумения у Наташи дрожал голос. То, что Рожнов ее три работы воспринимает как развлечение, еще куда ни шло. К его наглости притерпелась. Но Лерка!

Наташа вспомнила, как два года назад она уезжала на курсы в Москву, денег, как обычно, не было. Провожая мать на вокзал, Лерка все прижималась к ней своим тельцем и говорила: «Мне, мам, ничего не нужно. Купи что-нибудь себе».

И Наташа тогда решила, что вырастила понимающую дочь, что они как подруги. Из оставленных денег Лерка умудрилась еще что-то сэкономить и вручила Наташе после возвращения. А Наташа привезла дочери сапоги. Мерила на себя – уже тогда у них был один размер…

– Я только и слышу от тебя про эту несчастную посуду! Да о том, что все нельзя! Это нельзя, то нельзя! А что можно? Сижу целый день взаперти, дышу папочкиным перегаром. У меня никаких развлечений, кроме деревни. В городе я даже на дискотеку не хожу, потому что у нас сроду нет денег!

– Почему эти претензии ты не высказываешь отцу? – тихо спросила Наташа.

– Что толку-то ему высказывать? От него как от козла молока…

– Мои родители тоже жили бедно, – задумчиво произнесла Наташа, пытаясь найти нить, связующую две темы – секс и бедность. – Отчим пил. А мама много работала и еще после работы сама мастерила ковры. Тот ковер, что висит над твоей кроватью…

– Да, я знаю. Его изготовила бабушка своими руками. И что?

– А то! Что я тоже хотела развлечений, и одеваться хотела, и любить. Но у меня как-то мысли не возникало в связи с этим переспать в пятнадцать лет с кем-нибудь из мальчиков!

– С кем-нибудь из мальчиков! – эхом вторила Лерка. – Юра не кто-нибудь из мальчиков! Он… Ты же знаешь, как давно он мне нравится. За ним все девчонки бегают, а он выбрал меня. И он взрослый, он не может ждать, когда я подрасту!

– Ах, он не может ждать! – взвилась Наташа и подскочила. Она стала вышагивать вокруг костра, пытаясь совладать с эмоциями и не наговорить лишнего. – Теперь он доволен? Кстати, где он теперь? Что-то я его не заметила в твоем окружении. Зато в клубе очень даже заметила в обнимку с какой-то грудастой девицей. Быстро он тебя бросил!

– Что ты понимаешь! – Теперь они стояли друг против друга по разные стороны костра. – Может, это я его бросила! Он не может без «этого», а я, как выяснилось, не могу с «этим». Я фригидная, поняла?

– Дурочка ты, – улыбнулась Наташа.

Реакция Лерки на «дурочку» стала полной неожиданностью для Наташи.

– Да, а вы все умные! Ты сама не можешь без любовника! – закричала Лерка, отступая от Наташи к оврагу. – И все твои подруги мечтают о мужиках, и разговоры ваши о них! А я… а я…

Она развернулась и помчалась прочь от матери. Она бежала, не разбирая дороги, а Наташа, подстегиваемая все тем же чувством тревоги, устремилась следом. Силы были неравные. После оврага Лерка легко оторвалась от матери и ушла далеко вперед. Наташа со своим «минус четыре» едва различала ее белую одуванчиковую головку на черном фоне ночи.

– Лера, подожди! – просила она, но ее просьба не была услышана.

Лерка на всех парусах подскочила к крыльцу клуба. Дискотека заканчивалась, и молодежь расходилась. Прислонившись к кирпичному фасаду, ждал хозяина чей-то мотоцикл. Лерка узнала бы его из сотни таких же мотоциклов. Она нырнула мимо пьяных, мимо целующейся парочки, тенью скользнула вдоль стены. Все, кто был на крыльце, обернулись на звук взревевшего мотоцикла. Белые легкие волосы взлетели над тонкой фигуркой, мотоцикл взвился, и Лерка помчалась по пыльной проселочной дороге.

– Лерка! Сумасшедшая! – разрезал ночь чей-то басистый голос. Все относительно трезвые молодые люди высыпали на дорогу.

– Она и ездить толком не умеет, – бросил кто-то из толпы.

Молодежь, взбудораженная непредвиденным событием, заволновалась, задвигалась. Кто-то завел мопед, кто-то двинулся своим ходом. К клубу подбежала запыхавшаяся Наташа, на нее никто не обратил внимания. Когда до нее наконец дошло, в чем дело, ноги отказали ей, и она опустилась на крыльцо клуба.

– Коля, – поймала она одного из Леркиных приятелей, – беги к Рожновым, разбуди дядю Сережу. Пусть ищет Лерку.

Через десять минут долговязый Рожнов, трясясь от злости и животного страха за дочь, выводил из конюшни Маруську, а еще через минуту скакал в том направлении, которое показали ему пацаны.

Лерка помчалась по проселочной дороге, подпрыгивая на кочках. Ветровку надуло пузырем, ветер, уже холодный по-осеннему, обжигал щеки, мотоцикл под ней зловеще ревел, норовя вырваться и сбросить ее – случайного неумелого ездока. Лерка мчалась, не ощущая ни времени, ни расстояния. Только когда дорога перед ней уперлась в темную щетину леса, она сообразила свернуть влево, съехала в поле, мотоцикл остервенело запрыгал по кочкам, колеса принялись выделывать восьмерки, и Лерка впервые по-настоящему испугалась. Мотоцикл вел себя по-звериному, он вдруг стал неуправляемым, и Лерка с ужасом увидела, что несется как раз на стоящий посреди поля старый толстоствольный раскидистый дуб.

– А-а-а… – заорала она и выпустила руль.

Ее подбросило на очередной кочке, с силой выкинуло вверх, и она, отлетев несколько метров, больно ударилась о землю. Вероятно, Лерку угораздило удариться головой, потому что, теряя сознание, она все же успела подумать о Юре. Как, увидев ее разбитой, покалеченной, он осознает, что потерял, и будет плакать над ней, забыв Алену.

– Лерка! – орал Рожнов, остановив взмыленную лошадь посреди поля. – Лерка!

Ответом была неправдоподобная зловещая тишина деревенской ночи, разбавляемая лишь фырканьем Маруськи. Рожнов подосадовал, что впопыхах не захватил фонарик, и теперь посреди родных просторов, где вырос, стоял совершенно беспомощный.