Москва. Автобиография Федотова Марина

Предисловие

...За грядою домов начинает светать.

Белый пар над прохожими вьется...

Берегите Москву. Ей стоять и стоять.

Мы проходим... Она – остается.

Г. Горбовский

Этот город за восемь веков своей истории повидал немало.

В его истории были междоусобицы русских князей и опустошительные набеги татаро-монголов, народные смуты и засевшие в Кремле поляки, стрелецкие казни и насильное сбривание бород, французские патрули на улицах; крестные ходы и шумные купеческие свадьбы, когда гуляла, казалось, половина горожан; маевки, бои на Пресне и Люсиновке, «расстрел святыни» – Кремля – из артиллерийских орудий, похороны Ленина и Сталина, праздничные демонстрации, парады, торжественные встречи зарубежных лидеров – всего и не перечесть.

Этот город неоднократно уничтожали пожары, но он отстраивался вновь и вновь и становился краше прежнего – земляной, деревянный, из белого и красного камня, из стекла и бетона...

Об этом городе говорили, что он стоит, подобно Риму, на семи холмах, что церквей в нем сорок сороков, что он хлебосолен и радушен – а еще не верит слезам...

Именно с этого города началась история России как государства после избавления от татаро-монгольского ига, и именно этому городу было суждено стать столицей России, утратить это звание и снова его обрести – и на протяжении восьми столетий оставаться в глазах соотечественников и чужестранцев олицетворением всего того, что люди вкладывали и вкладывают в топоним «Россия».

Этот город одновременно равнодушный и гостеприимный, деловой и умеющий отдыхать, как никакой другой, строгий и веселый, заставляющий завидовать и бесконечно привлекательный.

В этом городе жива память о прошлом, и все же он всегда современен.

Этот город – Москва.

Переворачивая страницу, перефразируем известную песню А. Розенбаума:

  • Расскажите о Москве, москвичи,
  • Расскажите нам о ней без прикрас…

И Москва поведает о себе.

Кирилл Королев

Необходимое пояснение

Составители этой книги ни в коей мере не ставили перед собой задачу объять необъятное и вместить в эти страницы каждый день жизни Москвы на протяжении восьми с половиной столетий. Мы выбрали те события и явления, которые считаем важными, значимыми для города; это наш субъективный взгляд, не претендующий на академическую полноту. И мы искренне надеемся, что наш взгляд и наш выбор окажется близок многим.

Предыстория и первое упоминание о Москве, 1147 год

Иван Забелин, Ипатьевская (Киевская) летопись

Москва – город древний, но отнюдь не древнейший среди русских городов. Первыми крупными поселениями Руси, выросшими в города, были Новгород Великий (основан в 859 г.) на севере и Киев (основан в 860 г.) на юге. Другими «узловыми точками» Руси были Псков, Смоленск, Чернигов, Ростов Великий, Муром, Суздаль, Переяславль, Ладога. Все они представляли собой огороженные поселения с крепостью – кремлем – в центре; с принятием христианства непременными городскими атрибутами стали церкви и соборы.

По сравнению с Киевом и Новгородом, а также прочими древнерусскими городами Москва моложе почти на 300 лет. Разумеется, и до возникновения города здесь жили люди – первоначально представители так называемой дьяковской культуры (по городищу в селе Дьяково близ Коломенского), а затем славяне-вятичи (оба культурных слоя обнаруживается на Кунцевском городище); во всяком случае, такова современная теория, построенная на данных археологических раскопок.

Еще в XIX столетии предысторию города обобщил в своем сочинении «История города Москвы» И. Е. Забелин.

Московский и именно Кремлевский поселок существовал гораздо прежде появления в этих местах княжеского Рюрикова племени.

Глубокая древность здешнего поселения утверждается больше всего случайно открытыми в 1847 году, при постройке здания Оружейной палаты и неподалеку от первой по древности в Москве церкви Рождества Иоанна Предтечи, теперь несуществующей, несколькими памятниками языческого времени. Это две большие серебряные шейные гривны, или обручи, свитые в веревку, и две серебряных серьги-рясы, какие обыкновенно находят в древних курганах.

Другой поселок, столь же древний, находился за Неглинною на месте нового храма Спасителя, где был прежде Алексеевский монастырь, тоже на береговой горе и при устье потока Черторыя. На этой местности при рытье земли для фундаментов нового храма в числе других предметов найдены два серебряных арабских диргема, один 862 г., битый в городе Мерве, другой 866 г.

Эти находки должны относиться, по всему вероятию, к концу IX или к началу X столетия. Кроме того, шейные гривны и серьги по достоинству металла и по своей величине и массивности выходят из ряда всех таких же предметов, какие доселе были открыты в курганах Московской области, что может указывать на особое богатство и знатность древних обитателей Кремлевской береговой горы. <...>

Когда с течением веков зародилась политическая и промысловая жизнь и в варварской Европе и именно по Балтийскому морю, то промысловое и торговое движение тотчас же перешло и в нашу Русскую равнину, где пролегала дорога с запада Европы к далекому востоку... Этому движению особенно способствовали промышленные арабы, завоевавшие в VII веке почти все богатые закаспийские страны. Оттуда они направили свои торги от устья Волги и до самой Камы и далее по Волге же к самому Балтийскому морю... Этот торговый путь, пересекавший в разных направлениях нашу страну по Волге, Западной Двине и особенно по Неману, протягивался и далее по берегам Балтийского моря, по южным и северным, вплоть до Великобритании и далее до Испании.

Естественно, что на торной и бойкой дороге этого торга и промысла сами собою в разных, наиболее удобных местах зарождались города, так сказать, станции и промышленные узлы, связывавшие в одно целое окрестные интересы и потребности. <...>

Из Смоленска к Болгару можно было идти и по Оке, спустившись рекою Угрою, и по Волге, спустившись рекою Вазузою. Но это были пути не прямые, очень обходистые, и притом, особенно по Оке, очень дикие, потому что нижнее течение Оки было заселено мордовскими племенами, мещерою и муромою.

От Смоленска прямо на восток к Болгару существовала более прямая и в то время, быть может, более безопасная дорога, именно по Москве-реке, а потом через Переволок по Клязьме, протекающей прямо на восток по самой средине Суздальской страны. По этому пути в Суздаль и Ростов из Киева хаживали князья в XII столетии, например, Андрей Боголюбский, когда переселялся совсем на житье во Владимир, а из Чернигова и не было другой дороги в эти города, как через Москву.

Надо перенестись мыслью за тысячу лет до нашего времени, чтобы понять способы тогдашнего сообщения. Вся Суздальская, или по теперешнему имени Московская, сторона так прямо и прозывалась Лесною землею, глухим Лесом, в котором одни реки и даже речки только и доставляли возможность пробраться куда было надобно, не столько в полые весенние воды или летом, но особенно зимою, когда воды ставились и представляли для обитателей лучшую дорогу по льду, чем даже наши шоссейные дороги. <...>

Как мы сказали, древнейший и прямой путь от Смоленска или собственно от вершин Днепра к Болгарской ярмарке пролегал сначала долиной Москвы-реки, а потом долиной Клязьмы, которых потоки направлялись почти в прямой линии на восток. Из Смоленска ходили вверх по Днепру до теперешнего селения Волочок, откуда уже шло сухопутье – волоком верст на 60 до верхов Москвы-реки. Так путешествовал Андрей Боголюбский. Но более древний путь мог проходить из Смоленского Днепра рекою Устромою, переволоком у города Ельни в Угру, потом из Угры вверх рекою Ворею, вершина которой очень близко подходит к вершине Москвы-реки, даже соединяется с ней озером и небольшой речкою. Затем дорога шла вниз по Москве-реке, начинающейся вблизи города Гжатска и текущей извилинами, как упомянуто, прямо на восток. Приближаясь к теперешней Москве-городу, река делает очень крутую извилину на север, как бы устремляясь подняться поближе к самому верховью Клязьмы, именно у впадения в Москву-реку реки Восходни, где теперь находятся село Спас и знаменитое Тушино, столица Тушинского вора. Из самой Москвы-города река направляется уже к юго-востоку, все более и более удаляясь от потока Клязьмы. Таким образом, Московская местность, как ближайшая к потоку Клязьмы, являлась неизбежным переволоком к Клязьминской дороге. Этот переволок, с западной стороны от города, в действительности существовал вверх по реке Восходне, несомненно, так прозванной по путевому восхождению по ней в долину Клязьмы и притом, как упомянуто, почти к самой вершине этой реки. Вероятность таких сообщений во всех местах, где сближаются реки и речки, особенно в их верховьях, сама собою раскрывается, как скоро будем следить это по гидрографической карте, и надо заметить, что такая предположительная вероятность почти везде оправдывается самым делом, т. е. указаниями памятников на существовавшее сообщение или письменных, а еще более наземных, каковы, например, городища и курганы – явные свидетели древней населенности места.

По всем приметам, в глубокой древности, по крайней мере в IХ и Х веках, здесь уже завязан был узел торговых и промысловых сношений.

Из подмосковных окрестностей устье и течение Всходни – самая замечательная местность и по историческим (Тушинским) воспоминаниям, и главное, по красоте местоположения. Вот где в незапамятные времена Москва как торговый и промысловой узел намеревалась устроить себе первоначальное свое гнездо. Вот где сношения Балтийского запада и Днепровского юга с Болгарским приволжским востоком и с Ростовским приволжским же севером, на перевале в Клязьму, встречали необходимую остановку, дабы идти дальше, устраивали стан и отдых, а следовательно, надобное поселение и сосредоточение промысловых сил и интересов. Свидетелями такого положения здешней местности остаются до сих пор земляные памятники, раскиданные по окрестности многие группы курганов и места древних городищ.

Длжно полагать, что в древнее время Всходнею прозывалась не самая река, а особая местность, лежащая выше по Москве-реке, перед которою на крутом берегу Москвы-реки и над глубоким оврагом стояла каменная шатровая церковь Андрея Стратилата и где в XVI веке существовали церковь и монастырь Спас Преображения на Всходне, прозывавшийся также одним именем Всходня. Этот монастырь на Всходне или монастырь Всходня находился более чем на версту от самой реки, ныне неправильно называемой Сходни. <...>

Один большой курган, названный в писцовых книгах начала ХVII века Великою Могилою и стоявший на суходоле по направлению описанного всходного пути, идущего к селу Братневу, был разрыт в 1879 году. В нем покоился остов, весь обернутый берестою, с горшком в головах, на дне которого вытиснена монограмма, указывающая на хорошую гончарную работу. Окружавшие эту великую могилу малые курганы доставили при раскопке несколько вещиц из женского убора, весьма обычных во всех подмосковных курганах: бронзовые о семи лепестках серьги, бусы сердоликовые и стеклянные, бронзовые браслеты из проволоки и т. п. <...>

Значительная населенность этих всходных к Клязьме мест, какой ни выше, ни ниже по Москве-реке не встречается, может указывать, что торговые и промысловые сношения нашей древности уже намечали здесь место для знатного торгового узла, связывавшего торги Балтийского моря с торгами моря Каспийского и Сурожского (Азовского), и мы не можем отказаться от предположения, что здесь закладывалось основание для древнейшей Москвы-города. Сюда торговые дороги шли не только от Смоленска, но и от Новгорода, через древнейший его Волок Ламский, с Волги по рекам Шоше и Ламе на вершину реки Рузы, впадающей в Москву-реку. Ламский Волок был древнейшей дорогою новгородцев в московские места и по большей части прозывался одним именем Волок. Для новгородцев река Волга была обычной дорогой к далекому востоку. Но, быть может, малыми караванами небезопасно было по ней странствовать, поэтому и новгородцы должны были являться на Москворецкую Всходню, чтобы Клязьмою удобнее и безопаснее добраться до Волги камских болгар, захватывая в торговые руки и самую долину Клязьмы. Во всяком случае, здешний путь был короче, чем по руслу Волги, не говоря о том, что Москвою-рекою новгородцы должны были ходить и к Рязанской Оке, и на Дон. <...>

Итак, в незапамятное для письменной истории время верстах в 20 от теперешней Москвы, от западных путей в эту сторону создавалось гнездо промысла и торга, где впоследствии мог возникнуть и тот самый город, который мы именуем Москвою.

Выбор места вполне зависел от топографических удобств, при помощи которых именно здесь было возможнее, чем где-либо в другом месте, перебраться с одной дороги на другую по самому ближайшему пути.

И надо сказать, что если бы и на этом Всходничьем месте расселился со временем большой город, то Москва, быть может, представила бы еще больше местной красоты и различных удобств для городского населения. <...>

Имя реки Яузы в древнем топографическом языке в известном смысле может означать то же, что означают имена Вязьма, Вязема, Вяземка, Вазуза, Вязь, Уза, т. е. вообще вязь или связь, союз одной местности с другой, или, вернее, одного пути с другим, хотя бы и по очень узкому потоку, какой на самом деле представляет поток Яузы. <...>

По Яузе, по восточной дороге от Москвы, поднимались или опять также восходили вверх по течению этой реки глухим лесом (Сокольники, Лосиный Остров) до села Танинского и далее до самой вершины Яузы, затем следовал переволок у теперешнего села Больших Мытищ на село Большево и древнее Городище, находящееся уже на Клязьме. Или по другому направлению от вершины Яузы по болотам Лосиного Острова, которые и теперь дают превосходную воду всей Москве, а за 1000 лет назад могли заключать в себе целое значительное озеро, еще более способное для пути. Здесь у переволока в свое время явились также свои Мытищи, которые в XV столетии прямо и называются Яузским Мытищем в значении целого округа местности. Возникновение этого Яузского пути можно относить к глубокой древности. Длжно предполагать, что когда еще не было города – первое здешнее поселение гнездилось около устья Яузы, где луговая местность, а по ту сторону Яузы на горах упоминается существовавшее где-то городище. На этой стороне реки береговая высота, господствующая над луговиной, и доселе носит имя Гостиной горы (Никола Воробино), служившей, быть может, поселением для торговых приезжих гостей. Впоследствии, когда образовалось Суздальское княжество и его сношения и связи с Киевом и Черниговом стали усложняться, особенно при Суздальском князе Юрии Долгоруком, эта местность получила кроме торгового и политическое, то есть, в сущности, стратегическое значение, как первая открытая дверь в Суздальскую область, которую необходимо было укрепить для всякой опасности в междукняжеских отношениях.

Вот почему существовавшая здесь, вблизи упомянутого Пристанища, на Кремлевской горе, княжеская усадьба под именем Москвы или Кучкова, вскоре устраивается городом. <...>

Для нового княжества такой городок был необходим: он служил сторожевой защитой со стороны входа в Суздальскую область, и от Смоленска, и от Новгорода, и от Северских, а следовательно, и от Киевских, и от Рязанских князей. Москва, таким образом, в качестве города является крепкими воротами Владимирского княжества на самой проезжей дороге. Как княжеский город она прямая дочь Владимира, как и Владимир был прямой сын Суздаля и внук Великого Ростова. Таково было историческое родство и преемство этих городов, оставивших впоследствии все свое богатое историческое наследство одной Москве.

Первое упоминание о будущей столице Руси относится к 1147 году и связано с именем Юрия Владимировича, одного из младших сыновей Владимира Мономаха. Получив в наследство Ростовское княжество, он постепенно расширил свои владения, писоединив Суздаль, Муром и Рязань, основал крепости Владимир и Ярославль, равно как и нынешние города-спутники Москвы – Дмитров, Звенигород, Переяславль-Залесский; за стремление неуклонно раздвигать границы своих земель его впоследствии прозвали Долгоруким. Мало-помалу с Юрием стали считаться другие Мономашичи, прежде почти не замечавшие правителя этих земель на окраине страны, а князь Святослав из Новгород-Северска заключил с Юрием Долгоруким союз и даже посулил поддержать его притязания на киевский престол.

Что касается Москвы, князя Юрия никак нельзя считать основателем города: в его время это уже было крупное поселение на берегу одноименной реки, причем достаточно богатое, чтобы, как свидетельствует летопись, принимать в нем знатных гостей.

В лето 1147 отправился Юрий воевать Новгородские земли. Святослав же воевал в Смоленской волости. И прислал Юрий к Святославу, и так сказал: «Приди ко мне, брат, в Москов». Святослав же поехал к нему с сыном Олегом и с небольшой дружиной, взяв с собой племянника своего Владимира Святославича. Олег поехал вперед и подарил Юрию пардуса (барса. – Ред.). И приехал за ними отец его Святослав, и так любезно расцеловались с Юрием в день пятницу, на Похвалу Святой Богородице и возвеселились.

Наутро повелел Юрий устроить обед силен, и сотворил великую честь им, и дал Святославу дары многие с любовью, и сыну его Олегу, и племяннику его Владимиру Святославичу, и всех дружинников Святославовых одарил по очереди. И затем отпустил их. <...>

Поскольку более ранних дат, имеющих отношение к городу, летописи не сохранили, именно с 1147 года принято отсчитывать возраст Москвы.

Относительно названия города существует несколько версий, и в настоящее время основная из них возводит название к имени реки, а последнее связывает либо с финно-угорским корнями «ва» («река») и «мос» («медведь»), либо с древнеславянским «моз» «вода, сырость».

Основание города и легенда о боярине Кучке, 1153 год

Иван Забелин

По свидетельству Тверской летописи, через несколько лет после встречи со Святославом «князь Великий Юрий Владимирович заложил град Москву в устье Неглинной, выше реки Яузы». Летопись относит это событие – заложение крепости, превратившее поселение в город, – к 1156 году, однако исторические исследования доказывают, что строительство крепости началось раньше, вероятнее всего, в 1153 году. При этом сам Юрий был занят борьбой за киевский престол (которым владел дважды, в 1149–1151 и 1155–1157 годах), поэтому крепость, очевидно, строил не он, а его сын, Андрей Боголюбский, будущий князь Владимиро-Суздальский.

Княжеский интерес к Москве объяснялся просто: поселение находилось на перекрестке важных торговых дорог – к Ростову, Суздалю, Рязани и Смоленску. И, чтобы закрепить права на эту область, князь Юрий женил своего сына Андрея на дочери владельца поселения и ближайших окрестностей – некоего боярина Степана Кучки. С этим боярином связана одна из многих легенд об основании города; все эти легенды собрал в своем труде «История города Москвы» историк И. Е. Забелин.

Когда и как произошло начало Москвы, когда и как она зародилась на своем месте, об этом книжные люди стали гадать и рассуждать только с той поры, когда Москва явилась сильной и славной, царствующим великим городом, крепким и могущественным государством, когда у книжных людей, из сознания этого могущества, сами собою стали возникать вопросы и запросы, как это случилось, что Москва-город стала царством-государством?

Таким именно вопросом начинается одно из сказаний о ее начале, более других сохраняющее в себе несомненные следы народных эпических преданий.

Ответом на этот вопрос, конечно, могли появиться только одни неученые и, так сказать, деревенские гадания по смутным преданиям, или же, с другой стороны, ученые измышления по источникам старой книжности. Так и исполнилось.

И не в одной Москве зарождался этот любопытный вопрос. Едва ли не с бльшим вниманием старались разрешить его и западные книжные люди, у которых имя Москвы стало разноситься с нескрываемым любопытством еще со времен Флорентийского собора (1439), на котором Европа впервые узнала, что на далеком глухом Севере существует непобедимая православная сила, именуемая Москвою. С того времени начались и ученые толкования, откуда происходит самое имя этой неведомой дотоле Московии. Писавший о Москве в тридцатых годах ХVI столетия ученый историк Павел Иовий (Паоло Джовио. – Ред.) обратился за этим толкованием даже и к древнему Птолемею и писал между прочим: «Думаю, что Птолемей под своими модоками (амадоками) разумел москвитян, коих название заимствовано от реки Москвы, протекающей чрез столичный город того же имени».

Первая легенда приписывала основание города князю Олегу Вещему.

Наши московские доморощенные гадания о происхождении города Москвы ограничивались очень скромными домыслами и простыми здравыми соображениями, согласно указаниям летописи, существенная черта которой, описание лет, всегда служила образцом и для составления произвольных полусказочных вставок. Так, самое скромное домышление присвоило основание города Москвы древнему Олегу, несомненно, руководясь летописным свидетельством, что Олег, устроившись в Киеве, «нача городы ставити и устави дани словенам, кривичам и мери». Если Олег уставлял дани мерянам и города сооружал, то в области мери (Ростов, Суздаль) он должен был из Киева проходить мимо Москвы и очень немудрено, что мог на таком выгодном для селитьбы месте выстроить небольшой городок, если такой городок не существовал еще и до времен Олега. И вот в позднейших летописных записях появляется вставка: «Олег же нача грады ставити многие и прииде на реку, глаголемую Москву, в нея же прилежат реки Неглинная и Яуза, и постави град не мал и прозва его Москва и посади на княжение сродников своих».

Впрочем, с таким же вероятием можно было постройку города Москвы присвоить и Святославу, который ходил на Оку и на Волгу и затем победил вятичей, живших на Оке; но о Святославе начальный летописец не сказывал, что он города ставил. Об Олеге же догадка впоследствии пополнилась новым свидетельством, что древний князь, построив Москву, посадил в ней княжить своего сродника, князя Юрия Владимировича. Здесь выразилась неученая деревенская простота в составлении догадок, далеких еще от явного вымысла. Она не в силах была удалиться от летописной правды и позволила себе только нарушить эту правду неверным, но весьма существенным показанием о князе Юрье, все-таки прямом основателе города Москвы. В народной памяти хронология отсутствует. <...>

Но вскоре к деревенской простоте собственно московских гаданий пришла на помощь киевская, то есть, в сущности, польская историческая ученость в лице Феодосия Софоновича, составившего в 1672 г. целую «Хронику летописцев стародавных, с Нестора Печерского и иных, также с хроник Польских о Русии, отколь Русь началася», а вместе с тем и особую статью «Отколь Москва взяла свое название». Эта ученость, разыскивая и объясняя, откуда взялась Москва-народ, очень усердно и с обширной начитанностью толковала, еще с конца XVI века, что «Мосох или Мезех, шестой сын Иафетов, внук Ноев, есть отец и прародитель всех народов московских, российских, польских, волынских, чешских, мазовецких, болгарских, сербских, хорватских и всех, елико есть славенский язык»; что у Моисея Мосох, московских народов праотец, знаменуется (упоминается) такоже и у Иосифа Флавия в «Древностях»; что ни от реки, ни от града Москвы Москва именование получила, но река и град от народа московского имя восприяли; что имя сие: Мосох, Мокус, Моска, Моски, Москорум, Московитарум, Модокорум и проч. все древние историки, еврейские, халдейские, греческие и латинские и новейшие Мосоха, Москвы праотца и областей того имени, во многих местах непрестанно и явно поминают; что третий брат Леха и Чеха, Рус, истинный наследник Мосохов от Иафета, велкие и пространные полуночные и восточные и к полудню страны размножил и населил народами русскими и так далее. <...>

Разыскивал о происхождении имени Москвы и ученейший академик немец Байер. Не зная русского языка, он толковал, что имя Москвы происходит от мужского монастыря – Моsсоe от Мus (муж) и Мuseс (мужик). Кроме того, Татищев утверждал, что «имя Москва есть сарматское, значит крутящаяся или искривленная, от того, что течением весьма излучины делает, да и внутрь Москвы их не скудно». <...>

Между тем деревенская простодушная Москва... гадала об Олеге, но не забывала и настоящей правды о князе Юрии Владимировиче.

Известна и так называемая крутицкая легенда об основании Москвы.

По всему вероятию под влиянием той же пришлой учености, пребывавшей, как известно, и на Крутицах, сочинено было другое сказание об основании города Москвы, по которому это основание приписывается князю Данилу Ивановичу.

«В лето 6714 (1206 г.) князь великий Данило Иванович после Рюрика короля Римского 14 лето пришел из Великого Новгорода в Суздаль, и в Суздале родился ему сын князь Георгий и во имя его созда и нарече град Юрьев Польский и в том граде церковь веленную созда во имя Св. Георгия каменную на рези от подошвы и до верху. И по создании того храма поехал князь Данила Иванович изыскивати места, где ему создати град престольный к Великому княжению своему и взял с собою некоего гречина именем Василья, мудра и знаюша зело и ведающа, чему и впредь быти. И въехал с ним в остров (лес) темен, непроходим зело, в нем же бе болото велико и топко, и посреде того острова и болота узрел князь Великий Данила Иванович зверя превелика и пречудна, троеглава и красна зело <...> и вопросиша Василия гречанина, что есть видение сие пречуднаго зверя? И сказа ему Василии гречин: Великий княже! на сем месте созиждется град превелик и распространится царствие треугольное и в нем умножатся различных орд люди... Это прообразует зверя сего треглаваго, различные на нем цвета, то есть от всех стран учнут в нем люди жити... Князь же Данила Иванович в том острову наехал посреде болота островец мал, а на нем поставлена хижина мала, а живет в ней пустынник, а имя ему Букал и потому хижина словет Букалова, а ныне на том месте царский двор. И после того князь Данило Иванович с тем же гречином Василием спустя 4 дни наехал на горы (крутицы), а в горах тех стоит хижина мала, и в той хижине живет человек римлянин имя ему Подон... Возлюби князь великий место сие, восхоте дом себе устроити... Той же Подон исполнен Духа Святого и речь говорит: Княже! не подобает тебе здесь вселиться, то место Дом Божий: здесь созиждут Храм Божий и пребудут архиереи Бога Вышнего служители. Князь же Данило Иванович в шестое лето на хижине Букалове заложи град и нарече имя ему Москва, а в седьмое лето на горах Подонских на хижине Подонове заложи церковь Всемилостивого Спаса. И в 9 лето родися у него два сына князь Алексей и князь Петр. Он же князь великий Данило Иванович вельми любя сына Алексея Даниловича, во имя его созда град к Северу и нарече имя ему Олексин и там обрете в острове мужа именем Сара земли Иверской свята и благоговейна зело и на его хижине заложи град Олексин. И по девятом лете приде из грек епископ Варлам к князю Данилу Ивановичу и многия чудотворны мощи с собою принесе; и князь Данило Иванович принял его с великою честию и любовию и повеле ему освятити храм на горах Подонских и да ему область Крутицкую и нарекома его владыкою Сарским и Подонским: тако нарекошася Крутицы».

Очень явственно, что это сказание сочинено на Крутицах каким-либо досужим мирянином или церковником, однако не совсем знакомым с тогдашней ученостью, которая могла бы пространнее рассказать о зачале Москвы с непременным упоминанием о Мосохе. К тому же сочинитель указывает, что он был родом или житием от города Алексина.

Самое же популярное предание, в нескольких вариантах, безусловно, связано с именем Степана Кучки.

Неученые москвичи не умели складывать сказки по вольному замыслу, как составлена эта крутицкая сказка, и держались в своих литературных опытах старого обычая летописцев, приставляя непременно к своему рассказу и лета событий. Единственным образцом для их писательства была именно не чужая, а своя родная летопись. Других образцов они не знали и, подражая летописцам, вносили в свои повести ходившие в народе предания и несомненные остатки уже забытых песенных былин.

Таким характером отличается самая обстоятельная по составу повесть «О зачале Московского княжения, како зачало бысть, а ныне великий пресловущий и преименитый царствующий град сияет».

Еще Карамзин заметил, что эта повесть писана размером старинных русских сказок и изобретена совершенным невеждою, то есть не согласно с достоверными летописцами, что, конечно, и подтверждает ее сказочное былинное происхождение.

Как летописная же запись, она начинается следующим годом по порядку собранных годов: «В лето 6789 (1280 г.) месяца октября в 29 день по Владимере князе во Владимере-граде державствовав князь Андрей (1294–1304) Александрович, а в Суздале-граде державствовав князь Данило Александрович Невский». После этого летописного вступления автор начинает свою повесть былинным складом:

«Были на этом месте по Москве реке села красные, хорошие, боярина Кучки. У того ж боярина были два сына красны зело; не было таких красных юнош ни во всей Русской Земле. И сведал про них князь Данила Александрович Суздальский и спросил у Кучка боярина двух сынов его к себе во двор с великим прощением. И сказал ему: если не дашь сынов своих мне во двор, и я на тебя войною приду и тебя мечем побью, а села твои красные огнем пожгу. И боярин Кучко Степан Иванович, убояся страха от князя Данила Суздальского, и отдал сынов своих обоих князю Данилу Александровичу Суздальскому. И князю Данилу полюбились оба Кучкова сына. И начал их князь Данила любити и жаловати, и пожаловал единого в стольники, а другого в чашники. И полюбились те два юноши Данилове княгине Улите Юрьевне; и уязви ею враг на тех юнош блудною яростью, возлюби бо красоту лица их. <...>

Умыслили они со княгинею, как бы им предати князя Данила смерти. И начали звать князя Данила в поле ездить ради утешения, смотреть зверского уловления зайцев. И бысть ему на поле. И егда въехали в дебри и начали они Кучковичи предавать его злой смерти. И князь Данила ускочив от них на коне своем в чащу леса. И бежал от них подле Оки реки, оставя коня своего. Они же злые человеки и убийцы, аки волки лютые, напрасно (нежданно) хотяху восхитить его. И сами были в ужасе многом, искавши его и не обретоша, но только нашли коня его. <...>

Благоверный князь Данил был четвертый мученик, принял мученическую смерть от прелюбодеев жены своей. В первых мучениках Борис и Глеб и Святослав убиты были от брата своего окаяннаго Святополка, рекомого Поганополком. Так и сии Кучковы дети приехали во град Суздаль и привезли ризу кровавую князя Данила и отдали ее княгине Улите и живут с нею в том же прелюбодеянии беззаконном по-прежнему. <...>

И собрал князь Андрей во граде Владимере своего войска 5000 и поиде ко граду Суздалю. И слышат во граде суздальцы и боярина Степана Ивановича Кучка дети, что идет с воинством; и взял их страх и трепет, что напрасно пролили кровь неповинную. И не возмогли они стать против князя Андрея ратоваться; и бежали к отцу своему боярину Степану Ивановичу Кучку. А князь Андрей пришел в Суздаль-град. Суздальцы не воспротивились ему и покорились ему, государю князю Андрею Александровичу: “Мы не были советниками на смерть князя своего, твоего брата князя Данила, но мы знаем, что жена его злую смерть умыслила с любовниками своими Кучковичами и мы можем тебе государю пособствовать на тех злых изменников”.

И собрали суздальцы 3000 войска, князь Андрею в помощь пошли. Князь Андрей со всем воинством идет на боярина Степана Ивановича Кучка. И не было у Кучка боярина кругом красных его сел ограды каменной, ни острога древнего; и не возможе Кучко боярин против князя Андрея боем битися. И вскоре князь Андрей всею силою и емлет приступом села и слободы красные, и самого Кучка боярина и с его детьми в плен; и повелел их оковать железы крепкими, и потом казнил боярина Кучка и с детьми его всякими казнями различными и лютыми. И тут Кучко боярин и с детьми своими лютую смерть принял.

В лето 6797 (1289) марта в 17 день князь Андрей Александрович отметил кровь брата своего, победил Кучка боярина и злых убийц, что убили князя Данила брата его. И все их имение и богатство разграбил. А сел и слобод красных не пожег. И воздал славу Богу в радость и препочил тут. И на утрие восстав, и посмотрел по всем красным селам и слободам, и вложил Бог в сердце князю Андрею, и те красные села ему князю полюбились и, рассмотрев, помышлял в уме своем на том месте град построить, видев бо место прилично, еже граду быти. И вздохнув из глубины сердца своего, воздев руки на небо моляся Богу со слезами и сказал: Боже Вседержитель Творец всем и создатель! Прослави, Господи, место сие и подаждь, Господи, помощь хотения моего устроить град и создать святые церкви. И оттоле князь Андрей сел в красных тех селах и слободах, начал жительствовать. А во граде Суздале и во Владимере посадил державствовать сына своего Георгия.

А состроен град в лето 6799 (1291) июля в 27 день. И оттоле нача именоватись граду Москве».

Другое московское сказание о начале Москвы также носит характер летописной записи с обозначением годов и представляет в своем роде сочинение на заданную мысль знающего книжника, который старается доказать, что Москва, подобно древнему Риму, основана на крови, с пролитием крови.

«Был на великом княжении в Киеве сын Владимира Мономаха князь Юрий. Он старшего своего сына Андрея посадил в Суздале. В лето 6666 (1158) ехал князь Юрий из Киева во Владимир к сыну Андрею и наехал по дороге место, где теперь град Москва по обе стороны реки. Стояли тут села, а владел ими некий зело богатый боярин, имя ему Кучко Степанов (Иванов, по другому списку). Тот Кучко встретил Великого князя зело гордо и не дружелюбно. Возгордевся зело и не почтил в[еликого] князя подобающею честию, а к тому и поносив ему. Не стерпя той хулы, в[еликий] князь повелел того боярина ухватить и смерти предать. Так и было. Видев же сыновей его, млады суще и лепы зело и дщерь едину, такову же благообразну и лепу, в. князь отослал их во Владимир к сыну своему Андрею. Сам же князь Юрий взыде на гору и обозре с нея очима своима, семо и овамо, по обе стороны Москвы реки и за Неглинною, возлюби села оные и повеле вскоре сделати град мал, древян, по левую сторону реки на берегу и прозва его званием реки Москва град». Потом князь идет во Владимир к сыну Андрею, женит его на дочери Кучковой, заповедует ему град Москву людьми населити и распространити и возвращается в Киев и с сыном Андреем. Затем рассказывается история Андрея Боголюбского, как он из Киева принес во Владимир икону Богородицы, как был благочестив и как потом убит злодеями Кучковичами в союзе с его княгиней, которая негодовала на него за то, что перестал разделять с ней брачное ложе, отдавшись посту и молитве. В лето 6684 (1176) пришел из Киева во Владимир брат Андрея князь Михайло Юрьевич, избил убийц и вверг их в озеро (в коробах), а жену его повелел повесить на вратах и расстрелять из многих луков.

По-видимому, эта повесть сочинена, как упомянуто, книжным человеком с целью в точности приравнять Москву – Третий Рим к двум первым Римам, именно по поводу пролития крови при их основании. Если Москва явилась Римом, то и характер ее первоначалия должен быть такой же, вполне римский, то есть кровавый. Поэтому надо было отыскать, сочинить обстоятельство, которое могло бы доказывать надобное совпадение случаев кровопролития в древнейшем Риме и в новой Москве. <...>

Карамзин заметил, что эта сказка, вероятно, основана на древнем истинном предании. Действительно, несомненные свидетельства летописей указывают, что бояре Кучковичи существовали и именно в большем приближении у князя Андрея Боголюбского. В 1155 г. они переманили его переехать из Киева в Залесский Владимир «без отча повеления, лестию подъяша»; а в 1174 г. они являются главными руководителями заговора против Андрея и его убийцами. <...>

Московские предания и былины, ходившие в народе в течение веков и дававшие материал для сочинительских сказаний, должны были хорошо помнить имена первых героев Москвы, ее основателей и устроителей, князей Юрья, особенно Андрея (Боголюбского), Данилу, Ивана и бояр Кучковичей.

Зерно рассматриваемого сказания заключается в том, что основание или построение города Москвы связано с убийством ее прежнего владельца, из-за женщины, из-за любовных связей, как стали сказывать о том более поздние сочинители. У Татищева находим основанное на этой же легенде романическое повествование.

Юрий, говорит историк, хотя имел княгиню любви достойную и ее любил, но «при том многих жен поданных своих часто навещал и с ними более, нежели с княгинею, веселился, ночи сквозь на скомонех (музыка) проигрывая и пия, препроводил... Между всеми полюбовницами жена тысяцкого суздальского Кучка наиболее им владела, и он все по ее хотению делал».

Когда Юрий пошел к Торжку (1147), Кучка не последовал за ним, а возвратился в свое село, посадил свою жену в заточение и сам хотел бежать к врагу Юрия, Изяславу. Услыхав об этом, Юрий в ярости воротился из похода на Москву-реку в Кучково жилище и тотчас убил Кучку, дочь его выдал за сына своего Андрея и, облюбовавши место, заложил здесь город. По случаю Андреева брака он и позвал к себе на веселье Святослава Ольговича. Рассказывая эту повесть, Татищев ссылается на свой раскольнический манускрипт или летопись, полученную им от раскольника. Можно было бы поверить этому сказанию, если бы не приводили к сомнению другие совсем подобные же повести, рассказанные историком про других князей <...> Таким образом, сочинение Татищева о похождениях великого князя Юрия Долгорукого при основании Москвы города есть чистейший вымысел, представляющий попытку украсить историю о зачале Москвы новым, наиболее любопытным сказанием.

Обстоятельнее всех других воспользовался этим старым сказанием, как и другими, изложенными выше, знаменитый Сумароков. В своей «Трудолюбивой пчеле» (январь 1759 г.) он напечатал небольшую статью «О первоначалии и созидании Москвы», где, с некоторыми своими домышлениями изложив содержание упомянутого сказания, передает и крутицкие сказания о пустыннике Букале, Подоне, Саре, епископе Варлааме и пр. В другой статье «Краткая московская летопись» он слово в слово поместил свой пересказ упомянутого сказания с тем же добавлением имен Кучковых сыновей – Петр, Иоаким и дочь Улита. А в новом пересказе добавил имена Кучковых сел: «Селения Кучки были Воробьево на Воробьевой горе; Симоново, где Симонов монастырь; Высоцкое, Петровский монастырь; Кудрино и Кулижки, тако и поныне именуемые; Сухощаво от пересыхания речки, ныне Сущово; Кузнецкая Слободка, где Кузнецкий Мост. И там были еще селения, где Вшивая горка, Андрониев монастырь, где Красный пруд и где был Чистый пруд. А жилище Кучково у Чистого пруда было».

Прибавим также, что Москва-река прежде называлась Смородиною (в одной былине из сборника Кирши Данилова. – Ред.), по всему вероятию, заимствуя это сведение из народной песни о злосчастном добром молодце, как это увидим в нижеследующем изложении. «Имя Москвы, рассуждает автор, производят некоторые от Мосоха; однако того никаким доводом утвердить невозможно и кажется то вероятнее, что Москва имеет имя от худых мостков, которые на сем месте по болотам положены были... В сем, от чего сей город восприял свое имя, преимущество есть равное, от Мосоха ли или от мостков; но то удивительно, что худые мостки целому великому государству дали имя». О худых мостках автор в другом месте рассуждает, что Москва-река, протекая чрез московские воды, имела мостки, где ломались оси, колеса и дроги, ради чего при мостке чрез Неглинную поселились и кузнецы, отчего и поныне мост через ту реку называется Кузнецким Мостом. От сих мостков главная река получила наименование, а от реки и город. <...>

Подобные, уже от учености, сказания продолжались и в новейшее время. Беляев (Ив. Дм.) по поводу рассматриваемых здесь старых сказаний представил целую обстоятельную не малого объема повесть «О борьбе земских бояр с княжеской властью».

Он говорит, что «Кучко был богатый боярин и могущественный землевладелец в здешнем крае, по словам предания, не только не думавший признавать княжеской власти, но и прямо в глаза поносивший князя Юрия Влад. Долгорукого. Таковое отношение Кучка к Юрию прямо говорит, что Кучко был не дружинник князя, а старинный земский боярин, по всему вероятию, древний колонист новгородский, принадлежащий к роду первых насельников здешнего края, пришедших сюда из Новгорода еще до приглашения Рюрика с братьями»... Далее рассказывает автор, что пришел в этот край кн. Юрий и начал заводить новые, собственно княжеские порядки, «начал строить города и приглашать поселенцев из Приднепровья и других краев Русской Земли и тем стеснять полное приволье здешних старожильцев, особенно богатых земских бояр, старинных новгородских колонистов. На эти стеснения и новости, вводимые поселившимся здесь князем, земские бояре, не привыкшие ни к чему подобному, конечно, отвечали или глухим неповиновением, или явным сопротивлением и даже оскорблением князя. <...>

Народное предание, конечно, не без причины указало на села и слободы боярина Кучка как на главное гнездо боярского сопротивления княжеской власти и олицетворило это сопротивление и боярскую надменность в мифе боярина Кучки.

Но здешние бояре, слишком самонадеянные и гордые, не были в силах дать надлежащее сопротивление князю и даже не имели достаточных укреплений, за которыми бы могли успешно обороняться; и потому, как и следовало ожидать, при первой же встрече они потерпели поражение, и Степан Иванович Кучка за свою дерзость поплатился головой; а князь Юрий Влад., управившись с нежданным противником, в самых имениях Кучка построил княжий город, чтобы таким образом утвердить за собой и своим потомством ту самую местность, где встретил сильнейшее сопротивление своей власти». Вот в чем заключалась вся борьба земских бояр с княжескою властью!..

К числу новейших сказаний длжно отнести и уверение историка Д. И. Иловайскаго, что Москва-город основалась именно там, где на Москве-реке существовал некогда каменистый порог. «Около средины своего течения (ближе к устью?), говорит автор, извилистая река Москва в одном из своих изгибов преграждается небольшим каменистым порогом. Вода с шумом бежит по этому порогу и только в полую воду покрывает его на значительную глубину. Этот-то небольшой порог (ныне подле храма Спасителя, под бывшим Каменным мостом) и послужил первоначальною причиною к возникновению знаменитого города. Выше порога река по своему мелководью только сплавная, а ниже его она судоходна». Описывая далее судоходство по рекам в Москву, автор указывает, что «Окою суда спускались до устья Москвы, поднимались вверх по этой реке и доходили до помянутого порога. Здесь путники опять покидали суда и сухопутьем отправлялись в стольные города Ростов, Суздаль и Владимир...»

Этот порог в действительности существует и доныне. Он состоит из нескольких рядов деревянных свай, набитых в разное время по случаю устройства Каменного моста. Русло Москвы-реки на самом деле течет над сплошным пластом горного известняка, который в иных местах обнаруживается на дне реки, но порогов нигде не устраивает. Если возможно было набить в дно реки деревянные, хотя бы и короткие по длине, сваи, то это прямо указывает, что до пласта горного известняка остается еще значительный слой песков и глин, лежащих над этим пластом.

По поводу всех изложенных выше рукописных преданий и печатных домышлений можно сказать словами автора книги «Москва, или Исторический путеводитель» (1827), что «достоверные летописи не сообщают нам никаких точных известий ни об основателе Москвы, ни о времени ее начала, почему важное сие событие и остается под завесою темных догадок, основанных на разных сохранившихся до наших времен “неверных повестях”, не говорим о новейших повествованиях, вроде повести о земских боярах, или о том, что у Каменного моста существовал каменистый, а на самом деле только деревянный порог».

Самое событие, передаваемое рукописной легендой, что князь Юрий казнил боярина Кучку, подвергается большому сомнению, так как оно явилось для доказательства, что и Третий Рим, Москва, тоже основан на пролитой крови. По всему вероятию, это такой же вымысел, как и борьба земских бояр с княжеской властью.

Таким образом, остается более ценным народное предание о князе Данииле, которое в сущности есть спутанный пересказ истинного события – убийства Кучковичами князя Андрея Боголюбского.

По данным археологических раскопок можно предположить, что московская крепость 1156 года была сложена из бревен, причем с использованием особой конструкции, призванной удержать от сползания внешние нижние ряды. Стена Юрия Долгорукого, по-видимому, охватывала не только центральную часть города, но и ближайшие окрестности. На юге и северо-западе соответственно границами крепости служили реки Москва и Неглинная. Сам княжеский двор помещался возле Фроловских (с 1657 года – Спасских) ворот.

По замечанию И. А. Бондаренко, автора книги «Словарь архитекторов и мастеров строительного дела Москвы XV – середины XVIII века», на территории крепости Юрия Долгорукого, «наряду с остатками срубных строений, найдены дренажные устройства в виде канав и долбленых бочек без дна, врытых в углах построек, вымостки из мелкого булыжника, мостовая из челюстей и плоских костей крупного рогатого скота. Обнаружен целый ряд фрагментов деревянных мостовых из круглых бревен и плах, уложенных по лагам. Видимо, уже в то время основной узел городских улиц сложился в районе Соборной площади, где археологическими разведками установлено наличие мощного культурного слоя с остатками деревянных строений».

Разорение Москвы ханом Батыем, 1238 год

Лаврентьевская летопись

До конца XII столетия о Москве в летописях упоминается эпизодически, город лишь «по касательной» участвовал в политических играх государства – так, например, под 1175 годом сообщается, что князья Михаил Юрьевич и Ярополк Ростиславич останавливались в Москве на переходе из Чернигова во Владимир, а в 1177 году город сжег князь Глеб Рязанский. Затем город вообще словно исчезает из истории – и возникает вновь уже в страшные для Руси 1230-е годы, когда русские города один за другим погибали под натиском воинов монгольского хана Батыя (хотя заметим, что близлежащие к Москве города не раз были в поле зрения и попадали в сферу интересов севернорусских князей, прежде всего Всеволода Большое Гнездо). Наиболее подробные сведения о разорении монголами Москвы сохранились в Лаврентьевской летописи.

Той же зимой взяли Москву татарове, и воеводу убили Филипа Нянка за правоверную христианскую веру, а князя Володимера удавили руками, сына Юрьева, а людей избили от старца и до сущего младенца; а град, и церкви святые огню предали, и монастыри все и села пожгли, и, много добра награбив, ушли далее.

Из этого краткого отрывка можно сделать важный вывод: Москва ко времени татаро-монгольского нашествия уже превратилась в достаточно крупный город – с церквями и монастырями. Раскопки, проводившиеся в Москве в конце XX столетия, позволили обнаружить домонгольский культурный слой – в частности, на Манежной площади, на улице Ильинка, на Гостином дворе; эти находки подтвердили сообщения летописей о наличии в древней Москве немалого числа посадов. При этом Москва все же оставалась пограничным, «окраинным» городом, сторожевой крепостью Владимиро-Суздальского княжества. Во всяком случае, сведений о каких-либо архитектурных памятниках владимиро-суздальской школы зодчества в Москве не сохранилось.

Некоторые подробности разорения Москвы Батыем приводятся в выписках на листах Никаноровской летописи; эти выписки обнаружил видный отечественный филолог А. А. Шахматов. Позднее было установлено, что выписки сделаны немецким ученым И.-В. Паузе (1670–1735), стихотворцем, переводчиом Российской Академии наук, из некоей летописи, которая до наших дней, увы, не дошла даже в отрывках.

Татарове пришли оттуда (из-под Коломны. – Ред.) под град Москву и начали в него бить непрестанно. Воевода же Филип Нянскин воссел на коня своего, и все воинство его с ним, и так, прекрепив лице свое знамением крестным, отворили у града Москвы врата и воскричали вси единогласно на татар. Татарове же, мня великую силу, убоялись, начали бежать, и много у них побито было. Царь же Батый паче того с великой силою наступил на воеводу и живым его взял, рассек его по частям и разбросал по полю, град же Москву сожег и весь до конца разорил, людей же всех и до младенцев посек.

Восстанавливал город князь Михаил Хоробрит, сын владимирского князя Ярослава Всеволодовича. Возможно, этот князь заложил деревянную церковь Михаила Архангела на склоне Боровицкого холма, на месте ныне существующего Архангельского собора. Исследования, проведенные в XVIII веке школой архитектора Д. В. Ухтомского, показали, что западнее этой церкви находились городские ворота, через которые шла дорога в северном направлении, а выше храма Архангела Михаила, на вершине холма, стояла еще одна церковь (будущий Успенский собор).

Позднее Москва вошла в состав владений Александра Невского, старшего сына Ярослава Всеволодовича Второго, а после смерти победителя при Чудском озере перешла по наследству к его младшему сыну Даниилу (1261–1303), правившему Москвой с 1276 года. При Данииле княжество Московское несколько расширило свои границы – за счет захваченной в разгар междоусобиц Коломны и полученного в дар Переяславля-Залесского. А самого Даниила в документах тех лет уже начали именовать «великим князем Московским», и его по праву считают основателем московской княжеской династии.

Великое княжество Московское: князь Даниил и его наследники, 1300–1328 годы

Степенная книга

В княжение Даниила были основаны Богоявленский монастырь (в Китай-городе) и Свято-Данилов монастырь (перенесенный в городскую черту при Иване Калите), где была основана первая в Московском княжестве архимандрия (здесь и сейчас размещается Синодальная резиденция Святейшего патриарха) и где был похоронен московский князь Даниил Александрович (святой Даниил Московский).

Степенная книга гласит:

Сам же великий князь Даниил, на Москве богоугодно господствуя, пошел и монастырь честной возгородил, что зовется Даниловский, тогда же в нем и церковь поставил, во имя преподобного Даниила Столпника. В том монастыре и архимандрита первого устроил, и тако теплейшим к Богу желанием в той честной обители и сам сподобился пострижен быть во святый ангельский образ богоподражательного иноческого жития. И тако в последнем смиренномудрии он к желаемому Христу отошел в лето 6811 (1303) месяца марта. <...> Великий князь Иван, зовомый Калита, сын сего блаженного великого князя Даниила Александровича, тот же монастырь Даниловский и с архимандритией привел внутрь града Москвы, на свой царский двор, где и церковь поставил во имя боголепного преображения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и монастырь честен устроил, древний же монастырь Даниловский и все наследие Даниловского монастыря, и самый погост Даниловский, и иные села Даниловские вручил архимандриту Святого Спаса, дабы вкупе оба монастыря под единым началом паствы неоскудно устрояются. Многие лета минули, и монастырь Даниловский оскудел, нерадением древних архимандритов Спасских <...> только единая церковь осталась, во имя святого Даниила Столпника, и прозвали место оно сельцо Даниловское, монастыря же на слуху не упоминалось, будто и не было никогда.

Даниилу наследовал его старший сын Юрий. Между тем Русь, за исключением северных – новгородских – земель, находилась под властью татаро-монголов, и князья получали ярлыки на княжение в Золотой Орде. За ярлык на великое княжение – в эту пору номинальным главой уже мог стать любой князь, не только Киевский или Владимирский – Юрий соперничал с тверским князем Михаилом, племянником Александра Невского. Как писал И. Е. Забелин, «по смерти Даниила тотчас же начались усобицы с Тверью из-за Переяславской вотчины, отказанной любимому дяде Даниилу его племянником, Переяславским князем Иваном Дмитриевичем. А вслед за тем поднялся спор из-за Новгорода и о великом княжении между Тверским князем Михаилом и Московским: старшим сыном Даниила Юрьем. В этом споре Тверской князь два раза приходил к Москве. В первый раз в 1305 г. он отступил, помирившись с Данииловичами, а во второй, в 1307 г., после упорного боя под стенами города он также ушел без всякого успеха для своих целей и города взять не мог. Город, стало быть, и в то время был укреплен, как подобало хорошему городу».

Князь Юрий расширил свои владения, присоединив Можайск, безуспешно ходил на Рязань и Тверь, а после убийства Михаила в Орде наконец-то получил заветный ярлык на великое княжение (1319). Впрочем, три года спустя этот ярлык достался сыну Михаила, Дмитрию Грозные Очи, а еще через шесть лет Дмитрий убил Юрия в ханской ставке; за что был казнен, а за ярлык на великое княжение повели спор московский князь Иван Даниилович, брат Юрия, и тверской князь, младший сын Михаила – Александр. Победа осталась за Тверью, а Москва фактически сделалась резиденцией митрополита – «цареградский чудотворец» митрополит Петр часто бывал в Москве, и его стараниямив городе был построен первый каменный храм – церковь Успения Божией Матери (в этом же храме Петра похоронили в 1327 году, спустя год после закладки церкви).

В Степенной книге говорится:

Божий же человек преосвященный митрополит великий чудотворец Петр, пройдя многие грады и веси, ибо обычай имел поучать Богом порученное ему стадо, в преславном же граде Москве начал пребывать более иных градов... (Узнав о смерти митрополита, великий князь) с вельможами своими святого тело на одре к церкви Пречистой Богородицы принес, и положено оно было во гроб, его же сам себе уготовил... и доныне там чудеса различные источаются приходящим с верою... Преосвященный митрополит чудотворивый Петр первый положен во граде Москве святитель, в основанной от него церкви соборной Пречистой Богородицы. Двумя же летами минувшими по честном его преставлении совершена была та соборная церковь и освящена Прохором, епископом Ростовским. <...>

Новый митрополит Феогност, грек по происхождению, при котором митрополит Петр был причислен к лику святых, в 1328 году официально перенес в Москву свою резиденцию, вследствие чего город сделался духовным центром Руси.

Что касается соперничества с Тверью, то после подавления тверского восстания 1327 года против наместника Чол-хана (Щелкана русских былин) князь Иван, помогавший татарам справиться с бунтом, получил в Орде ярлык на княжение в Москве, Новгороде и Костроме, а когда скончался князь Суздальский, также участвовавший в расправе над восставшими, – и ярлык на Владимир и Нижний Новгород. Князь тверской Александр намеревался отомстить Ивану за разграбление Твери, однако Иван подкупил многих в ханской ставке и очернил князя Тверского перед ханом. Александра казнили, а Ивану поручили собирать дань с прочих князей и доставлять ее в Орду. Иными словами, Москва сделалась не только духовным, но и «финансовым» центром Руси.

Москва при Иване Калите, 1328–1340 годы

Новгородская летопись

Правление великого князя Ивана Данииловича, получившего прозвище Калита, то есть «кошелек», ознаменовалось для Москвы началом каменного строительства. После успешного похода на Псков, где укрывался тверской князь Александр, в городе возвели храм в честь святого Иоанна Лествичника (1329), а также малую обетную церковь при Успенском соборе. Как сообщалось в «Путеводителе к древностям и достопамятностям московским» (1792), «постройка совершилась в засвидетельствование Всевышнему благодарения за усмирение города Пскова». Эти храмы были невелики размерами, на что указывает стремительность их постройки (чуть более двух месяцев); на месте церкви Иоанна Лествичника позднее установили колокольню для всех соборов – отсюда выражение «под колокола», – а при Борисе Годунове над церковью выстроили знаменитую колокольню Ивана Великого. Обетная же церковь сделалась приделом нового Успенского собора (1479).

В городе также возвели каменные церкви Спаса Преображения, или Спаса на Бору, и Благовещенский храм. Как писал И. Е. Забелин, «в течение четырех лет (1329–1333) в великокняжеской Москве было построено четыре каменных храма, и каждый из них строился в одно лето не более четырех месяцев».

Впрочем, каменными пока были только церкви, все остальные постройки возводились из дерева, что, разумеется, было чревато пожарами. При Калите город горел трижды – в 1331, 1335 и 1337 годах. О последних двух пожарах в Новгородской летописи говорится:

В лето 6843 [1335]. Того же лета заложил владыка Василии со своими детьми... и со всем Новгородом острог каменный по оной стороне, от Ильи святого к Павлу святому... Того же лета, по грехам нашим, были пожары на Руси: погорели город Москва, Вологда, Витебск и Юрьев-Немецкий. <...>

В лето 6845 [1337]. Наваждением диавольским встал простой люд на архимандрита Есифа и сотворил вече... Тою же зимой воевал князь великий Иван с новгородцами и послал рать на Двину за Волок... Того же лета Москва вся погорела; и тогда же пошел дождь силен и потопил все, иное в погребах, иное на площадях, что где выношено от пожара было. Того же лета и Торопец погорел и потоп.

Иван Калита также возвел в Москве «град дубовый» – как отмечал летописец, в 1339 году «заложена была Москва да и срублена», – а еще «посады в ней украсил и слободы, и всем утвердил». Дубовый Кремль, или Кремник, занимал территорию с севера на юг, от Никитской дороги (ныне одноименная улица) до Ордынской (ныне улица Большая Ордынка). Современные исследования позволили установить, что границы крепости, построенной при Калите, простирались почти до будущих каменных стен; дубовые постройки были уничтожены при князе Дмитрии Донском.

Основание Троице-Сергиевой лавры, 1337 год

Житие Сергия Радонежского

Один из наиболее почитаемых русских святых, преподобный Сергий (в миру Варфоломей) родился под Москвой, в местечке Радонеж, по Ярославскому направлению. После смерти родителей он уступил свою долю наследства брату Петру, а сам ушел в лес и предался пустынничеству вместе с другим братом, Стефаном. В Житии Сергия говорится:

Обошли они по лесам многие места и наконец пришли в одно место пустынное, в чаще леса, где была и вода. Братья осмотрели место это и полюбили его, а главное – это Бог наставлял их. И, помолившись, начали они своими руками лес рубить, и на плечах своих они бревна принесли на выбранное место. Сначала они себе сделали постель и хижину и устроили над ней крышу, а потом келью одну соорудили, и отвели место для церковки небольшой, и срубили ее. И когда была окончательно завершена постройка церкви и пришло время освящать ее, тогда блаженный юноша сказал Стефану: «Поскольку ты брат мой старший в нашем роде, не только телом старше меня, но и духом, следует мне слушаться тебя как отца. Сейчас не с кем мне советоваться обо всем, кроме тебя. В особенности я умоляю тебя ответить и спрашиваю тебя: вот уже церковь поставлена и окончательно отделана, и время пришло освящать ее; скажи мне, во имя какого праздника будет названа церковь эта и во имя какого святого освящать ее?»

В ответ Стефан сказал ему: «Зачем ты спрашиваешь и для чего ты меня испытываешь и терзаешь? Ты сам знаешь не хуже меня, что нужно делать, потому что отец и мать, родители наши, много раз говорили тебе при нас: “Будь осторожен, чадо! Не наш ты сын, но Божий дар, потому что Бог избрал тебя, когда еще в утробе мать носила тебя, и было знамение о тебе до рождения твоего, когда ты трижды прокричал на всю церковь в то время, когда пели святую литургию. Так что все люди, стоявшие там и слышавшие это, были удивлены и изумлялись, в ужасе говоря: “Кем будет младенец этот?” Но священники и старцы, святые мужи, ясно поняли и истолковали это знамение, говоря: “Поскольку в чуде с младенцем число три проявилось, это означает, что будет ребенок учеником Святой Троицы. И не только сам веровать будет благочестиво, но и других многих соберет и научит веровать в Святую Троицу”. Поэтому следует тебе освящать церковь эту лучше всего во имя Святой Троицы. Не наше это измышление, но Божья воля, и предначертание, и выбор, Бог так пожелал. Да будет имя Господа благословенно навеки!» Когда это сказал Стефан, блаженный юноша вздохнул из глубины сердца и ответил: «Правильно ты сказал, господин мой. Это и мне нравится, и я того же хотел и думал об этом. И желает душа моя создать и освятить церковь во имя Святой Троицы. Из-за смирения я спрашивал тебя; и вот Господь Бог не оставил меня, и желание сердца моего исполнил, и замысла моего не лишил меня».

Решив так, взяли они благословение и освящение у епископа. И приехали из города от митрополита Феогноста священники, и привезли с собой освящение, и антиминс, и мощи святых мучеников, и все, что нужно для освящения церкви. И тогда освящена была церковь во имя Святой Троицы преосвященным архиепископом Феогностом, митрополитом киевским и всея Руси, при великом князе Семене Ивановиче; думаю, что это произошло в начале княжения его. Правильно церковь эта названа была именем Святой Троицы: ведь поставлена она была благодатью Бога Отца, и милостью Сына Божьего, и с помощью Святого Духа. <...>

И потом Бог, видя великую веру святого и большое терпение его, смилостивился над ним и захотел облегчить труды его в пустыни: вложил Господь в сердца некоторым богобоязненным монахам из братии желание, и начали они приходить к святому... Или можно сказать, что захотел Бог прославить место это, и пустынь эту преобразить, и здесь монастырь устроить, и множество братьев собрать. Поскольку Бог так пожелал, начали посещать святого монахи, сперва по одному, потом иногда по два, а иногда по три. <...>

И построили они каждый отдельную келью и жили для Бога, глядя на жизнь преподобного Сергия и ему по мере сил подражая. Преподобный же Сергий, живя с братьями, многие тяготы терпел и великие подвиги и труды постнической жизни совершал. Суровой постнической жизнью он жил; добродетели его были такие: голод, жажда, бдение, сухая пища, на земле сон, чистота телесная и душевная, молчание уст, плотских желаний тщательное умерщвление, труды телесные, смирение нелицемерное, молитва беспрестанная, рассудок добрый, любовь совершенная, бедность в одежде, память о смерти, кротость с мягкостью, страх Божий постоянный. Ведь «начало мудрости – страх Господень»; как цветы – начало ягод и всяких овощей, так и начало всякой добродетели – страх Божий. Он страх Божий в себе укрепил, и им огражден был, и закону Господнему поучался денно и нощно, подобно дереву плодовитому, посаженному у источников водных, которое в свое время даст плоды свои.

В конце концов эти монахи уговорили Сергия стать над ними игуменом, в Троицком монастыре было введено правило общежития, и так родилась будущая главная духовная обитель Московской Руси – Троице-Сергиева лавра.

От дубового города до каменного, 1340–1367 годы

Очерки по истории Москвы, летописные своды

В правление старшего сына Ивана Калиты, Симеона Гордого, в 1343 году в Москве случился новый пожар, уничтоживший почти весь город – только церквей сгорело почти два десятка (при этом каменные храмы не пострадали). К слову, приблизительно из тех времен берет начало предание о том, что издревле в Москве насчитывалось «сорок сороков» церквей и часовен; на самом деле такое количество храмов можно насчитать лишь за всю историю города – от первой церкви Иоанна Предтечи до наших дней. Кроме того, именно в правление Симеона в княжестве Московском утвердилась практика росписи церковных стен; как гласит летопись, после пожара «початы быша подписывати две церкви: Успения Богородицы и Архангела Михаила». Составленная в конце XIX столетия книга очерков «Из истории Москвы», ссылаясь на летописные источники, сообщает:

Первую церковь расписывали греки, живописцы митрополита Феогноста, и окончили свое дело в одно лето; а вторую «подписывали русские писцы и ни половины не кончили, величества ради церкви той»; имена этих живописцев – Захария, Дионисий, Иосиф и Николай. На другое лето, в 1345 году, по духовному завещанию супруги великого князя Анастасии, «почаша подписывати Спаса в монастыре на Бору», а мастером был староста Гойтан, также русский, но ученик греков... На третье лето кончили подписывать три церкви – Спаса, Архангела и Иоанна Лествичника. И тогда же, в первый раз в Москве, отлиты были три колокола больших, да два малых, а лил мастер Бориско, который «слил колокол велик для новгородской Св. Софии».Таким образом, Симеон Гордый оставил в молодой Москве память водворением здесь живописного и литейного дела.

При Симеоне на Русь пришла чума, знаменитая Черная смерть, не пощадившая ни митрополита, ни самого великого князя и его детей. Перед смертью Симеон успел составить завещание и записать его на тряпичной бумаге, которая постепенно вытесняла пергамент; князь умер в возрасте 36 лет, а в городе и в окрестностях священники не успевали отпевать покойников – каждое утро у церквей находили по 20–30 новых трупов.

Симеону на престоле наследовал его брат Иван Красный, а новым митрополитом стал «смиренный святитель» Алексий. Радениями предстоятеля русской церкви и его духовного соратника, пустынника Андроника, в 1360 году в Москве был основан Андроников монастырь. Как повествует «Описание московского Спасо-Андроникова монастыря» (1865), «святой Алексий избрал для своего монастыря возвышенное место на той стороне Яузы, на 4 версты отстоящее от Кремля... В дни святителя место сие... отличалось красотою видов природы, было окружено лесами и перелесками, среди коих катились светлые и полные воды Золотого Рожка и Яузы...» Настоятелем монастыря поставили пустынника Андроника, ученика Сергия Радонежского, а в иконостасе монастырской церкви Алексий поместил «нерукотворенный образ Всемилостивого Спаса, привезенный из Константинополя и украшенный золотом и бисером». Позднее, в 1365 году, на месте татарского конюшенного двора на территории Кремля митрополит Алексий основал еще один монастырь – Чудов (с церковью в честь чуда архангела Михаила в Хонех).

Приблизительно в то же время на территории нынешней Москвы появились и другие известные монастыри – Симонов (основан Сергием Радонежским до 1379 г.), Рождественский (ок. 1386 г.) и Сретенский (ок. 1395 г.). Эти монастыри служили не только духовными центрами, но и форпостами на ближних подступах к городу; дальние же подступы охраняли кремли Дмитрова, Переславля-Залесского, Можайска, Серпухова, Коломны.

Если Симеон привел в Москву живописцев и литейщиков, то его брат и преемник начал чеканить монету (во всяком случае,монет-предшественников найти не удалось). Что любопытно, на этих монетах присутствовал прообраз московского герба – витязь (еще не конный, конь появится при Дмитрии Донском), поражающий копьем дракона.

В самом городе между тем продолжались пожары – не исключено, вызванные поджогами, ибо многие были недовольны юным князем Дмитрием, сменившим на престоле Ивана Красного. И после очередного пожара, 1365 года, было решено строить каменный город. Этот пожар вошел в историю как всесвятский, поскольку начался от церкви Всех Святых, близ нынешнего храма Христа Спасителя.

Софийская летопись гласит:

Князь великий Димитрий Иванович, погадав с братом своим с князем с Володимером Андреевичем и со всеми боярами старейшими, и надумал поставить город каменный Москву, да еже умыслил, то и сотворил. Toй же зимой повезли каменья к городу.

Тверская летопись прибавляет:

Того же лета на Москве почали ставить город каменный, надеясь на свою на великую силу, князей русских начали приводить в свою волю, а которые почали не повиноваться их воле, на тех почали посягать злобою.

Каменный Кремль был завершен к 1368 году – и успешно отразил осаду войска литовского князя Ольгерда: «Олгерд же стоял около города три дня и три ночи, остаток подгородья весь пожег, многие церкви и многие монастыри пожег и отступил от града, а града кремля не взял и пошел прочь».

Протяженность стен новой крепости составляла около 2000 м, башен насчитывалось 8 или 9, причем 5 из них располагались на восточной, так называемой «приступной» стене. Проездные башни имели железные ворота, а над воротами помещались тремя ярусами бойницы. При этом сами стены крепости были относительно невысокими и тонкими. О том, какое впечатлениеобновленный Кремль производил на современников, можно судить хотя бы по тому обстоятельству, что живописец Феофан Грек дважды изобразил в своих росписях «в каменной стене саму Москву»: в Архангельском соборе он «на стене написал град во градце шаровидно подобный».

Сожжение Москвы Тохтамышем, 1382 год

Новгородская летопись, Повесть о нашествии Тохтамыша

Настоящее испытание ожидало крепость и город в 1382 году, всего через два года после знаменитой Куликовской битвы: когда князь Дмитрий отказался платить дань Орде, хан Тохтамыш с войском пришел наказать дерзкого правителя Москвы. В Новгородской летописи о нашествии Тохтамыша говорится скупо и сухо:

Пришел цесарь татарский Тектомыш в силе великой на землю Русскую, много опустошил земли Русской: взял град Москву и пожег ее, и Переяславль, Коломну, Серпохов, Дмитров, Володимир, Юрьев. Князь же великий, видя многое множество безбожных татар, и не встал против них, и поехал на Кострому и с княгинею и с детьми, а князь Володимер на Волок, а мати его и княгиня в Торжок, а митрополит во Тверь, а владыка коломенский Герасим в Новгород.

Куда более красочные и страшные подробности приводит древнерусская Повесть о нашествии Тохтамыша:

Когда князь великий услышал весть о том, что идет на него сам царь во множестве сил своих, то начал собирать воинов, и составлять полки свои, и выехал из города Москвы, чтобы пойти против татар. И тут начали совещаться князь Дмитрий и другие князья русские, и воеводы, и советники, и вельможи, и бояре старейшие, то так, то иначе прикидывая. И обнаружилось среди князей разногласие, и не захотели помогать друг другу, и не пожелал помогать брат брату... И то поняв, и уразумев, и рассмотрев, благоверный князь пришел в недоумение и в раздумье и побоялся встать против самого царя. И не пошел на бой против него, и не поднял руки на царя, но поехал в город свой Переяславль, и оттуда – мимо Ростова, а затем уже, скажу, поспешно к Костроме. А Киприан-митрополит приехал в Москву.

А в Москве было замешательство великое и сильное волнение. Были люди в смятении, подобно овцам, не имеющим пастуха, горожане пришли в волнение и неистовствовали, словно пьяные. Одни хотели остаться, затворившись в городе, а другие бежать помышляли. И вспыхнула между теми и другими распря великая: одни с пожитками в город устремлялись, а другие из города бежали, ограбленные. И созвали вече – позвонили во все колокола. И решил вечем народ мятежный, люди недобрые и крамольники: хотящих выйти из города не только не пускали, но и грабили, не устыдившись ни самого митрополита, ни бояр лучших не устыдившись, ни глубоких старцев. И всем угрожали, встав на всех вратах градских, и с сулицами, и с обнаженным оружием стояли, не давая выйти тем из города, и, лишь насилу упрошенные, позже выпустили их, да и то ограбив.

Город же все так же охвачен был смятением и мятежом, подобно морю, волнующемуся в бурю великую, и ниоткуда утешения не получал, но еще больших и сильнейших бед ожидал. И вот, когда все так происходило, приехал в город некий князь литовский, по имени Остей, внук Ольгерда. И тот ободрил людей, и мятеж в городе усмирил, и затворился с ними в осажденном граде со множеством народа, с теми горожанами, которые остались, и с беженцами, собравшимися кто из волостей, кто из других городов и земель. Оказались здесь в то время бояре, сурожане, суконщики и прочии купцы, архимандриты и игумены, протопопы, священники, дьяконы, чернецы и люди всех возрастов – мужчины, и женщины, и дети.

Рязанский князь Олег, опасаясь за свои владения, провел монголов через территорию своего княжества, и воины Тохтамыша сожгли Серпухов и устремились к Москве.

И пришел (Тохтамыш. – Ред.) с войском к городу Москве... А тем временем внутри города добрые люди молились Богу день и ночь, предаваясь посту и молитве, ожидая смерти, готовились с покаянием, с причастием и слезами. Некие же дурные люди начали ходить по дворам, вынося из погребов меды хозяйские и сосуды серебряные и стеклянные, дорогие, и напивались допьяна и, шатаясь, бахвалились, говоря: «Не страшимся прихода поганых татар, в таком крепком граде находясь, стены его каменные и ворота железные. Не смогут ведь они долго стоять под городом нашим, двойным страхом одержимые: из города – воинов, и извне – соединившихся князей наших нападения убоятся». И потом влезали на городские стены, бродили пьяные, насмехаясь над татарами, видом бесстыдным оскорбляли их и слова разные выкрикивали, исполненные поношения и хулы, обращаясь к ним, – думая, что это и есть вся сила татарская. Татары же, стоя напротив стены, обнаженными саблями махали, как бы рубили, делая знаки издалека.

И в тот же день к вечеру те полки от города отошли, а наутро сам царь подступил к городу со всеми силами и со всеми полками своими. Горожане же, со стен городских увидев силы великие, немало устрашились. И так татары подошли к городским стенам. Горожане же пустили в них по стреле, и они тоже стали стрелять, и летели стрелы их в город, словно дождь из бесчисленных туч, не давая взглянуть. И многие из стоявших на стене и на заборолах, уязвленные стрелами, падали, ведь одолевали татарские стрелы горожан, ибо были у них стрелки очень искусные... А некоторые из них, сделав лестницы и приставляя их, влезали на стены. Горожане же воду в котлах кипятили и лили кипяток на них, и тем сдерживали их. Отходили они и снова приступали. И так в течение трех дней бились между собой до изнеможения. Когда татары приступали к граду, вплотную подходя к стенам городским, тогда горожане, охраняющие город, сопротивлялись им, обороняясь: одни стреляли стрелами с заборол, другие камнями метали в них, иные же били по ним из тюфяков, а другие стреляли, натянув самострелы, и били из пороков. Были же такие, которые и из самих пушек стреляли. Среди горожан был некий москвич, суконник, по имени Адам, с ворот Фроловских приметивший и облюбовавший одного татарина, знатного и известного, который был сыном некоего князя ордынского; натянул он самострел и пустил неожиданно стрелу, которой и пронзил его сердце жестокое и скорую смерть ему принес. Это было большим горем для всех татар, так что даже сам царь тужил о случившемся. Так все было, и простоял царь под городом три дня, а на четвертый день обманул князя Остея лживыми речами и лживыми словами о мире, и выманил его из города, и убил его перед городскими воротами, а ратям своим приказал окружить город со всех сторон. <...>

И отворили ворота городские, и вышли... с дарами многими к царю, также и архимандриты, игумены и попы с крестами, а за ними бояре и лучшие мужи, и потом народ и черные люди.

И тотчас начали татары сечь их всех подряд. Первым из них убит был князь Остей перед городом, а потом начали сечь попов, игуменов, хотя и были они в ризах и с крестами, и черных людей. И можно было тут видеть святые иконы, поверженные и на земле лежащие, и кресты святые валялись поруганные, ногами попираемые, обобранные и ободранные. Потом татары, продолжая сечь людей, вступили в город, а иные по лестницам взобрались на стены, и никто не сопротивлялся им на заборолах, ибо не было защитников на стенах, и не было ни избавляющих, ни спасающих. И была внутри города сеча великая и вне его также. И до тех пор секли, пока руки и плечи их не ослабли и не обессилели они, сабли их уже не рубили – лезвия их притупились... Татары же христиан, выволакивая из церквей, грабя и раздевая донага, убивали, а церкви соборные грабили, и алтарные святые места топтали, и кресты святые и чудотворные иконы обдирали, украшенные золотом и серебром, и жемчугом, и бисером, и драгоценными камнями; и пелены, золотом шитые и жемчугом саженные, срывали, и со святых икон оклад содрав, те святые иконы топтали, и сосуды церковные, служебные, священные, златокованые и серебряные, драгоценные позабирали, и ризы поповские многоценные расхитили. Книги же, в бесчисленном множестве снесенные со всего города и из сел и в соборных церквах до самых стропил наложенные, отправленные сюда сохранения ради, – те все до единой погубили. Что же говорить о казне великого князя, – то многосокровенное сокровище в момент исчезло и тщательно сохранявшееся богатство и богатотворное имение быстро расхищено было. <...>

Добро же и всякое имущество пограбили, и город подожгли – огню предали, а людей – мечу. И был оттуда огонь, а отсюда – меч: одни, от огня спасаясь, под мечами умерли, а другие – меча избежав, в огне сгорели. И была им погибель четырех родов. Первая – от меча, вторая – от огня, третья – в воде потоплены, четвертая – в плен поведены.

И до той поры, прежде, была Москва для всех градом великим, градом чудным, градом многолюдным, в нем было множество народа, в нем было множество господ, в нем было множество всякого богатства. И в один час изменился облик его, когда был взят, и посечен, и пожжен. И не на что было смотреть, была разве только земля, и пыль, и прах, и пепел, и много трупов мертвых лежало, и святые церкви стояли разорены, словно осиротевшие, словно овдовевшие. <...>

Нашествие Тамерлана и чудо Богоматери Владимирской, 1395 год

Степенная книга, Тверская летопись

Остановить продвижение монголов удалось лишь серпуховскому князю Владимиру. Как говорится в Степенной книге:

Тако же тогда и прочие грады пожег – Владимир и Переяславль, Юрьев и Звениград, Можайск и Коломну, и всю землю Рязанскую... Князь же Владимир Андреевич тогда был за Волоком со многими людьми, и многих татар победил, иных же живыми поймал; прочие же татары прибегали к Тактамышу. Он же убоялся и пошел прочь от Москвы. <...>

Князь Дмитрий вернулся в Москву и взялся за восстановление города, в котором при осаде и штурме погибли до 24 000 человек. Не меньше горожан увели в неволю, то есть Москва лишилась в нашествие Тохтамыша (в «татарщину», как стали потом говорить) минимум 50 000 жителей. И все же город устоял. В Степенной книге читаем:

Достохвальный же великий князь Дмитрий Иванович по отшествии Тактамышевом от града Москвы пришел на Москву, с ним же и князь Владимир Андреевич, и увидели Божие церкви и дома сожженными, и плакали много, и тако всю надежду на Бога возложили... и повелели трупия мертвых собирать и с достойным песнопением погребать их, и святые церкви освятили, и град Москву обновили, такоже и прочие грады обновили, в них же множество людей поселили. <...>

По сообщениям летописей, средства на восстановление города – ведь еще приходилось выплачивать немалую дань Тохтамышу – князь набирал за счет «усмирения» соседних земель: так, он полностью разорил владения предателя, рязанского князя Олега, а с мятежных новгородцев взял «черный бор» – выкуп за «разбой и татьбу».

В 1389 году Дмитрий Донской скончался, и великим князем стал его сын Василий – взятый Тохтамышем в заложники после сожжения Москвы, он сумел бежать из плена и вернулся в отцовские владения. Воспользовавшись неурядицами в Золотой Орде – хан Тохтамыш воевал с Тимуром (Тамерланом, иначе Темир Аксаком русских преданий), – князь Василий выкупил у татар ярлыки на княжение в Нижнем Новгороде, Муроме и Тарусе; бояре этих городов отреклись от своих правителей и решили перейти «под руку Москвы». Между тем Тимур, разгромив Тохтамыша, двинулся на Кавказ, потом повернул на север – и летом 1395 года подошел к городу Елец в Рязанском княжестве. Василий вывел войско навстречу монголам; однако, как замечает автор XIX столетия, «спасение Москвы зависело не от оружия, а от Божией помощи, и это было важным моментом в религиозной жизни Москвы». Москвичи спешно принялись копать ров: «Замыслили ров копать и почали с Кучкова поля (от Сретенского монастыря), а конец в Москву-реку, шириною в сажень, а глубиною в рост человека. Много быть убытка людям, потому что поперек дворов копали и много хором разметали». Князь же и митрополит Киприан, не слишком уповая на воинскую силу, решили перевезти из Владимира в Москву чудотворную икону Божьей Матери. Тверская летопись гласит:

В год 6903 (1395). В дни княжения благоверного и христолюбивого великого князя Василия Дмитриевича, самодержца Русской земли, внука великого князя Ивана Ивановича, правнука же благоверного и христолюбивого великого самодержца и собирателя Русской земли великого князя Ивана Даниловича, при благолюбивом Киприане, митрополите киевском и всея Руси, в пятнадцатый год царствования Тохтамышева, а в седьмой год княжения великого князя Василия Дмитриевича, в тринадцатое лето после татарщины и Московского взятия, была смута великая в Орде. Пришел некий царь, по имени Темир Аксак, из восточных стран, из Синей Орды, из Самаркандской земли, и большой раздор сотворил, и много мятежей воздвиг в Орде и на Руси своим приходом. Об этом Темир Аксаке некоторые говорят, что он был ни царь родом, ни сын царев, ни племени царского, ни княжеского, ни боярского, но совсем из простых, захудалых людей, из заяицких татар, из Самаркандской земли, из Синей Орды, из-за Железных Ворот, ремеслом же был железный кузнец, обычаем же и делом немилостив, и вор, и ябедник, и грабитель; когда прежде он был холопом у некоего господина, из-за его злонравия отказался от него господин, побив и отослав его от себя; он же, не имея чем питаться, жил, кормясь воровством. Когда он был еще молодой и бедный и питался краденым, украл он у неких людей овцу; он надеялся убежать, но вскоре был настигнут многими людьми, и схватили его, и держали крепко, и били нещадно по всему телу. И задумав нанести ему смертельную рану, чтобы убить его, пробили ему ногу и бедро разорвали пополам, и бросили его, как мертвого, не движущегося и не дышащего, думая, что он уже умер, и оставили его псам на съедение, и отошли. По некотором же времени, едва выздоровев от такой смертельной раны и встав, оковал он себе свою пробитую ногу железом, и начал ходить хромая, за что прозван был Темир Аксак, так как темир на половецком языке «железо», а аксак «хромец». И по этой причине прозван был Темир Аксак – Железный Хромец, так как по делам своим звание получил, и по действиям своим имя себе стяжал. Также и потом, по исцелении его от ран и сильных побоев, не оставил прежних своих злых обычаев, не смирился, не укротился, но на еще худшие дела совращался, хуже давнего и пуще прежнего, и был лют и разбойник. Потом присоединились к нему юноши, немилостивые мужи, суровые и злые человеки, подобные ему, такие же разбойники и воры, и сильно умножились на нас. Когда было их числом сто, назвали его, старейшину над собой, разбойником; когда их было числом до тысячи, тогда уже и князем его звали; а когда они еще больше умножились числом и многие земли захватили, и многие города, и страны, и царства взяли, тогда уже царем его именовали.

Этот Темир Аксак начал многие раздоры творить, и многие войны начал, и многие битвы вел, и много побед одержал, много войск вражеских одолел, и многие города уничтожил, многих людей погубил, многие страны и земли разорил, многие области и народы в плен взял, многие княжества и царства покорил. <...>

Пришел Темир Аксак ратью на царя Тохтамыша, и был у них бой на месте, которое называется Ордынским, на кочевище царя Тохтамыша, и с тех пор загорелся, окаянный, и начал думать в сердце своем, чтобы идти на Русскую землю и попленить ее, как прежде, за грехи наши, с попущения Бога попленил царь Батый Русскую землю; а гордый и свирепый Темир Аксак то же замышлял и хотел взять Русскую землю. И собрал все воинство свое, и прошел всю Орду и всю землю Татарскую, и пришел к пределам Рязанской земли, и взял город Елец, и князя елецкого поймал, и многих людей замучил. И слышав об этом, князь великий Василий Дмитриевич собрал многих своих воинов, и пошел из Москвы к Коломне, и желая идти дальше навстречу ему, пришел и стал ратью на берегу Оки. Темир Аксак же стоял на одном месте пятнадцатый день, раздумывал, окаянный, и хотел идти на всю землю Русскую, словно второй Батый, и разорить христианство.

Благоверный и христолюбивый князь великий Василий Дмитриевич, самодержец Русской земли, услышав о помышлениях этого беззаконного, свирепого и гордого мучителя и губителя Аксака Темира царя, как он замышляет на православную веру, боголюбивый великий князь Василий Дмитриевич руки к небу воздел и со слезами молился, говоря: «Создатель и Заступник наш, Господи! Господи, взгляни из святого жилища Твоего и, видя безбожного варвара и тех, кто с ним, дерзнувших хулить святое и великое имя Твое, Пречистой и Всенепорочной Твоей Матери, Заступницы нашей, низложи его, да не говорит: “Где Бог их?” Ибо Ты Бог наш; Ты гордым противишься; стань, Господи, на помощь рабам Своим, милостиво взгляни на смиренных Своих рабов, и не допусти, Господи, окаянному врагу нашему поносить нас; ибо Твоя держава и царство Твое нерушимы! Ты слышишь слова варвара сего, избавь нас и город наш от окаянного, безбожного и зловерного царя Темира Аксака!»

И послал князь великий Василий Дмитриевич весть к духовному отцу своему боголюбивому архиепископу Киприану, митрополиту киевскому и всея Руси, чтобы велел народу начать пост и молитву, с усердием и со слезами призывать Бога. Преосвященный же Киприан, митрополит киевский и всея Руси, услышав такую просьбу духовного сына своего великого князя Василия Дмитриевича, призвал к себе всех архимандритов, игуменов, священников и весь чин священнический, и велел петь по всему городу молебны, и детям своим духовным велел сказать, чтобы начали пост, молитву и покаяние от всей души своей. Сам же преосвященный митрополит также каждый день призывал к себе благоверных князей и благочестивых княгинь и всех властителей и воевод, подолгу наставляя и уча их; и во все дни и часы, не выходя из церкви, постоянно молился Богу за князя и за людей.

Повелел также князь своим наместникам в городах укрепить крепости и собрать всех воинов; и они, узнав об этом повелении, собрали всех людей в городах и укрепились. Благоверный же великий князь Василий Дмитриевич, припомнив об избавлении царствующего града, как Пречистая Владычица наша Богородица избавила Царьград от нашествия зловерного и безбожного царя Хоздроя, вспомнил и захотел послать за иконой Пречистой Владычицы нашей Богородицы.

И призвал к себе князей и своих бояр и сказал им: «Хочу послать в город Владимир за иконой Пречистой Владычицы нашей Богородицы, ибо она может переменить нашу печаль на радость, защитить нас и город наш Москву от нахождения иноплеменников, от нападения вражьего, от нашествия ратных и от междоусобной брани, от всякого кровопролития, от мирской печали, от напрасной смерти и от всякого зла, находящего на нас». Раздумывая об этом, благоверный великий князь Василий Дмитриевич пошел вскоре к отцу своему духовному боголюбивому Киприану, митрополиту киевскому и всея Руси, и рассказал ему все свои мысли, и велел ему послать в славный старый город Владимир за иконой Владычицы нашей Богородицы.

Благоверный же Киприан, митрополит киевский и всея Руси, услышав такие слова духовного сына своего великого князя Василия Дмитриевича, послал в старый и славный город Владимир за иконой Пречистой Владычицы нашей Богородицы. Клирики же великой соборной церкви Святой Богородицы, что во Владимире, протопоп и церковнослужители пречистую и чудную икону взяли и понесли из города Владимира в Москву, из-за страха перед Темир Аксаком татарским, о котором прежде по слухам слышали как о сущем далеко на солнечном востоке, ныне же приблизился, как будто стоит у самых дверей, и готовится, и ободряется, и вооружается на нас сильно. И было тогда, августа в пятнадцатый день, в самый праздник честного Успения, собрался весь город Владимир, выйдя на проводы той чудной иконы; ее же проводили с честью, с верою и любовью, страхом и желанием, с плачем и со слезами, и далеко шли от великой веры и многой любви, и обильные слезы проливали.

Когда же принесена была икона к Москве, вышел навстречу ей и встретил ее с честью Киприан митрополит с епископами, архимандритами, с игуменами и дьяконами, со всеми клириками и причтом церковным, с черноризцами и чернецами, с благоверными князьями и княгинями, боярами и боярынями, мужи и жены, юноши и девицы, старцы с отроками, детьми и младенцами, сироты и вдовицы, нищие и убогие, всякий возраст, мужской пол и женский, от млада и до велика, все бесчисленное множество народа, с крестами, и иконами, и евангелиями, со свечами и кадилами, со псалмами, и молитвами, и пением духовным, лучше же сказать все со слезами, малые и большие, так что не было не плачущего, но все с молитвою и плачем, все с воздыханиями неумолчными, и рыданиями, и благодарениями воздевая вверх руки, все молясь Святой Богородице: «Избави наш город Москву», вопия и восклицая: «О, Всесвятая Владычица Богородица! От нашествия поганого царя Темира Аксака все города христианские и страну нашу защити, князя и людей от всякого зла заступи, город наш Москву от нахождения воинов иноплеменных избавь, от пленения нас погаными, и от огня, и меча, и напрасной смерти, и от нынешней охватившей нас скорби, и от печали, нашедшей ныне на нас, и от нынешней грозы, и беды, и нужды, от предстоящих этих испытаний избави нас, Богородица, Своими богоприятными молитвами к Сыну Своему и Богу нашему, Своим пришествием к нам, нищим, и убогим, и скорбящим, и печалующимся. Умилосердись, Госпожа, к скорбящим рабам Твоим, надеясь на Тебя, да не погибнем, но избавимся Тобою от врагов наших; не отдавай нас, Заступница наша, в руки врагам татарам, но избавь нас от врагов наших, расстрой замыслы противников и козни их разрушь, во время скорби нашей нынешней, нашедшей на нас, будь Верная Заступница и Скорая Помощница, до нынешних бед Тобою всегда избавлялись, благодарно восклицаем: «Радуйся, Заступница наша непостыдная».

И так, Божией благодатью и неизреченной милостью и молитвами Пресвятой Богородицы, город наш Москва целым сохранен был, а Темир Аксак царь возвратился назад, и пошел в свою землю. О, преславное чудо! О, превеликое диво! О, многое милосердие к роду христианскому! В тот день, когда принесена была икона Пресвятой Богородицы из Владимира в Москву, в тот день безбожный царь Темир Аксак убоялся, и устрашился, и ужаснулся, и впал в смятение, и напал на него страх и трепет, и вошел страх в сердце его и ужас в душу его, трепет в кости его, и тотчас отступился и оставил желание разорять Русскую землю, и захотел быстрее отправиться в путь и скорее уйти в Орду, а Руси тыл показать, и захотел в сердце своем идти восвояси, и пошли назад без успеха, в смятении и колебании, как будто кем-то гонимые, ибо не мы их гнали, но Бог милосердный; и прогнал их невидимою силою Своею и Пречистой Его Матери, Скорой Заступницы нашей в бедах, и молитвою угодника Его боголюбивого преосвященного нового чудотворца, митрополита киевского и всея Руси, крепкого заступника городу нашему Москве и молитвенника в находящих на нас бедах, и послал на них страх и трепет, чтобы окаменели. <...>

Благоверный великий князь Василий Дмитриевич, войдя в храм Пречистой Владычицы нашей Богородицы и увидев чудотворную икону Святой Богородицы Владимирской, с любовью упал перед образом и, проливая умильные слезы из глаз своих, говорил: «Благодарю Тебя, Госпожа, Пречистая и Пренепорочная Владычица наша Богородица, христианам Могучая Помощница, что нам защиту и силу показала, избавила Ты, Госпожа, город наш от злого неверного царя Темир Аксака». Благоверный же князь великий Василий Дмитриевич и благолюбивый архиепископ Киприан киевский и всея Руси повелели вскоре на том месте, где встречали чудотворную икону Пресвятой Богородицы, поставить церковь во имя Сретения Пресвятой Богородицы, на память о таком великом благодеянии Божием, чтобы не забывали люди дел Божиих. Этот же митрополит устроил монастырь, и велел жить тут игумену и братии, и с тех пор установили с честью праздновать праздник августа в двадцать шестой день, в день памяти святых мучеников Адриана и Наталии. Эта же чудотворная икона Святой Богородицы была написана рукою святого Христова апостола и евангелиста Луки. Мы же, грешные рабы Христовы, слышав об этом чуде Господа нашего Иисуса Христа и Пречистой Его Матери Богородицы, решили все это записать во славу имени Господа Бога нашего Иисуса Христа и Пречистой Его Матери Владычицы нашей Богородицы, Заступницы нашей; Богу нашему слава и ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Культура Московской Руси: Феофан Грек и Андрей Рублев, вторая половина XIV века

Епифаний Премудрый, Иосиф Волоцкий, Сказание о святых иконописцах

Как писал Д. С. Лихачев, «конец XIV в. и начало XV в. – ...эпоха крутого подъема, время разнообразного и напряженного творчества, время интенсивного сложения русской национальной культуры... Именно в этот период складывались своеобразные черты русской государственности, русской культуры, русского характера». И, конечно, Москва, будучи столицей княжества, никак не могла остаться в стороне от этих формирующих процессов.

Выше упоминалось о том, что еще при Симеоне Гордом митрополит Феогност пригласил греческих мастеров для росписи московского Успенского собора, а позднее артели «греческих учеников» трудились в церквях Спаса на Бору и Архангельской. Наивысшего расцвета русская религиозная живопись достигла в творчестве византийского мастера Феофана Грека и его ученика Андрея Рублева.

Феофан до приезда на Русь «своею рукою подписал» церкви в Константинополе, Халкидоне и других византийских городах, а в русских землях работал не только в Москве, но и в Новгороде Великом, Коломне, Новгороде Нижнем; всего на Руси он прожил более 30 лет. В Москве Феофан и его ученики расписали церковь Рождества (1395), Архангельский собор (1399) и Благовещенский собор (1405).

Восторженный панегирик Феофану составил книжник Епифаний Премудрый.

Когда я был в Москве, жил там и преславный мудрец, философ зело искусный, Феофан Грек, книги изограф опытный и среди иконописцев отменный живописец, который собственною рукой расписал более сорока различных церквей каменных в разных городах: в Константинополе, и в Халкидоне, и в Галате, и в Кафе, и в Великом Новгороде, и в Нижнем. В Москве же им расписаны три церкви: Благовещения святой Богородицы, святого Михаила и еще одна. В церкви святого Михаила он изобразил на стене город, написав его подробно и красочно; у князя Владимира Андреевича он изобразил на каменной стене также самую Москву; терем у великого князя расписан им неведомою и необычайною росписью, а в каменной церкви святого Благовещения он также написал «Корень Иессеев» и «Апокалипсис». Когда он все это рисовал или писал, никто не видел, чтобы он когда-либо смотрел на образцы, как делают это некоторые наши иконописцы, которые от непонятливости постоянно в них всматриваются, переводя взгляд оттуда – сюда, и не столько пишут красками, сколько смотрят на образцы; казалось, что кто-то иной писал, руками писал, выполняя изображение, на ногах неустанно стоял, языком же беседуя с приходящими, а умом обдумывал далекое и мудрое, ибо премудрыми чувственными очами видел он умопостигаемую красоту. Сей дивный и знаменитый муж питал любовь к моему ничтожеству; и я, ничтожный и неразумный, возымев большую смелость, часто ходил на беседу к нему, ибо любил с ним говорить.

Сколько бы с ним кто ни беседовал – много ли или мало, – не мог не подивиться его разуму, его притчам и его искусному изложению. <...>

Феофан, подобно многим мастерам на службе у великого князя, был «пришлым», однако за годы, проведенные в Москве, обрусел настолько, что уже не воспринимался как «чужак». Вдобавок он воспитал немало учеников из числа русских живописцев, и самым известным из них стал Андрей Рублев. «Чернец Андрей», как называет художника летопись, учился не только у византийского мастера, но и у своего соотечественника и старшего современника Даниила Черного. Исторические свидетельства о жизни и творчестве Андрея Рублева крайне скудны. Летописи сообщают, что в 1405 году – совместно с Феофаном Греком иПрохором с Городца – Андрей Рублев участвует в росписи Благовещенского собора Московского Кремля, а в 1408 году Андрей Рублев и Даниил Черный руководят работами по росписи Успенского собора города Владимира. Вместе эти живописцы создали так называемый Звенигородский чин – иконостас Успенского на Городке собора в Звенигороде, а в 1425–1427 годах участвовали в росписи Троицкого собора в Троице-Сергиевой лавре. О деятельности Рублева в Троицкой пустыни Житие Сергия Радонежского сообщает: «Позднее в той обители был игуменом Александр, ученик упомянутого выше игумена Саввы, муж добродетельный, мудрый, славный весьма; был там и другой старец, по имени Андрей, иконописец необыкновенный, всех превосходящий мудростью великой, в старости честной уже, и другие многие... Создали они в обители своей церковь каменную, весьма красивую и росписями чудесными своими руками украсили ее на память об отцах своих, а церковь и сегодня все видят, во славу Христа Бога». Последней работой мастера некоторые источники называют роспись Спасского собора Андроникова монастыря.

Иосиф Волоцкий оставил упоминание об отношении современников к творчеству Даниила Черного и Андрея Рублева:

Блаженный же Андроник великими добродетелями сиял, и с ним были ученики его Савва и Александр, и чудные пресловутые иконописцы Даниил и ученик его Андрей... и толику добродетели имуще, и толико рвение о постничестве и об иноческом жительстве, якоже им божественной благодати сподобиться... и на самый праздник светлого воскресения на седалищах сидя и перед собою имея всечестные и божественные иконы и на те неуклонно взирая, божественную радость и светлость обретая, и не токмо в тот же день такое же творили, но и в прочие дни, когда живописи не предавались... Сего ради владыка Христос тех живописцев прославил. <...>

Сказание о святых иконописцах, памятник XVII века, сообщает некоторые подробности о жизни «чернеца Андрея» и упоминает о шедевре художника – иконе «Троица», созданной на сюжет «гостеприимство Авраама»:

Страницы: 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

Эта книга о мире кино. О кинозвездах Запада и их жизненном пути. О ролях и миллионных гонорарах. О м...
Новая книга Юрия Безелянского посвящена знаменитым западноевропейским и американским писателям. По с...
Эта книга продолжает тему предыдущей книги Юрия Безелянского "99 имен Серебряного века". Она посвяще...
Двадцать пять портретов знаменитых женщин, оставивших яркий след в истории русской культуры. Поистин...
Пьесы Виктора Левашова ставились в Московском Новом театре, в Норильском драматическом театре им. Ма...
Четырнадцать рассказов современной швейцарской писательницы и актрисы Моник Швиттер посвящены челове...