КВАZИ Лукьяненко Сергей
– Очень необычно, – сказал он. – Не могу сказать сразу, что это за вещество. Но я полагаю, оно было на ваших губах с утра? С того момента, как вы, выйдя за дверь, поцеловали нанятого вами… или, правильнее сказать, соблазнённого вами человека в губы, впустили в квартиру и ушли? Сколько у него было минут, прежде чем его разбил паралич? Пять, десять? Пятнадцать? А потом он был в сознании? Видел, как ваш мёртвый муж встаёт и бредёт к нему, чтобы начать питаться?
Виктория одной рукой схватила тяжёлое кожаное кресло, вздёрнула в воздух и обрушила на голову смешного старого полицейского.
Будь он живым – она бы его убила. Даже если бы он успел прикрыться руками.
Но они оба были кваzи, и Михаил отбил удар.
Виктория бросилась прочь из холла. Я кинулся за ней, выдёргивая пистолет из кобуры.
– Не стрелять! – крикнул Михаил, проносясь мимо меня. Фалды старого пиджака развевались за его спиной. – Не смей, дурак!
Я опустил пистолет и, сжимая перед собой двумя руками, побежал следом за ними.
Михаил догнал Викторию у лестничного пролёта. Прыгнул, повис на спине, сбил – они закувыркались вниз по лестнице. Грохот от удара черепов о ступеньки был такой, что меня передёрнуло. Даже в падении кваzи пытались разбить друг другу головы – единственный по-настоящему уязвимый орган.
А потом Михаил сломал ей шею.
Услышав мерзкий влажный хруст, я всё понял и замедлил бег. Не хватало мне повторить такое падение… я после него не встану, я после него восстану…
Доставая на ходу наручники – специальные, усиленные, для кваzи, я спустился к Михаилу. Тот сидел, придерживая подёргивающееся тело Виктории. Свою пару наручников он уже надел ей на ноги. Молча поймал мою, сковал кваzи руки.
Потом мы минуту сидели и ждали. Я тяжело дышал и сожалел о том, что не курю. Михаил просто смотрел на кваzи. Он и впрямь был хорошим полицейским – он смотрел на неё с сочувствием.
Потом шея Виктории хрустнула и вправилась. Она открыла глаза. Посмотрела на нас. Подняла руки и изучила наручники. После чего сказала:
– В этом больше нет нужды.
– Ничего, поносите немного, – сказал я. – Зачем? Зачем вы это сделали?
Женщина-кваzи смотрела теперь только на меня. Потом улыбнулась и спросила:
– Вы когда-нибудь любили?
– Доводилось, – сказал я.
– Я не могла больше смотреть, как мой любимый человек старится, – сказала она. – Теряет форму, привлекательность, ясность ума… Когда-нибудь он стал бы кваzи… но вот таким… старым и нелепым… – Она презрительно посмотрела на Михаила. – В то время как настоящая, полноценная, высшая жизнь – рядом. Надо лишь умереть, пройти неприятный этап… и воскреснуть. Вечно молодым.
– Вечно мёртвым, – шёпотом сказал я.
– Вечно молодым, – повторила Виктория и замолчала.
– «Любимых убивают все, – сказал Михаил и рывком поднял Викторию со ступенек. – Но не кричат о том. Трус поцелуем похитрей. Смельчак – простым ножом».
– Стихи пишете? – поинтересовалась Виктория.
– Это Оскар Уайльд, дура дохлая, – сказал я. Покосился на Михаила. – И дело не в том, что дохлая, а в том, что дура.
Михаил потёр правый бок, очень натурально вздохнул.
– Рёбра болят. Три ребра, а они почему-то дольше всего срастаются. Денис, вызовите опергруппу, пожалуйста.
Ночная Москва красива. Когда-то я думал, что навсегда разлюбил ночь.
Ничего, привык понемногу…
– Куда тебя отвезти, Михаил? – спросил я.
– В гостиницу «Ленинградская», конечно, – сказал Михаил. – Где ещё остановиться честному кваzи?
– Ты шутишь, что ли? – мрачно спросил я.
– Пытаюсь. Получается?
Я пожал плечами:
– Не знаю. Как-то не расположен к шуткам сейчас. Напиться хочу.
– Везёт тебе, – кивнул Михаил. Достал мобильник и стал кому-то звонить.
Я не слушал. Я думал, что, наверное, он всё-таки и впрямь шутит.
Мы остановились у гостиницы рядом с шумящей вокзальной площадью. Как раз протяжно гудел, отправляясь, бронепоезд Москва – Казань, идущий сквозь мёртвые земли, где даже кваzи не чувствуют себя в безопасности среди толп восставших.
– Не думай только, что мы стали друзьями, – сказал я. – Ты всё равно такой же, как она. Нежить.
– Я и не думаю, – покорно согласился Михаил.
Мы выбрались из машины, я поколебался – и пожал ему руку. Горячую даже жарким летним вечером. По улице громыхал, приближаясь, трамвай.
Самый опасный вид транспорта, об этом ещё Булгаков писал. Раз – и голова с плеч. Кваzи может быть сколь угодно силён, но если он поскользнётся и упадёт под трамвай…
– Завтра нам обещали дать квартиру, – сказал Михаил. – Я некоторое время буду работать в Москве.
– Уже понял, – кивнул я. – Нам?
Трамвай приближался. Я быстро оглянулся. Где здесь камеры… попаду я в кадр или нет, и будет ли понятно, что я не удерживаю кваzи, а толкаю под трамвай…
Но Михаил вдруг завертел головой, уставился на гостиницу.
– Папа! – Из дверей гостиницы вдруг выскочил мальчишка – маленький, лет десяти, бросился к Михаилу. – Папа, всё в порядке?
Трамвай проехал мимо.
Михаил неловко обнял мальчика – я заметил, что он прижимает его к левому боку.
– Конечно, в порядке. Разве со мной может что-то случиться?
Я отвёл глаза. Ребёнок-кваzи. Какой ужас. Хуже не бывает.
А потом я посмотрел на них снова.
Мальчик был живой. Розовощёкий, раскрасневшийся, с любопытством смотревший на меня.
Я не прав. Бывает и хуже.
Но почему именно сегодня?
– Это Денис, мой новый напарник, – сказал Михаил. – Он хороший и живой.
– Привет, – сказал я. – Ну и пока! Спешу, дома ждут.
И нырнул в машину так позорно быстро, словно за мной гналась толпа восставших.
Дома я разулся, стягивая ботинки ногами – в руках был пластиковый пакет из супермаркета. Прошёл на кухню, оставляя на полу влажные следы, носки пропотели за день. Сел за стол, привалился к стене, достал из пакета бутылку водки. Свернул крышку и глотнул прямо из горла.
Жидкое забвение потекло по телу.
Я сидел и смотрел на стену напротив. На фотографию, где Оля стояла у окна, держа на руках младенца. До апокалипсиса оставалось три месяца, Оля улыбалась, и мой девятимесячный сын улыбался тоже.
– Вот ведь как бывает, – сказал я и сделал ещё один глоток.
В пустой квартире не было никого, чтобы мне ответить. Да я и не ждал. Я прекрасно научился говорить сам с собой за десять лет.
Жизнь тем и хороша, что один собеседник у тебя всегда найдётся.
Глава вторая
Небо и ветер
В июне месяце в Москву всегда приходит буря. Несколько раз подступает к городу, заставляя метеорологов объявлять штормовое предупреждение, и развеивается.
А потом накатывает в полную силу.
Не знаю, собиралась ли буря разыграться сегодня или просто играла с городом. Но ветер дул нешуточный. По небу неслись плотные низкие облака, полные воды, но пока ещё не пролилось ни дождинки.
– Я сам пойду, – сказал я Михаилу.
– Почему не вместе? – поинтересовался он.
– Справлюсь.
Мы стояли у мусоропровода, откуда вела дверь на маленький технический балкон. Двадцать первый этаж. Шестьдесят метров над землёй.
– Я не разобьюсь, если что, – напомнил Михаил, придержав меня за руку.
Я покрутил пальцем у виска.
– То есть разобьюсь, – признал Михаил. – Но выживу. В смысле – восстановлюсь. Со временем.
– Тогда мне чего бояться? – спросил я. – Разобьюсь – восстану – возвышусь. Делов-то.
– У тебя в завещании указана кремация, – сказал Михаил. – Не восстанешь.
– Тогда и биться не буду. Пусти!
– Но почему именно ты? Ты вчера много пил. Я чувствую запах.
– У тебя загар неправильный, – объяснил я. – Не надо им сейчас тебя видеть.
Михаил подумал и отпустил руку.
– Разумно. Иди.
Я толкнул дверь и неторопливо вышел на балкончик.
Ого!
Вот это ветрила!
Будь у меня шляпа – она бы улетела.
Будь у меня крылья – я бы сам улетел.
А будь мозги – рванул бы обратно.
Балкончик был узкий, но длинный, метра четыре. Он соединял лифтовую площадку с мусоропроводом и дверь на лестницу. То есть в случае пожара жильцам предстояло петлять при спуске: выбегать на балкон, впуская в горящее здание свежий воздух, и снова нырять в огонь.
Как-то глупо. Впрочем, у нас тут не пожар.
Вначале я посмотрел вниз. Там стояли несколько патрульных машин, пожарная машина, «скорая». И зеваки, куда же без них. И телевизионщики. Ну ещё бы…
Я помахал рукой всем сразу.
Потом повернулся.
Девчонки стояли на старой облупленной тумбе в углу балкона. Вначале я решил, что это просто какой-то ларь. Потом понял, что это старая швейная машинка «зингер». Древняя! Ей же лет сто! Кто такой антиквариат выкидывает?
– Привет! – сказал я громко и дружелюбно. – Ветрено сегодня!
Одна девочка гордо отвернулась. Другая неуверенно кивнула. Было девчонкам лет по пятнадцать-шестнадцать. Они держались за руки, крепко, аж пальцы побелели. И прижимались к стене.
Ту, что кивнула, хорошенькую и рыженькую, звали Юля. Она училась в десятом классе. Неприветливую, коротко стриженную брюнетку звали Аня. Она училась на первом курсе технического колледжа. Подружками они были ещё с детского сада.
Плохо.
– Девчонки, только один вопрос! – крикнул я. – Вы не беременны?
Теперь и Аня посмотрела на меня. С искренним возмущением.
– Объясняю суть вопроса, – пояснил я. – Если вы восстанете и возродитесь, будучи беременными, то вы останетесь беременными навсегда. Понимаете, какой это ужас?
– Мы не беременны! – с возмущением выкрикнула Юля.
– Мы не проститутки! – поддержала её Аня.
Я присел на корточки. Во-первых, скрываясь от ветра. Во-вторых, такая поза должна их расслабить. В-третьих, из такой позы можно очень резко рвануться вперёд, но вряд ли они это понимали.
– Хорошо! – крикнул я. – Тогда второй вопрос. Если можно! Как звать эту сволочь?
Девчонки переглянулись.
– А вам зачем? – с надрывом воскликнула Аня.
– Надо же знать, кто такой дурак.
– Он не дурак! – сказала Юля. Внезапно посмотрела вниз и испуганно отвела глаза. Хорошо, хорошо…
– Он нас обеих любит! – поддержала Аня. – И не может выбрать! А мы подруги, мы не будем друг друга предавать!
– А зачем предавать? – удивился я. – Он вам обеим нравится? Вы подруги? Ну и живите втроём.
На мой взгляд, это было прекрасное предложение, хотя детский омбудсмен мог бы его и оспорить.
– Он женат! – с надрывом воскликнула Юля. – Сказал, что любит нас, но не может жену бросить!
– Вот козёл, – согласился я искренне. Понятное дело, что мужик просто пытался отвязаться от влюбившихся малолеток, при этом сильно их не травмируя. Но перестарался. – Девчонки, у вас сигареты есть?
Девчонки переглянулись.
Юля достала зажигалку.
Аня – мятую пачку сигарет, которые ей никто не должен был продавать по возрасту.
– Вам бросить? – спросила Аня.
– Уронишь! – возмутился я. Встал, подошёл к девчонкам (обе напряглись), взял сигареты и зажигалку. Снова сел, но уже поближе. – У меня дочка в вашем возрасте тоже со взрослым парнем встречалась…
По возрасту у меня не очень-то получалась дочка-ровесница Юли с Аней. Но в пятнадцать лет все взрослые на одно лицо.
– И что? – с подозрением спросила Юля.
– Что-что… Дура, вот что! По ней полкласса сохло, а она за учителем бегала… Два месяца в слезах ходила.
– А потом?
– Потом? С другим познакомилась. Двадцать два года, студент МИМИ.
– Мими? – удивилась Аня.
– Московский институт молекулярных исследований, – на ходу придумал я. – Мимишный парень.
Вот это уже лучше. Обе улыбнулись. Тут как на рыбалке – подкормка, крючок, подсечь, вытащить.
– Девчонки, слезли бы вы, а? – попросил я. – Посидим, покурим, поговорим.
Аня и Юля переглянулись. Прыгать они уже не хотели. Может, и с самого начала не хотели, просто завели друг друга в силу свойственной полу и возрасту эмоциональности.
– Не будете нас держать? – спросила Аня.
– Не буду, – пообещал я.
Аня неловко переступила на тумбе. Попыталась присесть, тут налетел порыв ветра, она пискнула и прижалась обратно к стене.
– У меня ноги затекли! – в панике закричала она. Юля схватила её за плечи и сама пошатнулась.
– Стоп-стоп-стоп! – воскликнул я, вставая. – Давайте помогу.
Они уже не спорили.
Я крепко взял обеих за руки. Потянул вниз.
Юля аккуратно спрыгнула на балкон.
Аня пошатнулась и стала оседать в сторону перил.
– Твою мать! – завопил я, хватая девчонку обеими руками.
– Держите меня, держите! – в панике закричала Аня. В полуприседе она балансировала на краю ветхой поскрипывающей тумбы, всё сильнее и сильнее заваливаясь в сторону края. Я бы её легко вытащил, но ветер навалился мне на спину и теперь толкал к девчонке…
Дверь хлопнула. Михаил в два прыжка оказался возле нас. Одной рукой рванул на себя Аню, другой придержал меня. Мы все вместе рухнули на грязный балконный пол, покрытый голубиным помётом и старыми сплющенными окурками.
Юля рыдала. Аня хлопала глазами, засунув в рот палец.
– Вот же дурёхи, – сказал я с чувством. – Держите свою отраву.
Аня вытащила изо рта палец, сменила его на сигарету и лихо запалила ту с фильтра.
Я вздохнул, вытащил у неё изо рта сигарету и затушил.
Буря, похоже, решила сегодня пройти стороной. Тучи всё так же неслись над городом, временами проливаясь короткими холодными ливнями, но ветер ослабел.
– Ты берёшь на себя больше, чем требуется, – сказал Михаил. Я снова был за рулём, он сидел рядом. К его старому костюму добавилась помятая фетровая шляпа, которую он предусмотрительно оставил в машине. – Надо было дождаться переговорщика, девчонки не собирались прыгать.
– Их бы сдуло, – сказал я. – А ещё их было двое. Двое друг друга быстро заводят, и в хорошем, и в плохом.
– Тоже верно, – согласился кваzи.
– Тебе помочь с переездом?
Он немного подумал.
– Да, спасибо. Вещей у нас не много, но ведь положено делать новоселье.
– Кем положено?
– Людьми, – ответил Михаил.
– А… – Я остановился возле участка. – Ты считаешь себя человеком?
– Одной из трёх разновидностей. Люди. Восставшие. Кваzи.
– Восставшие, на твой взгляд, тоже люди?
Михаил заколебался, прежде чем ответить.
– Промежуточный этап. Куколка. У насекомых это обычное дело – личинка, куколка, взрослая особь – имаго. Можно найти много параллелей. Личинки обычно хищники, имаго – часто вегетарианцы.
– А восставшие – куколки?
– Это грубое сравнение.
– Не поспоришь. – Я вылез из машины. Михаил, придерживая шляпу, следом. – То есть ты против убийства восставших?
– Я вообще против убийств, – ответил Михаил. – Кого бы то ни было. Только если нет иного выхода.
– Стая восставших идёт на человека. Твои действия?
– Я их остановлю.
– Их много. Даже кваzи не могут управлять большой толпой. Стая идёт на человека, у тебя пулемёт, твои действия?
– По ситуации. – Михаил повернулся и пошёл в участок.
Я пошёл следом.
Всё-таки он нежить, и забывать об этом нельзя.
В помещении было прохладно – жара сегодня упала, а кондиционеры, похоже, отрегулировать никто не спешил, так и работали на полную мощность. Народа оказалось не много. Две заплаканные тётки делились с молодым лейтенантом из дежурной части своими бедами. Судя по лицу лейтенанта, ему эти беды казались не огромными и неслыханными, а мелкими и банальными. Ирина из регистрационно-разрешительной оформляла какие-то бумаги худощавому мужчине интеллигентного вида. Наверное, выписывала разрешение на очень большую и страшную пушку.
– У тебя ведь есть свой кабинет? – спросил Михаил.
– Да, разумеется… – Я покрутил головой. – Вон там.
Дверь заедала и открылась с трудом. Через маленькое окошко с трудом проникал свет с улицы, я щёлкнул выключателем, с недовольным гудением загорелись старые люминесцентные лампы.
Я сел за стол, Михаил напротив. Кабинет сразу оказался полон. Кваzи провёл пальцем по столу, посмотрел на палец, покачал головой. Спросил:
– Как подполковник Даулетдинова тебя терпит?
– Я хорошо работаю, – сказал я. – А бумажками занимаюсь два раза в месяц. Ну или раз. От рассвета до заката. А у тебя был кабинет в Питере?
– Вроде бы был, – сказал Михаил. – Но у нас… у нас всё по-другому.
– Вы ухитряетесь обходиться без многих официальных структур, – кивнул я. – Как?
– Мы все знаем свою цель и своё место.
Дверь хлопнула, заглянул Александр – пожилой майор из следственного. Сказал:
– Дуй-ка к царице, дознаватель.
– Что стряслось? – насторожился я.
– Много будешь знать… – туманно ответил он. Скорее всего, сам не знал. Видимо, сидел у подполковника, когда той вздумалось меня вызвать, а то с чего бы оказался на побегушках.
– Яволь, – сказал я. Александр был немец, чьи предки переехали в Россию ещё во времена Петра Великого.
– Вазелин готовь, – посоветовал Александр и закрыл дверь.
Кажется, он все-таки что-то знал.
– Почему царица? – спросил Михаил.
– Потому что Шамаханская.
– Но она же Даулетдинова!
Я развёл руками. Кто может предсказать, как и откуда возьмётся прозвище? Да никто.
– А зачем вазелин?
Я посмотрел на Михаила с подозрением.
– Нет, я понимаю смысл выражения, – успокоил он меня. – Но, во-первых, твой начальник – женщина, поэтому смысл меняется на совершенно противоположный…
– То, что она женщина, не помешает ей употребить меня и с вазелином, и без вазелина, – вздохнул я, вставая.
– Во-вторых, вчера и сегодня ты хорошо поработал и к тебе не должно быть претензий…
– Михаил! – с чувством сказал я. – Претензий ко мне не будет, когда я помру. Да и то, только если не восстану.
– Я иду с тобой, – решил кваzи.
Спорить я не стал.
Выйдя из кабинета, я запер дверь, и мы отправились к царице. При виде кваzи она погрустнела.
– Я вас не вызывала, Михаил Иванович. Вы можете пока… отдохнуть?
Читать бесплатно другие книги:
