Парижский паркур Кузнецова Юлия
Я наконец-то нащупала на самом дне упаковку и потащила ее наверх.
– Харри ап, хани!
– Да я уже... ай! – вскрикнула я, почувствовав, что упаковка рвется у меня в пальцах об угол путеводителя по Парижу, который я прихватила с собой. – Да что же это...
Я попыталась ухватить печенья, но они высыпались, и у меня в руках осталась легкая упаковка.
– Тьфу!
Я оглянулась в поисках урны, чтобы выбросить разорванную упаковку и тут... увидела того самого оборотня! В зеленом свитере с бакенбардами! Он снова, не отрываясь, глядел на меня.
– Ника! Это все он виноват! Он меня гипнотизирует! Из-за него я уронила бахилы и рассыпала печенье.
– Ты рассыпала печенье?! Ты крейзи, хани? А что я буду есть?
– Ну, я же его не на пол рассыпала, – пробормотала я, снова запуская руку в рюкзак, – вот, сейчас поймаю парочку...
Но, как назло, печенье крошилось под пальцами и не желало вылавливаться.
Наконец я ухватила хрустящий кусочек.
– Нет уж, спасибо, – буркнула Ника, – мало ли, какая грязь в твоем рюкзаке.
– Нет у меня никакой грязи, – обиделась я, – ты сама, похоже, крейзи насчет грязи.
– Полежи в больнице с мое, тоже будешь крейзи, – отрезала Ника.
– Спасибо за пожелание!
Я сгрызла печенье сама, чтобы доказать, что оно чистое и вкусное, но настроение от этого у меня не улучшилось. Как же так? Не виделись с Никой несколько месяцев! Так здоровски болтали по скайпу каждый день! И тут – на тебе. Поссорились, даже не успев вылететь из Москвы.
А тут, как назло, еще и эта парочка на креслах. Она проснулась, что-то сердито высказала ему, он кивнул и вытащил из кармана повязку для сна, черную с серебристой вышивкой. Она нацепила ее и снова заснула, а он стал играть с прядями ее волос.
Память тут же услужливо подогнала мне образ Зета. Я покачала головой, чтобы его прогнать, и отвернулась от парочки, чтобы поразглядывать кого поинтереснее.
Кто-то поинтереснее нашелся. Это был высокий старикан с длинными седыми волосами, заплетенными в косичку, в голубом спортивном костюме с белыми полосками. Самое интересное – он был босиком! Ступни ног у него были загорелыми, с длинными желтыми ногтями. Раньше я бы сразу схватилась за карандаш – где еще встретишь такого любопытного типа, но сейчас меня только передернуло от отвращения.
Ника молча встала и направилась в зал вылета. Отлично. Она еще и разговаривать со мной не хочет. Как мне тогда сдержать обещание, данное ее маме?!
– Ваши билеты, – попросила стюардесса, вежливо улыбаясь, – а отделение для ручной клади внизу.
Я улыбнулась в ответ, хотя настроения не было. Пристроила свой чемодан и, проходя за Никой мимо кабинки в центре салона, я с завистью покосилась на стаканчики с соком, водой или кока-колой на подносах, большие коробки, полные леденцов от укачивания. Везет этим стюардессам! Все у них подчинено порядку: и напитки, и слова, и улыбки, и жесты, и униформа. У меня же везде хаос: и в личной жизни, и в рисовании, и вот теперь даже в отношениях с лучшей подругой. Может, мне пойти в стюардессы?! Все равно рисовать меня больше не тянет.
От этой мысли стало еще тоскливее. Ника уже нашла наши кресла и уселась у окна. Достала из сетчатого кармана кресла журнал и раскрыла его.
Я вздохнула и начала расстегивать толстовку, чтобы сразу убрать ее на верхнюю полку, как вдруг заметила, что в крайнем кресле через ряд сидит мой волк-оборотень и глазеет на меня!
– Этого еще не хватало, – пробормотала я, застегивая молнию обратно и усаживаясь, – опять этот псих пялится. Сейчас точно соком кого-нибудь оболью.
Ника демонстративно отодвинула колено.
Стюардессы переглянулись, одна из них нервно посмотрела на часы, но другая сказала: «Да вот они!» И в салон, спотыкаясь на пороге, толкая друг друга и других пассажиров, хохоча, ввалилась команда детей.
Четыре девчонки и парень с пышными черными волосами и длинным носом, за который он постоянно себя дергал, сняли с себя куртки и плащи и оказались одетыми в белые рубашки, черные жилетки и серые костюмы.
– Наверное, ученики какой-нибудь французской гимназии, – прошептала я, но Ника по-прежнему молчала.
Окаменела она, что ли, из-за дурацкого печенья?
Тем временем галдящие ученики сели, конечно, рядом с нами.
Одна из девчонок мне показалась особенно противной. Не успели мы взлететь, как она встала на колени, повернулась к своим подружкам, которые сидели за ней, и сунула одной из них наушник от плеера (второй оставила себе). А потом начала трясти головой в такт музыке, закатывать глаза, морщить нос и петь одновременно!
При этом она умудрялась громко шутить с толстой девочкой-тихоней, сидевшей рядом с ней. Тихоня хихикала и смотрела на свою сумасшедшую подружку со смесью ужаса и восторга. А та разошлась. Вытянула вперед руки и принялась выделывать какие-то дикие танцевальные движения.
– О Билл! – прокричала она, – какой он лапочка!
«Каулиц, что ли? – пронеслось у меня в голове, – из „Tokio Hotel”»?
– Сядьте, пожалуйста, – строго попросила подоспевшая стюардесса, – мы взлетаем.
– Конечно! Простите! – вскрикнула девица, – ах! Я сажусь! Но Билл – лапочка! Чудо-природы! Инфернальное!
«Сама ты инфернальное чудо природы, – подумала я, разглядывая кончики ее ушей, торчавшие из распущенных волос, – похожа на эльфа».
Я мысленно сделала ее набросок в стиле манга. А Эльфиня тем временем толкнула толстушку в бок и завопила:
– А ты бы согласилась, если бы Билл предложил тебе...
Дальнейшие ее слова заглушил шум двигателя. Самолет набирал скорость. Но я заметила, как покраснела бедная толстушка, оглядываясь, думая, что слова Эльфини услышаны, и пробормотала:
– Вот дура-то!
– Просто она без комплексов, – заметила из-под журнала Ника, – в отличие от некоторых.
– И какие же у меня комплексы?!
– Мания преследования, например, – сказала Ника, – валишь свои мистейки на каких-то оборотней!
Я даже не стала поправлять ее, что не «мистейки», а «ошибки». Я в этот момент так разозлилась на Нику, что готова была пересесть даже к оборотню. Он, по крайней мере, был мною заинтересован. А вот Нике дороже какая-то дура с торчащими ушами.
Поэтому взлетали мы в гробовом молчании. И ели тоже. Правда, я все-таки иногда поглядывала на Никин поднос. К моему изумлению, она съела все подчистую, даже черствую булочку и сырок «Дружба». И чего ее мама волновалась?! Никаким голодом и не пахло!
Зато мне кусок в горло не лез. Не только из-за ссоры с Никой. А еще потому, что на меня каждые пять минут оглядывался оборотень. Он достал книгу и нацепил очки в толстой черной оправе, как у Моби. Сам его взгляд тоже напоминал Моби – странный, чуть угрюмый и внимательный. Во время завтрака его заслонял дядька в белом свитере, сидящий в среднем ряду, особенно, когда склонялся над своим подносом, но после еды дядька откинулся на кресло и захрапел, и теперь ничто не мешало оборотню беспрепятственно меня разглядывать. Хотя при этом у него на коленях была раскрытая книга, но он в нее даже не смотрел.
– Да что ему нужно? – возмутилась я, чуть не пролив на рюкзак апельсиновый сок из пластикового стаканчика.
– А ты пойди и спроси, – сказала Ника, – слабо?
– Куда мне – у меня же комплексы.
– Я и говорю, – кивнула она.
Я подавила очередной приступ ярости и встала. Ладно. Сейчас я докажу заносчивой Нике, что нет у меня никаких комплексов. Я двинулась к проходу между рядами. Обогнула средний ряд, подошла к креслу оборотня. Глянула на Нику, но она смотрела в иллюминатор и с равнодушным видом обмахивала себя журналом, как веером.
Зато оборотень глядел во все глаза. Хоть очки снял и захлопнул книгу, которую читал.
– Извините, – начала я, – но мне не нравится, что вы на меня так смотрите!
Тетенька в розовой кофте, похожая на Нюшу из «Смешариков», тоже обмахивающаяся журналом, с интересом посмотрела на меня, а потом – на него. А парень, покраснев, подался вперед и сказал:
– Quoi? Je ne parle pas russe.
– О, – опешила я.
Как-то мне не пришло в голову, что он может быть французом. А французского я не знаю.
Я обернулась на Нику, чтобы взглядом попросить о помощи, но ее в кресле не было! А была она возле той самой дуры в школьной форме, возле этой глупой Эльфини, которая опять встала на колени, как только над выходом погасла табличка «пристегнуть ремни».
Нависая над креслом Эльфини, Ника со смехом говорила ей:
– Тебе нравится Билл? А мне больше...
– Они же близнецы, – удивлялась толстая соседка, и Ника с Эльфиней покатывались от хохота, что та повелась на шутку.
– Merci, que vous tes approchs. J’ai vous juste demand[4], – забормотал француз-оборотень, а может, и не оборотень, как вдруг я заметила тележку.
Стюардесса сначала катила ее по проходу, собирая по дороге пустые подносы и коробочки от ланча, но потом тележка вдруг вырвалась у нее из рук и покатилась по проходу! В моей голове пронеслась картинка из детства – как в парке убежала лошадка, катающая тележки, и за ней долго гонялись девочки-наездницы, пока лошадка не сбила с ног какого-то старичка.
Я проследила взглядом траекторию движения тележки и с ужасом заметила, что на пути у нее – только Ника, согнувшаяся над креслом Эльфини.
– Ника!
Но нет, она не слышала, потому что в ее ухо проклятая Эльфиня воткнула наушник!
– Ника! Берегись!
Я металась между креслами. Я не успею! Пока буду обходить средний ряд по проходу, тележка уже врежется в Нику! Почему никто не оттолкнет ее или не крикнет! Стюардесса что-то громко говорила, но Ника не слышала.
Тогда я подбежала к креслам, на которых сидел дядька в белом свитере с семейством, уперлась руками в спинки кресел и неожиданно перемахнула через дядькину жену и его ребенка, приземлившись на колени к главе семейства.
– Эй, в чем дело? – закричал он.
Не обращая на него внимания, я выставила ноги, уперев их в противоположное кресло, и прямо в мои колени со всего размаха врезалась тележка. Бамс!
Ох, как больно!
Но я выдохнула с облегчением. Я отделаюсь синяками, а вот Нике, такой худенькой от анорексии, досталось бы гораздо сильнее! Подбежал бортпроводник, откатил тележку. Какая-то тетенька помогла мне перебраться с дядькиных коленй на свое место.
Все затихли. И вдруг – зааплодировали.
– Что? Приземлились? – громко прокряхтела старушка, проснувшись.
Тут все захохотали и снова захлопали. Мне все улыбались, даже дядька в белом свитере, хотя он морщился и потирал колени, и его жена, хоть я и прыгнула на колени к ее мужу, и стюардессы, хотя лица у них все еще были испуганные (видно, не все у них, бедолаг, по плану идет), и оборотень (ну еще бы), а самое главное – Ника. Пару секунд она испуганно смотрела на меня, а потом подбежала, села на корточки и попыталась поднять мне штанину.
– Успокойся, хани, со мной все в порядке, – сказала я, улыбаясь изо всех сил, хотя мне было ужасно больно.
– You are my hero![5] – провозгласила Ника и, подскочив, бросилась ко мне на шею.
Стюардесса, упустившая тележку, подбежала с извинениями, но ее слов не было слышно – так громко все мне кричали и хлопали. Эльфиня стояла на коленях на своем кресле и скандировала: «Какая же ты ЛАПОЧКА!»
А я снова глянула на дядьку, потирающего колени, и вспомнила того парня, который легко перепрыгивал через сумки. Если бы я научилась так владеть своим телом... Наверняка ведь можно этому научиться! Я раньше совсем не дружила со спортом, а вот Зет приучил меня к йоге, и теперь... Тьфу ты! Надо забыть этого Зета с его йогой!
Я тряхнула головой и улыбнулась Нике. Главное – она не сердится.
Глава 4,
в которой не без потерь мы добираемся до колючего домика
Наконец мы выскочили из самолета в аэропорту Шарля де Голля, написали по эсэмэске родителям о своем благополучном приземлении и побежали искать багажное отделение. Это оказалось не таким-то простым делом! В зале было несколько выходов конвейерной ленты, но у каждой на табло высвечивалось: «Багаж из Мадрида».
– Пять лент, – посчитала Ника, – и все выкатывают багаж испанцев?! Тут, что ли, футбольная команда приземлилась?
– Если так, пойдем возьмем автограф у Луиша Фиго? – подхватила я, но никаких футболистов, да и вообще испанцев пока не наблюдалось.
– Я не понимаю, – начала Ника, – а где же багаж из России?
Она зачем-то надела розовые перчатки, потом снова сняла их.
– Погоди, – успокоила ее я, – применим метод дедукции, изобретенный дедушкой Холмсом. Будем мыслить логически. Наверняка кто-нибудь из наших уже был в этом аэропорту и покажет, где выдают российский багаж.
Мы подошли к окошку, за которым ослепительно сверкало солнце, отражаясь от металлических крыш смежных с аэропортом зданий, и стали ждать. Вот появился дядька в белом свитере, поверх которого он накинул кожаную куртку, но он с семейством тоже принялся метаться у «испанских» конвейерных лент.
– Девчонки, – обратился он к нам, – вы не знаете...
– Сами в первый раз, – вздохнула Ника, но тут появились наши школьники во главе с Эльфиней и устремились к лестнице, которая вела на второй этаж. Под лестницей оказалась ниша, и в нее они все нырнули.
– Эврика! – воскликнула я, и, довольные, вместе с дядькой мы бросились за ними.
Однако мы рано радовались. Все-все сняли свои чемоданы с ленты, кроме Ники. Ее красавец-чемодан, с заклепками и узорами, потерялся!
– Отлично, – проговорила с яростью Ника, – превосходно... Просто кантбишно, и не смей меня поправлять!
– Это кантбишно, – уныло согласилась я, – пойдем заявим о пропаже.
Мы потратили три километра нервов, чтобы вдолбить администрации аэропорта, какой именно чемодан потеряла Ника. Никиных знаний хватило, чтобы объясняться по-французски, но оказалось, такие шикарные чемоданы теряются довольно часто.
«Или воруются», – подумала я, но вслух говорить не стала.
А потом – еще четыре километра нервов ушло, чтобы найти метро. Ну не было в аэропорту Шарля де Голля такой таблички! Кругом была только инфомация о пригородных поездах системы RER. Не знаю, что это за система такая, но нам-то нужно было метро!
Как назло, в этот момент позвонил папа. Мне пришлось глубоко вздохнуть и защебетать, что у нас «все абсолютно в порядке!» Хотя пока до порядка было далеко.
Я таскалась повсюду со своим чемоданом, и меня это не радовало, потому что я устала, а Ника таскалась за мной без чемодана, и ее это тоже явно не радовало.
Все, кто летел с нами, разошлись, и спросить было не у кого, пока я не заметила еще одного знакомого. Высокого старикана с длинной седой косичкой, в спортивном костюме и по-прежнему – босиком.
– Не ходи к нему, он крейзи, – одернула меня Ника.
Но мне было уже все равно, так меня запарил мой чемодан. Лучше бы я сдала его в багаж, и он потерялся, как Никин!
Старикан, оказалось, отлично говорит по-русски, с почти незаметным французским акцентом. Он объяснил, что, оказывается, вот эти самые поезда системы RER – это смесь электрички и поезда метро! То есть сейчас он как пригородный действует, но потом ныряет под землю и становится «метрошным».
Тут мы с Никой вспомнили, что моя мама и говорила о поезде, а не о метро!
Он показал, где можно купить билеты, а еще найти станцию, где живет мадам, помог выбрать линию, чтобы нас не унесло куда подальше от Парижа.
– Она живет в пригороде, – сказал он, разглядывая листок, на котором аккуратными буквами Никин папа вывел адрес своей парижской знакомой, мадам Пуарэ, но заметив, как скривилось при слове «пригород» лицо Ники, добавил, – правда, от центра Парижа недалеко. Сядете на тот же поезд и доберетесь минут за двадцать до своих музеев.
– А часто он ходит? – спросила я.
– О, каждые пятнадцать минут. Думаю, вы успеете на поезд в двенадцать тридцать.
– Спасибо, – с облегчением сказала я. И старикан, кивнув, отошел к автомату, торгующему бутылками с водой.
– Какой же он классный, – сказала я Нике, пока мы покупали билеты.
– Фу, – поморщилась Ника, – ты ногти его не видела?
– Зачем мне его ногти, я говорю, он как человек – классный.
– Осталось только влюбиться в него, – проворчала Ника, высыпая сдачу в кошелек из светлой кожи, тоже с заклепками и рисунками, как чемодан, – он вполне в твоем вкусе. Ты же любишь психов!
– Обожаю! – воскликнула я, засовывая свою сдачу просто в карман.
– О, хани, только не надо...
– Да я не психов обожаю! А граффити, качественно сделанное! Посмотри!
Я указала вниз, на поезд, который как раз подъехал к зданию аэропорта.
Он был весь разрисован граффити: горы, облака, звезды, лучи солнца на нежно-сиреневом или голубом фоне. На некоторых вагонах – короткие лозунги или имена райтеров, выведенные буквами-пузырями.
– Эта техника называется throw up, – объяснила я Нике, – наброски. Видишь, тут почти каждый рисунок двухцветен, один цвет – контур, другой – заливка. Времени у них было мало, поэтому так работали, эскизами. Я знаю, у меня есть друг в аське, Санни, он райтер из Испании.
– Я не фанат граффити, хани.
– А я фанат. Давай поспешим, а? Очень хочется успеть и поехать на таком чудо-поезде.
– Сдается мне, хани, ты не до конца завязала с рисованием, – пробормотала на бегу Ника.
Миновав турникеты, мы влетели в вагон, куда нас приглашающими жестами звал темнокожий контролер в вязаной серой шапочке и джинсовой куртке.
– Чуть билет не выронила, – сказала я, приготовив картонный квадратик, чтобы протянуть его контролеру.
Но тот не стал ничего собирать, а наоборот, когда поезд со свистом тронулся, раздал пассажирам разноцветные листочки.
«Я беженец, – было там написано на трех языках: французском, английском и испанском – если вы дадите мне немного денег, четверо моих братьев и сестер не будут голодать».
Многие вытащили кошельки.
– Я ничего не дам, – сказала Ника, задрав нос.
– А я дам, – боязливо сказала я, доставая монетки, которые мне дали на сдачу за билеты, – вдруг он меня по носу щелкнет.
– Я ему щелкну! – грозно сказала Ника.
И парень, аккуратно и быстро собиравший деньги у пассажиров, почему-то обошел мои монетки стороной. Наверное, испугался Ники.
– Вот это да, – прошептала я, склонившись к Нике, – так по-деловому у них тут обставляется это дело. У нас все просят, но тут как-то... нагло, что ли.
– А чего ты шепчешь, хани? На русском надписи нет на листочке, так что можем ему в лицо сказать, что он хам.
И парень снова немного испуганно покосился на Нику, словно он понял русскую речь.
За окном бежали аккуратные домики с небольшими садиками и заброшенные строения, разрисованные самыми чудесными граффити на свете.
Тут были и герои мультиков, и животные, и виды природы, и просто здоровски выведенные надписи.
Поскольку я все-таки завязала с рисованием, то достала фотоаппарат и принялась всю эту красоту щелкать, пока Ника не дернула меня за руку:
– Наша следующая! Харри ап!
Мы вышли на безлюдной станции и попали в небольшой поселок. У нас дача рядом с таким находится – обычные серые пятиэтажки, несколько магазинов, аптека, школа, старушки на скамейке.
Правда, тут старушки сидели не на скамейках, а на стульях у кафе, и еще было полно афроамериканских и арабских подростков в джинсовках и пестрых шапках, которые толпились на каждом углу, смеялись и разглядывали нас во все глаза.
– Так, – сказала Ника, – посмотрим... похоже, нам туда!
И она указала на несколько двухэтажных домиков. Они напоминали бетонные коробки – из-за плоских крыш.
Один был побольше, на его первом этаже размещалось кафе, на балконе второго этажа висела чья-то футболка, которую, похоже, забыли еще с лета. Рядом с ним – коробка поменьше, вся замызганная, огорожен-ная забором. На первом этаже справа от входа в два ряда тянулись декоративные крошечные окошки, напоминавшие бойницы. Это оказался дом нашей мадам.
Железная дорога проходила почти рядом с ним, и я даже представила, как внутри дрожат стекла, когда мимо проезжает поезд. Хм, не слишком-то похоже на респектабельный пансион!
Забор вокруг домика был оплетен каким-то колючим растением, которое выглядело враждебным.
За заборчиком была видна заброшенная клумба, лопаты, сваленные в кучу, тачка, в которой лежали ржавые садовые инструменты. Повсюду валялись клубки спутанной прошлогодней травы, похожие на дохлых мышей. Солнце скрылось, задул ветер, и я втянула руки в рукава куртки.
– Может, попробовать поискать какую-нибудь другую гостиницу? – пришла мне в голову запоздалая мысль.
Мы уже поднялись на крыльцо, которое когда-то было малиновым, и смотрели на черную железную дверь.
– Поздно, – завывающим голосом сказала Ника и поднесла руку к звонку.
Но дверь совершенно неожиданно распахнулась сама. На пороге стояла мадам Пуарэ.
Глава 5,
в которой мы знакомимся с мадам Пуарэ
—Бонжур, – протянула она низким голосом и выдохнула колечко дыма.
При взгляде на мадам Пуарэ у меня внутри что-то шевельнулось. Какой-то «рисовальный» нерв.
Она была высокой, выше Ники. Рыжие волосы, отливающие бронзой, натянутая улыбка, открывающая зубы, настолько белоснежные, что в их натуральность не верилось. Потертый зеленый замшевый пиджак, юбка-карандаш, синие колготки и синие бархатные туфли. В изящно отведенной в сторону правой руке она держала мундштук с зажженной сигаретой. На безымянном пальце этой руки я заметила три (!) серебряных кольца[6], на левой руке тихонько позвякивали тонкие серебряные браслеты.
– Хеллоу, – брякнула я и тут же смутилась, – ой!
– Бонжур, – кивнула Ника, и мадам посторонилась, пропуская нас внутрь.
«Ника молодец, никогда не теряется!» – подумала я.
Внутри все было сизым от дыма, и мы обе закашлялись.
– Эскюземуа, – усмехнулась она и затушила сигарету о пепельницу, которую держал медведь, в смысле, его чучело. Невысокий, мне по бедро, медведик внимательно разглядывал нас глазами-пуговицами. То же самое делала и мадам.
– Je vous аi vue par la fentre. Pourquoi аvez-vous lа seule vаlise?[7] – заговорила она.
Я беспомощно оглянулась на Нику.
– Lost, – коротко сказала Ника и кашлянула.
Мадам кивнула и знаком пригласила нас проследовать в гостиницу.
– Я думала, ты знаешь французский, – прошептала я.
– Знаю всего пару слов, да и не хочу вспоминать их ради этой грымзы, – заявила Ника, ничуть не понижая голоса.
– Тише! А если она понимает по-русски?
– Тогда я объясню ей в подробностях, как разозлится мой дэд, если узнает, что это не дом, а ходячая пепельница.
Я хихикнула и заторопилась за мадам, которая скрылась за зеленой портьерой, отгораживающей вход в гостиную от прихожей. Я не удержалась и потрогала эту портьеру, потому что видела такие только один раз во дворце-музее Санкт-Петербурга. Она оказалась мягкой, а в одном месте я разглядела дырку, явно проеденную молью.
По правую сторону в гостиной стоял письменный стол, на котором лежала большая черная тетрадь, рядом с ней – серебряная подставка для ручек в форме туфли на очень высоком каблуке, из которой одиноко торчал затупившийся карандаш. Рядом стояла пепельница в форме мужского башмака, тоже, конечно, переполненная.
Мы уселись на жесткий диванчик напротив стола, обитый синим бархатом. Кое-где бархат протерся, виднелись проплешины.
За диваном стояла клетка, в ней сидел попугай. Неживой, из розового плюша, однако вода в мисочке на дне клетки была настоящая. Что за бред?
Рядом с ним в стене помигивал искусственный камин. Я видела такую муру только в магазинах и, если честно, не думала, что встречу нормального человека, купившего эту мигалку. Хотя это еще вопрос – нормальная ли наша мадам?
Она уселась за стол, открыла тетрадь, достала из ящика стола блестящую черную ручку.
– Vous аllez hаbiter dаns lа mme chаmbre ou bien dаns les сhаmbres diffrentеs?[8]
Ника нахмурилась. Видно, на этот раз она не поняла, о чем идет речь.
– Double? Single? – повторила мадам с презрительной улыбочкой.
– Double, – сказала я.
– Single, – одновременно со мной сказала Ника.
Я удивленно посмотрела на нее. Что это за новости? Она что же – не хочет жить со мной в одной комнате? Почему?
Мне сразу вспомнилось страдальческое выражение лица ее мамы. Может, она права, и Ника ест только на публике? А на самом деле она голодает и, чтобы скрыть это, хочет жить отдельно? Тогда ей снова светит больница для анорексичек! А вина будет на мне. Еще чего!
– Ника, ты что? Давай жить вместе, – зашептала я, – а вдруг эта тетка – маньячка с топором? Посмотри, у нее все искусственное – и камин, и медведь, и попугай! А если медведя с попугаем она укокошила сама?
Ника фыркнула и махнула рукой.
– Double, – повторила я, и мадам записала что-то в своей тетрадочке. А потом протянула ключ и кивнула на лестницу, уходящую вверх.
– Trois, – сказала она, – three.
Видимо, имелся в виду номер комнаты.
– Мерси, – выдала я единственное французское слово, которое помнила. Ника же ничего не сказала. Схватила ключ и направилась к лестнице с высоко поднятой головой.
А я вернулась в прихожую забрать чемодан. Когда я притащила его в гостиную, мадам уже не было.
Я покатила по протертому ковру чемодан. По дороге бросила взгляд на книжную полку на стене за столом.
На ней стояли фолианты классиков французской литературы (я смогла прочесть фамилии Бальзака, Золя и Гюго), а еще две фотографии. Обе – в черных рамках. На одной был улыбающийся дядька в бархатном черном пиджаке. В одной руке он сжимал скрипку, а другой махал фотографу, словно прощаясь, и смеялся. На второй – другой дядечка, старше первого, коротко остриженный, с огромным носом. Его сфотографировали рядом с чьим-то бюстом, и у них обоих – и у дядечки, и у каменной головы – были одинаковые суровые взгляды.
Я вдруг вспомнила три кольца на пальце мадам. Два кольца – это вдова. А три? Дважды вдова? Ого...
Я снова глянула на медведя, чья мохнатая спина виднелась из гостиной, и на попугая, разглядывающего блюдце с водой, и по спине пополз холодок. Они напоминали дядек с фотографий – серьезного и улыбающегося.
– Очень надеюсь, что мадам не имела отношения к смерти всех четырех членов этой кмпании, – пробормотала я, направляясь к лестнице.
– Pardon? – послышался низкий голос, и мадам вынырнула откуда-то из-под лестницы. Там, похоже, была кладовка.
В руках мадам держала электрический чайник и фен. Все это она протянула мне, и пришлось взять все одной рукой, потому что другой я тащила чемодан.
– Ника, – позвала я, но та не откликнулась.
Читать бесплатно другие книги:
